Ольга Сконечная - Русский параноидальный роман. Федор Сологуб, Андрей Белый, Владимир Набоков

• Название: Русский параноидальный роман. Федор Сологуб, Андрей Белый, Владимир Набоков
• Автор: Ольга Сконечная
• Жанр: Языкознание
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-4448-0418-6

Страх преследования – один из фундаментальных человеческих страхов. В определенный момент культурной истории он порождает большую литературу. Почему это происходит? Как воплощается параноидальное мышление в структуре романа? Как вплетаются в эту структуру бродячие сюжеты массового сознания: масонский заговор, круговая порука зла, вездесущий и многоликий враг, конец света? В этой книге знаменитые русские романы XX века «Мелкий бес» Ф. Сологуба, «Петербург» А. Белого, «Приглашение на казнь» В. Набокова прочитаны в свете популярных в начале столетия клинических теорий и философских систем.

В оформлении обложки использованы иллюстрации А. Белого к роману «Петербург». 1910. ГЛМ.

---

Благодаря дробности душа существует помимо и отдельно от тела, человек не жив и не мертв, но жив и мертв одновременно. Земли нет, но она все-таки есть, как мироздание у Шопенгауэра, о котором мы не можем сказать, существует оно или нет. Сам Шребер чувствует, что давно умер, но и продолжает жить в каком-то своем теневом дубликате. Дробность обеспечивает и оправдывает бесконечную продолжительность или реставрируемость этого мира. Дробность воспроизводит и умножает сущности, но и растворяет их в чужом теле, чужой массе, она – залог увеличения, но и уменьшения. Вещи уменьшаются, стремятся к уменьшению, пребывают в дополнительной маленькой или остаточной форме. Уменьшение – этап на пути к исчезновению и вместе с тем пребывание в некой иной версии. В процессе пертурбаций лучей и нервов человеческий род исчезает, но остаются какие-то маленькие создания – «наспех сделанные люди» или подобия людей. Человечество, порожденное уже после конца света из головы Шребера, низкоросло, подобно пигмеям. Бог и самому Шреберу предлагает: «А не сделать ли мне Вас ростом пониже»[53].

Так же обстоит с умершими: «Из-за… возрастающей силы притяжения все больше и больше душ усопших… чувствовали себя привлеченными ко мне, чтобы затем рассеяться у меня на голове или в моем теле. Процесс часто кончался тем, что души, о которых идет речь, еще существовали в качестве “маленьких людей” – ничтожных фигурок человеческой формы, может быть, в несколько миллиметров высотой. Они пребывали… некоторое время, чтобы затем окончательно исчезнуть. ‹…› В иные ночи эти души в форме человечков сотнями если не тысячами… кубарем влетали мне в голову»[54].

Прежние, земные, люди донашивают себя в измененном, компактном варианте. Но и те, что возникли недавно на новой планете, родившись из шреберовского разума, очень малы. И вот уже они разводят крошечных животных, пропорциональных им по росту. Ничто, однако, не исчезает, ведь на пути исчезновения, энтропии, обращения в ничто, есть некоторые промежуточные формы сохранности – существование в частичной, вторичной или уменьшенной версии. Похоже, такая версия может определяться числом: многие сущности шреберовской среды предстают некоторым количеством: скажем, в его тело вторгается 240 монахов-бенедиктинцев и – вместе с ними – «одинокий дикий луч», представительствующий за папу римского.

В тексте «Мемуаров», как заметил Лакан, есть выражение или термин, определяющий тенденцию к соединению, или поддержанию временной сохранности, тенденцию, долженствующую сдержать вихрь распадения. Этот термин «крепление к землям», «arrimage aux terres». По Шреберу, «крепление к землям» – один из маневров, к которому прибегает Флехсиг в целях уловления и отвода от Шребера божественных лучей. Он натягивает на небесный свод целый «занавес лучей», чтобы отключить больного от токов Создателя. Но к «креплению» (как и к дроблению и умножению) прибегают здесь все. Есть «крепление» к землям, небесному своду и есть «крепление» к числу. Есть также множество общностей, создающихся на основе каузальности: профессии, союза, корпорации и нации.

Каузальность организует интригу. «Крепление» к профессии, религиозному ордену, студенческой корпорации задает расстановку сил.

Отношение к аристократическим кланам определяет происхождение заговора. Как говорит автор, история «катастрофы» восходит к истории семейств, принадлежащих к «самой высокой небесной знати». Возникает, уходя в глубь поколений, временная перспектива, которая, подобно пространственной дислокации противников, выступает с особой, свойственной бреду рельефностью. Эта рельефность – дань близкой гибели, ибо все уничтожается и все вот-вот оборвется. Время даже уплотняется в «бродячие часы» (они же души усопших еретиков, которые сохраняются в течение веков под колокольнями средневековых монастырей). Эти бродячие часы – отголосок Вечного жида, который тоже мелькает у Шребера. Подобно странствующему богоотступнику, часовые души бродят где-то в преддверии конца.

