Сергей Есин - Дневник 1984-96 годов

• Название: Дневник 1984-96 годов
• Автор: Сергей Есин
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

В связи с этим вспомнилось, может быть, самое сильное впечатление сегодняшнего дня. Наш новый знакомый аэрофлотчик Рома отвел нас в три часа в баню. "Баня" — это спортивный бассейн в центре города, который после строительства фестивального комплекса превратился в городское оздоровительное предприятие. Насколько это соответствует действительности — не очень ясно. Но в течение дня у дверей стоят какие-то люди. Речь не о том. Суббота — это день, когда комплекс посещают только иностранцы (цена — 1,5 вана). Все роскошно, огромная ванна для плавания, для прыжков в воду, теплые полы, сауны, бар с пивом, но крошечная, в которой можно разоблачаться лишь стоя, раздевалка. А сколько места в вестибюлях, где журчат фонтаны, и бесконечных, с гранитными полами, коридорах.

Вечером смотрели кино "Приказ". "Приключенческий" фильм с "участием нереализованных возможностей человека" на роскошной пленке. Какие удары, выстрелы, как все победительно. Во время посещения выставки достижений: на стенде "Спортивные достижения" выставлены все медали, завоеванные корейскими спортсменами. "А разве они не являются личной собственностью спортсменов?" — "На выставке они лучше сохранятся".

Когда я встаю достаточно рано, часов в 6, то с разных сторон столицы, из-за реки, звучат стройные, прекрасные мужские голоса. Думаю, это голоса поющих солдат.

16 мая, вторник. Прилетел в Москву. Вечером позвонили от В.К. Егорова, из ЦК.

17 мая, среда. Был. Предлагают создать вместе с Крупиным и Прохановым альтернативу "Апрелю". Володя должен суетиться за свою должность секретаря, Проханов — за свою должность гл. редактора. Сказал, что альтернативы, кроме открыто русского, социалистического направления, — нет. ЦК хочется, чтобы кто-то вытащил каштаны из огня. Они создавали секретарский СП, который не может себя защитить.

В тот же день записал на радио два сюжета: с Афанасьевым — о политике и беседу с М. Казаковым о Мариенгофе. Это к моей будущей передаче.

18 мая, четверг. Закончил вчерне рассказ "Техника слова". Писал я его довольно долго.

25 мая, четверг. В Обнинске. Открылся съезд народных депутатов. Сколько иллюзий! Слушал, вынеся приемник во двор, работал на участке. Со всех участков доносилось радио.

28 мая, воскресенье. Вчера весь день слушали по радио, а потом и смотрели по ТВ съезд народных депутатов. Я все больше и больше укрепляюсь в своем первоначальном чувстве. Огромное количество политических амбиций, и довольно низкий уровень общий. Социальный, национальный и политический эгоизм. У "демократического" крыла есть попытка разрубить и сломать все, что есть, в надежде: а вдруг что-то получится? Как всегда, премьерствовал Юрий Афанасьев. Ему я вовсе отказываю в искренности, а, впрочем, многим и многим. Мелкий прагматизм многих депутатов: давайте решать главное! — может обернуться в дальнейшем не самым славным. Из мелочей может сложиться или не сложиться здание. Хорошо: все это на глазах у народа. Народ получает огромный ликбез политического и нравственного характера. Постепенно становится ясно — кто есть кто. Я здесь больше надеюсь не на знания и анализ, а на чувство справедливости, свойственное каждому. И на съезде, и в городе много говорят о Т. Гдляне. Эта фигура для меня одна из самых ненавистных. Сухой и голый политический карьеризм, отсутствие милосердия и, боюсь, совести. Герой эпохи. Но народ за этого отвратительного героя. Дай Бог, чтобы его разглядели. Он — тенденция.

Вчера по III программе радио прошел литературный канал, который я вел. Конечно, он был никому не нужен. Там кусок о Корее, беседа с букинистом, разговор о Мариенгофе с Мишей Казаковым. Во время записи он несколько раз напирал, что он из еврейской семьи.

Соображение: последнее время все любят подчеркивать свое дворянское происхождение. Синявский в статье о диссидентстве ("Юность", N 5) и по ТВ. Бэлза сказал: "Даю слово коммуниста и дворянина". Какая безвкусица.

12 июня, понедельник. Наверное, действительно, дневник — это когда не пишется, тогда пытаешься остановить и смоделировать время в своих собственных словах и образах. Закончил "Венок геодезисту". Здесь смерть брата, горечь от поездки с группой известинцев. Отдал на машинку, сегодня поеду брать и подписывать финал. Осталось только привести в порядок "Технику речи" и — за роман. Правда, последнее время очень увлекает публицистика, хочется сделать ряд статей: кладбище, "чудики" и т.п. Но роман уже постепенно начинает меня заполнять, как воздух камеру для мяча.

