Юрий Воробьевский - Черный снег на белом поле

• Название: Черный снег на белом поле
• Автор: Юрий Воробьевский
• Жанр: Публицистика
• Год: 2008

Кажется, стоит только написать - «тайна», и она исчезает. Стоит упомянуть о заговоре - и нет его. Что-то неуловимое метнулось и тут же ушло в другое, невидимое место. Опять не рассмотришь, что это было. Только смех звучит как эхо. Заговор? Жидо-масонский? Ха-ха-ха! Смеются едва ли не все. И уже не помнят, какой смехотворец начал первым.

Друзья! Главный, фундаментальный заговор против человечества - Открытый. Он назван и описан самими создателями. Его суть положена на видное место. Поэтому почти никто не видит его... Результат этого заговора - массовый идиотизм.

Когда-то античный философ Анаксагор утверждал, что снег - черный. Никто не верил ему. Прошли века, и некто сказал: мы промоем мозги так, что поверят и этому. Не улыбайтесь: зачастую наведенная глупость - высокохудожественный и наукоемкий продукт...

---

Интересно, что «протестная культура» послужила, кроме всего прочего, и провокацией, на волне которой поднимался нацизм. «Пользовавшиеся широчайшей популярностью театральные постановки 20-х годов провокационно увлекались такими темами, как отцеубийство, кровосмешение и преступление. Характерным симптомом времени было высмеивание самих себя. Так, в заключительной сцене оперы Брехта и Вейля «Махагони» исполнители выходили к рампе и демонстрировали на плакатах лозунги: «За хаос в наших городах!», «За продажную любовь!», «Честь и слава убийцам!», «За бессмертие пошлости!».

В изобразительном искусстве революционный прорыв произошел еще до Первой мировой войны, и сам Гитлер был сторонним свидетелем этого сначала в Вене, а затем в Мюнхене. Но то, что первоначально воспринималось как оригинальничанье кучки фантазеров, видится теперь, на фоне потока полотен о перевороте, революции и избавлении, — объявлением войны традиционной европейской картине человека. Фовизм, «Голубой всадник», «Брюкке», «Дада» — все это кажется столь же радикальной угрозой, как и революция; это ощущение внутренней связи зафиксировано в популярном термине культур-большевизм. Соответственно и защитная реакция была не только такой же страстной, но и пронизанной все той же нотой страха перед анархией, произволом и бесформенностью. Как гласил характерный вердикт того времени, современное искусство — это «царство хаоса»...[57]

«Черный квадрат» на белом свете

Представьте: вот православный человек в недоумении остановился у «Черного квадрата». Скептически улыбнулся, почесал затылок. И вдруг вздрогнул. Из противостоящей ему плоскости донесся угрожающий рык. Из самой бездны мрака прозвучало обвинение в мракобесии. Таково свойство хаоса: он нагл и агрессивен. Он не знает разницы между истиной и ложью. Ему не ведом ни верх, ни низ; ни свет, ни тьма. Он — слепое экспансивное безумие.

Абстракционизм рождается только у тех, для кого и Сам Бог — абстракция, дефис между буквами «Б» и «г». Христианский публицист из Израиля Исраэль Шамир пишет о происхождении различных видов «современного искусства»: «Отрицание Богочеловека, одного из главных источников творчества, — фундаментальная причина еврейской ограниченности». [71]. Автор цитирует Айвена Массоу, директора лондонского Института современного искусства: «В Британии сегодня тоже есть свой официальный стиль — концептуальное искусство. Оно выполняет те же функции, что и соцреализм в СССР. Оно утверждается на Даунинг-стрит, оплачивается крупным капиталом, а отбирается и выставляется самодержцами от культуры... Цель заговорщиков — сохранить свои капиталовложения, защитить интеллектуальную валюту, которую они вложили в этот вид искусства, и поставить искусство на службу современным интересам». Это откровение стоило британскому мэтру его престижной должности... Впрочем, истоков формирования «концептуальной мафии» англичанин не выявил. Суть же состоит в том, утверждает Шамир, что концептуальное искусство не нарушает заповедь «не сотвори себе кумира» в ее иудейском понимании. Не случайно последовавшее этому пониманию протестантское иконоборчество вынесло иконы из храмов, которые все еще считаются христианскими. Точнее, как теперь говорят, иудео-христианскими.

Так Запад света белого невзвидел, так он остался без «окон» в горний мир. Зато есть окна (они же и двери) наподобие «Черного квадрата». Через них на нас смотрит, приходит к нам беспросветный мрак хаоса. «В церкви св. Николая в Копенгагене вместо вдохновенных образов Мадонны (удаленных из церкви добрыми протестантами), мы видели огромную цветную фотографию старой больной женщины, рядом женские гениталии размером с амбарные ворота, рядом натуралистический акт орального секса в гомосексуальном исполнении». [71].[58]

Осыпаемый черным снегом обыватель не понимает, что происходит. На его «белом листе» «Черный квадрат» числится шедевром.

