Джозеф Хеллер - Уловка-22 - английский и русский параллельные тексты

• Название: Уловка-22 - английский и русский параллельные тексты
• Автор: Джозеф Хеллер
• Жанр: Юмористическая проза

Джозеф Хеллер со своим первым романом «Уловка-22» — «Catch-22» (в более позднем переводе Андрея Кистяковского — «Поправка-22») буквально ворвался в американскую литературу послевоенных лет. «Уловка-22» — один из самых блистательных образцов полуабсурдистского, фантасмагорического произведения.

Едко и, порой, довольно жестко описанная Дж. Хеллером армия — странный мир, полный бюрократических уловок и бессмыслицы.  

---

Джозеф Хеллер. Уловка-22

Heller, Joseph - Catch-22 Уловка-22 Джозеф Хеллер The Texan It was love at first sight. The first time Yossarian saw the chaplain he fell madly in love with him. Техасец Yossarian was in the hospital with a pain in his liver that fell just short of being jaundice. The doctors were puzzled by the fact that it wasn't quite jaundice. Йоссариан лежал в госпитале с болями в печени. Подозрение падало на желтуху. Однако для настоящей желтухи чего-то не хватало, и это ставило врачей в тупик. If it became jaundice they could treat it. Будь это желтуха, они могли бы начать лечение. If it didn't become jaundice and went away they could discharge him. But this just being short of jaundice all the time confused them. Но болезни не хватало самой малости, чтобы стать настоящей полноценной желтухой, и это все время смущало врачей. Выписать же Йоссариана из госпиталя они не решались. Each morning they came around, three brisk and serious men with efficient mouths and inefficient eyes, accompanied by brisk and serious Nurse Duckett, one of the ward nurses who didn't like Yossarian. Каждое утро они делали обход - трое серьезных энергичных мужчин. Твердо сжатые губы выражали уверенность, которой явно недоставало их глазам. Врачей сопровождала такая же серьезная и энергичная сестра Даккит, как и другие палатные сестры, недолюбливавшая Йоссариана. They read the chart at the foot of the bed and asked impatiently about the pain. Доктора просматривали висящий на спинке кровати температурный, лист и нетерпеливо расспрашивали Йоссариана о болях в печени. They seemed irritated when he told them it was exactly the same. Казалось, их раздражало, что изо дня в день он отвечал одно и то же. 'Still no movement?' the full colonel demanded. - И по-прежнему не было стула? - допытывался медицинский полковник. The doctors exchanged a look when he shook his head. Каждый раз, когда больной отрицательно качал головой, врачи переглядывались. ' Give him another pill.' - Дайте ему еще одну таблетку. Nurse Duckett made a note to give Yossarian another pill, and the four of them moved along to the next bed. Сестра Даккит записывала, что Йоссариану нужно дать еще одну таблетку, и все четверо переходили к следующей койке. None of the nurses liked Yossarian. Медсестры недолюбливали Йоссариана. Actually, the pain in his liver had gone away, but Yossarian didn't say anything and the doctors never suspected. На самом деле боли в печени давно прошли, но Йоссариан скрывал это от врачей, и они ни о чем не догадывались. They just suspected that he had been moving his bowels and not telling anyone. Они лишь подозревали, что он тайком бегает в уборную. Yossarian had everything he wanted in the hospital. В госпитале у Йоссариана было все, что душе угодно. The food wasn't too bad, and his meals were brought to him in bed. Кормили недурно, к тому же еду подавали прямо в постель. There were extra rations of fresh meat, and during the hot part of the afternoon he and the others were served chilled fruit juice or chilled chocolate milk. В дневной рацион входила дополнительная порция превосходного мяса, а в полдень, в самую жару, ему, как и другим, приносили охлажденный фруктовый сок или шоколадный напиток. Apart from the doctors and the nurses, no one ever disturbed him. Если не считать врачей и сестер, его никто не беспокоил. For a little while in the morning he had to censor letters, but he was free after that to spend the rest of each day lying around idly with a clear conscience. Правда, по утрам часок-другой ему приходилось выполнять обязанности почтового цензора, зато все остальное время он был предоставлен самому себе и валялся до самого вечера, нисколько не мучась угрызениями совести. He was comfortable in the hospital, and it was easy to stay on because he always ran a temperature of 101. Жизнь в госпитале была удобна и приятна. Ему не стоило большого труда оставаться здесь и дальше, потому что температура у него держалась всегда одна и та же - тридцать восемь и три десятых. He was even more comfortable than Dunbar, who had to keep falling down on his face in order to get his meals brought to him in bed. Ему было намного лучше, чем, скажем, Данбэру, которому, чтобы заставить сестер приносить обед в постель, приходилось то и дело грохаться на пол и расквашивать себе физиономию. After he had made up his mind to spend the rest of the war in the hospital, Yossarian wrote letters to everyone he knew saying that he was in the hospital but never mentioning why. Решив потянуть так время до конца войны, Йоссариан написал всем знакомым, что находится в госпитале, не уточняя, однако, почему именно. One day he had a better idea. А потом ему пришла в голову еще более удачная мысль. To everyone he knew he wrote that he was going on a very dangerous mission. Он оповестил всех знакомых, что его посылают на особо опасное задание. ' They asked for volunteers. "Требовались добровольцы. It's very dangerous, but someone has to do it. Дело рискованное, но кому-то ведь надо идти и на рискованные дела. I'll write you the instant I get back.' Как только вернусь - черкану". And he had not written anyone since. И с тех пор никому не написал ни строчки. All the officer patients in the ward were forced to censor letters written by all the enlisted-men patients, who were kept in residence in wards of their own. Всех офицеров из палаты Йоссариана заставляли цензуровать письма больных из рядового и сержантского состава, которые лежали в отведенных для нижних чинов палатах. It was a monotonous job, and Yossarian was disappointed to learn that the lives of enlisted men were only slightly more interesting than the lives of officers. Это было нудное занятие, и Йоссариан, читая письма, с разочарованием убедился, что жизнь рядовых и сержантов лишь немногим интереснее жизни офицеров. After the first day he had no curiosity at all. To break the monotony he invented games. Уже на второй день он утратил всякий интерес к солдатским письмам, но, чтобы работа не казалась слишком скучной, он изобретал для себя всякие забавы. Death to all modifiers, he declared one day, and out of every letter that passed through his hands went every adverb and every adjective. "Смерть определениям!" - объявил он однажды и начал вычеркивать из каждого письма, проходившего через его руки, все наречия и прилагательные. The next day he made war on articles. Назавтра Йоссариан объявил войну артиклям. He reached a much higher plane of creativity the following day when he blacked out everything in the letters but a, an and the. Но особую изобретательность он проявил на следующий день, вымарав в письмах все, кроме определенных и неопределенных артиклей. That erected more dynamic intralinear tensions, he felt, and in just about every case left a message far more universal. С его точки зрения, стиль после такой операции становился более энергичным и письма обретали более широкий смысл. Soon he was proscribing parts of salutations and signatures and leaving the text untouched. Вскоре он начал сражаться с обращениями и подписями, а текст письма оставлял нетронутым. One time he blacked out all but the salutation Однажды он вымарал все, кроме обращения 'Dear Mary' from a letter, and at the bottom he wrote, "Дорогая Мари", а внизу приписал: ' I yearn for you tragically. "Тоскую по тебе ужасно! R. O. Shipman, Chaplain, U.S. Army.' А.Т.Тэппман, капеллан армии Соединенных Штатов". R.O. Shipman was the group chaplain's name. А.Т.Тэппман был капелланом их авиаполка. When he had exhausted all possibilities in the letters, he began attacking the names and addresses on the envelopes, obliterating whole homes and streets, annihilating entire metropolises with careless flicks of his wrist as though he were God. Когда фантазия Йоссариана истощилась, все возможности поиздеваться над письмами были исчерпаны, он начал атаковать фамилии и адреса на конвертах. Он отправлял в небытие дома и улицы и, словно господь бог, небрежным мановением руки стирал с лица земли целые столицы. Catch-22 required that each censored letter bear the censoring officer's name. Инструкция требовала, чтобы на каждом проверенном письме значилась фамилия цензора. Most letters he didn't read at all. On those he didn't read at all he wrote his own name. Большинство писем Йоссариан не читал вообще и спокойно подписывал их своей фамилией. On those he did read he wrote, А на тех, которые читал, выводил: 'Washington Irving.' "Вашингтон Ирвинг". When that grew monotonous he wrote, Когда ему и это надоело, он стал подписываться: ' Irving Washington.' "Ирвинг Вашингтон". Censoring the envelopes had serious repercussions, produced a ripple of anxiety on some ethereal military echelon that floated a C.I.D. man back into the ward posing as a patient. Его цензорские шалости на конвертах привели к серьезным последствиям. Некие высокопоставленные военные чины обеспокоенно наморщили лбы и решили послать в госпиталь сотрудника контрразведки. Под видом больного он вскоре появился в палате Йоссариана. They all knew he was a C.I.D. man because he kept inquiring about an officer named Irving or Washington and because after his first day there he wouldn't censor letters. He found them too monotonous. Но очень скоро здесь все раскусили, что перед ними контрразведчик, потому что он без конца выспрашивал, об офицере по имени не то Ирвинг Вашингтон, не то Вашингтон Ирвинг, а также потому, что уже на второй день он позволил себе бросить проверку почты, сочтя это занятие слишком утомительным. It was a good ward this time, one of the best he and Dunbar had ever enjoyed. На сей раз Йоссариан лежал в отличной палате, пожалуй, лучшей из всех, в которых ему с Данбэром приходилось когда-либо вкушать блаженство. With them this time was the twenty-four-year-old fighter-pilot captain with the sparse golden mustache who had been shot into the Adriatic Sea in midwinter and not even caught cold. Рядом лежал двадцатичетырехлетний капитан истребительной авиации - молодой человек с жиденькими золотистыми усиками. Он был сбит над Адриатическим морем зимой, в самые холода, - и даже не простудился. Now the summer was upon them, the captain had not been shot down, and he said he had the grippe. А теперь, когда на дворе стояла жара, и никто не сбивал его над холодным морем, капитан утверждал, что болен гриппом. In the bed on Yossarian's right, still lying amorously on his belly, was the startled captain with malaria in his blood and a mosquito bite on his ass. Справа от Йоссариана, томно распластавшись на животе, лежал уоррэнт-офицер,[1] напуганный единственным комариным укусом в зад и микробами малярии в крови. Across the aisle from Yossarian was Dunbar, and next to Dunbar was the artillery captain with whom Yossarian had stopped playing chess. Напротив, через проход между койками, лежал Данбэр, а рядом с ним - артиллерийский капитан, с которым Йоссариан до недавнего времени часто играл в шахматы. The captain was a good chess player, and the games were always interesting. Yossarian had stopped playing chess with him because the games were so interesting they were foolish. Артиллерист был прекрасным шахматистом и разыгрывал интересные комбинации, до того интересные, что Йоссариану надоело постоянно чувствовать себя идиотом, и он бросил играть. Then there was the educated Texan from Texas who looked like someone in Technicolor and felt, patriotically, that people of means-decent folk-should be given more votes than drifters, whores, criminals, degenerates, atheists and indecent folk-people without means. Самой заметной фигурой в палате был шибко образованный техасец, похожий на героя цветного боевика. Он мыслил как патриот и утверждал, что состоятельные люди - публика приличная и поэтому должны иметь больше голосов на выборах, чем разные бродяги, проститутки, преступники, дегенераты, безбожники и всякая прочая неприличная публика, не имеющая ломаного гроша за душой. Yossarian was unspringing rhythms in the letters the day they brought the Texan in. Когда в палату внесли техасца, Йоссариан был занят тем, что вымарывал из писем рифмующиеся слова. It was another quiet, hot, untroubled day. Это был обычный жаркий и безмятежный день. The heat pressed heavily on the roof, stifling sound. Зной тяжело давил на крыши домов. Стояла тишина. Dunbar was lying motionless on his back again with his eyes staring up at the ceiling like a doll's. Данбэр, как всегда, лежал на спине, уставившись в потолок неподвижным взглядом куклы. He was working hard at increasing his life span. He did it by cultivating boredom. Он изо всех сил старался продлить свою жизнь, считая, что скука - лучшее средство для достижения этой цели. Dunbar was working so hard at increasing his life span that Yossarian thought he was dead. Данбэр так усердно скучал, что Йоссариан подумал: "Уж, часом, не отдал ли он богу душу?" They put the Texan in a bed in the middle of the ward, and it wasn't long before he donated his views. Техасца уложили на кровать посредине палаты, и он сразу же приступил к обнародованию своих взглядов. Dunbar sat up like a shot. Послушав его, Данбэр подскочил, словно подброшенный пружиной. 'That's it,' he cried excitedly. - Ага! - возбужденно заорал он. 'There was something missing-all the time I knew there was something missing-and now I know what it is.' - Я все время чувствовал, что нам чего-то не хватает. Теперь я знаю чего. He banged his fist down into his palm. 'No patriotism,' he declared. - И, стукнув кулаком по ладони, изрек: -Патриотизма! Вот чего! ' You're right,' Yossarian shouted back. - Ты прав! - громко подхватил Йоссариан. ' You're right, you're right, you're right. - Ты прав, ты прав, ты прав! The hot dog, the Brooklyn Dodgers. Mom's apple pie. That's what everyone's fighting for. Горячие сосиски, "Бруклин доджерс",[2] мамин яблочный пирог - вот за что все сражаются. But who's fighting for the decent folk? А кто сражается за приличных людей? Who's fighting for more votes for the decent folk? Кто сражается за то, чтобы приличные люди имели больше голосов на выборах?.. There's no patriotism, that's what it is. Нет у нас патриотизма! And no matriotism, either.' И даже патриотизма нет! The warrant officer on Yossarian's left was unimpressed. На уоррэнт-офицера, лежавшего справа от Йоссариана, эти крики не произвели никакого впечатления. 'Who gives a shit?' he asked tiredly, and turned over on his side to go to sleep. - Дерьмо это все... - проворчал он устало и повернулся на бок, намереваясь уснуть. The Texan turned out to be good-natured, generous and likable. In three days no one could stand him. Техасец оказался до того душкой, до того рубахой-парнем, что уже через три дня его никто не мог выносить. He sent shudders of annoyance scampering up ticklish spines, and everybody fled from him-everybody but the soldier in white, who had no choice. The soldier in white was encased from head to toe in plaster and gauze. He had two useless legs and two useless arms. Стоило ему раскрыть рот - и у всех пробегал по спине холодок ужаса. Все удирали от него, кроме солдата в белом, у которого все равно не было пути к отступлению: солдат был упакован с головы до пят в марлю и гипс и не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. He had been smuggled into the ward during the night, and the men had no idea he was among them until they awoke in the morning and saw the two strange legs hoisted from the hips, the two strange arms anchored up perpendicularly, all four limbs pinioned strangely in air by lead weights suspended darkly above him that never moved. Sewn into the bandages over the insides of both elbows were zippered lips through which he was fed clear fluid from a clear jar. A silent zinc pipe rose from the cement on his groin and was coupled to a slim rubber hose that carried waste from his kidneys and dripped it efficiently into a clear, stoppered jar on the floor. When the jar on the floor was full, the jar feeding his elbow was empty, and the two were simply switched quickly so that the stuff could drip back into him. All they ever really saw of the soldier in white was a frayed black hole over his mouth. Его сунули в палату ночью контрабандой. Проснувшись утром, обитатели палаты увидели на пустовавшей койке странно вздыбленные к потолку руки. Все четыре конечности поддерживались в таком состоянии неподвижными свинцовыми противовесами, темневшими над головой солдата. The soldier in white had been filed next to the Texan, and the Texan sat sideways on his own bed and talked to him throughout the morning, afternoon and evening in a pleasant, sympathetic drawl. Его положили рядом с техасцем, и тот, повернувшись к новому соседу, целыми днями о чем-то прочувствованно вещал ему. The Texan never minded that he got no reply. Солдат не отвечал, но техасца это не смущало. Temperatures were taken twice a day in the ward. Температуру мерили дважды. Early each morning and late each afternoon Nurse Cramer entered with a jar full of thermometers and worked her way up one side of the ward and down the other, distributing a thermometer to each patient. Рано утром и к вечеру в палату входила сестра Крэмер с банкой градусников и раздавала их, чинно шествуя сначала вдоль одного ряда коек, затем вдоль другого. She managed the soldier in white by inserting a thermometer into the hole over his mouth and leaving it balanced there on the lower rim. Солдату в белом она всовывала градусник в отверстие в бинтах, под которыми угадывался рот. When she returned to the man in the first bed, she took his thermometer and recorded his temperature, and then moved on to the next bed and continued around the ward again. Затем она возвращалась к первой койке, брала градусник, записывала температуру больного, шла к следующему и так снова обходила всю палату. One afternoon when she had completed her first circuit of the ward and came a second time to the soldier in white, she read his thermometer and discovered that he was dead. Однажды днем, вернувшись, чтобы собрать градусники, она взглянула на градусник солдата в белом и обнаружила, что солдат мертв. 