Только что прочел роман Оруэлла "1984". Как и роман Замятина, читаю лишь с одной мыслью, чтобы не повториться. Ведь, по сути дела, на весь роман всего несколько метафор, но какой крепости: "двоемыслие" и роль, структура государства.

В качестве подготовки к роману все время слушал съезд. Параметры его уже определены: с одной стороны он ничего не дал, но, с другой — очень сильно расшатал общественное мнение. Целый ряд идей, которые в начале съезда звучали как гипотетические, под конец озвучивались как само собой разумеющиеся. Я слушал все это, еще и думая о собственном воспитании и конформизме. Где боязнь жизни в моих отрицаниях, а где чувство справедливости и внутренней логики? Где трусость перед будущим, а где убежденность в особой линии государственности?

14 июня, среда. Пишу вечером. Утром рано уехал в Обнинск на электричке. Бессмысленное сидение за рулем чертовски надоело, да и времени на это нет, все время голод: почитать бы, побыть с бумагой… Но — о, это эпическое, без объявления причин, рабское: "Электричка до Калуги в 9.16 отменяется. Ближайший поезд в 10.18". Эти несколько божественных отмен заставили меня — рюкзак на плече — погулять. По привокзальным окрестностям. Вот тут-то, пожалуй, и решился план моего нового романа. Описать надо сегодняшнее время с его бытовой неустроенностью, взятками, бюрократией, но назвать — завтрашним. Зазор — минимальный, лет в 10, а может быть, в 15.

Теперь герой: возможно, он уже отсидел при новом строе. Дернули и устроили в институт. Не пишет ли он детский учебник по истории и думает о "Казусе"? Не забыть в новом романе: взоры детей, морщины, Шереметьево, скульптура Брежнева и т.д. Можно ввести фигуру "цензора", которого боятся продавщицы. Теперь нужен любовный сюжет.

Весь день читаю прозу Мандельштама. Все это грандиозно. Плохо только, что книга эта Евгения Самойловича, — он педант, на его книгах нельзя ставить пометок, поэтому делаю отметки точками. Придется все переписывать, но это богатство. Сегодня напишу страничку про съезд к давнему интервью в "Кн.обозр". Уеду в пятницу утром.

В воскресенье Валя вернулась из Италии.

24 июня, суббота. Очень трагически перенес 22 июня — день постоял и покатился вниз, к осени. Для меня в этот день всегда заканчивается лето. Последнюю неделю занят был тем, что красил дом — вагонный, железный сурик. Не очень красиво, но, вероятно, надолго. Чего крашу, чего берегу — ведь все равно вещи переживут меня.

Получил с машинки и вычитал "Венок геодезисту". Как всегда, неясно, что я сделал: хорошо ли? Плохо? Общую ситуацию не вижу, но отдельные страницы нравятся, есть напор, мысль. Остались последние штрихи по предыдущим работам, в первую очередь по "Технике речи", потом — пристроить "Венок", и остаюсь один на один с ужасом нового романа.

Записывал ли: Москву захватили вороны, город — свалка.

И есть еще одно условие: герой отсидел три — пять лет. Действие практически разворачивается при новом Брежневе?

27 июня, вторник. Не могу себя заставить писать ежедневно дневник. Многое пропадает, я пишу "в уме", про себя, и порой мне кажется, я это уже записал. А часто не пишу из-за какого-то чувства отчаяния. В понедельник (сидел почти весь день) проредил "Технику речи", мне кажется, конец все же вяловат, нужен еще один поворот. Может быть, посмотрю рассказ с точки зрения своего отношения к студентам.

Литературная жизнь вроде бы затихла, но чувство обделенности по-прежнему меня преследует. Жизнь страшит.

Теперь главное, из-за чего я взялся за дневник сегодня: посмотрел Ж. Кокто "Орфей", прочел "Русофобию" Шафаревича (N 6 "Современника") и "Все течет" Василия Гроссмана ("Октябрь", N 6). Все это вещи, способные вызвать сильнейшую ипохондрию от собственного несовершенства.

Шафаревич, конечно, вооружает русскую мысль неким импульсом. Его статьи интегрирует движение, лишает каждого русского крайнего беспокойства за судьбу Родины и предостерегает. Интересно, что мысль Шафаревича — не изображать Россию как страну рабскую — перекликается с Гроссманом.

"Подобно тысячелетнему спиртовому раствору, крепло в русской душе крепостное, рабское начало. Подобно дымящейся от собственной или царской водки, оно растворило металл и соли человеческого достоинства, преобразило душевную жизнь русского человека" (с.92, N 6, "Октябрь").