Виктор Мальцев - Конвейер ГПУ

• Название: Конвейер ГПУ
• Автор: Виктор Мальцев
• Издательство: Ялта
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1943

Автор – полковник Красной армии (1936). 11 марта 1938 был арестован органами НКВД по обвинению в участии в «антисоветском военном заговоре»; содержался в Ашхабадском управлении НКВД, где подвергался пыткам, виновным себя не признал. 5 сентября 1939 освобождён, реабилитирован, но не вернулся на значимую руководящую работу, а в декабре 1939 был назначен начальником санатория «Аэрофлота» в Ялте. В ноябре 1941, после занятия Ялты немецкими войсками, явился в форме полковника ВВС Красной армии в немецкую комендатуру и заявил о стремлении бороться с большевиками. В 1943 начал заниматься формированием Русской восточной авиационной группы. В частности, посещал лагеря военнопленных, агитируя лётчиков вступать в эту воинскую часть. В 1944 выступал с антисталинскими речами по радио и в лагерях военнопленных. В том же году руководил формированием нескольких авиационных групп из числа пленных советских летчиков для перегонки самолетов с немецких заводов в действующие части германской армии. С осени 1944 руководил формированием в Хебе (Чехия) авиационной части, которая в феврале 1945 составила основу ВВС Комитета освобождения народов России (КОНР). В том же месяце стал командующим ВВС КОНР с присвоением воинского звания генерал-майора.

В 1945 году передан американской стороной Красной армии, в 1946 году осуждён по обвинению в государственной измене, лишен воинских званий, государственных наград и казнён.

---

Остальные соседи не представляли особого интереса и были в большинстве контрабандистами, переправляющими из Ирана терьяк (опий) в Туркмению. Но, попав в полосу ликвидации «врагов народа, и, вероятно, для счета, им всем приписывали шпионаж.

Судя по по лицам и отдельным репликам, их очень мало устраивало такое вольное переквалифицирование статьи.

В другое время большинство из данной компании контрабандистов считало бы за честь сидеть и беседовать с такими сравнительно важными чиновниками, какими являлась другая половина камеры. В настоящих же условиях только изредка некоторые из них вставляли фразу на ломаном русском языке:

– Раншэ поймал мэня с терьяк – пустяк – контрабанд, тэперь из-за вас стали мы шпион.

Иногда я задумывался над работой следователей. Неужели же они действительно верят и искренность признаний допрашиваемых?

Умственная работа но разоблачению заменялась плетью и сапогом. Каждый осел мог с успехом выполнить подобные функции.

Хотя большинство следователей по своему интеллекту мало чем отличалось от этого животного, разве только отсутствием трудолюбия.

Обычно иранцы и афганцы, не отдавая себе ясного отчета, что такое шпионаж, не заставляли следователей долго изощряться в получении желаемых сведений.

Уходя на конвейер, они боязливо, как школьники перед экзаменом, спрашивали, что им говорить следователю.

Ответы должны содержать в себе искреннее признание, хотя бы отдаленно походящее на правду и набавляющее от пытки.

Соседи обычно давали всем стандартные напутствия:

– Если будут пред’являть обвинение в терроре – сознавайся, что хотел взорвать Чарджуйский железнодорожный мост.

Если бы можно было извлечь из архивов показания всех этих террористов, то оказалось бы, что десятки организаций с сотнями преступников стремились к одной и той же цели. Но все бесплодно. Благодаря своевременному разоблачению Г.П.У., Чарджуйский мост и поныне благополучно существует.

Ведь стоило только одному неглупому и честному человеку суммировать все эти показания, как абсурдность последних становилась очевидной.

Но следователей меньше всего интересовал вопрос выявления преступников.

Важно было признание. Чем больше и быстрее таковое получалось, тем талантливее считался их разоблачитель.

Вам покажется дико, но это действительно было так, когда высшая инстанция давала контрольную цифру подлежащих аресту врагов народа.

Следователи, в усердии выполнить Данную директиву, не жалели сапог и кулаков.

Получить звание стахановца, а может быть украсить грудь медалькой – каждому было лестно.

Действительно, план выполнялся с превышением, причем, поверьте, без всякого очковтирательства, так вошедшего в систему других наркоматов при даче сводок.

Гимнастерки «особо талантливых выявителей врагов народа» украсились орденами.

При подобной штамповке обвинений – искренних признаний и щедрых поощрений – не стоило, конечно, утруждать свои убогие мозги кропотливой работой следователя, необходимой при выявлении действительных преступников.

Те же соседи перед уходом на конвейер наставляли:

– Если тебе пред’явят шпионаж и чтобы ребра твои были целы, – не задумываясь сознавайся в том, что ты считал в воздухе самолеты и сведения передавал в Иран или Афганистан.

Действительно, в Ашхабаде трудно было придумать другой, более интересный об’ект.

И вот, наш гражданский аэродром с пятью старыми пассажирскими самолетами становится излюбленным об’ектом шпионажа.

Злополучная пятерка самолетов в пылкой фантазии кающихся грешников превращается в 10, 15 и даже один сознался, что он видел 50 аэропланов.

Все эти цифры не смущали следователей.