'Murderer,' Dunbar said quietly. - Убийца, - спокойно произнес Данбэр. The Texan looked up at him with an uncertain grin. Техасец младенчески невинно посмотрел на него. 'Killer,' Yossarian said. - Душегуб, - сказал Йоссариан. 'What are you fellas talkin' about?' the Texan asked nervously. - О чем вы, ребята? - не понял техасец. 'You murdered him,' said Dunbar. - Это ты убил его, - сказал Данбэр. 'You killed him,' said Yossarian. - Это ты отправил его на тот свет, - сказал Йоссариан. The Texan shrank back. Техасец отпрянул: ' You fellas are crazy. - Вы что, ребята, спятили? I didn't even touch him.' Я и пальцем его не тронул. ' You murdered him,' said Dunbar. - Это ты его замучил, - твердил Данбэр, 'I heard you kill him,' said Yossarian. - Я слышал, как ты его убивал, - сказал Йоссариан. 'You killed him because he was a nigger,' Dunbar said. - Ты убил его потому, что он... черномазый, -сказал Данбэр. ' You fellas are crazy,' the Texan cried. - Вы рехнулись, ребята! - закричал техасец. ' They don't allow niggers in here. - Черномазых класть сюда не разрешается. They got a special place for niggers.' Для черномазых у них специальная палата. ' The sergeant smuggled him in,' Dunbar said. - Сержант положил его тайком, - возразил Данбэр. ' The Communist sergeant,' said Yossarian. - Сержант - коммунист, - сказал Йоссариан. 'And you knew it.' - И ты об этом знал, - сказал Данбэр. The warrant officer on Yossarian's left was unimpressed by the entire incident of the soldier in white. Только на уоррэнт-офицера, лежавшего слева от Йоссариана, все случившееся не произвело никакого впечатления. The warrant officer was unimpressed by everything and never spoke at all unless it was to show irritation. Он вообще почти никогда не разговаривал, а если когда и открывал рот, то лишь затем, чтобы излить на кого-нибудь свое раздражение. The day before Yossarian met the chaplain, a stove exploded in the mess hall and set fire to one side of the kitchen. An intense heat flashed through the area. ...За день до того, как Йоссариан встретился с капелланом, в столовой взорвалась печь. Огонь перекинулся в кухню, и раскаленный воздух хлынул в соседние палаты. Even in Yossarian's ward, almost three hundred feet away, they could hear the roar of the blaze and the sharp cracks of flaming timber. Даже в палате Йоссариана, расположенной довольно далеко от столовой, было слышно, как бушевало пламя и сухо потрескивали пылавшие балки. Smoke sped past the orange-tinted windows. За окнами в оранжевых отблесках валили клубы дыма. In about fifteen minutes the crash trucks from the airfield arrived to fight the fire. Вскоре к месту пожара прибыли аварийные машины с аэродрома. For a frantic half hour it was touch and go. Целых полчаса пожарники работали как сумасшедшие, и все без толку. Then the firemen began to get the upper hand. Наконец они стали брать верх над огнем. Suddenly there was the monotonous old drone of bombers returning from a mission, and the firemen had to roll up their hoses and speed back to the field in case one of the planes crashed and caught fire. Но тут послышался хорошо знакомый монотонный гул бомбардировщиков, возвращавшихся с задания. Пожарникам пришлось свернуть шланги и поспешить на аэродром: вдруг какой-нибудь самолет разобьется при посадке и загорится. The planes landed safely. Однако самолеты приземлились благополучно. As soon as the last one was down, the firemen wheeled their trucks around and raced back up the hill to resume their fight with the fire at the hospital. Как только сел последний, пожарники развернули свои машины и помчались обратно к госпиталю, чтобы возобновить борьбу с огнем. When they got there, the blaze was out. Когда же они приехали, пожар совсем стих. It had died of its own accord, expired completely without even an ember to be watered down, and there was nothing for the disappointed firemen to do but drink tepid coffee and hang around trying to screw the nurses. Пламя погасло само по себе, не осталось ни одной даже тлеющей головешки. Разочарованные пожарники посидели на кухне, попили тепловатого кофе и долго еще слонялись вокруг в надежде потискать медсестричек. The chaplain arrived the day after the fire. Yossarian was busy expurgating all but romance words from the letters when the chaplain sat down in a chair between the beds and asked him how he was feeling. Капеллан появился в госпитале на следующий день после пожара в то самое время, когда Йоссариан искоренял в письмах все, что не относилось к любви. Капеллан сел на стул в проходе между койками и спросил, как он себя чувствует. He had placed himself a bit to one side, and the captain's bars on the tab of his shirt collar were all the insignia Yossarian could see. Священник сидел к Йоссариану боком, так что из его знаков различия можно было рассмотреть только капитанские полоски на воротнике рубашки. Yossarian had no idea who he was and just took it for granted that he was either another doctor or another madman. Йоссариан и понятия не имел, кто перед ним. Он решил, что это или новый доктор, или очередной псих. ' Oh, pretty good,' he answered. - О, вполне прилично, - ответил он. 'I've got a slight pain in my liver and I haven't been the most regular of fellows, I guess, but all in all I must admit that I feel pretty good.' - У меня побаливает печень, наверное оттого, что в последнее время я не очень-то соблюдал режим. А в общем чувствую себя сносно. ' That's good,' said the chaplain. - Это хорошо, - сказал капеллан. ' Yes,' Yossarian said. - Да, - согласился Йоссариан, - это хорошо. 'Yes, that is good.' 'I meant to come around sooner,' the chaplain said, 'but I really haven't been well.' - Я бы пришел сюда раньше, - проговорил капеллан, - но, честно говоря, немного прихворнул. ' That's too bad,' Yossarian said. - Это очень плохо, - сказал Йоссариан. 'Just a head cold,' the chaplain added quickly. - Просто немного простудился, - поспешно пояснил капеллан. 'I've got a fever of a hundred and one,' Yossarian added just as quickly. - А у меня повышенная температура, тридцать восемь и три, - так же поспешно добавил Йоссариан. 'That's too bad,' said the chaplain. - Это очень плохо, - посочувствовал капеллан. ' Yes,' Yossarian agreed. 'Yes, that is too bad.' - Да, - согласился Йоссариан, - очень плохо. The chaplain fidgeted. Капеллан нервно заерзал на стуле и, помолчав, спросил: 'Is there anything I can do for you?' he asked after a while. - Могу ли я для вас что-нибудь сделать? 'No, no.' Yossarian sighed. 'The doctors are doing all that's humanly possible, I suppose.' - Нет, нет, - со вздохом ответил Йоссариан, -врачи делают все, что в человеческих силах. 'No, no.' The chaplain colored faintly. - Я не об этом... - мягко возразил капеллан. ' I didn't mean anything like that. - Я имел в виду совсем другое. I meant cigarettes... or books... or... toys.' Игрушки, шоколад, жевательную резинку... или... может быть, книги. 'No, no,' Yossarian said. 'Thank you. - Нет, нет, спасибо, - ответил Йоссариан. I have everything I need, I suppose-everything but good health.' - У меня есть все, что нужно. Все, кроме здоровья. ' That's too bad.' - Это очень плохо. ' Yes,' Yossarian said. 'Yes, that is too bad.' - Да, - согласился Йоссариан, - очень плохо. The chaplain stirred again. Капеллан опять заерзал на стуле. He looked from side to side a few times, then gazed up at the ceiling, then down at the floor. Он несколько раз оглянулся по сторонам, посмотрел на потолок, на пол. He drew a deep breath. Затем глубоко вздохнул: 'Lieutenant Nately sends his regards,' he said. - Лейтенант Нейтли передает вам привет. Yossarian was sorry to hear they had a mutual friend. It seemed there was a basis to their conversation after all. Йоссариану не понравилось, что у них оказался общий знакомый: чего доброго, это могло послужить поводом для дальнейшего разговора. 'You know Lieutenant Nately?' he asked regretfully. - Вы знакомы с лейтенантом Нейтли? - спросил он с ноткой сожаления. ' Yes, I know Lieutenant Nately quite well.' - Да, я знаю лейтенанта Нейтли довольно близко. 'He's a bit loony, isn't he?' - У него, кажется, того... кое-каких винтиков не хватает, а? The chaplain's smile was embarrassed. Капеллан смущенно улыбнулся: ' I'm afraid I couldn't say. - Затрудняюсь сказать. I don't think I know him that well.' Я знаю его не настолько хорошо, чтобы судить об этом... 'You can take my word for it,' Yossarian said. 'He's as goofy as they come.' - Уж можете мне поверить! - сказал Йоссариан. The chaplain weighed the next silence heavily and then shattered it with an abrupt question. Наступила мучительная для капеллана пауза, которую он нарушил внезапным вопросом: ' You are Captain Yossarian, aren't you?' - Ведь вы капитан Йоссариан? 'Nately had a bad start. - Нейтли не повезло с самого начала. He came from a good family.' Он из слишком приличной семьи. 'Please excuse me,' the chaplain persisted timorously. - Прошу извинить меня, - робко произнес капеллан. 'I may be committing a very grave error. - Возможно, произошло ужасное недоразумение. Are you Captain Yossarian?' Вы ведь капитан Йоссариан? ' Yes,' Captain Yossarian confessed. - Да, - признался Йоссариан. ' I am Captain Yossarian.' - Я капитан Йоссариан. ' Of the 256th Squadron?' - Из двести пятьдесят шестой эскадрильи? 'Of the fighting 256th Squadron,' Yossarian replied. - Да, из двести пятьдесят шестой боевой эскадрильи. 'I didn't know there were any other Captain Yossarians. Мне не приходилось слышать ни о каких других капитанах с такой фамилии. As far as I know, I'm the only Captain Yossarian I know, but that's only as far as I know.' Насколько мне известно, я - единственный капитан Йоссариан. Но мне известно далеко не все, ' I see,' the chaplain said unhappily. - Понимаю, - печально произнес капеллан. 'That's two to the fighting eighth power,' Yossarian pointed out, 'if you're thinking of writing a symbolic poem about our squadron.' - Держу пари, вы собираетесь написать о нашей эскадрилье героическую поэму. 'No,' mumbled the chaplain. 'I'm not thinking of writing a symbolic poem about your squadron.' - Нет, - пробормотал капеллан, - я не собираюсь писать о вашей эскадрилье героическую поэму. Yossarian straightened sharply when he spied the tiny silver cross on the other side of the chaplain's collar. Йоссариан резко выпрямился. Только сейчас он заметил на воротнике у капеллана тонкий серебряный крестик. He was thoroughly astonished, for he had never really talked with a chaplain before. Он был крайне удивлен - еще ни разу в жизни ему не доводилось разговаривать с капелланами. ' You're a chaplain,' he exclaimed ecstatically. - Вы капеллан? - воскликнул он восторженно. ' I didn't know you were a chaplain.' - А я и не знал, что вы капеллан! 'Why, yes,' the chaplain answered. - Ну разумеется, - ответил капеллан. 'Didn't you know I was a chaplain?' - Неужели вы не знали? 'Why, no. - Конечно же нет. I didn't know you were a chaplain.' Понятия не имел, что вы капеллан... Yossarian stared at him with a big, fascinated grin. - Йоссариан завороженно смотрел на него, широко улыбаясь. 'I've never really seen a chaplain before.' - Честно говоря, я еще ни разу в жизни не видел настоящего капеллана. The chaplain flushed again and gazed down at his hands. Капеллан вспыхнул и принялся разглядывать свои руки. He was a slight man of about thirty-two with tan hair and brown diffident eyes. His face was narrow and rather pale. Это был человек хрупкого сложения, лет тридцати двух, с рыжеватыми волосами и робким взглядом карих глаз, с лицом узким и бледным. An innocent nest of ancient pimple pricks lay in the basin of each cheek. На щеках его розовели ямки, оставшиеся от былых прыщей. Yossarian wanted to help him. Йоссариану стало почему-то жаль капеллана. 'Can I do anything at all to help you?' the chaplain asked. - Не могу ли я все же что-нибудь сделать для вас?- повторил капеллан. Yossarian shook his head, still grinning. Йоссариан, по-прежнему ухмыляясь, покачал головой: 'No, I'm sorry. I have everything I need and I'm quite comfortable. - Нет, вы знаете, у меня есть все, что нужно. Мне очень хорошо. In fact, I'm not even sick.' Честно говоря, я даже и не болен. 'That's good.' As soon as the chaplain said the words, he was sorry and shoved his knuckles into his mouth with a giggle of alarm, but Yossarian remained silent and disappointed him. - Это хорошо, - произнес капеллан и тут же пожалел о сказанном. Он прикрыл рот двумя пальцами и нервно хихикнул. Йоссариан молчал. 'There are other men in the group I must visit,' he apologized finally. - Мне нужно еще навестить других больных из нашего полка, - виновато сказал священник. ' I'll come to see you again, probably tomorrow.' - Я к вам еще зайду. Может быть, даже завтра. ' Please do that,' Yossarian said. - Пожалуйста, заходите. 'I'll come only if you want me to,' the chaplain said, lowering his head shyly. - Я приду, если вы действительно хотите, -проговорил капеллан, скромно наклонив голову. 'I've noticed that I make many of the men uncomfortable.' - Я заметил, что многим как-то не по себе в моем присутствии. Yossarian glowed with affection. Йоссариан горячо запротестовал: ' I want you to,' he said. - А мне как раз хочется, чтобы вы зашли. ' You won't make me uncomfortable.' Вы меня нисколько не стесняете. The chaplain beamed gratefully and then peered down at a slip of paper he had been concealing in his hand all the while. Капеллан весь засветился благодарностью. Затем скосил глаза на листок бумаги, который все это время прятал в руке. He counted along the beds in the ward, moving his lips, and then centered his attention dubiously on Dunbar. Шевеля губами, он сосчитал койки в палате, и взгляд его нерешительно остановился на Данбэре. 'May I inquire,' he whispered softly, 'if that is Lieutenant Dunbar?' - Разрешите узнать, - прошептал он тихо, - это не лейтенант Данбэр? 'Yes,' Yossarian answered loudly, 'that is Lieutenant Dunbar.' - Да, - ответил Йоссариан громко, - это лейтенант Данбэр. 'Thank you,' the chaplain whispered. 'Thank you very much. - Спасибо, - прошептал капеллан, - большое спасибо. I must visit with him. Мне надо с ним поговорить. I must visit with every member of the group who is in the hospital.' Я должен проведать в госпитале всех наших однополчан. 'Even those in other wards?' Yossarian asked. - И в других палатах тоже?.. ' Even those in other wards.' - Да, и в других тоже. 'Be careful in those other wards, Father,' Yossarian warned. - Будьте осторожны в других палатах, отец, -предупредил Йоссариан. 'That's where they keep the mental cases. - Там держат людей с психическими расстройствами. They're filled with lunatics.' Там полно сумасшедших. 'It isn't necessary to call me Father,' the chaplain explained. - Можете не называть меня отцом. ' I'm an Anabaptist.' Я анабаптист, - пояснил капеллан. 'I'm dead serious about those other wards,' Yossarian continued grimly. - Я не шучу насчет других палат, - мрачно продолжал Йоссариан. 