Георгий Гребенщиков - Ханство Батырбека

• Название: Ханство Батырбека
• Автор: Георгий Гребенщиков
• Издательство: Ариаварта-Пресс
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2003

Пустеет огромная казахская степь, надвигается что-то новое, чуждое и враждебное древним обычаям, теряют силу потомки знатных ханских родов, вольному кочевому житью приходит конец…

---

Исхак, не вставая с постели, достал ее пяткой и пнул в спину. Но Бибинор только застонала и продолжала крепко, по-детски спать.

Старуха поднялась. Пошла к снохе, взяла ее за косы и посадила на постели.

— Эй!.. дохлая!.. — закричала она.

Бибинор поняла, что надо куда-то скорее бежать. Она соскочила, выпрямилась, потянулась, ожесточенно почесала спутанные волосы и, слыша крикливую ругань, выбежала из юрты… И только там, ступив босыми ногами на оставшийся в тени холодный иней, проснулась.

Сарсеке в это время проходил мимо, направляясь в юрту Батырбека.

— Ой-бой, не дали спать, Бибтнор!.. — ласково сказал он, жалея молодую киргизку и дружески ей улыбаясь.

Бибинор тоже улыбнулась ему заспанными глазами и смущенно шмыгнула обратно в юрту. Вскоре вышел Байгобыл, окруженный крупными лохматыми псами, и, оставив Сарсеке, спросил его насчет распоряжений на день.

Сарсеке коротко спросил:

— Велел из табуна лошадей привести?

— Уехали!.. — лаконично пробасил тот.

— Приведут — седлать надо! — крикнул Сарсеке и скрылся в юрте Батырбека.

Он вошел и осторожно, и беззвучно, оставив на улице свои калоши. Вошел и остановился. Батырбек, обняв Назырку, крепко спал, укрывшись пестрым бухарским одеялом.

Его полусонная, только что вставшая жена возилась за ширмой из раскрашенного чия и пожималась от свежего утра.

Сарсеке слегка кашлянул и, уставив на Батырбека спрашивающие глаза, в нерешительности потянул себя за длинный китайский ус.

— Эй, тахсыр!.. — позвал он ласково и певуче и, заткнув за узкий ременной пояс нагайку, подошел ближе и сел возле старшины на корточки.

— Эй, Батырбек абзи… — еще позвал он.

Батырбек проснулся не сразу и сердито, не понимая, поглядел на Сарсеке. Затем, вспомнив все вчерашнее, сел и торопливо стал одеваться.

Аул задымился. В нем загудел обычный утренний хор из нестройных звуков ржания коней, мычания коров и верблюдов, блеяния баранов и коз и голосистых окриков и ругани деловитых киргизок.

Батырбек молча сел за низенький, круглый столик с наложенными грудой баурсаками.

Байгобыл привел оседланных лошадей и, сев перед порогом в юрте Батырбека, жадно глотал старый загустевший айран.

Сарсеке сидел и пил чай за одним столом с Батырбеком и то и дело ухаживал за ним, подкладывая баурсаки, наливая в чай ложкой верблюжье молоко, принимал от него и передавал его жене опорожненные чашки. В то же время Сарсеке помогал Батырбеку решать вопросы первой важности так тонко, как будто их выдумывал и утверждал сам Батырбек, который сегодня выдавал вчерашний план Сарсеке уже за свой, а Сарсеке должен был только привести его в исполнение… Как, каким путем должны быть приведены в исполнение приказания, хан не говорил, как будто Сарсеке уже заранее даны были все распоряжения.

Еще через полчаса они сели на коней и поехали.

Сарсеке взглянул на свою юрту, около которой возилась с теленком Хайным, и отвернулся. В другой же стороне, на лужайке, вцепившись в шерсть большой козлухи, гналась за ней маленькая Бибинор.

Она громко смеялась и не отпускала козлуху, желая, во что бы то не стало подоить ее. Козлуха неистово кричала, догоняя своего убежавшего за стадом козленка, и старалась боднуть Бибинор своими высокими, похожими на две сабли, рогами…

Сарсеке улыбнулся этой веселой картинке и так и увез ее в своей душе в степную гладь.

Всего поехали пятеро: кроме старого Карабая, пристал Исхак и взят был для услуг старший сын Карабая, только что вернувшийся из табуна и потому дремавший на седле, низкорослый Ахметбайка. Ехали легкой рысью в ряд, деловито рассуждая и по древней привычке кочевых людей зорко всматриваясь в даль.

