Мари-Луиза Омон - Дорога. Губка

• Название: Дорога. Губка
• Автор: Мари-Луиза Омон
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1985

Два романа («Дорога» и «Губка») известной бельгийской писательницы, лауреата французской литературной премии «Фемина», написаны в разной стилевой манере, но объединены общей темой. В центре внимания автора — постижение человеческой личности, соотношение сущности и видимости, поиски истинных ценностей в жизни человека.

---

— Мартино разгадал все наши фокусы. Он перезвонит через три минуты. Если Натали не окажется на месте, он сочтет это служебным проступком и будет действовать соответственно. Я заявила Мартино, что ему по недоразумению сказали, будто Натали на шестом этаже. На самом деле ей стало плохо, и она пошла выпить кофе в соседнее кафе-табак. В этом состоянии бешенства мсье Мартино могло обезоружить только физическое недомогание. Вообще-то… обезоружить его… Я попросила отсрочку на четверть часа, чтобы выйти поискать Натали. А он еще имел наглость дать мне телефон этого кафе, куда он иногда заходит после обеда, и сказал, что так я смогу выиграть время.

И Мари садится за свой стол, где еще разложена карта Парижа, а Антуанетта, которая реагирует всегда бурно и невпопад, вскрикивает:

— О, Мари, вы напоминаете мне Роммеля, готовящего заговор против Гитлера.

Мари бросает на нее не слишком-то ласковый взгляд.

— Надо, чтобы кто-то, кто может, не рискуя, позволить себе уйти, поехал за Натали, а кто-нибудь другой пошел туда пешком. Я со своей стороны сейчас перезвоню в клинику.

— Надо бы, — говорит мадам Клед, — снять трубку в комнате у Натали и во всех соседних помещениях.

Мари отвечает, что не считает это разумной политикой. Если Мартино почувствует заговор, он ожесточится еще больше; пусть лучше Натали остается виновной, сейчас для Мартино нет ничего приятней, и слишком рано лишать его этой радости опасно.

— А вы не хотели бы подключить мадам Балластуан? Она бы восхитительно поговорила с ним по телефону, как всегда медленно и с иностранным акцентом.

— Мадам Балластуан в Шартре, — одновременно выпаливают «девочки» и Антуанетта, которая произносит это довольно кислым тоном.

Все быстро устраивается: Ева отправляется на машине, Сильви — пешком, Мари-Мишель идет предупредить в кафе, если Мартино сам туда позвонит. Мадам Катана утверждает, что из клиники к нам можно дойти по меньшей мере двумя путями. Она хочет, как она говорит, «подстраховать» ту дорогу, по которой не пойдет Сильви, и отправляется сама, низко склонив голову к земле. Мари звонит в клинику, и я вижу, как она хмурит брови, еще не положив трубку.

— Она безумна, эта мадам Бертело, вся эта семья безумна. Молодая мать, которая только что на это даже не намекнула, вдруг припомнила: Натали, уходя, заявила, что собирается «прошвырнуться по магазинчикам» на обратном пути. По каким магазинчикам и где? Никто ничего об этом не знает. Разве что Ева догадается зайти в клинику и поговорить с этой золовкой. Может, ей удастся разобраться в жизни племени Бертело. Ну, а бедная Катана, на что она надеется, так отважно пускаясь в приключения? Она не упустит случая сбежать с работы, почему же она тогда отказывается выйти на пенсию?

— Она не отказывается, она забывает, это-то и позволяет ей по-прежнему вести себя так, словно ей двадцать. Я видела, как она тайком курила сигарету.

Мари тихо постукивает по столу кулаком. У нее вид недовольного полководца, войска которого не оправдывают его ожиданий.

— А Балластуан? Вы не считаете, что она могла бы быть здесь?

