Сергей Есин - Дневник 1984-96 годов

• Название: Дневник 1984-96 годов
• Автор: Сергей Есин
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Компания обычная: В. Крупин, Г. Семенов, Д.А. Гусаров, И. Евсеенко. Из людей для меня новых — Иван Чагринов.

В общении с этими людьми я всегда теряюсь, мне скучно, не хочется выпивать. Определенные трудности и в том, что СП поручил мне все в то время, когда в совете два секретаря: В. Крупин (СССР) и Д. Гусаров (РСФСР) и присутствует третий — Чагринов (Белоруссия).

Приехали утром. После обеда я совершил полуторакилометровую прогулку. Места благословенные: прелестная чистенькая речушка, петляющая по пойме; с обеих сторон по берегам сосновые леса, и тишь — несусветная. Дом творчества тоже роскошный, удобный, современный, комфортабельный. Живу в 2-комнатном на два этажа номере, на втором этаже роскошный кабинет. Блаженствую…?

Долго не вел дневник и из последних событий должен отметить два. Во-первых, увидел четырехчасовой вариант "Людвига" Висконти. Припоминая прежний, 2,5-часовой вариант, скажу: как уродуются сочинения при волевом сокращении! Насколько полный вариант яснее, отчетливее и осмысленнее сокращенного, коммерческого. Сколько здесь о судьбе таланта (судьбе артиста), сколько о сдержанном сердце!

Второе. Медленно, но неуклонно я строю свой новый роман. Все время отнимают дела вроде этого семинара, но, может быть, в этом отделении от непосредственной работы она лучше продвигается. Вчера практически дописал одну главу. Но что первоначально предполагалось сделать на 3–5 страничках, выросло в лист. В срок я не укладываюсь. Сегодня еще не работал, сижу над рукописями семинаристов.

6 декабря. Завтра открываем семинар. Надо подумать над вступительной речью, все чаще и чаще я не доверяю экспромту, как раньше. И надо сказать, не пристраиваясь ни к кому. Главный тезис: литература — последний бастион интеллектуализма. Именно в силу того, что это не массовое, а индивидуальное искусство.

Мне трудно прожить в литературе, не общаясь, как я хотел, или общаясь реже со своими коллегами. Начинаю к ним немножко привыкать. Особенно меня радует — я его по-своему люблю — Володя Крупин. Поражаюсь его взгляду на явление как бы со стороны, той мудрости, которой отмечен еще С.П. Залыгин. Например, он сказал о семинаристах: "Все они пишут довольно стандартно, ангажированно под местную сегодняшнюю традицию, поэтому должны очень нравиться нашему правительству". В "Ислоче" мне нравится. Сегодня утром, еще по темноте, бегал и купался. Пока не заболел.

8 декабря. Вчера выпал снег, на холодную землю — значит, не тает, и сегодня все белое, нарядное. Прочел уже несколько работ Кутузова, Бушкова, Дегтева. Оценивать очень трудно, во мне нет жестокости судьи, везде я пытаюсь найти хорошее, и тем не менее пока все прочитанное в ровных законопослушных рамках, ни одной попытки взорвать структуру, поставить слова поплотнее.

Утром ходил в Раков с Картушиным. У нас много общего в понимании литзадач, мира, писательского собщества.

Я помню его еще по приемной комиссии Союза писателей, он проходил через нее быстро, как бесспорный профессионал. Бедно, по рассказам, почти нище живет. Дай Бог ему удачи.

19 декабря. Пишу с огромным перерывом в Болшево. В Москву вернулся 16-го, прямо к приемной комиссии.

Доволен ли я поездкой? Впервые у меня, пожалуй, возникла идея смены поколений. В этом смысле на семинаре я старался быть честным. Заинтересовали меня и лица вокруг. Запомнились Олег Кораблев, Николай Курочкин, Рая Мустонен, Андрей Малышев и уже совсем мои Вячеслав Дегтев (редкая, изобретательная сила письма, но мало общего образования) и Татьяна Горбовская с ее романом "Расстаемся живыми" и повестью. Как это сильно, как близко мне по психологизму!

Расстроили интриги ленинградских экстремистов: прислали почти уровень литобъединений. Один, Геннадий, уехал домой сразу после обсуждения; другой, Николай, попал в сумасшедшим дом. Взволновала меня и рознь между семинаристами, антисемитские выступления. С этим что-то происходит тревожное; слова вызывают действия, действия множат рознь.

По ТВ прошел вечер Рязанова; выступавшие — одни евреи, ну зачем же так; хотя люди все это вполне приличные.

"Литературная Россия" требует новых поправок к моей статье "Власть культуры" — буду забирать. Последняя новость: отдал на машинку предисловие к Юре — "Апология Скопу".