'M.P.s won't protect you, because they're craziest of all. - Там вам не поможет и военная полиция. Там собраны отъявленные психопаты. I'd go with you myself, but I'm scared stiff: Insanity is contagious. Я проводил бы вас, но сам чертовски боюсь. К тому же безумие заразно. This is the only sane ward in the whole hospital. Тут во всем госпитале одни мы нормальные. Everybody is crazy but us. Кроме нас, все идиоты. This is probably the only sane ward in the whole world, for that matter.' Может быть, наша палата - единственная в мире, где лежат нормальные. The chaplain rose quickly and edged away from Yossarian's bed, and then nodded with a conciliating smile and promised to conduct himself with appropriate caution. Капеллан поспешил подняться. Отойдя от Йоссариана, он примирительно кивнул головой и пообещал вести себя с подобающей осторожностью. 'And now I must visit with Lieutenant Dunbar,' he said. Still he lingered, remorsefully. - А теперь мне надо поговорить с лейтенантом Данбэром, - сказал он, переминаясь с ноги на ногу. ' How is Lieutenant Dunbar?' he asked at last. - Как поживает лейтенант Данбэр? 'As good as they go,' Yossarian assured him. - Хорошо, насколько это возможно в его состоянии, - заверил его Йоссариан. ' A true prince. - Истинный принц! One of the finest, least dedicated men in the whole world.' Один из прекраснейших, хотя и наименее преданных богу людей на свете. 'I didn't mean that,' the chaplain answered, whispering again. - Я не об этом, - возразил капелла", снова переходя на шепот. ' Is he very sick?' - Он очень болен? 'No, he isn't very sick. - Нет, он не очень болен. In fact, he isn't sick at all.' Строго говоря, он вообще здоров. ' That's good.' The chaplain sighed with relief. - Это хорошо, - с облегчением вздохнул капеллан. ' Yes,' Yossarian said. - Да, - согласился Йоссариан. 'Yes, that is good.' - Да, это хорошо... 'A chaplain,' Dunbar said when the chaplain had visited him and gone. - Вот это капеллан! - сказал Данбэр, когда священник, поговорив с ним, ушел. 'Did you see that? - Видел ты что-нибудь подобное? A chaplain.' Настоящий капеллан! 'Wasn't he sweet?' said Yossarian. - Приятный человек, а? 'Maybe they should give him three votes.' Может быть, вот таким и будут предоставлять по три голоса на выборах?.. 'Who's they?' Dunbar demanded suspiciously. In a bed in the small private section at the end of the ward, always working ceaselessly behind the green plyboard partition, was the solemn middle-aged colonel who was visited every day by a gentle, sweet-faced woman with curly ash-blond hair who was not a nurse and not a Wac and not a Red Cross girl but who nevertheless appeared faithfully at the hospital in Pianosa each afternoon wearing pretty pastel summer dresses that were very smart and white leather pumps with heels half high at the base of nylon seams that were inevitably straight. The colonel was in Communications, and he was kept busy day and night transmitting glutinous messages from the interior into square pads of gauze which he sealed meticulously and delivered to a covered white pail that stood on the night table beside his bed. The colonel was gorgeous. He had a cavernous mouth, cavernous cheeks, cavernous, sad, mildewed eyes. His face was the color of clouded silver. He coughed quietly, gingerly, and dabbed the pads slowly at his lips with a distaste that had become automatic. The colonel dwelt in a vortex of specialists who were still specializing in trying to determine what was troubling him. They hurled lights in his eyes to see if he could see, rammed needles into nerves to hear if he could feel. There was a urologist for his urine, a lymphologist for his lymph, an endocrinologist for his endocrines, a psychologist for his psyche, a dermatologist for his derma; there was a pathologist for his pathos, a cystologist for his cysts, and a bald and pedantic cetologist from the zoology department at Harvard who had been shanghaied ruthlessly into the Medical Corps by a faulty anode in an I.B.M. machine and spent his sessions with the dying colonel trying to discuss Moby Dick with him. The colonel had really been investigated. There was not an organ of his body that had not been drugged and derogated, dusted and dredged, fingered and photographed, removed, plundered and replaced. Neat, slender and erect, the woman touched him often as she sat by his bedside and was the epitome of stately sorrow each time she smiled. The colonel was tall, thin and stooped. When he rose to walk, he bent forward even more, making a deep cavity of his body, and placed his feet down very carefully, moving ahead by inches from the knees down. There were violet pools under his eyes. The woman spoke softly, softer than the colonel coughed, and none of the men in the ward ever heard her voice. - Кто это ему предоставит? - подозрительно переспросил Данбэр. In less than ten days the Texan cleared the ward. ...За каких-нибудь десять дней техасец произвел в палате полное опустошение. The artillery captain broke first, and after that the exodus started. Первым не выдержал артиллерийский капитан. После этого смылись все. Dunbar, Yossarian and the fighter captain all bolted the same morning. Данбэр, Йоссариан и капитан истребительной авиации сбежали на следующее же утро. Dunbar stopped having dizzy spells, and the fighter captain blew his nose. У Данбэра прекратились головокружения, у капитана истребительной авиации очистилась носоглотка. Yossarian told the doctors that the pain in his liver had gone away. It was as easy as that. Йоссариан сказал врачам, что боль в печени прошла. Even the warrant officer fled. Даже уоррэнт-офицер и тот удрал. In less than ten days, the Texan drove everybody in the ward back to duty-everybody but the C.I.D. man, who had caught cold from the fighter captain and come down with pneumonia. В десятидневный срок техасец вернул всех к исполнению своих служебных обязанностей, всех, за исключением сотрудника контрразведки, который заразился от капитана истребительной авиации гриппом, осложнившимся воспалением легких. Clevinger In a way the C.I.D. man was pretty lucky, because outside the hospital the war was still going on. Men went mad and were rewarded with medals. All over the world, boys on every side of the bomb line were laying down their lives for what they had been told was their country, and no one seemed to mind, least of all the boys who were laying down their young lives. There was no end in sight. 2. Клевинджер В некотором смысле контрразведчику здорово повезло, потому что за стенами госпиталя все еще шла война и конца ей не предвиделось. The only end in sight was Yossarian's own, and he might have remained in the hospital until doomsday had it not been for that patriotic Texan with his infundibuliform jowls and his lumpy, rumpleheaded, indestructible smile cracked forever across the front of his face like the brim of a black ten-gallon hat. The Texan wanted everybody in the ward to be happy but Yossarian and Dunbar. He was really very sick. Единственное, что Йоссариан мог предвидеть, -это свой собственный близкий конец. А ведь он мог бы отлеживаться в госпитале до Страшного суда, если бы только не этот патриот из Техаса с его массивной взъерошенной башкой и постоянной несокрушимой улыбкой, широкой, как поля ковбойской шляпы. But Yossarian couldn't be happy, even though the Texan didn't want him to be, because outside the hospital there was still nothing funny going on. The only thing going on was a war, and no one seemed to notice but Yossarian and Dunbar. Да, за стенами госпиталя шла война, и только война, но, казалось, никто этого не замечал, кроме Йоссариана и Данбэра. And when Yossarian tried to remind people, they drew away from him and thought he was crazy. А когда Йоссариан пытался напомнить людям об этом, они отшатывались от него, как от ненормального. Even Clevinger, who should have known better but didn't, had told him he was crazy the last time they had seen each other, which was just before Yossarian had fled into the hospital. Даже Клевинджер, который как будто бы понимал все лучше других, назвал Йоссариана сумасшедшим. Это было незадолго до того, как Йоссариан сбежал в госпиталь. Clevinger had stared at him with apoplectic rage and indignation and, clawing the table with both hands, had shouted, Клевинджер тогда уставился на него, багровый от ярости и негодования, и, ухватившись обеими руками за стол, гаркнул: ' You're crazy!' - Ты сумасшедший! 'Clevinger, what do you want from people?' Dunbar had replied wearily above the noises of the officers' club. - Клевинджер, ну чего тебе от него надо? - устало возразил Данбэр. ' I'm not joking,' Clevinger persisted. - Я не шучу. Он псих, - настаивал Клевинджер. 'They're trying to kill me,' Yossarian told him calmly. - Они хотят меня убить, - спокойно сказал Йоссариан. 'No one's trying to kill you,' Clevinger cried. - Никто не помышляет убить именно тебя! -заорал Клевинджер. 'Then why are they shooting at me?' Yossarian asked. - Хорошо, почему же тогда они в меня стреляют?- спросил Йоссариан. ' They're shooting at everyone,' Clevinger answered. - Они стреляют во всех, - ответил Клевинджер. 'They're trying to kill everyone.' - Они пытаются убить каждого. ' And what difference does that make?' - А какая разница? Значит, и меня!.. Clevinger was already on the way, half out of his chair with emotion, his eyes moist and his lips quivering and pale. Но Клевинджер уже завелся. С помутившимся взглядом и трясущимися побелевшими губами он привстал со стула. As always occurred when he quarreled over principles in which he believed passionately, he would end up gasping furiously for air and blinking back bitter tears of conviction. Всякий раз, когда Клевинджер вступал в спор, с пеной у рта отстаивая свои идеи, он задыхался, жадно хватал ртом воздух и часто моргал, стряхивая с ресниц слезы - горькие слезы человека непонятого, но убежденного в собственной правоте. There were many principles in which Clevinger believed passionately. У Клевинджера было много идей, которые он отстаивал с пеной у рта. He was crazy. Он сам был ненормальный. 'Who's they?' he wanted to know. - Кто это "они"? - допытывался Клевинджер. 'Who, specifically, do you think is trying to murder you?' - Кто именно, по-твоему, хочет тебя убить? 'Every one of them,' Yossarian told him. - Все они. 'Every one of whom?' - Кто? 'Every one of whom do you think?' - А ты как думаешь, кто? ' I haven't any idea.' - Понятия не имею. 'Then how do you know they aren't?' - А почему же ты тогда заявляешь, что они не хотят меня убить? 'Because...' Clevinger sputtered, and turned speechless with frustration. - Потому что... - брызжа слюной, начал Клевинджер, но осекся и умолк с выражением полного отчаяния. Clevinger really thought he was right, but Yossarian had proof, because strangers he didn't know shot at him with cannons every time he flew up into the air to drop bombs on them, and it wasn't funny at all. Клевинджер искренне считал себя правым, но Йоссариан - тоже, так как у него были доказательства: совершенно незнакомые люди палили в него из пушек каждый раз, когда он поднимался в воздух, чтобы сбросить на них бомбы. И это было далеко не смешно. And if that wasn't funny, there were lots of things that weren't even funnier. Да и все остальное тоже. There was nothing funny about living like a bum in a tent in Pianosa between fat mountains behind him and a placid blue sea in front that could gulp down a person with a cramp in the twinkling of an eye and ship him back to shore three days later, all charges paid, bloated, blue and putrescent, water draining out through both cold nostrils. Например, он не находил ничего занятного в том, что приходилось жить как идиоту в палатке на Пьяносе, где позади тебя пузатые горы, а впереди голубая морская гладь, которая проглотит кого хочешь, так что и глазом моргнуть не успеешь, и выкинет обратно на берег денька через три, разбухшего и посиневшего, свободного от всех земных забот. The tent he lived in stood right smack up against the wall of the shallow, dull-colored forest separating his own squadron from Dunbar 's. Палатка, в которой он жил, стояла на опушке реденького леска, отделявшего эскадрилью Йоссариана от эскадрильи Данбэра. Immediately alongside was the abandoned railroad ditch that carried the pipe that carried the aviation gasoline down to the fuel trucks at the airfield. Тут же рядом, в выемке заброшенной железной дороги проходил трубопровод, по которому авиационное горючее поступало к бензозаправщикам на летное поле. Thanks to Orr, his roommate, it was the most luxurious tent in the squadron. Благодаря Орру, соседу Йоссариана по палатке, их жилище было самым роскошным в эскадрилье. Each time Yossarian returned from one of his holidays in the hospital or rest leaves in Rome, he was surprised by some new comfort Orr had installed in his absence-running water, wood-burning fireplace, cement floor. Каждый раз, когда Йоссариан возвращался после очередной отлежки в госпитале или из Рима, где бывал в увольнении, его приятно поражали новые удобства, созданные Орром в его отсутствие: то водопровод, то печка, то цементированный пол. Yossarian had chosen the site, and he and Orr had raised the tent together. Место для палатки выбрал Йоссариан, а ставили они ее вдвоем с Орром. Orr, who was a grinning pygmy with pilot's wings and thick, wavy brown hair parted in the middle, furnished all the knowledge, while Yossarian, who was taller, stronger, broader and faster, did most of the work. Орр, вечно посмеивающийся пигмей с пилотскими нашивками и густой каштановой шевелюрой с пробором посередине, давал идеи и советы, а Йоссариан, который был выше ростом, сильнее, шире в плечах и подвижней, претворял эти идеи и советы в жизнь. Just the two of them lived there, although the tent was big enough for six. Так они вдвоем здесь и жили, хотя палатки хватило бы на шестерых. When summer came, Orr rolled up the side flaps to allow a breeze that never blew to flush away the air baking inside. Когда пришло лето, Орр закатал борта палатки вверх, чтобы свежий морской ветерок выдувал застоявшийся воздух. Immediately next door to Yossarian was Havermeyer, who liked peanut brittle and lived all by himself in the two-man tent in which he shot tiny field mice every night with huge bullets from the.45 he had stolen from the dead man in Yossarian's tent. Рядом жил Хэвермейер. Он жил один в двухместной палатке, любил грызть земляные орешки и каждую ночь убивал по одной мыши, всаживая в нее пулю из пистолета сорок пятого калибра, который он украл у покойника в палатке Йоссариана. On the other side of Havermeyer stood the tent McWatt no longer shared with Clevinger, who had still not returned when Yossarian came out of the hospital. McWatt shared his tent now with Nately, who was away in Rome courting the sleepy whore he had fallen so deeply in love with there who was bored with her work and bored with him too. McWatt was crazy. Дальше за Хэвермейером стояла палатка, которую Макуотт уже больше не делил с Клевинджером. Тот все еще не вернулся с задания, когда Йоссариан вышел из госпиталя. Вместо Клевинджера в палатке жил Нейтли, но сейчас Нейтли был в Риме, где обхаживал одну сопливую потаскушку, в которую влюбился по уши и которой изрядно надоели и ее занятие, и Нейтли с его пылкой любовью. Макуотт был совершенно ненормальный. He was a pilot and flew his plane as low as he dared over Yossarian's tent as often as he could, just to see how much he could frighten him, and loved to go buzzing with a wild, close roar over the wooden raft floating on empty oil drums out past the sand bar at the immaculate white beach where the men went swimming naked. При каждом удобном случае он норовил как можно ниже пролететь над палаткой Йоссариана, чтобы насладиться зрелищем насмерть перепуганного приятеля. Еще он любил с диким ревом промчаться над плотом, связанным из досок и пустых бочек из-под горючего, и над песчаной отмелью вдоль чистой белой полосы пляжа, где мужчины купались нагишом. Sharing a tent with a man who was crazy wasn't easy, but Nately didn't care. Жить в одной палатке с чокнутым не так-то легко, но Нейтли это нисколечки не смущало. He was crazy, too, and had gone every free day to work on the officers' club that Yossarian had not helped build. Он сам был тронутый: каждый свободный день он ходил работать на строительство офицерского клуба. Йоссариан в этом деле участия не принимал. Actually, there were many officers' clubs that Yossarian had not helped build, but he was proudest of the one on Pianosa. Вообще было много клубов, в сооружении которых Йоссариан не принимал ни малейшего участия, но больше всего в этом смысле он гордился клубом на Пьяносе. It was a sturdy and complex monument to his powers of determination. Это был весьма внушительный монумент, воздвигнутый не иначе как в честь железной решимости Йоссариана не пачкать рук на стройке. Yossarian never went there to help until it was finished; then he went there often, so pleased was he with the large, fine, rambling, shingled building. Йоссариан не подходил к стройке вплоть до полного завершения работ, но зато потом начал захаживать в клуб довольно часто. It was truly a splendid structure, and Yossarian throbbed with a mighty sense of accomplishment each time he gazed at it and reflected that none of the work that had gone into it was his. Уж больно ему нравилось это большое, просторное, красивое, крытое щепой здание, и он трепетал от удовольствия при мысли, что этакая красотища сооружена без его малейшего участия. There were four of them seated together at a table in the officers' club the last time he and Clevinger had called each other crazy. В последний раз Йоссариан и Клевинджер обозвали друг друга психами, когда они и еще двое сидели за столиком в офицерском клубе. They were seated in back near the crap table on which Appleby always managed to win. Рядом стоял стол для игры в кости, где Эпплби всегда ухитрялся выигрывать. Appleby was as good at shooting crap as he was at playing ping-pong, and he was as good at playing ping-pong as he was at everything else. В кости он играл так же здорово, как и в пинг-понг, а в пинг-понге был так же силен, как и во всем прочем. Everything Appleby did, he did well. За что бы Эпплби ни брался, он все делал хорошо. Appleby was a fair-haired boy from Iowa who believed in God, Motherhood and the American Way of Life, without ever thinking about any of them, and everybody who knew him liked him. Этот белокурый малый из Айовы верил в бога, в святую материнскую любовь и в "американский образ жизни", хотя никогда глубоко не задумывался ни над тем, ни над другим, ни над третьим. И всем он нравился... 