Джонатан Свифт - Путешествия Гулливера - английский и русский параллельные тексты

• Название: Путешествия Гулливера - английский и русский параллельные тексты
• Автор: Джонатан Свифт
• Жанр: Классическая проза

В первой части знаменитой книги Свифта чудом спасшийся после бури корабельный врач Гулливер попадает в удивительную страну крошечных человечков - Лилипутию. Необыкновенные приключения ожидают Гулливера в этой стране, где деревья не выше нашего куста смородины, а самые большие дома ниже стола.

Приключения Гулливера продолжаются во второй части романа, но уже в стране великанов. Гулливер сам чувствовал себя великаном среди лилипутов, а теперь среди великанов - хрупким кузнечиком, которого легко раздавить.

Злополучный путешественник, испытавший во время своих странствий невзгоды и опасности, Гулливер был наконец счастлив, что вернулся к таким же людям, как он.

---

Джонатан Свифт. Путешествия Гулливера

 Gulliver's Travels, by Jonathan Swift Джонатан Свифт. Путешествия Гулливера THE PUBLISHER TO THE READER. ИЗДАТЕЛЬ К ЧИТАТЕЛЮ The author of these Travels, Mr. Lemuel Gulliver, is my ancient and intimate friend; there is likewise some relation between us on the mother's side. Автор этих путешествий мистер Лемюэль Гулливер - мой старинный и близкий друг; он приходится мне также сродни по материнской линии. About three years ago, Mr. Gulliver growing weary of the concourse of curious people coming to him at his house in Redriff, made a small purchase of land, with a convenient house, near Newark, in Nottinghamshire, his native country; where he now lives retired, yet in good esteem among his neighbours. Около трех лет тому назад мистер Гулливер, которому надоело стечение любопытных к нему в Редриф, купил небольшой клочок земли с удобным домом близ Ньюарка в Ноттингемшире, на своей родине, где и проживает сейчас в уединении, но уважаемый своими соседями. Although Mr. Gulliver was born in Nottinghamshire, where his father dwelt, yet I have heard him say his family came from Oxfordshire; to confirm which, I have observed in the churchyard at Banbury in that county, several tombs and monuments of the Gullivers. Хотя мистер Гулливер родился в Ноттингемшире, где жил его отец, однако я слышал от него, что предки его были выходцами из Оксфордского графства. Чтобы удостовериться в этом, я осмотрел кладбище в Банбери в этом графстве и нашел в нем несколько могил и памятников Гулливеров. Before he quitted Redriff, he left the custody of the following papers in my hands, with the liberty to dispose of them as I should think fit. Перед отъездом из Редрифа мистер Гулливер дал мне на сохранение нижеследующую рукопись, предоставив распорядиться ею по своему усмотрению. I have carefully perused them three times. Я три раза внимательно прочел ее. The style is very plain and simple; and the only fault I find is, that the author, after the manner of travellers, is a little too circumstantial. Слог оказался очень гладким и простым, я нашел в нем только один недостаток: автор, следуя обычной манере путешественников, слишком уж обстоятелен. There is an air of truth apparent through the whole; and indeed the author was so distinguished for his veracity, that it became a sort of proverb among his neighbours at Redriff, when any one affirmed a thing, to say, it was as true as if Mr. Gulliver had spoken it. Все произведение, несомненно, дышит правдой, да и как могло быть иначе, если сам автор известен был такой правдивостью, что среди его соседей в Редрифе сложилась даже поговорка, когда случалось утверждать что-нибудь: это так же верно, как если бы это сказал мистер Гулливер. By the advice of several worthy persons, to whom, with the author's permission, I communicated these papers, I now venture to send them into the world, hoping they may be, at least for some time, a better entertainment to our young noblemen, than the common scribbles of politics and party. По совету нескольких уважаемых лиц, которым я, с согласия автора, давал на просмотр эту рукопись, я решаюсь опубликовать ее, в надежде, что, по крайней мере, в продолжение некоторого времени, она будет служить для наших молодых дворян более занимательным развлечением, чем обычное бумагомарание политиков и партийных писак. This volume would have been at least twice as large, if I had not made bold to strike out innumerable passages relating to the winds and tides, as well as to the variations and bearings in the several voyages, together with the minute descriptions of the management of the ship in storms, in the style of sailors; likewise the account of longitudes and latitudes; wherein I have reason to apprehend, that Mr. Gulliver may be a little dissatisfied. But I was resolved to fit the work as much as possible to the general capacity of readers. Эта книга вышла бы, по крайней мере, в два раза объемистее, если б я не взял на себя смелость выкинуть бесчисленное множество страниц, посвященных ветрам, приливам и отливам, склонениям магнитной стрелки и показаниям компаса в различных путешествиях, а также подробнейшему описанию на морском жаргоне маневров корабля во время бури. Точно так же я обошелся с долготами и широтами. боюсь, что мистер Гулливер останется этим несколько недоволен, но я поставил своей целью сделать его сочинение как можно более доступным для широкого читателя. However, if my own ignorance in sea affairs shall have led me to commit some mistakes, I alone am answerable for them. And if any traveller hath a curiosity to see the whole work at large, as it came from the hands of the author, I will be ready to gratify him. Если же благодаря моему невежеству в морском деле я сделал какие-либо промахи, то ответственность за них падает всецело на меня; впрочем, если найдется путешественник, который пожелал бы ознакомиться с сочинением во всем его объеме, как оно вышло из-под пера автора, то я охотно удовлетворю его любопытство. As for any further particulars relating to the author, the reader will receive satisfaction from the first pages of the book. Дальнейшие подробности, касающиеся автора, читатель найдет на первых страницах этой книги. RICHARD SYMPSON. Ричард Симпсон A LETTER FROM CAPTAIN GULLIVER TO HIS COUSIN SYMPSON. Written in the Year 1727. ПИСЬМО КАПИТАНА ГУЛЛИВЕРА К СВОЕМУ РОДСТВЕННИКУ РИЧАРДУ СИМПСОНУ I hope you will be ready to own publicly, whenever you shall be called to it, that by your great and frequent urgency you prevailed on me to publish a very loose and uncorrect account of my travels, with directions to hire some young gentleman of either university to put them in order, and correct the style, as my cousin Dampier did, by my advice, in his book called Вы не откажетесь, надеюсь, признать публично, когда бы вам это ни предложили, что своими настойчивыми и частыми просьбами вы убедили меня опубликовать очень небрежный и неточный рассказ о моих путешествиях, посоветовав нанять нескольких молодых людей из которого-нибудь университета для приведения моей рукописи в порядок и исправления слога, как поступил, по моему совету, мой родственник Демпиер со своей книгой "A Voyage round the world." "Путешествие вокруг света"[1]. But I do not remember I gave you power to consent that any thing should be omitted, and much less that any thing should be inserted; therefore, as to the latter, I do here renounce every thing of that kind; particularly a paragraph about her majesty Queen Anne, of most pious and glorious memory; although I did reverence and esteem her more than any of human species. Но я не помню, чтобы предоставил вам право соглашаться на какие-либо пропуски и тем менее на какие либо вставки. Поэтому, что касается последних, то настоящим заявлением я отказываюсь от них совершенно, особенно от вставки, касающейся блаженной и славной памяти ее величества покойной королевы Анны, хотя я уважал и ценил ее больше, чем всякого другого представителя человеческой породы[2]. But you, or your interpolator, ought to have considered, that it was not my inclination, so was it not decent to praise any animal of our composition before my master Houyhnhnm: And besides, the fact was altogether false; for to my knowledge, being in England during some part of her majesty's reign, she did govern by a chief minister; nay even by two successively, the first whereof was the lord of Godolphin, and the second the lord of Oxford; so that you have made me say the thing that was not. Ведь вы, или тот, кто это сделал, должны были принять во внимание, что мне несвойственно, да и было неприлично, хвалить какое либо животное нашей породы перед моим хозяином гуигнгнмом. Кроме того, самый факт совершенно неверен, насколько мне известно (в царствование ее величества я жил некоторое время в Англии), она управляла при посредстве первого министра, даже двух последовательно: сначала первым министром был лорд Г одольфин, а затем лорд Оксфорд[3]. Таким образом, вы заставили меня говорить то, чего не было. Likewise in the account of the academy of projectors, and several passages of my discourse to my master Houyhnhnm, you have either omitted some material circumstances, or minced or changed them in such a manner, that I do hardly know my own work. Точно так же в рассказе об Академии Прожектеров и в некоторых частях моей речи к моему хозяину гуигнгнму вы либо опустили некоторые существенные обстоятельства, либо смягчили и изменили их таким образом, что я с трудом узнаю собственное произведение. When I formerly hinted to you something of this in a letter, you were pleased to answer that you were afraid of giving offence; that people in power were very watchful over the press, and apt not only to interpret, but to punish every thing which looked like an innuendo (as I think you call it). Когда же я намекнул вам об этом в одном из своих прежних писем, то вам угодно было ответить, что вы боялись нанести оскорбление, что власть имущие весьма зорко следят за прессой и готовы не только истолковать по-своему все, что кажется им намеком (так, помнится, выразились вы), но даже подвергнуть за это наказанию[4]. But, pray how could that which I spoke so many years ago, and at about five thousand leagues distance, in another reign, be applied to any of the Yahoos, who now are said to govern the herd; especially at a time when I little thought, or feared, the unhappiness of living under them? Но позвольте, каким образом то, что я говорил столько лет тому назад на расстоянии пяти тысяч миль отсюда, в другом государстве, можно отнести к кому-либо из еху, управляющих теперь, как говорят, нашим стадом, особенно в то время, когда я совсем не думал и не опасался, что мне выпадет несчастье жить под их властью[5]. Have not I the most reason to complain, when I see these very Yahoos carried by Houyhnhnms in a vehicle, as if they were brutes, and those the rational creatures? Разве не достаточно у меня оснований сокрушаться при виде того, как эти самые еху разъезжают на гуигнгнмах, как если бы они были разумными существами, а гуигнгнмы -бессмысленными тварями. And indeed to avoid so monstrous and detestable a sight was one principal motive of my retirement hither. И в самом деле, главною причиной моего удаления сюда было желание из бежать столь чудовищного и омерзительного зрелища. Thus much I thought proper to tell you in relation to yourself, and to the trust I reposed in you. Вот что почел я своим долгом сказать вам о вашем по ступке и о доверии, оказанном мною вам. I do, in the next place, complain of my own great want of judgment, in being prevailed upon by the entreaties and false reasoning of you and some others, very much against my own opinion, to suffer my travels to be published. Затем мне приходится пожалеть о собственной большой оплошности, выразившейся в том, что я поддался просьбам и неосновательным доводам как вашим, так и других лиц, и, вопреки собственному убеждению, согласился на издание моих Путешествий. Pray bring to your mind how often I desired you to consider, when you insisted on the motive of public good, that the Yahoos were a species of animals utterly incapable of amendment by precept or example: and so it has proved; for, instead of seeing a full stop put to all abuses and corruptions, at least in this little island, as I had reason to expect; behold, after above six months warning, I cannot learn that my book has produced one single effect according to my intentions. Благоволите вспомнить, сколько раз просил я вас, когда вы настаивали на издании Путешествий в интересах общественного блага, принять во внимание, что еху представляют породу животных, совершенно неспособных к исправлению путем наставлении или примеров. Ведь так и вышло. Уже шесть месяцев, как книга моя служит предостережением, а я не только не вижу, чтобы она положила конец всевозможным злоупотреблениям и порокам, по крайней мере, на нашем маленьком острове, как я имел основание ожидать, - но и не слыхал, чтобы она произвела хотя бы одно действие, соответствующее моим намерениям. I desired you would let me know, by a letter, when party and faction were extinguished; judges learned and upright; pleaders honest and modest, with some tincture of common sense, and Smithfield blazing with pyramids of law books; the young nobility's education entirely changed; the physicians banished; the female Yahoos abounding in virtue, honour, truth, and good sense; courts and levees of great ministers thoroughly weeded and swept; wit, merit, and learning rewarded; all disgracers of the press in prose and verse condemned to eat nothing but their own cotton, and quench their thirst with their own ink. Я просил вас известить меня письмом, когда прекратятся партийные распри и интриги, судьи станут просвещенными и справедливыми, стряпчие - честными, умеренными и приобретут хоть капельку здравого смысла, Смитсфильд[6] озарится пламенем пирамид собрания законов, в корне изменится система воспитания знатной молодежи, будут изгнаны врачи, самки еху украсятся добродетелью, честью, правдивостью и здравым смыслом, будут основательно вычищены и выметены дворцы и министерские приемные, вознаграждены ум, заслуги и знание, все, позорящие печатное слово в прозе или в стихах, осуждены на то, чтобы питаться только бумагой и утолять жажду чернилами. These, and a thousand other reformations, I firmly counted upon by your encouragement; as indeed they were plainly deducible from the precepts delivered in my book. На эти и на тысячу других преобразований я твердо рассчитывал, слушая ваши уговоры, ведь они прямо вытекали из наставлений, преподанных в моей книге. And it must be owned, that seven months were a sufficient time to correct every vice and folly to which Yahoos are subject, if their natures had been capable of the least disposition to virtue or wisdom. И должно признать, что семь месяцев -достаточный срок, чтобы избавиться от всех пороков и безрассудств, которым подвержены еху, если бы только они имели малейшее расположение к добродетели и мудрости. Yet, so far have you been from answering my expectation in any of your letters; that on the contrary you are loading our carrier every week with libels, and keys, and reflections, and memoirs, and second parts; wherein I see myself accused of reflecting upon great state folk; of degrading human nature (for so they have still the confidence to style it), and of abusing the female sex. Однако на эти ожидания не было никакого ответа в ваших письмах; напротив, каждую неделю вы обременяли нашего разносчика писем пасквилями, ключами, размышлениями, замечаниями и вторыми частями[7]; из них я вижу, что меня обвиняют в поношении сановников, в унижении человеческой природы (ибо у авторов хватает еще дерзости величать ее так) и в оскорблении женского пола. I find likewise that the writers of those bundles are not agreed among themselves; for some of them will not allow me to be the author of my own travels; and others make me author of books to which I am wholly a stranger. При этом я нахожу, что сочинители этого хлама даже не столковались между собой: одни из них не желают признавать меня автором моих "Путешествий", другие же приписывают мне книги, к которым я совершенно непричастен. I find likewise that your printer has been so careless as to confound the times, and mistake the dates, of my several voyages and returns; neither assigning the true year, nor the true month, nor day of the month: and I hear the original manuscript is all destroyed since the publication of my book; neither have I any copy left: however, I have sent you some corrections, which you may insert, if ever there should be a second edition: and yet I cannot stand to them; but shall leave that matter to my judicious and candid readers to adjust it as they please. Далее, я обращаю внимание на крайнюю небрежность вашего типографа, допустившего большую путаницу в хронологии и ошибки в датах моих путешествий и возвращений и нигде не проставившего правильно ни год, ни месяц, ни число. Между тем я слышал, что оригинал совершенно уничтожен по отпечатании книги, а копии у меня не осталось. Тем не менее я посылаю вам несколько исправлений, которыми вы можете воспользоваться, если когда-либо понадобится второе издание книги. Впрочем, я не буду настаивать на них и отдаю вопрос на суд рассудительных и беспристрастных читателей; пусть они поступают, как им угодно. I hear some of our sea Yahoos find fault with my sea-language, as not proper in many parts, nor now in use. Слышал я, что некоторые из наших еху-моряков находят ошибки в моем морском языке[8], считая его во многих случаях неправильным и в настоящее время устаревшим. I cannot help it. Ничего не могу поделать. In my first voyages, while I was young, I was instructed by the oldest mariners, and learned to speak as they did. Во время моих первых путешествий, когда я был молод, я прошел выучку у старшего поколения моряков и усвоил их язык. But I have since found that the sea Yahoos are apt, like the land ones, to become new-fangled in their words, which the latter change every year; insomuch, as I remember upon each return to my own country their old dialect was so altered, that I could hardly understand the new. Но впоследствии я убедился, что морские еху так же склонны выдумывать новые слова, как и сухопутные еху, которые чуть ли не ежегодно настолько меняют свой язык, что при каждом возвращении на родину я, помнится, находил большие перемены в прежнем диалекте и едва мог понимать его. And I observe, when any Yahoo comes from London out of curiosity to visit me at my house, we neither of us are able to deliver our conceptions in a manner intelligible to the other. Равным образом, когда какой-нибудь еху любопытства ради приезжает ко мне из Лондона, я замечаю, что мы не способны излагать друг другу наши мысли в выражениях, понятных для нас обоих. If the censure of the Yahoos could any way affect me, I should have great reason to complain, that some of them are so bold as to think my book of travels a mere fiction out of mine own brain, and have gone so far as to drop hints, that the Houyhnhnms and Yahoos have no more existence than the inhabitants of Utopia. Если бы суждения еху способны были сколько-нибудь задевать меня, то я имел бы достаточно оснований жаловаться на дерзость некоторых моих критиков, полагающих, что книга моя представляет только плод моей фантазии и даже позволяющих себе высказывать предположение, будто гуигнгнмы и еху обладают не больше реальностью, чем обитатели Утопии[9]. Indeed I must confess, that as to the people of Lilliput, Brobdingrag (for so the word should have been spelt, and not erroneously Brobdingnag), and Laputa, I have never yet heard of any Yahoo so presumptuous as to dispute their being, or the facts I have related concerning them; because the truth immediately strikes every reader with conviction. Правда, что касается лилипутов, бробдингрежцев[10] (ибо следует произносить Бробдингрег, а не Бробдингнег, как ошибочно напечатано) и лапутян, то я должен признаться, что мне еще не приходилось встречать ни одного еху, как бы он ни был самоуверен, который решился бы отрицать их существование или оспаривать факты, рассказанные мной относительно этих народов, ибо истина тут настолько очевидна, что сразу же убеждает всякого читателя. And is there less probability in my account of the Houyhnhnms or Yahoos, when it is manifest as to the latter, there are so many thousands even in this country, who only differ from their brother brutes in Houyhnhnmland, because they use a sort of jabber, and do not go naked? Неужели же мой рассказ о гуигнгнмах и еху менее правдоподобен? Ведь что касается еху, то очевидно, что даже в нашем отечестве их существуют тысячи и они отличаются от своих диких братьев из Гуигнгнмии только тем, что обладают способностью к бессвязному лепету и не ходят голыми. I wrote for their amendment, and not their approbation. Я писал с целью их исправления, а не с тем, чтобы получить их одобрение. The united praise of the whole race would be of less consequence to me, than the neighing of those two degenerate Houyhnhnms I keep in my stable; because from these, degenerate as they are, I still improve in some virtues without any mixture of vice. Единодушные похвалы всей их породы значили бы для меня меньше, чем ржание тех двух выродившихся гуигнгнмов, которых я держу у себя на конюшне; как они ни выродились, я не нахожу в них никаких пороков и могу еще кое-что позаимствовать у них по части добродетели. Do these miserable animals presume to think, that I am so degenerated as to defend my veracity? Уж не дерзают ли эти жалкие животные думать, будто я настолько пал, что выступлю на защиту своей правдивости? Yahoo as I am, it is well known through all Houyhnhnmland, that, by the instructions and example of my illustrious master, I was able in the compass of two years (although I confess with the utmost difficulty) to remove that infernal habit of lying, shuffling, deceiving, and equivocating, so deeply rooted in the very souls of all my species; especially the Europeans. Хоть я и еху, но во всей Гуигнгнмии отлично известно, что благодаря наставлениям и примеру моего досточтимого хозяина я в течение двух лет оказался способным (хоть это и стоило мне огромного труда) отделаться от адской привычки лгать, лукавить, обманывать и кривить душой -привычки, которая так глубоко коренится в самом естестве всей нашей породы, особенно у европейцев. I have other complaints to make upon this vexatious occasion; but I forbear troubling myself or you any further. Я мог бы высказать еще и другие жалобы по поводу этого досадного обстоятельства, но не хочу больше докучать ни себе, ни вам. I must freely confess, that since my last return, some corruptions of my Yahoo nature have revived in me by conversing with a few of your species, and particularly those of my own family, by an unavoidable necessity; else I should never have attempted so absurd a project as that of reforming the Yahoo race in this kingdom: But I have now done with all such visionary schemes for ever. Должен откровенно признаться, что по моем возвращении из последнего путешествия некоторые пороки, свойственные моей натуре еху, ожили во мне благодаря совершенно неизбежному для меня общению с немногими представителями вашей породы, особенно с членами моей семьи. Иначе я бы никогда не предпринял нелепой затеи реформировать породу еху в нашем королевстве. Но теперь я навсегда покончил с этими химерическими планами. April 2, 1727 2 апреля 1727 года PART I. A VOYAGE TO LILLIPUT. * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПУТЕШЕСТВИЕ В ЛИЛИПУТИЮ * CHAPTER I. ГЛАВА I The author gives some account of himself and family. Автор сообщает кое-какие сведения о себе и о своем семействе. His first inducements to travel. Первые побуждения к путешествиям. He is shipwrecked, and swims for his life. Gets safe on shore in the country of Lilliput; is made a prisoner, and carried up the country. Он терпит кораблекрушение, спасается вплавь и благополучно достигает берега страны лилипутов. Его берут в плен и увозят внутрь страны. My father had a small estate in Nottinghamshire: I was the third of five sons. Мой отец имел небольшое поместье в Ноттингемшире; я был третий из его пяти сыновей. He sent me to Emanuel College in Cambridge at fourteen years old, where I resided three years, and applied myself close to my studies; but the charge of maintaining me, although I had a very scanty allowance, being too great for a narrow fortune, I was bound apprentice to Mr. James Bates, an eminent surgeon in London, with whom I continued four years. Когда мне исполнилось четырнадцать лет, он послал меня в колледж Эмануила в Кембридже[11], где я пробыл три года, прилежно отдаваясь своим занятиям; однако издержки на мое содержание (хотя я получал очень скудное довольствие) были непосильны для скромного состояния отца, и поэтому меня отдали в учение к мистеру Джемсу Бетсу, выдающемуся хирургу в Лондоне, у которого я провел четыре года. My father now and then sending me small sums of money, I laid them out in learning navigation, and other parts of the mathematics, useful to those who intend to travel, as I always believed it would be, some time or other, my fortune to do. Небольшие деньги, присылаемые мне по временам отцом, я тратил на изучение навигации и других отраслей математики, полезных людям, собирающимся путешествовать, так как я всегда думал, что рано или поздно мне выпадет эта доля. When I left Mr. Bates, I went down to my father: where, by the assistance of him and my uncle John, and some other relations, I got forty pounds, and a promise of thirty pounds a year to maintain me at Leyden: there I studied physic two years and seven months, knowing it would be useful in long voyages. Покинув мистера Бетса, я возвратился к отцу и дома раздобыл у него, у дяди Джона и у других родственников сорок фунтов стерлингов и заручился обещанием, что мне будут ежегодно посылать в Лейден тридцать фунтов. В этом городе в течение двух лет и семи месяцев я изучал медицину, зная, что она мне пригодится в дальних путешествиях. Soon after my return from Leyden, I was recommended by my good master, Mr. Bates, to be surgeon to the Swallow, Captain Abraham Pannel, commander; with whom I continued three years and a half, making a voyage or two into the Levant, and some other parts. Вскоре по возвращении из Лейдена я, по рекомендации моего почтенного учителя мистера Бетса, поступил хирургом на судно Ласточка, ходившее под командой капитана Авраама Паннеля. У него я прослужил три с половиной года, совершив несколько путешествий в Левант и другие страны[12]. When I came back I resolved to settle in London; to which Mr. Bates, my master, encouraged me, and by him I was recommended to several patients. По возвращении в Англию я решил поселиться в Лондоне, к чему поощрял меня мистер Бетс, мой учитель, который порекомендовал меня нескольким своим пациентам. I took part of a small house in the Old Jewry; and being advised to alter my condition, I married Mrs. Mary Burton, second daughter to Mr. Edmund Burton, hosier, in Newgate-street, with whom I received four hundred pounds for a portion. Я снял часть небольшого дома на Олд-Джюри и по совету друзей женился на мисс Мери Бертон, второй дочери мистера Эдмунда Бертона, чулочного торговца на Ньюгет-стрит, за которой получил четыреста фунтов приданого. But my good master Bates dying in two years after, and I having few friends, my business began to fail; for my conscience would not suffer me to imitate the bad practice of too many among my brethren. Но так как спустя два года мой добрый учитель Бетс умер, а друзей у меня было немного, то дела мои пошатнулись: ибо совесть не позволяла мне подражать нехорошим приемам многих моих собратьев. Having therefore consulted with my wife, and some of my acquaintance, I determined to go again to sea. Вот почему, посоветовавшись с женой и некоторыми знакомыми, я решил снова стать моряком. I was surgeon successively in two ships, and made several voyages, for six years, to the East and West Indies, by which I got some addition to my fortune. В течение шести лет я был хирургом на двух кораблях и совершил несколько путешествий в Ост- и Вест-Индию, что несколько улучшило мое материальное положение. My hours of leisure I spent in reading the best authors, ancient and modern, being always provided with a good number of books; and when I was ashore, in observing the manners and dispositions of the people, as well as learning their language; wherein I had a great facility, by the strength of my memory. Часы досуга я посвящал чтению лучших авторов, древних и новых, так как всегда запасался в дорогу книгами; на берегу же наблюдал нравы и обычаи туземцев и изучал их язык, что благодаря хорошей памяти давалось мне очень легко. The last of these voyages not proving very fortunate, I grew weary of the sea, and intended to stay at home with my wife and family. Последнее из этих путешествий вышло не очень удачным, и я, утомленный морскою жизнью, решил сидеть дома с женой и детьми. I removed from the Old Jewry to Fetter Lane, and from thence to Wapping, hoping to get business among the sailors; but it would not turn to account. Я перебрался с Олд-Джюри на Феттер-Лейн, а оттуда в Уоппин, надеясь иметь практику между моряками, но эта надежда не оправдалась. After three years expectation that things would mend, I accepted an advantageous offer from Captain William Prichard, master of the Antelope, who was making a voyage to the South Sea. Прождав три года улучшения моего положения, я принял выгодное предложение капитана Вильяма Причарда, владельца судна Антилопа, отправиться с ним в Южное море. We set sail from Bristol, May 4, 1699, and our voyage was at first very prosperous. 4 мая 1699 года мы снялись с якоря в Бристоле, и наше путешествие было сначала очень удачно. It would not be proper, for some reasons, to trouble the reader with the particulars of our adventures in those seas; let it suffice to inform him, that in our passage from thence to the East Indies, we were driven by a violent storm to the north-west of Van Diemen's Land. По некоторым причинам было бы неуместно утруждать читателя подробным описанием наших приключений в этих морях; довольно будет сказать, что при переходе в Ост-Индию мы были отнесены страшной бурей к северо-западу от Вандименовой Земли[13]. By an observation, we found ourselves in the latitude of 30 degrees 2 minutes south. Согласно наблюдениям, мы находились на 30ь2' южной широты. Twelve of our crew were dead by immoderate labour and ill food; the rest were in a very weak condition. Двенадцать человек нашего экипажа умерли от переутомления и дурной пищи; остальные были крайне обессилены. On the 5th of November, which was the beginning of summer in those parts, the weather being very hazy, the seamen spied a rock within half a cable's length of the ship; but the wind was so strong, that we were driven directly upon it, and immediately split. 5 ноября (начало лета в этих местах) стоял густой туман, так что матросы только на расстоянии полукабельтова от корабля заметили скалу; но ветер был такой сильный, что нас понесло прямо на нее, и корабль мгновенно разбился. Six of the crew, of whom I was one, having let down the boat into the sea, made a shift to get clear of the ship and the rock. Шестерым из экипажа, в том числе и мне, удалось спустить лодку и отойти от корабля и скалы. We rowed, by my computation, about three leagues, till we were able to work no longer, being already spent with labour while we were in the ship. По моим расчетам, мы шли на веслах около трех лиг, пока совсем не выбились из сил, так как были переутомлены уже на корабле. We therefore trusted ourselves to the mercy of the waves, and in about half an hour the boat was overset by a sudden flurry from the north. Поэтому мы отдались на волю волн, и через полчаса лодка была опрокинута внезапно налетевшим с севера порывом ветра. What became of my companions in the boat, as well as of those who escaped on the rock, or were left in the vessel, I cannot tell; but conclude they were all lost. Что сталось с моими товарищами по лодке, а равно и с теми, которые нашли убежище на скале или остались на корабле, не могу сказать; думаю, что все они погибли. For my own part, I swam as fortune directed me, and was pushed forward by wind and tide. Что касается меня самого, то я поплыл куда глаза глядят, подгоняемый ветром и приливом. I often let my legs drop, and could feel no bottom; but when I was almost gone, and able to struggle no longer, I found myself within my depth; and by this time the storm was much abated. Я часто опускал ноги, но не мог нащупать дно; когда я совсем уже выбился из сил и неспособен был больше бороться с волнами, я почувствовал под ногами землю, а буря тем временем значительно утихла. The declivity was so small, that I walked near a mile before I got to the shore, which I conjectured was about eight o'clock in the evening. Дно в этом месте было так покато, что мне пришлось пройти около мили, прежде чем я добрался до берега; по моим предположениям, это случилось около восьми часов вечера. I then advanced forward near half a mile, but could not discover any sign of houses or inhabitants; at least I was in so weak a condition, that I did not observe them. Я прошел еще с полмили, но не мог открыть никаких признаков жилья и населения; или, по крайней мере, я был слишком слаб, чтобы различить что-нибудь. I was extremely tired, and with that, and the heat of the weather, and about half a pint of brandy that I drank as I left the ship, I found myself much inclined to sleep. Я чувствовал крайнюю усталость; от усталости, жары, а также от выпитой еще на корабле полупинты коньяку меня сильно клонило ко сну. I lay down on the grass, which was very short and soft, where I slept sounder than ever I remembered to have done in my life, and, as I reckoned, about nine hours; for when I awaked, it was just day-light. Я лег на траву, которая была здесь очень низкая и мягкая, и заснул так крепко, как не спал никогда в жизни. По моему расчету, сон мой продолжался около девяти часов, потому что, когда я проснулся, было уже совсем светло. I attempted to rise, but was not able to stir: for, as I happened to lie on my back, I found my arms and legs were strongly fastened on each side to the ground; and my hair, which was long and thick, tied down in the same manner. Я попробовал встать, но не мог шевельнуться; я лежал на спине и обнаружил, что мои руки и ноги с обеих сторон крепко привязаны к земле и точно так же прикреплены к земле мои длинные и густые волосы[14]. I likewise felt several slender ligatures across my body, from my arm-pits to my thighs. Равным образом я почувствовал, что мое тело, от подмышек до бедер, опутано целой сетью тонких бечевок. I could only look upwards; the sun began to grow hot, and the light offended my eyes. Я мог смотреть только вверх; солнце начинало жечь, и свет его ослеплял глаза. I heard a confused noise about me; but in the posture I lay, could see nothing except the sky. Кругом меня слышался какой-то глухой шум, но положение, в котором я лежал, не позволяло мне видеть ничего, кроме неба. In a little time I felt something alive moving on my left leg, which advancing gently forward over my breast, came almost up to my chin; when, bending my eyes downwards as much as I could, I perceived it to be a human creature not six inches high, with a bow and arrow in his hands, and a quiver at his back. Вскоре я почувствовал, как что-то живое задвигалось у меня по левой ноге, мягко поползло по груди и остановилось у самого подбородка. Опустив глаза как можно ниже, я различил перед собою человеческое существо, ростом не более шести дюймов, с луком и стрелой в руках и колчаном за спиной. In the mean time, I felt at least forty more of the same kind (as I conjectured) following the first. В то же время я почувствовал, как вслед за ним на меня взбирается, по крайней мере, еще около сорока подобных же (как мне показалось) созданий. I was in the utmost astonishment, and roared so loud, that they all ran back in a fright; and some of them, as I was afterwards told, were hurt with the falls they got by leaping from my sides upon the ground. От изумления я так громко вскрикнул, что они все в ужасе побежали назад; причем некоторые из них, как я узнал потом, соскакивая и падая с моего туловища на землю, получили сильные ушибы. However, they soon returned, and one of them, who ventured so far as to get a full sight of my face, lifting up his hands and eyes by way of admiration, cried out in a shrill but distinct voice, Hekinah degul: the others repeated the same words several times, but then I knew not what they meant. Однако скоро они возвратились, и один из них, отважившийся подойти так близко, что ему было видно все мое лицо, в знак удивления поднял кверху руки и глаза и тоненьким, но отчетливым голосом прокричал: "Гекина дегуль"; остальные несколько раз повторили эти слова, но я не знал тогда, что они значат. I lay all this while, as the reader may believe, in great uneasiness. Читатель может себе представить, в каком неудобном положении я лежал все это время. At length, struggling to get loose, I had the fortune to break the strings, and wrench out the pegs that fastened my left arm to the ground; for, by lifting it up to my face, I discovered the methods they had taken to bind me, and at the same time with a violent pull, which gave me excessive pain, I a little loosened the strings that tied down my hair on the left side, so that I was just able to turn my head about two inches. Наконец после большого усилия мне посчастливилось порвать веревочки и выдернуть колышки, к которым была привязана моя левая рука; поднеся ее к лицу, я понял, каким способом они связали меня. В то же время, рванувшись изо всей силы и причинив себе нестерпимую боль, я немного ослабил шнурки, прикреплявшие мои волосы к земле с левой стороны, что позволило мне повернуть голову на два дюйма. But the creatures ran off a second time, before I could seize them; whereupon there was a great shout in a very shrill accent, and after it ceased I heard one of them cry aloud Tolgo phonac; when in an instant I felt above a hundred arrows discharged on my left hand, which, pricked me like so many needles; and besides, they shot another flight into the air, as we do bombs in Europe, whereof many, I suppose, fell on my body, (though I felt them not), and some on my face, which I immediately covered with my left hand. Но созданьица вторично спаслись бегством, прежде чем я успел изловить кого-нибудь из них. Затем раздался пронзительный вопль, и, когда он затих, я услышал, как кто-то из них громко повторил: "Толго фонак". В то же мгновение я почувствовал, что на мою левую руку посыпались сотни стрел, которые кололи меня, как иголки; после этого последовал второй залп в воздух, вроде того как у нас в Европе стреляют из мортир, причем, я полагаю, много стрел упало на мое тело (хотя я не почувствовал этого) и несколько на лицо, которое я поспешил прикрыть левой рукой. When this shower of arrows was over, I fell a groaning with grief and pain; and then striving again to get loose, they discharged another volley larger than the first, and some of them attempted with spears to stick me in the sides; but by good luck I had on a buff jerkin, which they could not pierce. Когда этот град прошел, я застонал от обиды и боли и снова попробовал освободиться, но тогда последовал третий залп, сильнее первого, причем некоторые из этих существ пытались колоть меня копьями в бока, но, к счастью, на мне была кожаная куртка, которую они не могли пробить. I thought it the most prudent method to lie still, and my design was to continue so till night, when, my left hand being already loose, I could easily free myself: and as for the inhabitants, I had reason to believe I might be a match for the greatest army they could bring against me, if they were all of the same size with him that I saw. Я рассудил, что самое благоразумное -пролежать спокойно до наступления ночи, когда мне нетрудно будет освободиться при помощи уже отвязанной левой руки; что же касается туземцев, то я имел основание надеяться, что справлюсь с какими угодно армиями, которые они могут выставить против меня, если только они будут состоять из существ такого же роста, как то, которое я видел. But fortune disposed otherwise of me. Однако судьба распорядилась мной иначе. When the people observed I was quiet, they discharged no more arrows; but, by the noise I heard, I knew their numbers increased; and about four yards from me, over against my right ear, I heard a knocking for above an hour, like that of people at work; when turning my head that way, as well as the pegs and strings would permit me, I saw a stage erected about a foot and a half from the ground, capable of holding four of the inhabitants, with two or three ladders to mount it: from whence one of them, who seemed to be a person of quality, made me a long speech, whereof I understood not one syllable. Когда эти люди заметили, что я лежу спокойно, они перестали метать стрелы, но в то же время по усилившемуся шуму я заключил, что число их возросло. На расстоянии четырех ярдов от меня напротив моего правого уха я услышал стук, продолжавшийся больше часа, точно возводилась какая-то постройка. Повернув голову, насколько позволяли державшие ее веревочки и колышки, я увидел деревянный помост, возвышавшийся над землей на полтора фута, на котором могло уместиться четверо туземцев, и две или три лестницы, чтобы всходить на него[15]. Оттуда один из них, по-видимому знатная особа, обратился ко мне с длинной речью, из которой я ни слова не понял. But I should have mentioned, that before the principal person began his oration, he cried out three times, Langro dehul san (these words and the former were afterwards repeated and explained to me); whereupon, immediately, about fifty of the inhabitants came and cut the strings that fastened the left side of my head, which gave me the liberty of turning it to the right, and of observing the person and gesture of him that was to speak. Но я должен упомянуть, что перед началом своей речи высокая особа трижды прокричала: "Лангро де гюль сан" (эти слова, равно как и предыдущие, впоследствии мне повторили и объяснили). Сейчас же после этого ко мне подошли человек пятьдесят туземцев и обрезали веревки, прикреплявшие левую сторону головы, что дало мне возможность повернуть ее направо и, таким образом, наблюдать лицо и жесты оратора. He appeared to be of a middle age, and taller than any of the other three who attended him, whereof one was a page that held up his train, and seemed to be somewhat longer than my middle finger; the other two stood one on each side to support him. Он мне показался человеком средних лет, ростом выше трех других, сопровождавших его; один из последних, чуть побольше моего среднего пальца, вероятно паж, держал его шлейф, два других стояли по сторонам в качестве его свиты. He acted every part of an orator, and I could observe many periods of threatenings, and others of promises, pity, and kindness. Он по всем правилам разыграл роль оратора: некоторые периоды его речи выражали угрозу, другие - обещание, жалость и благосклонность. I answered in a few words, but in the most submissive manner, lifting up my left hand, and both my eyes to the sun, as calling him for a witness; and being almost famished with hunger, having not eaten a morsel for some hours before I left the ship, I found the demands of nature so strong upon me, that I could not forbear showing my impatience (perhaps against the strict rules of decency) by putting my finger frequently to my mouth, to signify that I wanted food. Я отвечал в немногих словах, но с видом покорности, воздев к солнцу глаза и левую руку и как бы призывая светило в свидетели; и так как я почти умирал от голода, - в последний раз я поел за несколько часов перед тем, как оставить корабль, - то требования природы были так повелительны, что я не мог сдержать своего нетерпения и (быть может, нарушая правила благопристойности) несколько раз поднес палец ко рту, желая показать, что хочу есть. The hurgo (for so they call a great lord, as I afterwards learnt) understood me very well. Гурго (так они называют важного сановника, как я узнал потом) отлично понял меня. He descended from the stage, and commanded that several ladders should be applied to my sides, on which above a hundred of the inhabitants mounted and walked towards my mouth, laden with baskets full of meat, which had been provided and sent thither by the king's orders, upon the first intelligence he received of me. Он сошел с помоста и приказал поставить к бокам моим несколько лестниц, по которым взобрались и направились к моему рту более ста туземцев, нагруженных корзинами с кушаньями, которые были приготовлены и присланы по повелению монарха, как только до него дошло известие о моем появлении. I observed there was the flesh of several animals, but could not distinguish them by the taste. В кушанья эти входило мясо каких-то животных, но я не мог разобрать по вкусу, каких именно. There were shoulders, legs, and loins, shaped like those of mutton, and very well dressed, but smaller than the wings of a lark. Там были лопатки, окорока и филей, с виду напоминавшие баранину, очень хорошо приготовленные, но каждая часть едва равнялась крылу жаворонка. I ate them by two or three at a mouthful, and took three loaves at a time, about the bigness of musket bullets. Я проглатывал разом по два и по три куска вместе с тремя караваями хлеба величиной не больше ружейной пули. They supplied me as fast as they could, showing a thousand marks of wonder and astonishment at my bulk and appetite. Туземцы прислуживали мне весьма расторопно и тысячами знаков выражали свое удивление моему росту и аппетиту. I then made another sign, that I wanted drink. Потом я стал делать другие знаки, показывая, что хочу пить. They found by my eating that a small quantity would not suffice me; and being a most ingenious people, they slung up, with great dexterity, one of their largest hogsheads, then rolled it towards my hand, and beat out the top; I drank it off at a draught, which I might well do, for it did not hold half a pint, and tasted like a small wine of Burgundy, but much more delicious. По количеству съеденного они заключили, что малым меня удовлетворить нельзя, и, будучи народом весьма изобретательным, необычайно ловко втащили на меня, а затем подкатили к моей руке одну из самых больших бочек и вышибли из нее дно; я без труда осушил ее одним духом, потому что она вмещала не более нашей полупинты. Вино по вкусу напоминало бургундское, но было гораздо приятнее. They brought me a second hogshead, which I drank in the same manner, and made signs for more; but they had none to give me. Затем они поднесли мне другую бочку, которую я выпил таким же манером, и сделал знак, чтобы дали еще, но у них больше не было. When I had performed these wonders, they shouted for joy, and danced upon my breast, repeating several times as they did at first, Hekinah degul. Когда я совершал все описанные чудеса, человечки кричали от радости и танцевали у меня на груди, много раз повторяя свое первое восклицание: "Гекина дегуль". They made me a sign that I should throw down the two hogsheads, but first warning the people below to stand out of the way, crying aloud, Borach mevolah; and when they saw the vessels in the air, there was a universal shout of Hekinah degul. Знаками они попросили меня сбросить обе бочки на землю, но сначала приказали толпившимся внизу посторониться, громко крича: "Бора мивола"; а когда бочки взлетели в воздух, раздался единодушный возглас: "Гекина дегуль". I confess I was often tempted, while they were passing backwards and forwards on my body, to seize forty or fifty of the first that came in my reach, and dash them against the ground. Признаюсь, меня не раз искушало желание схватить первых попавшихся под руку сорок или пятьдесят человечков, когда они разгуливали взад и вперед по моему телу, и швырнуть их оземь. But the remembrance of what I had felt, which probably might not be the worst they could do, and the promise of honour I made them-for so I interpreted my submissive behaviour-soon drove out these imaginations. Но сознание, что они могли причинить мне еще большие неприятности, чем те, что я уже испытал, а равно торжественное обещание, данное мною им, - ибо так толковал я свое покорное поведение, - скоро прогнали эти мысли. Besides, I now considered myself as bound by the laws of hospitality, to a people who had treated me with so much expense and magnificence. С другой стороны, я считал себя связанным законом гостеприимства с этим народцем, который не пожалел для меня издержек на великолепное угощение. However, in my thoughts I could not sufficiently wonder at the intrepidity of these diminutive mortals, who durst venture to mount and walk upon my body, while one of my hands was at liberty, without trembling at the very sight of so prodigious a creature as I must appear to them. Вместе с тем я не мог достаточно надивиться неустрашимости крошечных созданий, отважившихся взбираться на мое тело и прогуливаться по нему, в то время как одна моя рука была свободна, и не испытывавших трепета при виде такой громадины, какой я должен был им представляться. After some time, when they observed that I made no more demands for meat, there appeared before me a person of high rank from his imperial majesty. Спустя некоторое время, когда они увидели, что я не прошу больше есть, ко мне явилась особа высокого чина от лица его императорского величества. His excellency, having mounted on the small of my right leg, advanced forwards up to my face, with about a dozen of his retinue; and producing his credentials under the signet royal, which he applied close to my eyes, spoke about ten minutes without any signs of anger, but with a kind of determinate resolution, often pointing forwards, which, as I afterwards found, was towards the capital city, about half a mile distant; whither it was agreed by his majesty in council that I must be conveyed. Его превосходительство, взобравшись на нижнюю часть моей правой ноги, направился к моему лицу в сопровождении десятка человек свиты. Он предъявил свои верительные грамоты с королевской печатью, приблизя их к моим глазам, и обратился с речью, которая продолжалась около десяти минут и была произнесена без малейших признаков гнева, но твердо и решительно, причем он часто указывал пальцем вперед, как выяснилось потом, по направлению к столице, находившейся от нас на расстоянии полумили, куда, по постановлению его величества и государственного совета, меня должны были перевезти. I answered in few words, but to no purpose, and made a sign with my hand that was loose, putting it to the other (but over his excellency's head for fear of hurting him or his train) and then to my own head and body, to signify that I desired my liberty. Я ответил в нескольких словах, которые остались непонятыми, так что мне пришлось прибегнуть к помощи жестов: я показал своей свободной рукой на другую руку (но сделал это движение высоко над головой его превосходительства, боясь задеть его или его свиту), затем на голову и тело, давая понять таким образом, чтобы меня освободили. It appeared that he understood me well enough, for he shook his head by way of disapprobation, and held his hand in a posture to show that I must be carried as a prisoner. Вероятно, его превосходительство понял меня достаточно хорошо, потому что, покачав отрицательно головой, жестами пояснил, что я должен быть отвезен в столицу как пленник. However, he made other signs to let me understand that I should have meat and drink enough, and very good treatment. Наряду с этим он делал и другие знаки, давая понять, что меня будут там кормить, поить и вообще обходиться со мной хорошо. Whereupon I once more thought of attempting to break my bonds; but again, when I felt the smart of their arrows upon my face and hands, which were all in blisters, and many of the darts still sticking in them, and observing likewise that the number of my enemies increased, I gave tokens to let them know that they might do with me what they pleased. Тут у меня снова возникло желание попытаться разорвать свои узы; но, чувствуя еще жгучую боль на лице и руках, покрывшихся волдырями, причем много стрел еще торчало в них, и заметив, что число моих неприятелей все время возрастает, я знаками дал понять, что они могут делать со мной все, что им угодно. Upon this, the hurgo and his train withdrew, with much civility and cheerful countenances. Довольные моим согласием, Гурго и его свита любезно раскланялись и удалились с веселыми лицами. Soon after I heard a general shout, with frequent repetitions of the words Peplom selan; and I felt great numbers of people on my left side relaxing the cords to such a degree, that I was able to turn upon my right, and to ease myself with making water; which I very plentifully did, to the great astonishment of the people; who, conjecturing by my motion what I was going to do, immediately opened to the right and left on that side, to avoid the torrent, which fell with such noise and violence from me. Вскоре после этого я услышал общее ликование, среди которого часто повторялись слова: "пеплом селян", и почувствовал, что с левой стороны большая толпа ослабила веревки в такой степени, что я мог повернуться на правую сторону и всласть помочиться; потребность эта была отправлена мной в изобилии, повергшем в великое изумление маленькие создания, которые, догадываясь по моим движениям, что я собираюсь делать, немедленно расступились в обе стороны, чтобы не попасть в поток, извергшийся из меня с большим шумом и силой. But before this, they had daubed my face and both my hands with a sort of ointment, very pleasant to the smell, which, in a few minutes, removed all the smart of their arrows. Еще раньше они помазали мое лицо и руки каким-то составом приятного запаха, который в несколько минут успокоил жгучую боль, причиненную их стрелами. These circumstances, added to the refreshment I had received by their victuals and drink, which were very nourishing, disposed me to sleep. Все это, в соединении с сытным завтраком и прекрасным вином, благотворно подействовало на меня и склонило ко сну. I slept about eight hours, as I was afterwards assured; and it was no wonder, for the physicians, by the emperor's order, had mingled a sleepy potion in the hogsheads of wine. Я проспал, как мне сказали потом, около восьми часов; в этом нет ничего удивительного, так как врачи, по приказанию императора, подмешали сонного питья в бочки с вином. It seems, that upon the first moment I was discovered sleeping on the ground, after my landing, the emperor had early notice of it by an express; and determined in council, that I should be tied in the manner I have related, (which was done in the night while I slept;) that plenty of meat and drink should be sent to me, and a machine prepared to carry me to the capital city. По-видимому, как только туземцы нашли меня спящего на земле после кораблекрушения, они немедленно послали гонца к императору с известием об этом открытии. Тотчас был собран государственный совет и вынесено постановление связать меня вышеописанным способом (что было исполнено ночью, когда я спал), отправить мне в большом количестве еду и питье и приготовить машину для перевозки меня в столицу. This resolution perhaps may appear very bold and dangerous, and I am confident would not be imitated by any prince in Europe on the like occasion. Быть может, такое решение покажется слишком смелым и опасным, и я убежден, что в схожем случае ни один европейский монарх не поступил бы так. However, in my opinion, it was extremely prudent, as well as generous: for, supposing these people had endeavoured to kill me with their spears and arrows, while I was asleep, I should certainly have awaked with the first sense of smart, which might so far have roused my rage and strength, as to have enabled me to break the strings wherewith I was tied; after which, as they were not able to make resistance, so they could expect no mercy. Однако, по-моему, это решение было столь же благоразумно, как и великодушно. В самом деле, допустим, что эти люди попытались бы убить меня своими копьями и стрелами во время моего сна. Что же вышло бы? Почувствовав боль, я, наверное, сразу проснулся бы и в припадке ярости оборвал веревки, которыми был связан, после чего они не могли бы сопротивляться и ожидать от меня пощады. These people are most excellent mathematicians, and arrived to a great perfection in mechanics, by the countenance and encouragement of the emperor, who is a renowned patron of learning. Эти люди - превосходные математики и достигли большого совершенства в механике благодаря поощрениям и поддержке императора, известного покровителя наук. This prince has several machines fixed on wheels, for the carriage of trees and other great weights. У этого монарха есть много машин на колесах для перевозки бревен и других больших тяжестей. He often builds his largest men of war, whereof some are nine feet long, in the woods where the timber grows, and has them carried on these engines three or four hundred yards to the sea. Он часто строит громадные военные корабли, иногда достигающие девяти футов длины, в местах, где растет строевой лес, и оттуда перевозит их на этих машинах за триста или четыреста ярдов к морю. Five hundred carpenters and engineers were immediately set at work to prepare the greatest engine they had. Пятистам плотникам и инженерам было поручено немедленно изготовить самую крупную телегу, какую только им приходилось делать. It was a frame of wood raised three inches from the ground, about seven feet long, and four wide, moving upon twenty-two wheels. Это была деревянная платформа, возвышавшаяся на три дюйма от земли, около семи футов в длину и четырех в ширину, на двадцати двух колесах. The shout I heard was upon the arrival of this engine, which, it seems, set out in four hours after my landing. Услышанные мною восклицания были приветствием народа по случаю прибытия этой телеги, которая была отправлена за мною, кажется, спустя четыре часа после того, как я вышел на берег. It was brought parallel to me, as I lay. Ее поставили возле меня, параллельно моему туловищу. But the principal difficulty was to raise and place me in this vehicle. Главная трудность состояла, однако, в том, чтобы поднять и уложить меня в описанную телегу. Eighty poles, each of one foot high, were erected for this purpose, and very strong cords, of the bigness of packthread, were fastened by hooks to many bandages, which the workmen had girt round my neck, my hands, my body, and my legs. С этой целью были вбиты восемьдесят свай, вышиною в один фут каждая, и приготовлены очень крепкие канаты толщиной в нашу бечевку; канаты эти были прикреплены крючками к многочисленным повязкам, которыми рабочие обвили мою шею, руки, туловище и ноги. Nine hundred of the strongest men were employed to draw up these cords, by many pulleys fastened on the poles; and thus, in less than three hours, I was raised and slung into the engine, and there tied fast. Девятьсот отборных силачей стали тащить за канаты при помощи множества блоков, прикрепленных к сваям, и таким образом меньше чем за три часа меня подняли, положили в телегу и крепко привязали к ней. All this I was told; for, while the operation was performing, I lay in a profound sleep, by the force of that soporiferous medicine infused into my liquor. Все это рассказали мне потом, так как во время этой операции я спал глубоким сном, в который был погружен снотворной микстурой, примешанной к вину. Fifteen hundred of the emperor's largest horses, each about four inches and a half high, were employed to draw me towards the metropolis, which, as I said, was half a mile distant. Полторы тысячи самых крупных лошадей из придворных конюшен, вышиной около четырех с половиной дюймов каждая, понадобилось, чтобы привезти меня в столицу, расположенную, как уже было сказано, на расстоянии полумили от того места, где я лежал. About four hours after we began our journey, I awaked by a very ridiculous accident; for the carriage being stopped a while, to adjust something that was out of order, two or three of the young natives had the curiosity to see how I looked when I was asleep; they climbed up into the engine, and advancing very softly to my face, one of them, an officer in the guards, put the sharp end of his half-pike a good way up into my left nostril, which tickled my nose like a straw, and made me sneeze violently; whereupon they stole off unperceived, and it was three weeks before I knew the cause of my waking so suddenly. Мы были в дороге уже часа четыре, когда я проснулся благодаря весьма забавному случаю. Телега остановилась для какой-то починки; воспользовавшись этим, два или три молодых человека полюбопытствовали посмотреть, каков я, когда сплю; они взобрались на повозку и тихонько прокрались к моему лицу; тут один из них, гвардейский офицер, засунул мне в левую ноздрю острие своей пики; оно защекотало, как соломинка, и я громко чихнул. Испуганные храбрецы мгновенно скрылись, и только через три недели я узнал причину моего внезапного пробуждения. We made a long march the remaining part of the day, and, rested at night with five hundred guards on each side of me, half with torches, and half with bows and arrows, ready to shoot me if I should offer to stir. Весь остаток дня мы провели в дороге; ночью расположились на отдых, и подле меня было поставлено на страже по пятисот гвардейцев с обеих сторон, половина с факелами, а другая половина с луками наготове, чтобы стрелять при первой моей попытке пошевелиться. The next morning at sun-rise we continued our march, and arrived within two hundred yards of the city gates about noon. С восходом солнца мы снова тронулись в путь и к полудню находились в двухстах ярдах от городских ворот. The emperor, and all his court, came out to meet us; but his great officers would by no means suffer his majesty to endanger his person by mounting on my body. Навстречу вышли император и весь его двор, но высшие сановники решительно воспротивились намерению его величества подняться на мое тело, боясь подвергнуть опасности его особу. At the place where the carriage stopped there stood an ancient temple, esteemed to be the largest in the whole kingdom; which, having been polluted some years before by an unnatural murder, was, according to the zeal of those people, looked upon as profane, and therefore had been applied to common use, and all the ornaments and furniture carried away. На площади, где остановилась телега, возвышался древний храм, считавшийся самым обширным во всем королевстве. Несколько лет тому назад храм этот был осквернен зверским убийством, и с тех пор здешнее население, отличающееся большой набожностью, стало смотреть на него как на место, недостойное святыни; вследствие этого он был обращен в общественное здание, из него были вынесены все убранства и утварь. In this edifice it was determined I should lodge. Это здание и было назначено для моего жительства. The great gate fronting to the north was about four feet high, and almost two feet wide, through which I could easily creep. Большая дверь, обращенная на север, имела около четырех футов в вышину и почти два фута в ширину, так что я мог довольно свободно проползать через нее. On each side of the gate was a small window, not above six inches from the ground: into that on the left side, the king's smith conveyed fourscore and eleven chains, like those that hang to a lady's watch in Europe, and almost as large, which were locked to my left leg with six-and-thirty padlocks. По обеим сторонам двери, на расстоянии каких-нибудь шести дюймов от земли, были расположены два маленьких окна; в левое окно придворные кузнецы провели девяносто одну цепочку, вроде тех, что носят с часами наши европейские дамы, и почти такой же величины; цепочки эти были закреплены на моей левой ноге тридцатью шестью висячими замками[16]. Over against this temple, on the other side of the great highway, at twenty feet distance, there was a turret at least five feet high. Против храма, по другую сторону большой дороги, на расстоянии двадцати футов, стояла башня, не менее пяти футов вышины. Here the emperor ascended, with many principal lords of his court, to have an opportunity of viewing me, as I was told, for I could not see them. На эту башню взошел император с множеством придворных, чтобы лучше видеть меня, как мне передавали, потому что сам я не обратил на них внимания. It was reckoned that above a hundred thousand inhabitants came out of the town upon the same errand; and, in spite of my guards, I believe there could not be fewer than ten thousand at several times, who mounted my body by the help of ladders. По произведенным подсчетам, около ста тысяч народа с той же целью покинуло город, и я полагаю, что, невзирая на стражу, не менее десяти тысяч любопытных перебывало на мне в разное время, взбираясь на мое тело по лестницам. But a proclamation was soon issued, to forbid it upon pain of death. Скоро, однако, был издан указ, запрещавший это под страхом смертной казни. When the workmen found it was impossible for me to break loose, they cut all the strings that bound me; whereupon I rose up, with as melancholy a disposition as ever I had in my life. Когда кузнецы нашли, что вырваться мне невозможно, они обрезали связывавшие меня веревки, и я поднялся в таком сумрачном расположении, как никогда в жизни. But the noise and astonishment of the people, at seeing me rise and walk, are not to be expressed. Шум и изумление толпы, увидевшей, как я встал и хожу, не поддаются описанию. The chains that held my left leg were about two yards long, and gave me not only the liberty of walking backwards and forwards in a semicircle, but, being fixed within four inches of the gate, allowed me to creep in, and lie at my full length in the temple. Цепи, приковывавшие мою левую ногу, были около двух ярдов длины и не только давали мне возможность гулять взад и вперед, описывая полукруг, но, будучи укреплены на расстоянии четырех дюймов от двери, позволяли также вползать в храм и ложиться в нем, вытянувшись во весь рост. CHAPTER II. ГЛАВА II The emperor of Lilliput, attended by several of the nobility, comes to see the author in his confinement. Император Лилипутии в сопровождении многочисленных вельмож приходит навестить автора в его заключении. The emperor's person and habit described. Описание наружности и одежды императора. Learned men appointed to teach the author their language. Автору назначают учителей для обучения языку лилипутов. He gains favour by his mild disposition. Своим кротким поведением он добивается благосклонности императора. His pockets are searched, and his sword and pistols taken from him. Обыскивают карманы автора и отбирают у него саблю и пистолеты When I found myself on my feet, I looked about me, and must confess I never beheld a more entertaining prospect. Поднявшись на ноги, я осмотрелся кругом. Должен признаться, что мне никогда не приходилось видеть более привлекательный пейзаж. The country around appeared like a continued garden, and the enclosed fields, which were generally forty feet square, resembled so many beds of flowers. Вся окружающая местность представлялась сплошным садом, а огороженные поля, из которых каждое занимало не более сорока квадратных футов, были похожи на цветочные клумбы. These fields were intermingled with woods of half a stang, [301] and the tallest trees, as I could judge, appeared to be seven feet high. Эти поля чередовались с лесом, вышиной вполстанга, где самые высокие деревья, насколько я мог судить, были не более семи футов. I viewed the town on my left hand, which looked like the painted scene of a city in a theatre. Налево лежал город, имевший вид театральной декорации. I had been for some hours extremely pressed by the necessities of nature; which was no wonder, it being almost two days since I had last disburdened myself. Уже несколько часов меня крайне беспокоила одна естественная потребность, что и неудивительно, так как в последний раз я облегчался почти два дня тому назад. I was under great difficulties between urgency and shame. Чувство стыда сменялось жесточайшими позывами. The best expedient I could think of, was to creep into my house, which I accordingly did; and shutting the gate after me, I went as far as the length of my chain would suffer, and discharged my body of that uneasy load. Самое лучшее, что я мог придумать, было вползти в мой дом; так я и сделал; закрыв за собою двери, я забрался в глубину, насколько позволяли цепочки, и освободил свое тело от беспокоившей его тяжести. But this was the only time I was ever guilty of so uncleanly an action; for which I cannot but hope the candid reader will give some allowance, after he has maturely and impartially considered my case, and the distress I was in. Но это был единственный случай, который может послужить поводом для обвинения меня в нечистоплотности, и я надеюсь на снисхождение беспристрастного читателя, особенно если он зрело и непредубежденно обсудит бедственное положение, в котором я находился. From this time my constant practice was, as soon as I rose, to perform that business in open air, at the full extent of my chain; and due care was taken every morning before company came, that the offensive matter should be carried off in wheel-barrows, by two servants appointed for that purpose. Впоследствии я отправлял означенную потребность рано утром на открытом воздухе, отойдя от храма, насколько позволяли цепочки, причем были приняты должные меры, чтобы двое назначенных для этой цели слуг увозили в тачках зловонное вещество до прихода ко мне гостей. I would not have dwelt so long upon a circumstance that, perhaps, at first sight, may appear not very momentous, if I had not thought it necessary to justify my character, in point of cleanliness, to the world; which, I am told, some of my maligners have been pleased, upon this and other occasions, to call in question. Я бы не останавливался так долго на предмете, с первого взгляда как будто неважном, если бы не считал необходимым публично оправдаться по части чистоплотности, которую, как мне известно, некоторым моим недоброжелателям угодно было, ссылаясь на этот и другие случаи, подвергать сомнению. When this adventure was at an end, I came back out of my house, having occasion for fresh air. Покончив с этим делом, я вышел на улицу подышать свежим воздухом. The emperor was already descended from the tower, and advancing on horseback towards me, which had like to have cost him dear; for the beast, though very well trained, yet wholly unused to such a sight, which appeared as if a mountain moved before him, reared up on its hinder feet: but that prince, who is an excellent horseman, kept his seat, till his attendants ran in, and held the bridle, while his majesty had time to dismount. Император уже спустился с башни и направлялся ко мне верхом на лошади. Эта смелость едва не обошлась ему очень дорого. Дело в том, что хотя его лошадь была прекрасно тренирована, но при таком необычайном зрелище - как если бы гора двинулась перед ней - взвилась на дыбы. Однако император, будучи превосходным наездником, удержался в седле, пока не подоспели слуги, которые, схватив коня под уздцы, помогли его величеству сойти. When he alighted, he surveyed me round with great admiration; but kept beyond the length of my chain. Сойдя с лошади, он с большим удивлением осмотрел меня со всех сторон, держась, однако, за пределами длины приковывавших меня цепочек. He ordered his cooks and butlers, who were already prepared, to give me victuals and drink, which they pushed forward in a sort of vehicles upon wheels, till I could reach them. Он приказал своим поварам и дворецким, стоявшим наготове, подать мне есть и пить, и те подкатили ко мне провизию и вино в особых тележках на такое расстояние, чтобы я мог достать их. I took these vehicles and soon emptied them all; twenty of them were filled with meat, and ten with liquor; each of the former afforded me two or three good mouthfuls; and I emptied the liquor of ten vessels, which was contained in earthen vials, into one vehicle, drinking it off at a draught; and so I did with the rest. Я брал их и быстро опорожнял; в двадцати таких тележках находились кушанья, а в десяти напитки. Каждая тележка с провизией уничтожалась мной в два или три глотка, а что касается вина, то я вылил содержимое десяти глиняных фляжек в одну повозочку и разом осушил ее; так же я поступил и с остальным вином. The empress, and young princes of the blood of both sexes, attended by many ladies, sat at some distance in their chairs; but upon the accident that happened to the emperor's horse, they alighted, and came near his person, which I am now going to describe. Императрица, молодые принцы и принцессы крови вместе с придворными дамами сидели в креслах на некотором расстоянии, но после приключения с лошадью императора все они встали и подошли к его особе, которую я хочу теперь описать. He is taller by almost the breadth of my nail, than any of his court; which alone is enough to strike an awe into the beholders. Ростом он почти на мой ноготь выше всех своих придворных[17]; одного этого совершенно достаточно, чтобы внушать почтительный страх. His features are strong and masculine, with an Austrian lip and arched nose, his complexion olive, his countenance erect, his body and limbs well proportioned, all his motions graceful, and his deportment majestic. Черты лица его резкие и мужественные, губы австрийские, нос орлиный, цвет лица оливковый, стан прямой, туловище, руки и ноги пропорциональные, движения грациозные, осанка величественная[18]. He was then past his prime, being twenty-eight years and three quarters old, of which he had reigned about seven in great felicity, and generally victorious. Он уже не первой молодости - ему двадцать восемь лет и девять месяцев, и семь из них он царствует, окруженный благополучием, и большей частью победоносно. For the better convenience of beholding him, I lay on my side, so that my face was parallel to his, and he stood but three yards off: however, I have had him since many times in my hand, and therefore cannot be deceived in the description. Чтобы лучше рассмотреть его величество, я лег на бок, так чтобы мое лицо пришлось как раз против него, причем он стоял на расстоянии всего трех ярдов от меня; кроме того, впоследствии я несколько раз брал его на руки и потому не могу ошибиться в его описании. His dress was very plain and simple, and the fashion of it between the Asiatic and the European; but he had on his head a light helmet of gold, adorned with jewels, and a plume on the crest. Одежда императора была очень скромная и простая, фасон - нечто среднее между азиатским и европейским, но на голове надет был легкий золотой шлем, украшенный драгоценными камнями и пером на верхушке. He held his sword drawn in his hand to defend himself, if I should happen to break loose; it was almost three inches long; the hilt and scabbard were gold enriched with diamonds. Он держал в руке обнаженную шпагу для защиты, на