Георгий Гребенщиков - Былина о Микуле Буяновиче

• Название: Былина о Микуле Буяновиче
• Автор: Георгий Гребенщиков
• Издательство: Ариаварта-Пресс
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2003

Роман сибиряка Георгия Дмитриевича Гребенщикова (1882–1964) «Былина о Микуле Буяновиче» стоит особняком в творчестве писателя. Он был написан в эмиграции в первой половине 1920-х годов и сразу же покорил своей глубиной наших соотечественников за рубежом. В огне революции, в страданиях гибнущей нации засияла русская христианская душа.

К Гребенщикову пришла литературная слава именно благодаря его «Былине». Этот роман был переведен практически на все европейские языки, а имя писателя сразу попало в крупные энциклопедии, издающиеся на Западе. В эмигрантской прессе даже раздавались голоса о выдвижении Гребенщикова на Нобелевскую премию, но они остались неуслышанными. Современная Россия возвращает утерянное сокровище на родину.

Роман печатается по парижскому изданию 1924 года.

---

Он знал, что сестра злее всего бывает в праздники. Как зазвонили утром к обедне, так и начала пылить. А сама весь день по дому бегала, все убирала, мыла, хлопала дверями, сама перетрясла половики, и Микулка много раз носил ей воду и выплескивал помои.

И вот она спустилась в коридор из верхней горницы. В широком пестро-синем платье и сама широкая, с упавшими на лицо неприбранными волосами, засученными рукавами, она, прежде всего, со строгой озабоченностью поглядела на двор и, увидав столпившуюся у лавки молодежь, закричала властным голосом:: Чего вы тут торчите возле дома? Мало вам улицы, што ли?

И только после этого увидела Проезжего. Увидела, вздрогнула и опять крикнула, но уже бабушке:

— Иди, што ли, есть-то, бабушка!

Пока старуха поднялась со стула да пока она скрипела новыми башмаками по лестнице, Дуня пристально смотрела мимо Проезжего на парней и девок. И еще громче крикнула на них:

— Эй, вы! Отойдите, говорю вам! Предамбарье-то сломаете. Как воронье насело!..

— Нам папирос ба купить, — сказал один из парней.

— Вам сказано: не буду я сегодня лавку открывать. Уйдите, дайте мне спокой…

За все это время, показавшиеся долгим, как все шестилетие, Проезжий смотрел на эту женщину с явным изумлением, с тайным восхищением, с безвольным ужасом. А она, как только поглядела на него, выронила волю, и ни поглядеть, ни сказать слова не могла. Наконец, решила не признать его.

— Садитесь, вот на стульчик, — небрежно и полупокорно вымолвила она дрогнувшим голосом, потом заторопилась.

— По какому делу, позвольте знать? И в этих словах вдруг прозвучала угроза.

— Я был знаком с вашим супругом, — мягко начал Проезжий. — Но сейчас я узнал, что он скончался… — Я даже гащивал у него здесь, и он бывал у меня в городе.

— Друзья, значит? — зазвенела она окрепшим высоким голосом… — Может вы, и сосватали его?..

Чтобы успокоить ее и в то же время не кривить душой, он сказал ей тихо, нараспев:

— Да я, вот как. Значит, вы купчихой стали. Изменились как. А никак не думал, что вас здесь встречу… И бабушку вначале не узнал.

Он осмелел и попытался мирно продолжить беседу, взволнованно следя за ней глазами и невольно вспоминая все, с первого дня знакомства связанное с нею.

— Да, вы совсем, совсем переменились. Ради Бога расскажите: где и как вы жили эти годы? Как сюда попали?

Дуня раздраженно перебила его:

— Да будет вам!.. Разве же это можно… все рассказывать? Сами расскажите: зачем опять сюда приехали?.. — она встряхнула от насмешки полной грудью, — Аль все чучелами занимаетесь? Шкуры сеном набиваете? Тоже занятие!..

— Нет… Теперь я по статистике служу… Езжу вот… С промышленностью и с торговлей занимаюсь… Главное с кустарным делом…

— Нечего там вашему начальству делать… Дурака валяете! — в глазах ее блеснули злые огоньки.

— Вам нездоровится? — тихо спросил он, думая, что она выпивши.

— С чего вы взяли? Нисколько не больна я. Просто по хозяйству хлопочу, покою нет…

Проезжий улыбнулся и задумчиво покачал головою.

— Да, много утекло воды… Сколько это лет прошло, как мы расстались с вами?

— Не считала! — коротко ответила она, и глаза ее уставились в одну точку.

Мягко, стараясь всячески умиротворить ее, Проезжий опять спросил:

— Не сладко, видимо, жилось вам?

И Дуня ответила с нехорошим смехом:

— Всячески!

— Ну, а теперь?

Микулка чуял за углом крыльца, что он сейчас расплачется. Но выдержал, высунул голову и вышел на крыльцо.

— Дунюшка! — позвал он дрогнувшими губами, но не успел сказать того, что собирался, потому что сестра громко закричала на него:

— Я кому сказала: воды согрей в котелке на молоканке!.. Да без спросу не вырывайся, дьяволенок!..

Микулка убежал, но спрятался опять возле крыльца и слушал.

Проезжий возмутился такой грубостью.

— За что вы на него так?.. Что это вы, в самом деле? Я, право, вас не узнаю совсем… Присядьте… Вспомните, какой вы героиней были раньше.