'I hate that son of a bitch,' Yossarian growled. - ...Ненавижу сукина сына, - проворчал Йоссариан. The argument with Clevinger had begun a few minutes earlier when Yossarian had been unable to find a machine gun. Их спор с Клевинджером начался несколько раньше, когда Йоссариан пожалел, что у него нет при себе пулемета. It was a busy night. В эту ночь клуб был полон. The bar was busy, the crap table was busy, the ping-gong table was busy. В баре полно, у стола для игры в кости полно, стол для пинг-понга занят. The people Yossarian wanted to machine-gun were busy at the bar singing sentimental old favorites that nobody else ever tired of. Люди, которых он перестрелял бы с великим удовольствием, толкались у стойки бара, распевая затасканные душещипательные песенки, которые только одним им еще не надоели. Instead of machine-gunning them, he brought his heel down hard on the ping-pong ball that came rolling toward him off the paddle of one of the two officers playing. Не имея возможности скосить из пулемета всех подряд, Йоссариан удовлетворился тем, что с остервенением раздавил каблуком подкатившийся к нему целлулоидный пинг-понговый шарик. 'That Yossarian,' the two officers laughed, shaking their heads, and got another ball from the box on the shelf. - Ох уж этот Йоссариан! - захохотали во все горло оба офицера, игравшие в пинг-понг, и достали новый шарик из коробки на полке. ' That Yossarian,' Yossarian answered them. - Да, этот Йоссариан!.. - отозвался Йоссариан. 'Yossarian,' Nately whispered cautioningly. - Йоссариан! - предостерегающе прошипел Нейтли. 'You see what I mean?' asked Clevinger. - Теперь вы поняли, что я имел в виду? - спросил Клевинджер. The officers laughed again when they heard Yossarian mimicking them. Офицеры, услышав, как Йоссариан передразнивает их, снова засмеялись. 'That Yossarian,' they said more loudly. - Ох уж этот Йоссариан! - сказал один из них еще громче. 'That Yossarian,' Yossarian echoed. - Да, этот Йоссариан!.. - откликнулся, как эхо, Йоссариан. ' Yossarian, please,' Nately pleaded. - Йоссариан, прошу тебя... - взмолился Нейтли. 'You see what I mean?' asked Clevinger. - Вы поняли, что я имел в виду? - спросил Клевинджер. 'He has antisocial aggressions.' - Этот человек - антиобщественный, агрессивный элемент. ' Oh, shut up,' Dunbar told Clevinger. - Слушай, заткнись, - сказал Данбэр Клевинджеру. Dunbar liked Clevinger because Clevinger annoyed him and made the time go slow. Данбэр любил Клевинджера за то, что тот раздражал его и тем самым как-то замедлял слишком быстрое течение жизни. 'Appleby isn't even here,' Clevinger pointed out triumphantly to Yossarian. - ...А Эпплби сегодня нет, - торжествующим видом сказал Клевинджер, обращаясь к Йоссариану. 'Who said anything about Appleby?' Yossarian wanted to know. - При чем тут Эпплби? - поинтересовался Иоссарнан. ' Colonel Cathcart isn't here, either.' - И полковника Кэткарта тоже нет. 'Who said anything about Colonel Cathcart?' - При чем тут полковник Каткарт? 'What son of a bitch do you hate, then?' - А какого же сукина сына ты в таком случае ненавидишь? 'What son of a bitch is here?' - А такого сукина сына, который здесь! 'I'm not going to argue with you,' Clevinger decided. - Я не собираюсь с тобой спорить, - отрезал Клевинджер. ' You don't know who you hate.' - Ты сам не знаешь, кого ты ненавидишь. 'Whoever's trying to poison me,' Yossarian told him. - Всякого, кто намеревается отравить меня. 'Nobody's trying to poison you.' - Никто тебя не собирается отравлять. 'They poisoned my food twice, didn't they? - Да? А разве мне не подсыпали яд дважды, а? Didn't they put poison in my food during Ferrara and during the Great Big Siege of Bologna?' Разве они не подсыпали мне отраву тогда, под Феррарой, и во время великой осады Болоньи? 'They put poison in everybody's food,' Clevinger explained. - Они всем подсыпали, - объяснил Клевинджер. ' And what difference does that make?' - А какая разница - всем или одному?.. 'And it wasn't even poison!' Clevinger cried heatedly, growing more emphatic as he grew more confused. - Да к тому же это была и не отрава! - запальчиво крикнул Клевинджер, все более запутываясь и оттого еще более раздражаясь. As far back as Yossarian could recall, he explained to Clevinger with a patient smile, somebody was always hatching a plot to kill him. Насколько мог припомнить Йоссариан, он с терпеливой улыбкой объяснял Клевинджеру, что кто-то всегда замышлял убить его. There were people who cared for him and people who didn't, and those who didn't hated him and were out to get him. Были люди, которые уважали его и для которых он что-то значил, но были и другие, для которых он ничего не значил и которые ненавидели его и норовили прикончить. They hated him because he was Assyrian. Ненавидели же они его за национальность - за то, что он ассириец. But they couldn't touch him, he told Clevinger, because he had a sound mind in a pure body and was as strong as an ox. Но у них руки коротки, чтобы сладить с ним, объяснял он Клевинджеру, потому что у него слишком здоровый дух в здоровом теле и он силен, как бык. They couldn't touch him because he was Tarzan, Mandrake, Flash Gordon. У них руки коротки дотянуться до него, потому что он - Тарзан и фараон Рамзес Второй. He was Bill Shakespeare. Он - Билли Шекспир. He was Cain, Ulysses, the Flying Dutchman; he was Lot in Sodom, Deirdre of the Sorrows, Sweeney in the nightingales among trees. Он - Каин, Улисс, Летучий Голландец, он -печальная Дейрдре, он - Лот из Содома, он -Свинопас и сладкозвучный Соловей. He was miracle ingredient Z-247. Он - таинственный элемент Ц-247, он необъятен... He was-'Crazy!' Clevinger interrupted, shrieking. - Псих ты! - завизжал Клевинджер. ' That's what you are! Crazy! '-immense. - Сумасшедший, вот ты кто! I'm a real, slam-bang, honest-to-goodness, three-fisted humdinger. - Я - подлинный, громоподобный, чистейший душой многорукий Вишну. I'm a bona fide supraman.' Я - верх человека. ' Superman?' Clevinger cried. - Что? - закричал Клевинджер. ' Superman?' - Сверхчеловек? ' Supraman,' Yossarian corrected. - Верх человека, - поправил Йоссариан. 'Hey, fellas, cut it out,' Nately begged with embarrassment. - Слушайте, ребята, прекратите, - взмолился встревоженный Нейтли. 'Everybody's looking at us.' - На нас все смотрят. 'You're crazy,' Clevinger shouted vehemently, his eyes filling with tears. - Ты рехнулся! - истерически заорал Клевинджер. На глазах у него были слезы. 'You've got a Jehovah complex.' - У тебя комплекс Иеговы. Ты думаешь, что миром правит зло... ' I think everyone is Nathaniel.' - Я думаю, что каждый человек - это Нафанаил. Clevinger arrested himself in mid-declamation, suspiciously. Клевинджер посмотрел на Йоссариана с подозрением, взял себя в руки и уже без крика спросил немного нараспев: ' Who's Nathaniel?' - Кто такой Нафанаил? 'Nathaniel who?' inquired Yossarian innocently. - Какой Нафанаил? - спросил невинным тоном Йоссариан. Clevinger skirted the trap neatly. Теперь Клевинджер решил сам устроить ему ловушку. 'You think everybody is Jehovah. - Ты думаешь, что каждый человек - это Иегова. You're no better than Raskolnkov-' В таком случае ты нисколько не лучше Раскольникова. 'Who?' '-yes, Raskolnikov, who-' - Кого? - Да-да, Раскольникова, который... 'Raskolnikov!' '-who-I mean it-who felt he could justify killing an old woman-' - Раскольникова?! - ...который, да будет тебе известно, считал, что можно оправдать убийство старухи. 'No better than?' '-yes, justify, that's right-with an ax! - Я, значит, не лучше? - Да, да, вот именно. Он оправдывал убийство топором. And I can prove it to you!' И я сейчас докажу тебе, что ты не лучше! Gasping furiously for air, Clevinger enumerated Yossarian's symptoms: an unreasonable belief that everybody around him was crazy, a homicidal impulse to machine-gun strangers, retrospective falsification, an unfounded suspicion that people hated him and were conspiring to kill him. Задыхаясь и жадно хватая ртом воздух, Клевинджер перечислил симптомы заболевания Йоссариана: абсурдные утверждения, что все вокруг сумасшедшие; человеконенавистническое желание перестрелять всех вокруг из пулемета; искаженные представления о событиях прошлого; ни на чем не основанные подозрения, что люди ненавидят его и замышляют убить. But Yossarian knew he was right, because, as he explained to Clevinger, to the best of his knowledge he had never been wrong. Но Йоссариан был убежден в своей правоте, потому что, как объяснил он Клевинджеру, насколько ему известно, он вообще никогда не ошибается. Everywhere he looked was a nut, and it was all a sensible young gentleman like himself could do to maintain his perspective amid so much madness. Куда ни взглянешь, всюду одни психи, и среди всеобщего помешательства ему, Йоссариану, человеку молодому и благоразумному, приходится самому заботиться о себе. And it was urgent that he did, for he knew his life was in peril. И все, что он делает, - исключительно важно, потому что он-то хорошо знает, что жизнь его в опасности. Yossarian eyed everyone he saw warily when he returned to the squadron from the hospital. Вернувшись из госпиталя в эскадрилью, Йоссариан поглядывал на всех с осторожностью. Milo was away, too, in Smyrna for the fig harvest. The mess hall ran smoothly in Milo 's absence. Милоу не было, он отправился в Смирну закупать фиги, но столовая в его отсутствие работала, как обычно. Yossarian had responded ravenously to the pungent aroma of spicy lamb while he was still in the cab of the ambulance bouncing down along the knotted road that lay like a broken suspender between the hospital and the squadron. Еще по дороге к эскадрилье, когда Йоссариан трясся в кузове санитарной машины, он, плотоядно принюхиваясь, уловил острый запах жареной баранины, доносившийся из офицерской столовой. There was shish-kabob for lunch, huge, savory hunks of spitted meat sizzling like the devil over charcoal after marinating seventy-two hours in a secret mixture Milo had stolen from a crooked trader in the Levant, served with Iranian rice and asparagus tips Parmesan, followed by cherries jubilee for dessert and then steaming cups of fresh coffee with Benedictine and brandy. The meal was served in enormous helpings on damask tablecloths by the skilled Italian waiters Major-de Coverley had kidnaped from the mainland and given to Milo. Там готовили на завтрак шиш-кебаб. Огромные, дразнящие обоняние куски мяса жарились на вертелах, дьявольски аппетитно шипя над угольями, а перед этим их трое суток вымачивали в таинственном маринаде, секрет которого Милоу выкрал у одного жуликоватого ливанского торговца. Искусные официанты-итальянцы, которых майор де Каверли похитил с Большой земли, ставили на столики, застеленные дорогими полотняными скатертями, огромные порции всякой снеди. Шиш-кебаб подавали с рисом и пармезанской спаржей, на десерт следовал пирог с вишнями и в завершение - душистый свежезаваренный кофе с бенедиктином и брэнди. Yossarian gorged himself in the mess hall until he thought he would explode and then sagged back in a contented stupor, his mouth filmy with a succulent residue. Йоссариан обжирался до тех пор, пока не почувствовал, что вот-вот лопнет. Тогда он отвалился от стола и долго сидел в блаженном отупении с жирными слипшимися губами. None of the officers in the squadron had ever eaten so well as they ate regularly in Milo 's mess hall, and Yossarian wondered awhile if it wasn't perhaps all worth it. Никто из офицеров эскадрильи нигде в своей жизни так не наедался, как в столовой у Милоу, и Йоссариан подумал, что, возможно, они и не заслуживают такой жратвы. But then he burped and remembered that they were trying to kill him, and he sprinted out of the mess hall wildly and ran looking for Doc Daneeka to have himself taken off combat duty and sent home. Но тут он рыгнул и вспомнил, что все только и ищут случая его укокошить. Он, как безумный, выскочил из столовой и помчался искать доктора Дейнику, чтобы тот дал ему освобождение от боевых вылетов и отправил домой. He found Doc Daneeka in sunlight, sitting on a high stool outside his tent. Доктор сидел на высоком табурете около своей палатки и грелся на солнышке. 'Fifty missions,' Doc Daneeka told him, shaking his head. 'The colonel wants fifty missions.' - Пятьдесят вылетов, - сказал доктор, качая головой, - полковник требует пятьдесят боевых вылетов. ' But I've only got forty-four!' - А у меня только сорок четыре! Doc Daneeka was unmoved. Доктор не шелохнулся. He was a sad, birdlike man with the spatulate face and scrubbed, tapering features of a well-groomed rat. Это был унылый человечек с гладким, тщательно выбритым, узким, как клинышек, лицом. Весь он чем-то напоминал выхоленную крысу. 'Fifty missions,' he repeated, still shaking his head. - Пятьдесят боевых вылетов, - повторил он, качая головой. ' The colonel wants fifty missions.' - Полковник хочет пятьдесят вылетов. Havermeyer Actually, no one was around when Yossarian returned from the hospital but Orr and the dead man in Yossarian's tent. 3. Хэвермейер Когда Йоссариан вернулся из госпиталя, в лагере фактически никого не было, кроме Орра и покойника в палатке Йоссариана. The dead man in Yossarian's tent was a pest, and Yossarian didn't like him, even though he had never seen him. Покойник отравлял атмосферу и очень не нравился Йоссариану, хотя Йоссариан его и в глаза не видел. Having him lying around all day annoyed Yossarian so much that he had gone to the orderly room several times to complain to Sergeant Towser, who refused to admit that the dead man even existed, which, of course, he no longer did. Йоссариана настолько раздражало, что покойник валяется тут целыми днями, что он несколько раз ходил в штаб эскадрильи жаловаться сержанту Таусеру. Сержант же никак не мог взять в толк, что покойник действительно существует, и, конечно, был прав. It was still more frustrating to try to appeal directly to Major Major, the long and bony squadron commander, who looked a little bit like Henry Fonda in distress and went jumping out the window of his office each time Yossarian bullied his way past Sergeant Towser to speak to him about it. Еще более безнадежным делом было жаловаться непосредственно майору Майору, долговязому и костлявому командиру эскадрильи, чем-то смахивающему на Генри Фонда в минуты печали. Всякий раз, завидев, как Йоссариан, отпихнув сержанта Таусера, прорывается к нему в штаб, командир выпрыгивал из окна кабинета. The dead man in Yossarian's tent was simply not easy to live with. Жить с покойником в одной палатке было не так-то просто. He even disturbed Orr, who was not easy to live with, either, and who, on the day Yossarian came back, was tinkering with the faucet that fed gasoline into the stove he had started building while Yossarian was in the hospital. Он мешал даже Орру, жизнь с которым, кстати, тоже была не сахар. В тот день когда Йоссариан вернулся из госпиталя, Орр паял трубку, по которой топливо поступало в печку, установленную Орром, пока Йоссариан лежал в госпитале. 'What are you doing?' Yossarian asked guardedly when he entered the tent, although he saw at once. - Ты что это делаешь? - настороженно спросил Йоссариан, входя в палатку, хотя сразу же сам все понял. ' There's a leak here,' Orr said. - Малость протекает, - ответил Орр. ' I'm trying to fix it.' - Хочу заделать. ' Please stop it,' said Yossarian. - Будь добр, прекрати, - сказал Йоссариан. ' You're making me nervous.' - Это действует мне на нервы. 