случай если бы я разорвал цепь; шпага эта была длиною около трех дюймов, ее золотой эфес и ножны украшены бриллиантами. His voice was shrill, but very clear and articulate; and I could distinctly hear it when I stood up. Г олос его величества пронзительный, но чистый и до такой степени внятный, что даже стоя я мог отчетливо его слышать. The ladies and courtiers were all most magnificently clad; so that the spot they stood upon seemed to resemble a petticoat spread upon the ground, embroidered with figures of gold and silver. Дамы и придворные все были великолепно одеты, так что занимаемое ими место было похоже на разостланную юбку, вышитую золотыми и серебряными узорами. His imperial majesty spoke often to me, and I returned answers: but neither of us could understand a syllable. Его императорское величество часто обращался ко мне с вопросами, на которые я отвечал ему, но ни он, ни я не понимали ни слова из того, что говорили друг другу. There were several of his priests and lawyers present (as I conjectured by their habits), who were commanded to address themselves to me; and I spoke to them in as many languages as I had the least smattering of, which were High and Low Dutch, Latin, French, Spanish, Italian, and Lingua Franca, but all to no purpose. Здесь же находились священники и юристы (как я заключил по их костюму), которым было приказано вступить со мною в разговор; я, в свою очередь, заговаривал с ними на разных языках, с которыми был хотя бы немного знаком: по-немецки, по-голландски, по-латыни, по-французски, по-испански, по-итальянски и на лингва франка[19], но все это не привело ни к чему. After about two hours the court retired, and I was left with a strong guard, to prevent the impertinence, and probably the malice of the rabble, who were very impatient to crowd about me as near as they durst; and some of them had the impudence to shoot their arrows at me, as I sat on the ground by the door of my house, whereof one very narrowly missed my left eye. Спустя два часа двор удалился, и я был оставлен под сильным караулом - для охраны от дерзких и, может быть, даже злобных выходок черни, которая настойчиво стремилась протискаться поближе ко мне, насколько у ней хватало смелости; у некоторых достало даже бесстыдства пустить в меня несколько стрел в то время, как я сидел на земле у дверей моего дома; одна из них едва не угодила мне в левый глаз. But the colonel ordered six of the ringleaders to be seized, and thought no punishment so proper as to deliver them bound into my hands; which some of his soldiers accordingly did, pushing them forward with the butt-ends of their pikes into my reach. I took them all in my right hand, put five of them into my coat-pocket; and as to the sixth, I made a countenance as if I would eat him alive. Однако полковник приказал схватить шестерых зачинщиков и решил, что самым лучшим наказанием для них будет связать и отдать в мои руки. Солдаты так и сделали, подталкивая ко мне озорников тупыми концами пик; я сгреб их всех в правую руку и пятерых положил в карман камзола; что же касается шестого, то я сделал вид, будто хочу съесть его живьем. The poor man squalled terribly, and the colonel and his officers were in much pain, especially when they saw me take out my penknife: but I soon put them out of fear; for, looking mildly, and immediately cutting the strings he was bound with, I set him gently on the ground, and away he ran. Бедный человечек отчаянно завизжал, а полковник и офицеры пришли в сильное беспокойство, когда увидели, что я вынул из кармана перочинный нож. Но скоро я успокоил их: ласково глядя на моего пленника, я разрезал связывавшие его веревки и осторожно поставил на землю; он мигом убежал. I treated the rest in the same manner, taking them one by one out of my pocket; and I observed both the soldiers and people were highly delighted at this mark of my clemency, which was represented very much to my advantage at court. Точно так же я поступил и с остальными, вынимая их по одному из кармана. И я увидел, что солдаты и народ остались очень довольны моим милосердием, о котором в очень выгодном для меня свете было доложено при дворе. Towards night I got with some difficulty into my house, where I lay on the ground, and continued to do so about a fortnight; during which time, the emperor gave orders to have a bed prepared for me. С наступлением ночи я не без затруднений вошел в свой дом и лег спать на голой земле. Таким образом я проводил ночи около двух недель, в течение которых по приказанию императора для меня была изготовлена постель. Six hundred beds of the common measure were brought in carriages, and worked up in my house; a hundred and fifty of their beds, sewn together, made up the breadth and length; and these were four double: which, however, kept me but very indifferently from the hardness of the floor, that was of smooth stone. Были привезены шестьсот матрасов обыкновенной величины, и в моем доме началась работа: сто пятьдесят штук были сшиты вместе, и так образовался один матрас, подходящий для меня в длину и ширину; четыре таких матраса положили один на другой, но твердый пол из гладкого камня, на котором я спал, стал от этого не намного мягче. By the same computation, they provided me with sheets, blankets, and coverlets, tolerable enough for one who had been so long inured to hardships. По такому же расчету были изготовлены простыни, одеяла и покрывала, достаточно сносные для человека, давно привыкшего к лишениям. As the news of my arrival spread through the kingdom, it brought prodigious numbers of rich, idle, and curious people to see me; so that the villages were almost emptied; and great neglect of tillage and household affairs must have ensued, if his imperial majesty had not provided, by several proclamations and orders of state, against this inconveniency. Едва весть о моем прибытии разнеслась по королевству, как отовсюду начали стекаться, чтобы посмотреть на меня, толпы богатых, досужих и любопытных людей. Деревни почти опустели, отчего последовал бы большой ущерб для земледелия и домашнего хозяйства, если бы своевременные распоряжения его величества не предупредили бедствия. He directed that those who had already beheld me should return home, and not presume to come within fifty yards of my house, without license from the court; whereby the secretaries of state got considerable fees. Он повелел тем, кто меня уже видел, возвратиться домой и не приближаться к моему помещению ближе чем на пятьдесят ярдов без особенного на то разрешения двора, что принесло министрам большой доход. In the mean time the emperor held frequent councils, to debate what course should be taken with me; and I was afterwards assured by a particular friend, a person of great quality, who was as much in the secret as any, that the court was under many difficulties concerning me. Между тем император держал частые советы, на которых обсуждался вопрос, как поступить со мной. Позднее я узнал от одного моего близкого друга, особы весьма знатной и достаточно посвященной в государственные тайны, что двор находился в большом затруднении относительно меня. They apprehended my breaking loose; that my diet would be very expensive, and might cause a famine. С одной стороны, боялись, чтобы я не разорвал цепи; с другой - возникло опасение, что мое содержание окажется слишком дорогим и может вызвать в стране голод. Sometimes they determined to starve me; or at least to shoot me in the face and hands with poisoned arrows, which would soon despatch me; but again they considered, that the stench of so large a carcass might produce a plague in the metropolis, and probably spread through the whole kingdom. Иногда останавливались на мысли уморить меня или, по крайней мере, засыпать мое лицо и руки отравленными стрелами, чтобы скорее отправить на тот свет; но потом принимали в расчет, что разложение такого громадного трупа может вызвать чуму в столице и во всем королевстве. In the midst of these consultations, several officers of the army went to the door of the great council-chamber, and two of them being admitted, gave an account of my behaviour to the six criminals above-mentioned; which made so favourable an impression in the breast of his majesty and the whole board, in my behalf, that an imperial commission was issued out, obliging all the villages, nine hundred yards round the city, to deliver in every morning six beeves, forty sheep, and other victuals for my sustenance; together with a proportionable quantity of bread, and wine, and other liquors; for the due payment of which, his majesty gave assignments upon his treasury:-for this prince lives chiefly upon his own demesnes; seldom, except upon great occasions, raising any subsidies upon his subjects, who are bound to attend him in his wars at their own expense. В разгар этих совещаний у дверей большой залы совета собралось несколько офицеров, и двое из них, будучи допущены в собрание, представили подробный доклад о моем поступке с шестью упомянутыми озорниками. Это произвело такое благоприятное впечатление на его величество и весь государственный совет, что немедленно был издан указ императора, обязывавший все деревни, находящиеся в пределах девятисот ярдов от столицы, доставлять каждое утро по шести быков, сорока баранов и другой провизии для моего стола, вместе с соответствующим количеством хлеба, вина и других напитков, по установленной таксе и за счет сумм, ассигнованных с этой целью из собственной казны его величества. Нужно заметить, что этот монарх живет главным образом на доходы от своих личных имений и весьма редко, в самых исключительных случаях, обращается за субсидией к подданным[20], которые зато обязаны по его требованию являться на войну в собственном вооружении. An establishment was also made of six hundred persons to be my domestics, who had board-wages allowed for their maintenance, and tents built for them very conveniently on each side of my door. Кроме того, при мне учредили штат прислуги в шестьсот человек, для которого были отпущены харчевые деньги и построены по обеим сторонам моей двери удобные палатки. It was likewise ordered, that three hundred tailors should make me a suit of clothes, after the fashion of the country; that six of his majesty's greatest scholars should be employed to instruct me in their language; and lastly, that the emperor's horses, and those of the nobility and troops of guards, should be frequently exercised in my sight, to accustom themselves to me. Равным образом отдан был приказ, чтобы триста портных сшили для меня костюм местного фасона; чтобы шестеро величайших ученых его величества занялись обучением меня местному языку и, наконец, чтобы возможно чаще производились в моем присутствии упражнения на лошадях, принадлежащих императору, придворным и гвардии, с целью приучить их ко мне. All these orders were duly put in execution; and in about three weeks I made a great progress in learning their language; during which time the emperor frequently honoured me with his visits, and was pleased to assist my masters in teaching me. Все эти приказы были должным образом исполнены, и спустя три недели я сделал большие успехи в изучении лилипутского языка. В течение этого времени император часто удостаивал меня своим посещением и милостиво помогал моим наставникам обучать меня. We began already to converse together in some sort; and the first words I learnt, were to express my desire "that he would please give me my liberty;" which I every day repeated on my knees. Мы уже могли объясняться друг с другом, и первые слова, которые я выучил, выражали желание, чтобы его величество соизволил даровать мне свободу; слова эти я ежедневно на коленях повторял императору. His answer, as I could comprehend it, was, "that this must be a work of time, not to be thought on without the advice of his council, and that first I must lumos kelmin pesso desmar lon emposo;" that is, swear a peace with him and his kingdom. В ответ на мою просьбу император, насколько я мог понять его, говорил, что освобождение есть дело времени, что оно не может быть даровано без согласия государственного совета и что прежде я должен "люмоз кельмин пессо деемарлон эмпозо", то есть дать клятву сохранять мир с ним и его империей. However, that I should be used with all kindness. And he advised me to "acquire, by my patience and discreet behaviour, the good opinion of himself and his subjects." Впрочем, обхождение со мной будет самое любезное; и император советовал терпением и скромностью заслужить доброе к себе отношение как его, так и его подданных. He desired "I would not take it ill, if he gave orders to certain proper officers to search me; for probably I might carry about me several weapons, which must needs be dangerous things, if they answered the bulk of so prodigious a person." Он просил меня не обижаться, если он отдаст приказание особым чиновникам обыскать меня[21], так как он полагает, что на мне есть оружие, которое должно быть очень опасным, если соответствует огромным размерам моего тела. I said, "His majesty should be satisfied; for I was ready to strip myself, and turn up my pockets before him." Я просил его величество быть спокойным на этот счет, заявив, что готов раздеться и вывернуть карманы в его присутствии. This I delivered part in words, and part in signs. Все это я объяснил частью словами, частью знаками. He replied, "that, by the laws of the kingdom, I must be searched by two of his officers; that he knew this could not be done without my consent and assistance; and he had so good an opinion of my generosity and justice, as to trust their persons in my hands; that whatever they took from me, should be returned when I left the country, or paid for at the rate which I would set upon them." Император ответил мне, что по законам империи обыск должен быть произведен двумя его чиновниками; что понимает, что это требование закона не может быть осуществлено без моего согласия и моей помощи; что, будучи высокого мнения о моем великодушии и справедливости, он спокойно передаст этих чиновников в мои руки; что вещи, отобранные ими, будут возвращены мне, если я покину эту страну, или же мне будет за них заплачено, сколько я сам назначу. I took up the two officers in my hands, put them first into my coat-pockets, and then into every other pocket about me, except my two fobs, and another secret pocket, which I had no mind should be searched, wherein I had some little necessaries that were of no consequence to any but myself. Я взял обоих чиновников в руки и положил их сначала в карманы камзола, а потом во все другие, кроме двух часовых и одного потайного, которого я не хотел показывать, потому что в нем было несколько мелочей, никому, кроме меня, не нужных. In one of my fobs there was a silver watch, and in the other a small quantity of gold in a purse. В часовых карманах лежали: в одном серебряные часы, а в другом кошелек с несколькими золотыми. These gentlemen, having pen, ink, and paper, about them, made an exact inventory of every thing they saw; and when they had done, desired I would set them down, that they might deliver it to the emperor. Господа эти имели при себе бумагу, перо и чернила и составили подробную опись всему, что нашли[22]. Когда опись была закончена, они попросили меня высадить их на землю, чтобы они могли представить ее императору. This inventory I afterwards translated into English, and is, word for word, as follows: Позднее я перевел эту опись на английский язык. Вот она слово в слово: "Imprimis: In the right coat-pocket of the great man-mountain" (for so I interpret the words quinbus flestrin,) "after the strictest search, we found only one great piece of coarse-cloth, large enough to be a foot-cloth for your majesty's chief room of state. Во-первых, в правом кармане камзола великого Человека Горы (так я передаю слова Куинбус Флестрин), после тщательнейшего осмотра, мы нашли только большой кусок грубого холста, который по своим размерам мог бы служить ковром для главной парадной залы дворца Вашего Величества. In the left pocket we saw a huge silver chest, with a cover of the same metal, which we, the searchers, were not able to lift. В левом кармане мы увидели громадный серебряный сундук с крышкой из того же металла, которую мы, досмотрщики, не могли поднять. We desired it should be opened, and one of us stepping into it, found himself up to the mid leg in a sort of dust, some part whereof flying up to our faces set us both a sneezing for several times together. Когда, по нашему требованию, сундук был открыт и один из нас вошел туда, то он по колени погрузился в какую-то пыль, часть которой, поднявшись до наших лиц, заставила нас обоих несколько раз громко чихнуть. In his right waistcoat-pocket we found a prodigious bundle of white thin substances, folded one over another, about the bigness of three men, tied with a strong cable, and marked with black figures; which we humbly conceive to be writings, every letter almost half as large as the palm of our hands. В правом кармане жилета мы нашли громадную кипу тонких белых субстанций, сложенных одна на другую; кипа эта, толщиною в три человека, перевязана прочными канатами и испещрена черными знаками, которые, по скромному нашему предположению, суть не что иное, как письмена, каждая буква которых равняется половине нашей ладони. In the left there was a sort of engine, from the back of which were extended twenty long poles, resembling the pallisados before your majesty's court: wherewith we conjecture the man-mountain combs his head; for we did not always trouble him with questions, because we found it a great difficulty to make him understand us. В левом жилетном кармане оказался инструмент, к спинке которого прикреплены двадцать длинных жердей, напоминающих частокол перед двором Вашего Величества; по нашему предположению, этим инструментом Человек Гора расчесывает свои волосы, но это только предположение: мы не всегда тревожим его расспросами, потому что нам было очень трудно объясняться с ним. In the large pocket, on the right side of his middle cover" (so I translate the word ranfulo, by which they meant my breeches,) "we saw a hollow pillar of iron, about the length of a man, fastened to a strong piece of timber larger than the pillar; and upon one side of the pillar, were huge pieces of iron sticking out, cut into strange figures, which we know not what to make of. В большом кармане с правой стороны среднего чехла (как я перевожу слово "ранфуло", под которым они разумели штаны) мы увидели полый железный столб, длиною в рост человека, прикрепленный к крепкому куску дерева, более крупному по размерам, чем сам столб; с одной стороны столба торчат большие куски железа, весьма странной формы, назначения которых мы не могли определить. In the left pocket, another engine of the same kind. Подобная же машина найдена нами и в левом кармане. In the smaller pocket on the right side, were several round flat pieces of white and red metal, of different bulk; some of the white, which seemed to be silver, were so large and heavy, that my comrade and I could hardly lift them. В меньшем кармане с правой стороны оказалось несколько плоских дисков из белого и красного металла, различной величины; некоторые белые диски, по-видимому серебряные, так велики и тяжелы, что мы вдвоем едва могли поднять их. In the left pocket were two black pillars irregularly shaped: we could not, without difficulty, reach the top of them, as we stood at the bottom of his pocket. В левом кармане мы нашли две черные колонны неправильной формы; стоя на дне кармана, мы только с большим трудом могли достать их верхушку. One of them was covered, and seemed all of a piece: but at the upper end of the other there appeared a white round substance, about twice the bigness of our heads. Одна из колонн заключена в покрышке и состоит из цельного материала, но на верхнем конце другой есть какое-то круглое белое тело, вдвое больше нашей головы. Within each of these was enclosed a prodigious plate of steel; which, by our orders, we obliged him to show us, because we apprehended they might be dangerous engines. В каждой колонне заключена огромная стальная пластина; полагая, что это опасные орудия, мы потребовали у Человека Горы объяснить их употребление. He took them out of their cases, and told us, that in his own country his practice was to shave his beard with one of these, and cut his meat with the other. Вынув оба орудия из футляра, он сказал, что в его стране одним из них бреют бороду, а другим режут мясо. There were two pockets which we could not enter: these he called his fobs; they were two large slits cut into the top of his middle cover, but squeezed close by the pressure of his belly. Кроме того, на Человеке Г оре мы нашли еще два кармана, куда не могли войти. Эти карманы он называет часовыми; они представляют две широких щели, прорезанных в верхней части его среднего чехла, а потому сильно сжатых давлением его брюха. Out of the right fob hung a great silver chain, with a wonderful kind of engine at the bottom. Из правого кармана спускается большая серебряная цепь с диковинной машиной, лежащей на дне кармана. We directed him to draw out whatever was at the end of that chain; which appeared to be a globe, half silver, and half of some transparent metal; for, on the transparent side, we saw certain strange figures circularly drawn, and thought we could touch them, till we found our fingers stopped by the lucid substance. Мы приказали ему вынуть все, что было прикреплено к этой цепи; вынутый предмет оказался похожим на шар, одна половина которого сделана из серебра, а другая из какого-то прозрачного металла; когда мы, заметя на этой стороне шара какие-то странные знаки, расположенные по окружности, попробовали прикоснуться к ним, то пальцы наши уперлись в это прозрачное вещество. He put this engine into our ears, which made an incessant noise, like that of a water-mill: and we conjecture it is either some unknown animal, or the god that he worships; but we are more inclined to the latter opinion, because he assured us, (if we understood him right, for he expressed himself very imperfectly) that he seldom did any thing without consulting it. Человек Гора приблизил эту машину к нашим ушам; тогда мы услышали непрерывный шум, похожий на шум колеса водяной мельницы. Мы полагаем, что это либо неизвестное нам животное, либо почитаемое им божество. Но мы более склоняемся к последнему мнению, потому что, по его уверениям (если мы правильно поняли объяснение Человека Горы, который очень плохо говорит на нашем языке), он редко делает что-нибудь, не советуясь с ним. He called it his oracle, and said, it pointed out the time for every action of his life. Этот предмет он называет своим оракулом и говорит, что он указывает время каждого шага его жизни. From the left fob he took out a net almost large enough for a fisherman, but contrived to open and shut like a purse, and served him for the same use: we found therein several massy pieces of yellow metal, which, if they be real gold, must be of immense value. Из левого часового кармана Человек Г ора вынул сеть почти такой же величины, как рыболовная, но устроенную так, что она может закрываться и открываться наподобие кошелька, чем она и служит ему; в сети мы нашли несколько массивных кусков желтого металла, и если это настоящее золото, то оно должно представлять огромную ценность. "Having thus, in obedience to your majesty's commands, diligently searched all his pockets, we observed a girdle about his waist made of the hide of some prodigious animal, from which, on the left side, hung a sword of the length of five men; and on the right, a bag or pouch divided into two cells, each cell capable of holding three of your majesty's subjects. Таким образом, во исполнение повеления Вашего Величества, тщательно осмотрев все карманы Человека Г оры, мы перешли к дальнейшему обследованию и открыли на нем пояс, сделанный из кожи какого-то громадного животного; на этом поясе с левой стороны висит сабля, длиною в пять раз более среднего человеческого роста, а с правой - сумка или мешок, разделенный на два отделения, из коих в каждом можно поместить трех подданных Вашего Величества. In one of these cells were several globes, or balls, of a most ponderous metal, about the bigness of our heads, and requiring a strong hand to lift them: the other cell contained a heap of certain black grains, but of no great bulk or weight, for we could hold above fifty of them in the palms of our hands. Мы нашли в одном отделении сумки множество шаров из крайне тяжелого металла; каждый шар, будучи величиной почти с нашу голову, требует большой силы, чтобы поднять его; в другом отделении лежала кучка каких-то черных зерен не очень большого объема и веса: мы могли поместить на ладони до пятидесяти таких зерен. "This is an exact inventory of what we found about the body of the man-mountain, who used us with great civility, and due respect to your majesty's commission. Такова точная опись найденного нами при обыске Человека Горы, который держал себя вежливо и с подобающим почтением к исполнителям приказаний Вашего Величества. Signed and sealed on the fourth day of the eighty-ninth moon of your majesty's auspicious reign. Скреплено подписью и приложением печати в четвертый день восемьдесят девятой луны благополучного царствования Вашего Величества. Clefrin Frelock, Marsi Frelock." Клефрин Фрелок, Марси Фрелок When this inventory was read over to the emperor, he directed me, although in very gentle terms, to deliver up the several particulars. Когда эта опись была прочитана императору, его величество потребовал, хотя и в самой деликатной форме, чтобы я отдал некоторые перечисленные в ней предметы. He first called for my scimitar, which I took out, scabbard and all. Прежде всего он предложил вручить ему саблю, которую я снял вместе с ножнами и со всем, что было при ней. In the mean time he ordered three thousand of his choicest troops (who then attended him) to surround me at a distance, with their bows and arrows just ready to discharge; but I did not observe it, for mine eyes were wholly fixed upon his majesty. Тем временем император приказал трем тысячам отборных войск (которые в этот день несли охрану его величества) окружить меня на известном расстоянии и держать на прицеле лука, чего я, впрочем, не заметил, так как глаза мои были устремлены на его величество. He then desired me to draw my scimitar, which, although it had got some rust by the sea water, was, in most parts, exceeding bright. Император пожелал, чтобы я обнажил саблю, которая хотя местами и заржавела от морской воды, но все-таки ярко блестела. I did so, and immediately all the troops gave a shout between terror and surprise; for the sun shone clear, and the reflection dazzled their eyes, as I waved the scimitar to and fro in my hand. Я повиновался, и в тот же момент все солдаты испустили крик ужаса и удивления: отражавшиеся на стали лучи солнца ослепляли их, когда я размахивал саблей из стороны в сторону. His majesty, who is a most magnanimous prince, was less daunted than I could expect: he ordered me to return it into the scabbard, and cast it on the ground as gently as I could, about six feet from the end of my chain. Его величество, храбрейший из монархов, испугался меньше, чем я мог ожидать. Он приказал мне вложить оружие в ножны и возможно осторожнее бросить его на землю футов на шесть от конца моей цепи. The next thing he demanded was one of the hollow iron pillars; by which he meant my pocket pistols. Затем он потребовал показать один из полых железных столбов, под которыми он разумел мои карманные пистолеты. I drew it out, and at his desire, as well as I could, expressed to him the use of it; and charging it only with powder, which, by the closeness of my pouch, happened to escape wetting in the sea (an inconvenience against which all prudent mariners take special care to provide,) I first cautioned the emperor not to be afraid, and then I let it off in the air. Я вынул пистолет и, по просьбе императора, растолковал, как мог, его употребление; затем, зарядив его только порохом, который благодаря герметически закрытой пороховнице оказался совершенно сухим (все предусмотрительные моряки принимают на этот счет особые меры предосторожности), я предупредил императора, чтобы он не испугался, и выстрелил в воздух. The astonishment here was much greater than at the sight of my scimitar. На этот раз удивление было гораздо сильнее, чем при виде моей сабли. Hundreds fell down as if they had been struck dead; and even the emperor, although he stood his ground, could not recover himself for some time. Сотни человек попадали, как бы пораженные насмерть, и даже сам император, хотя и устоял на ногах, некоторое время не мог прийти в себя. I delivered up both my pistols in the same manner as I had done my scimitar, and then my pouch of powder and bullets; begging him that the former might be kept from fire, for it would kindle with the smallest spark, and blow up his imperial palace into the air. Я отдал оба пистолета тем же способом, что и саблю, и так же поступил с пулями и порохом, но просил его величество держать последний подальше от огня, так как от малейшей искры он может воспламениться и взорвать на воздух императорский дворец. I likewise delivered up my watch, which the emperor was very curious to see, and commanded two of his tallest yeomen of the guards to bear it on a pole upon their shoulders, as draymen in England do a barrel of ale. Равным образом я отдал часы, которые император осмотрел с большим любопытством и приказал двум самым дюжим гвардейцам унести их, надев на шест и положив шест на плечи, вроде того как носильщики в Англии таскают бочонки с элем. He was amazed at the continual noise it made, and the motion of the minute-hand, which he could easily discern; for their sight is much more acute than ours: he asked the opinions of his learned men about it, which were various and remote, as the reader may well imagine without my repeating; although indeed I could not very perfectly understand them. I then gave up my silver and copper money, my purse, with nine large pieces of gold, and some smaller ones; my knife and razor, my comb and silver snuff-box, my handkerchief and journal-book. Всего более поразили императора непрерывный шум часового механизма и движение минутной стрелки, которое ему было хорошо видно, потому что лилипуты обладают более острым зрением, чем мы. Он предложил ученым высказать свое мнение относительно этой машины, но читатель и сам догадается, что ученые не пришли ни к какому единодушному заключению, и все их предположения, которых, впрочем, я хорошенько не понял, были весьма далеки от истины; затем я сдал серебряные и медные деньги, кошелек с десятью крупными и несколькими мелкими золотыми монетами, нож, бритву, гребень, серебряную табакерку, носовой платок и записную книжку. My scimitar, pistols, and pouch, were conveyed in carriages to his majesty's stores; but the rest of my goods were returned me. Сабля, пистолеты и сумка с порохом и пулями были отправлены на телегах в арсенал его величества, остальные вещи возвращены мне. I had as I before observed, one private pocket, which escaped their search, wherein there was a pair of spectacles (which I sometimes use for the weakness of mine eyes,) a pocket perspective, and some other little conveniences; which, being of no consequence to the emperor, I did not think myself bound in honour to discover, and I apprehended they might be lost or spoiled if I ventured them out of my possession. Я уже сказал выше, что у меня был секретный карман, которого не обнаружили мои сыщики; в нем лежали очки (благодаря слабому зрению я иногда пользуюсь ими), карманная подзорная труба и несколько других мелочей. Так как эти вещи не представляли никакого интереса для императора, то я не считал долгом чести заявлять о них, тем более что боялся, как бы они не были потеряны или попорчены, если бы попали в чужие руки. CHAPTER III. ГЛАВА III The author diverts the emperor, and his nobility of both sexes, in a very uncommon manner. Автор весьма оригинально развлекает императора, придворных дам и кавалеров. The diversions of the court of Lilliput described. Описание развлечений при дворе в Лилипутии. The author has his liberty granted him upon certain conditions. Автору на определенных условиях даруется свобода My gentleness and good behaviour had gained so far on the emperor and his court, and indeed upon the army and people in general, that I began to conceive hopes of getting my liberty in a short time. Моя кротость и доброе поведение до такой степени примирили со мной императора, двор, армию и вообще весь народ, что я начал питать надежду на скорое получение свободы. I took all possible methods to cultivate this favourable disposition. Я всячески старался укрепить это благоприятное расположение. The natives came, by degrees, to be less apprehensive of any danger from me. Население постепенно привыкло ко мне и стало меньше меня бояться. I would sometimes lie down, and let five or six of them dance on my hand; and at last the boys and girls would venture to come and play at hide-and-seek in my hair. Иногда я ложился на землю и позволял пятерым или шестерым лилипутам плясать на моей руке. Под конец даже дети отваживались играть в прятки в моих волосах. I had now made a good progress in understanding and speaking the language. Я научился довольно сносно понимать и говорить на их языке. The emperor had a mind one day to entertain me with several of the country shows, wherein they exceed all nations I have known, both for dexterity and magnificence. Однажды императору пришла мысль развлечь меня акробатическими представлениями, в которых лилипуты своею ловкостью и великолепием превосходят другие известные мне народы. I was diverted with none so much as that of the rope-dancers, performed upon a slender white thread, extended about two feet, and twelve inches from the ground. Но ничто меня так не позабавило, как упражнения канатных плясунов, совершаемые на тонких белых нитках длиною в два фута, натянутых на высоте двенадцати дюймов от земли. Upon which I shall desire liberty, with the reader's patience, to enlarge a little. На этом предмете я хочу остановиться несколько подробнее и попрошу у читателя немного терпения. This diversion is only practised by those persons who are candidates for great employments, and high favour at court. Эти упражнения производятся только лицами, которые состоят в кандидатах на высокие должности и ищут благоволения двора. They are trained in this art from their youth, and are not always of noble birth, or liberal education. Они смолоду тренированы в этом искусстве и не всегда отличаются благородным происхождением или широким образованием. When a great office is vacant, either by death or disgrace (which often happens,) five or six of those candidates petition the emperor to entertain his majesty and the court with a dance on the rope; and whoever jumps the highest, without falling, succeeds in the office. Когда открывается вакансия на высокую должность, вследствие смерти или опалы (что случается часто), пять или шесть таких соискателей подают прошение императору разрешить им развлечь его императорское величество и двор танцами на канате; и кто прыгнет выше всех, не упавши, получает вакантную должность. Very often the chief ministers themselves are commanded to show their skill, and to convince the emperor that they have not lost their faculty. Весьма часто даже первые министры получают приказ показать свою ловкость и засвидетельствовать перед императором, что они не утратили своих способностей. Flimnap, the treasurer, is allowed to cut a caper on the straight rope, at least an inch higher than any other lord in the whole empire. Флимнап, канцлер казначейства, пользуется известностью человека, совершившего прыжок на туго натянутом канате, по крайней мере, на дюйм выше, чем какой удавался когда-нибудь другому сановнику во всей империи. I have seen him do the summerset several times together, upon a trencher fixed on a rope which is no thicker than a common packthread in England. Мне пришлось видеть, как он кувыркался несколько раз сряду на небольшой доске, прикрепленной к канату толщиною не более обыкновенной английской бечевки. My friend Reldresal, principal secretary for private affairs, is, in my opinion, if I am not partial, the second after the treasurer; the rest of the great officers are much upon a par. Мой друг Рельдресель, главный секретарь тайного совета, по моему мнению, - если только моя дружба к нему не ослепляет меня, - может занять в этом отношении второе место после канцлера казначейства. Остальные сановники стоят почти на одном уровне в означенном искусстве[23]. These diversions are often attended with fatal accidents, whereof great numbers are on record. Эти развлечения часто сопровождаются несчастьями, память о которых сохраняет история. I myself have seen two or three candidates break a limb. Я сам видел, как два или три соискателя причинили себе увечья. But the danger is much greater, when the ministers themselves are commanded to show their dexterity; for, by contending to excel themselves and their fellows, they strain so far that there is hardly one of them who has not received a fall, and some of them two or three. Но опасность увеличивается еще более, когда сами министры получают повеление показать свою ловкость. Ибо, стремясь превзойти самих себя и своих соперников, они проявляют такое усердие, что редко кто из них не срывается и не падает, иногда даже раза по два и по три. I was assured that, a year or two before my arrival, Flimnap would infallibly have broke his neck, if one of the king's cushions, that accidentally lay on the ground, had not weakened the force of his fall. Меня уверяли, что за год или за два до моего прибытия Флимнап непременно сломал бы себе шею, если бы одна из королевских подушек, случайно лежавшая на полу, не смягчила удара от его падения[24]. There is likewise another diversion, which is only shown before the emperor and empress, and first minister, upon particular occasions. Кроме того, в особых случаях здесь устраивается еще одно развлечение, которое дается в присутствии только императора, императрицы и первого министра. The emperor lays on the table three fine silken threads of six inches long; one is blue, the other red, and the third green. Император кладет на стол три тонких шелковых нити - синюю, красную и зеленую, в шесть дюймов длины каждая. These threads are proposed as prizes for those persons whom the emperor has a mind to distinguish by a peculiar mark of his favour. Эти нити предназначены в награду лицам, которых император пожелает отличить особым знаком своей благосклонности[25]. The ceremony is performed in his majesty's great chamber of state, where the candidates are to undergo a trial of dexterity very different from the former, and such as I have not observed the least resemblance of in any other country of the new or old world. Церемония происходит в большом тронном зале его величества, где соискатели подвергаются испытанию в ловкости, весьма отличному от предыдущего и не имеющему ни малейшего сходства с теми, что мне доводилось наблюдать в странах Старого и Нового Света. The emperor holds a stick in his hands, both ends parallel to the horizon, while the candidates advancing, one by one, sometimes leap over the stick, sometimes creep under it, backward and forward, several times, according as the stick is advanced or depressed. Sometimes the emperor holds one end of the stick, and his first minister the other; sometimes the minister has it entirely to himself. Император держит в руках палку в горизонтальном положении, а соискатели, подходя друг за другом, то перепрыгивают через палку, то ползают под ней взад и вперед несколько раз, смотря по тому, поднята палка или опущена; иногда один конец палки держит император, а другой - его первый министр, иногда же палку держит только последний. Whoever performs his part with most agility, and holds out the longest in leaping and creeping, is rewarded with the blue-coloured silk; the red is given to the next, and the green to the third, which they all wear girt twice round about the middle; and you see few great persons about this court who are not adorned with one of these girdles. Кто проделает все описанные упражнения с наибольшей легкостью и проворством и наиболее отличится в прыганье и ползанье, тот награждается синей нитью; красная дается второму по ловкости, а зеленая - третьему. Пожалованную нить носят в виде пояса, обматывая ее дважды вокруг талии. При дворе редко можно встретить особу, у которой бы не было такого пояса. The horses of the army, and those of the royal stables, having been daily led before me, were no longer shy, but would come up to my very feet without starting. Каждый день мимо меня проводили лошадей из полковых и королевских конюшен, так что они скоро перестали пугаться меня и подходили к самым моим ногам, не кидаясь в сторону. The riders would leap them over my hand, as I held it on the ground; and one of the emperor's huntsmen, upon a large courser, took my foot, shoe and all; which was indeed a prodigious leap. Всадники заставляли лошадей перескакивать через мою положенную на землю руку, а раз императорский ловчий на рослом коне перепрыгнул даже через мою ногу, обутую в башмак; это был поистине удивительный прыжок. I had the good fortune to divert the emperor one day after a very extraordinary manner. Однажды я имел счастье позабавить императора самым необыкновенным образом. I desired he would order several sticks of two feet high, and the thickness of an ordinary cane, to be brought me; whereupon his majesty commanded the master of his woods to give directions accordingly; and the next morning six woodmen arrived with as many carriages, drawn by eight horses to each. Я попросил достать несколько палок длиною в два фута и толщиной в обыкновенную трость; его величество приказал главному лесничему сделать соответствующие распоряжения, и на следующее утро семь лесников привезли требуемое на семи телегах, из которых каждая была запряжена восемью лошадьми. I took nine of these sticks, and fixing them firmly in the ground in a quadrangular figure, two feet and a half square, I took four other sticks, and tied them parallel at each corner, about two feet from the ground; then I fastened my handkerchief to the nine sticks that stood erect; and extended it on all sides, till it was tight as the top of a drum; and the four parallel sticks, rising about five inches higher than the handkerchief, served as ledges on each side. Я взял девять палок и крепко вбил их в землю в виде квадрата, каждая сторона которого была длиною в два с половиной фута; на высоте около двух футов я привязал к четырем углам этого квадрата другие четыре палки параллельно земле; затем на девяти кольях я натянул носовой платок туго, как барабан; четыре горизонтальные палки, возвышаясь над платком приблизительно на пять дюймов, образовали с каждой стороны нечто вроде перил. When I had finished my work, I desired the emperor to let a troop of his best horses twenty-four in number, come and exercise upon this plain. Окончив эти приготовления, я попросил императора отрядить двадцать четыре лучших кавалериста для упражнений на устроенной мною площадке. His majesty approved of the proposal, and I took them up, one by one, in my hands, ready mounted and armed, with the proper officers to exercise them. Его величество одобрил мое предложение, и, когда кавалеристы прибыли, я поднял их поочередно на лошадях и в полном вооружении вместе с офицерами, которые ими командовали. As soon as they got into order they divided into two parties, performed mock skirmishes, discharged blunt arrows, drew their swords, fled and pursued, attacked and retired, and in short discovered the best military discipline I ever beheld. Построившись, они разделились на два отряда и начали маневры: пускали друг в друга тупые стрелы, бросались друг на друга с обнаженными саблями, то обращаясь в бегство, то преследуя, то ведя атаку, то отступая, - словом, показывая лучшую военную выучку, какую мне когда-либо доводилось видеть. The parallel sticks secured them and their horses from falling over the stage; and the emperor was so much delighted, that he ordered this entertainment to be repeated several days, and once was pleased to be lifted up and give the word of command; and with great difficulty persuaded even the empress herself to let me hold her in her close chair within two yards of the stage, when she was able to take a full view of the whole performance. Горизонтальные палки не позволяли всадникам и их лошадям упасть с площадки. Император пришел в такой восторг, что заставил меня повторить это развлечение несколько дней сряду и однажды соизволил сам подняться на площадку и лично командовать маневрами[26]. Хотя и с большим трудом, ему удалось убедить императрицу разрешить мне подержать ее в закрытом кресле на расстоянии двух ярдов от площадки, так что она могла хорошо видеть все представление. It was my good fortune, that no ill accident happened in these entertainments; only once a fiery horse, that belonged to one of the captains, pawing with his hoof, struck a hole in my handkerchief, and his foot slipping, he overthrew his rider and himself; but I immediately relieved them both, and covering the hole with one hand, I set down the troop with the other, in the same manner as I took them up. К счастью для меня, все эти упражнения прошли благополучно; раз только горячая лошадь одного из офицеров пробила копытом дыру в моем носовом платке и, споткнувшись, упала и опрокинула своего седока, но я немедленно выручил обоих и, прикрыв одной рукой дыру, спустил другой рукой всю кавалерию на землю тем же способом, каким поднял ее. The horse that fell was strained in the left shoulder, but the rider got no hurt; and I repaired my handkerchief as well as I could: however, I would not trust to the strength of it any more, in such dangerous enterprises. Упавшая лошадь вывихнула левую переднюю ногу, но всадник не пострадал. Я тщательно починил платок, но с тех пор перестал доверять его прочности в подобных опасных упражнениях. About two or three days before I was set at liberty, as I was entertaining the court with this kind of feat, there arrived an express to inform his majesty, that some of his subjects, riding near the place where I was first taken up, had seen a great black substance lying on the around, very oddly shaped, extending its edges round, as wide as his majesty's bedchamber, and rising up in the middle as high as a man; that it was no living creature, as they at first apprehended, for it lay on the grass without motion; and some of them had walked round it several times; that, by mounting upon each other's shoulders, they had got to the top, which was flat and even, and, stamping upon it, they found that it was hollow within; that they humbly conceived it might be something belonging to the man-mountain; and if his majesty pleased, they would undertake to bring it with only five horses. За два или за три дня до моего освобождения, как раз в то время, когда я развлекал двор своими выдумками, к его величеству прибыл гонец с донесением, что несколько подданных, проезжая возле того места, где я был найден, увидели на земле какое-то громадное черное тело, весьма странной формы, с широкими плоскими краями кругом, занимающими пространство, равное спальне его величества, и с приподнятой над землей на высоту человеческого роста серединой; что это не какое-нибудь живое существо, как они первоначально опасались, ибо оно лежало на траве неподвижно, и некоторые из них несколько раз обошли его кругом; что, становясь на плечи друг другу, они взобрались на вершину загадочного тела, которая оказалась плоской поверхностью, а само тело внутри полым, в чем они убедились, топая по нему ногами; что они смиренно высказывают предположение, не есть ли это какая-нибудь принадлежность Человека Горы; и если будет угодно его величеству, то они берутся доставить его всего только на пяти лошадях. I presently knew what they meant, and was glad at heart to receive this intelligence. Я тотчас догадался, о чем шла речь, и сердечно обрадовался этому известию. It seems, upon my first reaching the shore after our shipwreck, I was in such confusion, that before I came to the place where I went to sleep, my hat, which I had fastened with a string to my head while I was rowing, and had stuck on all the time I was swimming, fell off after I came to land; the string, as I conjecture, breaking by some accident, which I never observed, but thought my hat had been lost at sea. По-видимому, добравшись после кораблекрушения до берега, я был так расстроен, что не заметил, как по дороге к месту моего ночлега у меня слетела шляпа, которую я привязал к подбородку шнурком, когда греб в лодке, и плотно надвинул на уши, когда плыл по морю. Вероятно, я не обратил внимания, как разорвался шнурок, и решил, что шляпа потерялась в море. I entreated his imperial majesty to give orders it might be brought to me as soon as possible, describing to him the use and the nature of it: and the next day the waggoners arrived with it, but not in a very good condition; they had bored two holes in the brim, within an inch and half of the edge, and fastened two hooks in the holes; these hooks were tied by a long cord to the harness, and thus my hat was dragged along for above half an English mile; but, the ground in that country being extremely smooth and level, it received less damage than I expected. Описав свойства и назначение этого предмета, я умолял его величество отдать распоряжение, чтобы он как можно скорее был мне доставлен. На другой день шляпа была привезена мне, но в не блестящем состоянии. Возчики пробили в полях две дыры на расстоянии полутора дюймов от края, зацепили за них крючками, крючки привязали длинной веревкой к упряжи и волокли таким образом мой головной убор добрых полмили. Но благодаря тому, что почва в этой стране необыкновенно ровная и гладкая, шляпа получила меньше повреждений, чем я ожидал. Two days after this adventure, the emperor, having ordered that part of his army which quarters in and about his metropolis, to be in readiness, took a fancy of diverting himself in a very singular manner. Спустя два или три дня после описанного происшествия император отдал приказ по армии, расположенной в столице и окрестностях, быть готовой к выступлению. Его величеству пришла фантазия доставить себе довольно странное развлечение. He desired I would stand like a Colossus, with my legs as far asunder as I conveniently could. Он пожелал, чтобы я стал в позу Колосса Родосского, раздвинув ноги насколько возможно шире[27]. He then commanded his general (who was an old experienced leader, and a great patron of mine) to draw up the troops in close order, and march them under me; the foot by twenty-four abreast, and the horse by sixteen, with drums beating, colours flying, and pikes advanced. Потом он приказал главнокомандующему (старому опытному военачальнику и моему большому покровителю) построить войска сомкнутыми рядами и провести их церемониальным маршем между моими ногами -пехоту по двадцать четыре человека в ряд, а кавалерию по шестнадцати - с барабанным боем, развернутыми знаменами и поднятыми пиками. This body consisted of three thousand foot, and a thousand horse. Весь корпус состоял из трех тысяч пехоты и тысячи кавалерии. His majesty gave orders, upon pain of death, that every soldier in his march should observe the strictest decency with regard to my person; which however could not prevent some of the younger officers from turning up their eyes as they passed under me: and, to confess the truth, my breeches were at that time in so ill a condition, that they afforded some opportunities for laughter and admiration. Его величество отдал приказ, чтобы солдаты, под страхом смертной казни, вели себя вполне благопристойно по отношению к моей особе во время церемониального марша, что, однако, не помешало некоторым молодым офицерам, проходя подо мною, поднимать глаза вверх; и сказать правду, мои панталоны находились в то время в таком плохом состоянии, что давали некоторый повод посмеяться и прийти в изумление. I had sent so many memorials and petitions for my liberty, that his majesty at length mentioned the matter, first in the cabinet, and then in a full council; where it was opposed by none, except Skyresh Bolgolam, who was pleased, without any provocation, to be my mortal enemy. Я подал императору столько прошений и докладных записок о даровании мне свободы, что наконец его величество поставил этот вопрос на обсуждение сперва своего кабинета, а потом государственного совета, где никто не высказал возражений за исключением Скайреша Болголама, которому угодно было, без всякого повода с моей стороны, стать моим смертельным врагом[28]. But it was carried against him by the whole board, and confirmed by the emperor. Но, несмотря на его противодействие, дело было решено всем советом и утверждено императором в мою пользу. That minister was galbet, or admiral of the realm, very much in his master's confidence, and a person well versed in affairs, but of a morose and sour complexion. Болголам занимал пост гальбета, то есть адмирала королевского флота, пользовался большим доверием императора и был человеком весьма сведущим в своем деле, но угрюмым и резким. However, he was at length persuaded to comply; but prevailed that the articles and conditions upon which I should be set free, and to which I must swear, should be drawn up by himself. Однако и его наконец убедили дать свое согласие, но он настоял, чтобы ему было поручено составление условий, на которых я получу свободу, после того как мной будет дана торжественная клятва свято соблюдать их. These articles were brought to me by Skyresh Bolgolam in person attended by two under-secretaries, and several persons of distinction. Условия эти Скайреш Болголам доставил мне лично, в сопровождении двух помощников-секретарей и нескольких знатных особ. After they were read, I was demanded to swear to the performance of them; first in the manner of my own country, and afterwards in the method prescribed by their laws; which was, to hold my right foot in my left hand, and to place the middle finger of my right hand on the crown of my head, and my thumb on the tip of my right ear. Когда они были прочитаны, я должен был присягнуть, что я не нарушу их, причем обряд присяги был совершен сперва по обычаям моей родины, а затем по способу, предписанному местными законами, заключавшемуся в том, что я должен был держать правую ногу в левой руке, положа в то же время средний палец правой руки на темя, а большой на верхушку правого уха. But because the reader may be curious to have some idea of the style and manner of expression peculiar to that people, as well as to know the article upon which I recovered my liberty, I have made a translation of the whole instrument, word for word, as near as I was able, which I here offer to the public. Но, быть может, читателю любопытно будет составить себе некоторое представление о стиле и характерных выражениях этого народа, а также познакомиться с условиями, на которых я получил свободу; поэтому я приведу здесь полный буквальный перевод означенного документа, сделанный мною самым тщательным образом. "Golbasto Momarem Evlame Gurdilo Shefin Mully Ully Gue, most mighty Emperor of Lilliput, delight and terror of the universe, whose dominions extend five thousand blustrugs (about twelve miles in circumference) to the extremities of the globe; monarch of all monarchs, taller than the sons of men; whose feet press down to the centre, and whose head strikes against the sun; at whose nod the princes of the earth shake their knees; pleasant as the spring, comfortable as the summer, fruitful as autumn, dreadful as winter: his most sublime majesty proposes to the man-mountain, lately arrived at our celestial dominions, the following articles, which, by a solemn oath, he shall be obliged to perform:- Г ольбасто момарен эвлем гердайло шефинмоллиоллигу, могущественнейший император Лилипутии, отрада и ужас вселенной, коего владения, занимая пять тысяч блестрегов (около двенадцати миль в окружности), распространяются до крайних пределов земного шара[29]; монарх над монархами, величайший из сынов человеческих, ногами своими упирающийся в центр земли, а головою касающийся солнца; при одном мановении которого трясутся колени у земных царей; приятный как весна, благодетельный как лето, обильный как осень и суровый как зима. Его высочайшее величество предлагает недавно прибывшему в наши небесные владения Человеку Горе следующие пункты, которые Человек Г ора под торжественной присягой обязуется исполнять: "1st, The man-mountain shall not depart from our dominions, without our license under our great seal. 1. Человек Г ора не имеет права оставить наше государство без нашей разрешительной грамоты с приложением большой печати. "2d, He shall not presume to come into our metropolis, without our express order; at which time, the inhabitants shall have two hours warning to keep within doors. 2. Он не имеет права входить в нашу столицу без нашего особого повеления, причем жители должны быть предупреждены за два часа, чтобы успеть укрыться в своих домах. "3d, The said man-mountain shall confine his walks to our principal high roads, and not offer to walk, or lie down, in a meadow or field of corn. 3. Названный Человек Гора должен ограничивать свои прогулки нашими главными большими дорогами и не смеет гулять или ложиться на лугах и полях. "4th, As he walks the said roads, he shall take the utmost care not to trample upon the bodies of any of our loving subjects, their horses, or carriages, nor take any of our subjects into his hands without their own consent. 4. Во время прогулок по названным дорогам он должен внимательно смотреть под ноги, дабы не растоптать кого-нибудь из наших любезных подданных или их лошадей и телег; он не должен брать в руки названных подданных без их на то согласия. "5 th, If an express requires extraordinary despatch, the man-mountain shall be obliged to carry, in his pocket, the messenger and horse a six days journey, once in every moon, and return the said messenger back (if so required) safe to our imperial presence. 5. Если потребуется быстрое доставление гонца к месту его назначения, то Человек Г ора обязуется раз в луну относить в своем кармане гонца вместе с лошадью на расстояние шести дней пути и (если потребуется) доставлять названного гонца в целости и сохранности обратно к нашему императорскому величеству. "6th, He shall be our ally against our enemies in the island of Blefuscu, and do his utmost to destroy their fleet, which is now preparing to invade us. 6. Он должен быть нашим союзником против враждебного нам острова Блефуску и употребить все усилия для уничтожения неприятельского флота, который в настоящее время снаряжается для нападения на нас. "7th, That the said man-mountain shall, at his times of leisure, be aiding and assisting to our workmen, in helping to raise certain great stones, towards covering the wall of the principal park, and other our royal buildings. 7. Упомянутый Человек Гора в часы досуга обязуется оказывать помощь нашим рабочим, поднимая особенно тяжелые камни при сооружении стены нашего главного парка, а также при постройке других наших зданий. "8th, That the said man-mountain shall, in two moons' time, deliver in an exact survey of the circumference of our dominions, by a computation of his own paces round the coast. 8. Упомянутый Человек Гора в течение двух лун должен точно измерить окружность наших владений, обойдя все побережье и сосчитав число пройденных шагов. "Lastly, That, upon his solemn oath to observe all the above articles, the said man-mountain shall have a daily allowance of meat and drink sufficient for the support of 1724 of our subjects, with free access to our royal person, and other marks of our favour. Наконец, под торжественной присягой названный Человек Гора обязуется в точности соблюдать означенные условия, и тогда он, Человек Г ора, будет получать ежедневно еду и питье в количестве, достаточном для прокормления 1728 наших подданных, и будет пользоваться свободным доступом к нашей августейшей особе и другими знаками нашего благоволения. Given at our palace at Belfaborac, the twelfth day of the ninety-first moon of our reign." Дано в Бельфабораке, в нашем дворце, в двенадцатый день девяносто первой луны нашего царствования. I swore and subscribed to these articles with great cheerfulness and content, although some of them were not so honourable as I could have wished; which proceeded wholly from the malice of Skyresh Bolgolam, the high-admiral: whereupon my chains were immediately unlocked, and I was at full liberty. The emperor himself, in person, did me the honour to be by at the whole ceremony. Я с большой радостью и удовлетворением дал присягу и подписал эти пункты, хотя некоторые из них не были так почетны, как я бы желал; они продиктованы были исключительно злобой Скайреша Болголама, верховного адмирала. После принесения присяги мои цепи были немедленно сняты, и я получил полную свободу; сам император удостоил меня своим присутствием на церемонии моего освобождения. I made my acknowledgements by prostrating myself at his majesty's feet: but he commanded me to rise; and after many gracious expressions, which, to avoid the censure of vanity, I shall not repeat, he added, "that he hoped I should prove a useful servant, and well deserve all the favours he had already conferred upon me, or might do for the future." В знак благодарности я пал ниц к ногам его величества, но император велел мне встать и после многих милостивых слов, которых я - во избежание упреков в тщеславии - не стану повторять, прибавил, что надеется найти во мне полезного слугу и человека вполне достойного тех милостей, которые он уже оказал мне и может оказать в будущем. The reader may please to observe, that, in the last article of the recovery of my liberty, the emperor stipulates to allow me a quantity of meat and drink sufficient for the support of 1724 Lilliputians. Пусть читатель благоволит обратить внимание на то, что в последнем пункте условий возвращения мне свободы император постановляет выдавать мне еду и питье в количестве достаточном для прокормления 1728 лилипутов. Some time after, asking a friend at court how they came to fix on that determinate number, he told me that his majesty's mathematicians, having taken the height of my body by the help of a quadrant, and finding it to exceed theirs in the proportion of twelve to one, they concluded from the similarity of their bodies, that mine must contain at least 1724 of theirs, and consequently would require as much food as was necessary to support that number of Lilliputians. Спустя некоторое время я спросил у одного моего друга придворного, каким образом была установлена такая точная цифра. На это он ответил, что математики его величества, определив высоту моего роста при помощи квадранта и найдя, что высота эта находится в таком отношении к высоте лилипута, как двенадцать к единице, заключили, на основании сходства наших тел, что объем моего тела равен, по крайней мере, объему 1728 тел лилипутов, а следовательно, оно требует во столько же раз больше пищи. By which the reader may conceive an idea of the ingenuity of that people, as well as the prudent and exact economy of so great a prince. Из этого читатель может составить понятие как о смышлености этого народа, так и о мудрой расчетливости великого его государя. CHAPTER IV. ГЛАВА IV Mildendo, the metropolis of Lilliput, described, together with the emperor's palace. Описание мильдендо, столицы Лилипутии, и императорского дворца. A conversation between the author and a principal secretary, concerning the affairs of that empire. Беседа автора с первым секретарем о государственных делах. The author's offers to serve the emperor in his wars. Автор предлагает свои услуги императору в его войнах The first request I made, after I had obtained my liberty, was, that I might have license to see Mildendo, the metropolis; which the emperor easily granted me, but with a special charge to do no hurt either to the inhabitants or their houses. Получив свободу, я прежде всего попросил разрешения осмотреть Мильдендо, столицу государства. Император без труда мне его дал, но строго наказал не причинять никакого вреда ни жителям, ни их домам. The people had notice, by proclamation, of my design to visit the town. О моем намерении посетить город население было оповещено особой прокламацией. The wall which encompassed it is two feet and a half high, and at least eleven inches broad, so that a coach and horses may be driven very safely round it; and it is flanked with strong towers at ten feet distance. Столица окружена стеной вышиною в два с половиной фута и толщиною не менее одиннадцати дюймов, так что по ней совершенно безопасно может проехать карета, запряженная парой лошадей; стена эта прикрыта крепкими башнями, возвышающимися на расстоянии десяти футов одна от другой. I stepped over the great western gate, and passed very gently, and sidling, through the two principal streets, only in my short waistcoat, for fear of damaging the roofs and eaves of the houses with the skirts of my coat. Перешагнув через большие Западные Ворота, я очень медленно, боком, прошел по двум главным улицам в одном жилете, из боязни повредить крыши и карнизы домов полами своего кафтана. I walked with the utmost circumspection, to avoid treading on any stragglers who might remain in the streets, although the orders were very strict, that all people should keep in their houses, at their own peril. Подвигался я крайне осмотрительно, чтобы не растоптать беспечных прохожих, оставшихся на улице вопреки отданному жителям столицы строгому приказу не выходить для безопасности из дому. The garret windows and tops of houses were so crowded with spectators, that I thought in all my travels I had not seen a more populous place. Окна верхних этажей и крыши домов были покрыты таким множеством зрителей, что, я думаю, ни в одно из моих путешествий мне не случалось видеть более людного места. The city is an exact square, each side of the wall being five hundred feet long. Город имеет форму правильного четырехугольника, и каждая сторона городской стены равна пятистам футам. The two great streets, which run across and divide it into four quarters, are five feet wide. Две главные улицы, шириною в пять футов каждая, пересекаются под прямым углом и делят город на четыре квартала. The lanes and alleys, which I could not enter, but only view them as I passed, are from twelve to eighteen inches. Боковые улицы и переулки, куда я не мог войти и только видел их, имеют в ширину от двенадцати до восемнадцати дюймов. The town is capable of holding five hundred thousand souls: the houses are from three to five stories: the shops and markets well provided. Город может вместить до пятисот тысяч душ. Дома трех- и пятиэтажные. Лавки и рынки полны товаров. The emperor's palace is in the centre of the city where the two great streets meet. Императорский дворец находится в центре города на пересечении двух главных улиц. It is enclosed by a wall of two feet high, and twenty feet distance from the buildings. Он окружен стеною в два фута вышины, отстоящей от построек на двадцать футов. I had his majesty's permission to step over this wall; and, the space being so wide between that and the palace, I could easily view it on every side. Я имел позволение его величества перешагнуть через стену, и так как расстояние, отделявшее ее от дворца, было достаточно велико, то легко мог осмотреть последний со всех сторон. The outward court is a square of forty feet, and includes two other courts: in the inmost are the royal apartments, which I was very desirous to see, but found it extremely difficult; for the great gates, from one square into another, were but eighteen inches high, and seven inches wide. Внешний двор представляет собою квадрат со стороной в сорок футов и вмещает два других двора, из которых во внутреннем расположены императорские покои. Мне очень хотелось их осмотреть, но осуществить это желание было трудно, потому что главные ворота, соединяющие один двор с другим, имели только восемнадцать дюймов в вышину и семь дюймов в ширину. Now the buildings of the outer court were at least five feet high, and it was impossible for me to stride over them without infinite damage to the pile, though the walls were strongly built of hewn stone, and four inches thick. С другой стороны здания внешнего двора достигают вышины не менее пяти футов, и потому я не мог перешагнуть через них, не нанеся значительных повреждений постройкам, несмотря на то, что стены у них прочные, из тесаного камня, и в толщину четыре дюйма. At the same time the emperor had a great desire that I should see the magnificence of his palace; but this I was not able to do till three days after, which I spent in cutting down with my knife some of the largest trees in the royal park, about a hundred yards distant from the city. Of these trees I made two stools, each about three feet high, and strong enough to bear my weight. В то же время и император очень желал показать мне великолепие своего дворца. Однако мне удалось осуществить наше общее желание только спустя три дня, которые я употребил на подготовительные работы. В императорском парке, в ста ярдах от города, я срезал своим перочинным ножом несколько самых крупных деревьев и сделал из них два табурета вышиною около трех футов и достаточно прочных, чтобы выдержать мою тяжесть. The people having received notice a second time, I went again through the city to the palace with my two stools in my hands. Затем после второго объявления, предостерегающего жителей, я снова прошел ко дворцу через город с двумя табуретами в руках. When I came to the side of the outer court, I stood upon one stool, and took the other in my hand; this I lifted over the roof, and gently set it down on the space between the first and second court, which was eight feet wide. Подойдя со стороны внешнего двора, я стал на один табурет, поднял другой над крышей и осторожно поставил его на площадку шириною в восемь футов, отделявшую первый двор от второго. I then stept over the building very conveniently from one stool to the other, and drew up the first after me with a hooked stick. Затем я свободно перешагнул через здания с одного табурета на другой и поднял к себе первый длинной палкой с крючком. By this contrivance I got into the inmost court; and, lying down upon my side, I applied my face to the windows of the middle stories, which were left open on purpose, and discovered the most splendid apartments that can be imagined. При помощи таких ухищрений я достиг самого внутреннего двора; там я лег на землю и приблизил лицо к окнам среднего этажа, которые нарочно бы ли оставлены открытыми: таким образом я получил возможность осмотреть роскошнейшие палаты, какие только можно себе представить. There I saw the empress and the young princes, in their several lodgings, with their chief attendants about them. Я увидел императрицу и молодых принцев в их покоях, окруженных свитой. Her imperial majesty was pleased to smile very graciously upon me, and gave me out of the window her hand to kiss. Ее императорское величество милостиво соизволила улыбнуться мне и грациозно протянула через окно свою ручку, которую я поцеловал[30]. But I shall not anticipate the reader with further descriptions of this kind, because I reserve them for a greater work, which is now almost ready for the press; containing a general description of this empire, from its first erection, through along series of princes; with a particular account of their wars and politics, laws, learning, and religion; their plants and animals; their peculiar manners and customs, with other matters very curious and useful; my chief design at present being only to relate such events and transactions as happened to the public or to myself during a residence of about nine months in that empire. Однако я не буду останавливаться на дальнейших подробностях, потому что приберегаю их для почти готового уже к печати более обширного труда, который будет заключать в себе общее описание этой империи со времени ее основания, историю ее монархов в течение длинного ряда веков, наблюдения относительно их войн и политики, законов, науки и религии этой страны; ее растений и животных; нравов и обычаев ее обитателей и других весьма любопытных и поучительных материй. В настоящее же время моя главная цель заключается в изложении событий, которые произошли в этом государстве во время почти девятимесячного моего пребывания в нем. One morning, about a fortnight after I had obtained my liberty, Reldresal, principal secretary (as they style him) for private affairs, came to my house attended only by one servant. Однажды утром, спустя две недели после моего освобождения, ко мне приехал, в сопровождении только одного лакея, Рельдресель, главный секретарь (как его титулуют здесь) по тайным делам. He ordered his coach to wait at a distance, and desired I would give him an hours audience; which I readily consented to, on account of his quality and personal merits, as well as of the many good offices he had done me during my solicitations at court. Приказав кучеру ожидать в сторонке, он попросил меня уделить ему один час и выслушать его. Я охотно согласился на это из уважения к его сану и личным достоинствам, а также принимая во внимание многочисленные услуги, оказанные им мне при дворе. I offered to lie down that he might the more conveniently reach my ear, but he chose rather to let me hold him in my hand during our conversation. Я изъявил готовность лечь на землю, чтобы его слова могли легче достигать моего уха, но он предпочел, чтобы во время нашего разговора я держал его в руке. He began with compliments on my liberty; said "he might pretend to some merit in it;" but, however, added, "that if it had not been for the present situation of things at court, perhaps I might not have obtained it so soon. Прежде всего он поздравил меня с освобождением, заметив, что в этом деле и ему принадлежит некоторая заслуга; он прибавил, однако, что если бы не теперешнее положение вещей при дворе, я, пожалуй, не получил бы так скоро свободы. For," said he, "as flourishing a condition as we may appear to be in to foreigners, we labour under two mighty evils: a violent faction at home, and the danger of an invasion, by a most potent enemy, from abroad. Каким бы блестящим ни казалось иностранцу наше положение, сказал секретарь, однако над нами тяготеют два страшных зла: жесточайшие раздоры партий внутри страны и угроза нашествия могущественного внешнего врага. As to the first, you are to understand, that for about seventy moons past there have been two struggling parties in this empire, under the names of Tramecksan and Slamecksan, from the high and low heels of their shoes, by which they distinguish themselves. Что касается первого зла, то надо вам сказать, что около семидесяти лун тому