Андрей Белый - Воспоминания о Штейнере

• Название: Воспоминания о Штейнере
• Автор: Андрей Белый
• Издательство: Editions La Presse Libre
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1982

В 1912 в Берлине А. Белый познакомился с Рудольфом Штейнером, стал его учеником и без оглядки отдался своему ученичеству и антропософии. Фактически отойдя от прежнего круга писателей, работал над прозаическими произведениями. Когда разразилась война 1914 года, Штейнер со своими учениками, в том числе и с Андреем Белым, перебрались в Дорнах, Швейцария. Там началось строительство Иоанова здания — Гётеанума. Этот храм строился собственными руками учеников и последователей Штейнера. Текст печатается по авторскому машинописному тексту рукописи, хранящейся в мемориальном музее Андрея Белого в Москве.

---

ДРУГОЙ СЛУЧАЙ — со мною: проведя неделю с ДУРНЫМИ мыслями, я едва приплелся на доклад ДОКТОРА; я знал, что он меня УВИДИТ; увидя, увидит все дурное, чем я жил эти дни; и я, зная ПРОЗОР его в БЛИСТАЮЩИЕ минуты ГОРНИХ лекций, действительно боялся увидеть его ответ на мою душевную неразбериху; ответ без слов: жест, мину. Придя на лекцию, я дерзался в противоположной от доктора стороне, прячась за спины членов. И — как нарочно: все СПИНЫ, спасательно меня укрывавшие, раздвинулись; между мною и доктором лишь мгновение образовался ПРОЛЕТ; в этот пролет с молниеносной быстротой, он, разговаривавший с кем — то, бросил ужимку; я увидел гримасу; и я отчетливо увидел между двумя раздвинутыми спинами: МНЕ ВЫСУНУТЫЙ язык; я не знаю, что делал доктор: кашлянул ли в моем направлении и в кашле показал кончик языка; повторяю: ВЫСУНУТЫЙ ЯЗЫК Я ВИДЕЛ; он был вытянут между двух спин, в щель между ними с удивительной точностью; и он, так сказать, проводил прямую от одного конца к другому, — он попадал: мне в лицо; в следующее мгновение спины сдвинулись; доктора я не видел; но — хоть бы и видел; я все равно уже получил реакцию доктора на плохо проведенные дни; и — на свою трусость. А можем быть, язык означал: "Дудки, батюшка, не спрячешься: вижу тебя насквозь". Во время лекции лицо мое оказалось в поле зрения доктора; он — ни разу на меня не взглянул; и это означало: "Успокойся, — не стану тебя разглядывать; получил по носу и так: довольно с тебя!"

9

Так в нас отдавался он в минуты БЛИСТАЮЩИЕ свои. Каждый из случаев разговора с доктором (а таких случаев ТЫСЯЧИ) может быть субъективной имагинацией; не это важно; важно то, что ПОД ТЫСЯЧАМИ СЛУЧАЕВ подобного рода нечто было, что требует разгляда и пристального изучения; и важно то, что в такие минуты мы знали: ОН — ВИДИТ НАС НАСКВОЗЬ; и наша беседа с ним тут — как на духу; вернее — под кущею Духа, над ним раскинутой.

В эти минуты он был нам Учитель воистину; но тот, кто переносил такой разговор в словесном общении с ним, — тот не получал удовлетворения; от слов "Херр Доктор" требовал: ясности, четкости, трезвости, формулировкви; он "мистику" откидывал; иные из "мистиков" среди нас уходили неудовлетворенные разговором с доктором.

Наоборот, старые ученики, как покойная Штинде, годами не искали словесных свиданий с доктором: иные из них утверждали, что они без словесных вопросов получают от доктора, как учителя, все, что им нужно.

И эти слова их надо брать в весьма углубленном смысле.

10

Доктор был нам учитель во многих смыслах: по — разному — толкал, двигал в нас самостоятельность; вспоминаю: и точно ряд классов встает, где учились; но их как и не было.

Способность выдержать водопад лекций (публичных, "ДЛЯ ЧЛЕНОВ", курсовых, интимных) есть итог прохождения учебного курса; учились вниманию к теме и разглядыванию ее модуляций в разных тональностях, по городам, странам — в вариациях: для швейцарцев, финнов, шведов, немцев; по городам страны: в Кельне читал он не так, как в Берлине; в Берлине не так, как в Мюнхене; тема, раз поднятая в зерне, — на публичной лекции, в ложе, на съезде, в небольшом кружке, начинала варьироваться не только в географической проекции, а так сказать, в перпендикулярном сечении — от ее оформления для всех людей, всех антропософов, эсотерического кружка; на внутренних уроках она проводилась не так, как на лекции для всех членов, и вовсе не так, как на съезде. Многие не понимают, что нудило нас бросаться за доктором: из города в город. Могу сказать: посещение лекций было учебою в усваивании ТЕМЫ не в "ЧТО" а в "КАК"; если не все тут Учились, то мне, лектору, подавался единственный материал по педагогике лекторского искусства (только ли лекторского?); Можно было учиться тому, как тему ставил впервые он, как он развертывал — по городам и кругам понимания. Потом, Развив ухо к технике взятия темы, мы научились расслушивать интимный обертон не интимной лекции; и присутствовали ПРИ углублении любого "ВЗГЛЯДА В НЕЧТО", брошенного на публичной лекции, не углубленного на "ЭСОТЕРИЧЕСКОМ" уроке.