'When I was a kid,' Orr replied, 'I used to walk around all day with crab apples in my cheeks. One in each cheek.' - Когда я был мальчишкой, - ответил Орр, я, бывало, заложу за щеки лесные яблочки, по дичку за щеку, и хожу так целый день. Yossarian put aside the musette bag from which he had begun removing his toilet articles and braced himself suspiciously. Йоссариан, начавший было вынимать из рюкзака туалетные принадлежности, отложил его в сторону, скрестил руки и с подозрением уставился на Орра. A minute passed. Так прошла минута. 'Why?' he found himself forced to ask finally. Наконец Йоссариан не выдержал и спросил: - А зачем? Orr tittered triumphantly. Орр торжествующе хихикнул: 'Because they're better than horse chestnuts,' he answered. - А потому что лесные яблоки лучше, чем лошадиные каштаны. Orr was kneeling on the floor of the tent. He worked without pause, taking the faucet apart, spreading all the tiny pieces out carefully, counting and then studying each one interminably as though he had never seen anything remotely similar before, and then reassembling the whole apparatus, over and over and over and over again, with no loss of patience or interest, no sign of fatigue, no indication of ever concluding. Yossarian watched him tinkering and felt certain he would be compelled to murder him in cold blood if he did not stop. His eyes moved toward the hunting knife that had been slung over the mosquito-net bar by the dead man the day he arrived. The knife hung beside the dead man's empty leather gun holster, from which Havermeyer had stolen the gun. - Он продолжал работать, стоя на коленях. 'When I couldn't get crab apples,' Orr continued, 'I used horse chestnuts. - Ну а ежели дичков под рукой не окажется, тогда, бывало, берешь каштаны. Horse chestnuts are about the same size as crab apples and actually have a better shape, although the shape doesn't matter a bit.' Каштаны - они размером почти с лесные яблоки и формой на них похожи, хотя форма большой роли не играет. 'Why did you walk around with crab apples in your cheeks?' Yossarian asked again. 'That's what I asked.' - Я тебя спрашиваю, зачем ты разгуливал с дичками за щекой? - снова спросил Йоссариан. 'Because they've got a better shape than horse chestnuts,' Orr answered. 'I just told you that.' - Потому что у них форма лучше, чем у каштанов,- ответил Орр, - я же тебе только что объяснил! 'Why,' swore Yossarian at him approvingly, 'you evil-eyed, mechanically-aptituded, disaffiliated son of a bitch, did you walk around with anything in your cheeks?' - Почему, - незлобиво набросился на него Йоссариан, - почему ты, бездомный сукин сын, зловредная тварь, помешанная на технике, шлялся, запихнув неизвестно что себе за щеку? 'I didn't,' Orr said, 'walk around with anything in my cheeks. - С чего это ты взял, что я запихивал неизвестно что? I walked around with crab apples in my cheeks. Я ходил с дичками за щекой. When I couldn't get crab apples I walked around with horse chestnuts. In my cheeks.' Orr giggled. Yossarian made up his mind to keep his mouth shut and did. Orr waited. Yossarian waited longer. А когда не мог раздобыть дичков, разгуливал с каштанами за щекой. ' One in each cheek,' Orr said. По одному за каждой щекой. 'Why?' Orr pounced. 'Why what?' Yossarian shook his head, smiling, and refused to say. 'It's a funny thing about this valve,' Orr mused aloud. 'What is?' Yossarian asked. 'Because I wanted-' Yossarian knew. 'Jesus Christ! Why did you want-' '-apple cheeks.' '-apple cheeks?' Yossarian demanded. 'I wanted apple cheeks,' Orr repeated. - Зачем? - Мне хотелось, чтобы щеки были, как яблоки. - Щеки, как яблоки? - изумился Йоссариан. - Да, мне хотелось, чтобы щеки у меня были, как яблоки. Я старался изо всех сил. 'Even when I was a kid I wanted apple cheeks someday, and I decided to work at it until I got them, and by God, I did work at it until I got them, and that's how I did it, with crab apples in my cheeks all day long.' Клянусь богом, я здорово работал и своего добился. А удалось мне это сделать потому, что я носил за каждой щекой весь день по лесному яблочку. He giggled again. - Он опять хихикнул. ' One in each cheek.' - По дичку за щекой. 'Why did you want apple cheeks?' - Зачем тебе понадобились щеки, как яблоки? 'I didn't want apple cheeks,' Orr said. - Мне не нужны были щеки, как яблоки, - сказал Орр. 'I wanted big cheeks. - Я просто хотел, чтобы у меня были большие щеки. I didn't care about the color so much, but I wanted them big. Меня не столько интересовал их цвет, сколько размер. I worked at it just like one of those crazy guys you read about who go around squeezing rubber balls all day long just to strengthen their hands. Я работал над своими щеками в точности, как эти чокнутые ребята, о которых пишут, что они постоянно сжимают резиновые мячики, чтобы руки стали сильнее. In fact, I was one of those crazy guys. Фактически я тоже был чокнутым. I used to walk around all day with rubber balls in my hands, too.' Я тоже обычно ходил весь день с резиновыми мячиками в руках. 'Why?' - Зачем? ' Why what?' - Что зачем? 'Why did you walk around all day with rubber balls in your hands?' - Зачем ты ходил весь день с резиновыми мячиками в руках? 'Because rubber balls-' said Orr. '-are better than crab apples?' - Потому что резиновые мячики... - начал Орр. -Лучше, чем лесные яблоки? Orr sniggered as he shook his head. Орр хмыкнул и покачал головой: 'I did it to protect my good reputation in case anyone ever caught me walking around with crab apples in my cheeks. - Я ходил с мячиками, чтобы сохранить свое доброе имя, в случае если бы меня увидели с лесными яблоками за щекой. With rubber balls in my hands I could deny there were crab apples in my cheeks. А когда в руках мячик, можно сказать, что никаких дичков за щекой нет. Every time someone asked me why I was walking around with crab apples in my cheeks, I'd just open my hands and show them it was rubber balls I was walking around with, not crab apples, and that they were in my hands, not my cheeks. И если меня кто-нибудь спрашивал, зачем я ношу за щекой лесные яблоки, я разжимал руки и показывал, что хожу с мячиками, а вовсе не с яблоками, и в руках, а не за щекой. It was a good story. Интересно получалось. But I never knew if it got across or not, since it's pretty tough to make people understand you when you're talking to them with two crab apples in your cheeks.' Но я так до сих пор и не знаю, удалось мне кого-нибудь провести или нет. Трудновато заставить людей понять тебя, когда ты разговариваешь, держа за щеками пару лесных яблок. Yossarian found it pretty tough to understand him then, and he wondered once again if Orr wasn't talking to him with the tip of his tongue in one of his apple cheeks. Йоссариан подумал, что Орра и сейчас трудновато понять, - может быть, он, говоря с ним, подпирает кончиком языка одну из своих яблочных щек? Yossarian decided not to utter another word. Йоссариан решил не издавать больше ни звука. It would be futile. Все равно ничего не добьешься. He knew Orr, and he knew there was not a chance in hell of finding out from him then why he had wanted big cheeks. Он знал Орра и понимал, что никакими силами ада не удастся выжать из него, зачем ему понадобились большие щеки. It would do no more good to ask than it had done to ask him why that whore had kept beating him over the head with her shoe that morning in Rome in the cramped vestibule outside the open door of Nately's whore's kid sister's room. She was a tall, strapping girl with long hair and incandescent blue veins converging populously beneath her cocoa-colored skin where the flesh was most tender, and she kept cursing and shrieking and jumping high up into the air on her bare feet to keep right on hitting him on the top of his head with the spiked heel of her shoe. Проку будет не больше, чем спрашивать, почему та девка лупила его туфлей по голове. Дело было в Риме, утром, в переполненном холле публичного дома, напротив открытых дверей комнаты, где жила младшая сестренка шлюхи, с которой путался Нейтли. They were both naked, and raising a rumpus that brought everyone in the apartment into the hall to watch, each couple in a bedroom doorway, all of them naked except the aproned and sweatered old woman, who clucked reprovingly, and the lecherous, dissipated old man, who cackled aloud hilariously through the whole episode with a kind of avid and superior glee. Они тогда подняли такой шум и гам, что все обитатели дома сбежались в холл посмотреть, в чем дело. The girl shrieked and Orr giggled. Девка вопила, а Орр хихикал. Each time she landed with the heel of her shoe, Orr giggled louder, infuriating her still further so that she flew up still higher into the air for another shot at his noodle, her wondrously full breasts soaring all over the place like billowing pennants in a strong wind and her buttocks and strong thighs shim-sham-shimmying this way and that way like some horrifying bonanza. Каждый раз, когда каблук опускался ему на макушку, Орр хихикал еще громче, отчего девка разъярялась еще пуще и еще выше подпрыгивала, чтобы покрепче ударить его по башке. She shrieked and Orr giggled right up to the time she shrieked and knocked him cold with a good solid crack on the temple that made him stop giggling and sent him off to the hospital in a stretcher with a hole in his head that wasn't very deep and a very mild concussion that kept him out of combat only twelve days. Но вот она, взвизгнув, всадила ему каблук в висок с такой силой, что он перестал хихикать. Его доставили на носилках в госпиталь с дырой в голове, не столь уж, впрочем, глубокой, и с легким сотрясением мозга, так что он не воевал всего только двенадцать дней. Nobody could find out what had happened, not even the cackling old man and clucking old woman, who were in a position to find out everything that happened in that vast and endless brothel with its multitudinous bedrooms on facing sides of the narrow hallways going off in opposite directions from the spacious sitting room with its shaded windows and single lamp. В тот раз никто не мог понять, что случилось. Every time she met Orr after that, she'd hoist her skirts up over her tight white elastic panties and, jeering coarsely, bulge her firm, round belly out at him, cursing him contemptuously and then roaring with husky laughter as she saw him giggle fearfully and take refuge behind Yossarian. Когда после этого девка встречала Орра, она с презрением поносила его разными нехорошими словами, а когда он, боязливо хихикая, прятался за спину Йоссарнана, она закатывалась хриплым смехом. Whatever he had done or tried to do or failed to do behind the closed door of Nately's whore's kid sister's room was still a secret. Что он там ей сделал, или пытался сделать, или, наоборот, не смог сделать за закрытыми дверями комнаты, по-прежнему оставалось тайной. The girl wouldn't tell Nately's whore or any of the other whores or Nately or Yossarian. Девка не говорила об этом ни нейтлевой подружке, ни другим проституткам, ни самому Нейтли, ни Йоссариану. Orr might tell, but Yossarian had decided not to utter another word. Орр мог бы пролить свет на это дело, но Йоссариан решил больше ни о чем не спрашивать. 'Do you want to know why I wanted big cheeks?' Orr asked. - Так ты хочешь знать, зачем мне были нужны большие щеки? Yossarian kept his mouth shut. Йоссариан не разжимал рта. 'Do you remember,' Orr said, 'that time in Rome when that girl who can't stand you kept hitting me over the head with the heel of her shoe? - А ты помнишь, как тогда, в Риме, эта девка, которая тебя ненавидит, лупила меня туфлей по голове? Do you want to know why she was hitting me?' Сказать тебе, за что она меня била? It was still impossible to imagine what he could have done to make her angry enough to hammer him over the head for fifteen or twenty minutes, yet not angry enough to pick him up by the ankles and dash his brains out. Непостижимо, чем он мог разозлить ее до такой степени, что она молотила его по голове чуть ли не двадцать минут. Правда, ярости ее не хватило, чтобы взять его за лодыжки, приподнять и вышибить дух вон. She was certainly tall enough, and Orr was certainly short enough. А ей это было под силу: девица была долговязой, а Орр коротышкой. Orr had buck teeth and bulging eyes to go with his big cheeks and was even smaller than young Huple, who lived on the wrong side of the railroad tracks in the tent in the administration area in which Hungry Joe lay screaming in his sleep every night. Торчащие вперед зубы Орра и глаза навыкате как нельзя лучше соответствовали его толстым щекам, а ростом он уступал даже молодому Хьюплу, тому, что жил в палатке, поставленной в неположенном месте - в административной зоне, по ту сторону железнодорожного полотна. Хьюпл жил в одной палатке с Заморышем Джо, еженощно оравшим во сне. The administration area in which Hungry Joe had pitched his tent by mistake lay in the center of the squadron between the ditch, with its rusted railroad tracks, and the tilted black bituminous road. Административная зона, где по ошибке поставил свою палатку Заморыш Джо, находилась в центре расположения эскадрильи, между выемкой, по дну которой тянулось ржавое железнодорожное полотно, и черным асфальтированным шоссе, сбегавшим с возвышенности. The men could pick up girls along that road if they promised to take them where they wanted to go, buxom, young, homely, grinning girls with missing teeth whom they could drive off the road and lie down in the wild grass with, and Yossarian did whenever he could, which was not nearly as often as Hungry Joe, who could get a jeep but couldn't drive, begged him to try. На шоссе иногда можно было встретить девок -простых, улыбчивых, грудастых, правда, частенько с неважными зубами. Пообещаешь подвезти, куда им надо, а там съезжай с дороги в сторону и - прямо на травку. Йоссариан так и делал, когда представлялся случай, но это происходило не так часто, как того хотелось бы Заморышу Джо, постоянно умолявшему Йоссариана отправиться "на охоту". Джо ничего не стоило в любое время раздобыть джип, но водить машину он не умел. The tents of the enlisted men in the squadron stood on the other side of the road alongside the open-air movie theater in which, for the daily amusement of the dying, ignorant armies clashed by night on a collapsible screen, and to which another U.S.O. troupe came that same afternoon. Палатки сержантско-рядового состава эскадрильи стояли по другую сторону дороги, рядом с летним кинотеатром, где по вечерам развлекалось мужественное, но невежественное воинство, для увеселения которого теперь прибыла еще одна труппа ОСКОВ.[3] The U.S.O. troupes were sent by General P. P. Peckem, who had moved his headquarters up to Rome and had nothing better to do while he schemed against General Dreedle. Эта труппа была прислана генералом Пеккемом, который перевел свой штаб в Рим и не придумал ничего лучшего, чем строить оттуда козни против генерала Дридла. General Peckem was a general with whom neatness definitely counted. С таким генералом, как Пеккем, требовалось аккуратное обхождение. He was a spry, suave and very precise general who knew the circumference of the equator and always wrote 'enhanced' when he meant 'increased'. Это был эрудированный, воспитанный и педантичный генерал, который знал длину окружности экватора и писал "численно возросли" там, где другой написал бы "увеличились". He was a prick, and no one knew this better than General Dreedle, who was incensed by General Peckem's recent directive requiring all tents in the Mediterranean theater of operations to be pitched along parallel lines with entrances facing back proudly toward the Washington Monument. Вообще-то, конечно, он был порядочной дубиной, и никто не знал этого лучше, чем генерал Дридл, взбешенный последним приказом генерала Пеккема. Согласно этому приказу, все палатки на Средиземноморском театре военных действий надлежало ставить параллельными рядами, с таким расчетом, чтобы вход каждой палатки гордо глядел в сторону памятника Вашингтону. To General Dreedle, who ran a fighting outfit, it seemed a lot of crap. Генералу Дридлу, как командиру боевой части, это показалось бредом собачьим. Furthermore, it was none of General Peckem's goddam business how the tents in General Dreedle's wing were pitched. Тем более, что вовсе не его, генерала Пеккема, дело - указывать, как ставить палатки в авиабригаде Дридла. There then followed a hectic jurisdictional dispute between these overlords that was decided in General Dreedle's favor by ex-P.F.C. Wintergreen, mail clerk at Twenty-seventh Air Force Headquarters. Между двумя сюзеренами разыгрался бурный политический диспут, закончившийся в пользу генерала Дридла. Одержать победу ему помог экс-рядовой первого класса Уинтергрин, писарь из штаба двадцать седьмой воздушной армии. Wintergreen determined the outcome by throwing all communications from General Peckem into the wastebasket. He found them too prolix. Уинтергрин решил исход дела тем, что стал бросать всю корреспонденцию от генерала Пеккема в корзину, так как счел ее слишком многословной. General Dreedle's views, expressed in less pretentious literary style, pleased ex-P.F.C. Wintergreen