назад [31] в империи образовались две враждующие партии, известные под названием Тремексенов и Слемексенов[32], от высоких и низких каблуков на башмаках, при помощи которых они отличаются друг от друга. It is alleged, indeed, that the high heels are most agreeable to our ancient constitution; but, however this be, his majesty has determined to make use only of low heels in the administration of the government, and all offices in the gift of the crown, as you cannot but observe; and particularly that his majesty's imperial heels are lower at least by a drurr than any of his court (drurr is a measure about the fourteenth part of an inch). Утверждают, что высокие каблуки всего более согласуются с нашим древним государственным укладом, однако, как бы там ни было, его величество постановил, чтобы в правительственных должностях, а также во всех должностях, раздаваемых короной, употреблялись только низкие каблуки, на что вы, наверное, обратили внимание. Вы, должно быть, заметили также, что каблуки на башмаках его величества на один дрерр ниже, чем у всех придворных (дрерр равняется четырнадцатой части дюйма). The animosities between these two parties run so high, that they will neither eat, nor drink, nor talk with each other. Ненависть между этими двумя партиями доходит до того, что члены одной не станут ни есть, ни пить, ни разговаривать с членами другой. We compute the Tramecksan, or high heels, to exceed us in number; but the power is wholly on our side. Мы считаем, что тремексены, или Высокие Каблуки, превосходят нас числом, хотя власть всецело принадлежит нам[33]. We apprehend his imperial highness, the heir to the crown, to have some tendency towards the high heels; at least we can plainly discover that one of his heels is higher than the other, which gives him a hobble in his gait. Но мы опасаемся, что его императорское высочество, наследник престола, имеет некоторое расположение к Высоким Каблукам; по крайней мере, не трудно заметить, что один каблук у него выше другого, вследствие чего походка его высочества прихрамывающая[34]. Now, in the midst of these intestine disquiets, we are threatened with an invasion from the island of Blefuscu, which is the other great empire of the universe, almost as large and powerful as this of his majesty. И вот, среди этих междоусобиц, в настоящее время нам грозит нашествие с острова Блефуску - другой великой империи во вселенной, почти такой же обширной и могущественной, как империя его величества. For as to what we have heard you affirm, that there are other kingdoms and states in the world inhabited by human creatures as large as yourself, our philosophers are in much doubt, and would rather conjecture that you dropped from the moon, or one of the stars; because it is certain, that a hundred mortals of your bulk would in a short time destroy all the fruits and cattle of his majesty's dominions: besides, our histories of six thousand moons make no mention of any other regions than the two great empires of Lilliput and Blefuscu. И хотя вы утверждаете, что на свете существуют другие королевства и государства, населенные такими же громадными людьми, как вы, однако наши философы сильно сомневаются в этом: они скорее готовы допустить, что вы упали с луны или с какой-нибудь звезды, так как несомненно, что сто смертных вашего роста в самое короткое время могли бы истребить все плоды и весь скот владений его величества. Кроме того, наши летописи за шесть тысяч лун не упоминают ни о каких других странах, кроме двух великих империй - Лилипутии и Блефуску. Which two mighty powers have, as I was going to tell you, been engaged in a most obstinate war for six-and-thirty moons past. Итак, эти две могущественные державы ведут между собой ожесточеннейшую войну в продолжение тридцати шести лун. It began upon the following occasion. Поводом к войне послужили следующие обстоятельства. It is allowed on all hands, that the primitive way of breaking eggs, before we eat them, was upon the larger end; but his present majesty's grandfather, while he was a boy, going to eat an egg, and breaking it according to the ancient practice, happened to cut one of his fingers. Всеми разделяется убеждение, что вареные яйца при употреблении их в пищу испокон веков разбивались с тупого конца; но дед нынешнего императора, будучи ребенком, порезал себе палец за завтраком, разбивая яйцо означенным древним способом. Whereupon the emperor his father published an edict, commanding all his subjects, upon great penalties, to break the smaller end of their eggs. Тогда император, отец ребенка, обнародовал указ, предписывающий всем его подданным под страхом строгого наказания разбивать яйца с острого конца[35]. The people so highly resented this law, that our histories tell us, there have been six rebellions raised on that account; wherein one emperor lost his life, and another his crown. Этот закон до такой степени озлобил население, что, по словам наших летописей, был причиной шести восстаний, во время которых один император потерял жизнь, а другой -корону[36]. These civil commotions were constantly fomented by the monarchs of Blefuscu; and when they were quelled, the exiles always fled for refuge to that empire. Мятежи эти постоянно разжигались монархами Блефуску, а после их подавления изгнанники всегда находили приют в этой империи. It is computed that eleven thousand persons have at several times suffered death, rather than submit to break their eggs at the smaller end. Насчитывают до одиннадцати тысяч фанатиков, которые в течение этого времени пошли на казнь, лишь бы не разбивать яйца с острого конца. Many hundred large volumes have been published upon this controversy: but the books of the Big-endians have been long forbidden, and the whole party rendered incapable by law of holding employments. Были напечатаны сотни огромных томов, посвященных этой полемике, но книги Тупоконечников давно запрещены, и вся партия лишена законом права занимать государственные должности. During the course of these troubles, the emperors of Blefusca did frequently expostulate by their ambassadors, accusing us of making a schism in religion, by offending against a fundamental doctrine of our great prophet Lustrog, in the fifty-fourth chapter of the Blundecral (which is their Alcoran). В течение этих смут императоры Блефуску часто через своих посланников делали нам предостережения, обвиняя нас в церковном расколе путем нарушения основного догмата великого нашего пророка Люстрога, изложенного в пятьдесят четвертой главе Блундекраля (являющегося их Алькораном). This, however, is thought to be a mere strain upon the text; for the words are these: 'that all true believers break their eggs at the convenient end.' Между тем это просто насильственное толкование текста, подлинные слова которого гласят: Все истинно верующие да разбивают яйца с того конца, с какого удобнее. And which is the convenient end, seems, in my humble opinion to be left to every man's conscience, or at least in the power of the chief magistrate to determine. Решение же вопроса: какой конец признать более удобным, по моему скромному суждению, должно быть предоставлено совести каждого или, в крайнем случае, власти верховного судьи империи[37]. Now, the Big-endian exiles have found so much credit in the emperor of Blefuscu's court, and so much private assistance and encouragement from their party here at home, that a bloody war has been carried on between the two empires for six-and-thirty moons, with various success; during which time we have lost forty capital ships, and a much a greater number of smaller vessels, together with thirty thousand of our best seamen and soldiers; and the damage received by the enemy is reckoned to be somewhat greater than ours. Изгнанные Тупоконечники возымели такую силу при дворе императора Блефуску и нашли такую поддержку и поощрение со стороны своих единомышленников внутри нашей страны, что в течение тридцати шести лун оба императора ведут кровавую войну с переменным успехом. За это время мы потеряли сорок линейных кораблей и огромное число мелких судов с тридцатью тысячами лучших моряков и солдат[38]; полагают, что потери неприятеля еще значительнее. However, they have now equipped a numerous fleet, and are just preparing to make a descent upon us; and his imperial majesty, placing great confidence in your valour and strength, has commanded me to lay this account of his affairs before you." Но, несмотря на это, неприятель снарядил новый многочисленный флот и готовится высадить десант на нашу территорию. Вот почему его императорское величество, вполне доверяясь вашей силе и храбрости, повелел мне сделать настоящее изложение наших государственных дел. I desired the secretary to present my humble duty to the emperor; and to let him know, "that I thought it would not become me, who was a foreigner, to interfere with parties; but I was ready, with the hazard of my life, to defend his person and state against all invaders." Я просил секретаря засвидетельствовать императору мое нижайшее почтение и довести до его сведения, что, хотя мне, как иностранцу, не следовало бы вмешиваться в раздоры партий, тем не менее я готов, не щадя своей жизни, защищать его особу и государство от всякого иноземного вторжения. CHAPTER V. ГЛАВА V The author, by an extraordinary stratagem, prevents an invasion. Автор благодаря чрезвычайно остроумной выдумке предупреждает нашествие неприятеля. A high title of honour is conferred upon him. Его жалуют высоким титулом. Ambassadors arrive from the emperor of Blefuscu, and sue for peace. Являются послы императора Блефуску и просят мира. The empress's apartment on fire by an accident; the author instrumental in saving the rest of the palace. Пожар в покоях императрицы вследствие неосторожности и придуманный автором способ спасти остальную часть дворца The empire of Blefuscu is an island situated to the north-east of Lilliput, from which it is parted only by a channel of eight hundred yards wide. Империя Блефуску есть остров, расположенный на северо-северо-восток от Лилипутии и отделенный от нее лишь проливом, шириною в восемьсот ярдов. I had not yet seen it, and upon this notice of an intended invasion, I avoided appearing on that side of the coast, for fear of being discovered, by some of the enemy's ships, who had received no intelligence of me; all intercourse between the two empires having been strictly forbidden during the war, upon pain of death, and an embargo laid by our emperor upon all vessels whatsoever. Я еще не видел этого острова; узнав же о предполагаемом нашествии, старался не показываться в той части берега из опасения быть замеченным с кораблей неприятеля, который не имел никаких сведений о моем присутствии, так как во время войны всякие сношения между двумя империями были строго запрещены под страхом смертной казни и наш император наложил эмбарго на выход всех без исключения судов из гаваней. I communicated to his majesty a project I had formed of seizing the enemy's whole fleet; which, as our scouts assured us, lay at anchor in the harbour, ready to sail with the first fair wind. Я сообщил его величеству составленный мною план захвата всего неприятельского флота, который, как мы узнали от наших разведчиков, стоял на якоре, готовый поднять паруса при первом попутном ветре. I consulted the most experienced seamen upon the depth of the channel, which they had often plumbed; who told me, that in the middle, at high-water, it was seventy glumgluffs deep, which is about six feet of European measure; and the rest of it fifty glumgluffs at most. Я осведомился у самых опытных моряков относительно глубины пролива, часто ими измерявшейся, и они сообщили мне, что при высокой воде глубина эта в средней части пролива равняется семидесяти глюмглеффам, -что составляет около шести европейских футов, -во всех же остальных местах она не превышает пятидесяти глюмглеффов. I walked towards the north-east coast, over against Blefuscu, where, lying down behind a hillock, I took out my small perspective glass, and viewed the enemy's fleet at anchor, consisting of about fifty men of war, and a great number of transports: I then came back to my house, and gave orders (for which I had a warrant) for a great quantity of the strongest cable and bars of iron. Я отправился на северо-восточный берег, расположенный напротив Блефуску, лег за бугорком и направил свою подзорную трубу на стоявший на якоре неприятельский флот, в котором насчитал до пятидесяти боевых кораблей и большое число транспортов. Возвратившись домой, я приказал (у меня было на то полномочие) доставить мне как можно больше самого крепкого каната и железных брусьев. The cable was about as thick as packthread and the bars of the length and size of a knitting-needle. Канат оказался толщиною в бечевку, а брусья величиной в нашу вязальную иголку. I trebled the cable to make it stronger, and for the same reason I twisted three of the iron bars together, bending the extremities into a hook. Чтобы придать этому канату большую прочность, я свил его втрое и с тою же целью скрутил вместе по три железных бруска, загнув их концы в виде крючков. Having thus fixed fifty hooks to as many cables, I went back to the north-east coast, and putting off my coat, shoes, and stockings, walked into the sea, in my leathern jerkin, about half an hour before high water. Прикрепив пятьдесят таких крючков к такому же числу веревок, я возвратился на северо-восточный берег и, сняв с себя кафтан, башмаки и чулки, в кожаной куртке вошел в воду за полчаса до прилива. I waded with what haste I could, and swam in the middle about thirty yards, till I felt ground. I arrived at the fleet in less than half an hour. Сначала я быстро двинулся вброд, а у середины проплыл около тридцати ярдов, пока снова не почувствовал под собою дно; таким образом, меньше чем через полчаса я достиг флота. The enemy was so frightened when they saw me, that they leaped out of their ships, and swam to shore, where there could not be fewer than thirty thousand souls. Увидев меня, неприятель пришел в такой ужас, что попрыгал с кораблей и поплыл к берегу, где его собралось не менее тридцати тысяч. I then took my tackling, and, fastening a hook to the hole at the prow of each, I tied all the cords together at the end. Тогда, вынув свои снаряды и зацепив нос каждого корабля крючком, я связал все веревки в один узел. While I was thus employed, the enemy discharged several thousand arrows, many of which stuck in my hands and face, and, beside the excessive smart, gave me much disturbance in my work. Во время этой работы неприятель осыпал меня тучей стрел, и многие из них вонзились мне в руки и лицо. Помимо ужасной боли, они сильно мешали моей работе. My greatest apprehension was for mine eyes, which I should have infallibly lost, if I had not suddenly thought of an expedient. Больше всего я боялся за глаза и наверное лишился бы их, если бы не придумал тотчас же средства для защиты. I kept, among other little necessaries, a pair of spectacles in a private pocket, which, as I observed before, had escaped the emperor's searchers. Среди других необходимых мне мелочей у меня сохранились очки, которые я держал в секретном кармане, ускользнувшем, как я уже заметил выше, от внимания императорских досмотрщиков. These I took out and fastened as strongly as I could upon my nose, and thus armed, went on boldly with my work, in spite of the enemy's arrows, many of which struck against the glasses of my spectacles, but without any other effect, further than a little to discompose them. Я надел эти очки и крепко привязал их. Вооружась таким образом, я смело продолжал работу, несмотря на стрелы неприятеля, которые хотя и попадали в стекла очков, но не причиняли им особого вреда. I had now fastened all the hooks, and, taking the knot in my hand, began to pull; but not a ship would stir, for they were all too fast held by their anchors, so that the boldest part of my enterprise remained. Когда все крючки были прилажены, я взял узел в руку и начал тащить; однако ни один из кораблей не тронулся с места, потому что все они крепко держались на якорях. Таким образом, мне оставалось совершить самую опасную часть моего предприятия. I therefore let go the cord, and leaving the looks fixed to the ships, I resolutely cut with my knife the cables that fastened the anchors, receiving about two hundred shots in my face and hands; then I took up the knotted end of the cables, to which my hooks were tied, and with great ease drew fifty of the enemy's largest men of war after me. Я выпустил веревки и, оставя крючки в кораблях, смело обрезал ножом якорные канаты, причем более двухсот стрел угодило мне в лицо и руки. После этого я схватил связанные в узел веревки, к которым были прикреплены мои крючки, и легко потащил за собою пятьдесят самых крупных неприятельских военных кораблей[39]. The Blefuscudians, who had not the least imagination of what I intended, were at first confounded with astonishment. Блефускуанцы, не имевшие ни малейшего представления о моих намерениях, сначала от изумления растерялись. They had seen me cut the cables, and thought my design was only to let the ships run adrift or fall foul on each other: but when they perceived the whole fleet moving in order, and saw me pulling at the end, they set up such a scream of grief and despair as it is almost impossible to describe or conceive. Увидя, как я обрезываю якорные канаты, они подумали, что я собираюсь пустить корабли на волю ветра и волн или столкнуть их друг с другом; но когда весь флот двинулся в порядке, увлекаемый моими веревками, они пришли в неописуемое отчаяние и стали оглашать воздух горестными воплями. When I had got out of danger, I stopped awhile to pick out the arrows that stuck in my hands and face; and rubbed on some of the same ointment that was given me at my first arrival, as I have formerly mentioned. Оказавшись вне опасности, я остановился, чтобы вынуть из рук и лица стрелы и натереть пораненные места упомянутой ранее мазью, которую лилипуты дали мне при моем прибытии в страну. I then took off my spectacles, and waiting about an hour, till the tide was a little fallen, I waded through the middle with my cargo, and arrived safe at the royal port of Lilliput. Потом я снял очки и, обождав около часа, пока спадет вода, перешел вброд середину пролива и благополучно прибыл с моим грузом в императорский порт Лилипутии. The emperor and his whole court stood on the shore, expecting the issue of this great adventure. Император и весь его двор стояли на берегу в ожидании исхода этого великого предприятия. They saw the ships move forward in a large half-moon, but could not discern me, who was up to my breast in water. Они видели корабли, приближавшиеся широким полумесяцем, но меня не замечали, так как я по грудь был в воде. When I advanced to the middle of the channel, they were yet more in pain, because I was under water to my neck. Когда я проходил середину пролива, их беспокойство еще более увеличилось, потому что я погрузился в воду по шею. The emperor concluded me to be drowned, and that the enemy's fleet was approaching in a hostile manner: but he was soon eased of his fears; for the channel growing shallower every step I made, I came in a short time within hearing, and holding up the end of the cable, by which the fleet was fastened, I cried in a loud voice, Император решил, что я утонул и что неприятельский флот приближается с враждебными намерениями. Но скоро его опасения исчезли. С каждым шагом пролив становился мельче, и меня можно было даже слышать с берега. Тогда, подняв вверх конец веревок, к которым был привязан флот, я громко закричал: "Long live the most puissant king of Lilliput!" "Да здравствует могущественнейший император Лилипутии!" This great prince received me at my landing with all possible encomiums, and created me a nardac upon the spot, which is the highest title of honour among them. Когда я ступил на берег, великий монарх осыпал меня всяческими похвалами и тут же пожаловал мне титул нардака, самый высокий в государстве. His majesty desired I would take some other opportunity of bringing all the rest of his enemy's ships into his ports. Его величество выразил желание, чтобы я нашел случай захватить и привести в его гавани все остальные корабли неприятеля. And so unmeasureable is the ambition of princes, that he seemed to think of nothing less than reducing the whole empire of Blefuscu into a province, and governing it, by a viceroy; of destroying the Big-endian exiles, and compelling that people to break the smaller end of their eggs, by which he would remain the sole monarch of the whole world. Честолюбие монархов так безмерно, что император задумал, по-видимому, не больше не меньше, как обратить всю империю Блефуску в собственную провинцию и управлять ею через своего наместника, истребив укрывающихся там Тупоконечников и принудив всех блефускуанцев разбивать яйца с острого конца, вследствие чего он стал бы единственным властителем вселенной. But I endeavoured to divert him from this design, by many arguments drawn from the topics of policy as well as justice; and I plainly protested, "that I would never be an instrument of bringing a free and brave people into slavery." Но я всячески старался отклонить императора от этого намерения, приводя многочисленные доводы, подсказанные мне как политическими соображениями, так и чувством справедливости; в заключение я решительно заявил, что никогда не соглашусь быть орудием порабощения храброго и свободного народа. And, when the matter was debated in council, the wisest part of the ministry were of my opinion. Когда этот вопрос поступил на обсуждение государственного совета, то самые мудрые министры оказались на моей стороне[40]. This open bold declaration of mine was so opposite to the schemes and politics of his imperial majesty, that he could never forgive me. Мое смелое и откровенное заявление до такой степени противоречило политическим планам его императорского величества, что он никогда не мог простить мне его. He mentioned it in a very artful manner at council, where I was told that some of the wisest appeared, at least by their silence, to be of my opinion; but others, who were my secret enemies, could not forbear some expressions which, by a side-wind, reflected on me. Его величество очень искусно дал понять это в совете, где, как я узнал, мудрейшие его члены были, по-видимому, моего мнения, хотя и выражали это только молчанием; другие же, мои тайные враги, не могли удержаться от некоторых замечаний, косвенным образом направленных против меня. And from this time began an intrigue between his majesty and a junto of ministers, maliciously bent against me, which broke out in less than two months, and had like to have ended in my utter destruction. С этого времени со стороны его величества и злобствующей против меня группы министров начались происки, которые менее чем через два месяца едва не погубили меня окончательно. Of so little weight are the greatest services to princes, when put into the balance with a refusal to gratify their passions. Так, величайшие услуги, оказываемые монархам, не в силах перетянуть на свою сторону чашу весов, если на другую бывает положен отказ в потворстве их страстям. About three weeks after this exploit, there arrived a solemn embassy from Blefuscu, with humble offers of a peace, which was soon concluded, upon conditions very advantageous to our emperor, wherewith I shall not trouble the reader. Спустя три недели после описанного подвига от императора Блефуску прибыло торжественное посольство с покорным предложением мира, каковой вскоре был заключен на условиях, в высшей степени выгодных для нашего императора, но я не буду утомлять ими внимание читателя. There were six ambassadors, with a train of about five hundred persons, and their entry was very magnificent, suitable to the grandeur of their master, and the importance of their business. Посольство состояло из шести посланников и около пятисот человек свиты; кортеж отличался большим великолепием и вполне соответствовал величию монарха и важности миссии. When their treaty was finished, wherein I did them several good offices by the credit I now had, or at least appeared to have, at court, their excellencies, who were privately told how much I had been their friend, made me a visit in form. По окончании мирных переговоров, в которых я благодаря моему тогдашнему действительному или, по крайней мере, кажущемуся влиянию при дворе оказал немало услуг посольству, их превосходительства, частным образом осведомленные о моих дружественных чувствах, удостоили меня официальным посещением. They began with many compliments upon my valour and generosity, invited me to that kingdom in the emperor their master's name, and desired me to show them some proofs of my prodigious strength, of which they had heard so many wonders; wherein I readily obliged them, but shall not trouble the reader with the particulars. Они начали с любезностей по поводу моих храбрости и великодушия, затем от имени императора пригласили посетить их страну и, наконец, попросили показать им несколько примеров моей удивительной силы, о которой они наслышались столько чудесного. Я с готовностью согласился исполнить их желание, но не стану утомлять читателя описанием подробностей. When I had for some time entertained their excellencies, to their infinite satisfaction and surprise, I desired they would do me the honour to present my most humble respects to the emperor their master, the renown of whose virtues had so justly filled the whole world with admiration, and whose royal person I resolved to attend, before I returned to my own country. Позабавив в течение некоторого времени их превосходительства к большому их удовольствию и удивлению, я попросил послов засвидетельствовать мое глубокое почтение его величеству, их повелителю, слава о доблестях которого по справедливости наполняла весь мир восхищением, и передать мое твердое решение лично посетить его перед возвращением в мое отечество. Accordingly, the next time I had the honour to see our emperor, I desired his general license to wait on the Blefuscudian monarch, which he was pleased to grant me, as I could perceive, in a very cold manner; but could not guess the reason, till I had a whisper from a certain person, "that Flimnap and Bolgolam had represented my intercourse with those ambassadors as a mark of disaffection;" from which I am sure my heart was wholly free. Вследствие этого в первой же аудиенции у нашего императора я попросил его соизволения на посещение блефускуанского монарха; император хотя и дал свое согласие, но высказал при этом явную ко мне холодность, причину которой я не мог понять до тех пор, пока одно лицо не сказало мне по секрету, что Флимнап и Болголам изобразили перед императором мои сношения с посольством как акт нелояльности, хотя я могу поручиться, что совесть моя в этом отношении была совершенно чиста. And this was the first time I began to conceive some imperfect idea of courts and ministers. Тут впервые у меня начало складываться некоторое представление о том, что такое министры и дворы[41]. It is to be observed, that these ambassadors spoke to me, by an interpreter, the languages of both empires differing as much from each other as any two in Europe, and each nation priding itself upon the antiquity, beauty, and energy of their own tongue, with an avowed contempt for that of their neighbour; yet our emperor, standing upon the advantage he had got by the seizure of their fleet, obliged them to deliver their credentials, and make their speech, in the Lilliputian tongue. Необходимо заметить, что послы разговаривали со мною при помощи переводчика. Язык блефускуанцев настолько же отличается от языка лилипутов, насколько разнятся между собою языки двух европейских народов. При этом каждая из этих наций гордится древностью, красотой и выразительностью своего языка, относясь с явным презрением к языку своего соседа. И наш император, пользуясь преимуществами своего положения, созданного захватом неприятельского флота, обязал посольство представить верительные грамоты и вести переговоры на лилипутском языке. And it must be confessed, that from the great intercourse of trade and commerce between both realms, from the continual reception of exiles which is mutual among them, and from the custom, in each empire, to send their young nobility and richer gentry to the other, in order to polish themselves by seeing the world, and understanding men and manners; there are few persons of distinction, or merchants, or seamen, who dwell in the maritime parts, but what can hold conversation in both tongues; as I found some weeks after, when I went to pay my respects to the emperor of Blefuscu, which, in the midst of great misfortunes, through the malice of my enemies, proved a very happy adventure to me, as I shall relate in its proper place. Впрочем, надо заметить, что оживленные торговые сношения между двумя государствами, гостеприимство, оказываемое изгнанникам соседнего государства как Лилипутией, так и Блефуску, а также обычай посылать молодых людей из знати и богатых помещиков к соседям с целью отшлифоваться, посмотрев свет и ознакомившись с жизнью и нравами людей, приводят к тому, что здесь редко можно встретить образованного дворянина, моряка или купца из приморского города, который бы не говорил на обоих языках. В этом я убедился через несколько недель, когда отправился засвидетельствовать свое почтение императору Блефуску. Среди великих несчастий, постигших меня благодаря злобе моих врагов, это посещение оказалось для меня очень благодетельным, о чем я расскажу в своем месте. The reader may remember, that when I signed those articles upon which I recovered my liberty, there were some which I disliked, upon account of their being too servile; neither could anything but an extreme necessity have forced me to submit. Читатель, может быть, помнит, что в числе условий, на которых мне была дарована свобода, были очень для меня унизительные и неприятные, и только крайняя необходимость заставила меня принять их. But being now a nardac of the highest rank in that empire, such offices were looked upon as below my dignity, and the emperor (to do him justice), never once mentioned them to me. Но теперь, когда я носил титул нардака, самый высокий в империи, взятые мной обязательства роняли бы мое достоинство, и, надо отдать справедливость императору, он ни разу мне о них не напомнил. However, it was not long before I had an opportunity of doing his majesty, at least as I then thought, a most signal service. Однако незадолго перед тем мне представился случай оказать его величеству, как, по крайней мере, мне тогда казалось, выдающуюся услугу. I was alarmed at midnight with the cries of many hundred people at my door; by which, being suddenly awaked, I was in some kind of terror. Раз в полночь у дверей моего жилья раздались крики тысячной толпы; я в ужасе проснулся и услышал непрестанно повторяемое слово "борглум". I heard the word Burglum repeated incessantly: several of the emperor's court, making their way through the crowd, entreated me to come immediately to the palace, where her imperial majesty's apartment was on fire, by the carelessness of a maid of honour, who fell asleep while she was reading a romance. Несколько придворных, пробившись сквозь толпу, умоляли меня явиться немедленно во дворец, так как покои ее императорского величества были объяты пламенем по небрежности одной фрейлины, которая заснула за чтением романа, не погасив свечи. I got up in an instant; and orders being given to clear the way before me, and it being likewise a moonshine night, I made a shift to get to the palace without trampling on any of the people. В один миг я был на ногах. Согласно отданному приказу, дорогу для меня очистили; кроме того, ночь была лунная, так что мне удалось добраться до дворца, никого не растоптав по пути. I found they had already applied ladders to the walls of the apartment, and were well provided with buckets, but the water was at some distance. К стенам горевших покоев уже были приставлены лестницы и было принесено много ведер, но вода была далеко. These buckets were about the size of large thimbles, and the poor people supplied me with them as fast as they could: but the flame was so violent that they did little good. Ведра эти были величиной с большой наперсток, и бедные лилипуты с большим усердием подавали их мне; однако пламя было так сильно, что это усердие приносило мало пользы. I might easily have stifled it with my coat, which I unfortunately left behind me for haste, and came away only in my leathern jerkin. Я мог бы легко потушить пожар, накрыв дворец своим кафтаном, но, к несчастью, я второпях успел надеть только кожаную куртку. The case seemed wholly desperate and deplorable; and this magnificent palace would have infallibly been burnt down to the ground, if, by a presence of mind unusual to me, I had not suddenly thought of an expedient. Дело казалось в самом плачевном и безнадежном положении, и этот великолепный дворец, несомненно, сгорел бы дотла, если бы благодаря необычному для меня присутствию духа я внезапно не придумал средства спасти его. I had, the evening before, drunk plentifully of a most delicious wine called glimigrim, (the Blefuscudians call it flunec, but ours is esteemed the better sort,) which is very diuretic. Накануне вечером я выпил много превосходнейшего вина, известного под названием "лимигрим" (блефускуанцы называют его "флюнек", но наши сорта выше), которое отличается сильным мочегонным действием. By the luckiest chance in the world, I had not discharged myself of any part of it. По счастливейшей случайности я еще ни разу не облегчился от выпитого. The heat I had contracted by coming very near the flames, and by labouring to quench them, made the wine begin to operate by urine; which I voided in such a quantity, and applied so well to the proper places, that in three minutes the fire was wholly extinguished, and the rest of that noble pile, which had cost so many ages in erecting, preserved from destruction. Между тем жар от пламени и усиленная работа по его тушению подействовали на меня и обратили вино в мочу; я выпустил ее в таком изобилии и так метко, что в какие-нибудь три минуты огонь был совершенно потушен, и остальные части величественного здания, воздвигавшегося трудом нескольких поколений, были спасены от разрушения. It was now day-light, and I returned to my house without waiting to congratulate with the emperor: because, although I had done a very eminent piece of service, yet I could not tell how his majesty might resent the manner by which I had performed it: for, by the fundamental laws of the realm, it is capital in any person, of what quality soever, to make water within the precincts of the palace. Между тем стало совсем светло, и я возвратился домой, не ожидая благодарности от императора, потому что хотя я оказал ему услугу великой важности, но не знал, как его величество отнесется к способу, каким она была оказана, особенно если принять во внимание основные законы государства, по которым никто, в том числе и самые высокопоставленные особы, не имел права мочиться в ограде дворца, под страхом тяжелого наказания. But I was a little comforted by a message from his majesty, "that he would give orders to the grand justiciary for passing my pardon in form:" which, however, I could not obtain; and I was privately assured, "that the empress, conceiving the greatest abhorrence of what I had done, removed to the most distant side of the court, firmly resolved that those buildings should never be repaired for her use: and, in the presence of her chief confidents could not forbear vowing revenge." Однако меня немного успокоило сообщение его величества, что он прикажет великому юстициарию вынести официальное постановление о моем помиловании, которого, впрочем, я никогда не добился. С другой стороны, меня конфиденциально уведомили, что императрица, страшно возмущенная моим поступком, переселилась в самую отдаленную часть дворца, твердо решив не отстраивать прежнего своего помещения; при этом она в присутствии своих приближенных поклялась отомстить мне[42]. CHAPTER VI. ГЛАВА VI Of the inhabitants of Lilliput; their learning, laws, and customs; the manner of educating their children. О жителях Лилипутии; их наука, законы и обычаи; система воспитания детей. The author's way of living in that country. Образ жизни автора в этой стране. His vindication of a great lady. Реабилитирование им одной знатной дамы Although I intend to leave the description of this empire to a particular treatise, yet, in the mean time, I am content to gratify the curious reader with some general ideas. Хотя подробному описанию этой империи я намерен посвятить особое исследование, тем не менее для удовлетворения любознательного читателя я уже теперь выскажу о ней несколько общих замечаний. As the common size of the natives is somewhat under six inches high, so there is an exact proportion in all other animals, as well as plants and trees: for instance, the tallest horses and oxen are between four and five inches in height, the sheep an inch and half, more or less: their geese about the bigness of a sparrow, and so the several gradations downwards till you come to the smallest, which to my sight, were almost invisible; but nature has adapted the eyes of the Lilliputians to all objects proper for their view: they see with great exactness, but at no great distance. Средний рост туземцев немного выше шести дюймов, и ему точно соответствует величина как животных, так и растений: например, лошади и быки не бывают там выше четырех или пяти дюймов, а овцы выше полутора дюймов; гуси равняются нашему воробью, и так далее вплоть до самых крохотных созданий, которые были для меня почти невидимы. Но природа приспособила зрение лилипутов к окружающим их предметам: они хорошо видят, но на небольшом расстоянии. And, to show the sharpness of their sight towards objects that are near, I have been much pleased with observing a cook pulling a lark, which was not so large as a common fly; and a young girl threading an invisible needle with invisible silk. Вот представление об остроте их зрения по отношению к близким предметам: большое удовольствие доставило мне наблюдать повара, ощипывавшего жаворонка, величиной не больше нашей мухи, и девушку, вдевавшую шелковинку в ушко невидимой иголки. Their tallest trees are about seven feet high: I mean some of those in the great royal park, the tops whereof I could but just reach with my fist clenched. Самые высокие деревья в Лилипутии не больше семи футов; я имею в виду деревья в большом королевском парке, верхушки которых я едва мог достать, протянув руку. The other vegetables are in the same proportion; but this I leave to the reader's imagination. Вся остальная растительность имеет соответственные размеры; но я предоставляю самому читателю произвести расчеты. I shall say but little at present of their learning, which, for many ages, has flourished in all its branches among them: but their manner of writing is very peculiar, being neither from the left to the right, like the Europeans, nor from the right to the left, like the Arabians, nor from up to down, like the Chinese, but aslant, from one corner of the paper to the other, like ladies in England. Сейчас я ограничусь лишь самыми беглыми замечаниями об их науке, которая в течение веков процветает у этого народа во всех отраслях. Обращу только внимание на весьма оригинальную манеру их письма: лилипуты пишут не так, как европейцы - слева направо, не так, как арабы - справа налево, не так, как китайцы - сверху вниз, но как английские дамы -наискось страницы, от одного ее угла к другому. They bury their dead with their heads directly downward, because they hold an opinion, that in eleven thousand moons they are all to rise again; in which period the earth (which they conceive to be flat) will turn upside down, and by this means they shall, at their resurrection, be found ready standing on their feet. Лилипуты хоронят умерших, кладя тело головою вниз, ибо держатся мнения, что через одиннадцать тысяч лун мертвые воскреснут; и так как в это время земля (которую лилипуты считают плоской) перевернется вверх дном, то мертвые при своем воскресении окажутся стоящими прямо на ногах. The learned among them confess the absurdity of this doctrine; but the practice still continues, in compliance to the vulgar. Ученые признают нелепость этого верования; тем не менее в угоду простому народу обычай сохраняется и до сих пор. There are some laws and customs in this empire very peculiar; and if they were not so directly contrary to those of my own dear country, I should be tempted to say a little in their justification. В этой империи существуют весьма своеобразные законы и обычаи, и, не будь они полной противоположностью законам и обычаям моего любезного отечества, я попытался бы выступить их защитником. It is only to be wished they were as well executed. Желательно только, чтобы они строго применялись на деле. The first I shall mention, relates to informers. Прежде всего укажу на закон о доносчиках[43]. All crimes against the state, are punished here with the utmost severity; but, if the person accused makes his innocence plainly to appear upon his trial, the accuser is immediately put to an ignominious death; and out of his goods or lands the innocent person is quadruply recompensed for the loss of his time, for the danger he underwent, for the hardship of his imprisonment, and for all the charges he has been at in making his defence; or, if that fund be deficient, it is largely supplied by the crown. Все государственные преступления караются здесь чрезвычайно строго; но если обвиняемый докажет во время процесса свою невиновность, то обвинитель немедленно подвергается позорной казни, и с его движимого и недвижимого имущества взыскивается в четырехкратном размере в пользу невинного за потерю времени, за опасность, которой он подвергался, за лишения, испытанные им во время тюремного заключения, и за все расходы, которых ему стоила защита. Если этих средств окажется недостаточно, они щедро дополняются за счет короны. The emperor also confers on him some public mark of his favour, and proclamation is made of his innocence through the whole city. Кроме того, император жалует освобожденного каким-нибудь публичным знаком своего благоволения, и по всему государству объявляется о его невиновности. They look upon fraud as a greater crime than theft, and therefore seldom fail to punish it with death; for they allege, that care and vigilance, with a very common understanding, may preserve a man's goods from thieves, but honesty has no defence against superior cunning; and, since it is necessary that there should be a perpetual intercourse of buying and selling, and dealing upon credit, where fraud is permitted and connived at, or has no law to punish it, the honest dealer is always undone, and the knave gets the advantage. Лилипуты считают мошенничество более тяжким преступлением, чем воровство, и потому только в редких случаях оно не наказывается смертью. При известной осторожности, бдительности и небольшой дозе здравого смысла, рассуждают они, всегда можно уберечь имущество от вора, но у честного человека нет защиты от ловкого мошенника; и так как при купле и продаже постоянно необходимы торговые сделки, основанные на кредите и доверии, то в условиях, когда существует попустительство обману и он не наказывается законом, честный коммерсант всегда страдает, а плут окажется в выигрыше. I remember, when I was once interceding with the emperor for a criminal who had wronged his master of a great sum of money, which he had received by order and ran away with; and happening to tell his majesty, by way of extenuation, that it was only a breach of trust, the emperor thought it monstrous in me to offer as a defence the greatest aggravation of the crime; and truly I had little to say in return, farther than the common answer, that different nations had different customs; for, I confess, I was heartily ashamed. [330] Я вспоминаю, что однажды я ходатайствовал перед монархом за одного преступника, который обвинялся в хищении большой суммы денег, полученной им по поручению хозяина, и в побеге с этими деньгами; когда я выставил перед его величеством как смягчающее вину обстоятельство то, что в данном случае было только злоупотребление доверием, император нашел чудовищным, что я привожу в защиту обвиняемого довод, как раз отягчающий его преступление; на это, говоря правду, мне нечего было возразить, и я ограничился шаблонным замечанием, что у различных народов различные обычаи; надо признаться, я был сильно сконфужен. Although we usually call reward and punishment the two hinges upon which all government turns, yet I could never observe this maxim to be put in practice by any nation except that of Lilliput. Хотя мы и называем обыкновенно награду и наказание двумя шарнирами, на которых вращается вся правительственная машина, но нигде, кроме Лилипутии, я не встречал применения этого принципа на практике. Whoever can there bring sufficient proof, that he has strictly observed the laws of his country for seventy-three moons, has a claim to certain privileges, according to his quality or condition of life, with a proportionable sum of money out of a fund appropriated for that use: he likewise acquires the title of snilpall, or legal, which is added to his name, but does not descend to his posterity. Всякий представивший достаточное доказательство того, что он в точности соблюдал законы страны в течение семи лун, получает там право на известные привилегии, соответствующие его званию и общественному положению, и ему определяется соразмерная денежная сумма из фондов, специально на этот предмет назначенных; вместе с тем такое лицо получает титул снильпела, то есть блюстителя законов; этот титул прибавляется к его фамилии, но не переходит в потомство. And these people thought it a prodigious defect of policy among us, when I told them that our laws were enforced only by penalties, without any mention of reward. И когда я рассказал лилипутам, что исполнение наших законов гарантируется только страхом наказания и нигде не упоминается о награде за их соблюдение, лилипуты сочли это огромным недостатком нашего управления. It is upon this account that the image of Justice, in their courts of judicature, is formed with six eyes, two before, as many behind, and on each side one, to signify circumspection; with a bag of gold open in her right hand, and a sword sheathed in her left, to show she is more disposed to reward than to punish. Вот почему в здешних судебных учреждениях справедливость изображается в виде женщины с шестью глазами - два спереди, два сзади и по одному с боков, - что означает ее бдительность; в правой руке она держит открытый мешок золота, а в левой - меч в ножнах в знак того, что она готова скорее награждать, чем карать[44]. In choosing persons for all employments, they have more regard to good morals than to great abilities; for, since government is necessary to mankind, they believe, that the common size of human understanding is fitted to some station or other; and that Providence never intended to make the management of public affairs a mystery to be comprehended only by a few persons of sublime genius, of which there seldom are three born in an age: but they suppose truth, justice, temperance, and the like, to be in every man's power; the practice of which virtues, assisted by experience and a good intention, would qualify any man for the service of his country, except where a course of study is required. При выборе кандидатов на любую должность больше внимания обращается на нравственные качества, чем на умственные дарования. Лилипуты думают, что раз уж человечеству необходимы правительства, то все люди, обладающие средним умственным развитием, способны занимать ту или другую должность, и что провидение никогда не имело в виду создать из управления общественными делами тайну, в которую способны проникнуть только весьма немногие великие гении, рождающиеся не более трех в столетие. Напротив, они полагают, что правдивость, умеренность и подобные качества доступны всем и что упражнение в этих добродетелях вместе с опытностью и добрыми намерениями делают каждого человека пригодным для служения своему отечеству в той или другой должности, за исключением тех, которые требуют специальных знаний. But they thought the want of moral virtues was so far from being supplied by superior endowments of the mind, that employments could never be put into such dangerous hands as those of persons so qualified; and, at least, that the mistakes committed by ignorance, in a virtuous disposition, would never be of such fatal consequence to the public weal, as the practices of a man, whose inclinations led him to be corrupt, and who had great abilities to manage, to multiply, and defend his corruptions. По их мнению, самые высокие умственные дарования не могут заменить нравственных достоинств, и нет ничего опаснее поручения должностей даровитым людям, ибо ошибка, совершенная по невежеству человеком, исполненным добрых намерений, не может иметь таких роковых последствий для общественного блага, как деятельность человека с порочными наклонностями, одаренного уменьем скрывать свои пороки, умножать их и безнаказанно предаваться им. In like manner, the disbelief of a Divine Providence renders a man incapable of holding any public station; for, since kings avow themselves to be the deputies of Providence, the Lilliputians think nothing can be more absurd than for a prince to employ such men as disown the authority under which he acts. Точно так же неверие в божественное провидение делает человека непригодным к занятию общественной должности[45]. И в самом деле, лилипуты думают, что раз монархи называют себя посланниками провидения, то было бы в высшей степени нелепо назначать на правительственные места людей, отрицающих авторитет, на основании которого действует монарх. In relating these and the following laws, I would only be understood to mean the original institutions, and not the most scandalous corruptions, into which these people are fallen by the degenerate nature of man. Описывая как эти, так и другие законы империи, о которых будет речь дальше, я хочу предупредить читателя, что мое описание касается только исконных установлений страны, не имеющих ничего общего с современною испорченностью нравов, являющейся результатом глубокого вырождения. For, as to that infamous practice of acquiring great employments by dancing on the ropes, or badges of favour and distinction by leaping over sticks and creeping under them, the reader is to observe, that they were first introduced by the grandfather of the emperor now reigning, and grew to the present height by the gradual increase of party and faction. Так, например, известный уже читателю позорный обычай назначать на высшие государственные должности людей, искусно танцующих на канате, и давать знаки отличия тем, кто перепрыгнет через палку или проползет под нею, впервые был введен дедом ныне царствующего императора и теперешнего своего развития достиг благодаря непрестанному росту партий и группировок[46]. Ingratitude is among them a capital crime, as we read it to have been in some other countries: for they reason thus; that whoever makes ill returns to his benefactor, must needs be a common enemy to the rest of mankind, from whom he has received no obligation, and therefore such a man is not fit to live. Неблагодарность считается у них уголовным преступлением (из истории мы знаем, что такой взгляд существовал и у других народов), и лилипуты по этому поводу рассуждают так: раз человек способен платить злом своему благодетелю, то он необходимо является врагом всех других людей, от которых он не получил никакого одолжения, и потому он достоин смерти. Their notions relating to the duties of parents and children differ extremely from ours. Их взгляды на обязанности родителей и детей глубоко отличаются от наших. For, since the conjunction of male and female is founded upon the great law of nature, in order to propagate and continue the species, the Lilliputians will needs have it, that men and women are joined together, like other animals, by the motives of concupiscence; and that their tenderness towards their young proceeds from the like natural principle: for which reason they will never allow that a child is under any obligation to his father for begetting him, or to his mother for bringing him into the world; which, considering the miseries of human life, was neither a benefit in itself, nor intended so by his parents, whose thoughts, in their love encounters, were otherwise employed. Исходя из того, что связь самца и самки основана на великом законе природы, имеющем цель размножение и продолжение вида, лилипуты полагают, что мужчины и женщины сходятся, как и остальные животные, руководясь вожделением, и что любовь родителей к детям проистекает из такой же естественной склонности; вследствие этого они не признают никаких обязательств ребенка ни к отцу за то, что тот произвел его, ни к матери за то, что та родила его, ибо, по их мнению, принимая во внимание бедствия человека на земле, жизнь сама по себе не большое благо, да к тому же родители при создании ребенка вовсе не руководствуются намерением дать ему жизнь, и мысли их направлены в другую сторону. Upon these, and the like reasonings, their opinion is, that parents are the last of all others to be trusted with the education of their own children; and therefore they have in every town public nurseries, where all parents, except cottagers and labourers, are obliged to send their infants of both sexes to be reared and educated, when they come to the age of twenty moons, at which time they are supposed to have some rudiments of docility. Опираясь на эти и подобные им рассуждения, лилипуты полагают, что воспитание детей менее всего может быть доверено их родителям, вследствие чего в каждом городе существуют общественные воспитательные заведения, куда обязаны отдавать своих детей обоего пола все, кроме крестьян и рабочих, и где они взращиваются и воспитываются с двадцатилунного возраста, то есть с того времени, когда, по предположению лилипутов, у ребенка проявляются первые зачатки понятливости[47]. These schools are of several kinds, suited to different qualities, and both sexes. Школы эти нескольких типов, соответственно общественному положению и полу детей. They have certain professors well skilled in preparing children for such a condition of life as befits the rank of their parents, and their own capacities, as well as inclinations. Воспитание и образование ведутся опытными педагогами, которые готовят детей к роду жизни, соответствующей положению их родителей и их собственным наклонностям и способностям. I shall first say something of the male nurseries, and then of the female. Сначала я скажу несколько слов о воспитательных заведениях для мальчиков, а потом о воспитательных заведениях для девочек. The nurseries for males of noble or eminent birth, are provided with grave and learned professors, and their several deputies. Воспитательные заведения для мальчиков благородного или знатного происхождения находятся под руководством солидных и образованных педагогов и их многочисленных помощников. The clothes and food of the children are plain and simple. Одежда и пища детей отличаются скромностью и простотой. They are bred up in the principles of honour, justice, courage, modesty, clemency, religion, and love of their country; they are always employed in some business, except in the times of eating and sleeping, which are very short, and two hours for diversions consisting of bodily exercises. Они воспитываются в правилах чести, справедливости, храбрости; в них развивают скромность, милосердие, религиозные чувства и любовь к отечеству. Они всегда за делом, кроме времени, потребного на еду и сон, очень непродолжительного, и двух рекреационных часов, которые посвящаются телесным упражнениям. They are dressed by men till four years of age, and then are obliged to dress themselves, although their quality be ever so great; and the women attendant, who are aged proportionably to ours at fifty, perform only the most menial offices. До четырех лет детей одевает и раздевает прислуга, но начиная с этого возраста, то и другое они делают сами, каким бы знатным ни было их происхождение. Служанки, которых берут не моложе пятидесяти лет (переводя на наши годы), исполняют только самые низкие работы. They are never suffered to converse with servants, but go together in smaller or greater numbers to take their diversions, and always in the presence of a professor, or one of his deputies; whereby they avoid those early bad impressions of folly and vice, to which our children are subject. Детям никогда не позволяют разговаривать с прислугой, и во время отдыха они играют группами, всегда в присутствии воспитателя или его помощника. Таким образом, они ограждены от ранних впечатлений глупости и порока, которым предоставлены наши дети. Their parents are suffered to see them only twice a year; the visit is to last but an hour; they are allowed to kiss the child at meeting and parting; but a professor, who always stands by on those occasions, will not suffer them to whisper, or use any fondling expressions, or bring any presents of toys, sweetmeats, and the like. Родителям разрешают свидания со своими детьми только два раза в год, каждое свидание продолжается не более часа. Им позволяется целовать ребенка только при встрече и прощанье; но воспитатель, неотлучно присутствующий в таких случаях, не позволяет им шептать на ухо, говорить ласковые слова и приносить в подарок игрушки, лакомства и тому подобное. The pension from each family for the education and entertainment of a child, upon failure of due payment, is levied by the emperor's officers. Если родители не вносят своевременно платы за содержание и воспитание своих детей, то эта плата взыскивается с них правительственными чиновниками. The nurseries for children of ordinary gentlemen, merchants, traders, and handicrafts, are managed proportionably after the same manner; only those designed for trades are put out apprentices at eleven years old, whereas those of persons of quality continue in their exercises till fifteen, which answers to twenty-one with us: but the confinement is gradually lessened for the last three years. Воспитательные заведения для детей рядового дворянства, купцов и ремесленников устроены по тому же образцу, с тою разницею, что дети, предназначенные быть ремесленниками, с одиннадцати лет обучаются мастерству, между тем как дети знатных особ продолжают общее образование до пятнадцати лет, что соответствует нашему двадцати одному году. Однако строгости школьной жизни постепенно ослабляются в последние три года. In the female nurseries, the young girls of quality are educated much like the males, only they are dressed by orderly servants of their own sex; but always in the presence of a professor or deputy, till they come to dress themselves, which is at five years old. В женских воспитательных заведениях девочки знатного происхождения воспитываются почти так же, как и мальчики, только вместо слуг их одевают и раздевают благонравные няни, но всегда в присутствии воспитательницы или ее помощницы; по достижении пяти лет девочки одеваются сами. And if it be found that these nurses ever presume to entertain the girls with frightful or foolish stories, or the common follies practised by chambermaids among us, they are publicly whipped thrice about the city, imprisoned for a year, and banished for life to the most desolate part of the country. Если бывает замечено, что няня позволила себе рассказать девочкам какую-нибудь страшную или нелепую сказку или позабавить их какой-нибудь глупой выходкой, которые так обыкновенны у наших горничных, то виновная троекратно подвергается публичной порке кнутом, заключается на год в тюрьму и затем навсегда ссылается в самую безлюдную часть страны. Thus the young ladies are as much ashamed of being cowards and fools as the men, and despise all personal ornaments, beyond decency and cleanliness: neither did I perceive any difference in their education made by their difference of sex, only that the exercises of the females were not altogether so robust; and that some rules were given them relating to domestic life, and a smaller compass of learning was enjoined them: for their maxim is, that among peoples of quality, a wife should be always a reasonable and agreeable companion, because she cannot always be young. Благодаря такой системе воспитания молодые дамы в Лилипутии так же стыдятся трусости и глупости, как и мужчины, и относятся с презрением ко всяким украшениям, за исключением благопристойности и опрятности. Я не заметил никакой разницы в их воспитании, обусловленной различием пола; только физические упражнения для девочек более легкие да курс наук для них менее обширен, но зато им преподаются правила ведения домашнего хозяйства. Ибо там принято думать, что и в высших классах жена должна быть разумной и милой подругой мужа, так как ее молодость не вечна. When the girls are twelve years old, which among them is the marriageable age, their parents or guardians take them home, with great expressions of gratitude to the professors, and seldom without tears of the young lady and her companions. Когда девице исполняется двенадцать лет, то есть наступает по-тамошнему пора замужества, в школу являются ее родители или опекуны и, принеся глубокую благодарность воспитателям, берут ее домой, причем прощание молодой девушки с подругами редко обходится без слез. In the nurseries of females of the meaner sort, the children are instructed in all kinds of works proper for their sex, and their several degrees: those intended for apprentices are dismissed at seven years old, the rest are kept to eleven. В воспитательных заведениях для девочек низших классов детей обучают всякого рода работам, подобающим их полу и общественному положению. Девочки, предназначенные для занятий ремеслами, остаются в воспитательном заведении до семи лет, а остальные до одиннадцати. The meaner families who have children at these nurseries, are obliged, besides their annual pension, which is as low as possible, to return to the steward of the nursery a small monthly share of their gettings, to be a portion for the child; and therefore all parents are limited in their expenses by the law. For the Lilliputians think nothing can be more unjust, than for people, in subservience to their own appetites, to bring children into the world, and leave the burthen of supporting them on the public. Семьи низших классов вносят казначею, кроме годовой платы, крайне незначительной, небольшую часть своего месячного заработка; из этих взносов образуется приданое для дочери. Таким образом, расходы родителей ограничены здесь законом, ибо лилипуты думают, что было бы крайне несправедливо позволить человеку, в угождение своим инстинктам, производить на свет детей и потом возложить на общество бремя их содержания. As to persons of quality, they give security to appropriate a certain sum for each child, suitable to their condition; and these funds are always managed with good husbandry and the most exact justice. Что же касается знатных лиц, то они дают обязательство положить на каждого ребенка известный капитал, соответственно своему общественному положению; этот капитал всегда сохраняется бережно и в полной неприкосновенности. The cottagers and labourers keep their children at home, their business being only to till and cultivate the earth, and therefore their education is of little consequence to the public: but the old and diseased among them, are supported by hospitals; for begging is a trade unknown in this empire. Крестьяне и рабочие держат своих детей дома[48]; так как они занимаются лишь возделыванием и обработкой земли, то их образование не имеет особенного значения для общества. Но больные и старики содержатся в богадельнях, ибо прошение милостыни есть занятие, неизвестное в империи. And here it may, perhaps, divert the curious reader, to give some account of my domestics, and my manner of living in this country, during a residence of nine months, and thirteen days. Но, быть может, любознательному читателю будут интересны некоторые подробности относительно моих занятий и образа жизни в этой стране, где я пробыл девять месяцев и тринадцать дней. Having a head mechanically turned, and being likewise forced by necessity, I had made for myself a table and chair convenient enough, out of the largest trees in the royal park. Принужденный обстоятельствами, я нашел применение своей склонности к механике и сделал себе довольно удобные стол и стул из самых больших деревьев королевского парка. Two hundred sempstresses were employed to make me shirts, and linen for my bed and table, all of the strongest and coarsest kind they could get; which, however, they were forced to quilt together in several folds, for the thickest was some degrees finer than lawn. Двум сотням швей было поручено изготовление для меня рубах, постельного и столового белья из самого прочного и грубого полотна, какое только они могли достать; но и его им пришлось стегать, сложив в несколько раз, потому что самое толстое тамошнее полотно тоньше нашей кисеи. Their linen is usually three inches wide, and three feet make a piece. Куски этого полотна бывают обыкновенно в три дюйма ширины и три фута длины. The sempstresses took my measure as I lay on the ground, one standing at my neck, and another at my mid-leg, with a strong cord extended, that each held by the end, while a third measured the length of the cord with a rule of an inch long. Белошвейки сняли с меня мерку, когда я лежал на земле; одна из них стала у моей шеи, другая у колена, и они протянули между собою веревку, взяв каждая за ее конец, третья же смерила длину веревки линейкой в один дюйм. Then they measured my right thumb, and desired no more; for by a mathematical computation, that twice round the thumb is once round the wrist, and so on to the neck and the waist, and by the help of my old shirt, which I displayed on the ground before them for a pattern, they fitted me exactly. Затем они смерили большой палец правой руки, чем и ограничились; посредством математического расчета, основанного на том, что окружность кисти вдвое больше окружности пальца, окружность шеи вдвое больше окружности кисти, а окружность талии вдвое больше окружности шеи, и при помощи моей старой рубахи, которую я разостлал на земле перед ними как образец, они сшили мне белье как раз по росту. Three hundred tailors were employed in the same manner to make me clothes; but they had another contrivance for taking my measure. Точно так же тремстам портным было поручено сшить мне костюм, но для снятия мерки они прибегли к другому приему. I kneeled down, and they raised a ladder from the ground to my neck; upon this ladder one of them mounted, and let fall a plumb-line from my collar to the floor, which just answered the length of my coat: but my waist and arms I measured myself. Я стал на колени, и они приставили к моему туловищу лестницу; по этой лестнице один из них взобрался до моей шеи и опустил отвес от воротника до полу, что и составило длину моего кафтана; рукава и талию я смерил сам. When my clothes were finished, which was done in my house (for the largest of theirs would not have been able to hold them), they looked like the patch-work made by the ladies in England, only that mine were all of a colour. Когда костюм был готов (а шили его в моем замке, так как самый большой их дом не вместил бы его), то своим видом он очень напоминал одеяла, изготовляемые английскими дамами из лоскутков материи, с той только разницей, что не пестрел разными цветами. I had three hundred cooks to dress my victuals, in little convenient huts built about my house, where they and their families lived, and prepared me two dishes a-piece. Стряпали мне триста поваров в маленьких удобных бараках, построенных вокруг моего дома, где они и жили со своими семьями, и обязаны были готовить мне по два блюда на завтрак, обед и ужин. I took up twenty waiters in my hand, and placed them on the table: a hundred more attended below on the ground, some with dishes of meat, and some with barrels of wine and other liquors slung on their shoulders; all which the waiters above drew up, as I wanted, in a very ingenious manner, by certain cords, as we draw the bucket up a well in Europe. Я брал в руку двадцать лакеев и ставил их себе на стол; сотня их товарищей прислуживала внизу на полу: одни носили кушанья, другие таскали на плечах бочонки с вином и всевозможными напитками; лакеи, стоявшие на столе, по мере надобности очень искусно поднимали все это на особых блоках, вроде того как у нас в Европе поднимают ведра воды из колодца. A dish of their meat was a good mouthful, and a barrel of their liquor a reasonable draught. Каждое их блюдо я проглатывал в один прием, каждый бочонок вина осушал одним глотком. Their mutton yields to ours, but their beef is excellent. Их баранина по вкусу уступает нашей, но зато говядина превосходна. I have had a sirloin so large, that I have been forced to make three bites of it; but this is rare. Раз мне достался такой огромный кусок филея, что пришлось разрезать его на три части, но это исключительный случай. My servants were astonished to see me eat it, bones and all, as in our country we do the leg of a lark. Слуги бывали очень изумлены, видя, что я ем говядину с костями, как у нас едят жаворонков. Their geese and turkeys I usually ate at a mouthful, and I confess they far exceed ours. Здешних гусей и индеек я проглатывал обыкновенно в один прием, и, надо отдать справедливость, птицы эти гораздо вкуснее наших. Of their smaller fowl I could take up twenty or thirty at the end of my knife. Мелкой птицы я брал на кончик ножа по двадцати или тридцати штук зараз. One day his imperial majesty, being informed of my way of living, desired "that himself and his royal consort, with the young princes of the blood of both sexes, might have the happiness," as he was pleased to call it, "of dining with me." Его величество, наслышавшись о моем образе жизни, заявил однажды, что он будет счастлив (так было угодно ему выразиться) отобедать со мною, в сопровождении августейшей супруги и молодых принцев и принцесс. They came accordingly, and I placed them in chairs of state, upon my table, just over against me, with their guards about them. Когда они прибыли, я поместил их на столе против себя в парадных креслах, с личной охраной по сторонам. Flimnap, the lord high treasurer, attended there likewise with his white staff; and I observed he often looked on me with a sour countenance, which I would not seem to regard, but ate more than usual, in honour to my dear country, as well as to fill the court with admiration. В числе гостей был также лордканцлер казначейства Флимнап, с белым жезлом в руке; я часто ловил его недоброжелательные взгляды, но делал вид, что не замечаю их, и ел более обыкновенного во славу моей дорогой родины и на удивление двору. I have some private reasons to believe, that this visit from his majesty gave Flimnap an opportunity of doing me ill offices to his master. У меня есть некоторые основания думать, что это посещение его величества дало повод Флимнапу уронить меня в глазах своего государя. That minister had always been my secret enemy, though he outwardly caressed me more than was usual to the moroseness of his nature. Означенный министр всегда был тайным моим врагом, хотя наружно обходился со мною гораздо ласковее, чем того можно было ожидать от его угрюмого нрава. He represented to the emperor "the low condition of his treasury; that he was forced to take up money at a great discount; that exchequer bills would not circulate under nine per cent. below par; that I had cost his majesty above a million and a half of sprugs" (their greatest gold coin, about the bigness of a spangle) "and, upon the whole, that it would be advisable in the emperor to take the first fair occasion of dismissing me." Он поставил на вид императору плохое состояние государственного казначейства, сказав, что вынужден был прибегнуть к займу за большие проценты; что курс банковых билетов упал на девять процентов ниже альпари; что мое содержание обошлось его величеству более чем в полтора миллиона спругов (самая крупная золотая монета у лилипутов, величиною в маленькую блестку) и, наконец, что император поступил бы весьма благоразумно, если бы воспользовался первым благоприятным случаем для высылки меня за пределы империи. I am here obliged to vindicate the reputation of an excellent lady, who was an innocent sufferer upon my account. На мне лежит обязанность обелить честь одной невинно пострадавшей из-за меня почтенной дамы. The treasurer took a fancy to be jealous of his wife, from the malice of some evil tongues, who informed him that her grace had taken a violent affection for my person; and the court scandal ran for some time, that she once came privately to my lodging. Канцлеру казначейства пришла в голову фантазия приревновать ко мне свою супругу на основании сплетен, пущенных в ход злыми языками, которые говорили ему, будто ее светлость воспылала безумной страстью к моей особе; много скандального шума наделал при дворе слух, будто раз она тайно приезжала ко мне. This I solemnly declare to be a most infamous falsehood, without any grounds, further than that her grace was pleased to treat me with all innocent marks of freedom and friendship. Я торжественно заявляю, что все это самая бесчестная клевета, единственным поводом к которой послужило невинное изъявление дружеских чувств со стороны ее светлости. I own she came often to my house, but always publicly, nor ever without three more in the coach, who were usually her sister and young daughter, and some particular acquaintance; but this was common to many other ladies of the court. Она действительно часто подъезжала к моему дому, но это делалось всегда открыто, причем с ней в карете сидели еще три особы: сестра, дочь и подруга; таким же образом ко мне приезжали и другие придворные дамы. And I still appeal to my servants round, whether they at any time saw a coach at my door, without knowing what persons were in it. В качестве свидетелей призываю моих многочисленных слуг: пусть кто-нибудь из них скажет, видел ли он у моих дверей карету, не зная, кто находится в ней. On those occasions, when a servant had given me notice, my custom was to go immediately to the door, and, after paying my respects, to take up the coach and two horses very carefully in my hands (for, if there were six horses, the postillion always unharnessed four,) and place them on a table, where I had fixed a movable rim quite round, of five inches high, to prevent accidents. Обыкновенно в подобных случаях я немедленно выходил к двери после доклада моего слуги; засвидетельствовав свое почтение прибывшим, я осторожно брал в руки карету с парой лошадей (если она была запряжена шестеркой, форейтор всегда отпрягал четырех) и ставил ее на