Петер Надаш - Тренинги свободы

• Название: Тренинги свободы
• Автор: Петер Надаш
• Издательство: Три квадрата
• Жанр: Критика
• Год: 2004
• ISBN: 5-94607-048-1

Петер Надаш (р. 1942) — прозаик, драматург, эссеист, лауреат премии Кошута (1992) и ряда престижных международных литературных премий. Автор книг «Конец семейного романа» (1977), «Книга воспоминаний» (1986) и др., получивших широкий резонанс за пределами Венгрии. В период радикальных политических изменений П.Надаш обратился к жанру публицистической прозы. Предметом рефлексии в эссеистике Надаша являются проблемы, связанные с ходом общественных перемен в Венгрии и противоречивым процессом преодоления тоталитарного прошлого, а также мучительные поиски самоидентификации новой интегрирующейся Европы, нравственные дилеммы, перед которыми оказался как Запад, так и Восток после исторического поражение «реального социализма».

---

Не думаю, что совпадение двух этих событий следует считать не более чем случайностью.

В последнем году двадцатого века определенно что-то надломилось, произошел некий сдвиг, о последствиях и масштабах которого мы едва ли можем что-либо узнать из сводок ежедневных известий.

Лорды приняли решение по вопросу, который вот уже несколько сотен лет волнует здравомыслящую публику, но в котором ни один человек до сих пор не мог разобраться так, чтобы более и сомнений не оставалось. Даже у него самого, у этого человека. Или, можно сказать, у него самого в первую очередь: ведь злодеяния, если их совершили члены твоей семьи, твоя нация, едва ли не каждый — из чувства родственной, племенной солидарности — охотно поймет и простит с самым неподдельным воодушевлением. Однако, попреки племенным обычаям, общепринятым нравственным пожеланием остается все-таки требование, чтобы по отношению к заблуждениям, ошибкам, преступлениям, злодеяниям у нас было не два критерия, а один-единственный. Вопрос это весьма щекотливый, связанный с общей устойчивостью человеческой жизни. Ведь тут нужно согласовать, в душе одной личности, подходы и точки зрения, свойственные и сияющим хрустальными люстрами мраморным залам, и сумрачным соборам, и кипящим энергией биржам, и чванным академиям, и залитым кровью полям сражений, и тихим библиотекам; затем эти подходы и точки зрения нужно согласовать уже между отдельными людьми, в пределах одного государства, чтобы потом наконец можно было унифицировать между государствами.

В Пожони[39], на средневековой рыночной площади, на воротах старинной ратуши прикреплен вытертый от долгого употребления чугунный аршин. Если кто-то покупал в лавке на площади ткань, он мог подойти к этому аршину, проверить, не ошибся ли торговец, или сам торговец мог лишний раз убедиться, что аршин, которым он пользуется, соответствует требованиям, предъявляемым к аршинам.

К сожалению, подобных нравственных аршинов, вмурованных в какую-нибудь стену, вы не найдете нигде. Существуют, однако, кое-какие, вызывающе наивные, упрямо возвращающиеся вопросы, на которые невозможно ответить, но и не отвечать нельзя. Вопросы эти, думаю, вполне равнозначны тому чугунному аршину. Если государство, щепетильно относящееся к законам, без лишних слов хватает за шиворот чумазого рыночного воришку, тащит его в суд и бросает за решетку, то как оно позволяет вельможным мерзавцам и организаторам массовых убийств после того, как они закончат к обеду свои гнусные дела, спокойно попивать чаек в салонах у аристократов или даже коронованных особ? Только потому, что они богаты или занимают высокие посты? Подразумевает ли уважение к государственному суверенитету попустительство обману, грабежу, убийствам других людей? Массовые убийства, совершенные в интересах какого-либо государства, не должны ли лишать руководителей этого государства неприкосновенности? Конец двадцатого века дает несколько незабываемо постыдных примеров, имеющих прямое отношение к этим вопросам. Папа римский Павел VI принимает на частной аудиенции Яноша Кадара. Английская королева Елизавета II дает обед в честь Елены и Николае Чаушеску. Голландский полковник Карреманс, командующий частями голубых касок ООН в Сребренице, и сербский генерал Младич чокаются бокалами с шампанским в окружении своих молодцеватых адъютантов. Маргарет Тэтчер демонстративно пьет чай с генералом Пиночетом, находящимся под домашним арестом, в его лондонской, с изысканным вкусом обставленной резиденции.

Во всяком случае, в тот мартовский день, когда даже воздух, казалось, насыщен был ожиданием трудного и ответственного решения, лорды заявили, что не желают больше мириться с подобными вещами, пускай даже их монархи и правительства на протяжении сотен лет считали такие жесты уместными и полезными для британской империи. Как остроумно заметил, объясняя принятое решение, один из лордов, «массовые убийства не относятся к повседневным обязанностям главы государства».

Первые воздушные удары НАТО — результат подобного же, не менее трудного и не менее чреватого последствиями решения.