and were sped along by him in zealous observance of regulations. Зато письма генерала Дридла, написанные куда менее напыщенным слогом, пришлись по душе Уинтер грину, и он передавал их на доклад в точном соответствии с уставом. General Dreedle was victorious by default. Таким образом, генерал Дридл победил ввиду неявки противника. To regain whatever status he had lost, General Peckem began sending out more U.S.O. troupes than he had ever sent out before and assigned to Colonel Cargill himself the responsibility of generating enough enthusiasm for them. Чтобы вновь утвердить свой утраченный престиж, генерал Пеккем начал посылать больше концертных бригад ОСКОВ, чем когда-либо прежде, и поручил полковнику Карджиллу под личную ответственность обеспечить энтузиазм зрителей. But there was no enthusiasm in Yossarian's group. Но в полку Йоссариана энтузиазма не наблюдалось. In Yossarian's group there was only a mounting number of enlisted men and officers who found their way solemnly to Sergeant Towser several times a day to ask if the orders sending them home had come in. Энтузиазм в полку Йоссариана наблюдался только в одном направлении: все больше и больше рядовых и офицеров по нескольку раз в день с торжественным видом шествовали к сержанту Таусеру, чтобы узнать, не поступил ли приказ об отправке их домой. They were men who had finished their fifty missions. Эти люди сделали по пятьдесят вылетов. There were more of them now than when Yossarian had gone into the hospital, and they were still waiting. They worried and bit their nails. Сейчас таких ходоков к Таусеру стало еще больше, чем раньше, когда Йоссариан уходил в госпиталь, и они по-прежнему ждали и надеялись, волновались и грызли ногти от нетерпения. They were grotesque, like useless young men in a depression. Всем своим видом они напоминали лишних людей времен экономического кризиса. They moved sideways, like crabs. They were waiting for the orders sending them home to safety to return from Twenty-seventh Air Force Headquarters in Italy, and while they waited they had nothing to do but worry and bite their nails and find their way solemnly to Sergeant Towser several times a day to ask if the order sending them home to safety had come. Они расползались по лагерю, как полчища крабов, и ждали приказа об отправке домой, в безопасные края, подальше от штаба двадцать седьмой воздушной армии в Италии, а пока им не оставалось ничего другого, как нервничать, грызть ногти и торжественно шествовать по нескольку раз в день к сержанту Таусеру, чтобы узнать, не пришел ли приказ об отправке их в тихие родные края. They were in a race and knew it, because they knew from bitter experience that Colonel Cathcart might raise the number of missions again at any time. Все это походило на скачки с препятствиями, ибо летчики по горькому опыту знали, что полковник Кэткарт может в любое время еще раз увеличить норму вылетов. They had nothing better to do than wait. И им не оставалось ничего другого, как ждать. Only Hungry Joe had something better to do each time he finished his missions. Только Заморыш Джо, отлетав положенное, умел найти себе занятие. He had screaming nightmares and won fist fights with Huple's cat. He took his camera to the front row of every U.S.O. show and tried to shoot pictures up the skirt of the yellow-headed singer with two big ones in a sequined dress that always seemed ready to burst. С фотоаппаратом в руках он усаживался в первом ряду на каждом представлении ОСКОВ и нацеливал объектив под юбку желтоволосой певице в усыпанном блестками платье. The pictures never came out. Снимки у него никогда не получались. Colonel Cargill, General Peckem's troubleshooter, was a forceful, ruddy man. Полковник Карджилл, напористый, розовощекий человек, был личным порученцем генерала Пеккема. Before the war he had been an alert, hardhitting, aggressive marketing executive. До войны он работал агентом по сбыту и зарекомендовал себя как расторопный, беспощадный и агрессивный делец. He was a very bad marketing executive. Он был очень скверным агентом. Colonel Cargill was so awful a marketing executive that his services were much sought after by firms eager to establish losses for tax purposes. До того скверным, что за ним гонялись фирмы, желавшие потерпеть убытки, чтобы платить поменьше налогов. Throughout the civilized world, from Battery Park to Fulton Street, he was known as a dependable man for a fast tax write-off. Во всем цивилизованном мире, от Баттери-парка до Фултон-стрит, он пользовался репутацией надежного человека, на которого можно положиться, если нужно быстро списать налоги. His prices were high, for failure often did not come easily. He had to start at the top and work his way down, and with sympathetic friends in Washington, losing money was no simple matter. Он брал дорого, поскольку частенько не так-то легко было довести фирму до полного краха: ведь ему приходилось браться за дело, когда фирма процветала, и вести ее к разорению, а это иногда оказывалось не таким уж простым делом, особенно при наличии влиятельных доброжелателей в Вашингтоне. It took months of hard work and careful misplanning. Требовались месяцы напряженной работы для тщательной разработки порочных в своей основе планов. A person misplaced, disorganized, miscalculated, overlooked everything and opened every loophole, and just when he thought he had it made, the government gave him a lake or a forest or an oilfield and spoiled everything. Человек путал, дезорганизовывал, делал просчеты и просмотры всего и вся, распахивал все шлюзы для утечки денег, и в тот момент, когда он считал, что дело сделано, правительство подбрасывало фирме озеро, или лес, или нефтеносный район, и все шло насмарку. Even with such handicaps, Colonel Cargill could be relied on to run the most prosperous enterprise into the ground. Но даже при таких помехах на Карджилла можно было положиться, если требовалось разорить дотла самое преуспевающее предприятие. He was a self-made man who owed his lack of success to nobody. Этот человек достиг всего в жизни своими руками, он был кузнецом собственных несчастий и за отсутствие успехов мог благодарить только самого себя. 'Men,' Colonel Cargill began in Yossarian's squadron, measuring his pauses carefully. - Господа! - так начал полковник Карджилл свое выступление в эскадрильи Йоссариана. Он говорил, старательно, выдерживая паузы между словами. ' You're American officers. - Вы - американские офицеры. The officers of no other army in the world can make that statement. Ни в одной другой армии мира офицеры не могут сказать о себе ничего подобного. Think about it.' Поразмыслите над этим. Sergeant Knight thought about it and then politely informed Colonel Cargill that he was addressing the enlisted men and that the officers were to be found waiting for him on the other side of the squadron. Сержант Найт поразмыслил и вежливо сообщил полковнику Карджиллу, что ведь он обращается-то к рядовому и сержантскому составу, а офицеры дожидаются его на другом конце лагеря. Colonel Cargill thanked him crisply and glowed with self-satisfaction as he strode across the area. It made him proud to observe that twenty-nine months in the service had not blunted his genius for ineptitude. Полковник Карджилл горячо поблагодарил Найта и зашагал через весь лагерь, излучая самодовольство. 'Men,' he began his address to the officers, measuring his pauses carefully. - Господа! - начал он, обращаясь к офицерам и старательно выдерживая паузы между словами. ' You're American officers. - Вы - американские офицеры. The officers of no other army in the world can make that statement. Ни в одной другой армии мира офицеры не могут сказать о себе ничего подобного. Think about it.' Поразмыслите над этим. He waited a moment to permit them to think about it. Он сделал маленькую паузу, чтобы дать им время поразмыслить. ' These people are your guests!' he shouted suddenly. - Эти люди - ваши гости! - вдруг закричал он. 'They've traveled over three thousand miles to entertain you. - Они проехали более трех тысяч миль для того, чтобы развлечь вас. How are they going to feel if nobody wants to go out and watch them? Каково же им, если никто не желает идти на их концерт? What's going to happen to their morale? Какое у них должно быть после этого настроение? Now, men, it's no skin off my behind. Господа, я же не о своей шкуре пекусь. But that girl that wants to play the accordion for you today is old enough to be a mother. Но ведь вот эта девушка, которая собирается сегодня играть для вас на аккордеоне, она же вам в матери годится. How would you feel if your own mother traveled over three thousand miles to play the accordion for some troops that didn't want to watch her? А как бы вам понравилось, если бы ваша мама проехала больше трех тысяч миль, чтобы поиграть на аккордеоне каким-то военным, а те даже взглянуть на нее не пожелали? How is that kid whose mother that accordion player is old enough to be going to feel when he grows up and learns about it? И что скажет ребенок, чья мама играет на аккордеоне, когда он вырастет и узнает, как обошлись с его мамой? А? We all know the answer to that one. Мы все знаем, что он скажет. Now, men, don't misunderstand me. Но, господа, я хочу, чтобы вы правильно меня поняли. This is all voluntary, of course. Все это, разумеется, на добровольных началах. I'd be the last colonel in the world to order you to go to that U.S.O. show and have a good time, but I want every one of you who isn't sick enough to be in a hospital to go to that U.S.O. show right now and have a good time, and that's an order!' Я был бы последним полковником на земле, если бы велел вам в обязательном порядке отправиться на концерт ОСКОВ и развлекаться. Но я хочу, чтобы каждый из вас, кто не настолько болен, чтобы валяться в госпитале, отправился сейчас же на концерт ОСКОВ и веселился от души, и это уже приказ. Yossarian did feel almost sick enough to go back into the hospital, and he felt even sicker three combat missions later when Doc Daneeka still shook his melancholy head and refused to ground him. Что касается Йоссариана, то он действительно чувствовал себя неважно - хоть снова отправляйся в госпиталь. Но совсем плохо он почувствовал себя позднее, когда, сделав еще три боевых вылета, пришел к доктору Дейнике и тот опять меланхолично покачал головой и отказался освободить его от полетов. 'You think you've got troubles?' - Ты думаешь, неприятности только у тебя? -печально выговаривал ему доктор Дейника. Doc Daneeka rebuked him grievingly. 'What about me? - А мне, думаешь, легко? I lived on peanuts for eight years while I learned how to be a doctor. Я восемь лет перебивался с хлеба на воду, покуда выучился на доктора. After the peanuts, I lived on chicken feed in my own office until I could build up a practice decent enough to even pay expenses. Потом, когда обзавелся собственным кабинетом, тоже частенько затягивал ремень потуже, пока наконец не появилась приличная клиентура и я смог сводить концы с концами. Then, just as the shop was finally starting to show a profit, they drafted me. I don't know what you're complaining about.' И вот едва только кабинет начал приносить прибыль, меня призвали. Doc Daneeka was Yossarian's friend and would do just about nothing in his power to help him. Доктор Дейника был приятелем Йоссариана, но не хотел ради него палец о палец ударить. Yossarian listened very carefully as Doc Daneeka told him about Colonel Cathcart at Group, who wanted to be a general, about General Dreedle at Wing and General Dreedle's nurse, and about all the other generals at Twenty-seventh Air Force Headquarters, who insisted on only forty missions as a completed tour of duty. Йоссариан очень внимательно слушал, как Дейника рассказывал о полковнике Кэткарте из авиаполка, который метил в генералы, о генерале Дридле из авиабригады и о работавшей у него хорошенькой медсестре, а также обо всех других генералах из штаба двадцать седьмой воздушной армии, которые настаивали на том, чтобы выполнение боевого долга сводилось лишь к сорока вылетам. 'Why don't you just smile and make the best of it?' he advised Yossarian glumly. 'Be like Havermeyer.' - А ты бери пример с Хэвермейера, плюй на все и улыбайся, - посоветовал доктор Йоссариану. Yossarian shuddered at the suggestion. От такого совета Йоссариана передернуло. Havermeyer was a lead bombardier who never took evasive action going in to the target and thereby increased the danger of all the men who flew in the same formation with him. Хэвермейер был ведущим бомбардиром. При заходе на цель он никогда не делал противозенитных маневров, подвергая таким образом дополнительной опасности все экипажи, летевшие с ним в одном строю. 'Havermeyer, why the hell don't you ever take evasive action?' they would demand in a rage after the mission. - Хэвермейер, какого дьявола ты не делаешь противозенитного маневра? - яростно набрасывались на него летчики после возвращения с задания. 'Hey, you men leave Captain Havermeyer alone,' Colonel Cathcart would order. - Эй вы, оставьте капитана Хэвермейера в покое! -обычно говорил в таких случаях полковник Кэткарт. 'He's the best damned bombardier we've got.' Havermeyer grinned and nodded and tried to explain how he dumdummed the bullets with a hunting knife before he fired them at the field mice in his tent every night. - Он же, черт побери, наш лучший бомбардир. Havermeyer was the best damned bombardier they had, but he flew straight and level all the way from the I.P. to the target, and even far beyond the target until he saw the falling bombs strike ground and explode in a darting spurt of abrupt orange that flashed beneath the swirling pall of smoke and pulverized debris geysering up wildly in huge, rolling waves of gray and black. Хэвермейер ухмылялся, кивал головой и объяснял, как он охотничьим ножом надрезает пулю, превращая ее в "дум-дум", перед тем как всадить в полевую мышь, а проделывал он это в своей палатке еженощно. Havermeyer held mortal men rigid in six planes as steady and still as sitting ducks while he followed the bombs all the way down through the plexiglass nose with deep interest and gave the German gunners below all the time they needed to set their sights and take their aim and pull their triggers or lanyards or switches or whatever the hell they did pull when they wanted to kill people they didn't know. Хэвермейер действительно был потрясающим бомбардиром, но он шел по прямой и всегда на одной высоте от исходного пункта до цели, и так же шел дальше, пока не убеждался, что бомбы достигли земли и там взметнулось оранжевое пламя, вырос крутящийся столб дыма, а перемолотые в пыль обломки заклубились и покатились огромной черно-серой волной. Havermeyer was a lead bombardier who never missed. В шести машинах, ведомых Хэвермейером, сидели объятые смертным страхом люди, неподвижные, как истуканы. Сам же бомбардир сквозь плексигласовый нос кабины с глубочайшим интересом прослеживал путь каждой бомбы, рискуя попасть под обстрел немецких зенитчиков, которые за это время могли навести орудия и дернуть спусковой крючок, или веревку, или выключатель, или дьявол их там знает, что они дергали, когда хотели убить совершенно незнакомых им людей. Yossarian was a lead bombardier who had been demoted because he no longer gave a damn whether he missed or not. Ведущий бомбардир Хэвермейер никогда не промахивался. He had decided to live forever or die in the attempt, and his only mission each time he went up was to come down alive. Йоссариан раньше тоже был ведущим бомбардиром, но его понизили в должности, потому что с некоторых пор ему стало плевать, попал он в цель или промазал. The men had loved flying behind Yossarian, who used to come barreling in over the target from all directions and every height, climbing and diving and twisting and turning so steeply and sharply that it was all the pilots of the other five planes could do to stay in formation with him, leveling out only for the two or three seconds it took for the bombs to drop and then zooming off again with an aching howl of engines, and wrenching his flight through the air so violently as he wove his way through the filthy barrages of flak that the six planes were soon flung out all over the sky like prayers, each one a pushover for the German fighters, which was just fine with Yossarian, for there were no German fighters any more and he did not want any exploding planes near his when they exploded. Он решил или жить вечно, или умереть, а если умереть, то только во время попытки выжить. И единственное боевое задание, которое он давал себе каждый раз, - это вернуться на землю живым. Only when all the Sturm und Drang had been left far behind would he tip his flak helmet back wearily on his sweating head and stop barking directions to McWatt at the controls, who had nothing better to wonder about at a time like that than where the bombs had fallen. Ребята любили летать с Йоссарианом, потому что он выходил на цель, делая "бочки" во все стороны, круто взмывая "свечой" и пикируя, резко крутясь и вертясь, заставляя пилотов пяти других машин делать то же самое, чтобы сохранить подобие строя. Самолеты выравнивались на какие-то две-три секунды, чтобы отбомбиться, и затем снова взмывали, надсадно воя моторами. Пробираясь сквозь огонь проклятых зениток, Йоссариан продолжал так отчаянно петлять, что шесть машин вскоре разлетались по всему небу, как земные молитвы. Каждый самолет при этом мог стать легкой добычей немецких истребителей, однако обычно к этому времени они уже не появлялись в воздухе. Стало быть, опасен был лишь зенитный огонь, а Йоссариан не любил, если рядом с ним взрывались самолеты. 