Анатолий Димаров - Его семья

• Название: Его семья
• Автор: Анатолий Димаров
• Издательство: Радянський письменник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1962

Роман Анатолия Димарова «Его семья» рассказывает о том, как двое молодых людей пытались построить семью, как ошибочные, мещанские взгляды на роль женщины в нашем обществе привели к ее распаду, какими мучительными путями поисков, раздумий, внутренней борьбы приходят герои к правильному решению.

---

Яков с облегчением вздыхает. Это, конечно, не то, чего хотелось бы, но и не то, чего он боялся. У него еще остается надежда, что позже, когда начнется их допрос, суд выпроводит всех из зала.

Немного успокаивается и Нина. Когда внушенная ей Латой мысль о том, что Яков подкупит судью, казалось, подтвердилась приказанием Таран вывести детей, она поняла, что нужно ждать самого худшего. Поэтому, услышав о ходатайстве Якова, была заранее уверена, что суд удовлетворит его, и прониклась еще большей неприязнью к судье. Теперь же, хотя предубежденность против Евдокии Семеновны и не совсем исчезла, решение суда ободрило ее. Значит, правда на ее стороне, если судья не осмеливается открыто поддержать Якова, и не так уж легко будет выгородить его и свалить всю вину на нее!

У Нины чувства были так же обострены, как и у Якова. Она не только слышала то, о чем говорили члены суда, но и чувствовала, что они хотели сказать, замечала каждый их жест, каждый взгляд и истолковывала все по-своему…

Может быть, потому судьи так спокойны и, на первый взгляд, лишены малейших человеческих слабостей, что в течение шести, восьми, а то и больше часов за ними следят настороженные, внимательные взгляды присутствующих в зале. Может быть, именно потому и была так спокойна, так неприступна Таран, так торжественны и невозмутимы народные заседатели…

Судья снова склоняется над раскрытой папкой и зачитывает заявление Горбатюка. Нина уже знакомилась с заявлением, когда приходила к судье, но сейчас ей кажется, что она слышит его впервые. У нее начинают дрожать губы, и она изо всех сил старается сдержать эту дрожь, боясь расплакаться.

— «…С 1940 года я нахожусь в зарегистрированном браке с гражданкой Горбатюк Ниной Федоровной…» — читает судья.

«Это я — гражданка! Не жена, а гражданка!.. Какое холодное, злое слово! Как он мог написать его! После наших восьми лет…»

— «В браке прожили восемь лет. От совместной жизни имеем двоих детей: дочь Ольгу, 1941 года, и дочь Галину, 1945 года рождения…»

«Да, двух дочек, которых ты хочешь бросить так же, как меня! Да, Оля, а не Ольга, как пишешь ты, родилась в 1941 году. Ты, вероятно, забыл, в каких условиях она родилась, иначе не мог бы написать так холодно и официально. Я родила ее в небольшой сельской больнице за Донцом в те страшные дни… Мы эвакуировались из-под Киева, наш эшелон разбомбили, а вскоре у меня начались родовые схватки… Помнишь, как ты бегал к военным, умолял их дать подводу, как они, ссадив раненых, отвезли меня в ближайшее село, где была эта больница? Ты плакал, оставляя меня там, плакал так, словно не надеялся уже увидеться со мной, а я, несмотря на страшную боль, улыбалась, чтобы успокоить тебя… А потом мы двинулись дальше, уже с маленькой Оленькой, так как фронт находился совсем близко. И каким чутким, каким нежным ты был к нам обеим! Какие это были счастливые часы!.. Что же случилось с тобой? Почему ты так изменился, что я не узнаю тебя?»

— «…В последние годы жена мешает мне нормально работать и жить, — бьют по Нининому сознанию жестокие слова. — Она устраивает мне ежедневные скандалы, без всяких оснований ревнует ко всем женщинам, с которыми мне приходится встречаться по работе, компрометирует меня как работника областной газеты и члена партии. Она создала условия, совершенно исключающие возможность нашей дальнейшей совместной жизни…»

«Это я создала? — искренне возмущается Нина. Она поворачивается к Якову, хочет посмотреть ему в глаза. — Как ты можешь говорить такое? Разве ты забыл, как приходил домой пьяный, как таскался где-то с бабами, стараясь скрыть все это от меня? Ты хочешь развода, ты добиваешься его, чтобы свободно шляться с такими, как эта твоя кривоногая Кушнир! — Нина сейчас твердо уверена, что Кушнир и в самом деле кривоногая. — Вот я сейчас все расскажу! Все!»

— Вы поддерживаете свое заявление о расторжении брака? — обращается судья к Горбатюку.

— Поддерживаю, — быстро отвечает Яков.

— Поясните суду по существу. То есть объясните, что именно привело вас к намерению расторгнуть свой брак с гражданкой Горбатюк, — уточняет судья, заметив, что Яков не понял ее.