Впереди самое серьезное: роман пока стоит, в нем многое неясно. Но за время моего отсутствия Сережа перепечатал очередную главу, в ней оказалось 20 страниц (мелко, полно, как печатаю я сам). Это значит семь листов уже есть, жить можно. Теперь надо договориться с Викторией Исааковной.

26 декабря, воскресенье. Вечером был на концерте "Виртуозы Москвы". Дирижировал Владимир Спиваков. Я сидел на "неудобице", ничего не видел, зато слышал. Играли Моцарта. Меня потрясло, что почти алгебра звуков, которой начинается концерт для фортепиано с оркестром ля мажор, еще много столетий будет властвовать над людьми. Думал о Колонном зале; кого он только не видел! Вспомнил похороны Сталина, оркестр на сцене, гроб, пухлые руки Сталина. Они и запомнились. Дочитал Яхонтова. Завтра буду писать рецензию.

31 декабря, четверг. Половина одиннадцатого вечера. Последняя запись этого года. Снова в Болшево, как и два года назад. Тогда мы брали коттедж, и в гостях у нас были Яша и Коля со своими Галями. Веселились напропалую, но вскоре Коля и Галя развелись.

Дочитал рассказы С. Залыгина в 12-м "Новом мире". Сухая, залыгинская, манера, но на этот раз в рассказах много иррационального, холодно-мистического. Много и современной желчи. Это какой-то новый виток у С.П.

Вчера я отчитывался на Секретариате. Отчитался хорошо. Пошучивал с Михалковым и Бондаревым. В глазах у Поволяева, Попцова — этой молодой предприимчивой своры — ревнивый блеск: кто-то предлагает иной уровень общения.

Каким же будет этот новый год? Много ли их впереди, веселых праздников? Вечером был Марягин, рассказывал о Горбачеве. С его слов, а он, в свою очередь передавал со слов отца, дружившего с Горбачевым — сын еврея-лекаря Сафронов, — это "топор в руках… Симонова". Не забыть использовать слова некоего секретаря райкома: "Разбегайтесь, ребята, я чувствую, меня скоро посадят".

1988

1 января, пятница, Болшево. Перешагнул. Постарели на один год. Утром погода чудесная, солнце, ветра нет, мороз градусов восемнадцать. Год тысячелетия Крещения Руси. Все, что происходит сейчас на этой земле, — итог христианской цивилизации. Но разве мало в нас языческого? Живет все это. На мгновенье, на дороге между соснами, я почувствовал себя эдаким лесовиком в холстяных портах. Стареет человек, но душа-то остается молодой.

Может быть, мы так много думаем и размышляем об истории страны, об истории времени, потому что в ней хотим найти ответы на причины собственных неудач?

На праздничном ужине сидел напротив М. Перельмана, мужа Инны Макаровой, я знаю его уже лет десять. И весь вечер проговорили; публика, как и всегда, резвилась по своим законам — эдакий кинематограф всеобщей любви. Мы-то знаем, что это за любовь.

Миша, оказывается, в 51–53 годах консультировал — был главным хирургом Рыбинска — больницу лагеря в Переборах. В это же самое время отец сидел здесь в лагерях. Я сразу вспомнил путешествие два года назад на пароходе, пристань Переборы — отец уж умер. Все это ворожит в мой роман.

Из медицинских известий два удивительны. Реабилитирован Плетнев — знаменитый терапевт, лечащий врач Горького. Вот тебе и враги, уморившие классика литературы! Также Миша рассказал, как Бехтерев из Ленинграда приезжал в Москву консультировать Сталина. Это был единственный психиатр, который осматривал вождя. Надо еще, рассказывал Перельман, представить характер Бехтерева: в медицине для него существовал только больной, а не привходящие обстоятельства. Бехтерев поставил и зафиксировал диагноз: "угнетенное состояние, мания преследования и маниакально-депрессивный психоз" (приблизительно, по восприятию, не дословно). В тот же день Бехтерев уехал в Ленинград; на следующий день скончался. Вот это работа! А может быть, апокриф "героя"? Сейчас полагалось бы нацарапать роман.

Записал ли я, что Витя Симакин получил Госпремию РСФСР за "Вассу Железнову"? Очень за него рад.

11 января. "Достигли, наконец, и мы ворот Мадрида". Пишу в гостинице в Кабуле. Когда я год назад начинал роман, мне казалось, что обязательно должна быть глава из Афганистана. Сейчас все определеннее: мой режиссер в поисках темы отвергает этот сюжет.

Впечатлений пока никаких нет, кроме потрясающих рассказов Веры Борисовны Феоновой и Захара Львовича Дичарова. В частности, не забыть бы мне его устного рассказа, как он начал сохранять стихи в одиночке: на папиросных бумажках, закладывая их в сухари, может быть, отца заставить писать стихи, как спасение от одиночества? О чем не забыть: в 78-м через каждые две минуты садился самолет. Как брали Амина.