Вадим Бакусев - Лестница в бездну

• Название: Лестница в бездну
• Автор: Вадим Бакусев
• Жанр: Самосовершенствование
• Год: 2011

Ницше и европейская психическая матрица. Моей эпохе с чувством глубокой неуместности посвящаю. Вадим Бакусев.

План лестницы.

---

9

Такие симптоматические действия сознания можно читать, как раскрытую книгу, видя в них бессознательные самоописания психики. К примеру, учение Гераклита о космосе (психике в целом) как вечно живом огне и притом логосе, то есть сознании, регулярно вспыхивающем и гаснущем, можно понимать в этом смысле как фиксацию неустойчивости положения сознания в 6-м веке до н. э. и вместе с тем как скрытый (но запоздалый) призыв к его торможению. Что призыв остался не понятым греками, заметно у стоиков, унаследовавших это учение в модусе логомании. Гераклит был и остался слишком темным для греков.

1

Подробностей я избегаю. Толковое изложение Василидовой доктрины и ее заслуживающую внимания психологическую интерпетацию можно найти у Юнга в «Эоне», абз. 117 сл.

2

Но только как к методологу: его представление о конкретной исторической динамике коллективной психики в эпоху поздней античности и первоначального христианства сильно отличается от моего. Кто хочет в этом убедиться, тот соблаговолит прочесть, например, одну-две страницы из его работы «Uber die Auferstehung» (Gesammelte Werke. Walter-Verlag, Olten und Freiburg im Breisgau, 1981. Band XVIII/2. S. 744 ff.). Я не вступаю с ним здесь в полемику по этому вопросу, потому что его точка зрения уж очень уязвима в логическом и фактическом смысле.

3

С этой точки зрения правильным оказывается мнение Юнга об алхимии как предтече современного естествознания — в той мере, в какой алхимия действительно проецировала психику в вещество. См., однако, ниже, 4-й уровень, где утверждается нечто противоположное — но это не противоречие, а свидетельство двойственности и вообще сложности алхимии как особенной ткани в истории общего психического тела.

4

Эта не осознаваемая жажда мстительного уничтожения привела впоследствии к проекции и на природу вовне, природу вообще, а, следовательно, к ее уничтожению, творимому на наших глазах.

5

Божественный Логос спускается в ад, чтобы спасти временно и по ошибке оказавшиеся там избранные души праведников: эта мифологема являет собою слабый проблеск соединения психических противоположностей («осознанивание бессознательных содержаний», но не реальное, а данное в архетипическом «самоописании»). Более ранняя, частная и более скромная аналогичная попытка Орфея не удалась — сознание еще не могло проделывать такие вещи (опять-таки в архетипическом «самоописании»).

1

Что предшествовало этой сравнительно новой психологической позиции, можно видеть на примере позднего Платона, оказавшегося на перепутье, — в «Политике» (268е—272а) он строит замысловатый миф, основанный на циклической идее в сочетании с идеей обратимости времени: в одном цикле космосом управляет сам его создатель, и время течет «вперед», а в следующем цикле бог дает творению свободу, и тогда время идет вспять. Этой идее не соответствовал никакой явный философский смысл, и она в качестве философской не обсуждалась (что-то подобное в последние десятилетия появилось в качестве маргинальной физической гипотезы, статус которой пока близок к метафизическому). Зато у нее есть смысл психологический: она выражает тот факт, что сознание («сотворенный космос») еще не решилось обособиться от бессознательного («творца», бога) и находилось под его частичным контролем. Что такая позиция сильно отличалась, например, от стоической, очевидно из перемены значений энтропии и негэнтропии: у Платона первая свойственна именно сознанию (управляемому), а вторая бессознательному (управляющему); у стоиков сознание (космос) уже умеет управлять собой, пусть пока и не без помощи бессознательного, и делает это на основе автоматически действующей закономерности (в ее самой примитивной форме — механической причинности и повторения). Чем дальше, тем больше в истории европейского мышления Бог осмысливался как абсолютное сознание (хотя с психологической точки зрения не переставал при этом быть манифестацией в сознании именно бессознательного).

