Татьяна Тронина - Запретная любовь (сборник)

• Название: Запретная любовь (сборник)
• Автор: Татьяна Тронина
• Издательство: Литагент «1 редакция»0058d61b-69a7-11e4-a35a-002590591ed2
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-699-84162-2

Рассказы и повести этого сборника посвящены запретной любви – любви вопреки: здравому смыслу, общественному мнению, правилам морали, законам Бога и человека. Преступен ли грех, дающий жизнь? Ведь искренняя любовь не может быть аморальной. Свой взгляд на тему грешной любви представляют авторы современной российской прозы Мария Метлицкая, Маша Трауб, Валерий Панюшкин и другие.

---

Часто по вечерам он и Дина встречались на пригорке, возле баскетбольной площадки. На краю оврага высились серые девятиэтажки, в просвете между домами виднелись грязно-бежевые башни немецкого посольства, по левую сторону, в метре от оврага тянулись ржавые трубы теплотрассы. В низине за лужайкой, по которой носились дети, а мальчишки бросали друг другу красную тарелку, был лесопарк.

Дожидаясь, когда он придет, Дина наблюдала за игрой в баскетбол компании парней. Все они были старшеклассники или студенты первого курса. Молочно-взведенные, развинченные, с напускной грубоватостью. Уже не мальчики, еще не мужчины. Всю ту весну, ожидая его, Дина наблюдала за их игрой в баскетбол, вскоре стала разбираться в правилах. И, кажется, немножко узнала о каждом баскетболисте. Ожидая иногда десять, иногда пятнадцать минут, она узнала, что высокий парень в фиолетовой кофте с капюшоном забрасывает мяч в кольцо, чуть подпрыгнув. Он вытягивает руки и весь как бы замирает в прыжке. А потом красиво бросает мяч, но не всегда метко. Кажется, у него пьющий отец, которого парень немного стесняется. Как-то раз этот невысокий седеющий человек с разбитым носом, спотыкаясь и стараясь казаться бодрым, добрел до площадки, подозвал парня в капюшоне и передал ему ключи.

Приземистый широкоплечий мачо с соломенными волосами всегда мажет мимо кольца, зато отлично передает мяч другим. А костлявый высоченный парень в майке и синей бандане забрасывает практически с любого места площадки.

Баскетболисты тоже заметили Дину. Через пару недель при ее появлении они стали оживленно подмигивать друг другу и громко, натужно ржать. Еще через пару недель некоторые из них, заметив Дину, кивали ей или с напускным безразличием, преодолев смущение, сипели «привет». Обретя зрителя, они начинали картинно двигаться по площадке. Некоторые скидывали майки, обнажая худые, юношеские тела, обросшие золотистым пушком. Они кричали друг другу, матерились, густо сплевывали длинные плевки на гравий площадки, забросив мяч в корзину, всегда украдкой поглядывали в ее сторону, ожидая одобрения. Они обливались ледяной водой из бутылок и жадно пили. Если мяч перелетал через сетку и прокатывался по асфальтированной дорожке, Дина бежала за ним, ловила, швыряла им. И этот высокий, в фиолетовом капюшоне, замерев, наблюдал за ее движениями, потом шел к противоположному краю площадки, обливал голову водой из пластиковой бутылки и курил, украдкой поглядывая на Дину из-под бровей. Приободренная вниманием, она расправляла плечи, приглаживала волосы, с вызовом оборачивалась к арке ближайшего дома. И шипела про себя, обращаясь к той, другой: «Погоди у меня!»

Он появлялся из узкого просвета между серыми девятиэтажками. Он никогда не бежал навстречу, не прибавлял шаг. В мятых джинсах, в мятой бежевой куртке, с взъерошенными волосами, он мало чем отличался от парней с баскетбольной площадки. Разве что был чуть постарше. Он не был человеком усложняющим, не был человеком упрощающим. Он вообще, казалось, пропускал сквозь себя происходящее в совершенно неизмененном виде. Просто воспринимал то, что есть, никак не относясь к окружающему. Слишком много вещей совершенно его не касалось. Он даже не сразу замечал их. Дине иногда приходилось указывать пальцем и говорить: «Смотри. Вон идут две таксы, нет, левее, обе в ошейниках, одна из них держит в зубах поводок и ведет другую. За ними вразвалочку следует небритый высоченный дядечка, отличающийся от пирата лишь чистейшей белой джинсовкой и безукоризненно новыми бежевыми мокасинами. По виду судя, это немец из посольских домов». Одна из собак приостановилась и обнюхала траву. Другая деловито потянула поводок и потащила ее за собой. Немец ковылял за ними, пребывая глубоко в раздумьях. Все это приходилось объяснять, тогда он осматривался, замечал и ненадолго удивлялся.