Важно «искреннее признание». Последнее устраивало дознавателя, отмечающего у себя по выполнению плана еще одну единицу талантливой работы. Был также доволен и преступник, избежавший таким признанном пыток.

Как правило, подписавшего протокол с «чистосердечным признанием», – не били, а отправляли обратно в тюрьму.

Вернувшись в камеру, новоиспеченный шпион возбужденно, по радостно говорил:

– Подписал протокол, что считал в воздухе самолеты, а сведения передавал за границу.

Этого наивно детского лепета было достаточно, чтобы человека расстрелять. Но зато последний знал, что его снова не пригласят на конвейер.

Дальше следовало сиденье в камере в ожидании приговора. Решение выносилось заочно так называемой «тройкой». За одну ночь, стараясь не затормозить общий ход конвейера, это верховное судилище рассматривало сотни дел с «чистосердечными признаниями».

Приговоры были коротки и гласили – «расстрел», 5, 8, 10, а позже, особым добавлением к кодексу – и 25 лет.

Надо было видеть радостные лица людей, не забудьте, абсолютно ни в чем неповинных, получивших 8-10 лет, чтобы представить кошмар этой инквизиции.

Последние прыгали, как дети. Действительно, вместе с 8-10 годами кончалась пытка и жуткие еженощные ожидания расстрела. В перспективе – лагеря, которые после пережитого представлялись курортом.

Остающиеся с завистью посматривают на счастливцев. У одних впереди еще конвейер, другие каждую ночь ожидают конца.

Но был и другой сорт преступников, которые ни за что не желали подписать протокол и сознаться в том, чего никогда не делали. Тогда конвейер работал полным ходом, и упрямых закоренелых преступников часто уносили на кладбище или же полуживых снова бросали в тюрьму для передышки.

Вид этих злостно не раскаивающихся людей при возвращении в камеру внушал ужас.

Дней через 10 после моего пребывания в камере №19 принесли одного туркмена после 23-дневного беспрерывного допроса. Дна дня он лежал без движения. Товарищи вливали в рот воду. Запекшиеся губы представляли сплошное кровавое месиво, а вместо зубов зияли развороченные десны.

Но живуч человеческий организм.

На третий день наш труп начал уже приподниматься и обводить мутными глазами окружающих. Затем попросил снять с него одежду.

Тут нашим глазам представилась жуткая картина: спина представляла сплошную рану. Грязная рубашка вместе с гноем и кровью отделялась от мяса. Внутренности были отбиты, и кашлял он кровавой пеной.

Придя в себя, последний на ломаном русском языке начал свой рассказ. Жутью повеяло на окружающих от этих простых слов. Его обвинили в шпионаже. Он упорно отрицал свое преступление. Применяемые пытки не сломили стойкости духа.

Следователь в бешенстве. Ему надо во что бы то ни стало не отставать от других в выполнении плана.

Еле живому преступнику об’являют, что он обвиняется уже не в шпионаже, а в троцкизме.

Навряд ли бедняга вообще когда-нибудь слышал даже фамилию этого обанкротившегося политикана. Но, владея плохо русским языком, доведенный до отчаяния пытками, он подписал, сам не понимая, документ, уличающий его в троцкизме.

Рассказ был очень краток и давал полное представление не только о жестокости следователя, но и о вероломной хитрости такового.

Мы все внимательно насторожились, когда он раскрыл рот:

– Мэнэ долга бил следователь по голова, лицо, спина и говорила – ты шп-пион, пиши бумажка.

Я ему гаварю: мая бумажка не пишет. Моя нет шпион.

Он еще бил и говорил: ты тросхист.

Моя опять говорил – не понимал, нет шпион.

Он даст бумажка и гаварит: ты тракторчи.

Моя очень обрадовалась, и я сказал: да, да, я тракторчи.

Он даст бумажку, повторяет – тракторчи – подпишись.

Я подписал, и больше меня не били.

Оказалось, что этот туркмен работал трактористом и весьма обрадовался, когда следователь, как ему показалось, наконец догадался об его профессии.

В протоколе было записано признание этого «закоренелого преступника» в троцкизме.

Конвейер делал свое дело. Перековка душ шла полным ходом. Ряды врагов народа росли, а с ними вместе росли и холмы над могилами невинно замученных людей.

Культура, в частности географические познания следователей, – доходила до курьезов.

Да и зачем им нужно знать географию. Они, подобно Митрофанушке из «Недоросля» Фонвизина, также заявляли:

– «Зачем нам учить географию, когда извощики должны знать, куда везти».

Для «Митрофанушек из Г.П.У.» географию с успехом заменяли плетка и кулак.

Один из моих соседей рассказал сценку, заставившую нас забыть на время жуткую обстановку и хохотать без конца.

Ему пред’явили обвинение в шпионаже, в начале – в пользу Японии, а затем – Ирана.

Он категорически отрицал.

Плеть, сапог и рукоятка пистолета делали свое дело, но преступник не сдавался.

Изобретательные следователи, наконец, всунули ему в рот шомпол и начали изображать пилу. При эхом двое тащили за концы шомпола, а третий с усилием сдавливал жертве челюсти.