Пишу с некоторым страхом: два события из последовавших позже опять-таки совпадают по дате. На 66-й день Косовской войны, то есть в тот самый день, когда Гаагский трибунал выдвинул обвинение против югославского президента Милошевича и дал ордер на его арест, — лондонский суд отверг апелляцию адвокатов Пиночета.

Судьба (или рок, провидение, история — как бы мы это ни назвали) словно бы подтвердила с неслыханной силой свои прежние действия. И жест, которым она это сделала, должен был означать, что возврата к прошлому нет и не будет. Если Аугусто Пиночет, несмотря на все, вполне разумные политические и юридические аргументы демократического правительства Чили, все-таки может быть выдан Испании, то правомерно и другое: нельзя допустить, чтобы суд над Слободаном Милошевичем по каким-то причинам (скажем, по всесторонне обоснованным дипломатическим соображениям) не состоялся. Независимые друг от друга механизмы демократии, воплощенные в действиях великих держав, действуют параллельно. Что, конечно, затрудняет и осложняет задачу политиков, дипломатов и юристов-международников, находящихся при исполнении своих обязанностей, и еще больше будоражит и поляризует общественное мнение, но не должно связать руки ни первым, ни второму, равно как не может служить оправданием для сколько-нибудь продолжительного их бездействия.

Эти параллельно функционирующие демократические институты являются, на мой взгляд, единственной гарантией того, что из — пригодных для использования — элементов хаоса и анархии все же, пожалуй, может быть построен более или менее прозрачный, более или менее справедливый, более или менее предсказуемый европейский порядок. Есть знатоки международного права, которые боятся как раз обратного. Они считают, что названные выше решения наносят принципу государственной суверенности тяжелый удар, после которого мировое сообщество будет долго и трудно приходить в себя. Этого я бы как раз не опасался, ибо все, что происходит и произошло, пойдет, по всей очевидности, гораздо глубже и повлечет гораздо более глубокие изменения, чтобы от их влияния можно было уберечь, сохранить в неприкосновенности принцип государственного суверенности. Я бы скорее опасался того, что мировое сообщество, стремясь уберечь, сохранить общепризнанное ныне, устоявшееся понимание суверенности, будет терпеть геноцид или, из дипломатических или юридических соображений, будет и далее закрывать глаза на то, что творится в Федеративной Республике Югославии по воле ее президента. А поскольку мировое сообщество, очень правильно, не захотело признать, что под такими действиями есть какая-то правовая основа, то сегодня принцип государственной суверенности означает не то, что означал вчера.

По всей очевидности, все происшедшее означает, что теперь государство даже на собственной территории не может делать со своими гражданами все, что ему заблагорассудится. А если все-таки будет делать, то остальные государства не согласятся так уж безусловно признавать его суверенность. Они сочтут, что суверенность вовсе не подразумевает, будто у государств и у глав государств есть право делить своих граждан по религиозной принадлежности или по происхождению. Из принципа суверенности не следует также, что у государства, у нации есть где-то колыбель, — разве что в музее. Глава государства не может, ссылаясь на государственную целесообразность или на исторические права одних категорий граждан, отдавать приказ расстреливать дома других категорий граждан, сгонять этих других граждан с мест их обитания, отбирать у них принадлежащие им личные документы и деньги, депортировать их на территорию других государств, — ибо этого не позволяет делать Всеобщая Декларация Прав Человека. Он не может поступать так даже в том случае, если этого желает большинство граждан данной страны и если против этого нет никаких возражений у представителей интеллигенции, к мнению которой прислушивается население. Такой суверенности нет, а если была, то это — факт позорный.

Если то, что я вижу сейчас, не обман зрения, то в истории суверенности, истории, далеко не свободной от насилия, происходящее в эти дни представляет собой субстанциональный сдвиг. Ибо впервые за пятьдесят лет после своего рождения Всеобщая Декларация Прав Человека обретает реальный смысл. Нарушение ее влечет за собой санкции — например, бомбардировку военных объектов. С точки зрения этого документа, до сих пор не имевшего никакой реальной силы, то, что сейчас происходит, означает переосмысление таких понятий, как суверенность государства и неприкосновенность главы государства. Что, в свою очередь, делает очевидным тот факт, что дипломаты, на протяжении более чем пятидесяти лет пытаясь сохранить двойные стандарты, не утруждали себя задачей согласовать Устав ООН с Всеобщей Декларацией Прав Человека. Ведь если члены Совета Безопасности налагают вето на решение остальных членов СБ даже в том случае, если Всеобщая Декларация Прав Человека не дает такой возможности, а напротив, призывает их сделать противоположное, то я, даже будучи профаном в подобных вопросах, не могу не усомниться в серьезности отношения стран-членов ООН к правам человека. И, выходит, речь идет вовсе не о том, что вследствие воздушных ударов НАТО рухнула-де идеальная структура международного права: нет, речь идет о том, что очевидным для всех стало несовершенство этой структуры. Воочию открылась пропасть между двумя основными документами, пропасть, которую увеличила до нынешних ее размеров вынужденная вражда периода холодной войны и которую государства, поставившие под этими документами свою подпись, за минувшие полвека, оберегая свои интересы, свой комфорт, заполнили трупами массовых убийств.