Распыление бытия

Мирча Элиаде как-то назвал происходящее в искусстве перманентной революцией. Что ж, поскольку движущей силой всех революций зачастую являются люди поврежденные, то все сходится. «Служители муз» свихиваются сами и через свои произведения «посвящают» в сумасшедшие других.

Однажды профессор Ф.В. Кондратьев показал мне в Центре судебно-медицинской психиатрии имени Сербского произведения болящих художников. Можно быть уверенным: в «галереях современного искусства» Запада они могли бы вызвать фурор. Вот девочка с косичками, подобрав платьице, идет по гробам. Идет прямо в пасть огромному чудищу с как бы незрячими, без зрачков, медными глазами. Словно слепая сила хаоса заглатывает человека... А вот — удивительное дерево. Растут на нем глаза. Они смотрят на тебя отовсюду... Думай об этом что хочешь. Расшифровывай как знаешь. Ничего не скажешь — «концептуальное искусство»!

Авангард беспомощен как глухонемой бес. Несамодостаточен. Он постоянно требует комментариев. И вот комментаторы ищут смысла в бессмысленном: «...эти произведения являют собой замкнутые миры, герметические вселенные, куда проникают только ценой огромных усилий, сравнимых с испытаниями, через которые проходят посвящаемые...

По сути гипноз недоступности, непонятности произведений искусства выдает желание обнаружить новый, тайный, неизвестный до этого смысл мира и человеческого существования. Налицо желание «инициации», желание найти скрытый смысл этого художественного языка, всех этих «оригинальных» опытов...

Это как бы «новый мир, который реконструируется из обломков и загадок, мир, почти частный и свой, существующий только для узкого круга посвященных. Но престиж затрудненности в понимании и непонятности столь велик, что широкая публика вскоре вовлекается в этот процесс и провозглашает о своем полном согласии с открытиями элиты». [76].

Илья Сергеевич Глазунов как-то высказал важную мысль:

«Когда человек начинает видеть мир абстрактно, как говорят врачи, зашториваясь от реального мира, — это один из тяжелейших симптомов больной души. В основе так называемого абстрактного искусства лежит культ психики больного человека. И не случайно XX век принес право видеть в каждом художнике сумасшедшего, забывая, что великая духовность культуры создавалась абсолютно здоровыми людьми...»

В свое время Бердяев подметил это стремление художников (как правило, визионеров) к хаосу. Живопись, отмечал он, переживает небывалый еще кризис. Если глубже вникнуть в этот кризис, то его нельзя понять иначе, как дематериализацию, развоплощение... Уже на картинах Врубеля начинается жуткое распыление физического тела. У Пикассо колеблется граница изображаемых предметов, те же симптомы и у футуристов.

Откуда эта зыбкость, эта вибрация миража? Откуда передается этот тремор? От кого эта трясучка рук? Как будто от того, кто огромным усилием поддерживает свое собственное пребывание в устойчивом бытии. Словно демон, с трудом удерживающий перед глазами художника относительно стабильную и похожую на правду картинку, дрожит от изнеможения.

«Обуянные» художники и сами не выдерживали продолжительности, оказывались не способными к творческому потомству. Шпенглер напоминает в «Закате Европы»: «Сезанн и Ренуар оставляли многие из лучших работ своих незавершенными, поскольку не могли при всех усилиях и тщаниях продолжить их. Мане иссяк, написав тридцать картин». Вообще же импрессионизм еще продержался. Последующие стили привлекали внимание три года, два, шесть месяцев...

Младенцы вызывают умиление, но когда у трехлетнего малыша кожа становится морщинистой и обвислой, как у столетнего деда, все приходят ужас. С чем сравнить синдром преждевременного старения в мире «современного искусства»? Все происходит как в среде деструктивных культов. Секты быстро самоуничтожаются, но взамен них клонируются новые. Можно сравнить и с шутками, которые также имеют свойство быстро стареть. С бородой, избитая, — шутка выгладит жалко.

Все эти недолговечные гении как будто падали — каждый со своей творческой высоты. Карл Ясперс писал, что «современный человек не живет больше связью с Единым, которое есть Бог, но существует как бы в состоянии свободного падения... Единство распадается, и случай становится последней инстанцией, хаос — подлинной действительностью».

Удел всех тех, кто «улетает», соблазняя своими полетами других, — упасть. Вслед за Симоном Волхвом.

Как слёг улыбчивый Сергей Курехин, как последний раз в жизни упал Джим Моррисон, мы еще расскажем.

С чулком на шее

Европейские Сатурналии и «праздники дураков» служили, как известно, высвобождению или приобретению творческой энергии. С древности считалось, что хаос является неисчерпаемой потенцией. Это языческое заблуждение, привнесенное в современный мир, погубило многих творцов.