Да, он объяснит. Он все расскажет суду…

Говорить почему-то очень трудно. Потому ли, что эти трое так внимательно смотрят на него, или потому, что он чувствует на себе обжигающий взгляд Нины, взгляды сидящих позади людей, — Яков даже не пробует разобраться в этом. Он охвачен одним желанием: доказать суду невозможность его дальнейшей жизни с Ниной.

Она ревновала его почти ко всем женщинам. Достаточно было ему, идя с Ниной по улице, встретить какую-нибудь знакомую, как сразу же — подозрительный взгляд, сердитое лицо, а дома — очередная сцена ревности.

Она не понимает его. Между ними не было ничего общего. Он не мог делиться с ней своими планами, своими мыслями. Ее интересы не выходили за пределы кухни, рынка, цен на продукты и промтовары. Она связалась с таким морально разложившимся человеком, как их соседка Винцевич, превратилась в базарную бабу, которая никогда не сможет понять его.

— Это ужасно, когда не знаешь, о чем говорить с женой!..

Наконец, последний случай, когда она ворвалась в редакцию и избила работника его отдела. До того он еще колебался — разводиться или нет, а теперь понял, что лучшим выходом и для него и для нее является только развод.

Яков умолкает, чувствуя себя совершенно обессиленным. Молчат и судьи. Молчит Нина, молчат присутствующие. И в этом молчании гнетущее раздумье о семье Горбатюков, о судьбе этих взрослых людей, стоящих перед судом, и двух девочек, которые, может быть, играют, а может быть, тихо сидят в соседней комнате под присмотром уборщицы суда.

Первой приходит в себя судья: профессиональная привычка берет свое.

— В каком году вы женились?

— В тысяча девятьсот сороковом, — отвечает Яков, не удивляясь вопросу, хотя судья читала об этом в его заявлении.

— А фактически живете вместе с какого года?

— Фактически? С того же.

— Вы сходились по любви?

— Да, — коротко отвечает Яков и невольно вспоминает реку, луга, теплую ночь и Нинино трепещущее тело, пахнувшее свежим сеном.

Но голос судьи прогоняет воспоминания:

— До какого года вы проживали в браке совместно?

— До того времени, пока между нами не возникли серьезные ссоры.

— Точнее?

— До весны этого года.

— Оставляя свою семью, вы думали о детях? Как они будут воспитываться без вас, как будут учиться?

— Да, думал. Мысль о них и сейчас не покидает его.

— А как вы считаете, если дети в школе спросят вашу старшую дочку: «Где твой отец?» — приятно ей это будет? У вас есть отец? — неожиданно спрашивает судья.

— Мой отец умер, — глухо отвечает Яков. — Мне тогда минуло шесть лет.

— И легко вам было без отца?

Этот вопрос вызывает у Якова рой воспоминаний, и перед ним живо встает одна из картин далекого детства.

Его жестоко избили мальчишки. Он отчетливо видит себя, замурзанного, с расквашенным носом, в изодранной рубашке. Он подбирает с земли измятые книги и не может удержаться от слез, хоть знает, что это не к лицу мужчине. «Вот я скажу!.. Я скажу!..» — грозит он сквозь слезы. Тогда один из мальчишек крикнул: «Нет у тебя отца! Ничего ты не скажешь!» — и все они закружились, заплясали вокруг него, как злые чертенята, выкрикивая: «Нет отца! Нет отца!» Он не выдержал и, стиснув зубы, бросился на обидчиков. Колотил их куда попало и сам уже не чувствовал сыпавшихся на него ударов, ибо слова маленьких обидчиков причиняли ему бо́льшую боль, чем их кулаки.

— Правда, нелегко? — допытывается судья. — А разве легко будет вашим дочкам без отца?

— Я буду им помогать.

— Это им вас не заменит… Плохой вы отец! — жестко говорит судья.

«Не разведут», — думает Яков.

«Лата соврала: судья не подкуплена», — с облегчением вздыхает Нина.

— Вот вы прожили вместе восемь лет. И лишь теперь, после восьми лет, заметили, что жена не подходит вам. О чем же вы раньше думали? Жили, жили, и вдруг — не подходит!

— Не вдруг. Мы давно уже ссоримся, — возражает Яков.

Он сейчас так пришиблен, что даже не может сердиться на судью, которая, как ему кажется, неоправданно жестока. У него такое чувство, будто его загнали в тупик, из которого он никак не может выбраться.

А судья продолжает с неумолимой настойчивостью:

— Неужели вы совсем не любите свою жену? Неужели у вас не осталось ни малейшего чувства к человеку, который когда-то отдал в ваши руки все свое будущее, связал с вами все свои мечты? Вы что, с первого дня начали ссориться с ней?

— Нет, не с первого.

— А когда? Через какое время?

— Я не могу сейчас точно сказать. Но мне кажется, что мы ссоримся с нею всю жизнь.

— Всю жизнь… Хорошо, допустим, что во всем виновата ваша жена. А подумали вы над тем, что она, возможно, хочет исправиться, стать другим человеком, только нужно помочь ей?