Батырбеку было невесело, но степь всегда успокаивающе действовала на него. Она всегда куда-то далеко звала его и говорила ему много такого, что в ауле не приходило и в голову. Вот теперь он смотрит на нее и забывает свои огорчения, а она рассказывает старые сказки, воскрешает в памяти дни детства и юности, дни вольных кочевок и лихих скачек во время праздников, а главное — бесконечные и волнистые степные ковыли, которых теперь так мало…

Серебристые и мягкие, они, как тысячи грив буланых коней, развевались тогда по холмам и равнинам, и лошадь неслась в них по брюхо, как в легкой струе молочной реки… Не оставалось следа после резвого конского бега, не слышно было топота копыт, как будто по перине скакал бегунец. И то припадал к гриве юный Батырбек, кося глаза в сторону несущейся обратно степи, то откидывался назад, любуясь голубым небом, то сваливался на сторону, повиснув на стремени и схватывая горсти ковылей, пушистых, как девичьи косы. А навстречу ветер, мягкий и прохладный, пел в ушах, врывался в полуоткрытый камзол и ласково щекотал смуглое тело за пазухой.

И Батырбек опять потихоньку, протяжно запел, качаясь в седле в такт неторопливо бегущей лошади.

IV

Деревня, в которую угнали лошадей Батырбека, от аула находилась в полдня средней верховой езды и стояла у подножья холма, в узкой долине небольшой речки Акбулак. Эта деревня появилась здесь как-то вдруг, неведомо, когда и откуда. Лишь немногие из киргизов видели, что года три-четыре назад здесь появился громадный серый обоз из телег и бричек, нагруженных домашним скарбом, засаленными мешками и грязными люльками… Людей было много, и они показались киргизам грязными и злыми, с тягучей русской бранью и крикливыми ребятишками.

Приехали эти люди ранней весной и сразу же стали пахать цельную действенную степь, живя под телегами и под открытым небом. Потом косили и ставили огромные стога сена, а когда пришла страда и появилась на гумнах солома, они намешали ее с глиной и выложили низкие, подслеповатые избушки.

А теперь уже выросла целая деревня, в которой было несколько деревянных изб с тесовыми крышами. За последнее же время вырос из соломенных кирпичей огромный дом, покрытый зеленой железной крышей, в нем завелась молоканка и торговля разными товарами, покупать которые приезжали даже и киргизы.

Первое время среди киргизов прошел ропот, они бросились было с жалобой к начальству, потом к адвокатам, потом к самим непрошеным новоселам… Но из всего этого ничего не вышло… Поволновались, погрозились, похлопотали, много растратив денег, а потом с обидным недоумением притихли, как бы ожидая, что все выяснится само собой и за них-то кто-нибудь заступится. Время шло, и шли незваные гости, числом все больше и больше. Наехали чиновники, молодые и сердитые, наставили столбов, и в привольной киргизской степи закопошилась новая, чуждая кочевникам жизнь.

Киргизы оказались, как бы загороженными в своих извечных просторах внезапно вырастающими новыми деревеньками, и стали копить в сердцах смутную злобу, ожидая, что заступник придет и накажет виноватых.

Знали, что где-то ездят и хлопочут почтенные бии и тахсыры, что даже к самому царю посланы лучшие аксакалы, ну и ждали:

— Правда придет! Как не прийти? Царь увидит, и сам все разберет. Не даст в обиду! — говорили они между собой.

Но время шло, и ожидания киргизов переходили в глухую тоску, а стеснение в выпасе, в покосах и в пользовании водой для поливок из Акбулака рождало плохо скрываемую ненависть и мстительную вражду к мужикам…

Мужики чувствовали это, бдительно охраняли свою независимость и питали к киргизам двойную ненависть: и за то, что киргизы владеют столь обширными и тучными землями, и за то, что они нехристи, поганая, стало быть, тварь.

И если киргизы имели терпение ждать и сохранять учтивость в общении, то мужики совершенно не считали нужным церемониться с киргизами и всегда и всюду открыто преследовали и унижали их, называя в глаза и за глаза псами, поганью и ордой. И везде, не стесняясь, проповедовали:

— Бить их, собак остроголовых, да и толькя!..

— А то глядеть?.. Ответу за яво ня будя: ён нехристь, и души в ём нетути… Глуши яво, да и крышка!..

Потрава стогов сена подогрела в мужиках это чувство.

Собрав сходку, они решительно потребовали от старосты самых крутых мер против всех киргизов, которые хотя бы только приблизятся к их пашням со своими табунами. Табун киргизских лошадей, числом около полусотни, находился во дворе у старосты, растаптывая там жидкий навоз.

Близость этих лошадей особенно возбуждала мужиков. Каждому хотелось завладеть парой или хотя бы одной доброй лошадью, и потому все они в протесте против киргизов проявляли особенное единодушие.

В тот момент, когда кавалькада киргизов во главе с Батырбеком подъезжала к деревне, мужики находились в самом возбужденном состоянии, ожесточенно кричали и жестикулировали.

Киргизы этого не знали, но чувствовали, что подвергают себя жестокой опасности, однако смело, хотя и не торопясь, въехали в широкую улицу с редкими дворами.