стол, который я окружил передвижными перилами вышиной в пять дюймов для предупреждения несчастных случайностей. And I have often had four coaches and horses at once on my table, full of company, while I sat in my chair, leaning my face towards them; and when I was engaged with one set, the coachmen would gently drive the others round my table. Часто на моем столе стояли разом четыре запряженные кареты, наполненные элегантными дамами. Сам я садился в свое кресло и наклонялся к ним. В то время, как я разговаривал таким образом с одной каретой, другие тихонько кружились по моему столу. I have passed many an afternoon very agreeably in these conversations. But I defy the treasurer, or his two informers (I will name them, and let them make the best of it) Clustril and Drunlo, to prove that any person ever came to me incognito, except the secretary Reldresal, who was sent by express command of his imperial majesty, as I have before related. Много послеобеденных часов провел я очень приятно в таких разговорах, однако ни канцлеру казначейства, ни двум его соглядатаям Клестрилю и Дренло (пусть они делают что угодно, а я назову их имена) никогда не удастся доказать, чтобы ко мне являлся кто-нибудь инкогнито, кроме государственного секретаря Рельдреселя, посетившего меня раз по специальному повелению его императорского величества, как рассказано об этом выше. I should not have dwelt so long upon this particular, if it had not been a point wherein the reputation of a great lady is so nearly concerned, to say nothing of my own; though I then had the honour to be a nardac, which the treasurer himself is not; for all the world knows, that he is only a glumglum, a title inferior by one degree, as that of a marquis is to a duke in England; yet I allow he preceded me in right of his post. Я бы не останавливался так долго на этих подробностях, если бы вопрос не касался так близко доброго имени высокопоставленной дамы, не говоря уже о моем собственном, хотя я и имел честь носить титул нардака, которого не имел сам канцлер казначейства, ибо всем известно, что он только глюм-глюм, а этот титул в такой же степени ниже моего, в какой титул маркиза в Англии ниже титула герцога; впрочем, я согласен признать, что занимаемый им пост ставит его выше меня. These false informations, which I afterwards came to the knowledge of by an accident not proper to mention, made the treasurer show his lady for some time an ill countenance, and me a worse; and although he was at last undeceived and reconciled to her, yet I lost all credit with him, and found my interest decline very fast with the emperor himself, who was, indeed, too much governed by that favourite. Эти наветы, о которых я узнал впоследствии по одному не стоящему упоминания случаю, на некоторое время озлобили канцлера казначейства Флимнапа против его жены и еще пуще против меня. Хотя он вскоре и примирился с женой, убедившись в своем заблуждении, однако я навсегда потерял его уважение и вскоре увидел, что положение мое пошатнулось также в глазах самого императора, который находился под сильным влиянием своего фаворита. CHAPTER VII. ГЛАВА VII The author, being informed of a design to accuse him of high-treason, makes his escape to Blefuscu. Автор, будучи осведомлен о замысле обвинить его в государственной измене, предпринимает побег в Блефуску. His reception there. Прием, оказанный ему там Before I proceed to give an account of my leaving this kingdom, it may be proper to inform the reader of a private intrigue which had been for two months forming against me. Прежде чем рассказать, каким образом я оставил это государство, пожалуй, уместно посвятить читателя в подробности тайных происков, которые в течение двух месяцев велись против меня. I had been hitherto, all my life, a stranger to courts, for which I was unqualified by the meanness of my condition. Благодаря своему низкому положению я жил до сих пор вдали от королевских дворов. I had indeed heard and read enough of the dispositions of great princes and ministers, but never expected to have found such terrible effects of them, in so remote a country, governed, as I thought, by very different maxims from those in Europe. Правда, я много слыхал и читал о нравах великих монархов, но никогда не ожидал встретить такое ужасное действие их в столь отдаленной стране, управляемой, как я думал, в духе правил, совсем не похожих на те, которыми руководятся в Европе. When I was just preparing to pay my attendance on the emperor of Blefuscu, a considerable person at court (to whom I had been very serviceable, at a time when he lay under the highest displeasure of his imperial majesty) came to my house very privately at night, in a close chair, and, without sending his name, desired admittance. Как раз когда я готовился отправиться к императору Блефуску, одна значительная при дворе особа (которой я оказал очень существенную услугу в то время, когда она была в большой немилости у его императорского величества) тайно прибыла ко мне поздно вечером в закрытом портшезе и, не называя себя, просила принять ее. The chairmen were dismissed; I put the chair, with his lordship in it, into my coat-pocket: and, giving orders to a trusty servant, to say I was indisposed and gone to sleep, I fastened the door of my house, placed the chair on the table, according to my usual custom, and sat down by it. Носильщики были отосланы, и я положил портшез вместе с его превосходительством в карман своего кафтана, после чего, приказав одному верному слуге говорить каждому, что мне нездоровится и что я пошел спать, я запер за собою дверь, поставил портшез на стол и сел на стул против него. After the common salutations were over, observing his lordship's countenance full of concern, and inquiring into the reason, he desired "I would hear him with patience, in a matter that highly concerned my honour and my life." His speech was to the following effect, for I took notes of it as soon as he left me:- Когда мы обменялись взаимными приветствиями, я заметил большую озабоченность на лице его превосходительства и пожелал узнать о ее причине. Тогда он попросил выслушать его терпеливо, так как дело касалось моей чести и жизни, и обратился ко мне со следующей речью, которую тотчас же по его уходе я в точности записал. "You are to know," said he, "that several committees of council have been lately called, in the most private manner, on your account; and it is but two days since his majesty came to a full resolution. Надо вам сказать, начал он, что в последнее время относительно вас происходило в страшной тайне несколько совещаний особых комитетов, и два дня тому назад его величество принял окончательное решение. "You are very sensible that Skyresh Bolgolam" (galbet, or high-admiral) "has been your mortal enemy, almost ever since your arrival. Вы прекрасно знаете, что почти со дня вашего прибытия сюда Скайреш Болголам (гельбет, или верховный адмирал) стал вашим смертельным врагом. His original reasons I know not; but his hatred is increased since your great success against Blefuscu, by which his glory as admiral is much obscured. Мне неизвестна первоначальная причина этой вражды, но его ненависть особенно усилилась после великой победы, одержанной вами над Блефуску, которая сильно помрачила его славу адмирала. This lord, in conjunction with Flimnap the high-treasurer, whose enmity against you is notorious on account of his lady, Limtoc the general, Lalcon the chamberlain, and Balmuff the grand justiciary, have prepared articles of impeachment against you, for treason and other capital crimes." Этот сановник, в сообществе с Флимнапом, канцлером казначейства, неприязнь которого к вам из-за жены всем известна, генералом Лимтоком, обер-гофмейстером Лелькеном и верховным судьей Бельмафом, приготовил акт, обвиняющий вас в государственной измене и других тяжких преступлениях. This preface made me so impatient, being conscious of my own merits and innocence, that I was going to interrupt him; when he entreated me to be silent, and thus proceeded:- Это вступление настолько взволновало меня, что я, зная свои заслуги и свою невиновность, от нетерпения чуть было не прервал оратора, но он умолял меня сохранять молчание и продолжал так: "Out of gratitude for the favours you have done me, I procured information of the whole proceedings, and a copy of the articles; wherein I venture my head for your service. Руководствуясь чувством глубокой благодарности за оказанные вами услуги, я добыл подробные сведения об этом деле и копию обвинительного акта, рискуя поплатиться за это своей головой[49]. "'Articles of Impeachment against QUINBUS FLESTRIN, (the Man-Mountain.) ОБВИНИТЕЛЬНЫЙ АКТ против КУИНБУС ФЛЕСТРИНА ЧЕЛОВЕКА ГОРЫ Article I. II. 1 "'Whereas, by a statute made in the reign of his imperial majesty Calin Deffar Plune, it is enacted, that, whoever shall make water within the precincts of the royal palace, shall be liable to the pains and penalties of high-treason; notwithstanding, the said Quinbus Flestrin, in open breach of the said law, under colour of extinguishing the fire kindled in the apartment of his majesty's most dear imperial consort, did maliciously, traitorously, and devilishly, by discharge of his urine, put out the said fire kindled in the said apartment, lying and being within the precincts of the said royal palace, against the statute in that case provided, etc. against the duty, etc. Принимая во внимание, что, хотя законом, изданным в царствование его императорского величества Келина Дефара Плюне, постановлено, что всякий, кто будет мочиться в ограде королевского дворца, подлежит карам и наказаниям как за оскорбление величества; однако, невзирая на это, упомянутый Куинбус Флестрин, в явное нарушение упомянутого закона, под предлогом тушения пожара, охватившего покои любезной супруги его императорского величества, злобно, предательски и дьявольски выпустив мочу, погасил упомянутый пожар в упомянутых покоях, находящихся в ограде упомянутого королевского дворца, вопреки существующему на этот предмет закону, в нарушение долга и пр. ипр. Article II. II. 2 "'That the said Quinbus Flestrin, having brought the imperial fleet of Blefuscu into the royal port, and being afterwards commanded by his imperial majesty to seize all the other ships of the said empire of Blefuscu, and reduce that empire to a province, to be governed by a viceroy from hence, and to destroy and put to death, not only all the Big-endian exiles, but likewise all the people of that empire who would not immediately forsake the Big-endian heresy, he, the said Flestrin, like a false traitor against his most auspicious, serene, imperial majesty, did petition to be excused from the said service, upon pretence of unwillingness to force the consciences, or destroy the liberties and lives of an innocent people. Что упомянутый Куинбус Флестрин, приведя в императорский порт флот императора Блефуску и получив повеление от его императорского величества захватить все остальные корабли упомянутой империи Блефуску, с тем чтобы обратить эту империю в провинцию под управлением нашего наместника, уничтожить и казнить не только всех укрывающихся там Тупоконечников, но и всех подданных этой империи, которые не отступятся немедленно от тупоконечной ереси, - упомянутый Флестрин, как вероломный изменник, подал прошение его благосклоннейшему и светлейшему императорскому величеству избавить его, Флестрина, от исполнения упомянутого поручения под предлогом нежелания применять насилие в делах совести и уничтожать вольности невинного народа. Article III. II. 3 "'That, whereas certain ambassadors arrived from the Court of Blefuscu, to sue for peace in his majesty's court, he, the said Flestrin, did, like a false traitor, aid, abet, comfort, and divert, the said ambassadors, although he knew them to be servants to a prince who was lately an open enemy to his imperial majesty, and in an open war against his said majesty. Что, когда прибыло известное посольство от двора Блефуску ко двору его величества просить мира, он, упомянутый Флестрин, как вероломный изменник, помогал, поощрял, одобрял и увеселял упомянутых послов, хорошо зная, что они слуги монарха, который так недавно был открытым врагом его императорского величества и вел открытую войну с упомянутым величеством. Article IV. II. 4 "'That the said Quinbus Flestrin, contrary to the duty of a faithful subject, is now preparing to make a voyage to the court and empire of Blefuscu, for which he has received only verbal license from his imperial majesty; and, under colour of the said license, does falsely and traitorously intend to take the said voyage, and thereby to aid, comfort, and abet the emperor of Blefuscu, so lately an enemy, and in open war with his imperial majesty aforesaid.' Что упомянутый Куинбус Флестрин, в противность долгу верноподданного, собирается теперь совершить путешествие ко двору и в империю Блефуску, на которое получил только лишь словесное соизволение его императорского величества, и что, под предлогом упомянутого соизволения, он имеет намерение вероломно и изменнически совершить упомянутое путешествие с целью оказать помощь, ободрить и поощрить императора Блефуску, так недавно бывшего врагом вышеупомянутого его императорского величества и находившегося с ним в открытой войне. "There are some other articles; but these are the most important, of which I have read you an abstract. В обвинительном акте есть еще пункты, но прочтенные мною в извлечении наиболее существенны. "In the several debates upon this impeachment, it must be confessed that his majesty gave many marks of his great lenity; often urging the services you had done him, and endeavouring to extenuate your crimes. Надо признаться, что во время долгих прений по поводу этого обвинения его величество проявил к вам большую снисходительность, весьма часто ссылаясь на ваши заслуги перед ним и стараясь смягчить ваши преступления. The treasurer and admiral insisted that you should be put to the most painful and ignominious death, by setting fire to your house at night, and the general was to attend with twenty thousand men, armed with poisoned arrows, to shoot you on the face and hands. Канцлер казначейства и адмирал настаивали на том, чтобы предать вас самой мучительной и позорной смерти. Они предложили поджечь ночью ваш дом, поручив генералу вывести двадцатитысячную армию, вооруженную отравленными стрелами, предназначенными для вашего лица и рук. Some of your servants were to have private orders to strew a poisonous juice on your shirts and sheets, which would soon make you tear your own flesh, and die in the utmost torture. Возникла также мысль дать тайное повеление некоторым вашим слугам напитать ваши рубахи и простыни ядовитым соком, который скоро заставил бы вас разодрать ваше тело и причинил бы вам самую мучительную смерть. The general came into the same opinion; so that for a long time there was a majority against you; but his majesty resolving, if possible, to spare your life, at last brought off the chamberlain. Г енерал присоединился к этому мнению, так что в течение долгого времени большинство было против вас. Но его величество, решив по возможности щадить вашу жизнь, в заключение привлек на свою сторону обер-гофмейстера. "Upon this incident, Reldresal, principal secretary for private affairs, who always approved himself your true friend, was commanded by the emperor to deliver his opinion, which he accordingly did; and therein justified the good thoughts you have of him. В разгар этих прений Рельдресель, главный секретарь по тайным делам, который всегда выказывал себя вашим истинным другом, получил повеление его императорского величества изложить свою точку зрения, что он и сделал, вполне оправдав ваше доброе о нем мнение. He allowed your crimes to be great, but that still there was room for mercy, the most commendable virtue in a prince, and for which his majesty was so justly celebrated. Он признал, что ваши преступления велики, но что они все же оставляют место для милосердия, этой величайшей добродетели монархов, которая так справедливо украшает его величество. He said, the friendship between you and him was so well known to the world, that perhaps the most honourable board might think him partial; however, in obedience to the command he had received, he would freely offer his sentiments. That if his majesty, in consideration of your services, and pursuant to his own merciful disposition, would please to spare your life, and only give orders to put out both your eyes, he humbly conceived, that by this expedient justice might in some measure be satisfied, and all the world would applaud the lenity of the emperor, as well as the fair and generous proceedings of those who have the honour to be his counsellors. That the loss of your eyes would be no impediment to your bodily strength, by which you might still be useful to his majesty; that blindness is an addition to courage, by concealing dangers from us; that the fear you had for your eyes, was the greatest difficulty in bringing over the enemy's fleet, and it would be sufficient for you to see by the eyes of the ministers, since the greatest princes do no more. Он сказал, что существующая между ним и вами дружба известна всякому, и потому высокопочтенное собрание, может быть, найдет его мнение пристрастным; однако, повинуясь полученному приказанию его величества, он откровенно изложит свои мысли; что если его величеству благоугодно будет, во внимание к вашим заслугам и согласно свойственной ему доброте, пощадить вашу жизнь и удовольствоваться повелением выколоть вам оба глаза, то он смиренно полагает, что такая мера, удовлетворив в некоторой степени правосудие, в то же время приведет в восхищение весь мир, который будет приветствовать столько же кротость монарха, сколько благородство и великодушие лиц, имеющих честь быть его советниками; что потеря глаз не нанесет никакого ущерба вашей физической силе, благодаря которой вы еще можете быть полезны его величеству; что слепота, скрывая от вас опасность, только увеличит вашу храбрость; что боязнь потерять зрение была для вас главной помехой при захвате неприятельского флота и что вам достаточно будет смотреть на все глазами министров, раз этим довольствуются даже величайшие монархи. "This proposal was received with the utmost disapprobation by the whole board. Это предложение было встречено высоким собранием с крайним неодобрением. Bolgolam, the admiral, could not preserve his temper, but, rising up in fury, said, he wondered how the secretary durst presume to give his opinion for preserving the life of a traitor; that the services you had performed were, by all true reasons of state, the great aggravation of your crimes; that you, who were able to extinguish the fire by discharge of urine in her majesty's apartment (which he mentioned with horror), might, at another time, raise an inundation by the same means, to drown the whole palace; and the same strength which enabled you to bring over the enemy's fleet, might serve, upon the first discontent, to carry it back; that he had good reasons to think you were a Big-endian in your heart; and, as treason begins in the heart, before it appears in overt-acts, so he accused you as a traitor on that account, and therefore insisted you should be put to death. Адмирал Болголам не в силах был сохранить хладнокровие; в бешенстве вскочив с места, он сказал, что удивляется, как осмелился секретарь подать голос за сохранение жизни изменника; что оказанные вами услуги, по соображениям государственной безопасности, еще более отягощают ваши преступления; что раз вы были способны простым мочеиспусканием (о чем он говорил с отвращением) потушить пожар в покоях ее величества, то в другое время вы будете способны таким же образом вызвать наводнение и затопить весь дворец; что та самая сила, которая позволила вам захватить неприятельский флот, при первом вашем неудовольствии послужит на то, что вы отведете этот флот обратно; что у него есть веские основания думать, что в глубине души вы -тупоконечник; и так как измена за рождается в сердце прежде, чем проявляет себя в действии, то он обвинил вас на этом основании в измене и настаивал, чтобы вы были казнены. "The treasurer was of the same opinion: he showed to what straits his majesty's revenue was reduced, by the charge of maintaining you, which would soon grow insupportable; that the secretary's expedient of putting out your eyes, was so far from being a remedy against this evil, that it would probably increase it, as is manifest from the common practice of blinding some kind of fowls, after which they fed the faster, and grew sooner fat; that his sacred majesty and the council, who are your judges, were, in their own consciences, fully convinced of your guilt, which was a sufficient argument to condemn you to death, without the formal proofs required by the strict letter of the law. Канцлер казначейства был того же мнения: он показал, до какого оскудения доведена казна его величества благодаря лежащему на ней тяжелому бремени содержать вас, которое скоро станет невыносимым, и предложение секретаря выколоть вам глаза не только не вылечит от этого зла, но, по всей вероятности, усугубит его, ибо, как свидетельствует опыт, некоторые домашние птицы после ослепления едят больше и скорее жиреют; и если его священное величество и члены совета, ваши судьи, обращаясь к своей совести, пришли к твердому убеждению в вашей виновности, то это является достаточным основанием приговорить вас к смерти, не затрудняясь подысканием формальных доказательств, требуемых буквой закона. "But his imperial majesty, fully determined against capital punishment, was graciously pleased to say, that since the council thought the loss of your eyes too easy a censure, some other way may be inflicted hereafter. Но его императорское величество решительно высказался против смертной казни, милостиво изволив заметить, что если совет находит лишение вас зрения приговором слишком мягким, то всегда будет время вынести другой, более суровый. And your friend the secretary, humbly desiring to be heard again, in answer to what the treasurer had objected, concerning the great charge his majesty was at in maintaining you, said, that his excellency, who had the sole disposal of the emperor's revenue, might easily provide against that evil, by gradually lessening your establishment; by which, for want of sufficient for you would grow weak and faint, and lose your appetite, and consequently, decay, and consume in a few months; neither would the stench of your carcass be then so dangerous, when it should become more than half diminished; and immediately upon your death five or six thousand of his majesty's subjects might, in two or three days, cut your flesh from your bones, take it away by cart-loads, and bury it in distant parts, to prevent infection, leaving the skeleton as a monument of admiration to posterity. Тогда ваш друг секретарь, почтительно испросив позволение выслушать его возражения на замечания канцлера казначейства касательно тяжелого бремени, которым ложится ваше содержание на казну его величества, сказал: так как доходы его величества всецело находятся в распоряжении его превосходительства, то ему нетрудно будет принять меры против этого зла путем постепенного уменьшения расходов на ваше иждивение; таким образом, вследствие недостаточного количества пищи, вы станете слабеть, худеть, потеряете аппетит и зачахнете в несколько месяцев; такая мера будет иметь еще и то преимущество, что разложение вашего трупа станет менее опасным, так как тело ваше уменьшится в объеме больше чем наполовину, и немедленно после вашей смерти пять или шесть тысяч подданных его величества смогут в два или три дня отделить мясо от костей, сложить его в телеги, увезти и закопать за городом во избежание заразы, а скелет сохранить как памятник, на удивление потомству. "Thus, by the great friendship of the secretary, the whole affair was compromised. Таким образом, благодаря чрезвычайно дружескому расположению к вам секретаря, удалось прийти к компромиссному решению вашего дела. It was strictly enjoined, that the project of starving you by degrees should be kept a secret; but the sentence of putting out your eyes was entered on the books; none dissenting, except Bolgolam the admiral, who, being a creature of the empress, was perpetually instigated by her majesty to insist upon your death, she having borne perpetual malice against you, on account of that infamous and illegal method you took to extinguish the fire in her apartment. Было строго приказано сохранить в тайне план постепенно заморить вас голодом; приговор же о вашем ослеплении занесен в книги по единогласному решению членов совета, за исключением адмирала Болголама, креатуры императрицы, который, благодаря непрестанным подстрекательствам ее величества, настаивал на вашей смерти; императрица же затаила на вас злобу из-за гнусного и незаконного способа, которым вы потушили пожар в ее покоях. "In three days your friend the secretary will be directed to come to your house, and read before you the articles of impeachment; and then to signify the great lenity and favour of his majesty and council, whereby you are only condemned to the loss of your eyes, which his majesty does not question you will gratefully and humbly submit to; and twenty of his majesty's surgeons will attend, in order to see the operation well performed, by discharging very sharp-pointed arrows into the balls of your eyes, as you lie on the ground. Через три дня ваш друг секретарь получит повеление явиться к нам и прочитать все эти пункты обвинительного акта; при этом он объяснит, насколько велики снисходительность и благосклонность к вам его величества и государственного совета, благодаря которым вы приговорены только к ослеплению, и его величество не сомневается, что вы покорно и с благодарностью подчинитесь этому приговору; двадцать хирургов его величества назначены наблюдать за надлежащим совершением операции при помощи очень тонко заостренных стрел, которые будут пущены в ваши глазные яблоки в то время, когда вы будете лежать на земле. "I leave to your prudence what measures you will take; and to avoid suspicion, I must immediately return in as private a manner as I came." Засим, предоставляя вашему благоразумию позаботиться о принятии соответствующих мер, я должен, во избежание подозрений, немедленно удалиться так же тайно, как прибыл сюда. His lordship did so; and I remained alone, under many doubts and perplexities of mind. С этими словами его превосходительство покинул меня, и я остался один, одолеваемый мучительными сомнениями и колебаниями. It was a custom introduced by this prince and his ministry (very different, as I have been assured, from the practice of former times,) that after the court had decreed any cruel execution, either to gratify the monarch's resentment, or the malice of a favourite, the emperor always made a speech to his whole council, expressing his great lenity and tenderness, as qualities known and confessed by all the world. У лилипутов существует обычай, заведенный нынешним императором и его министрами (очень непохожий, как меня уверяли, на то, что практиковалось в прежние времена): если в угоду мстительности монарха или злобе фаворита суд приговаривает кого-либо к жестокому наказанию, то император произносит в заседании государственного совета речь, изображающую его великое милосердие и доброту как качества, всем известные и всеми признанные. This speech was immediately published throughout the kingdom; nor did any thing terrify the people so much as those encomiums on his majesty's mercy; because it was observed, that the more these praises were enlarged and insisted on, the more inhuman was the punishment, and the sufferer more innocent. Речь немедленно оглашается по всей империи; и ничто так не устрашает народ, как эти панегирики императорскому милосердию[50]; ибо установлено, что чем они пространнее и велеречивее, тем бесчеловечнее было наказание и невиннее жертва. Yet, as to myself, I must confess, having never been designed for a courtier, either by my birth or education, I was so ill a judge of things, that I could not discover the lenity and favour of this sentence, but conceived it (perhaps erroneously) rather to be rigorous than gentle. Однако должен признаться, что, не предназначенный ни рождением, ни воспитанием к роли придворного, я был плохой судья в подобных вещах и никак не мог найти признаков кротости и милосердия в моем приговоре, а, напротив (хотя, быть может, и несправедливо), считал его скорее суровым, чем мягким. I sometimes thought of standing my trial, for, although I could not deny the facts alleged in the several articles, yet I hoped they would admit of some extenuation. Иногда мне приходило на мысль предстать лично перед судом и защищаться, ибо если я и не мог оспаривать фактов, изложенных в обвинительном акте, то все-таки надеялся, что они допускают некоторое смягчение приговора. But having in my life perused many state-trials, which I ever observed to terminate as the judges thought fit to direct, I durst not rely on so dangerous a decision, in so critical a juncture, and against such powerful enemies. Но, с другой стороны, судя по описаниям многочисленных политических процессов[51], о которых приходилось мне читать, все они оканчивались в смысле, желательном для судей, и я не решился вверить свою участь в таких критических обстоятельствах столь могущественным врагам. Once I was strongly bent upon resistance, for, while I had liberty the whole strength of that empire could hardly subdue me, and I might easily with stones pelt the metropolis to pieces; but I soon rejected that project with horror, by remembering the oath I had made to the emperor, the favours I received from him, and the high title of nardac he conferred upon me. Меня очень соблазнила было мысль оказать сопротивление; я отлично понимал, что, покуда я пользовался свободой, все силы этой империи не могли бы одолеть меня, и я легко мог бы забросать камнями и обратить в развалины всю столицу; но, вспомнив присягу, данную мной императору, все его милости ко мне и высокий титул нардака, которым он меня пожаловал, я тотчас с отвращением отверг этот проект. Neither had I so soon learned the gratitude of courtiers, to persuade myself, that his majesty's present seventies acquitted me of all past obligations. Я с трудом усваивал придворные взгляды на благодарность и никак не мог убедить себя, что теперешняя суровость его величества освобождает меня от всяких обязательств по отношению к нему. At last, I fixed upon a resolution, for which it is probable I may incur some censure, and not unjustly; for I confess I owe the preserving of mine eyes, and consequently my liberty, to my own great rashness and want of experience; because, if I had then known the nature of princes and ministers, which I have since observed in many other courts, and their methods of treating criminals less obnoxious than myself, I should, with great alacrity and readiness, have submitted to so easy a punishment. Наконец я остановился на решении, за которое, вероятно, многие не без основания меня осудят. Ведь, надо признаться, я обязан сохранением своего зрения, а стало быть, и свободы, моей великой опрометчивости и неопытности. В самом деле, если бы в то время я знал так же хорошо нрав монархов и министров и их обращение с преступниками, гораздо менее виновными, чем был я, как я узнал это потом, наблюдая придворную жизнь в других государствах, я бы с величайшей радостью и готовностью подчинился столь легкому наказанию. But hurried on by the precipitancy of youth, and having his imperial majesty's license to pay my attendance upon the emperor of Blefuscu, I took this opportunity, before the three days were elapsed, to send a letter to my friend the secretary, signifying my resolution of setting out that morning for Blefuscu, pursuant to the leave I had got; and, without waiting for an answer, I went to that side of the island where our fleet lay. Но я был молод и горяч; воспользовавшись разрешением его величества посетить императора Блефуску, я еще до окончания трехдневного срока послал моему другу секретарю письмо, в котором уведомлял его о своем намерении отправиться в то же утро в Блефуску согласно полученному мной разрешению. Не дожидаясь ответа, я направился к морскому берегу, где стоял на якоре наш флот. I seized a large man of war, tied a cable to the prow, and, lifting up the anchors, I stripped myself, put my clothes (together with my coverlet, which I carried under my arm) into the vessel, and, drawing it after me, between wading and swimming arrived at the royal port of Blefuscu, where the people had long expected me: they lent me two guides to direct me to the capital city, which is of the same name. Захватив большой военный корабль, я привязал к его носу веревку, поднял якоря, разделся и положил свое платье в корабль (вместе с одеялом, которое принес в руке), затем, ведя корабль за собою, частью вброд, частью вплавь, я добрался до королевского порта Блефуску, где население уже давно ожидало меня. Мне дали двух проводников показать дорогу в столицу Блефуску, носящую то же название, что и государство. I held them in my hands, till I came within two hundred yards of the gate, and desired them "to signify my arrival to one of the secretaries, and let him know, I there waited his majesty's command." Я нес их в руках, пока не подошел на двести ярдов к городским воротам; тут я попросил их известить о моем прибытии одного из государственных секретарей и передать ему, что я ожидаю приказаний его величества. I had an answer in about an hour, "that his majesty, attended by the royal family, and great officers of the court, was coming out to receive me." Через час я получил ответ, что его величество в сопровождении августейшей семьи и высших придворных чинов выехал встретить меня. I advanced a hundred yards. Я приблизился на сто ярдов. The emperor and his train alighted from their horses, the empress and ladies from their coaches, and I did not perceive they were in any fright or concern. Император и его свита соскочили с лошадей, императрица и придворные дамы вышли из карет, и я не заметил у них ни малейшего страха или беспокойства. I lay on the ground to kiss his majesty's and the empress's hands. Я лег на землю, чтобы поцеловать руку императора и императрицы. I told his majesty, "that I was come according to my promise, and with the license of the emperor my master, to have the honour of seeing so mighty a monarch, and to offer him any service in my power, consistent with my duty to my own prince;" not mentioning a word of my disgrace, because I had hitherto no regular information of it, and might suppose myself wholly ignorant of any such design; neither could I reasonably conceive that the emperor would discover the secret, while I was out of his power; wherein, however, it soon appeared I was deceived. Я объявил его величеству, что прибыл сюда согласно моему обещанию и с соизволения императора, моего повелителя, чтобы иметь честь лицезреть могущественнейшего монарха и предложить ему зависящие от меня услуги, если они не будут противоречить обязанностям верноподданного моего государя; я ни словом не упомянул о постигшей меня немилости, потому что, не получив еще официального уведомления, я вполне мог и не знать о замыслах против меня. С другой стороны, у меня было полное основание предполагать, что император не пожелает предать огласке мою опалу, если узнает, что я нахожусь вне его власти; однако скоро выяснилось, что я сильно ошибся в своих предположениях. I shall not trouble the reader with the particular account of my reception at this court, which was suitable to the generosity of so great a prince; nor of the difficulties I was in for want of a house and bed, being forced to lie on the ground, wrapped up in my coverlet. Не буду утомлять внимание читателя подробным описанием приема, оказанного мне при дворе императора Блефуску, который вполне соответствовал щедрости столь могущественного монарха. Не буду также говорить о неудобствах, которые я испытывал благодаря отсутствию подходящего помещения и постели: мне пришлось спать на голой земле, укрывшись своим одеялом. CHAPTER VIII. ГЛАВА VIII The author, by a lucky accident, finds means to leave Blefuscu; and, after some difficulties, returns safe to his native country. Благодаря счастливому случаю автор находит средство оставить императора Блефуску и после некоторых затруднений благополучно возвращается в свое отечество Three days after my arrival, walking out of curiosity to the north-east coast of the island, I observed, about half a league off in the sea, somewhat that looked like a boat overturned. Через три дня после прибытия в Блефуску, отправившись из любопытства на северо-восточный берег острова, я заметил на расстоянии полулиги в открытом море что-то похожее на опрокинутую лодку. I pulled off my shoes and stockings, and, wailing two or three hundred yards, I found the object to approach nearer by force of the tide; and then plainly saw it to be a real boat, which I supposed might by some tempest have been driven from a ship. Я снял башмаки и чулки и, пройдя вброд около двухсот или трехсот ярдов, увидел, что благодаря приливу предмет приближается; тут уже не оставалось никаких сомнений, что это настоящая лодка, оторванная бурей от какого-нибудь корабля. Whereupon, I returned immediately towards the city, and desired his imperial majesty to lend me twenty of the tallest vessels he had left, after the loss of his fleet, and three thousand seamen, under the command of his vice-admiral. Я тотчас возвратился в город и попросил его императорское величество дать в мое распоряжение двадцать самых больших кораблей, оставшихся после потери флота, и три тысячи матросов под командой вице-адмирала. This fleet sailed round, while I went back the shortest way to the coast, where I first discovered the boat. I found the tide had driven it still nearer. Флот пошел кругом острова, а я кратчайшим путем возвратился к тому месту берега, где обнаружил лодку; за это время прилив еще больше пригнал ее. The seamen were all provided with cordage, which I had beforehand twisted to a sufficient strength. Все матросы были снабжены веревками, которые я предварительно ссучил в несколько раз для большей прочности. When the ships came up, I stripped myself, and waded till I came within a hundred yards off the boat, after which I was forced to swim till I got up to it. Когда прибыли корабли, я разделся и отправился к лодке вброд, но в ста ярдах от нее принужден был пуститься вплавь. The seamen threw me the end of the cord, which I fastened to a hole in the fore-part of the boat, and the other end to a man of war; but I found all my labour to little purpose; for, being out of my depth, I was not able to work. Матросы бросили мне веревку, один конец которой я привязал к отверстию в передней части лодки, а другой - к одному из военных кораблей, но от всего этого было мало пользы, потому что, не доставая ногами дна, я не мог работать как следует. In this necessity I was forced to swim behind, and push the boat forward, as often as I could, with one of my hands; and the tide favouring me, I advanced so far that I could just hold up my chin and feel the ground. Ввиду этого мне пришлось подплыть к лодке и по мере сил подталкивать ее вперед одной рукой. С помощью прилива я достиг наконец такого места, где мог стать на ноги, погрузившись в воду до подбородка. I rested two or three minutes, and then gave the boat another shove, and so on, till the sea was no higher than my arm-pits; and now, the most laborious part being over, I took out my other cables, which were stowed in one of the ships, and fastened them first to the boat, and then to nine of the vessels which attended me; the wind being favourable, the seamen towed, and I shoved, until we arrived within forty yards of the shore; and, waiting till the tide was out, I got dry to the boat, and by the assistance of two thousand men, with ropes and engines, I made a shift to turn it on its bottom, and found it was but little damaged. Отдохнув две или три минуты, я продолжал подталкивать лодку до тех пор, пока вода не дошла у меня до подмышек. Когда, таким образом, самая трудная часть предприятия была исполнена, я взял остальные веревки, сложенные на одном из кораблей, и привязал их сначала к лодке, а потом к девяти сопровождавшим меня кораблям. Ветер был попутный, матросы тянули лодку на буксире, я подталкивал ее, и мы скоро подошли на сорок ярдов к берегу. Подождав отлива, когда лодка оказалась на суше, я при помощи двух тысяч человек, снабженных веревками и машинами, перевернул лодку и нашел, что повреждения ее незначительны. I shall not trouble the reader with the difficulties I was under, by the help of certain paddles, which cost me ten days making, to get my boat to the royal port of Blefuscu, where a mighty concourse of people appeared upon my arrival, full of wonder at the sight of so prodigious a vessel. Не буду докучать читателю описанием затруднений, которые пришлось преодолеть, чтобы на веслах (работа над которыми отняла у меня десять дней) привести лодку в императорский порт Блефуску, куда при моем прибытии стеклась несметная толпа народа, пораженная невиданным зрелищем такого чудовищного судна. I told the emperor "that my good fortune had thrown this boat in my way, to carry me to some place whence I might return into my native country; and begged his majesty's orders for getting materials to fit it up, together with his license to depart;" which, after some kind expostulations, he was pleased to grant. Я сказал императору, что эту лодку послала мне счастливая звезда, чтобы я добрался на ней до места, откуда мне можно будет вернуться на родину; и я попросил его величество снабдить меня необходимыми материалами для оснастки судна, а также дать дозволение на отъезд. После некоторых попыток убедить меня остаться император соизволил дать свое согласие. I did very much wonder, in all this time, not to have heard of any express relating to me from our emperor to the court of Blefuscu. Меня очень удивило, что за это время, насколько мне было известно, ко двору Блефуску не поступало никаких запросов обо мне от нашего императора. But I was afterward given privately to understand, that his imperial majesty, never imagining I had the least notice of his designs, believed I was only gone to Blefuscu in performance of my promise, according to the license he had given me, which was well known at our court, and would return in a few days, when the ceremony was ended. Однако позднее мне частным образом сообщили, что его императорское величество, ни минуты не подозревая, что мне известны его намерения, усмотрел в моем отъезде в Блефуску простое исполнение обещания, согласно данному на то дозволению, о котором было хорошо известно всему нашему двору; он был уверен, что я возвращусь через несколько дней, когда церемония приема будет закончена. But he was at last in pain at my long absence; and after consulting with the treasurer and the rest of that cabal, a person of quality was dispatched with the copy of the articles against me. Но через некоторое время мое долгое отсутствие начало его беспокоить; посоветовавшись с канцлером казначейства и другими членами враждебной мне клики, он послал ко двору Блефуску одну знатную особу с копией моего обвинительного акта. This envoy had instructions to represent to the monarch of Blefuscu, "the great lenity of his master, who was content to punish me no farther than with the loss of mine eyes; that I had fled from justice; and if I did not return in two hours, I should be deprived of my title of nardac, and declared a traitor." Этот посланец имел инструкции поставить на вид монарху Блефуску великое милосердие своего повелителя, удовольствовавшегося наложением на меня такого легкого наказания, как ослепление, и объявить, что я бежал от правосудия и если в течение двух часов не возвращусь назад, то буду лишен титула нардака и объявлен изменником. The envoy further added, "that in order to maintain the peace and amity between both empires, his master expected that his brother of Blefuscu would give orders to have me sent back to Lilliput, bound hand and foot, to be punished as a traitor." Посланный прибавил, что, в видах сохранения мира и дружбы между двумя империями, его повелитель питает надежду, что брат его, император Блефуску, даст повеление отправить меня в Лилипутию связанного по рукам и ногам, чтобы подвергнуть наказанию за измену[52]. The emperor of Blefuscu, having taken three days to consult, returned an answer consisting of many civilities and excuses. Император Блефуску после трехдневных совещаний послал весьма любезный ответ со множеством извинений. He said, "that as for sending me bound, his brother knew it was impossible; that, although I had deprived him of his fleet, yet he owed great obligations to me for many good offices I had done him in making the peace. That, however, both their majesties would soon be made easy; for I had found a prodigious vessel on the shore, able to carry me on the sea, which he had given orders to fit up, with my own assistance and direction; and he hoped, in a few weeks, both empires would be freed from so insupportable an encumbrance." Он писал, что брат его понимает всю невозможность отправить меня в Лилипутию связанного по рукам и ногам; что, хотя я и лишил его флота, он считает себя обязанным мне за множество добрых услуг, оказанных мною во время мирных переговоров; что, впрочем, оба монарха скоро вздохнут свободнее, так как я нашел на берегу огромный корабль, на котором могу отправиться в море; что он отдал приказ снарядить этот корабль с моей помощью и по моим указаниям и надеется, что через несколько недель обе империи избавятся наконец от столь невыносимого бремени. With this answer the envoy returned to Lilliput; and the monarch of Blefuscu related to me all that had passed; offering me at the same time (but under the strictest confidence) his gracious protection, if I would continue in his service; wherein, although I believed him sincere, yet I resolved never more to put any confidence in princes or ministers, where I could possibly avoid it; and therefore, with all due acknowledgments for his favourable intentions, I humbly begged to be excused. I told him, "that since fortune, whether good or evil, had thrown a vessel in my way, I was resolved to venture myself on the ocean, rather than be an occasion of difference between two such mighty monarchs." С этим ответом посланный возвратился в Лилипутию, и монарх Блефуску сообщил мне все, что произошло, предлагая мне в то же время (но под строжайшим секретом) свое милостивое покровительство, если мне угодно будет остаться у него на службе. Хотя я считал предложение императора искренним, однако решил не доверяться больше монархам, если есть возможность обойтись без их помощи, и потому, выразив императору благодарность за его милостивое внимание, я почтительнейше просил его величество извинить меня и сказал, что хотя неизвестно, к счастью или невзгодам судьба послала мне это судно, но я решил лучше отдать себя на волю океана, чем служить поводом раздора между двумя столь могущественными монархами. Neither did I find the emperor at all displeased; and I discovered, by a certain accident, that he was very glad of my resolution, and so were most of his ministers. И я не нашел, что императору не понравился этот ответ; напротив, я случайно узнал, что он остался очень доволен моим решением, как и большинство его министров. These considerations moved me to hasten my departure somewhat sooner than I intended; to which the court, impatient to have me gone, very readily contributed. Эти обстоятельства заставили меня поспешить и уехать скорее, чем я предполагал. Двор, в нетерпеливом ожидании моего отъезда, оказывал мне всяческое содействие. Five hundred workmen were employed to make two sails to my boat, according to my directions, by quilting thirteen folds of their strongest linen together. Пятьсот человек под моим руководством сделали два паруса для моей лодки, простегав для этого сложенное в тринадцать раз самое прочное тамошнее полотно. I was at the pains of making ropes and cables, by twisting ten, twenty, or thirty of the thickest and strongest of theirs. Изготовление снастей и канатов я взял на себя, скручивая вместе по десяти, двадцати и тридцати самых толстых и прочных тамошних веревок. A great stone that I happened to find, after a long search, by the sea-shore, served me for an anchor. Большой камень, случайно найденный на берегу после долгих поисков, послужил мне якорем. I had the tallow of three hundred cows, for greasing my boat, and other uses. Мне дали жир трехсот коров для смазки лодки и других надобностей. I was at incredible pains in cutting down some of the largest timber-trees, for oars and masts, wherein I was, however, much assisted by his majesty's ship-carpenters, who helped me in smoothing them, after I had done the rough work. С невероятными усилиями я срезал несколько самых высоких строевых деревьев на весла и мачты; в изготовлении их мне оказали, впрочем, большую помощь корабельные плотники его величества, которые выравнивали и обчищали то, что мною было сделано вчерне. In about a month, when all was prepared, I sent to receive his majesty's commands, and to take my leave. По прошествии месяца, когда все было готово, я отправился в столицу получить приказания его величества и попрощаться с ним. The emperor and royal family came out of the palace; I lay down on my face to kiss his hand, which he very graciously gave me: so did the empress and young princes of the blood. Император с августейшей семьей вышли из дворца; я пал ниц, чтобы поцеловать его руку, которую он очень благосклонно протянул мне; то же сделали императрица и все принцы крови. His majesty presented me with fifty purses of two hundred sprugs a-piece, together with his picture at full length, which I put immediately into one of my gloves, to keep it from being hurt. Его величество подарил мне пятьдесят кошельков с двумястами спругов в каждом, свой портрет во весь рост, который я тотчас спрятал себе в перчатку для большей сохранности. The ceremonies at my departure were too many to trouble the reader with at this time. Но весь церемониал моего отъезда был так сложен, что сейчас я не буду утомлять читателя его описанием. I stored the boat with the carcases of a hundred oxen, and three hundred sheep, with bread and drink proportionable, and as much meat ready dressed as four hundred cooks could provide. Я погрузил в лодку сто воловьих и триста бараньих туш, соответствующее количество хлеба и напитков и столько жареного мяса, сколько могли приготовить четыреста поваров. I took with me six cows and two bulls alive, with as many ewes and rams, intending to carry them into my own country, and propagate the breed. Кроме того, я взял с собою шесть живых коров, двух быков и столько же овец с баранами, чтобы привезти их к себе на родину и заняться их разведением. And to feed them on board, I had a good bundle of hay, and a bag of corn. Для прокормления этого скота в пути я захватил с собою большую вязанку сена и мешок зерна. I would gladly have taken a dozen of the natives, but this was a thing the emperor would by no means permit; and, besides a diligent search into my pockets, his majesty engaged my honour "not to carry away any of his subjects, although with their own consent and desire." Мне очень хотелось увезти с собою с десяток туземцев, но император ни за что не согласился на это; не довольствуясь самым тщательным осмотром моих карманов, его величество обязал меня честным словом не брать с собою никого из его подданных даже с их согласия и по их желанию. Having thus prepared all things as well as I was able, I set sail on the twenty-fourth day of September 1701, at six in the morning; and when I had gone about four-leagues to the northward, the wind being at south-east, at six in the evening I descried a small island, about half a league to the north-west. Приготовившись, таким образом, как можно лучше к путешествию, я поставил паруса 24 сентября 1701 года в шесть часов утра. Пройдя при юго-восточном ветре около четырех лиг по направлению к северу, в шесть часов вечера я заметил на северо-западе, на расстоянии полулиги, небольшой островок. I advanced forward, and cast anchor on the lee-side of the island, which seemed to be uninhabited. Я продолжал путь и бросил якорь с подветренной стороны острова, который был, по-видимому, необитаем. I then took some refreshment, and went to my rest. Немного подкрепившись, я лег отдохнуть. I slept well, and as I conjectured at least six hours, for I found the day broke in two hours after I awaked. Спал я хорошо и, по моим предположениям, не меньше шести часов, потому что проснулся часа за два до наступления дня. It was a clear night. Ночь была светлая. I ate my breakfast before the sun was up; and heaving anchor, the wind being favourable, I steered the same course that I had done the day before, wherein I was directed by my pocket compass. Позавтракав до восхода солнца, я поднял якорь и при попутном ветре взял с помощью карманного компаса тот же курс, что и накануне. My intention was to reach, if possible, one of those islands which I had reason to believe lay to the north-east of Van Diemen's Land. Моим намерением было достигнуть по возможности одного из островов, лежащих, по моим расчетам, на северо-восток от Вандименовой Земли. I discovered nothing all that day; but upon the next, about three in the afternoon, when I had by my computation made twenty-four leagues from Blefuscu, I descried a sail steering to the south-east; my course was due east. В этот день я ничего не открыл, но около трех часов пополудни следующего дня, находясь, согласно моим вычислениям, в двадцати четырех милях от Блефуску, я заметил парус, двигавшийся на юго-восток; сам же я направлялся прямо на восток. I hailed her, but could get no answer; yet I found I gained upon her, for the wind slackened. Я окликнул его, но ответа не получил. Однако скоро ветер ослабел, и я увидел, что могу догнать судно. I made all the sail I could, and in half an hour she spied me, then hung out her ancient, and discharged a gun. Я поставил все паруса, и через полчаса корабль заметил меня, выбросил флаг и выстрелил из пушки. It is not easy to express the joy I was in, upon the unexpected hope of once more seeing my beloved country, and the dear pledges I left in it. Трудно описать охватившее меня чувство радости, когда неожиданно явилась надежда вновь увидеть любезное отечество и покинутых там дорогих моему сердцу людей. The ship slackened her sails, and I came up with her between five and six in the evening, September 26th; but my heart leaped within me to see her English colours. Корабль убавил паруса, и я пристал к нему в шестом часу вечера 26 сентября. Мое сердце затрепетало от восторга, когда я увидел английский флаг. I put my cows and sheep into my coat-pockets, and got on board with all my little cargo of provisions. Рассовав коров и овец по карманам, я взошел на борт корабля со всем своим небольшим грузом. The vessel was an English merchantman, returning from Japan by the North and South seas; the captain, Mr. John Biddel, of Deptford, a very civil man, and an excellent sailor. Это было английское купеческое судно, возвращавшееся из Японии северными и южными морями; капитан его, мистер Джон Билль из Дептфорда, был человек в высшей степени любезный и превосходный моряк. We were now in the latitude of 30 degrees south; there were about fifty men in the ship; and here I met an old comrade of mine, one Peter Williams, who gave me a good character to the captain. Мы находились в это время под 50ь южной широты. Экипаж корабля состоял из пятидесяти человек, и между ними я встретил одного моего старого товарища, Питера Вильямса, который дал капитану обо мне самый благоприятный отзыв. This gentleman treated me with kindness, and desired I would let him know what place I came from last, and whither I was bound; which I did in a few words, but he thought I was raving, and that the dangers I underwent had disturbed my head; whereupon I took my black cattle and sheep out of my pocket, which, after great astonishment, clearly convinced him of my veracity. Капитан оказал мне любезный прием и попросил сообщить, откуда я еду и куда направляюсь. Когда я вкратце сказал ему это, он подумал, что я заговариваюсь и что перенесенные несчастья помутили мой рассудок. Тогда я вынул из кармана коров и овец; это привело его в крайнее изумление и убедило в моей правдивости. I then showed him the gold given me by the emperor of Blefuscu, together with his majesty's picture at full length, and some other rarities of that country. Затем я показал ему золото, полученное от императора Блефуску, портрет его величества и другие диковинки. I gave him two purses of two hundreds sprugs each, and promised, when we arrived in England, to make him a present of a cow and a sheep big with young. Я отдал капитану два кошелька с двумястами спрутов в каждом и обещал ему подарить, по прибытии в Англию, стельную корову и овцу. I shall not trouble the reader with a particular account of this voyage, which was very prosperous for the most part. Но не буду докучать читателю подробным описанием этого путешествия, которое оказалось очень благополучным. We arrived in the Downs on the 13th of April, 1702. Мы прибыли в Даунс 15 апреля 1702 года. I had only one misfortune, that the rats on board carried away one of my sheep; I found her bones in a hole, picked clean from the flesh. В пути у меня была только одна неприятность: корабельные крысы утащили одну мою овечку, и я нашел в щели ее обглоданные кости. The rest of my cattle I got safe ashore, and set them a-grazing in a bowling-green at Greenwich, where the fineness of the grass made them feed very heartily, though I had always feared the contrary: neither could I possibly have preserved them in so long a voyage, if the captain had not allowed me some of his best biscuit, which, rubbed to powder, and mingled with water, was their constant food. Весь остальной скот я благополучно доставил на берег и в Гринвиче пустил его на лужайку для игры в шары; тонкая и нежная трава, сверх моего ожидания, послужила им прекрасным кормом. Я бы не мог сохранить этих животных в течение столь долгого путешествия, если бы капитан не давал мне своих лучших сухарей, которые я растирал в порошок, размачивал водою и в таком виде давал им. The short time I continued in England, I made a considerable profit by showing my cattle to many persons of quality and others: and before I began my second voyage, I sold them for six hundred pounds. В продолжение моего недолгого пребывания в Англии я собрал значительную сумму денег, показывая этих животных многим знатным лицам и другим, а перед началом второго путешествия продал их за шестьсот фунтов. Since my last return I find the breed is considerably increased, especially the sheep, which I hope will prove much to the advantage of the woollen manufacture, by the fineness of the fleeces. Возвратившись в Англию из последнего путешествия, я нашел уже довольно большое стадо; особенно расплодились овцы, и я надеюсь, что они принесут значительную пользу суконной промышленности благодаря необыкновенной тонине своей шерсти[53]. I stayed but two months with my wife and family, for my insatiable desire of seeing foreign countries, would suffer me to continue no longer. Я оставался с женой и детьми не больше двух месяцев, потому что мое ненасытное желание видеть чужие страны не давало мне покоя и я не мог усидеть дома. I left fifteen hundred pounds with my wife, and fixed her in a good house at Redriff. Я оставил жене полторы тысячи фунтов и водворил ее в хорошем доме в Редрифе[54]. My remaining stock I carried with me, part in money and part in goods, in hopes to improve my fortunes. Остальное свое имущество, частью в деньгах, частью в товарах, я увез с собою в надежде увеличить свое состояние. My eldest uncle John had left me an estate in land, near Epping, of about thirty pounds a-year; and I had a long lease of the Black Bull in Fetter-Lane, which yielded me as much more; so that I was not in any danger of leaving my family upon the parish. Старший мой дядя Джон завещал мне поместье недалеко от Эппинга, приносившее в год до тридцати фунтов дохода; столько же дохода я получал от бывшей у меня в долгосрочной аренде харчевни Черный Бык на Феттер-Лейн. Таким образом, я не боялся, что оставляю семью на попечение прихода[55]. My son Johnny, named so after his uncle, was at the grammar-school, and a towardly child. Мой сын Джонни, названный так в честь своего дяди, посещал грамматическую школу и был хорошим учеником. My daughter Betty (who is now well married, and has children) was then at her needle-work. Моя дочь Бетти (которая теперь замужем и имеет детей) училась швейному мастерству. I took leave of my wife, and boy and girl, with tears on both sides, and went on board the Adventure, a merchant ship of three hundred tons, bound for Surat, captain John Nicholas, of Liverpool, commander. Я попрощался с женой, дочерью и сыном, причем дело не обошлось без слез с обеих сторон, и сел на купеческий корабль "Адвенчер", вместимостью в триста тонн; назначение его было Сурат[56], капитан - Джон Николес из Ливерпуля. But my account of this voyage must be referred to the Second Part of my Travels. Но отчет об этом путешествии составит вторую часть моих странствований. PART II. A VOYAGE TO BROBDINGNAG. * ЧАСТЬ ВТОРАЯ . ПУТЕШЕСТВИЕ В БРОБДИНГНЕГ CHAPTER I. ГЛАВА I A great storm described; the long boat sent to fetch water; the author goes with it to discover the country. Описание сильной бури. Посылка баркаса за пресной водой. Автор отправляется на нем для исследования страны. He is left on shore, is seized by one of the natives, and carried to a farmer's house. Он оставлен на берегу, его подбирает один туземец и относит к фермеру. His reception, with several accidents that happened there. Прием автора на ферме и различные происшествия, случившиеся там. A description of the inhabitants. Описание жителей Having been condemned, by nature and fortune, to active and restless life, in two months after my return, I again left my native country, and took shipping in the Downs, on the 20th day of June, 1702, in the Adventure, Captain John Nicholas, a Cornish man, commander, bound for Surat. Обреченный самой природой и судьбой вести деятельную и беспокойную жизнь, я через два месяца после возвращения домой, 20 июня 1702 года, снова оставил отечество и сел в Даунсе на корабль "Адвенчер", отправлявшийся в Сурат под командой капитана Джона Николеса. We had a very prosperous gale, till we arrived at the Cape of Good Hope, where we landed for fresh water; but discovering a leak, we unshipped our goods and wintered there; for the captain falling sick of an ague, we could not leave the Cape till the end of March. We then set sail, and had a good voyage till we passed the Straits of Madagascar; but having got northward of that island, and to about five degrees south latitude, the winds, which in those seas are observed to blow a constant equal gale between the north and west, from the beginning of December to the beginning of May, on the 19th of April began to blow with much greater violence, and more westerly than usual, continuing so for twenty days together: during which time, we were driven a little to the east of the Molucca Islands, and about three degrees northward of the line, as our captain found by an observation he took the 2nd of May, at which time the wind ceased, and it was a perfect calm, whereat I was not a little rejoiced. Ветер был попутный до мыса Доброй Надежды, где мы бросили якорь, чтобы запастись свежей водой. Но на корабле открылась течь; мы выгрузили товары и зазимовали, потому что капитан заболел перемежающейся лихорадкой, и мы не могли покинуть мыс до конца марта, когда мы поставили наконец паруса и благополучно прошли Мадагаскарский пролив. Но когда мы вышли к северу от Мадагаскара и находились приблизительно на 5ь южной широты, то умеренные северные и западные ветры, по наблюдениям моряков постоянно дующие в этом поясе с начала декабря и до начала мая, 19 апреля вдруг сменились гораздо более сильным ветром, налетевшим прямо с запада и продолжавшимся двадцать дней подряд. Нас занесло за это время немного восточнее Молуккских островов, на 5ь к северу от экватора, как выходило по вычислениям капитана, сделанным 2 мая, когда ветер прекратился и наступил полный штиль, немало меня обрадовавший. But he, being a man well experienced in the navigation of those seas, bid us all prepare against a storm, which accordingly happened the day following: for the southern wind, called the southern monsoon, began to set in. Но капитан, человек опытный в плавании по этим морям, приказал всем нам приготовиться к буре, которая действительно и разразилась на следующий же день, когда поднялся южный ветер, известный под именем муссона. Finding it was likely to overblow, we took in our sprit-sail, and stood by to hand the fore-sail; but making foul weather, we looked the guns were all fast, and handed the mizen. Видя, что ветер сильно крепчает, мы убавили блинд и приготовились убрать фок-зейль. Но погода становилась хуже; осмотрев, прочно ли привязаны пушки, мы убрали бизань. The ship lay very broad off, so we thought it better spooning before the sea, than trying or hulling. Корабль находился в открытом море, и было решено лучше идти под ветром, чем убрать все паруса и отдаться на волю волн. We reefed the fore-sail and set him, and hauled aft the fore-sheet; the helm was hard a-weather. Мы взяли рифы от фок-зейля и поставили его, затем натянули шкот. Румпель лежал на полном ветре. The ship wore bravely. Корабль бодро держался. We belayed the fore down-haul; but the sail was split, and we hauled down the yard, and got the sail into the ship, and unbound all the things clear of it. Мы закрепили спереди нирал, но парус разорвался. Тогда мы спустили рею, сняли с нее парус и весь такелаж. It was a very fierce storm; the sea broke strange and dangerous. Буря была ужасная, море сильно бушевало. We hauled off upon the laniard of the whip-staff, and helped the man at the helm. Мы натянули тали у ручки румпеля, чтобы облегчить рулевого. We would not get down our topmast, but let all stand, because she scudded before the sea very well, and we knew that the top-mast being aloft, the ship was the wholesomer, and made better way through the sea, seeing we had sea-room. Мы не думали спускать стеньги, но оставили всю оснастку, потому что корабль шел под ветром, а известно, что стеньги помогают управлению кораблем и увеличивают его ход, тем более что перед нами было открытое море. When the storm was over, we set fore-sail and main-sail, and brought the ship to. Когда буря стихла, поставили грот фок-зейль и легли в дрейф. Then we set the mizen, main-top-sail, and the fore-top-sail. Затем мы поставили бизань, большой и малый марсели. Our course was east-north-east, the wind was at south-west. Мы шли на северо-восток при юго-западном ветре. We got the starboard tacks aboard, we cast off our weather-braces and lifts; we set in the lee-braces, and hauled forward by the weather-bowlings, and hauled them tight, and belayed them, and hauled over the mizen tack to windward, and kept her full and by as near as she would lie. Мы укрепили швартовы к штирборту, ослабили брасы у рей за ветром, сбрасопили под ветер и крепко притянули булиня, закрепив их. Мы маневрировали бизанью, стараясь сохранить ветер и поставить столько парусов, сколько могли выдержать корабельные мачты. During this storm, which was followed by a strong wind west-south-west, we were carried, by my computation, about five hundred leagues to the east, so that the oldest sailor on board could not tell in what part of the world we were. Во время этой бури, сопровождавшейся сильным ЗЮЗ ветром, нас отнесло, по моим вычислениям, по крайней мере, на пятьсот лиг к востоку, так что самые старые и опытные моряки не могли сказать, в какой части света мы находимся. Our provisions held out well, our ship was staunch, and our crew all in good health; but we lay in the utmost distress for water. Провианта у нас было вдоволь, корабль в хорошем состоянии, экипаж совершенно здоров, и только ограниченность запасов пресной воды внушала нам сильное беспокойство. We thought it best to hold on the same course, rather than turn more northerly, which might have brought us to the north-west part of Great Tartary, and into the Frozen Sea. Мы сочли за лучшее держаться прежнего направления, нежели отклоняться более к северу, так как при этом нас могли унести в северо-западные области Великой Татарии или к Ледовитому морю[57]. On the 16th day of June, 1703, a boy on the top-mast discovered land. Шестнадцатого июня 1705 года стоявший на стеньге юнга увидел землю. On the 17th, we came in full view of a great island, or continent (for we knew not whether;) on the south side whereof was a small neck of land jutting out into the sea, and a creek too shallow to hold a ship of above one hundred tons. Семнадцатого мы подошли к большому острову или континенту (мы не знали), на южной стороне которого выдавалась в море коса и виднелась бухта, но слишком мелкая, чтобы в нее мог войти корабль более ста тонн водоизмещением. We cast anchor within a league of this creek, and our captain sent a dozen of his men well armed in the long-boat, with vessels for water, if any could be found. Мы бросили якорь на расстоянии лиги от этой бухты, капитан послал баркас с десятком хорошо вооруженных людей, снабдив их сосудами для воды, если она будет ими найдена. I desired his leave to go with them, that I might see the country, and make what discoveries I could. Я попросил у капитана позволения присоединиться к ним, чтобы осмотреть страну и сделать открытия, какие будут в моих силах. When we came to land we saw no river or spring, nor any sign of inhabitants. Прибыв к берегу, мы не нашли ни реки, ни источника и никаких признаков населения. Our men therefore wandered on the shore to find out some fresh water near the sea, and I walked alone about a mile on the other side, where I observed the country all barren and rocky. Поэтому матросы разбрелись по побережью в поисках пресной воды, а я отправился один в противоположную сторону, но на расстоянии мили кругом тянулись все те же бесплодные и скалистые места. I now began to be weary, and seeing nothing to entertain my curiosity, I returned gently down towards the creek; and the sea being full in my view, I saw our men already got into the boat, and rowing for life to the ship. Почувствовав усталость и не находя ничего любопытного, я стал медленно возвращаться к бухте; море широко открывалось передо мною, и я увидел, что наши матросы уже сели в баркас и гребут что есть мочи по направлению к кораблю. I was going to holla after them, although it had been to little purpose, when I observed a huge creature walking after them in the sea, as fast as he could: he waded not much deeper than his knees, and took prodigious strides: but our men had the start of him half a league, and, the sea thereabouts being full of sharp-pointed rocks, the monster was not able to overtake the boat. Я уже собирался окликнуть их, хотя это было и бесполезно, как вдруг заметил, что их энергично преследует в море человек исполинского роста; вода едва доходила ему до колен, и он делал огромные шаги, но так как наши успели отъехать не меньше чем на поллиги от него и море кругом было покрыто острыми скалами, то чудовище не могло догнать лодку. This I was afterwards told, for I durst not stay to see the issue of the adventure; but ran as fast as I could the way I first went, and then climbed up a steep hill, which gave me some prospect of the country. Все это мне рассказали потом, потому что в ту минуту я не имел мужества наблюдать исход погони, но со всех ног пустился бежать по той самой дороге, по которой теперь возвращался. Запыхавшись, я взобрался на крутой холм, откуда мог обозреть окрестности. I found it fully cultivated; but that which first surprised me was the length of the grass, which, in those grounds that seemed to be kept for hay, was about twenty feet high. Земля кругом была хорошо возделана, но меня поразила высота травы на лугах, достигавшая двадцати футов. I fell into a high road, for so I took it to be, though it served to the inhabitants only as a foot-path through a field of barley. Я вышел на большую дорогу - так, по крайней мере, мне казалось, хотя для туземцев это была только тропинка, пересекавшая ячменное поле. Here I walked on for some time, but could see little on either side, it being now near harvest, and the corn rising at least forty feet. В течение некоторого времени я почти ничего не мог видеть по сторонам, потому что приближалось время жатвы и ячмень был высотой футов сорок. I was an hour walking to the end of this field, which was fenced in with a hedge of at least one hundred and twenty feet high, and the trees so lofty that I could make no computation of their altitude. Только через час я достиг конца этого поля, обнесенного изгородью не менее чем в сто двадцать футов вышины, а деревья были так велики, что я совсем не мог определить их высоту. There was a stile to pass from this field into the next. It had four steps, and a stone to cross over when you came to the uppermost. Чтобы попасть с этого поля на соседнее, нужно было подняться на четыре ступени да еще перешагнуть сверху через огромный камень. It was impossible for me to climb this stile, because every step was six-feet high, and the upper stone about twenty. Мне не по силам было взобраться на эту лестницу, потому что каждая ступень имела шесть футов вышины, а верхний камень - больше двадцати. I was endeavouring to find some gap in the hedge, when I discovered one of the inhabitants in the next field, advancing towards the stile, of the same size with him whom I saw in the sea pursuing our boat. Поэтому я старался найти какую-нибудь щель в изгороди, как вдруг увидел, что с соседнего поля к лестнице подходит исполин, такой же огромный, как и тот, который гнался за нашим баркасом. He appeared as tall as an ordinary spire steeple, and took about ten yards at every stride, as near as I could guess. Ростом он был с колокольню, а каждый его шаг, насколько я мог прикинуть, равнялся десяти ярдам. I was struck with the utmost fear and astonishment, and ran to hide myself in the corn, whence I saw him at the top of the stile looking back into the next field on the right hand, and heard him call in a voice many degrees louder than a speaking-trumpet: but the noise was so high in the air, that at first I certainly thought it was thunder. Объятый ужасом и изумлением, я поспешно убежал и спрятался в ячмене, откуда увидел, как, взобравшись на ступеньки, великан оглянулся на соседнее поле направо и стал звать кого-то голосом, звучавшим во много раз громче, чем наш голос в рупор; он раздавался с такой высоты, что сначала я принял его за раскаты грома. Whereupon seven monsters, like