'Bomb bay clear,' Sergeant Knight in the back would announce. Только когда все эти немцы оставались далеко позади, он устало сдвигал шлем на вспотевшую макушку и переставал рявкать в переговорное устройство команды Макуотту, сидевшему за штурвалом. Теперь Макуотт уже мог позволить себе полюбопытствовать, куда упали бомбы. 'Did we hit the bridge?' McWatt would ask. - Бомбы сброшены, - докладывал сзади сержант Найт. 'I couldn't see, sir, I kept getting bounced around back here pretty hard and I couldn't see. - Мост разбомбили? - спрашивал Макуотт. Everything's covered with smoke now and I can't see.' - Откуда мне знать, сэр. Меня так здорово кидало, что я не разглядел. 'Hey, Aarfy, did the bombs hit the target?' А теперь все заволокло дымом и ничего не видно. 'What target?' Captain Aardvaark, Yossarian's plump, pipe-smoking navigator, would say from the confusion of maps he had created at Yossarian's side in the nose of the ship. - Эй, Аарфи, бомбы попали в цель? - В какую цель? - спрашивал толстенький, вечно попыхивавший трубочкой штурман капитан Аардваарк, роясь в куче разложенных сбоку от Йоссариана карт. ' I don't think we're at the target yet. Are we?' - Разве мы уже дошли до цели? ' Yossarian, did the bombs hit the target?' - Йоссариан, бомбы попали в цель? 'What bombs?' answered Yossarian, whose only concern had been the flak. - Какие бомбы? - спрашивал Йоссариан, единственной заботой которого было не угодить под огонь зениток. 'Oh, well,' McWatt would sing, 'what the hell.' Тогда Макуотт принимался напевать: - Как я рад, как я рад, мы попали к черту в ад! Yossarian did not give a damn whether he hit the target or not, just as long as Havermeyer or one of the other lead bombardiers did and they never had to go back. Йоссариану было плевать с самой высокой колокольни, поразил он цель или нет. А вот Хэвермейеру и другим ведущим бомбардирам это было далеко не безразлично. Every now and then someone grew angry enough at Havermeyer to throw a punch at him. Бывали случаи, когда кто-нибудь злился на Хэвермейера и лез на него с кулаками. 'I said you men leave Captain Havermeyer alone,' Colonel Cathcart warned them all angrily. - Я сказал вам, оставьте капитана Хэвермейера в покое, - сердито предупреждал полковник Кэткарт. 'I said he's the best damned bombardier we've got, didn't I?' - Разве я не говорил, что он, черт возьми, наш лучший бомбардир? Havermeyer grinned at the colonel's intervention and shoved another piece of peanut brittle inside his face. Хэвермейер скалил зубы, когда полковник приходил ему на помощь, и засовывал за щеку очередную плитку прессованных земляных орешков. Havermeyer had grown very proficient at shooting field mice at night with the gun he had stolen from the dead man in Yossarian's tent. Хэвермейер добился больших успехов, стреляя по ночам в полевых мышей из пистолета, украденного из кобуры покойника в палатке Йоссариана. His bait was a bar of candy and he would presight in the darkness as he sat waiting for the nibble with a finger of his other hand inside a loop of the line he had run from the frame of his mosquito net to the chain of the unfrosted light bulb overhead. Хэвермейер использовал для приманки конфету и усаживался в темноте, поджидая грызуна. В одной руке он держал пистолет, а палец другой руки продевал в петельку веревки, протянутой от рамы москитной, сетки к выключателю лампы. The line was taut as a banjo string, and the merest tug would snap it on and blind the shivering quarry in a blaze of light. Веревка была натянута, как струна банджо, и стоило ее чуть потянуть. как рама захлопывалась, а вспышка яркого света ослепляла дрожащую жертву. Havermeyer would chortle exultantly as he watched the tiny mammal freeze and roll its terrified eyes about in frantic search of the intruder. Хавермейер с восторгом наблюдал, как крохотный зверек таращил перепуганные глазенки, отыскивая врага. Havermeyer would wait until the eyes fell upon his own and then he laughed aloud and pulled the trigger at the same time, showering the rank, furry body all over the tent with a reverberating crash and dispatching its timid soul back to his or her Creator. Когда же мышиные глазки встречались с его взглядом, он с громким хохотом нажимал на спусковой крючок и посылал в мечущееся мохнатенькое тельце пулю за пулей, наполняя палатку раскатистым грохотаньем, пока наконец юркая мышиная душа не отправлялась на небеса к своему создателю. Late one night, Havermeyer fired a shot at a mouse that brought Hungry Joe bolting out at him barefoot, ranting at the top of his screechy voice and emptying his own.45 into Havermeyer's tent as he came charging down one side of the ditch and up the other and vanished all at once inside one of the slit trenches that had appeared like magic beside every tent the morning after Milo Minderbinder had bombed the squadron. It was just before dawn during the Great Big Siege of Bologna, when tongueless dead men peopled the night hours like living ghosts and Hungry Joe was half out of his mind because he had finished his missions again and was not scheduled to fly. Однажды ночью, когда Хэвермейер выстрелил в мышь, Заморыш Джо выскочил из палатки босой, вопя что было мочи. Разрядив свой собственный пистолет сорок пятого калибра в палатку Хэвермейера, он ринулся вниз по откосу выемки, лихо вскарабкался на противоположную сторону и вдруг исчез, провалившись в одну из земляных щелей, которые, словно по мановению волшебной палочки, появились у каждой палатки на другое же утро после того, как Милоу Миндербиндер разбомбил расположение своей эскадрильи. (Это случилось незадолго до рассвета в дни великой осады Болоньи, когда в ночном воздухе реяли, как привидения, безгласные тени мертвецов.) Заморыш Джо находился в состоянии, близком к помешательству: он снова выполнил норму вылетов и был временно освобожден от полетов, а это выводило его из себя. Hungry Joe was babbling incoherently when they fished him out from the dank bottom of the slit trench, babbling of snakes, rats and spiders. Когда Заморыша Джо выудили с сырого дна земляной щели, он бормотал что-то бессвязное о змеях, пауках и крысах. The others flashed their searchlights down just to make sure. There was nothing inside but a few inches of stagnant rain water. Дно осветили карманными фонариками, но, кроме нескольких дюймов застоявшейся дождевой воды, там ничего не оказалось. ' You see?' cried Havermeyer. 'I told you. - Вот видите! - крикнул Хавермейер. I told you he was crazy, didn't I?' - Я говорил вам, что он псих, ведь говорил же? Doc Daneeka Hungry Joe was crazy, and no one knew it better than Yossarian, who did everything he could to help him. 4. Доктор Дейника Заморыш Джо бесспорно был ненормальным, и никто не знал этого лучше, чем Йоссариан, который изо всех сил старался как-нибудь помочь ему. Hungry Joe just wouldn't listen to Yossarian. Но Заморыш Джо не желал и слушать Йоссариана. Hungry Joe just wouldn't listen because he thought Yossarian was crazy. Он не желал слушать Йоссариана, ибо считал его самого психом. 'Why should he listen to you?' Doc Daneeka inquired of Yossarian without looking up. - А почему он, собственно говоря, обязан тебя слушать? - спрашивал Йоссариана доктор Дейника, не поднимая глаз. 'Because he's got troubles.' - Но у него же неприятности... Doc Daneeka snorted scornfully. Доктор Дейника презрительно фыркнул. 'He thinks he's got troubles? - У него неприятности! What about me?' Doc Daneeka continued slowly with a gloomy sneer. Что же обо мне сказать в таком случае? -продолжал Дейника, мрачно усмехаясь. ' Oh, I'm not complaining. - О, лично я никому не жалуюсь. I know there's a war on. Я знаю, что идет война. I know a lot of people are going to have to suffer for us to win it. Я знаю, что масса людей готова на жертвы во имя нашей победы. But why must I be one of them? Но почему я должен быть одним из этих людей? Why don't they draft some of these old doctors who keep shooting their kissers off in public about what big sacrifices the medical game stands ready to make? Почему не призовут в армию кого-нибудь из тех старых врачей, которые посылают публике воздушные поцелуйчики и болтают, будто медики готовы на жертвы? I don't want to make sacrifices. А я не хочу приносить жертвы. I want to make dough.' Я хочу приносить домой доллары. Doc Daneeka was a very neat, clean man whose idea of a good time was to sulk. Доктор Дейника был аккуратненький, чистенький человек, для которого хорошо провести время -значило всласть побрюзжать. He had a dark complexion and a small, wise, saturnine face with mournful pouches under both eyes. У него были темные волосы и умное мрачное личико со скорбными мешочками под глазами. He brooded over his health continually and went almost daily to the medical tent to have his temperature taken by one of the two enlisted men there who ran things for him practically on their own, and ran it so efficiently that he was left with little else to do but sit in the sunlight with his stuffed nose and wonder what other people were so worried about. Постоянно озабоченный своим здоровьем, он чуть ли не каждый день ходил в медчасть, заставляя одного из двух санитаров мерить ему температуру. Эти два парня фактически делали за него всю работу, причем настолько успешно, что доктору оставалось только сидеть на солнышке, греть свой насморочный нос и размышлять, чем это так озабочены все люди вокруг. Their names were Gus and Wes and they had succeeded in elevating medicine to an exact science. All men reporting on sick call with temperatures above 102 were rushed to the hospital. Рядовых из медчасти звали Гэс и Уэс. Они достигли большого успеха, подняв медицину до уровня точных наук: тех, кто приходил к ним с температурой выше тридцати восьми градусов, они немедленно отсылали в госпиталь. All those except Yossarian reporting on sick call with temperatures below 102 had their gums and toes painted with gentian violet solution and were given a laxative to throw away into the bushes. Всем больным, за исключением Йоссариана, с температурой ниже тридцати восьми градусов они, чтобы отделаться, мазали десны и большие пальцы ног раствором марганцовки и давали таблетку слабительного, которую каждый уважающий себя больной тут же забрасывал в кусты. All those reporting on a sick call with temperatures of exactly 102 were asked to return in an hour to have their temperatures taken again. Если градусник показывал тридцать восемь ровно, посетителя просили зайти через часок - снова измерить температуру. Yossarian, with his temperature of 101, could go to the hospital whenever he wanted to because he was not afraid of them. Йоссариан с температурой тридцать семь и девять десятых мог отправляться в госпиталь, когда его душе угодно, - Гэс и Уэс ему были нипочем. The system worked just fine for everybody, especially for Doc Daneeka, who found himself with all the time he needed to watch old Major-de Coverley pitching horseshoes in his private horseshoe-pitching pit, still wearing the transparent eye patch Doc Daneeka had fashioned for him from the strip of celluloid stolen from Major Major's orderly room window months before when Major-de Coverley had returned from Rome with an injured cornea after renting two apartments there for the officers and enlisted men to use on their rest leaves. Эта система всех устраивала, и особенно доктора Дейнику: у него, таким образом, оставалось достаточно времени, чтобы наблюдать, как старый майор де Каверли мечет подковы на своей личной спортплощадке. Во время этого занятия майор носил на глазу целлулоидный кружочек, который Дейника выкроил специально для него из куска целлулоида, воровским способом вырезанного из окна служебной палатки майора Майора. The only time Doc Daneeka ever went to the medical tent was the time he began to feel he was a very sick man each day and stopped in just to have Gus and Wes look him over. Доктор Дейника отправлялся в медчасть к Гэсу и Уэсу, только когда чувствовал себя ужасно больным, а чувствовал он себя ужасно больным каждый день. They could never find anything wrong with him. Гэс и Уэс осматривали его и ровным счетом ничего не обнаруживали. His temperature was always 96.8, which was perfectly all right with them, as long as he didn't mind. Термометр неизменно показывал тридцать шесть и шесть, что, с их точки зрения, было совершенно нормальной температурой, если их шеф не возражал. Doc Daneeka did mind. Но он возражал. He was beginning to lose confidence in Gus and Wes and was thinking of having them both transferred back to the motor pool and replaced by someone who could find something wrong. Постепенно он начал терять доверие к Гэсу и Уэсу и подумывал о том, чтобы перевести их обратно в гараж и заменить людьми, более толковыми и способными найти у него в организме какой-нибудь непорядок. Doc Daneeka was personally familiar with a number of things that were drastically wrong. Лично доктору Дейнике было известно множество вещей, которые нельзя было назвать иначе, как вопиющим непорядком. In addition to his health, he worried about the Pacific Ocean and flight time. Помимо собственного здоровья, его очень беспокоили Тихий океан и полетное время. Health was something no one ever could be sure of for a long enough time. Здоровье это такая штука, в которой никогда нельзя быть уверенным. The Pacific Ocean was a body of water surrounded on all sides by elephantiasis and other dread diseases to which, if he ever displeased Colonel Cathcart by grounding Yossarian, he might suddenly find himself transferred. А Тихий океан... Дейника ужасно боялся, что если он освободит Йоссариана от полетов, то тем самым навлечет на себя гнев полковника Кэткарта и тот переведет его на Тихий океан. And flight time was the time he had to spend in airplane flight each month in order to get his flight pay. Полетное же время - это время, которое он должен был налетать в месяц, чтобы получать надбавку к жалованью. Doc Daneeka hated to fly. Дейника ненавидел полеты. He felt imprisoned in an airplane. In an airplane there was absolutely no place in the world to go except to another part of the airplane. В самолете он чувствовал себя, как в клетке: в нем лишнего шагу не шагнешь. Doc Daneeka had been told that people who enjoyed climbing into an airplane were really giving vent to a subconscious desire to climb back into the womb. Доктор слыхал, что люди, которые с удовольствием влезают в кабину самолета, подчиняются подсознательному желанию влезть обратно в утробу матери. He had been told this by Yossarian, who made it possible for Dan Daneeka to collect his flight pay each month without ever climbing back into the womb. Это сказал ему Йоссариан, который устраивал так, что доктор получал свою надбавку за полетное время, не влезая обратно в утробу матери. Yossarian would persuade McWatt to enter Doc Daneeka's name on his flight log for training missions or trips to Rome. Йоссариан каждый раз уговаривал Макуотта внести фамилию доктора в полетный лист перед тренировочным заданием или перед путешествием в Рим. 'You know how it is,' Doc Daneeka had wheedled, with a sly, conspiratorial wink. 'Why take chances when I don't have to?' - Вы же понимаете, - лебезил Дейника, заговорщицки подмигивая, - к чему мне понапрасну испытывать судьбу, если я не обязан этого делать? ' Sure,' Yossarian agreed. - Безусловно, - соглашался Йоссариан. 'What difference does it make to anyone if I'm in the plane or not?' - Какая разница - был я в самолете или я не был в самолете? 'No difference.' - Никакой разницы. ' Sure, that's what I mean,' Doc Daneeka said. - Именно это я и имею в виду, - говорил Дейника. 'A little grease is what makes this world go round. - Не подмажешь - не поедешь, на этом все в мире держится. One hand washes the other. Рука руку моет. Know what I mean? Понял, о чем я? You scratch my back, I'll scratch yours.' Почеши мне спинку, и я почешу тебе... Yossarian knew what he meant. Йоссариан понял. 'That's not what I meant,' Doc Daneeka said, as Yossarian began scratching his back. - Да нет, я имел в виду не это, - сказал Дейника, когда Йоссариан начал чесать ему спину. ' I'm talking about co-operation. - Я говорю о сотрудничестве. Favors. Взаимная любезность. You do a favor for me, I'll do one for you. Ты мне оказываешь любезность, я - тебе. Get it?' Понял? 'Do one for me,' Yossarian requested. - Вот и окажи мне любезность, - попросил Йоссариан. 