Его походка напоминала невыработанный, несформировавшийся почерк. Который меняется в зависимости от настроения. Иногда он подходил виновато, чуть сутулясь. Иногда брел неуверенно, поглядывая по сторонам с растерянным видом только что разбуженного человека. Приблизившись, небрежно целовал Дину в щеку, брал за руку, и они бежали вниз по склону, по стоптанной, жухлой траве. Они неслись мимо парочек, игравших в бадминтон, мимо скамейки, на которой рядком сидели бабушки, наблюдая за внуками и внучками, пасущимися вокруг деревянных фигур детской площадки. Они неслись все быстрее, мимо компании девчонок, пьющих пиво и издали с отчаянным видом следящих за баскетболистами. Потом, расцепив руки, запыхавшиеся и разрумяненные от бега, он и Дина вроде бы вместе, а вроде и порознь, неторопливо входили в парк.

Когда он говорил о той, другой, то менялся до неузнаваемости. Становился отрешенным и красивым. Его черные спутанные волосы обретали блеск, ухмыляющиеся карие глаза всматривались вдаль, становились печальными и кроткими. Он переставал замечать все вокруг, спотыкался о выбоины в асфальте, его приходилось вести под руку, чтобы он нечаянно не столкнулся с девочкой, что несется во весь опор на роликах, с малышом в розовом костюмчике, что переваливается на косолапых ногах, вытянув маленькие ладошки. Его взгляд становился задумчивым и одержимым. Он смотрел перед собой, не моргая, и быстро-быстро говорил о той, другой. Возможно, ему просто больше не о чем было рассказывать. В училище его дела шли неважно. Большинство предметов давалось ему с огромным трудом. Он был неусидчивый, рассеянный и неумный. Он мало читал, мало чем интересовался. Но он никогда не был хулиганом и отличался от остальных только тем, что в его жизни была та, другая. Капризная, вытягивающая все силы и ничего не дающая взамен. Взбалмошная, отнимающая свободное время и смутно обещающая что-либо в будущем. Вся его жизнь медленно перетекала в нее.

«Ты у меня поплачешь», – в отчаянии шипела Дина, обращаясь к другой, а сама безжалостно расчесывала волосы щеткой. Все сыпалось у нее из рук. Все ломалось, крошилось и плавилось вокруг нее. Казалось, бытовая техника чувствовала Динины муки ревности и гибла от сострадания. Компьютер зависал, батарейки садились, тостер перегорел, а потом забуксовала, запнулась и приказала долго жить стиральная машина.

Когда он не говорил о другой, они с Диной брели по дорожке парка, обнявшись, смотрели по сторонам и обсуждали все, что видят. Дина говорила ему: «Вон. Нет, правее. На скамеечке читает газету карлик. Он от силы тебе по пояс, ему под пятьдесят. У карликов часто бывает, что недостаток роста компенсируется массивностью лица. У них такие лица, будто над ними поработал выдающийся скульптор, норовивший вложить в их головы величавую и зашифрованную истину. Я его часто вижу то в магазине, то возле метро. Он коренастый, двигается вразвалочку, чуть пританцовывая, будто у него в голове всегда играет полька. Говорят, этот карлик снимается в кино. Еще я знаю, что у него есть небольшая собака, похожая на волка. И ярко-зеленая машина-инвалидка. Кажется, такие уже давно не выпускают».

На поляне, на вытоптанной прямоугольной площадке, по выходным натягивали сетку и играли в теннис. Две пары в мягких спортивных костюмах с капюшонами бегали по площадке и махали ракетками. Мяч перелетал через сетку вправо-влево. Потом кто-нибудь подавал, отойдя на дальний край, описав ракеткой в воздухе решительную дугу.

Он внимательно следил за игрой, кажется, забыв обо всем на свете. Его глаза были прикованы к мячу, и все гнетущие мысли на время отступали, словно на эти несколько минут перекидывались на другую жертву, на кого-нибудь, кто гулял неподалеку.

Дина, притаившись и замерев, вслушивалась в шум ветра, наблюдала за деревьями, вглядывалась вдаль между берез и лип парка, окидывала мягкий прохладный изумруд травы, высматривала белок, цокала им языком. Но белки никогда не выходили на ее зов и отсиживались где-то в высоких дуплах, на верхушках берез. Иногда Дине нравилось запрокидывать голову, чтобы увидеть крошечный клочок неба между крон, размытый лоскутик облака, похожий на скомканную салфетку, плывущую по воде. Замерев, она наблюдала, как там, высоко, качаются на ветру взъерошенные верхушки, увлекая за собой утолщающиеся к земле, тяжелеющие белые стволы, изрисованные черными письменами на неведомом языке. Березы тревожно пошатывались из стороны в сторону. Пахло сочной лесной травой, мокрым после вчерашнего дождя настом из перегнивающих листьев, редких еловых игл и коры. За спиной вдалеке шуршал поезд. Где-то справа курлыкала сигнализация машины. А потом все звуки тонули в шумящей тишине леса. И призрак той, другой, окутанный золотым сиянием, медленно отступал. Откуда-то из середины груди исчезал ядовитый, разъедающий привкус. Дина становилась свободной. Жадно вдыхала сырость парка и трепет березовых крон.