himself, came towards him with reaping-hooks in their hands, each hook about the largeness of six scythes. На зов к нему тотчас подошли семь таких же чудовищ с серпами в руках, величиной с шесть наших кос. These people were not so well clad as the first, whose servants or labourers they seemed to be; for, upon some words he spoke, they went to reap the corn in the field where I lay. Эти люди были одеты беднее первого и являлись, по-видимому, его слугами или работниками, потому что после нескольких его слов отправились жать на то поле, где я спрятался. I kept from them at as great a distance as I could, but was forced to move with extreme difficulty, for the stalks of the corn were sometimes not above a foot distant, so that I could hardly squeeze my body betwixt them. Я старался держаться от них подальше, но мог двигаться лишь с большим трудом, так как в некоторых местах расстояние между стеблями было не больше фута и я едва мог протиснуться между ними. However, I made a shift to go forward, till I came to a part of the field where the corn had been laid by the rain and wind. Тем не менее я кое-как добрался до части поля, где ячмень был повален дождем и ветром. Here it was impossible for me to advance a step; for the stalks were so interwoven, that I could not creep through, and the beards of the fallen ears so strong and pointed, that they pierced through my clothes into my flesh. Здесь я не в силах был сделать ни шагу дальше: стебли так переплелись, что не было никакой возможности пробраться между ними, а ости поваленных колосьев были так крепки и остры, что прокалывали мне платье и вонзались в тело. At the same time I heard the reapers not a hundred yards behind me. Между тем я слышал, что жнецы находятся от меня не дальше ста ярдов. Being quite dispirited with toil, and wholly overcome by grief and dispair, I lay down between two ridges, and heartily wished I might there end my days. Разбитый усталостью и совершенно подавленный горем и отчаянием, я лег в борозду и от всего сердца желал смерти. I bemoaned my desolate widow and fatherless children. Я оплакивал овдовевшую жену и сирот-детей. I lamented my own folly and wilfulness, in attempting a second voyage, against the advice of all my friends and relations. Я горько сетовал на свои безрассудство и упрямство, толкнувшие меня на второе путешествие вопреки советам родных и друзей. In this terrible agitation of mind, I could not forbear thinking of Lilliput, whose inhabitants looked upon me as the greatest prodigy that ever appeared in the world; where I was able to draw an imperial fleet in my hand, and perform those other actions, which will be recorded for ever in the chronicles of that empire, while posterity shall hardly believe them, although attested by millions. В этом расстроенном состоянии я невольно вспомнил Лилипутию, жители которой смотрели на меня как на величайшее чудо в свете, где я был способен тащить одной рукой весь императорский флот и совершить много других подвигов, которые будут увековечены в летописях этой империи и покажутся невероятными потомству, хотя они и засвидетельствованы миллионами очевидцев. I reflected what a mortification it must prove to me, to appear as inconsiderable in this nation, as one single Lilliputian would be among us. Я представил себе унижение, ожидающее меня у этого народа, где я буду казаться таким же ничтожным существом, каким казался бы среди нас любой лилипут. But this I conceived was to be the least of my misfortunes; for, as human creatures are observed to be more savage and cruel in proportion to their bulk, what could I expect but to be a morsel in the mouth of the first among these enormous barbarians that should happen to seize me? Но, без сомнения, это было еще не самое худшее из несчастий, ожидавших меня; ведь если человеческая дикость и жестокость, как свидетельствует наблюдение, возрастают пропорционально росту, то чего мне было ожидать теперь, кроме печальной участи быть съеденным первым же огромным варваром, которому случится поймать меня. Undoubtedly philosophers are in the right, when they tell us that nothing is great or little otherwise than by comparison. Несомненно, философы правы, утверждая, что понятия великого и малого суть понятия относительные. It might have pleased fortune, to have let the Lilliputians find some nation, where the people were as diminutive with respect to them, as they were to me. Быть может, судьбе угодно будет устроить так, что и лилипуты встретят людей, столь же малых сравнительно с ними, как они были малы по сравнению со мной. And who knows but that even this prodigious race of mortals might be equally overmatched in some distant part of the world, whereof we have yet no discovery. И кто знает, быть может, в какой-нибудь отдаленной части света существует порода смертных, превосходящих своим ростом даже этих гигантов? Scared and confounded as I was, I could not forbear going on with these reflections, when one of the reapers, approaching within ten yards of the ridge where I lay, made me apprehend that with the next step I should be squashed to death under his foot, or cut in two with his reaping-hook. And therefore, when he was again about to move, I screamed as loud as fear could make me: whereupon the huge creature trod short, and, looking round about under him for some time, at last espied me as I lay on the ground. Таким размышлениям предавался я, несмотря на овладевшие мной страх и смятение, как вдруг один из жнецов подошел на десять ярдов к борозде, в которой я лежал; испугавшись, что при следующем его шаге я буду растоптан или разрезан пополам серпом, я в ужасе закричал благим матом. Великан остановился, внимательно всмотрелся под ноги и наконец заметил меня, лежащего на земле. He considered awhile, with the caution of one who endeavours to lay hold on a small dangerous animal in such a manner that it shall not be able either to scratch or bite him, as I myself have sometimes done with a weasel in England. С минуту он наблюдал меня с тем опасливым видом, какой бывает у нас, когда мы хотим ухватить какого-нибудь зверька так, чтобы он не оцарапал или не укусил нас; я сам хватал иногда таким образом хорьков в Англии. At length he ventured to take me behind, by the middle, between his fore-finger and thumb, and brought me within three yards of his eyes, that he might behold my shape more perfectly. Наконец он отважился взять меня сзади за талию большим и указательным пальцами и поднести к глазам на расстояние трех ярдов, чтобы получше рассмотреть. I guessed his meaning, and my good fortune gave me so much presence of mind, that I resolved not to struggle in the least as he held me in the air above sixty feet from the ground, although he grievously pinched my sides, for fear I should slip through his fingers. Я угадал его намерение, и, к счастью, у меня достало столько самообладания, что я решил не сопротивляться, когда он держал меня в воздухе на высоте шестидесяти футов от земли, хотя он страшно сдавил мне ребра, боясь, чтобы я не выскользнул из его пальцев. All I ventured was to raise mine eyes towards the sun, and place my hands together in a supplicating posture, and to speak some words in a humble melancholy tone, suitable to the condition I then was in: for I apprehended every moment that he would dash me against the ground, as we usually do any little hateful animal, which we have a mind to destroy. Я позволил себе только поднять глаза к солнцу, умоляюще сложить руки и сказать несколько слов смиренным и печальным тоном, подобающим положению, в котором я находился. Ибо я все время был в страхе, что великан швырнет меня о землю, как мы бросаем противное маленькое животное, собираясь раздавить его. But my good star would have it, that he appeared pleased with my voice and gestures, and began to look upon me as a curiosity, much wondering to hear me pronounce articulate words, although he could not understand them. Но, благодарение моей счастливой звезде, мой голос и жесты, по-видимому, понравились ему, и он начал рассматривать меня как диковинку, изумляясь моей членораздельной речи, смысл которой был ему непонятен. In the mean time I was not able to forbear groaning and shedding tears, and turning my head towards my sides; letting him know, as well as I could, how cruelly I was hurt by the pressure of his thumb and finger. Однако я не мог больше удержаться от стона и слез и, повернув голову, старался повыразительнее показать ему, что своими пальцами он причиняет мне нестерпимую боль. He seemed to apprehend my meaning; for, lifting up the lappet of his coat, he put me gently into it, and immediately ran along with me to his master, who was a substantial farmer, and the same person I had first seen in the field. По-видимому, он понял мою мимику, так как, подняв полу камзола, осторожно положил меня туда и бегом пустился со мной к своему хозяину - тому самому зажиточному фермеру, которого я прежде других увидел на поле. The farmer having (as I suppose by their talk) received such an account of me as his servant could give him, took a piece of a small straw, about the size of a walking-staff, and therewith lifted up the lappets of my coat; which it seems he thought to be some kind of covering that nature had given me. Фермер, получив от своего работника (как я заключил из их разговора) все сведения обо мне, какие тот мог дать ему, взял соломинку, толщиною в трость, и стал поднимать ею полы моего кафтана: очевидно, он полагал, что природа одарила меня чем-то вроде оболочки. He blew my hairs aside to take a better view of my face. Затем он дунул на мои волосы, чтобы лучше рассмотреть лицо. He called his hinds about him, and asked them, as I afterwards learned, whether they had ever seen in the fields any little creature that resembled me. Созвав своих батраков, он спросил их (как я потом узнал), не случалось ли им находить когда-нибудь на полях других зверьков, похожих на меня. He then placed me softly on the ground upon all fours, but I got immediately up, and walked slowly backward and forward, to let those people see I had no intent to run away. Затем он осторожно опустил меня на землю и поставил на четвереньки, но я тотчас поднялся на ноги и стал расхаживать взад и вперед, желая показать этим людям, что у меня нет ни малейшего намерения бежать. They all sat down in a circle about me, the better to observe my motions. Они сели в кружок, чтобы лучше наблюдать за моими движениями. I pulled off my hat, and made a low bow towards the farmer. Я снял шляпу и сделал глубокий поклон фермеру. I fell on my knees, and lifted up my hands and eyes, and spoke several words as loud as I could: I took a purse of gold out of my pocket, and humbly presented it to him. Затем, став на колени, я поднял к небу глаза и руки и как можно громче произнес несколько слов; я вынул из кармана кошелек с золотом и с видом полной покорности вручил его хозяину. He received it on the palm of his hand, then applied it close to his eye to see what it was, and afterwards turned it several times with the point of a pin (which he took out of his sleeve,) but could make nothing of it. Тот принял кошелек в ладонь, поднес его к самым глазам, чтобы увидеть, что это такое, затем несколько раз потыкал его кончиком булавки (которую вынул у себя из рукава), но так и не понял его назначения. Whereupon I made a sign that he should place his hand on the ground. I then took the purse, and, opening it, poured all the gold into his palm. Тогда я сделал знак, чтобы он положил руку на землю; затем, взяв кошелек и открыв его, высыпал к нему на ладонь все золото. There were six Spanish pieces of four pistoles each, beside twenty or thirty smaller coins. Там было шесть испанских золотых, в четыре пистоли каждый, и двадцать или тридцать монет помельче. I saw him wet the tip of his little finger upon his tongue, and take up one of my largest pieces, and then another; but he seemed to be wholly ignorant what they were. Послюнив кончик мизинца, он поднял им сперва одну большую монету, потом другую; но видно было, что он остался в полном неведении, что это за вещицы. He made me a sign to put them again into my purse, and the purse again into my pocket, which, after offering it to him several times, I thought it best to do. Он знаком приказал мне положить монеты обратно в кошелек и спрятать кошелек в карман, что я в конце концов и сделал после неоднократных бесплодных предложений принять от меня кошелек в подарок. The farmer, by this time, was convinced I must be a rational creature. Мало-помалу фермер убедился, что имеет дело с разумным существом. He spoke often to me; but the sound of his voice pierced my ears like that of a water-mill, yet his words were articulate enough. Он часто заговаривал со мною, но шум его голоса отдавался у меня в ушах подобно шуму водяной мельницы, хотя слова произносились им достаточно внятно. I answered as loud as I could in several languages, and he often laid his ear within two yards of me: but all in vain, for we were wholly unintelligible to each other. Я отвечал на разных языках как можно громче, и он часто приближал свое ухо на два ярда ко мне, но все было напрасно, потому что мы совершенно не понимали друг друга. He then sent his servants to their work, and taking his handkerchief out of his pocket, he doubled and spread it on his left hand, which he placed flat on the ground with the palm upward, making me a sign to step into it, as I could easily do, for it was not above a foot in thickness. Наконец фермер приказал слугам вернуться к своей работе, вынул из кармана носовой платок, сложил его вдвое, покрыл им левую руку, которую положил на землю ладонью вверх, и сделал мне знак взойти на нее, что было нетрудно исполнить, так как его рука была толщиною не более фута. I thought it my part to obey, and, for fear of falling, laid myself at full length upon the handkerchief, with the remainder of which he lapped me up to the head for further security, and in this manner carried me home to his house. Я счел благоразумным повиноваться и, чтобы не упасть, лег на платок; для большей безопасности фермер закутал меня в него, как в одеяло, и в таком виде понес к себе в дом. There he called his wife, and showed me to her; but she screamed and ran back, as women in England do at the sight of a toad or a spider. Придя туда, он кликнул свою жену и показал меня ей; но та завизжала и попятилась, точь-в-точь как английские дамы при виде жабы или паука. However, when she had a while seen my behaviour, and how well I observed the signs her husband made, she was soon reconciled, and by degrees grew extremely tender of me. Однако, видя мое примерное поведение и полное повиновение всем знакам ее мужа, она скоро привыкла ко мне и стала обходиться со мной очень ласково. It was about twelve at noon, and a servant brought in dinner. It was only one substantial dish of meat (fit for the plain condition of a husbandman,) in a dish of about four-and-twenty feet diameter. Был полдень, и слуга подал обед, который состоял (в соответствии со скромной обстановкой земледельца) только из одного большого куска говядины на блюде около двадцати четырех футов в диаметре. The company were, the farmer and his wife, three children, and an old grandmother. За стол сел фермер, его жена, трое детей и старуха бабушка. When they were sat down, the farmer placed me at some distance from him on the table, which was thirty feet high from the floor. Фермер посадил меня около себя на стол, возвышавшийся на тридцать футов от пола. I was in a terrible fright, and kept as far as I could from the edge, for fear of falling. Боясь свалиться с такой высоты, я отодвинулся подальше от края. The wife minced a bit of meat, then crumbled some bread on a trencher, and placed it before me. Фермерша отрезала ломтик говядины, накрошила хлеба на тарелку и поставила ее передо мною. I made her a low bow, took out my knife and fork, and fell to eat, which gave them exceeding delight. Сделав ей глубокий поклон, я вынул свою вилку и нож и начал есть, что доставило им чрезвычайное удовольствие. The mistress sent her maid for a small dram cup, which held about two gallons, and filled it with drink; I took up the vessel with much difficulty in both hands, and in a most respectful manner drank to her ladyship's health, expressing the words as loud as I could in English, which made the company laugh so heartily, that I was almost deafened with the noise. Хозяйка велела служанке подать ликерную рюмочку, вместимостью около двух галлонов, и налила в нее какого-то питья. С большим трудом я взял рюмку обеими руками и самым почтительным образом выпил за здоровье хозяйки, громко произнеся тост по-английски; это до такой степени рассмешило присутствующих, что своим хохотом они едва не оглушили меня. This liquor tasted like a small cider, and was not unpleasant. Напиток, напоминавший слабый сидр, был довольно приятен на вкус. Then the master made me a sign to come to his trencher side; but as I walked on the table, being in great surprise all the time, as the indulgent reader will easily conceive and excuse, I happened to stumble against a crust, and fell flat on my face, but received no hurt. Затем хозяин знаками пригласил меня подойти к его тарелке. Проходя по столу, я споткнулся о корку хлеба и шлепнулся носом, но не ушибся; благосклонный читатель легко поймет и извинит мою неловкость, если примет во внимание, в каком удивлении я пребывал все это время. I got up immediately, and observing the good people to be in much concern, I took my hat (which I held under my arm out of good manners,) and waving it over my head, made three huzzas, to show I had got no mischief by my fall. Я тотчас же поднялся и, увидя, что мое падение сильно встревожило этих добрых людей, взял шляпу (которую, как подобает благовоспитанному человеку, держал под мышкой), помахал ею над головой и трижды прокричал ура в знак того, что все обошлось благополучно. But advancing forward towards my master (as I shall henceforth call him,) his youngest son, who sat next to him, an arch boy of about ten years old, took me up by the legs, and held me so high in the air, that I trembled every limb: but his father snatched me from him, and at the same time gave him such a box on the left ear, as would have felled an European troop of horse to the earth, ordering him to be taken from the table. Но когда я подходил к моему хозяину (так я буду называть впредь фермера), то сидевший подле него младший сын, десятилетний шалун, схватил меня за ноги и поднял так высоко, что у меня захватило дух. К счастью, отец выхватил меня из рук сына и дал ему такую оплеуху, которая, наверное, сбросила бы с лошадей целый эскадрон европейской кавалерии; он приказал мальчику выйти из-за стола. But being afraid the boy might owe me a spite, and well remembering how mischievous all children among us naturally are to sparrows, rabbits, young kittens, and puppy dogs, I fell on my knees, and pointing to the boy, made my master to understand, as well as I could, that I desired his son might be pardoned. Но, не желая оставлять в ребенке злобное к себе чувство и вспомнив, как обыкновенно бывают жестоки наши дети к воробьям, кроликам, котятам и щенкам, я упал на колени и, указывая пальцем на мальчика, всеми силами старался дать понять моему хозяину, что прошу простить сына. The father complied, and the lad took his seat again, whereupon I went to him, and kissed his hand, which my master took, and made him stroke me gently with it. Отец смягчился, и мальчишка снова занял свое место. Тогда я подошел к нему и поцеловал его руку, которую хозяин мой взял и нежно погладил ею меня. In the midst of dinner, my mistress's favourite cat leaped into her lap. Во время обеда к хозяйке вскочила на колени ее любимая кошка. I heard a noise behind me like that of a dozen stocking-weavers at work; and turning my head, I found it proceeded from the purring of that animal, who seemed to be three times larger than an ox, as I computed by the view of her head, and one of her paws, while her mistress was feeding and stroking her. Я услышал позади себя сильный шум, точно десяток чулочных вязальщиков работали на станках. Обернувшись, я увидел, что это мурлычет кошка, которую кормила и ласкала хозяйка; судя по голове и лапе, она была, по-видимому, в три раза больше нашего быка. The fierceness of this creature's countenance altogether discomposed me; though I stood at the farther end of the table, above fifty feet off; and although my mistress held her fast, for fear she might give a spring, and seize me in her talons. Свирепый вид этого животного совсем расстроил меня, несмотря на то что я находился на другом конце стола, на расстоянии пятидесяти футов от него, и хозяйка крепко держала кошку, боясь, как бы она не прыгнула и не схватила меня своими когтями. But it happened there was no danger, for the cat took not the least notice of me when my master placed me within three yards of her. Однако мои опасения были напрасны: хозяин поднес меня к кошке на три ярда, и она не обратила на меня ни малейшего внимания. And as I have been always told, and found true by experience in my travels, that flying or discovering fear before a fierce animal, is a certain way to make it pursue or attack you, so I resolved, in this dangerous juncture, to show no manner of concern. Мне часто приходилось слышать и во время путешествий убедиться на опыте, что бежать или выказывать страх перед хищным животным есть верный способ подвергнуться его преследованию или нападению, и потому в данном опасном положении я решил не проявлять ни малейшего беспокойства. I walked with intrepidity five or six times before the very head of the cat, and came within half a yard of her; whereupon she drew herself back, as if she were more afraid of me: I had less apprehension concerning the dogs, whereof three or four came into the room, as it is usual in farmers' houses; one of which was a mastiff, equal in bulk to four elephants, and another a greyhound, somewhat taller than the mastiff, but not so large. Пять или шесть раз я бесстрашно подходил к самой морде кошки на расстояние полуярда, и она пятилась назад, словно была больше испугана, чем я. Во время того же обеда, как это обыкновенно бывает в деревенских домах, в комнату вбежали три или четыре собаки, но они меньше испугали меня. Одна из них была мастиф, величиною в четыре слона, другая -борзая, выше мастифа, но тоньше его. When dinner was almost done, the nurse came in with a child of a year old in her arms, who immediately spied me, and began a squall that you might have heard from London-Bridge to Chelsea, after the usual oratory of infants, to get me for a plaything. В самом конце обеда вошла кормилица с годовалым ребенком на руках, который немедленно заметил меня и, согласно ораторскому искусству детей, поднял такой вопль, что его, наверное, услышали бы с Лондонского моста, если бы он находился в Челси: он принял меня за игрушку. The mother, out of pure indulgence, took me up, and put me towards the child, who presently seized me by the middle, and got my head into his mouth, where I roared so loud that the urchin was frighted, and let me drop, and I should infallibly have broke my neck, if the mother had not held her apron under me. Хозяйка, руководясь чувством материнской нежности, взяла меня и поставила перед ребенком, и тот тотчас же схватил меня за талию и засунул к себе в рот мою голову, где я завопил таким благим матом, что ребенок в испуге выронил меня и я непременно сломал бы себе шею, если бы мать не подставила свой передник. The nurse, to quiet her babe, made use of a rattle which was a kind of hollow vessel filled with great stones, and fastened by a cable to the child's waist: but all in vain; so that she was forced to apply the last remedy by giving it suck. Чтобы успокоить младенца, кормилица стала забавлять его погремушкой, которая имела вид пустого сосуда, наполненного камнями, и была привязана канатом к поясу ребенка. Но все было напрасно, так что оставалось последнее средство унять его - дать ему грудь. I must confess no object ever disgusted me so much as the sight of her monstrous breast, which I cannot tell what to compare with, so as to give the curious reader an idea of its bulk, shape, and colour. Должен признаться, что никогда в жизни не испытывал я такого отвращения, как при виде этой чудовищной груди, и нет предмета, с которым бы я мог сравнить ее, чтобы дать любопытному читателю слабое представление об ее величине, форме и цвете. It stood prominent six feet, and could not be less than sixteen in circumference. Она образовывала выпуклость вышиною в шесть футов, а по окружности была не меньше шестнадцати футов. The nipple was about half the bigness of my head, and the hue both of that and the dug, so varied with spots, pimples, and freckles, that nothing could appear more nauseous: for I had a near sight of her, she sitting down, the more conveniently to give suck, and I standing on the table. Сосок был величиной почти в пол моей головы; его поверхность, как и поверхность всей груди, до того была испещрена пятнами, прыщами и веснушками, что нельзя было себе представить более тошнотворное зрелище. Я наблюдал его совсем вблизи, потому что кормилица, давая грудь, села поудобнее как раз около меня. This made me reflect upon the fair skins of our English ladies, who appear so beautiful to us, only because they are of our own size, and their defects not to be seen but through a magnifying glass; where we find by experiment that the smoothest and whitest skins look rough, and coarse, and ill-coloured. Это навело меня на некоторые размышления по поводу нежности и белизны кожи наших английских дам, которые кажутся нам такими красивыми только потому, что они одинакового роста с нами и их изъяны можно видеть не иначе как в лупу, ясно показывающую, как груба, толста и скверно окрашена самая нежная и белая кожа. I remember when I was at Lilliput, the complexion of those diminutive people appeared to me the fairest in the world; and talking upon this subject with a person of learning there, who was an intimate friend of mine, he said that my face appeared much fairer and smoother when he looked on me from the ground, than it did upon a nearer view, when I took him up in my hand, and brought him close, which he confessed was at first a very shocking sight. Помню, во время моего пребывания в Лилипутии мне казалось, что нет в мире людей с таким прекрасным цветом лица, каким природа одарила эти крошечные создания. Когда я беседовал на эту тему с одним ученым лилипутом, моим близким другом, то он сказал мне, что мое лицо производит на него более приятное впечатление издали, когда он смотрит на меня с земли, чем с близкого расстояния, и откровенно признался мне, что когда я в первый раз взял его на руки и поднес к лицу, то своим видом оно ужаснуло его. He said, "he could discover great holes in my skin; that the stumps of my beard were ten times stronger than the bristles of a boar, and my complexion made up of several colours altogether disagreeable:" although I must beg leave to say for myself, that I am as fair as most of my sex and country, and very little sunburnt by all my travels. По его словам, у меня на коже можно заметить большие отверстия, цвет ее представляет очень неприятное сочетание разных красок, а волосы на бороде кажутся в десять раз толще щетины кабана; между тем, позволю себе заметить, я ничуть не безобразнее большинства моих соотечественников и, несмотря на долгие путешествия, загорел очень мало. On the other side, discoursing of the ladies in that emperor's court, he used to tell me, "one had freckles; another too wide a mouth; a third too large a nose;" nothing of which I was able to distinguish. С другой стороны, беседуя со мной о тамошних придворных дамах, ученый этот говорил мне, что у одной лицо покрыто веснушками, у другой слишком велик рот, у третьей большой нос; а я ничего этого не замечал. I confess this reflection was obvious enough; which, however, I could not forbear, lest the reader might think those vast creatures were actually deformed: for I must do them the justice to say, they are a comely race of people, and particularly the features of my master's countenance, although he was but a farmer, when I beheld him from the height of sixty feet, appeared very well proportioned. Конечно, эти рассуждения в достаточной мере банальны, но я не мог удержаться от них, чтобы читатель не подумал, будто великаны, к которым я попал, действительно очень безобразны. Напротив, я должен отдать им справедливость и сказать, что это красивая раса; и, в частности, черты лица моего хозяина, несмотря на то что он простой фермер, казались мне очень правильными, когда я видел его на высоте шести - десяти футов. When dinner was done, my master went out to his labourers, and, as I could discover by his voice and gesture, gave his wife strict charge to take care of me. После обеда хозяин ушел к работникам, наказав жене, насколько можно было судить по его голосу и жестам, обращаться со мной позаботливее. I was very much tired, and disposed to sleep, which my mistress perceiving, she put me on her own bed, and covered me with a clean white handkerchief, but larger and coarser than the mainsail of a man-of-war. Я очень устал и хотел спать; заметя это, хозяйка положила меня на свою постель и укрыла чистым белым носовым платком, который, однако, был больше и толще паруса военного корабля. I slept about two hours, and dreamt I was at home with my wife and children, which aggravated my sorrows when I awaked, and found myself alone in a vast room, between two and three hundred feet wide, and above two hundred high, lying in a bed twenty yards wide. Я проспал около двух часов, и мне снилось, что я дома в кругу семьи. Это еще усилило мою печаль, когда я проснулся и увидел, что нахожусь один в обширной комнате, шириною в двести или триста футов, а вышиною более двухсот, и лежу на кровати в двадцать ярдов ширины. My mistress was gone about her household affairs, and had locked me in. Моя хозяйка отправилась по делам и заперла меня одного. The bed was eight yards from the floor. Some natural necessities required me to get down; I durst not presume to call; and if I had, it would have been in vain, with such a voice as mine, at so great a distance from the room where I lay to the kitchen where the family kept. Кровать возвышалась над полом на восемь ярдов; между тем некоторые естественные потребности побуждали меня сойти на землю. Позвать на помощь я не решался, да это было и бесполезно, потому что мой слабый голос не мог быть услышан на громадном расстоянии, отделявшем мою комнату от кухни, где находилась семья. While I was under these circumstances, two rats crept up the curtains, and ran smelling backwards and forwards on the bed. Когда я пребывал в этом затруднительном положении, две крысы взобрались по пологу на постель и стали бегать, обнюхивая ее, взад и вперед. One of them came up almost to my face, whereupon I rose in a fright, and drew out my hanger to defend myself. Одна подбежала к самому моему лицу; я в ужасе вскочил и вынул для защиты тесак. These horrible animals had the boldness to attack me on both sides, and one of them held his fore-feet at my collar; but I had the good fortune to rip up his belly before he could do me any mischief. Эти гнусные животные имели дерзость атаковать меня с обеих сторон, и одна крыса даже уперлась передними лапами в мой воротник; к счастью, мне удалось распороть ей брюхо, прежде чем она успела причинить мне какой-нибудь вред. He fell down at my feet; and the other, seeing the fate of his comrade, made his escape, but not without one good wound on the back, which I gave him as he fled, and made the blood run trickling from him. Она упала к моим ногам, а другая, видя печальную участь товарки, обратилась в бегство, получив в спину рану, которою я успел угостить ее, так что и она оставила за собою кровавый след. After this exploit, I walked gently to and fro on the bed, to recover my breath and loss of spirits. После этого подвига я стал прохаживаться взад и вперед по кровати, чтобы перевести дух и прийти в себя. These creatures were of the size of a large mastiff, but infinitely more nimble and fierce; so that if I had taken off my belt before I went to sleep, I must have infallibly been torn to pieces and devoured. Крысы эти были величиной с большую дворнягу, но отличались гораздо большим проворством и лютостью, так что, если бы, ложась спать, я снял свой тесак, они непременно растерзали бы меня на куски и сожрали. I measured the tail of the dead rat, and found it to be two yards long, wanting an inch; but it went against my stomach to drag the carcass off the bed, where it lay still bleeding; I observed it had yet some life, but with a strong slash across the neck, I thoroughly despatched it. Я измерил хвост мертвой крысы и нашел, что он равен двум ярдам без одного дюйма. Однако у меня недостало присутствия духа сбросить крысу с постели, где кровь все еще шла из нее; заметив в ней некоторые признаки жизни, я сильным ударом разрубил ей шею и доконал ее. Soon after my mistress came into the room, who seeing me all bloody, ran and took me up in her hand. Вскоре после этого в комнату вошла хозяйка. Увидя, что я весь окровавлен, она поспешно бросилась ко мне и взяла меня на руки. I pointed to the dead rat, smiling, and making other signs to show I was not hurt; whereat she was extremely rejoiced, calling the maid to take up the dead rat with a pair of tongs, and throw it out of the window. Я указал на убитую крысу, улыбкой и другими знаками давая ей понять, что сам я не ранен, чему она сильно обрадовалась. Then she set me on a table, where I showed her my hanger all bloody, and wiping it on the lappet of my coat, returned it to the scabbard. Позвав служанку, она велела ей взять крысу щипцами и выбросить за окно, а сама поставила меня на стол; тогда я показал ей окровавленный тесак, вытер его полой кафтана и вложил в ножны. I was pressed to do more than one thing which another could not do for me, and therefore endeavoured to make my mistress understand, that I desired to be set down on the floor; which after she had done, my bashfulness would not suffer me to express myself farther, than by pointing to the door, and bowing several times. Но я чувствовал настоятельную потребность сделать то, чего никто не мог сделать вместо меня, и поэтому всячески старался дать понять хозяйке, что хочу спуститься на пол. Когда это желание было исполнено, стыд помешал мне изъясниться более наглядно, и я ограничился тем, что указывая пальцем на дверь, поклонился несколько раз. The good woman, with much difficulty, at last perceived what I would be at, and taking me up again in her hand, walked into the garden, where she set me down. С большим трудом добрая женщина поняла наконец, в чем дело; взяв меня в руку, она отнесла в сад и там поставила на землю. I went on one side about two hundred yards, and beckoning to her not to look or to follow me, I hid myself between two leaves of sorrel, and there discharged the necessities of nature. Отойдя ярдов на двести, я сделал знак, чтобы она не смотрела на меня, спрятался между двумя листками щавеля и совершил свои нужды. I hope the gentle reader will excuse me for dwelling on these and the like particulars, which, however insignificant they may appear to groveling vulgar minds, yet will certainly help a philosopher to enlarge his thoughts and imagination, and apply them to the benefit of public as well as private life, which was my sole design in presenting this and other accounts of my travels to the world; wherein I have been chiefly studious of truth, without affecting any ornaments of learning or of style. Надеюсь, благосклонный читатель извинит меня за то, что я останавливаю его внимание на такого рода подробностях; однако, сколь ни незначительными могут показаться они умам пошлым и низменным, они, несомненно, помогут философу обогатиться новыми мыслями и применить их на благо общественное и личное, попечение о коем являлось моей единственной целью при опубликовании описания как настоящего, так и других моих путешествий; больше всего заботился я в них о правде, ни сколько не стараясь блеснуть ни образованностью, ни слогом. But the whole scene of this voyage made so strong an impression on my mind, and is so deeply fixed in my memory, that, in committing it to paper I did not omit one material circumstance: however, upon a strict review, I blotted out several passages. Все, что случилось со мной во время этого путешествия, произвело такое глубокое впечатление на мой ум и так отчетливо удержалось в моей памяти, что, поверяя эти события бумаге, я не мог опустить ни одного существенного обстоятельства. Of less moment which were in my first copy, for fear of being censured as tedious and trifling, whereof travellers are often, perhaps not without justice, accused. Тем не менее, после внимательного просмотра своей рукописи, я вычеркнул много мелочей, содержавшихся в первоначальной редакции, из боязни показаться скучным и мелочным, в чем так часто, может быть не без основания, обвиняют путешественников. CHAPTER II. ГЛАВА II A description of the farmer's daughter. Портрет дочери фермера. The author carried to a market-town, and then to the metropolis. Автора отвозят в соседний город, а потом в столицу. The particulars of his journey. Подробности его путешествия My mistress had a daughter of nine years old, a child of towardly parts for her age, very dexterous at her needle, and skilful in dressing her baby. Моя хозяйка имела девятилетнюю дочь, очень развитую для своего возраста, искусно владевшую иголкой и отлично одевавшую свою куклу. Her mother and she contrived to fit up the baby's cradle for me against night: the cradle was put into a small drawer of a cabinet, and the drawer placed upon a hanging shelf for fear of the rats. Вместе с матерью она смастерила мне на ночь постель в колыбельке куклы; колыбелька эта была положена в небольшой ящик из комода, а ящик поставлен на подвешенную к потолку полку, чтобы уберечь меня от крыс. This was my bed all the time I staid with those people, though made more convenient by degrees, as I began to learn their language and make my wants known. Такова была моя постель все время, пока я жил с этими людьми, но она становилась более удобной по мере того, как я, начав усваивать их язык, мог объяснять, что мне нужно. This young girl was so handy, that after I had once or twice pulled off my clothes before her, she was able to dress and undress me, though I never gave her that trouble when she would let me do either myself. Девочка была настолько сметлива, что, увидя раз или два, как я раздеваюсь, могла и сама одевать и раздевать меня, но я никогда не злоупотреблял ее услугами и предпочитал, чтобы она позволяла мне делать то и другое самому. She made me seven shirts, and some other linen, of as fine cloth as could be got, which indeed was coarser than sackcloth; and these she constantly washed for me with her own hands. Она сшила мне семь рубашек и другое белье из самого тонкого полотна, какое только можно было достать, но, говоря без преувеличения, это полотно было гораздо толще нашей дерюги; она постоянно собственноручно стирала его для меня. She was likewise my school-mistress, to teach me the language: when I pointed to any thing, she told me the name of it in her own tongue, so that in a few days I was able to call for whatever I had a mind to. Она была также моей учительницей и обучила меня своему языку: когда я пальцем указывал на какой-нибудь предмет, она называла его, так что через несколько дней я мог попросить все, что мне было нужно. She was very good-natured, and not above forty feet high, being little for her age. Она отличалась прекрасным характером и была для своих лет небольшого роста - всего около сорока футов. She gave me the name of Grildrig, which the family took up, and afterwards the whole kingdom. Она дала мне имя Грильдриг, которое утвердилось за мной сперва в семье, а потом и во всем королевстве. The word imports what the Latins call nanunculus, the Italians homunceletino, and the English mannikin. Это слово означает то же, что латинское "homunculus", итальянское "homynceletino" и английское "mannikin". To her I chiefly owe my preservation in that country: we never parted while I was there; I called her my Glumdalclitch, or little nurse; and should be guilty of great ingratitude, if I omitted this honourable mention of her care and affection towards me, which I heartily wish it lay in my power to requite as she deserves, instead of being the innocent, but unhappy instrument of her disgrace, as I have too much reason to fear. Я был обязан главным образом ей сохранением своей жизни в этой стране. Мы никогда не разлучались во все время моего пребывания там. Я называл ее моей Глюмдальклич, то есть нянюшкой, и заслужил бы упрек в глубокой неблагодарности, если бы не упомянул здесь о заботах и теплой ко мне привязанности Глюмдальклич; мне от души хотелось бы отплатить ей по заслугам, вместо того чтобы стать невольным, но пагубным орудием постигшей ее немилости, как я имею большие основания опасаться. It now began to be known and talked of in the neighbourhood, that my master had found a strange animal in the field, about the bigness of a splacnuck, but exactly shaped in every part like a human creature; which it likewise imitated in all its actions; seemed to speak in a little language of its own, had already learned several words of theirs, went erect upon two legs, was tame and gentle, would come when it was called, do whatever it was bid, had the finest limbs in the world, and a complexion fairer than a nobleman's daughter of three years old. Вскоре после моего прибытия между соседями хозяина начали распространяться слухи, что он нашел в поле странного зверька, величиной почти со сплекнока, но по виду своему совершенно похожего на человека; говорили, что этот зверек подражает всем действиям человека, что он как будто даже говорит на каком-то собственном наречии и уже выучился произносить несколько слов на их языке; что он ходит, держась прямо на двух ногах, что он ручной, покорный, идет на зов и делает все, что ему приказывают; что строение его очень нежное, а лицо белее, чем у дворянской трехлетней девочки. Another farmer, who lived hard by, and was a particular friend of my master, came on a visit on purpose to inquire into the truth of this story. Другой фермер, близкий сосед и большой приятель моего хозяина, пришел к нему разведать, насколько справедливы все эти слухи. I was immediately produced, and placed upon a table, where I walked as I was commanded, drew my hanger, put it up again, made my reverence to my master's guest, asked him in his own language how he did, and told him he was welcome, just as my little nurse had instructed me. Меня немедленно вынесли и поставили на стол, где я по команде расхаживал, вынимал из ножен мой тесак и вкладывал его обратно, делал реверанс гостю моего хозяина, спрашивал на его языке, как он поживает, говорил, что рад его видеть, - словом, в точности исполнял все, чему научила меня моя нянюшка. This man, who was old and dim-sighted, put on his spectacles to behold me better; at which I could not forbear laughing very heartily, for his eyes appeared like the full moon shining into a chamber at two windows. Чтобы лучше рассмотреть меня, фермер этот, человек старый и слабый глазами, надел очки; взглянув на него, я не мог удержаться от смеха, ибо глаза его казались похожими на полную луну, когда она светит в комнату в два окошка. Our people, who discovered the cause of my mirth, bore me company in laughing, at which the old fellow was fool enough to be angry and out of countenance. Домашние, поняв причину моей веселости, стали тоже смеяться, и старикан оказался настолько глуп, что рассердился и счел себя обиженным. He had the character of a great miser; and, to my misfortune, he well deserved it, by the cursed advice he gave my master, to show me as a sight upon a market-day in the next town, which was half an hour's riding, about two-and-twenty miles from our house. Он был известен как большой скряга, и на мое несчастье эта репутация оказалась вполне заслуженной, потому что он тут же дал моему хозяину проклятый совет показывать меня как диковину на ярмарке в ближайшем городе, до которого было от нашего дома полчаса езды, то есть около двадцати двух миль. I guessed there was some mischief when I observed my master and his friend whispering together, sometimes pointing at me; and my fears made me fancy that I overheard and understood some of their words. Я догадался, что затевается какое-то дурное дело, когда старик начал долго перешептываться с хозяином, указывая по временам на меня; от страха мне показалось даже, что я уловил и понял несколько слов. But the next morning Glumdalclitch, my little nurse, told me the whole matter, which she had cunningly picked out from her mother. На другой день утром моя нянюшка Глюмдальклич рассказала мне, в чем дело, искусно выведав все у матери. The poor girl laid me on her bosom, and fell a weeping with shame and grief. Прижав меня к груди, бедная девочка заплакала от стыда и горя. She apprehended some mischief would happen to me from rude vulgar folks, who might squeeze me to death, or break one of my limbs by taking me in their hands. Она боялась, как бы мне не вышло какого-нибудь худа от этих грубых, неотесанных людей, которые, беря меня на руки, могли задушить меня или причинить мне увечье. She had also observed how modest I was in my nature, how nicely I regarded my honour, and what an indignity I should conceive it, to be exposed for money as a public spectacle, to the meanest of the people. С другой стороны, зная мою природную скромность и чувствительность в делах чести, она предвидела, в каком я буду негодовании, если меня станут показывать за деньги на потеху толпы. She said, her papa and mamma had promised that Grildrig should be hers; but now she found they meant to serve her as they did last year, when they pretended to give her a lamb, and yet, as soon as it was fat, sold it to a butcher. Она сказала, что ее папа и мама обещали подарить ей Г рильдрига, но она видит теперь, что они хотят поступить с ней так же, как в прошлом году, когда подарили ягненка: как только он откормился, его продали мяснику. For my own part, I may truly affirm, that I was less concerned than my nurse. Признаюсь откровенно, я был меньше огорчен этими известиями, чем моя нянюшка. I had a strong hope, which never left me, that I should one day recover my liberty: and as to the ignominy of being carried about for a monster, I considered myself to be a perfect stranger in the country, and that such a misfortune could never be charged upon me as a reproach, if ever I should return to England, since the king of Great Britain himself, in my condition, must have undergone the same distress. Я твердо надеялся - и эта надежда никогда меня не покидала, - что в один прекрасный день я верну себе свободу; что же касается позора быть выставленным напоказ как чудище, то я чувствовал себя совершенно чужим в этой стране и полагал, что в моем несчастье никто не вправе будет упрекнуть меня, если мне случится возвратиться в Англию, так как даже сам король Великобритании, оказавшись на моем месте, принужден был бы подвергнуться такому же унижению. My master, pursuant to the advice of his friend, carried me in a box the next market-day to the neighbouring town, and took along with him his little daughter, my nurse, upon a pillion behind him. Послушавшись совета своего друга, мой хозяин в ближайший базарный день повез меня в ящике в соседний город, взяв с собой и маленькую дочь, мою нянюшку, которую он посадил на седло позади себя. The box was close on every side, with a little door for me to go in and out, and a few gimlet holes to let in air. Ящик был закрыт со всех сторон; в нем была только небольшая дверца, чтобы я мог входить и выходить, и несколько отверстий для доступа воздуха. The girl had been so careful as to put the quilt of her baby's bed into it, for me to lie down on. Девочка была настолько заботлива, что положила в ящик стеганое одеяло с кроватки своей куклы, на которое я мог лечь. However, I was terribly shaken and discomposed in this journey, though it was but of half an hour: for the horse went about forty feet at every step and trotted so high, that the agitation was equal to the rising and falling of a ship in a great storm, but much more frequent. Все же эта поездка страшно растрясла и утомила меня, несмотря на то что она продолжалась всего полчаса. Лошадь каждым своим шагом покрывала около сорока футов и бежала такой крупной рысью, что ее движения напоминали мне движения корабля во время бури, который то поднимается волной в гору, то низвергается в бездну, с той только разницей, что они совершались с большей скоростью. Our journey was somewhat farther than from London to St. Alban's. Сделанный нами путь приблизительно равнялся пути между Лондоном и Сент-Олбансом[58]. My master alighted at an inn which he used to frequent; and after consulting awhile with the inn-keeper, and making some necessary preparations, he hired the grultrud, or crier, to give notice through the town of a strange creature to be seen at the sign of the Green Eagle, not so big as a splacnuck (an animal in that country very finely shaped, about six feet long,) and in every part of the body resembling a human creature, could speak several words, and perform a hundred diverting tricks. Хозяин сошел с коня у гостиницы, где обычно останавливался. Посовещавшись с содержателем гостиницы и сделав некоторые приготовления, он нанял грультруда, то есть глашатая, чтобы объявить по городу о необыкновенном существе, которое будут показывать в гостинице под вывескою "Зеленого Орла"; существо это не больше сплекнока (местного очень изящного зверька шести футов длины), всей своей внешностью похоже на человека, умеет произносить несколько слов и проделывает разные забавные штуки. I was placed upon a table in the largest room of the inn, which might be near three hundred feet square. Меня поставили на стол в самой большой комнате гостиницы, величиной, вероятно, в триста квадратных футов. My little nurse stood on a low stool close to the table, to take care of me, and direct what I should do. Моя нянюшка стояла на табурете возле самого стола, чтобы охранять меня и указывать, что я должен делать. My master, to avoid a crowd, would suffer only thirty people at a time to see me. Во избежание толкотни хозяин впускал в комнату не более тридцати человек сразу. I walked about on the table as the girl commanded; she asked me questions, as far as she knew my understanding of the language reached, and I answered them as loud as I could. По команде девочки я ходил взад и вперед по столу; она задавала мне вопросы, которые были мне понятны, и я громко отвечал на них. I turned about several times to the company, paid my humble respects, said they were welcome, and used some other speeches I had been taught. Несколько раз я обращался к присутствующим, то свидетельствуя им свое почтение, то выражая желание снова их видеть у себя, то произнося еще и другие фразы, которые я выучил. I took up a thimble filled with liquor, which Glumdalclitch had given me for a cup, and drank their health, I drew out my hanger, and flourished with it after the manner of fencers in England. Я брал наперсток, наполненный вином, который Глюмдальклич дала мне вместо рюмки, и выпивал за здоровье публики. Я вынимал тесак и размахивал им, как показывают учителя фехтования в Англии. My nurse gave me a part of a straw, which I exercised as a pike, having learnt the art in my youth. Моя нянюшка дала мне соломинку, и я проделывал ею упражнения, как пикой, искусству владеть которой меня обучали в юности. I was that day shown to twelve sets of company, and as often forced to act over again the same fopperies, till I was half dead with weariness and vexation; for those who had seen me made such wonderful reports, that the people were ready to break down the doors to come in. В этот день было двенадцать перемен зрителей, и каждый раз мне приходилось сызнова повторять те же штуки, так что они страшно надоели мне и утомили до полусмерти. Видевшие представление передавали обо мне такие чудеса, что народ буквально ломился в гостиницу. My master, for his own interest, would not suffer any one to touch me except my nurse; and to prevent danger, benches were set round the table at such a distance as to put me out of every body's reach. Оберегая свои интересы, мой хозяин не позволял никому, кроме дочери, прикасаться ко мне, и для предупреждения опасности скамьи были отставлены далеко от стола. However, an unlucky school-boy aimed a hazel nut directly at my head, which very narrowly missed me; otherwise it came with so much violence, that it would have infallibly knocked out my brains, for it was almost as large as a small pumpkin, but I had the satisfaction to see the young rogue well beaten, and turned out of the room. Несмотря на это, какой-то школьник запустил мне в голову орех с такой силой, что, не промахнись он, орех этот, наверное, раскроил бы мне череп, так как величиной он был с нашу тыкву. К моему удовлетворению, озорника поколотили и выгнали вон из залы. My master gave public notice that he would show me again the next market-day; and in the meantime he prepared a convenient vehicle for me, which he had reason enough to do; for I was so tired with my first journey, and with entertaining company for eight hours together, that I could hardly stand upon my legs, or speak a word. Мой хозяин объявил по городу, что снова будет показывать меня в ближайший базарный день. Тем временем он изготовил для меня более удобную повозку, в которой я очень нуждался, так как первое путешествие и непрерывное восьмичасовое представление до того изнурили меня, что я насилу стоял на ногах и едва мог выговорить слово. It was at least three days before I recovered my strength; and that I might have no rest at home, all the neighbouring gentlemen from a hundred miles round, hearing of my fame, came to see me at my master's own house. Мне понадобилось целых три дня, чтобы прийти в себя и восстановить свои силы, тем более что и дома я не знал покоя, так как все соседние дворяне, на сто миль в окружности, наслышавшись обо мне, приезжали к хозяину посмотреть на диковину. There could not be fewer than thirty persons with their wives and children (for the country is very populous;) and my master demanded the rate of a full room whenever he showed me at home, although it were only to a single family; so that for some time I had but little ease every day of the week (except Wednesday, which is their Sabbath,) although I were not carried to the town. Каждый день у меня бывало не менее тридцати человек с женами и детьми (так как страна эта густо населена); и мой хозяин, показывая меня дома, всегда требовал плату за полную залу, хотя бы в ней находилось только одно семейство. Таким образом, в течение некоторого времени я почти не имел отдыха (кроме среды - их воскресенья), несмотря на то, что меня не возили в город. My master, finding how profitable I was likely to be, resolved to carry me to the most considerable cities of the kingdom. Видя, что я могу принести ему большие барыши, хозяин решил объехать со мною все крупные города королевства. Having therefore provided himself with all things necessary for a long journey, and settled his affairs at home, he took leave of his wife, and upon the 17th of August, 1703, about two months after my arrival, we set out for the metropolis, situate near the middle of that empire, and about three thousand miles distance from our house. Собрав все необходимое для долгого путешествия и сделав распоряжения по хозяйству, он простился с женой, и 17 августа 1705 года, то есть через два месяца после моего прибытия, мы отправились в столицу, расположенную почти в центре этого государства, на расстоянии трех тысяч миль от нашего дома. My master made his daughter Glumdalclitch ride behind him. Хозяин поместил позади себя свою дочь Глюмдальклич. She carried me on her lap, in a box tied about her waist. Она держала меня на коленях в ящике, привязанном к ее талии. The girl had lined it on all sides with the softest cloth she could get, well quilted underneath, furnished it with her baby's bed, provided me with linen and other necessaries, and made everything as convenient as she could. Девочка обила стенки ящика самой мягкой материей, какую только можно было найти, а пол устлала войлоком, поставила мне кроватку куклы, снабдила меня бельем и всем необходимым и вообще постаралась устроить меня как можно удобнее. We had no other company but a boy of the house, who rode after us with the luggage. Нас сопровождал один работник, ехавший за нами с багажом. My master's design was to show me in all the towns by the way, and to step out of the road for fifty or a hundred miles, to any village, or person of quality's house, where he might expect custom. Мой хозяин собирался показывать меня во всех городах, лежавших на нашем пути; кроме того, он удалялся иногда на пятьдесят и даже на сто миль в сторону от дороги, в какую-нибудь деревню или к какому-нибудь знатному лицу, если рассчитывал заработать деньги. We made easy journeys, of not above seven or eight score miles a-day; for Glumdalclitch, on purpose to spare me, complained she was tired with the trotting of the horse. Мы делали в день не больше ста сорока или ста шестидесяти миль, потому что Глюмдальклич, заботясь обо мне, жаловалась, что она устает от верховой езды. She often took me out of my box, at my own desire, to give me air, and show me the country, but always held me fast by a leading-string. По моему желанию, она часто вынимала меня из ящика, чтобы дать подышать свежим воздухом и показать окрестности, но всегда крепко держала меня за помочи. We passed over five or six rivers, many degrees broader and deeper than the Nile or the Ganges: and there was hardly a rivulet so small as the Thames at London-bridge. Мы переправились через пять или шесть рек, в несколько раз шире и глубже Нила и Г анга, и едва ли нам встретился хоть один такой маленький ручеек, как Темза у Лондонского моста. We were ten weeks in our journey, and I was shown in eighteen large towns, besides many villages, and private families. Мы были в пути десять недель, и в течение этого времени меня показывали в восемнадцати больших городах, не считая множества деревень и частных домов. On the 26th day of October we arrived at the metropolis, called in their language Lorbrulgrud, or Pride of the Universe. Двадцать пятого октября мы прибыли в столицу, называемую на тамошнем языке Лорбрульгруд, или "Гордость Вселенной". My master took a lodging in the principal street of the city, not far from the royal palace, and put out bills in the usual form, containing an exact description of my person and parts. Мой хозяин остановился на главной улице, недалеко от королевского дворца, и выпустил афиши с точным описанием моей особы и моих дарований. He hired a large room between three and four hundred feet wide. He provided a table sixty feet in diameter, upon which I was to act my part, and pallisadoed it round three feet from the edge, and as many high, to prevent my falling over. Он нанял большую залу, шириною в триста или четыреста футов, и поставил в ней стол футов шестидесяти в диаметре, на котором я должен был проделывать свои упражнения; стол этот обнесен был решеткой вышиной в три фута и на таком же расстоянии от краев, чтобы предохранить меня от падений. I was shown ten times a-day, to the wonder and satisfaction of all people. К общему удовлетворению и восхищению, меня показывали по десяти раз в день. I could now speak the language tolerably well, and perfectly understood every word, that was spoken to me. В это время я уже довольно сносно говорил на местном языке и превосходно понимал все задаваемые мне вопросы. Besides, I had learnt their alphabet, and could make a shift to explain a sentence here and there; for Glumdalclitch had been my instructor while we were at home, and at leisure hours during our journey. Мало того, я выучил азбуку и мог читать нетрудные фразы, чем я обязан моей Глюмдальклич, которая занималась со мной дома, а также в часы досуга во время путешествия. She carried a little book in her pocket, not much larger than a Sanson's Atlas; it was a common treatise for the use of young girls, giving a short account of their religion: out of this she taught me my letters, and interpreted the words. При ней была в кармане книжечка немного побольше атласа Сансона[59], заключавшая в себе краткий катехизис для девочек. По этой книге она выучила меня азбуке и чтению. CHAPTER III. ГЛАВА III The author sent for to court. Автора требуют ко двору. The queen buys him of his master the farmer, and presents him to the king. Королева покупает его у фермера и представляет королю. He disputes with his majesty's great scholars. Автор вступает в диспут с великими учеными его величества. An apartment at court provided for the author. Ему устраивают помещение во дворце. He is in high favour with the queen. Он в большой милости у королевы. He stands up for the honour of his own country. Он защищает честь своей родины. His quarrels with the queen's dwarf. Его ссоры с карликом королевы The frequent labours I underwent every day, made, in a few weeks, a very considerable change in my health: the more my master got by me, the more insatiable he grew. Непрерывные ежедневные упражнения, продолжавшиеся в течение нескольких недель, сильно подорвали мое здоровье. Чем более я доставлял выгод моему хозяину, тем ненасытнее он становился. I had quite lost my stomach, and was almost reduced to a skeleton. Я совсем потерял аппетит и стал похож на скелет. The farmer observed it, and concluding I must soon die, resolved to make as good a hand of me as he could. Заметя это, фермер пришел к заключению, что я скоро умру, и потому решил извлечь из меня все, что только возможно. While he was thus reasoning and resolving with himself, a sardral, or gentleman-usher, came from court, commanding my master to carry me immediately thither for the diversion of the queen and her ladies. Когда он пришел к такому выводу, к нему явился слардрал, или королевский адъютант, с требованием немедленно доставить меня во дворец для развлечения королевы и придворных дам. Some of the latter had already been to see me, and reported strange things of my beauty, behaviour, and good sense. Некоторые из последних меня уже видели и распустили необыкновенные слухи о моей красоте, хороших манерах и большой сообразительности. Her majesty, and those who attended her, were beyond measure delighted with my demeanour. Ее величество и ее свита пришли от меня в неописуемый восторг. I fell on my knees, and begged the honour of kissing her imperial foot; but this gracious princess held out her little finger towards me, after I was set on the table, which I embraced in both my arms, and put the tip of it with the utmost respect to my lip. Я упал на колени и попросил позволения поцеловать ногу ее величества, но королева милостиво протянула мне мизинец (после того как меня поставили на стол), который я обнял обеими руками и с глубоким почтением поднес к губам. She made me some general questions about my country and my travels, which I answered as distinctly, and in as few words as I could. Она задала мне несколько общих вопросов относительно моей родины и путешествий, на которые я ответил как только мог короче и отчетливее. She asked, "whether I could be content to live at court?" Затем она спросила, буду ли я доволен, если меня оставят во дворце. I bowed down to the board of the table, and humbly answered "that I was my master's slave: but, if I were at my own disposal, I should be proud to devote my life to her majesty's service." Я низко поклонился королеве и скромно ответил, что я раб своего хозяина, но что если бы я был свободен распоряжаться своей судьбой, то с радостью посвятил бы свою жизнь служению ее величеству. She then asked my master, "whether he was willing to sell me at a good price?" Тогда королева спросила моего хозяина, согласен ли он продать меня за хорошую цену. He, who apprehended I could not live a month, was ready enough to part with me, and demanded a thousand pieces of gold, which were ordered him on the spot, each piece being about the bigness of eight hundred moidores; but allowing for the proportion of all things between that country and Europe, and the high price of gold among them, was hardly so great a sum as a thousand guineas would be in England. Так как мой хозяин боялся, что я не проживу и месяца, то очень обрадовался случаю отделаться от меня и запросил тысячу золотых, которые тут же ему были отсчитаны. Каждый из этих золотых равнялся восьмистам мойдорам, но если принять во внимание соотношение между всеми предметами этой страны и Европы, а также высокую цену золота там, то эта сумма едва окажется равной тысяче английских гиней[60]. I then said to the queen, "since I was now her majesty's most humble creature and vassal, I must beg the favour, that Glumdalclitch, who had always tended me with so much care and kindness, and understood to do it so well, might be admitted into her service, and continue to be my nurse and instructor." Тогда я сказал королеве, что теперь, сделавшись преданнейшим вассалом ее величества, я осмеливаюсь просить милости, чтобы Глюмдальклич, которая всегда проявляла столько заботливости и доброты ко мне и умела так хорошо за мной ухаживать, была принята на службу ее величества и по-прежнему оставалась моей нянюшкой и учительницей. Her majesty agreed to my petition, and easily got the farmer's consent, who was glad enough to have his daughter preferred at court, and the poor girl herself was not able to hide her joy. Ее величество согласилась исполнить мою просьбу и легко получила согласие фермера, очень довольного тем, что его дочь была устроена при дворе, что же касается самой Глюмдальклич, то бедная девочка не могла скрыть свою радость. My late master withdrew, bidding me farewell, and saying he had left me in a good service; to which I replied not a word, only making him a slight bow. Мой бывший хозяин удалился, пожелав мне всякого добра и сказав, что оставляет меня на прекрасной службе. Я не ответил ему ни слова и ограничился только легким поклоном. The queen observed my coldness; and, when the farmer was gone out of the apartment, asked me the reason. Королева заметила мою холодность и, когда фермер оставил апартаменты, спросила о причине ее. I made bold to tell her majesty, "that I owed no other obligation to my late master, than his not dashing out the brains of a poor harmless creature, found by chance in his fields: which obligation was amply recompensed, by the gain he had made in showing me through half the kingdom, and the price he had now sold me for. That the life I had since led was laborious enough to kill an animal of ten times my strength. That my health was much impaired, by the continual drudgery of entertaining the rabble every hour of the day; and that, if my master had not thought my life in danger, her majesty would not have got so cheap a bargain. Я взял на себя смелость ответить ее величеству, что я обязан этому человеку только тем, что мне, бедному, безобидному созданию, не размозжили голову, когда случайно нашли на его поле; что я с избытком вознаградил фермера за это одолжение теми деньгами, которые он выручил, показав меня едва ли не половине королевства, и которые получил сейчас, продав меня; что, находясь у него, я влачил самое тяжелое существование, которое едва ли вынесло бы животное, сильнейшее меня в десять раз; что мое здоровье очень подорвано непрерывной повинностью забавлять зевак с утра до ночи и что если бы фермер не считал мою жизнь в опасности, то ее величество не приобрела бы меня за такую дешевую цену. But as I was out of all fear of being ill-treated under the protection of so great and good an empress, the ornament of nature, the darling of the world, the delight of her subjects, the phoenix of the creation, so I hoped my late master's apprehensions would appear to be groundless; for I already found my spirits revive, by the influence of her most august presence." Но так как теперь мне нечего страшиться дурного обращения под покровительством столь великой и милостивой государыни, украшения природы, любви вселенной, услады своих подданных, феникса творения, то я надеюсь, что опасения моего бывшего хозяина окажутся неосновательны, потому что я уже чувствую восстановление душевных сил под влиянием августейшего присутствия ее величества[61]. This was the sum of my speech, delivered with great improprieties and hesitation. Такова была в общих чертах моя речь, произнесенная очень нескладно и с большими запинками. The latter part was altogether framed in the style peculiar to that people, whereof I learned some phrases from Glumdalclitch, while she was carrying me to court. Последняя часть этой речи была составлена в принятом здесь стиле, с которым познакомила меня Глюмдальклич, научив нескольким фразам по дороге во дворец. The queen, giving great allowance for my defectiveness in speaking, was, however, surprised at so much wit and good sense in so diminutive an animal. Королева, отнесясь весьма снисходительно к моему недостаточному знанию языка, была поражена тем, что нашла в таком маленьком создании столько ума и здравого смысла. She took me in her own hand, and carried me to the king, who was then retired to his cabinet. Она взяла меня в руку и понесла к королю, находившемуся тогда в своем кабинете. His majesty, a prince of much gravity and austere countenance, not well observing my shape at first view, asked the queen after a cold manner "how long it was since she grew fond of a splacnuck?" for such it seems he took me to be, as I lay upon my breast in her majesty's right hand. Его величество, государь важный и суровый, не рассмотрев меня хорошенько с первого взгляда, холодно спросил королеву, с каких это пор она пристрастилась к сплекнокам; ибо он, по-видимому, принял меня за это животное, когда я лежал ничком на правой руке ее величества. But this princess, who has an infinite deal of wit and humour, set me gently on my feet upon the scrutoire, and commanded me to give his majesty an account of myself, which I did in a very few words: and Glumdalclitch who attended at the cabinet door, and could not endure I should be out of her sight, being admitted, confirmed all that had passed from my arrival at her father's house. Но государыня, отличавшаяся тонким умом и веселым характером, бережно поставила меня на письменный стол и приказала рассказать его величеству о моих приключениях, что я и сделал в немногих словах. Глюмдальклич, стоявшая у дверей кабинета, - она ни на минуту не упускала меня из виду, - получив позволение войти, подтвердила все случившееся со мной со времени моего появления в доме ее отца. The king, although he be as learned a person as any in his dominions, had been educated in the study of philosophy, and particularly mathematics; yet when he observed my shape exactly, and saw me walk erect, before I began to speak, conceived I might be a piece of clock-work (which is in that country arrived to a very great perfection) contrived by some ingenious artist. Хотя король был ученейшим человеком во всем государстве и получил отличное философское и особенно математическое образование, однако, рассмотрев внимательно мою внешность и видя, что я хожу прямо, он сначала принял меня за заводную фигурку с часовым механизмом, сделанную каким-нибудь изобретательным мастером (нужно заметить, что искусство строить механизмы доведено здесь до величайшего совершенства). But when he heard my voice, and found what I delivered to be regular and rational, he could not conceal his astonishment. Но когда он услышал мой голос и нашел, что речь у меня складная и разумная, то не мог скрыть своего удивления. He was by no means satisfied with the relation I gave him of the manner I came into his kingdom, but thought it a story concerted between Glumdalclitch and her father, who had taught me a set of words to make me sell at a better price. Он не поверил ни одному слову из моего рассказа о том, как я прибыл в его королевство, и подумал, что вся эта история выдумана Глюмдальклич и ее отцом, которые заставили меня заучить ее, чтобы выгоднее меня продать. Upon this imagination, he put several other questions to me, and still received rational answers: no otherwise defective than by a foreign accent, and an imperfect knowledge in the language, with some rustic phrases which I had learned at the farmer's house, and did not suit the polite style of a court. Ввиду этого он задал мне ряд других вопросов, на которые получил разумные ответы, не содержавшие никаких недостатков, кроме иностранного акцента, несовершенного знания языка и нескольких простонародных выражений, заимствованных мною в семье фермера и недопустимых в лощеной придворной речи. His majesty sent for three great scholars, who were then in their weekly waiting, according to the custom in that country. Его величество велел пригласить трех больших ученых, отбывавших в то время недельное дежурство во дворце, согласно обычаям этого государства. These gentlemen, after they had a while examined my shape with much nicety, were of different opinions concerning me. Эти господа после продолжительного весьма тщательного исследования моей внешности пришли к различным заключениям относительно меня. They all agreed that I could not be produced according to the regular laws of nature, because I was not framed with a capacity of preserving my life, either by swiftness, or climbing of trees, or digging holes in the earth. Все трое, однако, согласились, что я не мог быть произведен на свет согласно нормальным законам природы, потому что не наделен способностью самосохранения, поскольку не обладаю ни быстротой ног, ни умением взбираться на деревья или рыть норы в земле. They observed by my teeth, which they viewed with great exactness, that I was a carnivorous animal; yet most quadrupeds being an overmatch for me, and field mice, with some others, too nimble, they could not imagine how I should be able to support myself, unless I fed upon snails and other insects, which they offered, by many learned arguments, to evince that I could not possibly do. Обследовав внимательно мои зубы, они признали, что я животное плотоядное; но так как большинство четвероногих сильнее меня, а полевая мышь и некоторые другие отличаются гораздо большим проворством, то они не могли понять, каким образом я добываю себе пищу, разве только питаюсь улитками и разными насекомыми, каковое предположение было, однако, при помощи многих ученых аргументов, признано несостоятельным. One of these virtuosi seemed to think that I might be an embryo, or abortive birth. Один из этих виртуозов склонялся к мысли, что я являюсь только эмбрионом или недоноском. But this opinion was rejected by the other two, who observed my limbs to be perfect and finished; and that I had lived several years, as it