2

Характерно, что в греческом бессознательном самоописании психики противоположности сознания и бессознательного еще не достигли своего выражения как предельных и абсолютных величин. Об этом говорит отсутствие в греческой культуре представлений о воплощенных добре и зле (вроде ангелов, святых и дьявола): там не было добрых и злых богов; титаны — воплощение отжившего старого, более первобытного, они не желают зла никому из людей; даже мифологические чудовища хотя и губительны, но не выступают специальными носителями зла; они суть части природы. Все греческие боги и герои способны и на добро, и на зло. Представления о воплощенности и воплощениях добра и зла появляются только в христианстве.

3

А заодно сформулированный Платоном дуализм души и тела: например, заявление «…нет ничего иного, третьего, что было бы общим этим двум сущностям» (Послезаконие, 983 d).

4

Как известно, гармония была одним из устоев и древнекитайской культуры. Ее разительное отличие от греческой состоит в том, что для греков гармония была чисто абстрактным принципом, своего рода математическим оператором, приложимым ко всему на свете человеческой волей: гармонию можно творить; для китайцев же — коренным свойством бытия, к которому можно только быть причастным или нет: гармонию можно лишь выявлять.

5

Выразившуюся в том числе в греческой агонистике: до греков не существовало, например, профессионального спорта (и на уровне духовных способностей тоже — я имею в виду все тех же софистов).

6

И притом дошла до смехотворного самообожествления: под самый ее конец, в середине 4-го века до н. э., демос в Афинах ввел отвратительно безвкусный культ Демократии и… Харит (грациозные Анит и Мелет! Грациозные, прошу прощения, Карнеги и Сорос!). — Кстати, Сократ, по сообщению Диогена Лаэрция, был настроен очень даже демократически, проявляя свой настрой в том числе и на практике.

1

В области собственно мифа эту же неуверенность в виде «подвешенности» символически выражал и центральный праздник христиан, Пасха: Христос умирает на кресте и три дня проводит в чертогах смерти, прежде чем триумфально воскреснуть. Древняя мифология, послужившая прообразом Пасхи, переведена здесь в другую колею: там умирали и воскресали природные архетипы, тут — сознание и разум.

2

Что, конечно, свидетельствует об антиномичности европейской матрицы, содержащей в себе свою противоположность: например, она развивает принцип индивидуальной ответственности (незнакомой бессознательному и потому сравнительно слабый в прежние эпохи). Но и ответственность можно понимать по-разному, например, рассудочно-юридически… Эта противоположность в пределах целого (матрицы) рецессивна, а само целое — односторонне.

3

Символы этимасии встречались не только в иконографии, но и в литературе, и даже много позже появлялись в случаях сильных индивидуальных отклонений. К примеру, в знаменитом мистическом переживании Мехтхильды Магдебургской (женская психика филогенетически отстает от мужской в развитии, бессознательно воспроизводя уже пройденные последней фазы) есть место, где сенсационно утверждается, что в хорах ангельских до сих пор (13-й век) пустует несколько престолов: прежде их занимали те ангелы, что пали с небес в преисподнюю, в том числе Люцифер, персонификация бессознательного; теперь некоторые из них уже вновь заняты заслужившими этого праведниками, а иные пока пустуют (Люциферов же престол занят Иоанном Предтечей).

4

А этот культ породил и плебейский культ зрелищ вообще («panem et circenses!»), естественно процветающий ныне в виде алчного пристрастия к кино и шоу всякого рода, а также к «цивилизованному» туризму.

5

Не случайно консервативный, архаизирующий Платон (в своей нематричной ипостаси) сильно поругивает все связанное с морскими делами (Законы, 705 a — b и ниже), потому что оно чревато стремлением к наживе, разрушающим культуру.

6

Ср. нередкие у Платона (в его матричной ипостаси) спонтанно (бессознательно) употребляемые охотничьи метафоры, например: «…все познающее охотится за ним <благом>, стремится к нему, желая схватить его и завладеть им» (Филеб, 20 d).

7

Отсюда же и присущий матрице принципиальный оптимизм (а заодно и реакция на него, пессимизм и скепсис, см. выше) и связанные с ним линейность, предсказуемость и вычислимость будущего, в которое поэтому и вкладывается повышенная ценность — интерес перемещается с настоящего на будущее, ведь оно принципиально лучше («optimum»). Даже христианская эсхатология выражает этот оптимизм. Оптимизм матрицы исходит в конечном счете из представления о разумности истории (от Августина до Гегеля) как частного, но ядовитого случая представления о разумности мироздания.