В обычный день эта грозовая атмосфера, ожидания давила бы на меня, вчера же она пробудила дремавшие во мне до поры наивность и неугомонность. Я разложила на столе перед собой три работы, которые мне предстояло сопоставить: исследование «Рационализация деятельности учебных фильмотек»; публикацию Международной Федерации по документации в Гааге (Универсальная десятичная классификация) и интересную канадскую работу, принадлежащую перу мадам Лами-Руссо: «Автоматизированная обработка документов по масс-медиа». Я всегда изучаю все варианты различных методов, внимательно слежу за дискуссиями между школами. Как другие любят какого-то писателя, чувствуя сродство с его персонажами, так я испытываю живейшую симпатию к специалисту, у которого обнаруживаю свое пристрастие к строгой системе. В мадам Лами-Руссо, например, мне симпатичен ее темперамент первооткрывателя, ее пристрастие не к совершенству, а к усовершенствованию. В предисловии к ее «Автоматизированной обработке документов по масс-медиа» некая мадам Мэрфи вполне справедливо говорит об «исследованиях, несколько суховатых», которые могут «показаться дерзкими». Вот какой путь мне хочется избирать. Сухость, строгость нынче не в почете, но за ними, я думаю, большое будущее. Я убеждена, что именно сдержанность и сухость может спасти цивилизацию от всех ее болезней. Ну, а вчера можно было подумать, что я ни во что подобное больше не верю. Я сидела над своими книгами, как сытый ребенок сидит над тарелкой с едой, которой не любит. Мне даже не приходило в голову зачитывать, как я обычно это делаю, мадам Клед пассажи, на мой взгляд, для нее небесполезные. Все предыдущие дни я пыталась заставить ее проглядеть «Элементы рационализации деятельности учебных фильмотек» — это, казалось бы, центральная тема всех ее занятий, но она сопротивляется, говоря, что ей скучно, что все тут слишком абстрактно для нее и что теперь люди куда умнее, чем в ее время. Она с ужасом зачитывает мне параграф, озаглавленный «Лингвистическая подсистема», где речь идет о «моделировании на вычислительной машине схемы действия сети фильмотек», и показывает мне дрожащим пальцем таблицу, представляющую «Систему распределения фильмов» с изменяемыми параметрами, выходами из подсистемы, с параметром, который не меняется, и объективной функцией. Антуанетта терпеть не может, когда ее ежедневную работу планируют, распластывают на бумаге, то есть в буквальном смысле слова «сводят на нет». Не выносит она также, когда что-то обсуждают с позиций «рентабельности». Хуже того, она смеется как сумасшедшая, потому что эти работы по моделированию приходят к нам из Соединенных Штатов и потому что, действительно, довольно забавно при наших весьма скромных возможностях читать пассаж, вроде следующего: «Использование грузовиков позволило нам сэкономить 114 000 долларов на доставке по почте, а также 98 000 долларов на закупке и транспортировке новых копий… и мы сумели приобрести и нанять достаточное количество грузовиков для отправки 120 000 копий всем заказчикам в течение всего двух дней, истратив на это меньше 212 000 долларов». Она не способна извлечь какую бы то ни было пользу из подобного текста и только хихикает, как девица из пансиона. А я, наоборот, испытываю радость, похожую на ту, которую испытываешь летним днем, опуская руку в прозрачные воды источника; я нахожу в этом прибежище, которого ничто другое мне не даст, я чувствую, наконец, себя «живой и невредимой», как говорят в мелодраме, переводя дух после долгого преследования. Радость эта не только интеллектуальная — у меня практический интерес к этим книгам, они часто бывают полезны в работе, становятся для меня трамплином. Я подготавливаю важный обобщающий труд, который должен вобрать в себя все, что я прочла на эту тему. Если б я не боялась громких слов, я бы сказала, что в этом — вся моя жизнь. И все-таки вчера я как-то непочтительно смотрела на эту драгоценную груду печатных материалов; я откладывала ее и возвращалась к ней по воле обстоятельств.

Мари Казизе я удивлялась еще больше, чем себе самой. Обычно она, насколько возможно, вообще не вмешивается в чужие дела, а тут вдруг оказалась в центре жизни отдела, взяла на себя руководство операцией по спасению и решительно придала этой операции сенсационный характер.

Время шло. В нашу комнату набилось человек двадцать пять. В коридоре тоже толпился народ, и цепочка наблюдателей тянулась до лифта.

Беспокойство росло, но, поскольку никого из нас это прямо не касалось, подавленности не было, скорее, все испытывали состояние эйфории. Возвращение Мари-Мишель вызвало мощную волну, новость достигла нас в несколько секунд, как мертвая зыбь.

— Она одна? — спросила Мари.

— Совсем одна.

Мари с озабоченным видом встала. Казалось, события и впрямь захватили ее. Мари-Мишель ничего не узнала, никого не увидела, даже молодой матери. К ней не пустили, потому что у нее поднялась температура.

— Я расспросила девушек в приемном покое, которые вроде бы видели, как Натали поднималась к своей золовке. Одна из них утверждала, что видела, как Натали вскоре вышла; другая была уверена, что никто через холл не проходил. Я оставила записку, больше я ничего сделать не могла.

Она вздыхает и расстегивает пальто, а в это время появляется Ева. Она тяжело дышит, ее отчет слово в слово повторяет то, что сказала Мари-Мишель, только внушает еще больше беспокойства, поскольку сдвинут во времени примерно на четверть часа, а значит, более поздний и подтверждающий, что за это время ничего не изменилось. Эти мертвые пятнадцать минут воспринимаются всеми как нависшая угроза.

— Надо снова отправляться на поиски, — говорит Мари.

— Я пойду. Я! Мадам Казизе! — кричат машинисточки, которые недавно окружали мадам Катана.