Вот она, присущая бреду, вещественность символического, о которой пишут постлакановские авторы[55]. Здесь все состоит из одного материала, все им измеряется, разделяется и задается. Лучи и нервы выпрядают из своих волокон пространство, время, причину и цель.

В плане буквального, «материального» увязывания бредового сюжета особую ценность представляет мотив профессии. Ведь профессия эта – специалист по нервным болезням. Ею определяется и целиком покрывается фигура Флехсига и его клана. Привилегированная специальность обеспечивает управление динамикой нервов и лучей: умение вступать в нервные сопряжения с Богом или душами живых и мертвых (или владение приемом соединения, слияния). К данной компетенции относится и процесс отвода, препятствия чужим нервам, стремящимся к соединению с Богом (прием разделения, дробления). Клан Флехсига хочет лишить этих способностей представителей семейства Шребера, которым навязывает запрет на всякое потомство или выбор таких профессий, как специалист по нервным болезням. Запрет – попытка вытеснения Шребера из пространства собственного тела (ибо пространство тела и есть нервы) и также – из движения времени (ибо он лишается потомства). Запрет на профессию есть заговор в физическом, пространственном выражении (отвод нервов от Бога и замыкание их на себя), и этим заговором, как цепью, связаны члены клана.

Есть у Шребера и другая важная тенденция к соединению – национальная, национально-конфессиальная, национально-политическая: души «сплавляются» в лучи иудаизма, лучи Яхве, лучи Зороастра и т. д.

Национальные одежды, которые иногда покрывают те или другие скопления лучей, начиняют текст какими-то обрывками идеологий, намеками на знакомые смыслы, которые как будто пытаются прорваться сквозь невнятицу бредового повествования. «…Для некоторых душ на первом плане были национальные соображения. ‹…› Среди них – венский невролог, крещеный еврей и славянофил… хотел осуществить через мое посредство свои панславистские поползновения в отношении Германии и в то же время обеспечить господство иудаизма»[56]. Национально-идеологическое знаменательно накладывается на профессионально-заговорщическое: «В своем качестве невролога он выполнял – совсем как Флехсиг по отношению к Германии, Англии и Америке – функции куратора интересов Бога для других божественных провинций»[57]. Национальное хочет соединиться с дробящимся, мельчайшим, задержать убегающий смысл, скрепить остатки картины мира. При этом индивидуальное расчленяется и нивелируется. И в странной фауне «Мемуаров» возникают: крошечные существа, похожие на крабов или скорпионов и долженствующие производить разрушительную работу в той же несчастной голове Шребера. Среди них «различают “арийских” скорпионов, более крупных, и скорпионов “католических”».

Другим примером расчленяющего объединения предстает «орден иезуитов». «Иезуиты, то есть умершие души прежних иезуитов, внедрили в меня… нерв индивидуальной судьбы, с помощью которого хотели изменить мое сознание идентичности. Внутреннюю стену моего черепа покрывали… церебральной мембраной, чтобы погасить во мне всякий след воспоминания о моем собственном “Я”»[58].

Так, слипание дробного в союзы и множества, разрастание за счет разделения и пребывания в части, которая живет, зацепившись за точку в пространстве, определившись числом или целью (среди заговорщиков), соответствует процессу уменьшения. Последний есть не что иное, как «изменение» или убывание «идентичности», самостоятельности, «индивидуального нерва судьбы» или того, что не может быть сохранено в версии.

Шребер описывает это следующим образом: «…точно отныне… я должен был существовать лишь в какой-то иной, вторичной форме, более низкого духовного качества, ‹…› возможно ли было перенести меня в другое тело с частью моих нервов – этот вопрос я оставляю открытым ‹…› От лица этой формы ко мне обращались, чтобы сказать, что в прошлом жил другой Даниэль Пауль Шребер, интеллектуально гораздо более одаренный, чем я. ‹…› Поскольку кроме меня никакого другого Даниэля Пауля Шребера в семейной генеалогии никогда не было… я считаю себя вправе полагать, что этот Даниэль Пауль Шребер не кто иной, как я сам, владеющий своими нервами в полном составе. В этой второй, низшей форме, я рано или поздно должен был… скончаться»[59].

Версия – нечто низшее, не настоящее, уменьшенное. Продление или даже бесконечность существования в версии означает пребывание в ухудшенной или ослабленной форме-дубликате. Сокращение – это дробление неделимых целостностей: «я», душа, Бог (или Божественное благо, воля, замысел). Дробящийся Божественный замысел порождает заговор или буквально, в пространственном смысле отделяется от себя, ибо заговорщики, объединившиеся с Флехсигом, есть задние ряды Божественных царств. Бог, прилепившийся к заднику своих владений, делается из «союзника» человека сообщником или инспиратором Зла.