was manifest from my beard, the stumps whereof they plainly discovered through a magnifying glass. Но это мнение было отвергнуто двумя другими, которые указали на то, что мои члены развиты в совершенстве и закончены и что я живу уже много лет, о чем красноречиво свидетельствует моя борода, волоски которой они отчетливо видели в лупу. They would not allow me to be a dwarf, because my littleness was beyond all degrees of comparison; for the queen's favourite dwarf, the smallest ever known in that kingdom, was near thirty feet high. Они не допускали также, чтобы я был карлик, потому что мой крошечный рост был вне всякого сравнения; и, например, любимый карлик королевы, самый маленький человек во всем государстве, был ростом в тридцать футов. After much debate, they concluded unanimously, that I was only relplum scalcath, which is interpreted literally lusus naturae; a determination exactly agreeable to the modern philosophy of Europe, whose professors, disdaining the old evasion of occult causes, whereby the followers of Aristotle endeavoured in vain to disguise their ignorance, have invented this wonderful solution of all difficulties, to the unspeakable advancement of human knowledge. После долгих дебатов они пришли к единодушному заключению, что я не что иное, как "рельплюм сколькатс", что в буквальном переводе означает "lusus naturae' ("игра природы") - определение как раз в духе современной европейской философии, профессора которой, относясь с презрением к ссылке на "скрытые причины", при помощи которых последователи Аристотеля тщетно стараются замаскировать свое невежество, изобрели это удивительное разрешение всех трудностей, свидетельствующее о необыкновенном прогрессе человеческого знания[62]. After this decisive conclusion, I entreated to be heard a word or two. После этого заключительного решения я попросил позволения сказать несколько слов. I applied myself to the king, and assured his majesty, "that I came from a country which abounded with several millions of both sexes, and of my own stature; where the animals, trees, and houses, were all in proportion, and where, by consequence, I might be as able to defend myself, and to find sustenance, as any of his majesty's subjects could do here; which I took for a full answer to those gentlemen's arguments." Обратившись к королю, я уверил его величество, что прибыл из страны, населенной миллионами существ обоего пола одинакового со мной роста, где все животные, деревья, дома имеют соответственно уменьшенные размеры и где, вследствие этого, я так же способен защищаться и добывать пищу, как делает это здесь каждый подданный его величества, так что все аргументы господ ученых несостоятельны. To this they only replied with a smile of contempt, saying, "that the farmer had instructed me very well in my lesson." На это они ответили лишь презрительной улыбкой, заявив, что фермер давал мне прекрасные уроки. The king, who had a much better understanding, dismissing his learned men, sent for the farmer, who by good fortune was not yet gone out of town. Король, человек гораздо более смышленый, чем эти ученые мужи, отпустил их и послал за фермером, который, к счастью, еще не уехал из города. Having therefore first examined him privately, and then confronted him with me and the young girl, his majesty began to think that what we told him might possibly be true. Расспросив фермера сперва наедине, а потом устроив ему очную ставку со мной и дочерью, его величество стал склоняться к мысли, что все рассказанное нами близко к истине. He desired the queen to order that a particular care should be taken of me; and was of opinion that Glumdalclitch should still continue in her office of tending me, because he observed we had a great affection for each other. Он выразил желание, чтобы королева окружила меня особыми заботами, и изъявил согласие оставить при мне Глюмдальклич, потому что заметил нашу большую привязанность друг к другу. A convenient apartment was provided for her at court: she had a sort of governess appointed to take care of her education, a maid to dress her, and two other servants for menial offices; but the care of me was wholly appropriated to herself. Для девочки было отведено помещение при дворе; ей назначили гувернантку, которая должна была заняться ее воспитанием, горничную, чтобы одевать ее, и еще двух служанок для других услуг; но попечение обо мне было возложено всецело на Глюмдальклич. The queen commanded her own cabinet-maker to contrive a box, that might serve me for a bedchamber, after the model that Glumdalclitch and I should agree upon. Королева приказала своему придворному столяру смастерить ящик, который мог бы служить мне спальней, по образцу, одобренному мной и Глюмдальклич. This man was a most ingenious artist, and according to my direction, in three weeks finished for me a wooden chamber of sixteen feet square, and twelve high, with sash-windows, a door, and two closets, like a London bed-chamber. Этот столяр был замечательный мастер: в три недели он соорудил по моим указаниям деревянную комнату в шестнадцать футов длины и ширины и двенадцать футов высоты, с опускающимися окнами, дверью и двумя шкафами, как обыкновенно устраиваются спальни в Лондоне. The board, that made the ceiling, was to be lifted up and down by two hinges, to put in a bed ready furnished by her majesty's upholsterer, which Glumdalclitch took out every day to air, made it with her own hands, and letting it down at night, locked up the roof over me. Доска, из которой был сделан потолок, поднималась и опускалась на петлях, чтобы можно было ставить в спальне кровать, отделанную обойщиком ее величества. Г люмдальклич каждый день выносила эту кровать на воздух, собственноручно убирала ее и вечером снова ставила ее на место, опустив надо мною потолок. A nice workman, who was famous for little curiosities, undertook to make me two chairs, with backs and frames, of a substance not unlike ivory, and two tables, with a cabinet to put my things in. Другой мастер, известный искусным изготовлением мелких безделушек, сделал для меня из какого-то особенного материала, похожего на слоновую кость, два кресла с подлокотниками и спинками, два стола и комод для моих вещей. The room was quilted on all sides, as well as the floor and the ceiling, to prevent any accident from the carelessness of those who carried me, and to break the force of a jolt, when I went in a coach. Все стены комнаты, а также потолок и пол были обиты войлоком для предупреждения несчастных случайностей от неосторожности носильщиков, а также для того, чтобы ослабить тряску во время езды в экипаже. I desired a lock for my door, to prevent rats and mice from coming in. Я попросил сделать в двери замок, чтобы оградить мою комнату от крыс и мышей. The smith, after several attempts, made the smallest that ever was seen among them, for I have known a larger at the gate of a gentleman's house in England. После нескольких проб слесарь сделал наконец самый маленький, какой когда-либо был видан здесь, но мне случилось видеть больший у ворот одного барского дома в Англии. I made a shift to keep the key in a pocket of my own, fearing Glumdalclitch might lose it. Ключ я всегда носил в кармане, боясь, чтобы Глюмдальклич не потеряла его. The queen likewise ordered the thinnest silks that could be gotten, to make me clothes, not much thicker than an English blanket, very cumbersome till I was accustomed to them. Королева приказала также сделать мне костюм из самой тонкой шелковой материи, какую только можно было найти; эта материя оказалась все же толще английских одеял и очень беспокоила меня, пока я не привык к ней. They were after the fashion of the kingdom, partly resembling the Persian, and partly the Chinese, and are a very grave and decent habit. Костюм был сшит по местной моде, напоминавшей частью персидскую, частью китайскую, и был очень скромен и приличен. The queen became so fond of my company, that she could not dine without me. Королева так полюбила мое общество, что никогда не обедала без меня. I had a table placed upon the same at which her majesty ate, just at her left elbow, and a chair to sit on. На стол, за которым сидела ее величество, ставили мой столик и стул, возле ее левого локтя. Glumdalclitch stood on a stool on the floor near my table, to assist and take care of me. Глюмдальклич стояла около меня на табурете; она присматривала и прибирала за мной. I had an entire set of silver dishes and plates, and other necessaries, which, in proportion to those of the queen, were not much bigger than what I have seen in a London toy-shop for the furniture of a baby-house: these my little nurse kept in her pocket in a silver box, and gave me at meals as I wanted them, always cleaning them herself. У меня был полный серебряный сервиз, состоявший из блюд, тарелок и другой посуды; по сравнению с посудой королевы он имел вид детских кукольных сервизов, которые мне случалось видеть в лондонских игрушечных лавках. Моя нянюшка носила этот сервиз в кармане в серебряном ящике; за обедом она ставила что было нужно на моем столе, а после обеда сама все мыла и чистила. No person dined with the queen but the two princesses royal, the eldest sixteen years old, and the younger at that time thirteen and a month. Кроме королевы, за ее столом обедали только две ее дочери принцессы; старшей было шестнадцать лет, а младшей тринадцать и один месяц. Her majesty used to put a bit of meat upon one of my dishes, out of which I carved for myself, and her diversion was to see me eat in miniature: for the queen (who had indeed but a weak stomach) took up, at one mouthful, as much as a dozen English farmers could eat at a meal, which to me was for some time a very nauseous sight. Ее величество имела обыкновение собственноручно класть мне на блюдо кусок говядины, который я резал сам; наблюдать за моей едой и моими крошечными порциями доставляло ей большое удовольствие. Сама же королева (несмотря на свой нежный желудок) брала в рот сразу такой кусок, который насытил бы дюжину английских фермеров, так что в течение некоторого времени я не мог без отвращения смотреть на это зрелище. She would craunch the wing of a lark, bones and all, between her teeth, although it were nine times as large as that of a full-grown turkey; and put a bit of bread into her mouth as big as two twelve-penny loaves. Она грызла и съедала с костями крылышко жаворонка, хотя оно было в десять раз больше крыла нашей индейки, и откусывала кусок хлеба величиной в две наши ковриги по двенадцати пенни. She drank out of a golden cup, above a hogshead at a draught. В один прием выпивала она золотой кубок вместимостью в нашу бочку. Her knives were twice as long as a scythe, set straight upon the handle. Ее столовые ножи были в два раза больше нашей косы, если ее выпрямить на рукоятке. The spoons, forks, and other instruments, were all in the same proportion. Соответственного размера были также ложки и вилки. I remember when Glumdalclitch carried me, out of curiosity, to see some of the tables at court, where ten or a dozen of those enormous knives and forks were lifted up together, I thought I had never till then beheld so terrible a sight. Я вспоминаю, что раз Глюмдальклич понесла меня в столовую показать лежавшие вместе десять или двенадцать этих огромных ножей и вилок: мне кажется, что я никогда не видел более страшного зрелища. It is the custom, that every Wednesday (which, as I have observed, is their Sabbath) the king and queen, with the royal issue of both sexes, dine together in the apartment of his majesty, to whom I was now become a great favourite; and at these times, my little chair and table were placed at his left hand, before one of the salt-cellars. Каждую среду (которая, как я уже сказал, была их воскресеньем) король, королева и их дети обыкновенно обедали вместе в покоях его величества, большим фаворитом которого я теперь сделался. На таких обедах мой стул и стол ставили по левую руку его величества, перед одной из солонок. This prince took a pleasure in conversing with me, inquiring into the manners, religion, laws, government, and learning of Europe; wherein I gave him the best account I was able. Государь этот с удовольствием беседовал со мной, расспрашивая о европейских нравах, религии, законах, управлении и науке, и я давал ему обо всем самый подробный отчет. His apprehension was so clear, and his judgment so exact, that he made very wise reflections and observations upon all I said. Ум короля отличался большой ясностью, а суждения точностью, и он высказал весьма мудрые заключения и наблюдения по поводу рассказанного мной. But I confess, that, after I had been a little too copious in talking of my own beloved country, of our trade and wars by sea and land, of our schisms in religion, and parties in the state; the prejudices of his education prevailed so far, that he could not forbear taking me up in his right hand, and stroking me gently with the other, after a hearty fit of laughing, asked me, "whether I was a whig or tory?" Но, признаюсь, когда я слишком распространился о моем любезном отечестве, о нашей торговле, войнах на суше и на море, о религиозном расколе и политических партиях, король не выдержал, - видно было, что в нем заговорили предрассудки воспитания, - взял меня в правую руку и, лаская левой, с громким хохотом спросил, кто же я: виг или тори? Then turning to his first minister, who waited behind him with a white staff, near as tall as the mainmast of the Royal Sovereign, he observed "how contemptible a thing was human grandeur, which could be mimicked by such diminutive insects as I: and yet," says he, Затем, обратясь к первому министру, который стоял тут же с белым жезлом, длиною в грот-мачту английского корабля "Царственный Монарх", заметил, как ничтожно человеческое величие, если такие крохотные насекомые, как я, могут его перенимать. "I dare engage these creatures have their titles and distinctions of honour; they contrive little nests and burrows, that they call houses and cities; they make a figure in dress and equipage; they love, they fight, they dispute, they cheat, they betray!" Кроме того, сказал он, я держу пари, что у этих созданий существуют титулы и ордена; они мастерят гнездышки и норки и называют их домами и городами; они щеголяют нарядами и выездами; они любят, сражаются, ведут диспуты, плутуют, изменяют. And thus he continued on, while my colour came and went several times, with indignation, to hear our noble country, the mistress of arts and arms, the scourge of France, the arbitress of Europe, the seat of virtue, piety, honour, and truth, the pride and envy of the world, so contemptuously treated. Он продолжал в таком же тоне, и краска гнева покрыла мое лицо; я кипел от негодования, слыша этот презрительный отзыв о моем благородном отечестве, владыке искусств и оружия, биче Франции, третейском судье Европы, кладезе добродетели, набожности, чести и истины, гордости и зависти вселенной. But as I was not in a condition to resent injuries, so upon mature thoughts I began to doubt whether I was injured or no. Но так как положение мое было не таково, чтобы злобствовать на обиды, то, по зрелом размышлении, я начал сомневаться, следует ли мне считать себя обиженным. For, after having been accustomed several months to the sight and converse of this people, and observed every object upon which I cast mine eyes to be of proportionable magnitude, the horror I had at first conceived from their bulk and aspect was so far worn off, that if I had then beheld a company of English lords and ladies in their finery and birth-day clothes, acting their several parts in the most courtly manner of strutting, and bowing, and prating, to say the truth, I should have been strongly tempted to laugh as much at them as the king and his grandees did at me. Действительно, привыкнув в течение нескольких месяцев к внешности и разговорам этих людей и увидев, что все предметы, на которые обращались мои взоры, были пропорциональны величине обитателей, я мало-помалу утратил страх, первоначально овладевавший мной при виде их огромных размеров, и мне стало казаться, будто я нахожусь в обществе разряженных в праздничные платья английских лордов и леди, с их важной поступью, поклонами и пустой болтовней, самым изысканным и учтивым образом исполнявших свои роли; сказать правду, у меня возникло такое же сильное искушение посмеяться над ними, какое испытывал король и его вельможи, глядя на меня. Neither, indeed, could I forbear smiling at myself, when the queen used to place me upon her hand towards a looking-glass, by which both our persons appeared before me in full view together; and there could be nothing more ridiculous than the comparison; so that I really began to imagine myself dwindled many degrees below my usual size. И я не мог также удержаться от улыбки над самим собой, когда королева, поставя меня на руку, подносила к зеркалу, где мы оба были видны во весь рост; ничто не могло быть смешнее этого контраста, так что у меня возникла настоящая иллюзия, будто я в несколько раз стал меньше своего действительного роста. Nothing angered and mortified me so much as the queen's dwarf; who being of the lowest stature that was ever in that country (for I verily think he was not full thirty feet high), became so insolent at seeing a creature so much beneath him, that he would always affect to swagger and look big as he passed by me in the queen's antechamber, while I was standing on some table talking with the lords or ladies of the court, and he seldom failed of a smart word or two upon my littleness; against which I could only revenge myself by calling him brother, challenging him to wrestle, and such repartees as are usually in the mouths of court pages. Никто меня так не раздражал и не оскорблял, как карлик королевы. До моего приезда во всей стране не было человека ниже его (ибо я в самом деле думаю, что ростом он был неполных тридцати футов), и потому при виде создания, в несколько раз меньшего, карлик становился нахальным и всегда подбоченивался и смотрел на меня свысока, когда проходил мимо в передней королевы; видя, как я стою на столе и беседую с придворными, он не пропускал случая кольнуть меня и бросить остроту насчет моего роста. Отомстить ему я мог, только называя его своим братом, вызывая его на поединок, вообще бросая в ответ реплики, какие обычны в устах придворных пажей. One day, at dinner, this malicious little cub was so nettled with something I had said to him, that, raising himself upon the frame of her majesty's chair, he took me up by the middle, as I was sitting down, not thinking any harm, and let me drop into a large silver bowl of cream, and then ran away as fast as he could. Однажды за обедом этот злобный щенок был так задет каким-то моим замечанием, что, взобравшись на подлокотник кресла ее величества, схватил меня за талию в то время, как я спокойно сидел за своим столиком, и бросил в серебряную чашку со сливками, после чего убежал со всех ног. I fell over head and ears, and, if I had not been a good swimmer, it might have gone very hard with me; for Glumdalclitch in that instant happened to be at the other end of the room, and the queen was in such a fright, that she wanted presence of mind to assist me. Я окунулся с головой в сливки, и, не будь я хороший пловец, мне пришлось бы, вероятно, очень туго, потому что Глюмдальклич в эту минуту находилась на другом конце комнаты, а королева так испугалась, что у нее не хватило сообразительности помочь мне. But my little nurse ran to my relief, and took me out, after I had swallowed above a quart of cream. Но вскоре на выручку прибежала моя нянюшка и вынула меня из чашки, после того как я проглотил пинты две сливок. I was put to bed: however, I received no other damage than the loss of a suit of clothes, which was utterly spoiled. Меня уложили в постель; к счастью, все ограничилось порчей костюма, который пришлось выбросить. The dwarf was soundly whipt, and as a farther punishment, forced to drink up the bowl of cream into which he had thrown me: neither was he ever restored to favour; for soon after the queen bestowed him on a lady of high quality, so that I saw him no more, to my very great satisfaction; for I could not tell to what extremities such a malicious urchin might have carried his resentment. Карлика больно высекли и, кроме того, заставили выпить чашку сливок, в которых по его милости я искупался. С тех пор карлик навсегда потерял расположение королевы, и, спустя некоторое время, она подарила его одной знатной даме, так что, к моему великому удовольствию, я его больше не видел; ибо трудно сказать, до каких пределов могла дойти злоба этого урода. He had before served me a scurvy trick, which set the queen a-laughing, although at the same time she was heartily vexed, and would have immediately cashiered him, if I had not been so generous as to intercede. Еще раньше он сыграл со мной одну грубую шутку, которая хотя и рассмешила королеву, но в то же время рассердила ее, так что она немедленно прогнала бы его, если бы не мое великодушное заступничество. Her majesty had taken a marrow-bone upon her plate, and, after knocking out the marrow, placed the bone again in the dish erect, as it stood before; the dwarf, watching his opportunity, while Glumdalclitch was gone to the side-board, mounted the stool that she stood on to take care of me at meals, took me up in both hands, and squeezing my legs together, wedged them into the marrow bone above my waist, where I stuck for some time, and made a very ridiculous figure. Однажды за обедом ее величество взяла на тарелку мозговую кость и, вытряхнув из нее мозг, положила обратно на блюдо. Карлик, улучив момент, когда Глюмдальклич пошла к буфету, вскочил на табурет, на котором она всегда стояла, присматривая за мной во время обеда, схватил меня обеими руками и, стиснув мне ноги, засунул выше пояса в пустую кость, где я и оставался некоторое время, предоставляя очень смешную фигуру. I believe it was near a minute before any one knew what was become of me; for I thought it below me to cry out. Прошло, вероятно, не меньше минуты, прежде чем кто-то заметил эту проказу, так как я считал ниже своего достоинства закричать. But, as princes seldom get their meat hot, my legs were not scalded, only my stockings and breeches in a sad condition. При дворе редко подают горячие кушанья, и только благодаря этому обстоятельству я не обжег ног, но мои чулки и панталоны оказались в плачевном состоянии. The dwarf, at my entreaty, had no other punishment than a sound whipping. Карлика высекли, однако же вследствие моего заступничества наказание этим и ограничилось. I was frequently rallied by the queen upon account of my fearfulness; and she used to ask me whether the people of my country were as great cowards as myself? Королева часто потешалась над моей боязливостью и спрашивала, все ли мои соотечественники такие трусы. The occasion was this: the kingdom is much pestered with flies in summer; and these odious insects, each of them as big as a Dunstable lark, hardly gave me any rest while I sat at dinner, with their continual humming and buzzing about mine ears. Поводом к насмешкам королевы послужило следующее обстоятельство. Летом здесь множество мух; эти проклятые насекомые величиной с данстеблского жаворонка[63], непрерывно жужжа и летая вокруг меня, не давали мне за обедом ни минуты покоя. They would sometimes alight upon my victuals, and leave their loathsome excrement, or spawn behind, which to me was very visible, though not to the natives of that country, whose large optics were not so acute as mine, in viewing smaller objects. Они садились иногда на мое кушанье, оставляя на нем свои омерзительные экскременты или яйца; все это, отчетливо видимое мною, оставалось совершенно незаметным для туземцев, громадные глаза которых не были так зорки, как мои, по отношению к небольшим предметам. Sometimes they would fix upon my nose, or forehead, where they stung me to the quick, smelling very offensively; and I could easily trace that viscous matter, which, our naturalists tell us, enables those creatures to walk with their feet upwards upon a ceiling. Иногда мухи садились мне на нос или на лоб и кусали до крови, распространяя отвратительный запах, причем мне нетрудно было видеть на их лапках следы того липкого вещества, которое, по словам наших натуралистов, позволяет этим насекомым свободно гулять по потолку. I had much ado to defend myself against these detestable animals, and could not forbear starting when they came on my face. Мне стоило больших хлопот защищаться от гнусных тварей, и я невольно содрогался, когда они садились на мое лицо. It was the common practice of the dwarf, to catch a number of these insects in his hand, as schoolboys do among us, and let them out suddenly under my nose, on purpose to frighten me, and divert the queen. Любимой забавой карлика было набрать в кулак несколько мух, как это делают у нас школьники, и неожиданно выпустить их мне под нос, чтобы таким образом испугать меня и рассмешить королеву. My remedy was to cut them in pieces with my knife, as they flew in the air, wherein my dexterity was much admired. Единственной моей защитой в этом случае был нож, которым я рассекал мух на части в то время, когда они подлетали ко мне, вызывая своей ловкостью общее восхищение. I remember, one morning, when Glumdalclitch had set me in a box upon a window, as she usually did in fair days to give me air (for I durst not venture to let the box be hung on a nail out of the window, as we do with cages in England), after I had lifted up one of my sashes, and sat down at my table to eat a piece of sweet cake for my breakfast, above twenty wasps, allured by the smell, came flying into the room, humming louder than the drones of as many bagpipes. Помню еще, как однажды утром Г люмдальклич поставила меня в ящик на подоконник, что обыкновенно делала в хорошую погоду, желая дать мне возможность подышать свежим воздухом (я никогда не соглашался, чтобы ящик вешали на гвозде за окном, как мы вешаем клетки с птицами в Англии). Я поднял одно из моих окон, сел за стол и стал завтракать куском сладкого пирога, как вдруг штук двадцать ос, привлеченные запахом, влетели в мою комнату с таким жужжанием, будто заиграло двадцать волынок. Some of them seized my cake, and carried it piecemeal away; others flew about my head and face, confounding me with the noise, and putting me in the utmost terror of their stings. Одни завладели моим пирогом и раскрошили его на кусочки, другие летали над головой, оглушая меня жужжанием и наводя неописуемый ужас своими жалами. However, I had the courage to rise and draw my hanger, and attack them in the air. Тем не менее у меня достало храбрости вынуть из ножен тесак и атаковать их в воздухе. I dispatched four of them, but the rest got away, and I presently shut my window. Четырех я убил, остальные улетели, после чего я мгновенно захлопнул окно. These insects were as large as partridges: I took out their stings, found them an inch and a half long, and as sharp as needles. Эти насекомые были величиною с куропатку. Я повынимал у них жала, оказавшиеся острыми, как иголки, и достигавшие полутора дюймов в длину. I carefully preserved them all; and having since shown them, with some other curiosities, in several parts of Europe, upon my return to England I gave three of them to Gresham College, and kept the fourth for myself. Все четыре эти жала я тщательно сохранил и потом показывал вместе с другими редкостными вещами в разных частях Европы; по возвращении в Англию три я отдал в Грешэм-колледж, а четвертое оставил себе[64]. CHAPTER IV. ГЛАВА IV The country described. Описание страны. A proposal for correcting modern maps. Предлагаемое автором исправление географических карт. The king's palace; and some account of the metropolis. Королевский дворец и несколько слов о столице. The author's way of travelling. Способ путешествия автора. The chief temple described. Описание главного храма I now intend to give the reader a short description of this country, as far as I travelled in it, which was not above two thousand miles round Lorbrulgrud, the metropolis. Теперь я собираюсь дать читателю краткое описание страны, по крайней мере той ее части, которую я объехал и которая простиралась не более чем на две тысячи миль вокруг Лорбрульгруда, столицы королевства. For the queen, whom I always attended, never went farther when she accompanied the king in his progresses, and there staid till his majesty returned from viewing his frontiers. Королева, возившая меня с собой, никогда не отъезжала от столицы дальше, сопровождая короля в его путешествиях; там она обыкновенно делала остановку и ожидала возвращения его величества с границ государства. The whole extent of this prince's dominions reaches about six thousand miles in length, and from three to five in breadth: whence I cannot but conclude, that our geographers of Europe are in a great error, by supposing nothing but sea between Japan and California; for it was ever my opinion, that there must be a balance of earth to counterpoise the great continent of Tartary; and therefore they ought to correct their maps and charts, by joining this vast tract of land to the north-west parts of America, wherein I shall be ready to lend them my assistance. Владения этого монарха простираются на шесть тысяч миль в длину и от трех до пяти тысяч миль в ширину. Отсюда я заключаю, что наши европейские географы совершают большую ошибку, предполагая существование сплошного океана между Японией и Калифорнией[65]; я был всегда того мнения, что здесь необходимо должна быть земля, служащая противовесом громадному материку Татарии; вследствие этого им необходимо исправить свои карты и планы, присоединив обширное пространство земли к северо-западным частям Америки, в чем я охотно окажу им помощь. The kingdom is a peninsula, terminated to the north-east by a ridge of mountains thirty miles high, which are altogether impassable, by reason of the volcanoes upon the tops: neither do the most learned know what sort of mortals inhabit beyond those mountains, or whether they be inhabited at all. Описываемое королевство есть полуостров, ограниченный на северо-востоке горным хребтом высотой до тридцати миль; этот хребет совершенно непроходим по причине вулканов, венчающих его вершины. Величайшие ученые не знают, какого рода смертные живут по ту сторону гор и даже вообще обитаемы ли те места. On the three other sides, it is bounded by the ocean. С остальных трех сторон полуостров окружен океаном. There is not one seaport in the whole kingdom: and those parts of the coasts into which the rivers issue, are so full of pointed rocks, and the sea generally so rough, that there is no venturing with the smallest of their boats; so that these people are wholly excluded from any commerce with the rest of the world. Во всем королевстве нет ни одного морского порта, и те побережья, где реки впадают в море, так густо усеяны острыми скалами и море там так бурно, что никто не отваживается проникнуть в него даже в самой маленькой лодке; таким образом, эти люди совершенно отрезаны от общения с остальным миром. But the large rivers are full of vessels, and abound with excellent fish; for they seldom get any from the sea, because the sea fish are of the same size with those in Europe, and consequently not worth catching; whereby it is manifest, that nature, in the production of plants and animals of so extraordinary a bulk, is wholly confined to this continent, of which I leave the reasons to be determined by philosophers. Но их большие реки покрыты судами и изобилуют превосходной рыбой; морскую же рыбу они ловят редко, потому что она такой же величины, как и в Европе, и, следовательно, для них слишком мелка. Отсюда ясно, что природа, произведя растения и животных столь огромных размеров, ограничила их распространение только этим континентом; причины этого явления пусть определяют философы. However, now and then they take a whale that happens to be dashed against the rocks, which the common people feed on heartily. Впрочем, иногда туземцы ловят китов, когда последних прибивает к скалам, и простой народ охотно употребляет их в пищу. These whales I have known so large, that a man could hardly carry one upon his shoulders; and sometimes, for curiosity, they are brought in hampers to Lorbrulgrud; I saw one of them in a dish at the king's table, which passed for a rarity, but I did not observe he was fond of it; for I think, indeed, the bigness disgusted him, although I have seen one somewhat larger in Greenland. Я видел там таких китов, что человек едва мог нести их на плечах. Иногда, как диковинку, их привозят в корзинах в Лорбрульгруд. Мне привелось видеть кита редкой величины на блюде за королевским столом, но я не заметил, чтобы это кушанье понравилось королю; мне кажется даже, что он чувствовал отвращение к этой громаде, хотя в Гренландии я встречал китов еще больших размеров. The country is well inhabited, for it contains fifty-one cities, near a hundred walled towns, and a great number of villages. Страна эта плотно населена, ибо она заключает в себе пятьдесят один большой город, около ста крепостей, обнесенных стенами, и большое число деревень. To satisfy my curious reader, it may be sufficient to describe Lorbrulgrud. Для удовлетворения любопытства читателей достаточно будет описать Лорбрульгруд. This city stands upon almost two equal parts, on each side the river that passes through. Город этот расположен по обоим берегам реки, которая делит его на две почти равные части. It contains above eighty thousand houses, and about six hundred thousand inhabitants. В нем свыше восьмидесяти тысяч домов и около шестисот тысяч жителей. It is in length three glomglungs (which make about fifty-four English miles,) and two and a half in breadth; as I measured it myself in the royal map made by the king's order, which was laid on the ground on purpose for me, and extended a hundred feet: I paced the diameter and circumference several times barefoot, and, computing by the scale, measured it pretty exactly. Он тянется в длину на три глонглюнга (что составляет около пятидесяти четырех английских миль), а в ширину на два с половиной глонглюнга. Я сам произвел эти измерения на карте, составленной по приказанию короля и нарочно для меня разложенной на земле, где она занимала пространство в сто футов. Разувшись, я прошел несколько раз по диаметру и окружности карты, сосчитал число моих шагов и без труда определил по масштабу точное протяжение города. The king's palace is no regular edifice, but a heap of buildings, about seven miles round: the chief rooms are generally two hundred and forty feet high, and broad and long in proportion. Королевский дворец не представляет собой одного правильного здания: это скученная масса построек, занимающих семь миль в окружности; главные комнаты имеют обыкновенно двести сорок футов вышины и соответствующую длину и ширину. A coach was allowed to Glumdalclitch and me, wherein her governess frequently took her out to see the town, or go among the shops; and I was always of the party, carried in my box; although the girl, at my own desire, would often take me out, and hold me in her hand, that I might more conveniently view the houses and the people, as we passed along the streets. Для меня и Глюмдальклич была предоставлена карета, в которой она вместе с гувернанткой часто ездила осматривать город или делать покупки. В этих прогулках я всегда принимал участие, сидя в своем ящике; но по моей просьбе девочка вынимала меня оттуда и держала на руке, чтобы мне было удобнее рассматривать дома и людей, когда мы проезжали по улицам. I reckoned our coach to be about a square of Westminster-hall, but not altogether so high: however, I cannot be very exact. Мне кажется, что наша карета была не меньше Вестминстер-Холла, но не такая высокая; впрочем, я не могу поручиться за точность моих сравнений. One day the governess ordered our coachman to stop at several shops, where the beggars, watching their opportunity, crowded to the sides of the coach, and gave me the most horrible spectacle that ever a European eye beheld. Однажды гувернантка приказала кучеру остановиться возле лавок; воспользовавшись этим случаем, по сторонам кареты столпились нищие, и тут для моего непривычного европейского глаза открылось самое ужасное зрелище. There was a woman with a cancer in her breast, swelled to a monstrous size, full of holes, in two or three of which I could have easily crept, and covered my whole body. Среди них была женщина, пораженная раком; ее грудь была чудовищно вздута, и на ней зияли раны такой величины, что в две или три из них я легко мог забраться и скрыться там целиком. There was a fellow with a wen in his neck, larger than five wool-packs; and another, with a couple of wooden legs, each about twenty feet high. У другого нищего на шее висел зоб величиной в пять тюков шерсти; третий стоял на деревянных ногах, вышиною в двадцать футов каждая. But the most hateful sight of all, was the lice crawling on their clothes. Но омерзительнее всего было видеть вшей, ползавших по их одежде. I could see distinctly the limbs of these vermin with my naked eye, much better than those of a European louse through a microscope, and their snouts with which they rooted like swine. Простым глазом я различал лапы этих паразитов гораздо лучше, чем мы видим в микроскоп лапки европейской вши; так же ясно я видел их рыла, которыми они копались, как свиньи. They were the first I had ever beheld, and I should have been curious enough to dissect one of them, if I had had proper instruments, which I unluckily left behind me in the ship, although, indeed, the sight was so nauseous, that it perfectly turned my stomach. В первый раз в жизни я встретил подобных животных, и я бы с большим интересом анатомировал одно из них, несмотря на то что отвратительный их вид возбуждал во мне тошноту, если бы у меня были хирургические инструменты (которые, к несчастью, остались на корабле). Besides the large box in which I was usually carried, the queen ordered a smaller one to be made for me, of about twelve feet square, and ten high, for the convenience of travelling; because the other was somewhat too large for Glumdalclitch's lap, and cumbersome in the coach; it was made by the same artist, whom I directed in the whole contrivance. Кроме большого ящика, в котором меня обыкновенно носили, королева заказала специально для поездок другой, поменьше, около двенадцати футов в длину и ширину и около десяти футов в высоту, так как первый был слишком велик для колен Глюмдальклич и загромождал карету. This travelling-closet was an exact square, with a window in the middle of three of the squares, and each window was latticed with iron wire on the outside, to prevent accidents in long journeys. Этот второй ящик был сделан по моим указаниями тем же самым мастером; он был совершенно квадратный, и в трех его стенках было проделано по окну; каждое окно было защищено снаружи железной проволокой для ограждения от всяких случайностей во время далеких путешествий. On the fourth side, which had no window, two strong staples were fixed, through which the person that carried me, when I had a mind to be on horseback, put a leathern belt, and buckled it about his waist. К четвертой, глухой, стороне были прикреплены две прочных скобы, в которые лицо, бравшее меня с собой, когда у меня являлось желание ехать на лошади, просовывало кожаный ремень и застегивало его у себя на поясе. This was always the office of some grave trusty servant, in whom I could confide, whether I attended the king and queen in their progresses, or were disposed to see the gardens, or pay a visit to some great lady or minister of state in the court, when Glumdalclitch happened to be out of order; for I soon began to be known and esteemed among the greatest officers, I suppose more upon account of their majesties' favour, than any merit of my own. Обязанность эта всегда поручалась какому-нибудь верному и опытному слуге, на которого я мог положиться, сопровождал ли я короля и королеву в их путешествиях, хотелось ли мне посмотреть сады или сделать визит придворной даме или министру в то время, когда Глюмдальклич чувствовала себя нездоровой; ибо я скоро познакомился с самыми высокими сановниками, которые стали оказывать мне величайшее почтение, хотя, вероятно, не столько вследствие моих личных достоинств, сколько потому, что я был в милости у их величеств. In journeys, when I was weary of the coach, a servant on horseback would buckle on my box, and place it upon a cushion before him; and there I had a full prospect of the country on three sides, from my three windows. Если во время путешествия меня утомляла езда в карете, то слуга, ехавший верхом, пристегивал к себе мой ящик и ставил его на подушку перед собой. Таким образом, я мог из окон осматривать окрестности с трех сторон. I had, in this closet, a field-bed and a hammock, hung from the ceiling, two chairs and a table, neatly screwed to the floor, to prevent being tossed about by the agitation of the horse or the coach. В ящике у меня были походная постель, гамак, подвешенный к потолку, два стула и стол, крепко привинченные к полу, чтобы они не могли падать и опрокидываться во время движения лошади или кареты. And having been long used to sea-voyages, those motions, although sometimes very violent, did not much discompose me. Мне, как человеку, давно привыкшему к морю, эти движения, хотя по временам они были очень резкими, не причиняли большого беспокойства. Whenever I had a mind to see the town, it was always in my travelling-closet; which Glumdalclitch held in her lap in a kind of open sedan, after the fashion of the country, borne by four men, and attended by two others in the queen's livery. Каждый раз, когда у меня возникало желание посмотреть город, я входил в свой дорожный кабинет, Глюмдальклич ставила его себе на колени, садилась в открытый портшез, и нас, согласно обычаю этой страны, несли четыре человека в сопровождении двух камер-лакеев королевы. The people, who had often heard of me, were very curious to crowd about the sedan, and the girl was complaisant enough to make the bearers stop, and to take me in her hand, that I might be more conveniently seen. Народ, наслышавшись обо мне, всегда толпился вокруг портшеза, и тогда девочка приказывала носильщикам остановиться и ставила меня на руку, чтобы любопытным было удобнее меня рассматривать. I was very desirous to see the chief temple, and particularly the tower belonging to it, which is reckoned the highest in the kingdom. Мне очень хотелось посетить главный храм и особенно возвышавшуюся над ним башню, которая считалась самой высокой в королевстве. Accordingly one day my nurse carried me thither, but I may truly say I came back disappointed; for the height is not above three thousand feet, reckoning from the ground to the highest pinnacle top; which, allowing for the difference between the size of those people and us in Europe, is no great matter for admiration, nor at all equal in proportion (if I rightly remember) to Salisbury steeple. И вот однажды моя нянюшка подняла меня туда. Однако я, признаться, спустился разочарованным, так как высота башни была не более трех тысяч футов, считая от основания до вершины, что, если принять во внимание разницу в росте европейца и туземца, не представляло ничего достойного удивления, так как башня эта (если память мне не изменяет) далеко не достигала высоты колокольни в Солсбери, в соответствующей пропорции[66]. But, not to detract from a nation, to which, during my life, I shall acknowledge myself extremely obliged, it must be allowed, that whatever this famous tower wants in height, is amply made up in beauty and strength: for the walls are near a hundred feet thick, built of hewn stone, whereof each is about forty feet square, and adorned on all sides with statues of gods and emperors, cut in marble, larger than the life, placed in their several niches. Но, не желая уничижать нацию, которой я так много обязан, - о чем не перестану повторять всю свою жизнь, - я должен сказать, что небольшая высота этой башни сторицей возмещается ее красотой и прочностью. Стены, толщиной почти в сто футов, построены из тесаных камней, каждый из которых равняется почти сорока квадратным футам, и украшены со всех сторон статуями богов и императоров, больше натурального роста, высеченными из мрамора и поставленными в нишах. I measured a little finger which had fallen down from one of these statues, and lay unperceived among some rubbish, and found it exactly four feet and an inch in length. Я измерил сломанный мизинец от одной статуи, который валялся в куче мусора, и нашел, что длина его равняется четырем футам и одному дюйму. Glumdalclitch wrapped it up in her handkerchief, and carried it home in her pocket, to keep among other trinkets, of which the girl was very fond, as children at her age usually are. Г люмдальклич завернула этот обломок в платок и принесла домой в кармане, чтобы присоединить к другим безделушкам, которые она очень любила, как и все дети ее возраста. The king's kitchen is indeed a noble building, vaulted at top, and about six hundred feet high. Королевская кухня - поистине величественное сводчатое строение высотою около шестисот футов. The great oven is not so wide, by ten paces, as the cupola at St. Paul's: for I measured the latter on purpose, after my return. Главная печь имеет в ширину на десять шагов меньше, чем купол собора св. Павла, который я нарочно измерил по возвращении в Англию. But if I should describe the kitchen grate, the prodigious pots and kettles, the joints of meat turning on the spits, with many other particulars, perhaps I should be hardly believed; at least a severe critic would be apt to think I enlarged a little, as travellers are often suspected to do. Но, я думаю, мне с трудом поверили бы, если бы я стал описывать рашперы, чудовищные горшки и котлы, туши, поджариваемые на вертеле, или другие подробности; по крайней мере, строгие критики, чего доброго, подумают, что я немного преувеличиваю, подобно всем путешественникам. To avoid which censure I fear I have run too much into the other extreme; and that if this treatise should happen to be translated into the language of Brobdingnag (which is the general name of that kingdom,) and transmitted thither, the king and his people would have reason to complain that I had done them an injury, by a false and diminutive representation. С другой стороны, желая избежать этого упрека, я боюсь впасть и в противоположную крайность; и если этот трактат будет переведен на бробдингнежский язык (Бробдингнег - название этого королевства) и попадет туда, то мне не хотелось бы, чтобы король и его подданные имели основание жаловаться на обиду, которую я причинил им, дав ложное и преуменьшенное представление об их стране. His majesty seldom keeps above six hundred horses in his stables: they are generally from fifty-four to sixty feet high. Его величество редко держит в своих конюшнях более шестисот лошадей. Ростом они от пятидесяти четырех до шестидесяти футов. But, when he goes abroad on solemn days, he is attended, for state, by a military guard of five hundred horse, which, indeed, I thought was the most splendid sight that could be ever beheld, till I saw part of his army in battalia, whereof I shall find another occasion to speak. Во время торжественных выездов короля сопровождает гвардия в количестве пятисот всадников, что представляет зрелище, блистательнее которого, казалось мне, ничего не может быть, пока я не увидел его армии в боевом порядке, о чем буду иметь случай рассказать потом. CHAPTER V. ГЛАВА V Several adventurers that happened to the author. Различные приключения автора. The execution of a criminal. Казнь преступника. The author shows his skill in navigation. Автор показывает свое искусство в мореплавании I should have lived happy enough in that country, if my littleness had not exposed me to several ridiculous and troublesome accidents; some of which I shall venture to relate. Жизнь моя была бы довольно счастливой в этой стране, если бы маленький рост не подвергал меня разным смешным и досадным случайностям, о которых я позволю себе рассказать читателям. Glumdalclitch often carried me into the gardens of the court in my smaller box, and would sometimes take me out of it, and hold me in her hand, or set me down to walk. Глюмдальклич часто выносила меня в меньшем ящике в дворцовый сад и иногда вынимала оттуда и держала на руке или спускала на землю прогуляться. I remember, before the dwarf left the queen, he followed us one day into those gardens, and my nurse having set me down, he and I being close together, near some dwarf apple trees, I must needs show my wit, by a silly allusion between him and the trees, which happens to hold in their language as it does in ours. Я вспоминаю, как однажды, еще в то время, когда карлик жил при дворе, он пошел в сад следом за нами. Моя нянюшка спустила меня - землю возле карликовых яблонь, где остановился также и он. И тут меня дернуло блеснуть своим остроумием и сделать глупый намек на то, что деревья являются такими же карликами, как и он (тамошний язык выражал это так же хорошо, как и наш). Whereupon, the malicious rogue, watching his opportunity, when I was walking under one of them, shook it directly over my head, by which a dozen apples, each of them near as large as a Bristol barrel, came tumbling about my ears; one of them hit me on the back as I chanced to stoop, and knocked me down flat on my face; but I received no other hurt, and the dwarf was pardoned at my desire, because I had given the provocation. В отместку злой шут, улучив момент, когда я проходил под одной из яблонь, встряхнул ее прямо над моей головой, вследствие чего с десяток яблок, величиной в бристольский бочонок каждое, посыпалось вокруг меня, причем одно из них угодило мне в спину, когда я нагнулся, сшибло меня с ног, и я плашмя растянулся на земле, но не ушибся, и по моей просьбе карлик был прощен, тем более что я сам вызвал его на шалость. Another day, Glumdalclitch left me on a smooth grass-plot to divert myself, while she walked at some distance with her governess. В другой раз Глюмдальклич, оставив меня одного на зеленой лужайке, отлучилась куда-то со своей гувернанткой. In the meantime, there suddenly fell such a violent shower of hail, that I was immediately by the force of it, struck to the ground: and when I was down, the hailstones gave me such cruel bangs all over the body, as if I had been pelted with tennis-balls; however, I made a shift to creep on all fours, and shelter myself, by lying flat on my face, on the lee-side of a border of lemon-thyme, but so bruised from head to foot, that I could not go abroad in ten days. Тем временем внезапно разразился такой страшный град, что я немедленно был повален им на землю, и, когда я упал, градины стали пребольно стегать меня по всему телу, точно теннисные мячи. Кое-как на четвереньках мне удалось доползти до края грядки с тимьяном и найти там убежище, уткнувшись лицом в землю, но я был так исколочен, что пролежал в постели десять дней. Neither is this at all to be wondered at, because nature, in that country, observing the same proportion through all her operations, a hailstone is near eighteen hundred times as large as one in Europe; which I can assert upon experience, having been so curious as to weigh and measure them. В этом нет ничего удивительного, потому что природа соблюдает здесь точное соответствие во всех своих явлениях, и каждая градина почти в тысячу восемьсот раз больше, чем у нас в Европе; я могу утверждать это на основании опыта, потому что из любопытства взвешивал тамошние градины и измерял их. But a more dangerous accident happened to me in the same garden, when my little nurse, believing she had put me in a secure place (which I often entreated her to do, that I might enjoy my own thoughts,) and having left my box at home, to avoid the trouble of carrying it, went to another part of the garden with her governess and some ladies of her acquaintance. В том же саду со мной случилось другое, более опасное приключение. Однажды моя нянюшка, оставив меня в безопасном, по ее предположению, месте (о чем я часто просил ее, чтобы иметь возможность на свободе предаться своим размышлениям) и не взяв с собой моего ящика, чтобы не утруждать себя его переноской, ушла с гувернанткой и другими знакомыми дамами в другую часть сада, откуда не могла слышать моего голоса. While she was absent, and out of hearing, a small white spaniel that belonged to one of the chief gardeners, having got by accident into the garden, happened to range near the place where I lay: the dog, following the scent, came directly up, and taking me in his mouth, ran straight to his master wagging his tail, and set me gently on the ground. Во время ее отсутствия небольшой белый спаниель, принадлежавший одному из садовников, забравшись случайно в сад, пробегал недалеко от места, где я лежал. Почуяв меня, собака устремилась ко мне, схватила меня в пасть и принесла к хозяину, подле которого осторожно положила меня на землю, виляя хвостом. By good fortune he had been so well taught, that I was carried between his teeth without the least hurt, or even tearing my clothes. По счастливой случайности, она была так хорошо выдрессирована, что принесла меня в зубах, не только не повредив моего тела, но даже не порвав платья. But the poor gardener, who knew me well, and had a great kindness for me, was in a terrible fright: he gently took me up in both his hands, and asked me how I did? but I was so amazed and out of breath, that I could not speak a word. Бедный садовник, хорошо знавший меня и чувствовавший ко мне большое расположение, страшно перепугался. Он осторожно поднял меня обеими руками и спросил, как я себя чувствую; но от неожиданности у меня захватило дух, и я не мог выговорить ни слова. In a few minutes I came to myself, and he carried me safe to my little nurse, who, by this time, had returned to the place where she left me, and was in cruel agonies when I did not appear, nor answer when she called. Спустя несколько минут я пришел в себя, и садовник отнес меня невредимым к моей нянюшке, которая в это время возвратилась, и, не найдя меня на прежнем месте, а также не получая ответа на зов, была в смертельном испуге. She severely reprimanded the gardener on account of his dog. Она сильно выбранила садовника за собаку. But the thing was hushed up, and never known at court, for the girl was afraid of the queen's anger; and truly, as to myself, I thought it would not be for my reputation, that such a story should go about. Но мы умолчали об этом случае - она из боязни гнева королевы, а я, по правде говоря, из нежелания разглашать при дворе историю, в которой я играл не очень завидную роль. This accident absolutely determined Glumdalclitch never to trust me abroad for the future out of her sight. После этого случая Г люмдальклич твердо решила ни на минуту не выпускать меня из виду, когда мы выходили из дому. I had been long afraid of this resolution, and therefore concealed from her some little unlucky adventures, that happened in those times when I was left by myself. Я давно боялся такого решения и потому скрывал от нее некоторые незначительные приключения, случавшиеся со мной в ее отсутствие. Once a kite, hovering over the garden, made a stoop at me, and if I had not resolutely drawn my hanger, and run under a thick espalier, he would have certainly carried me away in his talons. Раз коршун, паривший над садом, ринулся на меня, и если бы я не вытащил храбро тесак и, обороняясь им, не убежал под густой шпалерник, он, наверное, унес бы меня в своих когтях. Another time, walking to the top of a fresh mole-hill, I fell to my neck in the hole, through which that animal had cast up the earth, and coined some lie, not worth remembering, to excuse myself for spoiling my clothes. В другой раз, взобравшись на вершину кротовины, я провалился по шею в нору, через которую крот выбрасывал землю; чтобы объяснить, почему у меня испорчено платье, я выдумал какую-то небылицу, которую не стоит повторять. I likewise broke my right shin against the shell of a snail, which I happened to stumble over, as I was walking alone and thinking on poor England. Точно так же, гуляя раз в одиночестве и вспоминая мою бедную Англию, я споткнулся о раковину улитки и сломал себе голень правой ноги. I cannot tell whether I were more pleased or mortified to observe, in those solitary walks, that the smaller birds did not appear to be at all afraid of me, but would hop about within a yard's distance, looking for worms and other food, with as much indifference and security as if no creature at all were near them. Не могу определить, удовольствие или унижение испытывал я во время этих одиноких прогулок, когда даже самые маленькие птицы не выказывали никакого страха в моем присутствии, но прыгали на расстоянии ярда от меня, отыскивая червяков и букашек с таким равнодушием и спокойствием, точно вблизи никого не было. I remember, a thrush had the confidence to snatch out of my hand, with his bill, a of cake that Glumdalclitch had just given me for my breakfast. Помню, раз дрозд настолько обнаглел, что клювом выхватил у меня из рук кусок пирога, который Глюмдальклич дала мне на завтрак. When I attempted to catch any of these birds, they would boldly turn against me, endeavouring to peck my fingers, which I durst not venture within their reach; and then they would hop back unconcerned, to hunt for worms or snails, as they did before. Когда я пытался поймать какую-нибудь птицу, она смело поворачивалась ко мне и норовила клюнуть в пальцы, а затем как ни в чем не бывало продолжала охотиться за червяками или улитками. But one day, I took a thick cudgel, and threw it with all my strength so luckily, at a linnet, that I knocked him down, and seizing him by the neck with both my hands, ran with him in triumph to my nurse. Но однажды я взял толстую дубинку и так ловко запустил ею изо всей силы в коноплянку, что она повалилась замертво; тогда, схватив ее за шею обеими руками, я с торжеством побежал с ней к нянюшке. However, the bird, who had only been stunned, recovering himself gave me so many boxes with his wings, on both sides of my head and body, though I held him at arm's-length, and was out of the reach of his claws, that I was twenty times thinking to let him g°. Между тем птица, которая была только оглушена, оправилась и начала наносить мне крыльями такие удары по голове и телу (хотя я держал ее вытянутыми руками и она не могла достать меня своими когтями), что раз двадцать я едва не выпустил ее. But I was soon relieved by one of our servants, who wrung off the bird's neck, and I had him next day for dinner, by the queen's command. Но на выручку подоспел слуга, который свернул птице шею. На следующий день, по приказанию королевы, мне подали эту коноплянку на обед. This linnet, as near as I can remember, seemed to be somewhat larger than an English swan. Насколько могу припомнить, она показалась мне более крупной, чем наш лебедь. The maids of honour often invited Glumdalclitch to their apartments, and desired she would bring me along with her, on purpose to have the pleasure of seeing and touching me. Часто фрейлины приглашали Глюмдальклич в свои комнаты и просили ее принести меня с собой ради удовольствия посмотреть и потрогать меня. They would often strip me naked from top to toe, and lay me at full length in their bosoms; wherewith I was much disgusted because, to say the truth, a very offensive smell came from their skins; which I do not mention, or intend, to the disadvantage of those excellent ladies, for whom I have all manner of respect; but I conceive that my sense was more acute in proportion to my littleness, and that those illustrious persons were no more disagreeable to their lovers, or to each other, than people of the same quality are with us in England. Часто они раздевали меня донага и голого клали себе на грудь, что мне было очень противно, потому что, говоря правду, их кожа издавала весьма неприятный запах. Я упоминаю здесь об этом обстоятельстве вовсе не с намерением опорочить этих прелестных дам, к которым я питаю всяческое почтение; просто мне кажется, что мои чувства, в соответствии с моим маленьким ростом, были более изощренны и нет никаких оснований думать, чтобы эти достопочтенные особы были менее приятны своим поклонникам или друг другу, чем особы того же ранга у нас в Англии. And, after all, I found their natural smell was much more supportable, than when they used perfumes, under which I immediately swooned away. Наконец, я нахожу, что их природный запах гораздо сноснее тех духов, которые они обыкновенно употребляют и от которых мне всегда бывало дурно. I cannot forget, that an intimate friend of mine in Lilliput, took the freedom in a warm day, when I had used a good deal of exercise, to complain of a strong smell about me, although I am as little faulty that way, as most of my sex: but I suppose his faculty of smelling was as nice with regard to me, as mine was to that of this people. Я никогда не забуду, как однажды в жаркую погоду, после того как я долго занимался физической работой, один мой близкий друг лилипут позволил себе пожаловаться на исходящий от меня резкий запах, хотя я так же мало страдаю этим недостатком, как и большинство представителей моего пола, и полагаю, что чувствительность лилипута была столь же тонкой по отношению ко мне, как моя по отношению к этим великанам. Upon this point, I cannot forbear doing justice to the queen my mistress, and Glumdalclitch my nurse, whose persons were as sweet as those of any lady in England. Но я не могу при этом не отдать должного моей повелительнице королеве и Глюмдальклич, моей нянюшке, тело которых было так же душисто, как тело самой деликатной английской леди. That which gave me most uneasiness among these maids of honour (when my nurse carried me to visit then) was, to see them use me without any manner of ceremony, like a creature who had no sort of consequence: for they would strip themselves to the skin, and put on their smocks in my presence, while I was placed on their toilet, directly before their naked bodies, which I am sure to me was very far from being a tempting sight, or from giving me any other emotions than those of horror and disgust: their skins appeared so coarse and uneven, so variously coloured, when I saw them near, with a mole here and there as broad as a trencher, and hairs hanging from it thicker than packthreads, to say nothing farther concerning the rest of their persons. Неприятнее всего у этих фрейлин (когда моя нянюшка приносила меня к ним) было слишком уж бесцеремонное их обращение со мной, словно я был существом, не имеющим никакого значения. Они раздевались донага, меняли сорочки в моем присутствии, когда я находился на туалетном столе перед их обнаженными телами; но я уверяю, что это зрелище совсем не соблазняло меня и не вызывало во мне никаких других чувств, кроме отвращения и гадливости; когда я смотрел с близкого расстояния, кожа их казалась страшно грубой и неровной, разноцветной и покрытой родимыми пятнами величиной с тарелку, а волоски, которыми она была усеяна, имели вид толстых бечевок; обойду молчанием остальные части их тела. Neither did they at all scruple, while I was by, to discharge what they had drank, to the quantity of at least two hogsheads, in a vessel that held above three tuns. Точно так же они нисколько не стеснялись выливать при мне то, что было ими выпито в количестве, по крайней мере, двух бочек, в сосуд, вмещавший не менее трех тонн. The handsomest among these maids of honour, a pleasant, frolicsome girl of sixteen, would sometimes set me astride upon one of her nipples, with many other tricks, wherein the reader will excuse me for not being over particular. Самая красивая из этих фрейлин, веселая шаловливая девушка шестнадцати лет, иногда сажала меня верхом на один из своих сосков и заставляла совершать по своему телу другие экскурсии, но читатель разрешит мне не входить в дальнейшие подробности. But I was so much displeased, that I entreated Glumdalclitch to contrive some excuse for not seeing that young lady any more. Это до такой степени было неприятно мне, что я попросил Глюмдальклич придумать какое-нибудь извинение, чтобы не видеться больше с этой девицей. One day, a young gentleman, who was nephew to my nurse's governess, came and pressed them both to see an execution. Однажды молодой джентльмен, племянник гувернантки моей нянюшки, пригласил дам посмотреть смертную казнь[67]. It was of a man, who had murdered one of that gentleman's intimate acquaintance. Приговоренный был убийца близкого друга этого джентльмена. Glumdalclitch was prevailed on to be of the company, very much against her inclination, for she was naturally tender-hearted: and, as for myself, although I abhorred such kind of spectacles, yet my curiosity tempted me to see something that I thought must be extraordinary. Глюмдальклич от природы была очень сострадательна, и ее едва убедили принять участие в компании; что касается меня, то хотя я питал отвращение к такого рода зрелищам, но любопытство соблазнило меня посмотреть вещь, которая, по моим предположениям, должна была быть необыкновенной. The malefactor was fixed in a chair upon a scaffold erected for that purpose, and his head cut off at one blow, with a sword of about forty feet long. Преступник был привязан к стулу на специально воздвигнутом эшафоте; он был обезглавлен ударом меча длиною в сорок футов. The veins and arteries spouted up such a prodigious quantity of blood, and so high in the air, that the great jet d'eau at Versailles was not equal to it for the time it lasted: and the head, when it fell on the scaffold floor, gave such a bounce as made me start, although I was at least half an English mile distant. Кровь брызнула из вен и артерий такой обильной и высокой струей, что с ней не мог бы сравняться большой версальский фонтан, и голова, падая на помост эшафота, так стукнула, что я привскочил, несмотря на то что находился на расстоянии, по крайней мере, английской полумили от места казни. The queen, who often used to hear me talk of my sea-voyages, and took all occasions to divert me when I was melancholy, asked me whether I understood how to handle a sail or an oar, and whether a little exercise of rowing might not be convenient for my health? Королева, часто слышавшая мои рассказы о морских путешествиях и пользовавшаяся каждым удобным случаем, чтобы доставить мне развлечение, когда видела меня печальным, спросила однажды, умею ли я обращаться с парусами или с веслами и не будет ли полезно для моего здоровья позаниматься немного греблей. I answered, that I understood both very well: for although my proper employment had been to be surgeon or doctor to the ship, yet often, upon a pinch, I was forced to work like a common mariner. Я отвечал, что то и другое я умею в совершенстве, потому что хотя по профессии своей я хирург, или корабельный врач, но в критические минуты мне приходилось исполнять обязанности простого матроса. But I could not see how this could be done in their country, where the smallest wherry was equal to a first-rate man of war among us; and such a boat as I could manage would never live in any of their rivers. Правда, я не видел, каким образом желание королевы могло быть исполнено в этой стране, где самая маленькая лодка по своим размерам равнялась нашему первоклассному военному кораблю; с другой стороны, судно, которым я был бы в силах управлять, не выдержало бы напора воды ни одной здешней реки. Her majesty said, if I would contrive a boat, her own joiner should make it, and she would provide a place for me to sail in. Тогда ее величество сказала, что ее столяр сделает лодку, если я буду руководить его работой, и что она прикажет устроить бассейн для катания в этой лодке. The fellow was an ingenious workman, and by my instructions, in ten days, finished a pleasure-boat with all its tackling, able conveniently to hold eight Europeans. Столяр, весьма искусный мастер, в десять дней соорудил по моим указаниям игрушечную лодку со всеми снастями, которая могла свободно выдержать восемь европейцев. When it was finished, the queen was so delighted, that she ran with it in her lap to the king, who ordered it to be put into a cistern full of water, with me in it, by way of trial, where I could not manage my two sculls, or little oars, for want of room. Когда лодка была окончена, королева пришла " такой восторг, что тотчас же понесла показать ее королю. Последний приказал пустить ее для испытания в лохань с водой, но по недостатку места я не мог действовать там веслами. But the queen had before contrived another project. Однако королева еще раньше составила другой проект. She ordered the joiner to make a wooden trough of three hundred feet long, fifty broad, and eight deep; which, being well pitched, to prevent leaking, was placed on the floor, along the wall, in an outer room of the palace. Она приказала столяру сделать деревянное корыто в триста футов длины, пятьдесят ширины и восемь глубины. Это корыто, хорошо просмоленное для предохранения от течи, было поставлено на полу у стены одной из комнат дворца. It had a cock near the bottom to let out the water, when it began to grow stale; and two servants could easily fill it in half an hour. На дне его находился кран для спуска воды, когда она начинала застаиваться, и двое слуг легко могли в полчаса снова наполнить его водой. Here I often used to row for my own diversion, as well as that of the queen and her ladies, who thought themselves well entertained with my skill and agility. В нем я часто занимался греблей как для собственного развлечения, так и для удовольствия королевы и ее фрейлин, которых очень забавляли мое искусство и ловкость. Sometimes I would put up my sail, and then my business was only to steer, while the ladies gave me a gale with their fans; and, when they were weary, some of their pages would blow my sail forward with their breath, while I showed my art by steering starboard or larboard as I pleased. Иногда я ставил парус, и тогда моя работа ограничивалась управлением им, дамы же производили ветер своими веерами, когда же они уставали, то на мой парус дули пажи, между тем как я с настоящим искусством моряка держал лодку то на штирборте, то на бакборте. When I had done, Glumdalclitch always carried back my boat into her closet, and hung it on a nail to dry. После катания Глюмдальклич уносила лодку в свою комнату и вешала ее на гвоздь для просушки. In this exercise I once met an accident, which had like to have cost me my life; for, one of the pages having put my boat into the trough, the governess who attended Glumdalclitch very officiously lifted me up, to place me in the boat: but I happened to slip through her fingers, and should infallibly have fallen down forty feet upon the floor, if, by the luckiest chance in the world, I had not been stopped by a corking-pin that stuck in the good gentlewoman's stomacher; the head of the pin passing between my shirt and the waistband of my breeches, and thus I was held by the middle in the air, till Glumdalclitch ran to my relief. Раз во время этих упражнений случилось происшествие, которое едва не стоило мне жизни. Когда паж опустил лодку в корыто, гувернантка Глюмдальклич любезно подняла меня, чтобы посадить в лодку. Но я проскользнул у нее между пальцами и непременно упал бы на пол с высоты сорока футов, если бы, по счастливой случайности, меня не задержала большая булавка в корсаже этой любезной дамы. Головка булавки прошла между рубашкой и поясом моих штанов, и, таким образом, я повис в воздухе, пока Глюмдальклич не прибежала ко мне на помощь. Another time, one of the servants, whose office it was to fill my trough every third day with fresh water, was so careless as to let a huge frog (not perceiving it) slip out of his pail. В другой раз слуга, на обязанности которого лежало наполнять мое корыто каждые три дня свежей водой, по небрежности не доглядел, как вылил из ведра вместе с водой громадную лягушку. The frog lay concealed till I was put into my boat, but then, seeing a resting-place, climbed up, and made it lean so much on one side, that I was forced to balance it with all my weight on the other, to prevent overturning. Когда меня сажали в лодку, лягушка притаилась; но едва увидев место, на которое можно было сесть, она вскарабкалась в лодку и так сильно накренила ее на одну сторону, что я должен был налечь всею тяжестью тела на противоположный борт, чтобы не дать лодке опрокинуться. When the frog was got in, it hopped at once half the length of the boat, and then over my head, backward and forward, daubing my face and clothes with its odious slime. Очутившись в лодке, лягушка стала прыгать взад и вперед над моей головой, обдавая мое лицо и платье своей вонючей слизью. The largeness of its features made it appear the most deformed animal that can be conceived. Благодаря огромным своим размерам и нескладности она казалась мне самым безобразным животным, какое можно себе представить. However, I desired Glumdalclitch to let me deal with it alone. Тем не менее я просил Глюмдальклич предоставить мне самому разделаться с ней. I banged it a good while with one of my sculls, and at last forced it to leap out of the boat. После нескольких тумаков веслом я наконец заставил ее выскочить из лодки. But the greatest danger I ever underwent in that kingdom, was from a monkey, who belonged to one of the clerks of the kitchen. Но величайшая опасность, какой только я подвергался в этом королевстве, исходила от обезьяны, принадлежавшей одному из служащих королевской кухни. Glumdalclitch had locked me up in her closet, while she went somewhere upon business, or a visit. Ушедши куда-то по делу или в гости, Глюмдальклич заперла меня в своей комнате. The weather being very warm, the closet-window was left open, as well as the windows and the door of my bigger box, in which I usually lived, because of its largeness and conveniency. Погода стояла жаркая, и потому окно комнаты было открыто, точно так же как окна и дверь моего большого ящика, в котором я любил проводить время, так как он был обширен и удобен. As I sat quietly meditating at my table, I heard something bounce in at the closet-window, and skip about from one side to the other: whereat, although I was much alarmed, yet I ventured to look out, but not stirring from my seat; and then I saw this frolicsome animal frisking and leaping up and down, till at last he came to my box, which he seemed to view with great pleasure and curiosity, peeping in at the door and every window. Я сидел спокойно за столом и предавался размышлениям, как вдруг услышал, что кто-то проник через окно в комнату Глюмдальклич и стал прыгать по ней из конца в конец. Несмотря на сильный испуг, я все же рискнул, не трогаясь с места, взглянуть, что там происходит. Я увидел обезьяну: она резвилась и скакала взад и вперед, пока не наткнулась на мой ящик, который стала рассматривать с большим любопытством и удовольствием, заглядывая во все окна и в дверь. I retreated to