Перерождались все представления об "ЭКСО" и "ЭСОТЕРИЗМЕ"; приходилось присутствовать при показе эсотерического "ЧТО", поданного эксотерическим способом: на — ЭСОТЕРИЧЕСКОМ ЧАСЕ; и приходилось присутствовать при эсотерическом уроке для "ИМЕЮЩИХ УШИ" в переполненной аудитории, набитой публикой с улицы.

Границы "ДЛЯ ВСЕХ" и "НЕМНОГИХ" стирались в изощрении слуха, которому мы учились. Нельзя было знать, где доктор скажет ЕДИНСТВЕННО нужное для тебя; иногда нужного не оказывалось в интимном "ЧТО", по теме близком тебе; и это нужное поднималось в повторе, казалось бы, для тебя исчерпанной темы, в обстаньи чужих людей маленького городка, куда ты с доктором попал проездом. Нужною раз оказалась мне лекция, читанная в Пфорцгейме[202], куда доктор заехал между Штутгартом и Дорнахом.

Оторваться от доктора — лектора было нельзя именно в периоды, когда приходилось его много слушать; услышать РАЗ, ДВА — потом опять раза три с перерывами — НИЧТО с точки зрения описываемого задания; но слышать по нескольку раз в неделю, присутствуя при рождении ряда тем и их контрапунктов, и не поехать за ним из Дорнаха в Базель и в Цюрих — было уже невозможно для развитого лекционного слуха, делающего ударение на "КАК"; и ты делался невольным учеником особого класса "ТЕМАТИКИ", "СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ", "ПСИХОЛОГИИ ВНИМАНИЯ", или, — как там назвать? Был такой класс для тех, кто имел возможность жить при докторе. Жили для работ этого официально необъявленного класса.

Можно было не пользоваться личными уроками доктора, даже не углубляться временно в его книги, — лишь слушать его, ощущая себя в этом классе, и возникал целый УНИВЕРСИТЕТ развития духа, внимания, гибкости восприятия. "СЛУШАНИЕ" доктора — не пассивная способность; по мере увеличения опыта слушания "КУРСАНТ" получал и специальные задания для развития "АКТИВНОСТИ" восприятия: развесить уши и широко открыть глаза — не тупое балдение, а трудный праксис; ибо надо было уметь "РАЗВЕСИТЬ" уши, где надо; и их, где надо, сложить; сидение с тупо ВЫПУЧЕННЫМИ глазами вело к особого рода сну, происходящему от — расключения пассивного внимания с тем, к которому апеллировал доктор; обычное внимание лезло из кожи вон, чтобы дослушать и доувидеть все то, что подавалось, как обертон внешне звучащего тона; обычно же образовывалась лестница смыслов, по которой карабкалось эмпирическое из кожи лезущее внимание; но лестница — ломалась; переутомленное внимание падало, как в яму, просто невнимающего "СНА". И поднималась тема, взывающая к организации иного внимания: верткого, творческого; доктор взывал к сотрудничеству: и внимание — сотрудилось.

Происходили казусы: встретятся после лекции и начинают разговор: "Как прекрасно сказал он о ТОМ-ТО!" — "Позвольте, — перебивает слушатель, — он этого не говорил!" — "Говорил"… И кто про "ФОМУ", кто — про "ЕРЕМУ". Впоследствии выходит текст лекции: и в нем — ни "ФОМЫ", ни "ЕРЕМЫ".

Текст — слышимое обычным вниманием; "ФОМЫ" и "ЕРЕМЫ" — результат активности двух слушателей, бросившихся в свои эфирные ритмы, в них развивать поданное, как слово: две субъективные имагинации являлись результатом активности, как две тропинки, ведущие прочь от внешнего смысла, чтобы сойти к вершинному смыслу.

Внимание перерождалось в нечто верткое, что порою, откалываясь от текста, проделывало сальто — мортале, в которых доставалось и теме доктора; и тем не менее: доктор гнал и эту верткость на перерез СУБЪЕКЦИЯМ имагинации, ширящей крылья в минуту лекции порою с молниеносной быстротой, чтобы в заимагинативном звуке учиться соединять ВНЕШНИЙ ТЕКСТ с образами, будто некстати вспыхнувшими; надо было: "НАПЕРЕРЕЗ" превратить в ПО ПУТИ; а без "ПЕРЕРЕЗА" при всей добросовестности текстуального взятия оставались за тридевять земель от темы собственно; верткость субъекций — устройство линз для телескопического и микроскопического восприятия; деревянная заноза в микроскопе — сверток брюссельских кружев; "кружевом" орнамента становился лекционный текст, напечатанный черный по белому он — то, что мы все читали, проведенный сквозь "ШКОЛЬНЫЕ ЧАСЫ" официально не объявленного класса — он был иным.

Наступал школьный период в условии перманентного слушания, когда любая лекция делалась "ПОТОПОМ СМЫСЛОВ", на течения которых внимание ставило паруса, или развешивало уши и свешивало; тут — искусство владения рулем и парусами; беспарусные лодчонки простой констатации оказывались без руля и без ветрил, или наталкивались на сон и на то явление, которое я назвал "УПАДКОМ"; человек слушал; и вдруг — ПАДАЛ; не случайный слушатель, не изредка приезжающий (на 2–3 лекции), а тот, кого я называю "КУРСАНТОМ". Падение — дефект в повороте "РУЛЯ ВНИМАНИЯ", — ошибка школьного диктанта, но уже предполагающая осознание "КЛАССА" слушанья.