'Not a chance,' Doc Daneeka answered. - Исключено, - ответил Дейника. There was something fearful and minute about Doc Daneeka as he sat despondently outside his tent in the sunlight as often as he could, dressed in khaki summer trousers and a short-sleeved summer shirt that was bleached almost to an antiseptic gray by the daily laundering to which he had it subjected. Что-то пугающее было в облике доктора, когда он сидел, погруженный в меланхолию, около своей палатки. А он при каждом удобном случае посиживал там на солнышке в летних брюках цвета хаки и в рубашке с короткими рукавами, которая от стирки - стирал же он ее в целях дезинфекции ежедневно - вылиняла и стала серой. He was like a man who had grown frozen with horror once and had never come completely unthawed. Доктор был похож на человека, который однажды, похолодев от ужаса, превратился в ледышку, да так с тех пор и не оттаял полностью. He sat all tucked up into himself, his slender shoulders huddled halfway around his head, his suntanned hands with their luminous silver fingernails massaging the backs of his bare, folded arms gently as though he were cold. Он сидел, уйдя в себя, втянув голову в худые плечи, и потирал загорелыми пальцами голые скрещенные руки, словно ему и впрямь было холодно. Actually, he was a very warm, compassionate man who never stopped feeling sorry for himself. На самом деле тепла у доктора было хоть отбавляй, во всяком случае, сам к себе он относился с большой теплотой. 'Why me?' was his constant lament, and the question was a good one. - Ну почему именно я? - не уставал он жалостливо вопрошать, и, надо сказать, вопрос этот был интересный. Yossarian knew it was a good one because Yossarian was a collector of good questions and had used them to disrupt the educational sessions Clevinger had once conducted two nights a week in Captain Black's intelligence tent with the corporal in eyeglasses who everybody knew was probably a subversive. Йоссариан считал этот вопрос интересным, потому что коллекционировал интересные вопросы, чтобы с их помощью срывать занятия, которые раньше два раза в неделю проводил Клевинджер в палатке капитана Блэка из разведотдела. Клевинджеру помогал очкастый капрал, которого все считали подрывным элементом. Captain Black knew he was a subversive because he wore eyeglasses and used words like panacea and utopia, and because he disapproved of Adolf Hitler, who had done such a great job of combating un-American activities in Germany. Капитан Блэк ни минуты не сомневался, что капрал - подрывной элемент: не случайно он носил очки и употреблял такие словечки, как "панацея" и "утопия". К тому же капрал не любил Адольфа Гитлера, а ведь Гитлер проделал такую замечательную работу по борьбе с антиамериканской деятельностью в Германии! Yossarian attended the educational sessions because he wanted to find out why so many people were working so hard to kill him. Йоссариан посещал занятия, надеясь хоть там докопаться до истины и установить, почему такое множество людей тратит столько сил, чтобы убить его. A handful of other men were also interested, and the questions were many and good when Clevmger and the subversive corporal finished and made the mistake of asking if there were any. Помимо Йоссариана, к занятиям проявляли интерес еще несколько человек, и, когда Клевинджер и капрал имели неосторожность спросить, есть ли вопросы, вопросы так и посыпались - один интереснее другого. 'Who is Spain?' - Испания - это кто? ' Why is Hitler?' - Для чего Гитлер? 'When is right?' - А правильно - это когда? 'Where was that stooped and mealy-colored old man I used to call Poppa when the merry-go-round broke down?' - Где был тот сутулый старик с белой как мел физиономией, которого я, бывало, называл Папашка, когда рухнула карусель? ' How was trump at Munich?' - Какие козыри объявили в Мюнхене? ' Ho-ho beriberi.' and - Хо-хо, бери-бери! 'Balls!' all rang out in rapid succession, and then there was Yossarian with the question that had no answer: - Мошонка! Все это прозвучало одно за другим, и тогда Йоссариан задал свой вопрос, на который не может быть ответа: 'Where are the Snowdens of yesteryear?' - Где прошлогодний Сноуден? The question upset them, because Snowden had been killed over Avignon when Dobbs went crazy in mid-air and seized the controls away from Huple. Этим вопросом он уложил их на обе лопатки. Ведь Сноуден был убит под Авиньоном, когда Доббс сошел с ума в воздухе и выхватил штурвал у Хьюпла... The corporal played it dumb. Капрал притворился глухим. ' What?' he asked. - Что вы сказали? - спросил он. ' Where are the Snowdens of yesteryear?' - Где прошлогодний Сноуден? ' I'm afraid I don't understand.' - Боюсь, что я вас не понял. 'Où sont les Neigedens d'antan?' Yossarian said to make it easier for him. - Ой sont les Neiges d'antan? - сказал Йоссариан, чтобы капралу было легче понять его. 'Parlez en anglais, for Christ's sake,' said the corporal. - Parlez en anglais, ради бога. - сказал капрал. ' Je ne parle pas français.' - Je ne parle pas francais.[4] 'Neither do I,' answered Yossarian, who was ready to pursue him through all the words in the world to wring the knowledge from him if he could, but Clevinger intervened, pale, thin, and laboring for breath, a humid coating of tears already glistening in his undernourished eyes. - Я тоже, - ответил Йоссариан. Он был готов, если бы умел, прогнать капрала сквозь все языки мира, чтобы выжать из него толковый ответ, но тут вмешался Клевинджер, бледный, худой, хватающий ртом воздух, с влажными от закипающих слез глазами дистрофика. Group Headquarters was alarmed, for there was no telling what people might find out once they felt free to ask whatever questions they wanted to. Штаб авиаполка забил тревогу: если людям разрешить задавать любые вопросы, которые им взбредут на ум, трудно сказать, до чего они могут докопаться. Colonel Cathcart sent Colonel Korn to stop it, and Colonel Korn succeeded with a rule governing the asking of questions. Полковник Кэткарт поручил подполковнику Корну прекратить это безобразие. Подполковник Корн издал приказ, определяющий порядок задавания вопросов. Colonel Korn's rule was a stroke of genius, Colonel Korn explained in his report to Colonel Cathcart. Как объяснил подполковник Корн в своем рапорте полковнику Кэткарту, этот приказ был отмечен печатью гениальности. Under Colonel Korn's rule, the only people permitted to ask questions were those who never did. Согласно приказу подполковника Корна, задавать вопросы разрешалось только тем, кто их никогда не задает. Soon the only people attending were those who never asked questions, and the sessions were discontinued altogether, since Clevinger, the corporal and Colonel Korn agreed that it was neither possible nor necessary to educate people who never questioned anything. Скоро на занятия стали ходить только те, кто никогда не задавал вопросов, и занятия прекратились, поскольку Клевинджер, капрал и подполковник Корн пришли к общему соглашению, что нет никакой возможности, равно как и необходимости, просвещать людей, которые ни о чем не спрашивают. Colonel Cathcart and Lieutenant Colonel Korn lived and worked in the Group Headquarters building, as did all the members of the headquarters staff, with the exception of the chaplain. Полковник Кэткарт и подполковник Корн жили и работали в здании штаба авиаполка, как и все другие штабные офицеры, за исключением капеллана. The Group Headquarters building was an enormous, windy, antiquated structure built of powdery red stone and banging plumbing. Штаб полка размещался в огромном, доступном всем сквознякам, старинном здании, примечательном своими стенами из рассыпчатого красного камня да засоренной канализацией. Behind the building was the modern skeet-shooting range that had been constructed by Colonel Cathcart for the exclusive recreation of the officers at Group and at which every officer and enlisted man on combat status now, thanks to General Dreedle, had to spend a minimum of eight hours a month. За домом находился отлично оборудованный тир, построенный полковником Кэткартом исключительно в целях развлечения офицеров полка, однако по милости генерала Дридла каждый офицер и рядовой боевых подразделений обязан был проводить там не менее восьми часов в месяц. Yossarian shot skeet, but never hit any. Йоссариан ходил в тир, но ни разу не попал в мишень. Appleby shot skeet and never missed. Эпплби тоже ходил - и ни разу не промазал. Yossarian was as bad at shooting skeet as he was at gambling. Йоссариан стрелял так же плохо, как играл в карты. He could never win money gambling either. За всю жизнь ему не удалось выиграть в карты ни цента. Even when he cheated he couldn't win, because the people he cheated against were always better at cheating too. Даже когда Он жульничал, он не мог выиграть, потому что люди, которых он пытался надуть, жульничали лучше его. These were two disappointments to which he had resigned himself: he would never be a skeet shooter, and he would never make money. Йоссариану пришлось смириться: он понял, что ему не суждено стать ни чемпионом по стрельбе, ни богачом. 'It takes brains not to make money,' Colonel Cargill wrote in one of the homiletic memoranda he regularly prepared for circulation over General Peckem's signature. "Чтобы не иметь денег, нужна голова на плечах", -писал полковник Карджилл в одном из своих поучительных меморандумов, которые он регулярно готовил для распространения в войсках за подписью генерала Пеккема. 'Any fool can make money these days and most of them do. "В наше время всякий дурак может делать деньги и большинство дураков этим и занимается. But what about people with talent and brains? Но так ли поступают люди, наделенные умом и талантом? Name, for example, one poet who makes money.' Назовите мне хотя бы одного поэта, который гонялся бы за деньгами!" 'T. S. Eliot,' ex-P.F.C. Wintergreen said in his mail-sorting cubicle at Twenty-seventh Air Force Headquarters, and slammed down the telephone without identifying himself. - Т.С. Эллиот, - подал голос экс-рядовой первого класса Уинтергрин из своей почтовой каморки в штабе двадцать седьмой воздушной армии и бросил телефонную трубку, не назвав себя. Colonel Cargill, in Rome, was perplexed. Полковник Карджилл в Риме был потрясен. 'Who was it?' asked General Peckem. - Кто это был? - спросил генерал Пеккем. ' I don't know,' Colonel Cargill replied. - Не знаю, - ответил полковник Карджилл. ' What did he want?' - Что ему было нужно? 'I don't know.' - Не знаю. 'Well, what did he say?' '"T. S. Eliot",' Colonel Cargill informed him. - Но что он сказал? - "Т.С. Эллиот", - доложил полковник Карджилл. 'What's that?' '"T. S. Eliot",' Colonel Cargill repeated. - Что это значит? - "Т.С. Эллиот", - повторил полковник Карджилл. 'Just - Просто "T S "' "Т.С...."? 'Yes, sir. - Да, сэр. That's all he said. Это все, что он сказал. Just Просто "T. S. Eliot."' "Т.С. Эллиот". 'I wonder what it means,' General Peckem reflected. - Интересно, что это значит? - задумчиво произнес генерал Пеккем. Colonel Cargill wondered, too. Полковнику Карджиллу это было тоже интересно. 'T. S. Eliot,' General Peckem mused. - Хм, "Т.С. Эллиот"... - удивлялся генерал Пеккем. 'T. S. Eliot,' Colonel Cargill echoed with the same funereal puzzlement. - "Т.С. Эллиот", - как эхо, отзывался полковник Карджилл, погружаясь в мрачные раздумья. General Peckem roused himself after a moment with an unctuous and benignant smile. His expression was shrewd and sophisticated. His eyes gleamed maliciously. Через секунду генерал Пеккем вскочил с просветленным ликом. На губах его играла пронзительная усмешка, в глазах мерцали алые огоньки. 'Have someone get me General Dreedle,' he requested Colonel Cargill. - Пусть кто-нибудь соединит меня с генералом Дридлом, - приказал он полковнику Карджиллу. 'Don't let him know who's calling.' - Но не говорите, кто спрашивает. Colonel Cargill handed him the phone. Полковник Карджилл передал ему трубку. 'T. S. Eliot,' General Peckem said, and hung up. - Т.С. Эллиот, - сказал генерал Пеккем в трубку и положил ее. 'Who was it?' asked Colonel Moodus. General Dreedle, in Corsica, did not reply. - Кто это? - спросил на Корсике полковник Модэс. Colonel Moodus was General Dreedle's son-in-law, and General Dreedle, at the insistence of his wife and against his own better judgment, had taken him into the military business. Полковник Модэс был зятем генерала Дридла. Уступая настояниям жены, генерал Дридл приобщил зятя к военному бизнесу. General Dreedle gazed at Colonel Moodus with level hatred. Генерал Дридл взирал на полковника Модэса с неизменной ненавистью. He detested the very sight of his son-in-law, who was his aide and therefore in constant attendance upon him. Один лишь вид зятя, который постоянно находился при нем в качестве помощника, вызывал у генерала отвращение. He had opposed his daughter's marriage to Colonel Moodus because he disliked attending weddings. Он возражал против брака дочери с полковником Модэсом, потому что терпеть не мог свадебных церемоний. Wearing a menacing and preoccupied scowl, General Dreedle moved to the full-length mirror in his office and stared at his stocky reflection. С угрожающим видом генерал Дридл приблизился к большому, высотой в человеческий рост, зеркалу и, насупившись, уставился на свое грузное отражение. He had a grizzled, broad-browed head with iron-gray tufts over his eyes and a blunt and belligerent jaw. Он видел широколобую голову с сильной проседью, кустистые седеющие брови и тупую, воинственно выдвинутую вперед нижнюю челюсть. He brooded in ponderous speculation over the cryptic message he had just received. Генерал напряженно размышлял над только что полученным загадочным сообщением. Slowly his face softened with an idea, and he curled his lips with wicked pleasure. Наконец его осенило, лицо генерала оживилось, губы скривились в садистской улыбке. 'Get Peckem,' he told Colonel Moodus. - Соедините-ка меня с Пеккемом, - сказал он полковнику Модэсу. 'Don't let the bastard know who's calling.' - Только не говорите, кто спрашивает. 'Who was it?' asked Colonel Cargill, back in Rome. - ...Кто это был? - спросил в Риме полковник Карджилл. 'That same person,' General Peckem replied with a definite trace of alarm. - Тот же самый человек, - ответил явно встревоженный генерал Пеккем. 'Now he's after me.' - Теперь ему понадобился я. ' What did he want?' - Что ему нужно? 'I don't know.' - Не знаю. 'What did he say?' - А что он сказал? ' The same thing.' '"T. S. Eliot"?' - То же самое. - "Т.С. Эллиот"? 'Yes, - Да "T. S. Eliot." That's all he said.' "Т.С. Эллиот" - и все. General Peckem had a hopeful thought. 'Perhaps it's a new code or something, like the colors of the day. - Генералу Пеккему пришла в голову обнадеживающая идея: - Может быть, это какой-то новый шифр или пароль дня? Why don't you have someone check with Communications and see if it's a new code or something or the colors of the day?' Поручите-ка кому-нибудь проверить в отделе связи, не введен ли новый шифр или что-нибудь вроде пароля дня. Communications answered that T. S. Eliot was not a new code or the colors of the day. Служба связи ответила, что "Т.С. Эллиот" не является ни новым шифром, ни паролем. Colonel Cargill had the next idea. Полковник Карджилл высказал еще одно предположение: 'Maybe I ought to phone Twenty-seventh Air Force Headquarters and see if they know anything about it. - Не позвонить ли мне в штаб двадцать седьмой воздушной армии? Может быть, они что-нибудь знают? They have a clerk up there named Wintergreen I'm pretty close to. У них там служит некий Уинтергрин, я с ним довольно близко знаком. He's the one who tipped me off that our prose was too prolix.' Это он подсказал мне однажды, что наши тексты слишком многословны. Ex-P.F.C. Wintergreen told Cargill that there was no record at Twenty-seventh Air Force Headquarters of a T. S. Eliot. Экс-рядовой первого класса Уинтергрин сообщил полковнику Карджиллу, что штаб двадцать седьмой воздушной армии не располагает сведениями о Т.С. Эллиоте. 'How's our prose these days?' Colonel Cargill decided to inquire while he had ex-P.F.C. Wintergreen on the phone. - Ну а как наши тексты сегодня? - решил заодно поинтересоваться полковник Карджилл. 'It's much better now, isn't it?' - Намного короче, чем прежде, верно? ' It's still too prolix,' ex-P.F.C. Wintergreen replied. - Воды еще хватает, - ответил Уинтергрин.

'It wouldn't surprise me if General Dreedle were behind the whole thing,' General Peckem confessed at last. 'Remember what he did to that skeet-shooting range?' General Dreedle had thrown open Colonel Cathcart's private skeet-shooting range to every officer and enlisted man in the group on combat duty. General Dreedle wanted his men to spend as much time out on the skeet-shooting range as the facilities and their flight schedule would allow. Shooting skeet eight hours a month was excellent training for them. It trained them to shoot skeet. Dunbar loved