the farther corner of my room; or box; but the monkey looking in at every side, put me in such a fright, that I wanted presence of mind to conceal myself under the bed, as I might easily have done. Я забился в дальний угол своей комнаты, то есть ящика, но взор обезьяны, исследовавший его содержимое, привел меня в такой ужас, что я потерял способность соображать и не догадался спрятаться под кровать, хотя легко мог это сделать. After some time spent in peeping, grinning, and chattering, he at last espied me; and reaching one of his paws in at the door, as a cat does when she plays with a mouse, although I often shifted place to avoid him, he at length seized the lappet of my coat (which being made of that country silk, was very thick and strong), and dragged me out. Между тем обезьяна, с гримасами и дикими воплями осматривавшая мою комнату, в заключение обнаружила меня; тогда, просунув в дверь лапу, как кошка, играющая с мышью, она, - хотя я часто перебегал с места на место, чтобы ускользнуть от чудовища, - изловчилась, схватила меня за полу кафтана (сшитого из местного шелка, очень толстого и прочного) и вытащила наружу. He took me up in his right fore-foot and held me as a nurse does a child she is going to suckle, just as I have seen the same sort of creature do with a kitten in Europe; and when I offered to struggle he squeezed me so hard, that I thought it more prudent to submit. Она взяла меня в верхнюю правую лапу и стала держать так, как кормилица держит ребенка, которому собирается дать грудь; у нас в Европе я сам наблюдал, как обезьяны берут таким образом котят. Когда я попытался сопротивляться, она так сильно сжала меня, что я счел более благоразумным покориться. I have good reason to believe, that he took me for a young one of his own species, by his often stroking my face very gently with his other paw. По всей вероятности, она приняла меня за детеныша своей породы, потому что часто нежно гладила меня по лицу свободной лапой. In these diversions he was interrupted by a noise at the closet door, as if somebody were opening it: whereupon he suddenly leaped up to the window at which he had come in, and thence upon the leads and gutters, walking upon three legs, and holding me in the fourth, till he clambered up to a roof that was next to ours. Шум отворяемой двери прервал эти нежности; обезьяна мгновенно бросилась в окно, через которое она проникла в комнату, а оттуда на трех лапах, держа меня в четвертой, полезла по водосточным трубам на крышу соседней постройки. I heard Glumdalclitch give a shriek at the moment he was carrying me out. Я услышал крик Глюмдальклич в ту минуту, когда обезьяна уносила меня. The poor girl was almost distracted: that quarter of the palace was all in an uproar; the servants ran for ladders; the monkey was seen by hundreds in the court, sitting upon the ridge of a building, holding me like a baby in one of his forepaws, and feeding me with the other, by cramming into my mouth some victuals he had squeezed out of the bag on one side of his chaps, and patting me when I would not eat; whereat many of the rabble below could not forbear laughing; neither do I think they justly ought to be blamed, for, without question, the sight was ridiculous enough to every body but myself. Бедная девочка едва не помешалась; весь дворец был поднят на ноги, слуги побежали за лестницами; сотни людей видели со двора, как обезьяна уселась на самом коньке крыши: одной лапой она держала меня, как ребенка, а другой набивала мой рот яствами, которые вынимала из защечных мешков, и угощала тумаками, когда я отказывался от этой пищи. Стоявшая внизу челядь покатывалась со смеху, глядя на эту картину; и мне кажется, что людей этих нельзя строго осуждать, так как зрелище бесспорно было очень забавно для всех, кроме меня. Some of the people threw up stones, hoping to drive the monkey down; but this was strictly forbidden, or else, very probably, my brains had been dashed out. Некоторые стали швырять камнями, надеясь прогнать таким образом обезьяну с крыши, но дворцовая полиция строго запретила это, так как иначе мне, вероятно, размозжили бы голову. The ladders were now applied, and mounted by several men; which the monkey observing, and finding himself almost encompassed, not being able to make speed enough with his three legs, let me drop on a ridge tile, and made his escape. Были приставлены лестницы, и по ним поднялось несколько человек; увидя себя окруженной и сообразив, что на трех лапах ей не удрать, обезьяна бросила меня на конек крыши и дала тягу. Here I sat for some time, five hundred yards from the ground, expecting every moment to be blown down by the wind, or to fall by my own giddiness, and come tumbling over and over from the ridge to the eaves; but an honest lad, one of my nurse's footmen, climbed up, and putting me into his breeches pocket, brought me down safe. Я остался на высоте трехсот ярдов от земли, ожидая каждую минуту, что меня сдует ветер или что вследствие головокружения я сам упаду и кубарем скачусь с конька до края крыши; но тут один бравый парень, слуга моей нянюшки, взобрался на крышу, положил меня в карман своих штанов и благополучно спустился вниз. I was almost choked with the filthy stuff the monkey had crammed down my throat: but my dear little nurse picked it out of my mouth with a small needle, and then I fell a-vomiting, which gave me great relief. Я почти задыхался от дряни, которой обезьяна набила мой рот; но моя милая нянюшка извлекла ее оттуда небольшой иголкой, после чего меня вырвало, и я почувствовал большое облегчение. Yet I was so weak and bruised in the sides with the squeezes given me by this odious animal, that I was forced to keep my bed a fortnight. Однако я так ослабел и так был помят объятиями этого мерзкого животного, что пятнадцать дней пролежал в постели. The king, queen, and all the court, sent every day to inquire after my health; and her majesty made me several visits during my sickness. Король, королева и все придворные каждый день осведомлялись о моем здоровье, и ее величество несколько раз навещала меня во время болезни. The monkey was killed, and an order made, that no such animal should be kept about the palace. Обезьяну убили, и был отдан приказ не держать во дворце подобных животных. When I attended the king after my recovery, to return him thanks for his favours, he was pleased to rally me a good deal upon this adventure. He asked me, "what my thoughts and speculations were, while I lay in the monkey's paw; how I liked the victuals he gave me; his manner of feeding; and whether the fresh air on the roof had sharpened my stomach." Когда, по выздоровлении, я явился к королю благодарить его за оказанные мне милости, его величество изволил много шутить над моим приключением и спрашивал, какие мысли мне приходили в голову, когда я был в лапах обезьяны, как мне понравились ее кушанье и ее способ угощенья; подействовал ли свежий воздух на мой аппетит. He desired to know, "what I would have done upon such an occasion in my own country." Его величеству угодно было также знать, что я стал бы делать при подобной оказии у себя на родине. I told his majesty, "that in Europe we had no monkeys, except such as were brought for curiosity from other places, and so small, that I could deal with a dozen of them together, if they presumed to attack me. На эти вопросы я отвечал его величеству, что в Европе нет обезьян, кроме тех, которые как диковинки привозятся из чужих стран и которые так малы, что я бы справился с целой дюжиной их, если бы они осмелились на меня напасть. And as for that monstrous animal with whom I was so lately engaged (it was indeed as large as an elephant), if my fears had suffered me to think so far as to make use of my hanger," (looking fiercely, and clapping my hand on the hilt, as I spoke) "when he poked his paw into my chamber, perhaps I should have given him such a wound, as would have made him glad to withdraw it with more haste than he put it in." Что же касается чудовища, с которым мне недавно пришлось иметь дело (обезьяна в самом деле величиной была со слона), то, не отними у меня страх способности владеть тесаком (произнося эти слова, я стал в воинственную позу и ухватился за рукоятку своего тесака), я, может быть, нанес бы этому страшилищу, когда оно просунуло лапу в мою комнату, такую рану, что оно радо было бы как можно скорее убраться от меня. This I delivered in a firm tone, like a person who was jealous lest his courage should be called in question. Все это я сказал твердым тоном, как человек, ревниво заботящийся о том, чтобы не возникло никаких сомнений насчет его храбрости. However, my speech produced nothing else beside a laud laughter, which all the respect due to his majesty from those about him could not make them contain. И все же речь моя вызвала лишь громкий смех придворных, от которого они не могли удержаться, несмотря на все почтение к его величеству. This made me reflect, how vain an attempt it is for a man to endeavour to do himself honour among those who are out of all degree of equality or comparison with him. Это навело меня на грустные мысли о тщете попыток добиться уважения к себе со стороны людей, стоящих неизмеримо выше нас. And yet I have seen the moral of my own behaviour very frequent in England since my return; where a little contemptible varlet, without the least title to birth, person, wit, or common sense, shall presume to look with importance, and put himself upon a foot with the greatest persons of the kingdom. Однако поведение, подобное моему, я очень часто наблюдал по приезде в Англию, где какой-нибудь ничтожный и презренный плут, не имея за собой ни благородного происхождения, ни личных заслуг, ни ума, ни здравого смысла, осмеливается иногда напускать на себя важный вид и ставить себя на одну ногу с величайшими людьми в государстве. I was every day furnishing the court with some ridiculous story: and Glumdalclitch, although she loved me to excess, yet was arch enough to inform the queen, whenever I committed any folly that she thought would be diverting to her majesty. Каждый день я давал при дворе повод для веселого смеха; и даже Глюмдальклич, несмотря на свою нежную привязанность ко мне, не упускала случая рассказать королеве о моих выходках, когда считала, что они способны будут позабавить ее величество. The girl, who had been out of order, was carried by her governess to take the air about an hour's distance, or thirty miles from town. Однажды девочке нездоровилось, и она была взята гувернанткой на загородную прогулку, миль за тридцать от дворца, подышать чистым воздухом. They alighted out of the coach near a small foot-path in a field, and Glumdalclitch setting down my travelling box, I went out of it to walk. Карета остановилась у тропинки, пересекавшей поле; Глюмдальклич поставила мой дорожный ящик на землю, и я отправился прогуляться. There was a cow-dung in the path, and I must need try my activity by attempting to leap over it. На пути лежала куча коровьего помета, и мне вздумалось испытать свою ловкость и попробовать перескочить через эту кучу. I took a run, but unfortunately jumped short, and found myself just in the middle up to my knees. Я разбежался, но, к несчастью, сделал слишком короткий прыжок и оказался в самой середине кучи, по колени в помете. I waded through with some difficulty, and one of the footmen wiped me as clean as he could with his handkerchief, for I was filthily bemired; and my nurse confined me to my box, till we returned home; where the queen was soon informed of what had passed, and the footmen spread it about the court: so that all the mirth for some days was at my expense. Немало труда стоило мне выбраться оттуда, после чего один из лакеев тщательно вытер своим носовым платком мое перепачканное платье, а Глюмдальклич больше не выпускала меня из ящика до возвращения домой. Королева немедленно была извещена об этом приключении, а лакеи разнесли его по всему дворцу, так что в течение нескольких дней я был предметом общих насмешек. CHAPTER VI. ГЛАВА VI Several contrivances of the author to please the king and queen. Различные выдумки автора для развлечения короля и королевы. He shows his skill in music. Он показывает свои музыкальные способности. The king inquires into the state of England, which the author relates to him. Король интересуется общественным строем Европы, который автор излагает ему. The king's observations thereon. Замечания короля по этому поводу I used to attend the king's levee once or twice a week, and had often seen him under the barber's hand, which indeed was at first very terrible to behold; for the razor was almost twice as long as an ordinary scythe. Обыкновенно раз или два в неделю я присутствовал при утреннем туалете короля и часто видел, как его бреет цирюльник, что сначала наводило на меня ужас, так как его бритва была почти в два раза длиннее нашей косы. His majesty, according to the custom of the country, was only shaved twice a-week. Следуя обычаям страны, его величество брился только два раза в неделю. I once prevailed on the barber to give me some of the suds or lather, out of which I picked forty or fifty of the strongest stumps of hair. Однажды я попросил у цирюльника дать мне помылки или мыльную пену и вытащил оттуда около сорока или пятидесяти самых толстых волос. I then took a piece of fine wood, and cut it like the back of a comb, making several holes in it at equal distances with as small a needle as I could get from Glumdalclitch. Затем, раздобыв тоненькую щепочку, я обстрогал ее в виде спинки гребешка, просверлив в ней на равных расстояниях, с помощью самой тонкой иголки, какую можно было достать у Глюмдальклич, ряд отверстий. I fixed in the stumps so artificially, scraping and sloping them with my knife toward the points, that I made a very tolerable comb; which was a seasonable supply, my own being so much broken in the teeth, that it was almost useless: neither did I know any artist in that country so nice and exact, as would undertake to make me another. В отверстия я вставил волоски, обрезав и оскоблив их на концах моим перочинным ножом так искусно, что получился довольно сносный гребень. Эта обновка оказалась очень кстати, потому что на моем гребне зубцы пообломались, а здесь не было такого искусного мастера, который мог бы сделать мне новый. And this puts me in mind of an amusement, wherein I spent many of my leisure hours. Это навело меня на мысль устроить одно развлечение, которому я посвятил много часов моего досуга. I desired the queen's woman to save for me the combings of her majesty's hair, whereof in time I got a good quantity; and consulting with my friend the cabinet-maker, who had received general orders to do little jobs for me, I directed him to make two chair-frames, no larger than those I had in my box, and to bore little holes with a fine awl, round those parts where I designed the backs and seats; through these holes I wove the strongest hairs I could pick out, just after the manner of cane chairs in England. Я попросил камеристку королевы сохранять для меня вычески волос ее величества. Через некоторое время у меня набралось их довольно много. Тогда, посоветовавшись с моим приятелем столяром, получившим приказание исполнять все мои маленькие заказы, я поручил ему сделать под моим наблюдением два стула такой же величины, как те, что стояли у меня в спальне, и просверлить в них тонким шилом отверстия вокруг тех частей, которые предназначались для сиденья и спинки. В эти отверстия я вплел самые крепкие волосы, какие мне удалось набрать, как это делается в плетеных английских стульях. When they were finished, I made a present of them to her majesty; who kept them in her cabinet, and used to show them for curiosities, as indeed they were the wonder of every one that beheld them. Окончив работу, я подарил стулья королеве, которая поставила их в своем будуаре, показывая всем как редкость; они действительно вызывали удивление всех, кто их видел. The queen would have me sit upon one of these chairs, but I absolutely refused to obey her, protesting I would rather die than place a dishonourable part of my body on those precious hairs, that once adorned her majesty's head. Королева изъявила желание, чтобы я сел на один из этих стульев, но я наотрез отказался ей повиноваться, заявив, что я лучше соглашусь претерпеть тысячу смертей, чем помещу низкую часть моего тела на драгоценные волосы, украшавшие когда-то голову ее величества. Of these hairs (as I had always a mechanical genius) I likewise made a neat little purse, about five feet long, with her majesty's name deciphered in gold letters, which I gave to Glumdalclitch, by the queen's consent. Из этих волос я сделал также небольшой изящный кошелек (я всегда отличался наклонностью мастерить разные вещицы) длиною около пяти футов, с вензелем ее величества, вытканным золотыми буквами; с согласия королевы я подарил его Глюмдальклич. To say the truth, it was more for show than use, being not of strength to bear the weight of the larger coins, and therefore she kept nothing in it but some little toys that girls are fond of. Но, говоря правду, этот кошелек годился скорее на показ, чем для практического употребления, так как он не мог выдержать тяжести больших монет; поэтому она клала туда только безделушки, которые так нравятся девочкам. The king, who delighted in music, had frequent concerts at court, to which I was sometimes carried, and set in my box on a table to hear them: but the noise was so great that I could hardly distinguish the tunes. Король любил музыку[68], и при дворе часто давались концерты, на которые иногда приносили и меня и помещали в ящике на столе; однако звуки инструментов были так оглушительны, что я с трудом различал мотив. I am confident that all the drums and trumpets of a royal army, beating and sounding together just at your ears, could not equal it. Я уверен, что все барабанщики и трубачи королевской армии, заиграв разом под вашим ухом, не произвели бы такого эффекта. My practice was to have my box removed from the place where the performers sat, as far as I could, then to shut the doors and windows of it, and draw the window curtains; after which I found their music not disagreeable. Во время концерта я старался устраиваться подальше от исполнителей, запирал в ящике окна, двери, задергивал гардины и портьеры; только при этих условиях я находил их музыку не лишенной приятности. I had learned in my youth to play a little upon the spinet. В молодости я научился немного играть на шпинете[69]. Glumdalclitch kept one in her chamber, and a master attended twice a-week to teach her: I called it a spinet, because it somewhat resembled that instrument, and was played upon in the same manner. В комнате Глюмдальклич стоял такой же инструмент; два раза в неделю к ней приходил учитель давать уроки. Я называю этот инструмент шпинетом по его некоторому сходству с последним и, главное, потому, что играют на нем точно так же, как и на шпинете. A fancy came into my head, that I would entertain the king and queen with an English tune upon this instrument. Мне пришла в голову мысль развлечь короля и королеву исполнением английских мелодий на этом инструменте. But this appeared extremely difficult: for the spinet was near sixty feet long, each key being almost a foot wide, so that with my arms extended I could not reach to above five keys, and to press them down required a good smart stroke with my fist, which would be too great a labour, and to no purpose. Но предприятие это оказалось необыкновенно трудным, так как инструмент имел в длину до шестидесяти футов и каждая его клавиша была шириной в фут, так что, растянув обе руки, я не мог захватить больше пяти клавиш, причем для нажатия клавиши требовался основательный удар кулаком по ней, что стоило бы мне большого труда и дало бы ничтожные результаты. The method I contrived was this: I prepared two round sticks, about the bigness of common cudgels; they were thicker at one end than the other, and I covered the thicker ends with pieces of a mouse's skin, that by rapping on them I might neither damage the tops of the keys nor interrupt the sound. Придуманный мной выход был таков: я приготовил две круглые палки величиной в обыкновенную дубинку, один конец у них был толще другого; я обтянул толстые концы мышиной кожей, чтобы при ударах по клавишам не испортить их и не осложнять игру посторонними звуками. Before the spinet a bench was placed, about four feet below the keys, and I was put upon the bench. Перед шпинетом была поставлена скамья на четыре фута ниже клавиатуры, куда подняли меня. I ran sideling upon it, that way and this, as fast as I could, banging the proper keys with my two sticks, and made a shift to play a jig, to the great satisfaction of both their majesties; but it was the most violent exercise I ever underwent; and yet I could not strike above sixteen keys, nor consequently play the bass and treble together, as other artists do; which was a great disadvantage to my performance. Я бегал по это скамье взад и вперед со всей доступной для меня быстротой, ударяя палками по нужным клавишам, и таким образом ухитрился сыграть жигу, к величайшему удовольствию их величеств. Но это было самое изнурительное физическое упражнение, какое мне случалось когда-либо проделывать; и все же я ударял не более чем по шестнадцати клавишам и не мог, следовательно, играть на басах и на дискантах одновременно, как делают другие артисты, что, разумеется, сильно вредило моему исполнению. The king, who, as I before observed, was a prince of excellent understanding, would frequently order that I should be brought in my box, and set upon the table in his closet: he would then command me to bring one of my chairs out of the box, and sit down within three yards distance upon the top of the cabinet, which brought me almost to a level with his face. Король, который, как я уже заметил, был монарх весьма тонкого ума, часто приказывал приносить меня в ящике к нему в кабинет и ставить на письменный стол. Затем он предлагал мне взять из ящика стул и сажал меня на расстоянии трех ярдов от себя на бюро, почти на уровне своего лица. In this manner I had several conversations with him. В таком положении мне часто случалось беседовать с ним. I one day took the freedom to tell his majesty, "that the contempt he discovered towards Europe, and the rest of the world, did not seem answerable to those excellent qualities of mind that he was master of; that reason did not extend itself with the bulk of the body; on the contrary, we observed in our country, that the tallest persons were usually the least provided with it; that among other animals, bees and ants had the reputation of more industry, art, and sagacity, than many of the larger kinds; and that, as inconsiderable as he took me to be, I hoped I might live to do his majesty some signal service." Однажды я осмелился заметить его величеству, что презрение, выражаемое им к Европе и всему остальному миру, не согласуется с высокими качествами его благородного ума; что умственные способности не возрастают пропорционально размерам тела, а, напротив, в нашей стране наблюдается, что самые высокие люди обыкновенно в наименьшей степени наделены ими; что среди животных пчелы и муравьи пользуются славой более изобретательных, искусных и смышленых, чем многие крупные породы, и что каким бы ничтожным я ни казался в глазах короля, все же я надеюсь, что рано или поздно мне представится случай оказать его величеству какую-нибудь важную услугу. The king heard me with attention, and began to conceive a much better opinion of me than he had ever before. Король слушал меня внимательно и после этих бесед стал гораздо лучшего мнения обо мне, чем прежде. He desired "I would give him as exact an account of the government of England as I possibly could; because, as fond as princes commonly are of their own customs (for so he conjectured of other monarchs, by my former discourses), he should be glad to hear of any thing that might deserve imitation." Он просил меня сообщить ему возможно более точные сведения об английском правительстве, ибо, как бы ни были государи привязаны к обычаям своей страны (такое заключение о других монархах он сделал на основании прежних бесед со мной), он был бы рад услышать что-нибудь, что заслуживало бы подражания. Imagine with thyself, courteous reader, how often I then wished for the tongue of Demosthenes or Cicero, that might have enabled me to celebrate the praise of my own dear native country in a style equal to its merits and felicity. Сам вообрази, любезный читатель, как страстно желал я обладать тогда красноречием Демосфена или Цицерона, которое дало бы мне возможность прославить дорогое мне отечество в стиле, равняющемся его достоинствам и его величию. I began my discourse by informing his majesty, that our dominions consisted of two islands, which composed three mighty kingdoms, under one sovereign, beside our plantations in America. Я начал свою речь с сообщения его величеству, что наше государство состоит из двух островов, образующих три могущественных королевства под властью одного монарха; к ним нужно еще прибавить наши колонии в Америке. I dwelt long upon the fertility of our soil, and the temperature of our climate. Я долго распространялся о плодородии нашей почвы и умеренности нашего климата. I then spoke at large upon the constitution of an English parliament; partly made up of an illustrious body called the House of Peers; persons of the noblest blood, and of the most ancient and ample patrimonies. Потом я подробно рассказал об устройстве нашего парламента, в состав которого входит славный корпус, называемый палатой пэров, лиц самого знатного происхождения, владеющих древнейшими и обширнейшими вотчинами. I described that extraordinary care always taken of their education in arts and arms, to qualify them for being counsellors both to the king and kingdom; to have a share in the legislature; to be members of the highest court of judicature, whence there can be no appeal; and to be champions always ready for the defence of their prince and country, by their valour, conduct, and fidelity. Я описал ту необыкновенную заботливость, с какой всегда относились к их воспитанию в искусствах и военном деле, чтобы подготовить их к положению прирожденных советников короля и королевства, способных принимать участие в законодательстве; быть членами верховного суда, решения которого не подлежат обжалованию; благодаря своей храбрости, отменному поведению и преданности всегда готовых первыми выступить на защиту своего монарха и отечества[70]. That these were the ornament and bulwark of the kingdom, worthy followers of their most renowned ancestors, whose honour had been the reward of their virtue, from which their posterity were never once known to degenerate. To these were joined several holy persons, as part of that assembly, under the title of bishops, whose peculiar business is to take care of religion, and of those who instruct the people therein. These were searched and sought out through the whole nation, by the prince and his wisest counsellors, among such of the priesthood as were most deservedly distinguished by the sanctity of their lives, and the depth of their erudition; who were indeed the spiritual fathers of the clergy and the people. Я сказал, что эти люди являются украшением и оплотом королевства, достойными наследниками своих знаменитых предков, почести которых были наградой за их доблесть, неизменно наследуемую потомками до настоящего времени; что в состав этого высокого собрания входит некоторое количество духовных особ, носящих сан епископов, особливой обязанностью которых являются забота о религии и наблюдение за теми, кто научает ее истинам народ; что эти духовные особы отыскиваются и избираются королем и его мудрейшими советниками из среды духовенства всей нации как наиболее отличившиеся святостью своей жизни и глубиною своей учености; что они действительно являются духовными отцами духовенства и своего народа. That the other part of the parliament consisted of an assembly called the House of Commons, who were all principal gentlemen, freely picked and culled out by the people themselves, for their great abilities and love of their country, to represent the wisdom of the whole nation. Другую часть парламента, - продолжал я, -образует собрание, называемое палатой общин, членами которой бывают перворазрядные джентльмены, свободно избираемые из числа этого сословия самим народом, за их великие способности и любовь к своей стране, представлять мудрость всей нации. And that these two bodies made up the most august assembly in Europe; to whom, in conjunction with the prince, the whole legislature is committed. Таким образом, обе эти палаты являются самым величественным собранием в Европе, коему вместе с королем поручено все законодательство. I then descended to the courts of justice; over which the judges, those venerable sages and interpreters of the law, presided, for determining the disputed rights and properties of men, as well as for the punishment of vice and protection of innocence. Затем я перешел к описанию судебных палат, руководимых судьями, этими почтенными мудрецами и толкователями законов, для разрешения тяжеб, наказания порока и ограждения невинности. I mentioned the prudent management of our treasury; the valour and achievements of our forces, by sea and land. Я упомянул о бережливом управлении нашими финансами и о храбрых подвигах нашей армии как на суше, так и на море. I computed the number of our people, by reckoning how many millions there might be of each religious sect, or political party among us. Я назвал число нашего населения, подсчитав, сколько миллионов может быть у нас в каждой религиозной секте и в каждой политической партии. I did not omit even our sports and pastimes, or any other particular which I thought might redound to the honour of my country. Я не умолчал также об играх и увеселениях англичан и вообще ни о какой подробности, если она могла, по моему мнению, служить к возвеличению моего отечества. And I finished all with a brief historical account of affairs and events in England for about a hundred years past. И я закончил все кратким историческим обзором событий в Англии за последнее столетие. This conversation was not ended under five audiences, each of several hours; and the king heard the whole with great attention, frequently taking notes of what I spoke, as well as memorandums of what questions he intended to ask me. Этот разговор продолжался в течение пяти аудиенций, из которых каждая заняла несколько часов. Король слушал меня очень внимательно, часто записывая то, что я говорил, и те вопросы, которые он собирался задать мне. When I had put an end to these long discources, his majesty, in a sixth audience, consulting his notes, proposed many doubts, queries, and objections, upon every article. Когда я окончил свое длинное повествование, его величество в шестой аудиенции, справясь со своими заметками, высказал целый ряд сомнений, недоумений и возражений по поводу каждого из моих утверждений. He asked, "What methods were used to cultivate the minds and bodies of our young nobility, and in what kind of business they commonly spent the first and teachable parts of their lives? Он спросил, какие методы применяются для телесного и духовного развития знатного юношества и в какого рода занятиях проводит оно обыкновенно первую и наиболее переимчивую часть своей жизни? What course was taken to supply that assembly, when any noble family became extinct? Какой порядок пополнения этого собрания в случае угасания какого-нибудь знатного рода? What qualifications were necessary in those who are to be created new lords: whether the humour of the prince, a sum of money to a court lady, or a design of strengthening a party opposite to the public interest, ever happened to be the motive in those advancements? Какие качества требуются от тех, кто впервые возводится в звание лорда: не случается ли иногда, что эти назначения бывают обусловлены прихотью монарха, деньгами, предложенными придворной даме или первому министру, или желанием усилить партию, противную общественным интересам? What share of knowledge these lords had in the laws of their country, and how they came by it, so as to enable them to decide the properties of their fellow-subjects in the last resort? Насколько основательно эти лорды знают законы своей страны и позволяет ли им это знание решать в качестве высшей инстанции дела своих сограждан? Whether they were always so free from avarice, partialities, or want, that a bribe, or some other sinister view, could have no place among them? Действительно ли эти лорды всегда так чужды корыстолюбия, партийности и других недостатков, что на них не может подействовать подкуп, лесть и тому подобное? Whether those holy lords I spoke of were always promoted to that rank upon account of their knowledge in religious matters, and the sanctity of their lives; had never been compliers with the times, while they were common priests; or slavish prostitute chaplains to some nobleman, whose opinions they continued servilely to follow, after they were admitted into that assembly?" Действительно ли духовные лорды, о которых я говорил, возводятся в этот сан только благодаря их глубокому знанию религиозных доктрин и благодаря их святой жизни? Неужели никогда не угождали они мирским интересам, будучи простыми священниками, и нет среди них растленных капелланов какого-нибудь вельможи, мнениям которого они продолжают раболепно следовать и после того, как получили доступ в это собрание? He then desired to know, "What arts were practised in electing those whom I called commoners: whether a stranger, with a strong purse, might not influence the vulgar voters to choose him before their own landlord, or the most considerable gentleman in the neighbourhood? Затем король пожелал узнать, какая система практикуется при выборах тех депутатов, которых я назвал членами палаты общин: разве не случается, что чужой человек, с туго набитым кошельком, оказывает давление на избирателей, склоняя их голосовать за него вместо их помещика или наиболее достойного дворянина в околотке? How it came to pass, that people were so violently bent upon getting into this assembly, which I allowed to be a great trouble and expense, often to the ruin of their families, without any salary or pension? because this appeared such an exalted strain of virtue and public spirit, that his majesty seemed to doubt it might possibly not be always sincere." Почему эти люди так страстно стремятся попасть в упомянутое собрание, если пребывание в нем, по моим словам, сопряжено с большим беспокойством и издержками, приводящими часто к разорению семьи, и не оплачивается ни жалованьем, ни пенсией? Такая жертва требует от человека столько добродетели и гражданственности, что его величество выразил сомнение, всегда ли она является искренней. And he desired to know, "Whether such zealous gentlemen could have any views of refunding themselves for the charges and trouble they were at by sacrificing the public good to the designs of a weak and vicious prince, in conjunction with a corrupted ministry?" И он желал узнать, нет ли у этих ревнителей каких-нибудь видов вознаградить себя за понесенные ими тягости и беспокойства путем принесения в жертву общественного блага намерениям слабого и порочного монарха вкупе с его развращенными министра ми. He multiplied his questions, and sifted me thoroughly upon every part of this head, proposing numberless inquiries and objections, which I think it not prudent or convenient to repeat. Он задал мне еще множество вопросов и выпытывал все подробности, касающиеся этой темы, высказав целый ряд критических замечаний и возражений, повторять которые я считаю неудобным и неблагоразумным. Upon what I said in relation to our courts of justice, his majesty desired to be satisfied in several points: and this I was the better able to do, having been formerly almost ruined by a long suit in chancery, which was decreed for me with costs. По поводу моего описания наших судебных палат его величеству было угодно получить разъяснения относительно нескольких пунктов. И я мог наилучшим образом удовлетворить его желание, так как когда-то был почти разорен продолжительным процессом в верховном суде, несмотря на то, что процесс был мной выигран с присуждением мне судебных издержек[71]. He asked, "What time was usually spent in determining between right and wrong, and what degree of expense? Король спросил, сколько нужно времени для определения, кто прав и кто виноват, и каких это требует расходов? Whether advocates and orators had liberty to plead in causes manifestly known to be unjust, vexatious, or oppressive? Могут ли адвокаты и стряпчие выступать в судах ходатаями по делам заведомо несправедливым, в явное нарушение чужого права? Whether party, in religion or politics, were observed to be of any weight in the scale of justice? Оказывает ли какое-нибудь давление на чашу весов правосудия принадлежность к религиозным сектам и политическим партиям? Whether those pleading orators were persons educated in the general knowledge of equity, or only in provincial, national, and other local customs? Получили ли упомянутые мной адвокаты широкое юридическое образование, или же они знакомы только с местными, провинциальными и национальными обычаями? Whether they or their judges had any part in penning those laws, which they assumed the liberty of interpreting, and glossing upon at their pleasure? Принимают ли какое-нибудь участие эти адвокаты, а равно и судьи, в составлении тех законов, толкование и комментирование которых предоставлено их усмотрению? Whether they had ever, at different times, pleaded for and against the same cause, and cited precedents to prove contrary opinions? Не случалось ли когда-нибудь, чтобы одни и те же лица защищали такое дело, против которого в другое время они возражали, ссылаясь на прецеденты для доказательства противоположных мнений? Whether they were a rich or a poor corporation? Богатую или бедную корпорацию составляют эти люди? Whether they received any pecuniary reward for pleading, or delivering their opinions? Получают ли они за свои советы и ведение тяжбы денежное вознаграждение? And particularly, whether they were ever admitted as members in the lower senate?" В частности, допускаются ли они в качестве членов в нижнюю палату? He fell next upon the management of our treasury; and said, "he thought my memory had failed me, because I computed our taxes at about five or six millions a-year, and when I came to mention the issues, he found they sometimes amounted to more than double; for the notes he had taken were very particular in this point, because he hoped, as he told me, that the knowledge of our conduct might be useful to him, and he could not be deceived in his calculations. Затем король обратился к нашим финансам. Ему казалось, что мне изменила память, когда я называл цифры доходов и расходов, так как я определил первые в пять или шесть миллионов в год, между тем как расходы, по моим словам, превышают иногда означенную цифру больше чем вдвое. Заметки, сделанные королем по этому поводу, были особенно тщательны, потому что, по его словам, он надеялся извлечь для себя пользу из знакомства с ведением наших финансов и не мог ошибиться в своих выкладках. But, if what I told him were true, he was still at a loss how a kingdom could run out of its estate, like a private person." Но раз мои цифры были правильны, то король недоумевал, каким образом государство может расточать свое состояние, как частный человек[72]. He asked me, "who were our creditors; and where we found money to pay them?" Он спрашивал, кто наши кредиторы и где мы находим деньги для платежа долгов. He wondered to hear me talk of such chargeable and expensive wars; "that certainly we must be a quarrelsome people, or live among very bad neighbours, and that our generals must needs be richer than our kings." Он был поражен, слушая мои рассказы о столь обременительных и затяжных войнах, и вывел заключение, что мы - или народ сварливый, или же окружены дурными соседями и что наши генералы, наверное, богаче королей[73]. He asked, what business we had out of our own islands, unless upon the score of trade, or treaty, or to defend the coasts with our fleet?" Он спрашивал, что за дела могут быть у нас за пределами наших островов, кроме торговли, дипломатических сношений и защиты берегов с помощью нашего флота. Above all, he was amazed to hear me talk of a mercenary standing army, in the midst of peace, and among a free people. Особенно поразило короля то обстоятельство, что нам, свободному народу, необходима наемная регулярная армия в мирное время[74]. He said, "if we were governed by our own consent, in the persons of our representatives, he could not imagine of whom we were afraid, or against whom we were to fight; and would hear my opinion, whether a private man's house might not be better defended by himself, his children, and family, than by half-a-dozen rascals, picked up at a venture in the streets for small wages, who might get a hundred times more by cutting their throats?" Ведь если у нас существует самоуправление, осуществляемое выбранными нами депутатами, то - недоумевал король - кого же нам бояться и с кем воевать? И он спросил меня: разве не лучше может быть защищен дом каждого из граждан его хозяином с детьми и домочадцами, чем полдюжиной случайно завербованных на улице за небольшое жалованье мошенников, которые могут получить в сто раз больше, перерезав горло охраняемым лицам? He laughed at my "odd kind of arithmetic," as he was pleased to call it, "in reckoning the numbers of our people, by a computation drawn from the several sects among us, in religion and politics." Король много смеялся над моей странной арифметикой (как угодно было ему выразиться), по которой я определил численность нашего народонаселения, сложив количество последователей существующих у нас религиозных сект и политических партий. He said, "he knew no reason why those, who entertain opinions prejudicial to the public, should be obliged to change, or should not be obliged to conceal them. Он не понимал, почему того, кто исповедует мнения, пагубные для общества, принуждают изменить их, но не принуждают держать их при себе. And as it was tyranny in any government to require the first, so it was weakness not to enforce the second: for a man may be allowed to keep poisons in his closet, but not to vend them about for cordials." И если требование перемены убеждений является правительственной тиранией, то дозволение открыто исповедовать мнения пагубные служит выражением слабости; в самом деле, можно не запрещать человеку держать яд в своем доме, но нельзя позволять ему продавать этот яд как лекарство. He observed, "that among the diversions of our nobility and gentry, I had mentioned gaming: he desired to know at what age this entertainment was usually taken up, and when it was laid down; how much of their time it employed; whether it ever went so high as to affect their fortunes; whether mean, vicious people, by their dexterity in that art, might not arrive at great riches, and sometimes keep our very nobles in dependence, as well as habituate them to vile companions, wholly take them from the improvement of their minds, and force them, by the losses they received, to learn and practise that infamous dexterity upon others?" Король обратил внимание, что в числе развлечений, которым предается наша знать и наше дворянство, я назвал азартные игры. Ему хотелось знать, в каком возрасте начинают играть и до каких лет практикуется это занятие; сколько времени отнимает оно; не приводит ли иногда увлечение им к потере состояния; не случается ли, кроме того, что порочные и низкие люди, изучив все тонкости этого искусства, игрой наживают большие богатства и держат подчас в зависимости от себя людей весьма знатных и что в то же время последние, находясь постоянно в презренной компании, отвлекаются от совершенствования своего разума и бывают вынуждены благодаря своим проигрышам изучать все искусство ловкого мошенничества и применять его на практике. He was perfectly astonished with the historical account gave him of our affairs during the last century; protesting "it was only a heap of conspiracies, rebellions, murders, massacres, revolutions, banishments, the very worst effects that avarice, faction, hypocrisy, perfidiousness, cruelty, rage, madness, hatred, envy, lust, malice, and ambition, could produce." Мой краткий исторический очерк нашей страны за последнее столетие поверг короля в крайнее изумление. Он объявил, что, по его мнению, эта история есть не что иное, как куча заговоров, смут, убийств, избиений, революций и высылок, являющихся худшим результатом жадности, партийности, лицемерия, вероломства, жестокости, бешенства, безумия, ненависти, зависти, сластолюбия, злобы и честолюбия. His majesty, in another audience, was at the pains to recapitulate the sum of all I had spoken; compared the questions he made with the answers I had given; then taking me into his hands, and stroking me gently, delivered himself in these words, which I shall never forget, nor the manner he spoke them in: В следующей аудиенции его величество взял на себя труд вкратце резюмировать все, о чем я говорил; он сравнивал свои вопросы с моими ответами; потом, взяв меня в руки и тихо лаская, обратился ко мне со следующими словами, которых я никогда не забуду, как не забуду и тона, каким они были сказаны: "My little friend Grildrig, you have made a most admirable panegyric upon your country; you have clearly proved, that ignorance, idleness, and vice, are the proper ingredients for qualifying a legislator; that laws are best explained, interpreted, and applied, by those whose interest and abilities lie in perverting, confounding, and eluding them. "Мой маленький друг Грильдриг, вы произнесли удивительнейший панегирик вашему отечеству; вы ясно доказали, что невежество, леность и порок являются подчас единственными качествами, присущими законодателю; что законы лучше всего объясняются, истолковываются и применяются на практике теми, кто более всего заинтересован и способен извращать, запутывать и обходить их. I observe among you some lines of an institution, which, in its original, might have been tolerable, but these half erased, and the rest wholly blurred and blotted by corruptions. В ваших учреждениях я усматриваю черты, которые в своей основе, может быть, и терпимы, но они наполовину истреблены, а в остальной своей части совершенно замараны и осквернены. It does not appear, from all you have said, how any one perfection is required toward the procurement of any one station among you; much less, that men are ennobled on account of their virtue; that priests are advanced for their piety or learning; soldiers, for their conduct or valour; judges, for their integrity; senators, for the love of their country; or counsellors for their wisdom. Из сказанного вами не видно, чтобы для занятия у вас высокого положения требовалось обладание какими-нибудь достоинствами; еще менее видно, чтобы люди жаловались высокими званиями на основании их добродетелей, чтобы духовенство получало повышение за свое благочестие или ученость, военные - за свою храбрость и благородное поведение, судьи - за свою неподкупность, сенаторы - за любовь к отечеству и государственные советники - за свою мудрость. As for yourself," continued the king, "who have spent the greatest part of your life in travelling, I am well disposed to hope you may hitherto have escaped many vices of your country. Что касается вас самого (продолжал король), проведшего большую часть жизни в путешествиях, то я расположен думать, что до сих пор вам удалось избегнуть многих пороков вашей страны. But by what I have gathered from your own relation, and the answers I have with much pains wrung and extorted from you, I cannot but conclude the bulk of your natives to be the most pernicious race of little odious vermin that nature ever suffered to crawl upon the surface of the earth." Но факты, отмеченные мной в вашем рассказе, а также ответы, которые мне с таким трудом удалось выжать и вытянуть из вас, не могут не привести меня к заключению, что большинство ваших соотечественников есть порода маленьких отвратительных гадов, самых зловредных из всех, какие когда-либо ползали по земной поверхности." CHAPTER VII. ГЛАВА VII The author's love of his country. Любовь автора к своему отечеству. He makes a proposal of much advantage to the king, which is rejected. Он делает весьма выгодное предложение королю, но король его отвергает. The king's great ignorance in politics. Великое невежество короля в делах политики. The learning of that country very imperfect and confined. Несовершенство и ограниченность знаний этого народа. The laws, and military affairs, and parties in the state. Его законы, военное дело и партия Nothing but an extreme love of truth could have hindered me from concealing this part of my story. Лишь моя крайняя любовь к истине помешала мне утаить эту часть моей истории. It was in vain to discover my resentments, which were always turned into ridicule; and I was forced to rest with patience, while my noble and beloved country was so injuriously treated. Напрасно было выказывать свое негодование, потому что, кроме смеха, оно ничего не могло возбудить; и мне пришлось спокойно и терпеливо выслушивать это оскорбительное третирование моего благородного и горячо любимого отечества. I am as heartily sorry as any of my readers can possibly be, that such an occasion was given: but this prince happened to be so curious and inquisitive upon every particular, that it could not consist either with gratitude or good manners, to refuse giving him what satisfaction I was able. Я искренне сожалею, что на мою долю выпала такая роль, как сожалел бы, вероятно, любой из моих читателей; но монарх этот был так любознателен и с такой жадностью стремился выведать малейшие подробности, что ни моя благодарность, ни благовоспитанность не позволяли отказать ему в посильном удовлетворении его любопытства. Yet thus much I may be allowed to say in my own vindication, that I artfully eluded many of his questions, and gave to every point a more favourable turn, by many degrees, than the strictness of truth would allow. Однако же - да будет разрешено мне заметить в мое оправдание - я очень искусно обошел многие вопросы короля и каждому пункту придал гораздо более благоприятное освещение, чем то было совместимо с требованиями строгой истины. For I have always borne that laudable partiality to my own country, which Dionysius Halicarnassensis, with so much justice, recommends to an historian: I would hide the frailties and deformities of my political mother, and place her virtues and beauties in the most advantageous light. Таким образом, в свой рассказ я всегда вносил похвальное пристрастие к своему отечеству, которое Дионисий Г аликарнасский столь справедливо рекомендует всем историкам[75]; мне хотелось скрыть слабости и уродливые явления в жизни моей родины и выставить в самом благоприятном свете ее красоту и добродетель. This was my sincere endeavour in those many discourses I had with that monarch, although it unfortunately failed of success. Таково было мое чистосердечное старание во время моих многочисленных бесед с этим могущественным монархом, к сожалению, однако, не увенчавшееся успехом. But great allowances should be given to a king, who lives wholly secluded from the rest of the world, and must therefore be altogether unacquainted with the manners and customs that most prevail in other nations: the want of which knowledge will ever produce many prejudices, and a certain narrowness of thinking, from which we, and the politer countries of Europe, are wholly exempted. Но нельзя быть слишком требовательным к королю, который совершенно отрезан от остального мира и вследствие этого находится в полном неведении нравов и обычаев других народов. Такое неведение всегда порождает известную узость мысли и множество предрассудков, которых мы, подобно другим просвещенным европейцам, совершенно чужды. And it would be hard indeed, if so remote a prince's notions of virtue and vice were to be offered as a standard for all mankind. И, разумеется, было бы нелепо предлагать в качестве образца для всего человечества понятия добродетели и порока, принадлежащие столь далекому монарху. To confirm what I have now said, and further to show the miserable effects of a confined education, I shall here insert a passage, which will hardly obtain belief. Для подтверждения сказанного, а также чтобы показать прискорбные последствия ограниченного образования, упомяну здесь о происшествии, которое покажется невероятным. In hopes to ingratiate myself further into his majesty's favour, I told him of "an invention, discovered between three and four hundred years ago, to make a certain powder, into a heap of which, the smallest spark of fire falling, would kindle the whole in a moment, although it were as big as a mountain, and make it all fly up in the air together, with a noise and agitation greater than thunder. В надежде снискать еще большее благоволение короля я рассказал ему об изобретении три или четыре столетия тому назад некоего порошка, обладающего свойством мгновенно воспламеняться в каком угодно огромном количестве от малейшей искры и разлетаться в воздухе, производя при этом шум и сотрясение, подобные грому[76]. That a proper quantity of this powder rammed into a hollow tube of brass or iron, according to its bigness, would drive a ball of iron or lead, with such violence and speed, as nothing was able to sustain its force. That the largest balls thus discharged, would not only destroy whole ranks of an army at once, but batter the strongest walls to the ground, sink down ships, with a thousand men in each, to the bottom of the sea, and when linked together by a chain, would cut through masts and rigging, divide hundreds of bodies in the middle, and lay all waste before them. That we often put this powder into large hollow balls of iron, and discharged them by an engine into some city we were besieging, which would rip up the pavements, tear the houses to pieces, burst and throw splinters on every side, dashing out the brains of all who came near. That I knew the ingredients very well, which were cheap and common; I understood the manner of compounding them, and could direct his workmen how to make those tubes, of a size proportionable to all other things in his majesty's kingdom, and the largest need not be above a hundred feet long; twenty or thirty of which tubes, charged with the proper quantity of powder and balls, would batter down the walls of the strongest town in his dominions in a few hours, or destroy the whole metropolis, if ever it should pretend to dispute his absolute commands." Я сказал, что определенное количество этого порошка, будучи забито в полую медную или жестяную трубу, выбрасывает, смотря по величине трубы, железный или свинцовый шар с такой силой и быстротой, что ничто не может устоять против его удара; что наиболее крупные из пущенных таким образом шаров не только уничтожают целые шеренги солдат, но разрушают до основания самые крепкие стены, пускают ко дну громадные корабли с тысячами людей, а скованные цепью вместе рассекают мачты и снасти, крошат на куски сотни человеческих тел и сеют кругом опустошение; что часто мы начиняем этим порошком большие полые железные шары и особыми орудиями пускаем их в осаждаемые города, где они взрывают мостовые, разносят на куски дома, зажигают их, разбрасывая во все стороны осколки, которые проламывают череп каждому, кто случится вблизи; что мне в совершенстве известны составные части этого порошка, которые стоят недорого и встречаются повсюду; что я знаю, как их нужно смешивать, и могу научить мастеров изготовлять металлические трубы, согласуя их калибр с остальными предметами в королевстве его величества, причем самые большие не будут превышать ста футов в длину, и что, наконец, двадцать или тридцать таких труб, заряженных соответствующим количеством пороха и соответствующими ядрами, в несколько часов разрушат крепостные стены самого большого города в его владениях и обратят в развалины всю столицу, если бы население ее вздумало сопротивляться его неограниченной власти. This I humbly offered to his majesty, as a small tribute of acknowledgment, in turn for so many marks that I had received, of his royal favour and protection. Я скромно предложил его величеству эту маленькую услугу в знак благодарности за многие его милости и покровительство. The king was struck with horror at the description I had given of those terrible engines, and the proposal I had made. Выслушав описание этих разрушительных орудий и мое предложение, король пришел в ужас. "He was amazed, how so impotent and grovelling an insect as I" (these were his expressions) "could entertain such inhuman ideas, and in so familiar a manner, as to appear wholly unmoved at all the scenes of blood and desolation which I had painted as the common effects of those destructive machines; whereof," he said, "some evil genius, enemy to mankind, must have been the first contriver. Он был поражен, как может такое бессильное и ничтожное насекомое, каким был я (это его собственное выражение), не только питать столь бесчеловечные мысли, но и до того свыкнуться с ними, чтобы совершенно равнодушно рисовать сцены кровопролития и опустошения как самые обыкновенные действия этих разрушительных машин, изобретателем которых, сказал он, был, должно быть, какой-то злобный гений, враг рода человеческого. As for himself, he protested, that although few things delighted him so much as new discoveries in art or in nature, yet he would rather lose half his kingdom, than be privy to such a secret; which he commanded me, as I valued any life, never to mention any more." Он заявил, что, хотя ничто не доставляет ему такого удовольствия, как открытия в области искусства и природы, тем не менее он скорее согласится потерять половину своего королевства, чем быть посвященным в тайну подобного изобретения, и советует мне, если я дорожу своей жизнью, никогда больше о нем не упоминать. A strange effect of narrow principles and views! that a prince possessed of every quality which procures veneration, love, and esteem; of strong parts, great wisdom, and profound learning, endowed with admirable talents, and almost adored by his subjects, should, from a nice, unnecessary scruple, whereof in Europe we can have no conception, let slip an opportunity put into his hands that would have made him absolute master of the lives, the liberties, and the fortunes of his people! Странное действие узких принципов и ограниченного кругозора! Этот монарх, обладающий всеми качествами, обеспечивающими любовь, почтение и уважение, одаренный большими способностями, громадным умом, глубокой ученостью и удивительным талантом управлять, почти обожаемый подданными, - вследствие чрезмерной ненужной щепетильности, совершенно непонятной нам, европейцам, упустил из рук средство, которое сделало бы его властелином жизни, свободы и имущества своего народа. Neither do I say this, with the least intention to detract from the many virtues of that excellent king, whose character, I am sensible, will, on this account, be very much lessened in the opinion of an English reader: but I take this defect among them to have risen from their ignorance, by not having hitherto reduced politics into a science, as the more acute wits of Europe have done. Говоря так, я не имею ни малейшего намерения умалить какую-нибудь из многочисленных добродетелей этого превосходного короля, хотя я отлично сознаю, что мой рассказ сильно уронит его в мнении читателя-англичанина; но я утверждаю, что подобный недостаток является следствием невежества этого народа, у которого политика до сих пор не возведена на степень науки, какою сделали ее более утонченные умы Европы. For, I remember very well, in a discourse one day with the king, when I happened to say, "there were several thousand books among us written upon the art of government," it gave him (directly contrary to my intention) a very mean opinion of our understandings. Я очень хорошо помню, как однажды в разговоре с королем мое замечание насчет того, что у нас написаны тысячи книг об искусстве управления, вызвало у него (в противоположность моим ожиданиям) самое нелестное мнение о наших умственных способностях. He professed both to abominate and despise all mystery, refinement, and intrigue, either in a prince or a minister. Он заявил, что ненавидит и презирает всякую тайну, утонченность и интригу как у государей, так и у министров. He could not tell what I meant by secrets of state, where an enemy, or some rival nation, were not in the case. Он не мог понять, что я разумею под словами "государственная тайна", если дело не касается неприятеля или враждебной нации. He confined the knowledge of governing within very narrow bounds, to common sense and reason, to justice and lenity, to the speedy determination of civil and criminal causes; with some other obvious topics, which are not worth considering. Все искусство управления он ограничивает самыми тесными рамками и требует для него только здравого смысла, разумности, справедливости, кротости, быстрого решения уголовных и гражданских дел и еще нескольких очевидных для каждого качеств, которые не стоят того, чтобы на них останавливаться. And he gave it for his opinion, "that whoever could make two ears of corn, or two blades of grass, to grow upon a spot of ground where only one grew before, would deserve better of mankind, and do more essential service to his country, than the whole race of politicians put together." По его мнению, всякий, кто вместо одного колоса или одного стебля травы сумеет вырастить на том же поле два, окажет человечеству и своей родине большую услугу, чем все политики, взятые вместе. The learning of this people is very defective, consisting only in morality, history, poetry, and mathematics, wherein they must be allowed to excel. Знания этого народа очень недостаточны; они ограничиваются моралью, историей, поэзией и математикой, но в этих областях, нужно отдать справедливость, ими достигнуто большое совершенство. But the last of these is wholly applied to what may be useful in life, to the improvement of agriculture, and all mechanical arts; so that among us, it would be little esteemed. Что касается математики, то она имеет здесь чисто прикладной характер и направлена на улучшение земледелия и разных отраслей техники, так что у нас она получила бы невысокую оценку[77]. And as to ideas, entities, abstractions, and transcendentals, I could never drive the least conception into their heads. А относительно идей, сущностей, абстракций и трансценденталий мне так и не удалось внедрить в их головы ни малейшего представления. No law in that country must exceed in words the number of letters in their alphabet, which consists only of two and twenty. But indeed few of them extend even to that length. В этой стране не дозволяется формулировать ни один закон при помощи числа слов, превышающего число букв алфавита, а в нем их насчитывают всего двадцать две; но лишь очень немногие законы достигают даже этой длины. They are expressed in the most plain and simple terms, wherein those people are not mercurial enough to discover above one interpretation: and to write a comment upon any law, is a capital crime. Все они выражены в самых ясных и простых терминах, и эти люди не отличаются такой изворотливостью ума, чтобы открывать в законе несколько смыслов; писать комментарий к какому-либо закону считается большим преступлением. As to the decision of civil causes, or proceedings against criminals, their precedents are so few, that they have little reason to boast of any extraordinary skill in either. Что касается гражданского и уголовного судопроизводства, то прецедентов в этих областях у них так мало, что они не могут похвастаться особенным искусством по этой части[78]. They have had the art of printing, as well as the Chinese, time out of mind: but their libraries are not very large; for that of the king, which is reckoned the largest, does not amount to above a thousand volumes, placed in a gallery of twelve hundred feet long, whence I had liberty to borrow what books I pleased. Искусство книгопечатания у них, как и у китайцев, существует с незапамятных времен. Но библиотеки их не очень велики. Так, например, королевская, считающаяся самой значительной, заключает в себе не более тысячи томов, помещенных в галерее длиною в сто двадцать футов, откуда мне было дозволено брать любую книгу. The queen's joiner had contrived in one of Glumdalclitch's rooms, a kind of wooden machine five-and-twenty feet high, formed like a standing ladder; the steps were each fifty feet long. Столяр королевы смастерил в одной из комнат Глюмдальклич деревянный станок, вышиною в двадцать пять футов, по форме похожий на стоячую лестницу, каждая ступенька которой имела пятьдесят футов длины. It was indeed a moveable pair of stairs, the lowest end placed at ten feet distance from the wall of the chamber. Он составлял передвижной ряд ярусов, и нижний конец помещался на расстоянии десяти футов от стены комнаты. The book I had a mind to read, was put up leaning against the wall: I first mounted to the upper step of the ladder, and turning my face towards the book, began at the top of the page, and so walking to the right and left about eight or ten paces, according to the length of the lines, till I had gotten a little below the level of mine eyes, and then descending gradually till I came to the bottom: after which I mounted again, and began the other page in the same manner, and so turned over the leaf, which I could easily do with both my hands, for it was as thick and stiff as a pasteboard, and in the largest folios not above eighteen or twenty feet long. Книга, которую я желал читать, приставлялась к стене; я взбирался на самую верхнюю ступень лестницы и, повернув лицо к книге, начинал чтение с верху страницы, передвигаясь вдоль нее слева направо на расстояние восьми или десяти шагов, смотря по длине строки; до тех пор, пока строки не опускались ниже уровня моих глаз; тогда я спускался на следующую ступеньку, пока постепенно не доходил до конца страницы, после чего поднимался снова и прочитывал таким же образом другую страницу; листы книги я переворачивал обеими руками, что было нетрудно делать, так как каждый из них по толщине и плотности не превосходил нашего картона, и в книге самого большого формата имел длину всего от восемнадцати до двадцати футов. Their style is clear, masculine, and smooth, but not florid; for they avoid nothing more than multiplying unnecessary words, or using various expressions. Их слог отличается ясностью, мужественностью и гладкостью, без малейшей цветистости, ибо более всего они стараются избегать нагромождения ненужных слов и разнообразия выражений[79]. I have perused many of their books, especially those in history and morality. Я прочитал много их книг, особенно исторического и нравственного содержания. Among the rest, I was much diverted with a little old treatise, which always lay in Glumdalclitch's bed chamber, and belonged to her governess, a grave elderly gentlewoman, who dealt in writings of morality and devotion. Между прочим, мне доставил большое удовольствие маленький старинный трактат, который всегда лежал в спальне Глюмдальклич и принадлежал ее гувернантке, почтенной пожилой даме, много читавшей на моральные и религиозные темы. The book treats of the weakness of human kind, and is in little esteem, except among the women and the vulgar. Книга повествует о слабости человеческого рода и не пользуется большим уважением, исключая женщин и простого народа. However, I was curious to see what an author of that country could say upon such a subject. Однако мне было любопытно узнать, что мог сказать местный писатель на подобную тему. This writer went through all the usual topics of European moralists, showing "how diminutive, contemptible, and helpless an animal was man in his own nature; how unable to defend himself from inclemencies of the air, or the fury of wild beasts: how much he was excelled by one creature in strength, by another in speed, by a third in foresight, by a fourth in industry." Он повторяет обычные рассуждения европейских моралистов, показывая, каким слабым презренным и беспомощным животным является по своей природе человек; как он не способен защищаться от климатических условий и ярости диких животных; как эти животные превосходят его - одни своей силой, другие быстротой, третьи предусмотрительностью, четвертые трудолюбием. He added, "that nature was degenerated in these latter declining ages of the world, and could now produce only small abortive births, in comparison of those in ancient times." Он доказывает, что в последние упадочные столетия природа вырождается и может производить только каких-то недоносков сравнительно с людьми, которые жили в древние времена[80]. He said "it was very reasonable to think, not only that the species of men were originally much larger, but also that there must have been giants in former ages; which, as it is asserted by history and tradition, so it has been confirmed by huge bones and skulls, casually dug up in several parts of the kingdom, far exceeding the common dwindled race of men in our days." По его мнению, есть большое основание думать, что не только человеческая порода была первоначально крупнее, но что в прежние времена существовали также великаны, о чем свидетельствуют история и предания и что подтверждается огромными костями и черепами, случайно откапываемыми в различных частях королевства, по своим размерам значительно превосходящими нынешних измельчавших людей. He argued, "that the very laws of nature absolutely required we should have been made, in the beginning of a size more large and robust; not so liable to destruction from every little accident, of a tile falling from a house, or a stone cast from the hand of a boy, or being drowned in a little brook." Он утверждает, что сами законы природы необходимо требуют, чтобы вначале мы были крупнее ростом и сильнее, менее подвержены гибели от незначительной случайности -упавшей с крыши черепицы, камня, брошенного рукой мальчика, ручейка, в котором мы тонем. From this way of reasoning, the author drew several moral applications, useful in the conduct of life, but needless here to repeat. Из этих рассуждений автор извлекает несколько нравственных правил, полезных для повседневной жизни, которые незачем здесь повторять. For my own part, I could not avoid reflecting how universally this talent was spread, of drawing lectures in morality, or indeed rather matter of discontent and repining, from the quarrels we raise with nature. Прочитав эту книгу, я невольно задумался над вопросом, почему у людей так распространена страсть произносить поучения на нравственные темы, а также досадовать и сетовать на свои слабости, обнаруживающиеся при борьбе со стихиями. And I believe, upon a strict inquiry, those quarrels might be shown as ill-grounded among us as they are among that people. Мне кажется, тщательное исследование вопроса может доказать всю необоснованность подобных жалоб как у нас, так и у этого народа. As to their military affairs, they boast that the king's army consists of a hundred and seventy-six thousand foot, and thirty-two thousand horse: if that may be called an army, which is made up of tradesmen in the several cities, and farmers in the country, whose commanders are only the nobility and gentry, without pay or reward. Что касается военного дела, то туземцы гордятся численностью королевской армии, которая состоит из ста семидесяти шести тысяч пехоты и тридцати двух тысяч кавалерии, если можно назвать армией корпус, составленный в городах из купцов, а в деревнях из фермеров, под командой больших вельмож или мелкого дворянства, не получающих ни жалованья, ни другого вознаграждения. They are indeed perfect enough in their exercises, and under very good discipline, wherein I saw no great merit; for how should it be otherwise, where every farmer is under the command of his own landlord, and every citizen under that of the principal men in his own city, chosen after the manner of Venice, by ballot? Но армия эта достаточно хорошо делает свои упражнения и отличается прекрасной дисциплиной, что, впрочем, не удивительно, ибо как может быть иначе там, где каждый фермер находится под командой своего помещика, а каждый горожанин под командой первых людей в городе, и где эти начальники избираются баллотировкой, как в Венеции. I have often seen the militia of Lorbrulgrud drawn out to exercise, in a great field near the city of twenty miles square. Мне часто приходилось видеть военные упражнения столичного ополчения на большом поле в двадцать квадратных миль, недалеко от города. They were in all not above twenty-five thousand foot, and six thousand horse; but it was impossible for me to compute their number, considering the space of ground they took up. Хотя в сборе было не более двадцати пяти тысяч пехоты и шести тысяч кавалерии, но я ни за что не мог бы сосчитать их - такое громадное пространство занимала армия. A cavalier, mounted on a large steed, might be about ninety feet high. Каждый кавалерист, сидя на лошади, представлял собой колонну вышиною около ста футов. I have seen this whole body of horse, upon a word of command, draw their swords at once, and brandish them in the air. Я видел, как весь этот кавалерийский корпус по команде разом обнажал сабли и размахивал ими в воздухе. Imagination can figure nothing so grand, so surprising, and so astonishing! it looked as if ten thousand flashes of lightning were darting at the same time from every quarter of the sky. Никакое воображение не может придумать ничего более грандиозного и поразительного! Казалось, будто десять тысяч молний разом вспыхивали со всех сторон небесного свода. I was curious to know how this prince, to whose dominions there is no access from any other country, came to think of armies, or to teach his people the practice of military discipline. Мне было любопытно узнать, каким образом этот государь, владения которого нигде не граничат с другим государством, пришел к мысли организовать армию и обучить свой народ военной дисциплине. But I was soon informed, both by conversation and reading their histories; for, in the course of many ages, they have been troubled with the same disease to which the whole race of mankind is subject; the nobility often contending for power, the people for liberty, and the king for absolute dominion. Вот что я узнал по этому поводу как из рассказов, так и из чтения исторических сочинений. В течение нескольких столетий эта страна страдала той же болезнью, которой подвержены многие другие государства: дворянство часто боролось за власть, народ - за свободу, а король - за абсолютное господство. All which, however happily tempered by the laws of that kingdom, have been sometimes violated by each of the three parties, and have more than once occasioned civil wars; the last