Дуня, как бы ослабев от непосильной внутренней борьбы села у стола и жалко улыбалась:

— Как не помнить. Прямо роман с вами разыграла…

— А помните, как вы лампу у меня разбили?

Он улыбнулся хорошею, светлою улыбкой, отдаваясь этому воспоминанию.

— Помните вы этот вечер при простом огарке, в сумерках, когда мы были только двое?..

Лицо Дуни постепенно посветлело, сделалось снова молодым, невинным и застенчивым.

— Я все осколки берегла потом в коробочке, и от жены от вашей прятала… И помню, как в театр вы меня, крадучись, возили, в женины наряды наряжали…

— А помните, как вы в театре закричали на артиста?..

Дуня тихо и сконфуженно засмеялась тоненьким смешком:

— Я думала, что он взаправду ее душит…

И вдруг лицо ее помрачнело, брови сдвинулись, и вся она преобразилась в черствую и раздражительную девку.

— Понятно дело: дура была! Деревенская!..

Но Проезжий сам уже не в силах был прогнать те образы его первого сближения с нею, чистой, девственной и цельной. Забываясь и переходя на ты, он продолжал:

— А помнишь, как ты в первый раз увидела автомобиль?.. И закричала: «Это дьявол! Дьявол!!!»

Но Дуня поднялась со стула и усталая, покорная и жалкая сказала:

— Уйдите вы отсюда, ради Бога! И не поминайте вы про то! Сама все помню я и жисть отдала бы свою, чтобы забыть про все…

Она прижалась в угол, с глаз толпы, и закрыла фартуком лицо.

В толпе весело гремела гармошка и слышна была дружная частушка:

Дайте ходу пароходу
Натяните паруса…
Я люблю вашу породу,
За кудрявы волоса!..

— Не пришлось пожить по-человечески… — захлебываясь слезами, еле выдавила из себя Дуня и вдруг накинулась на Проезжего с жалящей ненавистью:

— Уходи, говорю!.. Не вороши ты сердца моего! И так тошнехонько!.. И не знаю я тебя, и ничего не знаю!.. Не было ничего, не было тебя, не было жизни с тобой… Ничего-то!.. Ничегошеньки не было-о! — голос ее опять сорвался от нахлынувших рыданий.

А толпа продолжала выколачивать топотом под шириканнье гармоники:

Мы сидели на диване
Про нас люди баяли…
Один раз поцеловались
Месяц губы шаяли…

И вспомнилась Дуне родная изба, и Святки, и такое же шириканье, и страшный пляс толпы замаскированных парней и девок.

Через блюдце слезы льются
Не могу чайком запить…

И он был там, этот чудесный в то время и оскорбленный вместе с нею человек… Ушла она за ним, ушла, как в сказке, невидимкою. Было радостно и было широко кругом и было все по-новому, казалось все прекрасно, даже позабыла о монастыре, о Боге, об отце, о брате. Отдалась ему, как сказочному витязю, как сказочному герою… А потом жена узнала, выгнала!.. И вот оно, вот оно, как случилось — кончилось.

Она жалась в угол, готовая пробить собой стену и уйти сквозь щели в землю, вместе с каплями своих позорных слез…

А он стоял и смел жалеть еще жалеть и утешать ее!

И закричала она громко, дико, что вбежал на крыльцо опять Микулка, спустилась сверху бабушка Устинья, высунулись от лавки и амбаров головы ребят и девок. Закричала:

— Ла-адно!.. Нечего, говорю, голову-то нам словами разными хорошими морочить!.. И слова ваши слыхали мы и дела видели!.. Верила я вам, была как дождевая капля хрустальная!

— Зачем вы так кричите? Зачем себя срамите?

— Срамлю и срамлю! И не боюсь я никакого сраму!.. Теперь мне все равно.

— Да, ведь, не хорошо! Фу, точно пьяные!

— Пьяная и есть! Еще с твоего вина, помнишь, что впервые выпила с тобой, да до сих пор и не протрезвилась!

И вдруг подбежала к нему близко, так, что увидела редкие щетинистые волосы в его подстриженной бородке.

— Ишь ты, заявился про жизнь мне хорошую вспоминать! Уму-разуму опять учить!

Проезжий попытался снова успокоить ее и, чувствуя себя неловко, что-то шептал и лепетал ей. А она хрипло кричала, захлебываясь слезами.

— И не то мне жалко, што потом со мной случилось, а того мне жалко, што в хорошее с тобой поверила! — и с накаленной злобой выхватила у него портфель и со всего размаха ударила им по лицу Проезжего. — Так на же тебе все твое хорошее назад! — и швырнула в него портфель, из которого вылетели и рассыпались по коридору разные бумаги.

Неловко наклонясь, он торопливо собирал и вновь ронял эти бумаги и был точно оглушен, ослеплен, потому что не слыхал, как хохотала и гудела возле дома молодежь, и как рассвирепела Авдотья, набросившись на брата, схватила его за кучерявые, девичьи волосы и начала трепать из стороны в сторону, точно откручивая ему голову.

С криком бросилась к ней бабушка Устинья, но разъяренная и обезумевшая женщина с широко открывшим страшным взглядом бросилась на старуху. И только потому, что бабушка Устинья поскользнулась и упала, внучка не успела ее ударить и вихрем понеслась по лестнице наверх, сгорая пьяной страстью все разрушить в этом чужом, постылом доме, наполненным чужим, не согревающим, постыдно добытым добром…