whereof was happily put an end to by this prince's grand-father, in a general composition; and the militia, then settled with common consent, has been ever since kept in the strictest duty. Силы эти, хотя и счастливо умеряемые законами королевства, по временам выходили из равновесия и не раз затевали гражданскую войну. Последняя из таких войн благополучно окончилась при деде ныне царствующего монарха и привела все партии к соглашению и взаимным уступкам. Тогда с общего согласия было сформировано ополчение, которое всегда стоит на страже порядка. CHAPTER VIII. ГЛАВА VIII The king and queen make a progress to the frontiers. Король и королева предпринимают путешествие к границам государства. The author attends them. Автор сопровождает их. The manner in which he leaves the country very particularly related. Подробный рассказ о том, каким образом автор оставляет страну. He returns to England. Он возвращается в Англию I had always a strong impulse that I should some time recover my liberty, though it was impossible to conjecture by what means, or to form any project with the least hope of succeeding. У меня всегда было предчувствие, что рано или поздно я возвращу себе свободу, хотя я не мог ни предугадать, каким способом, ни придумать никакого проекта, который имел бы малейшие шансы на успех. The ship in which I sailed, was the first ever known to be driven within sight of that coast, and the king had given strict orders, that if at any time another appeared, it should be taken ashore, and with all its crew and passengers brought in a tumbril to Lorbrulgrud. Корабль, на котором я прибыл сюда, был первый, показавшийся у этих берегов, и король отдал строжайшее повеление, на случай, если появится другой такой же корабль, притащить его к берегу и доставить со всем экипажем на телеге в Лорбрульгруд. He was strongly bent to get me a woman of my own size, by whom I might propagate the breed: but I think I should rather have died than undergone the disgrace of leaving a posterity to be kept in cages, like tame canary-birds, and perhaps, in time, sold about the kingdom, to persons of quality, for curiosities. Король имел сильное желание достать мне женщину моего роста, от которой у меня могли бы быть дети. Однако, мне кажется, я скорее согласился бы умереть, чем принять на себя позор оставить потомство, которое содержалось бы в клетках, как прирученные канарейки, и со временем, может быть, продавалось бы как диковинка для развлечения знатных лиц. I was indeed treated with much kindness: I was the favourite of a great king and queen, and the delight of the whole court; but it was upon such a foot as ill became the dignity of humankind. Правда, обращались со мной очень ласково: я был любимцем могущественного короля и королевы, предметом внимания всего двора, но в этом обращении было нечто оскорбительное для моего человеческого достоинства. I could never forget those domestic pledges I had left behind me. Я никогда не мог забыть оставленную на родине семью. I wanted to be among people, with whom I could converse upon even terms, and walk about the streets and fields without being afraid of being trod to death like a frog or a young puppy. Я чувствовал потребность находиться среди людей, с которыми мог бы общаться как равный с равными и ходить по улицам и полям, не опасаясь быть растоптанным, подобно лягушке или щенку. But my deliverance came sooner than I expected, and in a manner not very common; the whole story and circumstances of which I shall faithfully relate. Однако мое освобождение произошло раньше, чем я ожидал, и не совсем обыкновенным образом. Я добросовестно расскажу все обстоятельства этого удивительного происшествия. I had now been two years in this country; and about the beginning of the third, Glumdalclitch and I attended the king and queen, in a progress to the south coast of the kingdom. Уже два года я находился в этой стране. В начале третьего мы с Глюмдальклич сопровождали короля и королеву в их путешествии к южному побережью королевства. I was carried, as usual, in my travelling-box, which as I have already described, was a very convenient closet, of twelve feet wide. Меня, по обыкновению, возили в дорожном ящике, который, как я уже описывал, был очень удобной комнатой шириною в двенадцать футов. And I had ordered a hammock to be fixed, by silken ropes from the four corners at the top, to break the jolts, when a servant carried me before him on horseback, as I sometimes desired; and would often sleep in my hammock, while we were upon the road. В этой комнате, при помощи шелковых веревок, я велел прикрепить к четырем углам потолка гамак, который ослаблял силу толчков, когда слуга, верхом на лошади, держал меня перед собой, согласно изъявленному мной иногда желанию. Часто в дороге я засыпал в этом гамаке. On the roof of my closet, not directly over the middle of the hammock, I ordered the joiner to cut out a hole of a foot square, to give me air in hot weather, as I slept; which hole I shut at pleasure with a board that drew backward and forward through a groove. В крыше моего ящика, прямо над гамаком, было устроено столяром, по моей просьбе, отверстие величиною в квадратный фут для доступа свежего воздуха в жаркую погоду во время моего сна; я мог по желанию открывать и закрывать это отверстие при помощи доски, двигавшейся в желобках. When we came to our journey's end, the king thought proper to pass a few days at a palace he has near Flanflasnic, a city within eighteen English miles of the seaside. Когда мы достигли цели нашего путешествия, король решил провести несколько дней во дворце близ Фленфласника, города, расположенного в восемнадцати английских милях от морского берега. Glumdalclitch and I were much fatigued: I had gotten a small cold, but the poor girl was so ill as to be confined to her chamber. Глюмдальклич и я были сильно утомлены; я схватил небольшой насморк, а бедная девочка так сильно заболела, что вынуждена была оставаться в своей комнате. I longed to see the ocean, which must be the only scene of my escape, if ever it should happen. Мне очень хотелось видеть океан -единственное место, которое могло служить театром моего бегства, если бы ему суждено было когда-нибудь осуществиться. I pretended to be worse than I really was, and desired leave to take the fresh air of the sea, with a page, whom I was very fond of, and who had sometimes been trusted with me. Я притворился более больным, чем был на самом деле, и просил отпустить меня подышать свежим морским воздухом с пажом, которого очень любил и которому меня доверяли уже несколько раз. I shall never forget with what unwillingness Glumdalclitch consented, nor the strict charge she gave the page to be careful of me, bursting at the same time into a flood of tears, as if she had some forboding of what was to happen. Никогда не забуду, с какой неохотой Глюмдальклич согласилась на эту прогулку и сколько наставлений дала она пажу заботливо беречь меня; она была вся в слезах, как будто предчувствуя, что должно было произойти. The boy took me out in my box, about half an hours walk from the palace, towards the rocks on the sea-shore. Мальчик нес меня в ящике около получаса по направлению к скалистому морскому берегу. I ordered him to set me down, and lifting up one of my sashes, cast many a wistful melancholy look towards the sea. Здесь я велел ему поставить ящик и, открыв одно из окон, начал с тоской смотреть на воды океана. I found myself not very well, and told the page that I had a mind to take a nap in my hammock, which I hoped would do me good. Я чувствовал себя нехорошо и сказал пажу, что хочу вздремнуть в гамаке, надеясь, что сон принесет мне облегчение. I got in, and the boy shut the window close down, to keep out the cold. Я лег, и паж плотно закрыл окно, чтобы мне не надуло. I soon fell asleep, and all I can conjecture is, while I slept, the page, thinking no danger could happen, went among the rocks to look for birds' eggs, having before observed him from my window searching about, and picking up one or two in the clefts. Я скоро заснул, и все мои предположения сводятся к тому, что паж, думая, что во время сна со мной не может случиться ничего опасного, направился к скалам искать птичьи гнезда; ибо и раньше мне случалось наблюдать из моего окна, как он находил эти гнезда в расщелинах скал и доставал оттуда яйца. Be that as it will, I found myself suddenly awaked with a violent pull upon the ring, which was fastened at the top of my box for the conveniency of carriage. Как бы то ни было, но я внезапно проснулся от резкого толчка, точно кто-то с силой дернул за кольцо, прикрепленное к крышке моего ящика, чтобы удобнее было носить его. I felt my box raised very high in the air, and then borne forward with prodigious speed. Я чувствовал, как мой ящик поднялся высоко в воздух и затем понесся со страшной скоростью. The first jolt had like to have shaken me out of my hammock, but afterward the motion was easy enough. Первый толчок едва не выбросил меня из гамака, но потом движение стало более плавным. I called out several times, as loud as I could raise my voice, but all to no purpose. Я не сколько раз принимался кричать во всю глотку, но без всякой пользы. I looked towards my windows, and could see nothing but the clouds and sky. Я смотрел в окна и видел только облака и небо. I heard a noise just over my head, like the clapping of wings, and then began to perceive the woful condition I was in; that some eagle had got the ring of my box in his beak, with an intent to let it fall on a rock, like a tortoise in a shell, and then pick out my body, and devour it: for the sagacity and smell of this bird enables him to discover his quarry at a great distance, though better concealed than I could be within a two-inch board. Над головой я слышал шум, похожий на всплески крыльев, и мало-помалу начал сознавать опасность моего положения: должно быть, орел, захватив клювом кольцо моего ящика, понес его с намерением бросить о скалу, как черепаху в панцире, и затем извлечь из-под обломков мое тело и пожрать его: смышленость и чутье этой птицы дают ей возможность выследить добычу на большом расстоянии, хотя бы она была скрыта лучше, чем я, огражденный досками толщиною в два дюйма. In a little time, I observed the noise and flutter of wings to increase very fast, and my box was tossed up and down, like a sign in a windy day. Спустя некоторое время я заметил, что шум усилился, а взмахи крыльев участились, и что мой ящик закачался из стороны в сторону, как вывеска на столбе в ветреный день. I heard several bangs or buffets, as I thought given to the eagle (for such I am certain it must have been that held the ring of my box in his beak), and then, all on a sudden, felt myself falling perpendicularly down, for above a minute, but with such incredible swiftness, that I almost lost my breath. Я услышал несколько ударов или тумаков, нанесенных, по моему предположению, орлу (ибо я был уверен, что именно орел держал в клюве кольцо моего ящика); затем вдруг я почувствовал, что падаю отвесно вниз около минуты, но с такой невероятной скоростью, что у меня захватило дух. My fall was stopped by a terrible squash, that sounded louder to my ears than the cataract of Niagara; after which, I was quite in the dark for another minute, and then my box began to rise so high, that I could see light from the tops of the windows. Мое падение было остановлено страшным всплеском, который отдался в моих ушах сильнее, чем шум Ниагарского водопада. После этого я в продолжение минуты был во мраке, затем мой ящик начал подниматься, и в верхнюю часть окон я увидел свет. I now perceived I was fallen into the sea. Тогда я понял, что упал в море. My box, by the weight of my body, the goods that were in, and the broad plates of iron fixed for strength at the four corners of the top and bottom, floated about five feet deep in water. Благодаря тяжести моего тела, а также различным вещам и железным пластинам, которыми ящик был скреплен для прочности по всем четырем углам сверху и снизу, он погрузился в воду на пять футов. I did then, and do now suppose, that the eagle which flew away with my box was pursued by two or three others, and forced to let me drop, while he defended himself against the rest, who hoped to share in the prey. Я предполагал и предполагаю теперь, что на орла, летевшего с ящиком, напали два или три соперника, надеясь поделиться добычей, и что во время битвы орел выпустил меня из клюва. The plates of iron fastened at the bottom of the box (for those were the strongest) preserved the balance while it fell, and hindered it from being broken on the surface of the water. Железные пластины, укрепленные на дне ящика (самые тяжелые из всех), помогли ему сохранить во время падения равновесие и не дали разбиться о поверхность воды. Every joint of it was well grooved; and the door did not move on hinges, but up and down like a sash, which kept my closet so tight that very little water came in. Все скрепы были тесно пригнаны; двери отворялись не на петлях, а поднимались и опускались, как подъемные окна. Словом, моя комната была закрыта так плотно, что воды туда проникло очень немного. I got with much difficulty out of my hammock, having first ventured to draw back the slip-board on the roof already mentioned, contrived on purpose to let in air, for want of which I found myself almost stifled. С трудом выйдя из гамака, я отважился отодвинуть в крышке упомянутую выше доску, чтобы впустить свежего воздуху, от недостатка которого я почти задыхался. How often did I then wish myself with my dear Glumdalclitch, from whom one single hour had so far divided me! Как часто возникало у меня тогда желание быть с моей милой Глюмдальклич, от которой один только час так отдалил меня! And I may say with truth, that in the midst of my own misfortunes I could not forbear lamenting my poor nurse, the grief she would suffer for my loss, the displeasure of the queen, and the ruin of her fortune. По совести говорю, что среди собственных несчастий я не мог удержаться от слез при мысли о моей бедной нянюшке, о горе, которое причинит ей эта потеря, о неудовольствии королевы и о крушении ее надежд. Perhaps many travellers have not been under greater difficulties and distress than I was at this juncture, expecting every moment to see my box dashed to pieces, or at least overset by the first violent blast, or rising wave. Вряд ли многим путешественникам выпадало на долю такое трудное и отчаянное положение, в каком находился я в это время, ежеминутно ожидая, что мой ящик разобьется или, в лучшем случае, будет опрокинут первым же порывом ветра и первой же волной. A breach in one single pane of glass would have been immediate death: nor could any thing have preserved the windows, but the strong lattice wires placed on the outside, against accidents in travelling. Стоило только разбиться хотя бы одному оконному стеклу, и мне грозила бы неминуемая смерть; между тем эти стекла были защищены только железными решетками, поставленными снаружи в ограждение от дорожных случайностей. I saw the water ooze in at several crannies, although the leaks were not considerable, and I endeavoured to stop them as well as I could. Заметив, что вода начинает просачиваться сквозь щели, хотя они были незначительны, я как мог законопатил их. I was not able to lift up the roof of my closet, which otherwise I certainly should have done, and sat on the top of it; where I might at least preserve myself some hours longer, than by being shut up (as I may call it) in the hold. Я был не в силах поднять крышу моего ящика, что непременно сделал бы и взобрался бы наверх; там я мог, по крайней мере, протянуть несколько часов дольше, чем сидя взаперти в этом, если можно так сказать, трюме. Or if I escaped these dangers for a day or two, what could I expect but a miserable death of cold and hunger? Но если бы даже мне удалось избежать опасности в продолжение одного или двух дней, то затем чего я мог ожидать, кроме смерти от голода и холода? I was four hours under these circumstances, expecting, and indeed wishing, every moment to be my last. В таком состоянии я пробыл около четырех часов, каждую минуту ожидая и даже желая гибели. I have already told the reader that there were two strong staples fixed upon that side of my box which had no window, and into which the servant, who used to carry me on horseback, would put a leathern belt, and buckle it about his waist. Я уже говорил читателю, что к глухой стороне моего ящика были прикреплены две прочные скобы, в которые слуга, возивший меня на лошади, продевал кожаный ремень и пристегивал его к своему поясу. Being in this disconsolate state, I heard, or at least thought I heard, some kind of grating noise on that side of my box where the staples were fixed; and soon after I began to fancy that the box was pulled or towed along the sea; for I now and then felt a sort of tugging, which made the waves rise near the tops of my windows, leaving me almost in the dark. Находясь в этом неутешительном положении, я вдруг услышал, или мне только почудилось, что по этой стороне ящика что-то царапается; скоро после этого мне показалось, что ящик тащат или буксируют по морю, так как по временам я чувствовал как бы дерганье, от которого волны подымались до самых верхушек моих окон, погружая меня в темноту. This gave me some faint hopes of relief, although I was not able to imagine how it could be brought about. Это поселило во мне слабую надежду на освобождение, хотя я не мог понять, откуда могла прийти помощь. I ventured to unscrew one of my chairs, which were always fastened to the floor; and having made a hard shift to screw it down again, directly under the slipping-board that I had lately opened, I mounted on the chair, and putting my mouth as near as I could to the hole, I called for help in a loud voice, and in all the languages I understood. Я решился отвинтить один из моих стульев, прикрепленных к полу, и с большими усилиями снова привинтил его под подвижной доской, которую незадолго перед тем отодвинул. Взобравшись на этот стул и приблизив, насколько возможно, свой рот к отверстию, я стал громко звать на помощь на всех известных мне языках. I then fastened my handkerchief to a stick I usually carried, and thrusting it up the hole, waved it several times in the air, that if any boat or ship were near, the seamen might conjecture some unhappy mortal to be shut up in the box. Потом я привязал платок к палке, которая всегда была со мной, и, просунув ее в отверстие, стал махать платком с целью привлечь внимание лодки или корабля, если бы таковые находились поблизости, и дать знать матросам, что в ящике заключен несчастный смертный. I found no effect from all I could do, but plainly perceived my closet to be moved along; and in the space of an hour, or better, that side of the box where the staples were, and had no windows, struck against something that was hard. Но все это, казалось, не приводило ни к каким результатам; однако же я ясно ощущал, что моя комната все подвигается вперед. Спустя час или более сторона ящика, где находились скобы, толкнулась о что-то твердое. I apprehended it to be a rock, and found myself tossed more than ever. Я испугался, не скала ли это, и почувствовал, что ящик качается больше, чем прежде. I plainly heard a noise upon the cover of my closet, like that of a cable, and the grating of it as it passed through the ring. Я ясно расслышал на крыше моей комнаты шум, словно был брошен канат, затем он заскрипел, как если бы его продевали в кольцо. I then found myself hoisted up, by degrees, at least three feet higher than I was before. После этого я почувствовал, что в несколько приемов меня подняли фута на три выше, чем я был прежде. Whereupon I again thrust up my stick and handkerchief, calling for help till I was almost hoarse. Я снова выставил палку с платком и начал призывать на помощь, пока не охрип. In return to which, I heard a great shout repeated three times, giving me such transports of joy as are not to be conceived but by those who feel them. В ответ я услышал громкие восклицания, повторившиеся три раза, которые привели меня в неописуемый восторг, понятный только тому, кто сам испытал его. I now heard a trampling over my head, and somebody calling through the hole with a loud voice, in the English tongue, Затем я услышал топот ног над моей головой, и кто-то громко закричал мне в отверстие по-английски: "If there be any body below, let them speak." "Если есть кто-нибудь там внизу, пусть говорит". I answered, "I was an Englishman, drawn by ill fortune into the greatest calamity that ever any creature underwent, and begged, by all that was moving, to be delivered out of the dungeon I was in." Я отвечал, что я англичанин, вовлеченный злою судьбою в величайшие бедствия, какие постигали когда-нибудь разумное существо, и заклинал всем, что может тронуть сердце, освободить меня из моей темницы. The voice replied, "I was safe, for my box was fastened to their ship; and the carpenter should immediately come and saw a hole in the cover, large enough to pull me out." На это голос сказал, что я в безопасности, так как мой ящик привязан к кораблю и немедленно явится плотник, который пропилит в крыше отверстие, достаточно широкое, чтобы вытащить меня. I answered, "that was needless, and would take up too much time; for there was no more to be done, but let one of the crew put his finger into the ring, and take the box out of the sea into the ship, and so into the captain's cabin." Я отвечал, что в этом нет надобности и даром будет потрачено много времени; гораздо проще кому-нибудь из экипажа просунуть палец в кольцо ящика, вынуть его из воды и поставить в каюте капитана. Some of them, upon hearing me talk so wildly, thought I was mad: others laughed; for indeed it never came into my head, that I was now got among people of my own stature and strength. Услыхав мои нелепые слова, некоторые матросы подумали, что имеют дело с сумасшедшим, другие смеялись. И в самом деле, я совершенно упустил из виду, что нахожусь теперь среди людей одинакового со мной роста и силы. The carpenter came, and in a few minutes sawed a passage about four feet square, then let down a small ladder, upon which I mounted, and thence was taken into the ship in a very weak condition. Явился плотник и в несколько минут пропилил дыру в четыре квадратных фута, затем спустил небольшую лестницу, по которой я вышел наверх, после чего был взят на корабль в состоянии крайней слабости. The sailors were all in amazement, and asked me a thousand questions, which I had no inclination to answer. Изумленные матросы задавали мне тысячи вопросов, на которые я не имел расположения отвечать. I was equally confounded at the sight of so many pigmies, for such I took them to be, after having so long accustomed mine eyes to the monstrous objects I had left. В свою очередь, и я был приведен в замешательство при виде стольких пигмеев, потому что такими казались эти люди моим глазам, привыкшим долгое время смотреть только на предметы чудовищной величины. But the captain, Mr. Thomas Wilcocks, an honest worthy Shropshire man, observing I was ready to faint, took me into his cabin, gave me a cordial to comfort me, and made me turn in upon his own bed, advising me to take a little rest, of which I had great need. Но капитан, мистер Томас Вилькокс, достойный и почтенный шропширец, заметив, что я готов упасть в обморок, отвел меня в свою каюту, дал укрепляющего лекарства и уложил в свою постель, советуя мне немного отдохнуть, что действительно было мне крайне необходимо. Before I went to sleep, I gave him to understand that I had some valuable furniture in my box, too good to be lost: a fine hammock, a handsome field-bed, two chairs, a table, and a cabinet; that my closet was hung on all sides, or rather quilted, with silk and cotton; that if he would let one of the crew bring my closet into his cabin, I would open it there before him, and show him my goods. Прежде чем заснуть, я сообщил капитану, что в моем ящике находится ценная мебель, которую было бы жаль потерять; что там есть прекрасный гамак, походная постель, два стула, стол и комод, что комната вся увешана или, лучше сказать, обита шелком и бумажными тканями и что если капитан прикажет кому-нибудь из матросов принести в каюту ящик, то я открою его и покажу ему все мои богатства. The captain, hearing me utter these absurdities, concluded I was raving; however (I suppose to pacify me) he promised to give order as I desired, and going upon deck, sent some of his men down into my closet, whence (as I afterwards found) they drew up all my goods, and stripped off the quilting; but the chairs, cabinet, and bedstead, being screwed to the floor, were much damaged by the ignorance of the seamen, who tore them up by force. Услышав этот вздор, капитан подумал, что я в бреду, однако (я полагаю, чтобы успокоить меня) обещал распорядиться исполнить мое желание. Затем он вышел на палубу и велел нескольким матросам спуститься в мой ящик, откуда они вытащили (как я узнал потом) все мои вещи и содрали обивку, причем стулья, комод и постель, привинченные к полу, были сильно испорчены, так как матросы по неведению стали их вырывать. Then they knocked off some of the boards for the use of the ship, and when they had got all they had a mind for, let the hull drop into the sea, which by reason of many breaches made in the bottom and sides, sunk to rights. Они сняли некоторые доски для корабельных нужд и, взяв все, что обратило на себя их внимание, бросили остов ящика в море; получив теперь много повреждений в полу и стенках, он быстро наполнился водой и пошел ко дну. And, indeed, I was glad not to have been a spectator of the havoc they made, because I am confident it would have sensibly touched me, by bringing former passages into my mind, which I would rather have forgot. Я был очень доволен, что мне не пришлось присутствовать при этом разрушении, так как уверен, что оно бы очень расстроило меня, приведя мне на память пережитое, которое я предпочел бы забыть. I slept some hours, but perpetually disturbed with dreams of the place I had left, and the dangers I had escaped. Я проспал несколько часов, но неспокойно, так как мне все время снились только что покинутые мной места и опасности, которых мне удалось избежать. However, upon waking, I found myself much recovered. Все же, проснувшись, я почувствовал, что силы мои восстановились. It was now about eight o'clock at night, and the captain ordered supper immediately, thinking I had already fasted too long. Было около восьми часов вечера, и капитан, полагавший, что я долго уже голодаю, приказал немедленно подать ужин. He entertained me with great kindness, observing me not to look wildly, or talk inconsistently: and, when we were left alone, desired I would give him a relation of my travels, and by what accident I came to be set adrift, in that monstrous wooden chest. Он гостеприимно угощал меня, заметив, что взгляд мой не безумен и речь не бессвязна. Когда мы остались одни, он попросил меня рассказать о моих приключениях и сообщить, какие обстоятельства бросили меня в этом чудовищном деревянном сундуке на волю ветра и волн. He said "that about twelve o'clock at noon, as he was looking through his glass, he spied it at a distance, and thought it was a sail, which he had a mind to make, being not much out of his course, in hopes of buying some biscuit, his own beginning to fall short. Он сказал, что около полудня заметил его в зрительную трубу и сначала принял его за парус. Так как курс капитана лежал недалеко, то он решил к нему направиться в надежде купить немного сухарей, в которых у него чувствовался недостаток. That upon coming nearer, and finding his error, he sent out his long-boat to discover what it was; that his men came back in a fright, swearing they had seen a swimming house. Подойдя ближе и убедившись в своей ошибке, он послал шлюпку узнать, в чем дело. Матросы в испуге воротились назад, клятвенно уверяя, что видели плавучий дом. That he laughed at their folly, and went himself in the boat, ordering his men to take a strong cable along with them. Посмеявшись над их глупостью, капитан сам спустился в шлюпку, приказав матросам взять с собою два прочных каната. That the weather being calm, he rowed round me several times, observed my windows and wire lattices that defended them. Так как море было спокойно, то он несколько раз объехал вокруг ящика и заметил в нем окна с железными решетками. That he discovered two staples upon one side, which was all of boards, without any passage for light. Затем он обнаружил две скобы на одной стороне, которая была вся дощатая, без отверстий для пропуска света. He then commanded his men to row up to that side, and fastening a cable to one of the staples, ordered them to tow my chest, as they called it, toward the ship. Капитан приказал подплыть к этой стороне и, привязав канат к одной скобе, велел матросам тащить мой сундук (как он его называл) на буксире к кораблю. When it was there, he gave directions to fasten another cable to the ring fixed in the cover, and to raise up my chest with pulleys, which all the sailors were not able to do above two or three feet." Когда его притащили, капитан приказал привязать другой канат к кольцу, прикрепленному на крыше, и на блоках поднять ящик; но, несмотря на участие всей команды, меня удалось поднять только на два или на три фута. He said, "they saw my stick and handkerchief thrust out of the hole, and concluded that some unhappy man must be shut up in the cavity." Капитан сказал, что они видели мою палку с платком, просунутую в дыру, и решили, что в ящике заключены какие-то несчастные. I asked, "whether he or the crew had seen any prodigious birds in the air, about the time he first discovered me." Я спросил капитана, не видел ли он или кто-нибудь из экипажа на небе громадных птиц, перед тем как меня заметили с корабля. To which he answered, "that discoursing this matter with the sailors while I was asleep, one of them said, he had observed three eagles flying towards the north, but remarked nothing of their being larger than the usual size:" which I suppose must be imputed to the great height they were at; and he could not guess the reason of my question. На это он ответил, что когда он обсуждал событие с матросами во время моего сна, то один из матросов сообщил, что видел трех орлов, летевших по направлению к северу, но они не показались ему больше обыкновенных; последнее обстоятельство, я полагаю, объясняется большой высотой, на которой летели птицы. Капитан не мог понять, почему я задаю такой вопрос. I then asked the captain, "how far he reckoned we might be from land?" Затем я спросил его, далеко ли мы находимся от земли. He said, "by the best computation he could make, we were at least a hundred leagues." На это он ответил, что, по самым точным вычислениям, мы находимся от берега на расстоянии не менее ста лиг. I assured him, "that he must be mistaken by almost half, for I had not left the country whence I came above two hours before I dropped into the sea." Я сказал капитану, что он больше чем на половину ошибается, так как я упал в море спустя каких-нибудь два часа, после того как покинул страну, в которой жил. Whereupon he began again to think that my brain was disturbed, of which he gave me a hint, and advised me to go to bed in a cabin he had provided. После моего замечания капитан снова стал думать, что мозги мои не в порядке, на что он мне намекнул и посоветовал отправиться спать в каюту, которая для меня приготовлена. I assured him, "I was well refreshed with his good entertainment and company, and as much in my senses as ever I was in my life." Я уверил капитана, что благодаря его любезному приему и прекрасному обществу я совершенно восстановил свои силы и что ум мой ясен как никогда. He then grew serious, and desired to ask me freely, "whether I were not troubled in my mind by the consciousness of some enormous crime, for which I was punished, at the command of some prince, by exposing me in that chest; as great criminals, in other countries, have been forced to sea in a leaky vessel, without provisions: for although he should be sorry to have taken so ill a man into his ship, yet he would engage his word to set me safe ashore, in the first port where we arrived." Тогда он принял серьезный вид и, попросив позволения говорить со мной откровенно, спросил, не повредился ли мой рассудок оттого, что на совести у меня лежит тяжкое преступление, в наказание за которое я и был посажен, по повелению какого-нибудь государя, в этот сундук: ведь существует же в некоторых странах обычай сажать больших преступников без пищи в дырявые суда и пускать эти суда в море[81]; хотя он очень бранит себя за то, что принял на корабль такого преступника, однако дает слово доставить меня в целости в первый же порт. He added, "that his suspicions were much increased by some very absurd speeches I had delivered at first to his sailors, and afterwards to himself, in relation to my closet or chest, as well as by my odd looks and behaviour while I was at supper." Он добавил, что подозрения его сильно укрепили нелепости, которые я говорил сначала матросам, а потом и ему по поводу моей комнаты, или сундука, мои беспокойные взгляды и странное поведение за ужином. I begged his patience to hear me tell my story, which I faithfully did, from the last time I left England, to the moment he first discovered me. Я просил капитана терпеливо выслушать рассказ о моих приключениях, которые я добросовестно изложил, начиная с последнего отъезда из Англии и до той минуты, когда он заметил мой ящик. And, as truth always forces its way into rational minds, so this honest worthy gentleman, who had some tincture of learning, and very good sense, was immediately convinced of my candour and veracity. И так как истина всегда находит доступ в рассудительный ум, то этот достойный и почтенный джентльмен, обладавший большим здравым смыслом и не лишенный образования, был скоро убежден в моей искренности и правдивости. But further to confirm all I had said, I entreated him to give order that my cabinet should be brought, of which I had the key in my pocket; for he had already informed me how the seamen disposed of my closet. Однако, желая еще более подтвердить все сказанное мною, я попросил капитана приказать принести мой комод, ключ от которого был у меня в кармане (ибо он уже сообщил мне, каким образом матросы распорядились с моей комнатой). I opened it in his own presence, and showed him the small collection of rarities I made in the country from which I had been so strangely delivered. Я открыл комод в присутствии капитана и показал ему небольшую коллекцию редкостей, собранных мною в стране, которую я покинул таким странным образом. There was the comb I had contrived out of the stumps of the king's beard, and another of the same materials, but fixed into a paring of her majesty's thumb-nail, which served for the back. Там был гребень, который я смастерил из волос королевской бороды, и другой, сделанный из того же материала, но вместо дерева на его спинку я употребил обрезок ногтя с большого пальца ее величества. There was a collection of needles and pins, from a foot to half a yard long; four wasp stings, like joiner's tacks; some combings of the queen's hair; a gold ring, which one day she made me a present of, in a most obliging manner, taking it from her little finger, and throwing it over my head like a collar. Там была коллекция иголок и булавок длиною от фута до полуярда; несколько вычесок из волос королевы; золотое кольцо, которое королева однажды любезно подарила, сняв его с мизинца и надев мне на шею как ожерелье. I desired the captain would please to accept this ring in return for his civilities; which he absolutely refused. Я просил капитана принять кольцо в благодарность за оказанные им мне услуги, но он наотрез отказался. I showed him a corn that I had cut off with my own hand, from a maid of honour's toe; it was about the bigness of Kentish pippin, and grown so hard, that when I returned England, I got it hollowed into a cup, and set in silver. Я показал ему также мозоль, которую собственными руками срезал с пальца на ноге одной фрейлины; эта мозоль, величиною с кентское яблоко, была так тверда, что по возвращении в Англию я вырезал из нее кубок и оправил в серебро. Lastly, I desired him to see the breeches I had then on, which were made of a mouse's skin. Наконец, я попросил его рассмотреть штаны из мышиной кожи, которые были тогда на мне. I could force nothing on him but a footman's tooth, which I observed him to examine with great curiosity, and found he had a fancy for it. Я едва убедил капитана принять от меня в подарок хотя бы зуб одного лакея, заметив, что он с большим любопытством рассматривает этот зуб, видимо, очень поразивший его воображение. He received it with abundance of thanks, more than such a trifle could deserve. Капитан принял подарок с благодарностью, которой не заслуживала такая безделица. It was drawn by an unskilful surgeon, in a mistake, from one of Glumdalclitch's men, who was afflicted with the tooth-ache, but it was as sound as any in his head. Зуб этот по ошибке был выдернут неопытным хирургом у одного из лакеев Глюмдальклич, страдавшего зубной болью, но оказался совершенно здоровым. I got it cleaned, and put it into my cabinet. Вычистив его, я спрятал как диковину себе в комод. It was about a foot long, and four inches in diameter. Он был около фута в длину и четыре дюйма в диаметре. The captain was very well satisfied with this plain relation I had given him, and said, "he hoped, when we returned to England, I would oblige the world by putting it on paper, and making it public." Капитан остался очень доволен моим безыскусственным рассказом и выразил надежду, что по возвращении в Англию я окажу услугу всему свету, изложив его на бумаге и сделав достоянием гласности. My answer was, "that we were overstocked with books of travels: that nothing could now pass which was not extraordinary; wherein I doubted some authors less consulted truth, than their own vanity, or interest, or the diversion of ignorant readers; that my story could contain little beside common events, without those ornamental descriptions of strange plants, trees, birds, and other animals; or of the barbarous customs and idolatry of savage people, with which most writers abound. На это я ответил, что, по моему мнению, книжный рынок и без того перегружен книга ми путешествий; что в настоящее время нет ничего, что показалось бы нашему читателю необыкновенным, и это заставляет меня подозревать, что многие авторы менее заботятся об истине, чем об удовлетворении своего тщеславия и своей корысти, и ищут только развлечь невежественных читателей; что моя история будет повествовать только о самых обыкновенных событиях и читатель не найдет в ней красочных описаний диковинных растений, деревьев, птиц и животных или же варварских обычаев и идолопоклонства дикарей, которыми так изобилуют многие путешествия. However, I thanked him for his good opinion, and promised to take the matter into my thoughts." Во всяком случае, я поблагодарил капитана за его доброе мнение и обещал подумать об этом. He said "he wondered at one thing very much, which was, to hear me speak so loud;" asking me "whether the king or queen of that country were thick of hearing?" Капитан очень удивлялся, почему я так громко говорю, и спросил меня, не были ли туги на ухо король или королева той страны, где я жил. I told him, "it was what I had been used to for above two years past, and that I admired as much at the voices of him and his men, who seemed to me only to whisper, and yet I could hear them well enough. Я ответил, что это следствие привычки, приобретенной за последние два года, и что меня, в свою очередь, удивляют голоса капитана и всего экипажа, которые мне кажутся шепотом, хотя я слышу их совершенно ясно. But, when I spoke in that country, it was like a man talking in the streets, to another looking out from the top of a steeple, unless when I was placed on a table, or held in any person's hand." Чтобы разговаривать с моими великанами, необходимо было говорить так, как говорят на улице с человеком, стоящим на вершине колокольни, за исключением тех случаев, когда меня ставили на стол или брали на руки. I told him, "I had likewise observed another thing, that, when I first got into the ship, and the sailors stood all about me, I thought they were the most little contemptible creatures I had ever beheld." Я сообщил ему также и мое другое наблюдение: когда я вошел на корабль и вокруг собрались все матросы, они показались мне самыми ничтожными по своим размерам существами, каких только я когда-либо видел. For indeed, while I was in that prince's country, I could never endure to look in a glass, after mine eyes had been accustomed to such prodigious objects, because the comparison gave me so despicable a conceit of myself. И в самом деле, с тех пор, как судьба забросила меня во владения этого короля, глаза мои до того привыкли к предметам чудовищной величины, что я не мог смотреть на себя в зеркало, так как сравнение порождало во мне очень неприятные мысли о моем ничтожестве. The captain said, "that while we were at supper, he observed me to look at every thing with a sort of wonder, and that I often seemed hardly able to contain my laughter, which he knew not well how to take, but imputed it to some disorder in my brain." Тогда капитан сказал, что, наблюдая меня за ужином, он заметил, что я с большим удивлением рассматриваю каждый предмет и часто делаю над собой усилие, чтобы не рассмеяться; не зная, чем объяснить такую странность, он приписал ее расстройству моего рассудка. I answered, "it was very true; and I wondered how I could forbear, when I saw his dishes of the size of a silver three-pence, a leg of pork hardly a mouthful, a cup not so big as a nut-shell;" and so I went on, describing the rest of his household-stuff and provisions, after the same manner. Я ответил, что его наблюдения совершенно правильны, но мог ли я держать себя иначе при виде блюда величиною в три пенса, свиного окорока, который можно было съесть в один прием, при виде чашки, напоминавшей скорлупу ореха, - и я описал ему путем таких же сравнений всю обстановку и все припасы. For, although he queen had ordered a little equipage of all things necessary for me, while I was in her service, yet my ideas were wholly taken up with what I saw on every side of me, and I winked at my own littleness, as people do at their own faults. И хотя королева снабдила меня всем необходимым, когда я состоял на ее службе, тем не менее мои представления всегда были в соответствии с тем, что я видел кругом, причем я так же закрывал глаза на свои ничтожные размеры, как люди закрывают их на свои недостатки. The captain understood my raillery very well, and merrily replied with the old English proverb, "that he doubted mine eyes were bigger than my belly, for he did not observe my stomach so good, although I had fasted all day;" and, continuing in his mirth, protested "he would have gladly given a hundred pounds, to have seen my closet in the eagle's bill, and afterwards in its fall from so great a height into the sea; which would certainly have been a most astonishing object, worthy to have the description of it transmitted to future ages:" and the comparison of Pha?ton was so obvious, that he could not forbear applying it, although I did not much admire the conceit. Капитан отлично понял мою шутку и весело ответил мне старой английской поговоркой, что у меня глаза больше желудка, так как он не заметил у меня большого аппетита, несмотря на то что я постился в течение целого дня. И, продолжая смеяться, заявил, что заплатил бы сто фунтов за удовольствие посмотреть на мою комнату в клюве орла и в то время, как она падала в море со страшной высоты; эта поистине удивительная картина достойна описания в назидание грядущим поколениям. При этом сравнение с Фаэтоном было настолько очевидно, что он не мог удержаться, чтобы не применить его ко мне, хотя я не был особенно польщен им[82]. The captain having been at Tonquin, was, in his return to England, driven north-eastward to the latitude of 44 degrees, and longitude of 143. Побывав в Тонкине, капитан на обратном пути в Англию занесен был на северо-восток к 44ь северной широты и 145ь долготы. But meeting a trade-wind two days after I came on board him, we sailed southward a long time, and coasting New Holland, kept our course west-south-west, and then south-south-west, till we doubled the Cape of Good Hope. Но так как спустя два дня после того, как я был взят на борт, мы встретили пассатный ветер, то долго шли к югу и, миновав Новую Голландию, взяли курс на ЗЮЗ, потом на ЮЮЗ, пока не обогнули мыс Доброй Надежды. Our voyage was very prosperous, but I shall not trouble the reader with a journal of it. Наше плавание было очень счастливо, но я не буду утомлять читателя его описанием. The captain called in at one or two ports, and sent in his long-boat for provisions and fresh water; but I never went out of the ship till we came into the Downs, which was on the third day of June, 1706, about nine months after my escape. Раз или два капитан заходил в порты запастись провизией и свежей водой, но я ни разу не сходил с корабля до самого прибытия в Даунс, что произошло 5 июня 1706 года, то есть спустя девять месяцев после моего освобождения. I offered to leave my goods in security for payment of my freight: but the captain protested he would not receive one farthing. Я предложил капитану в обеспечение платы за мой переезд все, что у меня было, но он не согласился взять ни одного фартинга. We took a kind leave of each other, and I made him promise he would come to see me at my house in Redriff. Мы дружески расстались, и я взял с него слово навестить меня в Редрифе. I hired a horse and guide for five shillings, which I borrowed of the captain. Затем я нанял лошадь и проводника за пять шиллингов, взятых в долг у капитана. As I was on the road, observing the littleness of the houses, the trees, the cattle, and the people, I began to think myself in Lilliput. Наблюдая по дороге ничтожные размеры деревьев, домов, людей и домашнего скота, я все думал, что нахожусь в Лилипутии. I was afraid of trampling on every traveller I met, and often called aloud to have them stand out of the way, so that I had like to have gotten one or two broken heads for my impertinence. Я боялся раздавить встречавшихся на пути прохожих и часто громко кричал, чтобы они посторонились; такая грубость с моей стороны привела к тому, что мне раз или два чуть не раскроили череп. When I came to my own house, for which I was forced to inquire, one of the servants opening the door, I bent down to go in, (like a goose under a gate,) for fear of striking my head. Когда я пришел домой, куда принужден был спрашивать дорогу, и один из слуг отворил мне двери, я на пороге нагнулся (как гусь под воротами), чтобы не удариться головой о притолоку. My wife run out to embrace me, but I stooped lower than her knees, thinking she could otherwise never be able to reach my mouth. Жена прибежала обнять меня, но я наклонился ниже ее колен, полагая, что иначе ей не достать моего лица. My daughter kneeled to ask my blessing, but I could not see her till she arose, having been so long used to stand with my head and eyes erect to above sixty feet; and then I went to take her up with one hand by the waist. Дочь стала на колени, желая попросить у меня благословения, но я не увидел ее, пока она не поднялась, настолько я привык задирать голову и направлять глаза на высоту шестидесяти футов; затем я сделал попытку поднять ее одной рукой за талию. I looked down upon the servants, and one or two friends who were in the house, as if they had been pigmies and I a giant. На слуг и на одного или двух находившихся в доме друзей я смотрел сверху вниз, как смотрит великан на пигмеев. I told my wife, "she had been too thrifty, for I found she had starved herself and her daughter to nothing." Я заметил жене, что они, верно, вели слишком экономную жизнь, так как обе вместе с дочерью заморили себя и обратились в ничто. In short, I behaved myself so unaccountably, that they were all of the captain's opinion when he first saw me, and concluded I had lost my wits. Короче сказать, я держал себя столь необъяснимым образом, что все составили обо мне то же мнение, какое составил капитан, увидя меня впервые, то есть решили, что я сошел с ума. This I mention as an instance of the great power of habit and prejudice. Я упоминаю здесь об этом только для того, чтобы показать, как велика сила привычки и предубеждения. In a little time, I and my family and friends came to a right understanding: but my wife protested Скоро все недоразумения между мной, семьей и друзьями уладились, но жена торжественно заявила, что больше я никогда не увижу моря. "I should never go to sea any more;" although my evil destiny so ordered, that she had not power to hinder me, as the reader may know hereafter. Однако же моя злая судьба распорядилась иначе, и даже жена не могла удержать меня, как скоро узнает об этом читатель. In the mean time, I here conclude the second part of my unfortunate voyages. Этим я оканчиваю вторую часть моих злосчастных путешествий. PART III. A VOYAGE TO LAPUTA, BALNIBARBI, LUGGNAGG, GLUBBDUBDRIB, AND JAPAN. * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПУТЕШЕСТВИЕ В ЛАПУТУ, БАЛЬНИБАРБИ, ЛАГГНЕГГ, ГЛАББ ДОБ ДРИБ ИЯПОНИЮ * CHAPTER I. ГЛАВА I The author sets out on his third voyage. Автор отправляется в третье путешествие. Is taken by pirates. Он захвачен пиратами. The malice of a Dutchman. Злоба одного голландца. His arrival at an island. Прибытие автора на некий остров. He is received into Laputa. Его поднимают на Лапуту I had not been at home above ten days, when Captain William Robinson, a Cornish man, commander of the Hopewell, a stout ship of three hundred tons, came to my house. Не пробыл я дома и десяти дней, как ко мне пришел в гости капитан Вильям Робинсон, из Корнуэлса, командир большого корабля "Добрая Надежда" в триста тонн водоизмещения. I had formerly been surgeon of another ship where he was master, and a fourth part owner, in a voyage to the Levant. Когда-то я служил хирургом на другом судне, являвшемся в четвертой части его собственностью и ходившем под его командой в Левант. He had always treated me more like a brother, than an inferior officer; and, hearing of my arrival, made me a visit, as I apprehended only out of friendship, for nothing passed more than what is usual after long absences. Он всегда обращался со мной скорее как с братом, чем как с подчиненным. Услышав о моем приезде, он посетил меня, по-видимому, только из дружбы, потому что не сказал больше того, что обычно говорится между друзьями после долгой разлуки. But repeating his visits often, expressing his joy to find I me in good health, asking, "whether I were now settled for life?" adding, "that he intended a voyage to the East Indies in two months," at last he plainly invited me, though with some apologies, to be surgeon of the ship; "that I should have another surgeon under me, beside our two mates; that my salary should be double to the usual pay; and that having experienced my knowledge in sea-affairs to be at least equal to his, he would enter into any engagement to follow my advice, as much as if I had shared in the command." Но он стал заходить ко мне часто, выражал радость, что находит меня в добром здравии, спрашивал, окончательно ли я решил поселиться дома, говорил о своем намерении через два месяца отправиться в Ост-Индию и в заключение напрямик пригласил меня, хотя и с некоторыми извинениями, хирургом на свой корабль, сказав, что, кроме двух штурманов, мне будет подчинен еще один хирург, что я буду получать двойной оклад жалованья против обыкновенного и что, убедившись на опыте в том, что я знаю морское дело нисколько не хуже его, он обязуется считаться с моими советами, как если бы я командовал кораблем наравне с ним. He said so many other obliging things, and I knew him to be so honest a man, that I could not reject this proposal; the thirst I had of seeing the world, notwithstanding my past misfortunes, continuing as violent as ever. Капитан наговорил мне столько любезностей, и я знал его за такого порядочного человека, что я не мог отказаться от его предложения: несмотря на все постигшие меня невзгоды, жажда видеть свет томила меня с прежней силой. The only difficulty that remained, was to persuade my wife, whose consent however I at last obtained, by the prospect of advantage she proposed to her children. Оставалось единственное затруднение -уговорить жену; но в конце концов и она дала свое согласие, когда я изложил те выгоды, которые путешествие сулило нашим детям. We set out the 5 th day of August, 1706, and arrived at Fort St. George the 11th of April, 1707. Мы снялись с якоря 5 августа 1706 года и прибыли в форт С.-Жорж 11 апреля 1707 года[83]. We staid there three weeks to refresh our crew, many of whom were sick. Мы оставались там три недели с целью обновить экипаж судна, так как между матросами было много больных. From thence we went to Tonquin, where the captain resolved to continue some time, because many of the goods he intended to buy were not ready, nor could he expect to be dispatched in several months. Оттуда мы отправились в Тонкин, где капитан решил простоять некоторое время, потому что товары, которые он намеревался закупить, не могли быть изготовлены и сданы раньше нескольких месяцев. Therefore, in hopes to defray some of the charges he must be at, he bought a sloop, loaded it with several sorts of goods, wherewith the Tonquinese usually trade to the neighbouring islands, and putting fourteen men on board, whereof three were of the country, he appointed me master of the sloop, and gave me power to traffic, while he transacted his affairs at Tonquin. Таким образом, в надежде хотя бы отчасти покрыть расходы по этой стоянке, капитан купил шлюп, нагрузил его различными товарами, составляющими предмет всегдашней торговли тонкинцев с соседними островами, и отправил на нем под моей командой четырнадцать человек, из которых трое были туземцы, дав мне полномочие распродать эти товары, пока он будет вести свои дела в Тонкине. We had not sailed above three days, when a great storm arising, we were driven five days to the north-north-east, and then to the east: after which we had fair weather, but still with a pretty strong gale from the west. Не прошло и трех дней нашего плавания, как поднялась сильная буря, и в продолжение пяти дней нас гнало по направлению к северо- востоку и затем к востоку; после этого настала хорошая погода, хотя не переставал дуть сильный западный ветер. Upon the tenth day we were chased by two pirates, who soon overtook us; for my sloop was so deep laden, that she sailed very slow, neither were we in a condition to defend ourselves. На десятый день за нами пустились в погоню два пирата, которые скоро настигли нас, так как мой сильно нагруженный шлюп мог только медленно подвигаться вперед; вдобавок мы были лишены возможности защищаться[84]. We were boarded about the same time by both the pirates, who entered furiously at the head of their men; but finding us all prostrate upon our faces (for so I gave order), they pinioned us with strong ropes, and setting guard upon us, went to search the sloop. Мы были взяты на абордаж почти одновременно обоими пиратами, которые ворвались на наш корабль во главе своих людей; но, найдя нас лежащими ничком (таков был отданный мной приказ), они удовольствовались тем, что крепко связали нас и, поставив над нами стражу, принялись обыскивать судно. I observed among them a Dutchman, who seemed to be of some authority, though he was not commander of either ship. Я заметил среди них одного голландца, который, по-видимому, пользовался некоторым авторитетом, хотя не командовал ни одним из кораблей. He knew us by our countenances to be Englishmen, and jabbering to us in his own language, swore we should be tied back to back and thrown into the sea. По нашей наружности он признал в нас англичан и, обратившись к нам на своем языке, поклялся связать спинами одного с другим и бросить в море. I spoken Dutch tolerably well; I told him who we were, and begged him, in consideration of our being Christians and Protestants, of neighbouring countries in strict alliance, that he would move the captains to take some pity on us. Я довольно сносно говорил по-голландски; я объяснил ему, кто мы, и просил его, приняв во внимание, что мы христиане и протестанты, подданные соседнего государства, которое находится в дружественных отношениях с его отечеством, ходатайствовать за нас перед командирами, чтобы те отнеслись к нам милостиво[85]. This inflamed his rage; he repeated his threatenings, and turning to his companions, spoke with great vehemence in the Japanese language, as I suppose, often using the word Christianos. Эти слова привели голландца в ярость; он повторил угрозы и, обратясь к своим товарищам, начал с жаром что-то говорить, по-видимому, на японском языке, часто произнося слово "христианос". The largest of the two pirate ships was commanded by a Japanese captain, who spoke a little Dutch, but very imperfectly. Командиром более крупного судна пиратов был японец, который говорил немного по-голландски, хотя и очень плохо. He came up to me, and after several questions, which I answered in great humility, he said, "we should not die." Подойдя ко мне и задав несколько вопросов, на которые я ответил очень почтительно, он объявил, что мы не будем преданы смерти. I made the captain a very low bow, and then, turning to the Dutchman, said, "I was sorry to find more mercy in a heathen, than in a brother christian." Низко поклонившись капитану, я обратился к голландцу и сказал, что мне прискорбно видеть в язычнике больше милосердия, чем в своем брате христианине. But I had soon reason to repent those foolish words: for that malicious reprobate, having often endeavoured in vain to persuade both the captains that I might be thrown into the sea (which they would not yield to, after the promise made me that I should not die), however, prevailed so far, as to have a punishment inflicted on me, worse, in all human appearance, than death itself. Но мне пришлось скоро раскаяться в своих необдуманных словах, ибо этот злобный негодяй, после неоднократных тщетных стараний убедить обоих капитанов бросить меня в море (на что те не соглашались после данного ими обещания сохранить мою жизнь), добился все же назначения мне наказания, худшего, чем сама смерть. My men were sent by an equal division into both the pirate ships, and my sloop new manned. Люди мои были размещены поровну на обоих пиратских суднах, а на моем шлюпе была сформирована новая команда. As to myself, it was determined that I should be set adrift in a small canoe, with paddles and a sail, and four days' provisions; which last, the Japanese captain was so kind to double out of his own stores, and would permit no man to search me. Меня же самого решено было посадить в челнок и, снабдив веслами, парусом и провизией на четыре дня, предоставить на волю ветра и волн. Капитан-японец был настолько милостив, что удвоил количество провизии из собственных запасов и запретил обыскивать меня. I got down into the canoe, while the Dutchman, standing upon the deck, loaded me with all the curses and injurious terms his language could afford. Когда я спускался в челнок, голландец, стоя на палубе, покрывал меня всеми проклятиями и ругательствами, какие только существуют на его языке. About an hour before we saw the pirates I had taken an observation, and found we were in the latitude of 46 N. and longitude of 183. За час до нашей встречи с пиратами я вычислил, что мы находились под 46ь северной широты и 185ь долготы[86]. When I was at some distance from the pirates, I discovered, by my pocket-glass, several islands to the south-east. Отойдя на довольно значительное расстояние от пиратов, я при помощи карманной зрительной трубки открыл несколько островов на юго-востоке. I set up my sail, the wind being fair, with a design to reach the nearest of those islands, which I made a shift to do, in about three hours. Я поставил парус и с помощью попутного ветра надеялся достигнуть ближайшего из этих островов, что мне и удалось в течение трех часов. It was all rocky: however I got many birds' eggs; and, striking fire, I kindled some heath and dry sea-weed, by which I roasted my eggs. Остров был весь скалистый; однако мне посчастливилось найти много птичьих яиц, и, добыв кремнем огонь, я развел костер из вереска и сухих водорослей, на котором испек яйца. I ate no other supper, being resolved to spare my provisions as much as I could. Ужин мои состоял из этого единственного кушанья, так как я решил по возможности беречь запас своей провизии. I passed the night under the shelter of a rock, strewing some heath under me, and slept pretty well. Я провел ночь под защитой скалы, постелив себе немного вереска, и спал очень хорошо. The next day I sailed to another island, and thence to a third and fourth, sometimes using my sail, and sometimes my paddles. На следующий день, подняв парус, я отправился к другому острову, а оттуда к третьему и к четвертому, прибегая иногда к парусу, а иногда к веслам. But, not to trouble the reader with a particular account of my distresses, let it suffice, that on the fifth day I arrived at the last island in my sight, which lay south-south-east to the former. Но чтобы не утомлять внимание читателя подробным описанием моих бедствий, достаточно будет сказать, что на пятый день я прибыл к последнему из замеченных мною островов, расположенному на юго-юго-восток от первого. This island was at a greater distance than I expected, and I did not reach it in less than five hours. Этот остров был гораздо дальше, чем я предполагал, и потому только после пятичасового перехода я достиг его берегов. I encompassed it almost round, before I could find a convenient place to land in; which was a small creek, about three times the wideness of my canoe. Я объехал его почти кругом, прежде чем мне удалось найти подходящее место для высадки; то была небольшая бухточка, где могло бы поместиться всего три моих челнока. I found the island to be all rocky, only a little intermingled with tufts of grass, and sweet-smelling herbs. Весь остров был скалист и лишь кое-где испещрен кустиками травы и душистыми растениями. I took out my small provisions and after having refreshed myself, I secured the remainder in a cave, whereof there were great numbers; I gathered plenty of eggs upon the rocks, and got a quantity of dry sea-weed, and parched grass, which I designed to kindle the next day, and roast my eggs as well as I could, for I had about me my flint, steel, match, and burning-glass. Я достал мою скудную провизию и, подкрепившись немного, остаток спрятал в один из гротов, которыми изобиловал остров. На утесах я собрал много яиц, затем принес сухих водорослей и травы, намереваясь на другой день развести костер и как-нибудь испечь эти яйца (так как при мне были огниво, кремень, трут и зажигательное стекло). I lay all night in the cave where I had lodged my provisions. Ночь я провел в том гроте, где поместил провизию. My bed was the same dry grass and sea-weed which I intended for fuel. Постелью мне служили те же водоросли и травы, которые я приготовил для костра. I slept very little, for the disquiets of my mind prevailed over my weariness, and kept me awake. Спал я очень мало, потому что беспокойное душевное состояние взяло верх над усталостью и не давало заснуть. I considered how impossible it was to preserve my life in so desolate a place, and how miserable my end must be: yet found myself so listless and desponding, that I had not the heart to rise; and before I could get spirits enough to creep out of my cave, the day was far advanced. Я думал о том, как безнадежно пытаться сохранить жизнь в столь пустынном месте и какой печальный ждет меня конец. Я был так подавлен этими размышлениями, что у меня недоставало решимости встать, и когда наконец я собрался с силами и выполз из пещеры, было уже совсем светло. I walked awhile among the rocks: the sky was perfectly clear, and the sun so hot, that I was forced to turn my face from it: when all on a sudden it became obscure, as I thought, in a manner very different from what happens by the interposition of a cloud. Я немного прошелся между скалами; небо было совершенно ясно, и солнце так жгло, что я принужден был отвернуться. Вдруг стало темно, но совсем не так, как от облака, когда оно закрывает солнце. I turned back, and perceived a vast opaque body between me and the sun moving forwards towards the island: it seemed to be about two miles high, and hid the sun six or seven minutes; but I did not observe the air to be much colder, or the sky more darkened, than if I had stood under the shade of a mountain. Я оглянулся назад и увидел в воздухе большое непрозрачное тело, заслонявшее солнце и двигавшееся по направлению к острову; тело это находилось, как мне казалось, на высоте двух миль и закрывало солнце в течение шести или семи минут; но я не ощущал похолодания воздуха и не заметил, чтобы небо потемнело больше, чем в том случае, если бы я стоял в тени, отбрасываемой горой. As it approached nearer over the place where I was, it appeared to be a firm substance, the bottom flat, smooth, and shining very bright, from the reflection of the sea below. По мере приближения ко мне этого тела оно стало мне казаться твердым; основание же его было плоское, гладкое и ярко сверкало, отражая освещенную солнцем поверхность моря. I stood upon a height about two hundred yards from the shore, and saw this vast body descending almost to a parallel with me, at less than an English mile distance. Я стоял на возвышенности в двухстах ярдах от берега и видел, как это обширное тело спускается почти отвесно на расстоянии английской мили от меня. I took out my pocket perspective, and could plainly discover numbers of people moving up and down the sides of it, which appeared to be sloping; but what those people where doing I was not able to distinguish. Я вооружился карманной зрительной трубкой и мог ясно различить на нем много людей, спускавшихся и поднимавшихся по отлогим, по-видимому, сторонам тела; но что делали там эти люди, я не мог рассмотреть. The natural love of life gave me some inward motion of joy, and I was ready to entertain a hope that this adventure might, some way or other, help to deliver me from the desolate place and condition I was in. Естественная любовь к жизни наполнила меня чувством радости, и у меня явилась надежда, что это приключение так или иначе поможет мне выйти из пустынного места и отчаянного положения, в котором я находился. But at the same time the reader can hardly conceive my astonishment, to behold an island in the air, inhabited by men, who were able (as it should seem) to raise or sink, or put it into progressive motion, as they pleased. Но, с другой стороны, читатель едва ли будет в состоянии представить себе, с каким удивлением смотрел я на парящий в воздухе остров, населенный людьми, которые (как мне казалось) могли поднимать и опускать его или направлять вперед по своему желанию. But not being at that time in a disposition to philosophise upon this phenomenon, I rather chose to observe what course the island would take, because it seemed for awhile to stand still. Но я не был тогда расположен философствовать по поводу этого явления, и для меня представляло гораздо больше интереса наблюдать, в какую сторону двинется остров, так как на мгновение он как будто остановился. Yet soon after, it advanced nearer, and I could see the sides of it encompassed with several gradations of galleries, and stairs, at certain intervals, to descend from one to the other. Скоро, однако, он приблизился ко мне, и я мог рассмотреть, что его стороны окружены несколькими галереями, расположенными уступами и соединенными между собой на известных промежутках лестницами, позволявшими переходить с одной галереи на другую. In the lowest gallery, I beheld some people fishing with long angling rods, and others looking on. На самой нижней галерее я увидел нескольких человек, из которых одни ловили рыбу длинными удочками, а другие смотрели на эту ловлю. I waved my cap (for my hat was long since worn out) and my handkerchief toward the island; and upon its nearer approach, I called and shouted with the utmost strength of my voice; and then looking circumspectly, I beheld a crowd gather to that side which was most in my view. Я стал махать ночным колпаком (моя шляпа давно уже износилась) и платком по направлению к острову, и, когда он приблизился еще больше, я закричал во всю глотку. Затем, вглядевшись внимательнее, я увидел, что на обращенной ко мне стороне острова собирается толпа. I found by their pointing towards me and to each other, that they plainly discovered me, although they made no return to my shouting. Судя по тому, что находившиеся тут люди указывали на меня пальцами и оживленно жестикулировали, я заключил, что они заметили меня, хотя и не отвечали на мои крики. But I could see four or five men running in great haste, up the stairs, to the top of the island, who then disappeared. Я видел только, что из толпы отделились четыре или пять человек и поспешно стали подниматься по лестницам на вершину острова, где и исчезли. I happened rightly to conjecture, that these were sent for orders to some person in authority upon this occasion. Я догадывался, и совершенно основательно, что эти люди были посланы к какой-нибудь важной особе за распоряжениями по поводу настоящего случая. The number of people increased, and, in less than half all hour, the island was moved and raised in such a manner, that the lowest gallery appeared in a parallel of less then a hundred yards distance from the height where I stood. Толпа народа увеличилась, и менее чем через полчаса остров пришел в движение и поднялся таким образом, что нижняя галерея оказалась на расстоянии около ста ярдов от места, где я находился. I then put myself in the most supplicating posture, and spoke in the humblest accent, but received no answer. Тогда, приняв молящее положение, я начал говорить самым подобострастным тоном, но не получил никакого ответа. Those who stood nearest over against me, seemed to be persons of distinction, as I supposed by their habit. Люди, стоявшие ближе всего ко мне, были, по-видимому, если судить по их костюмам, знатные особы. They conferred earnestly with each other, looking often upon me. Они вели между собою какое-то серьезное совещание, часто посматривая на меня. At length one of them called out in a clear, polite, smooth dialect, not unlike in sound to the Italian: and therefore I returned an answer in that language, hoping at least that the cadence might be more agreeable to his ears. Наконец один из них что-то закричал на чистом, изящном и благозвучном наречии, по звуку напоминавшем итальянский язык, почему я и ответил на этом языке, рассчитывая, по крайней мере, что для их слуха он будет приятнее. Although neither of us understood the other, yet my meaning was easily known, for the people saw the distress I was in. Хотя мы и не поняли друг друга, но намерение мое было легко угадать, ибо они видели, в каком бедственном положении я находился. They made signs for me to come down from the rock, and go towards the shore, which I accordingly did; and the flying island being raised to a convenient height, the verge directly over me, a chain was let down from the lowest gallery, with a seat fastened to the bottom, to which I fixed myself, and was drawn up by pulleys. Мне сделали знак спуститься со скалы и идти к берегу, что я и исполнил. Летучий остров поднялся на соответствующую высоту, так что его край пришелся как раз надо мной, затем с нижней галереи была спущена цепь с прикрепленным к ней сиденьем, на которое я сел и при помощи блоков был поднят наверх. CHAPTER II. ГЛАВА II The humours and dispositions of the Laputians described. Описание характера и нравов лапутян. An account of their learning. Представление об их науке. Of the king and his court. О короле и его дворе. The author's reception there. Прием, оказанный при дворе автору. The inhabitants subject to fear and disquietudes. Страхи и тревоги лапутян. An account of the women. Жены лапутян At my alighting, I was surrounded with a crowd of people, but those who stood nearest seemed to be of better quality. Едва я высадился на остров, как меня окружила толпа народа; стоявшие ко мне поближе, по-видимому, принадлежали к высшему классу. They beheld me with all the marks and circumstances of wonder; neither indeed was I much in their debt, having never till then seen a race of mortals so singular in their shapes, habits, and countenances. Все рассматривали меня с знаками величайшего удивления; но и сам я не был в долгу в этом отношении, потому что мне никогда еще не приходилось видеть смертных, которые бы так поражали своей фигурой, одеждой и выражением лиц. Their heads were all reclined, either to the right, or the left; one of their eyes turned inward, and the other directly up to the zenith. У всех головы были скошены направо или налево; один глаз смотрел внутрь, а другой прямо вверх к зениту. Their outward garments were adorned with the figures of suns, moons, and stars; interwoven with those of fiddles, flutes, harps, trumpets, guitars, harpsichords, and many other instruments of music, unknown to us in Europe. Их верхняя одежда была украшена изображениями солнца, луны, звезд вперемежку с изображениями скрипки, флейты, арфы, трубы, гитары, клавикордов и многих других музыкальных инструментов, неизвестных в Европе. I observed, here and there, many in the habit of servants, with a blown bladder, fastened like a flail to the end of a stick, which they carried in their hands. Я заметил поодаль множество людей в одежде слуг с наполненными воздухом пузырями, прикрепленными наподобие бичей к концам коротких палок, которые они держали в руках. In each bladder was a small quantity of dried peas, or little pebbles, as I was afterwards informed. Как мне сообщили потом, в каждом пузыре находились сухой горох или мелкие камешки. With these bladders, they now and then flapped the mouths and ears of those who stood near them, of which practice I could not then conceive the meaning. Этими пузырями они время от времени хлопали по губам и ушам лиц, стоявших подле них, значение каковых действий я сначала не понимал. It seems the minds of these people are so taken up with intense speculations, that they neither can speak, nor attend to the discourses of others, without being roused by some external taction upon the organs of speech and hearing; for which reason, those persons who are able to afford it always keep a flapper (the original is climenole) in their family, as one of their domestics; nor ever walk abroad, or make visits, without him. По-видимому, умы этих людей так поглощены напряженными размышлениями, что они не способны ни говорить, ни слушать речи собеседников, пока их внимание не привлечено каким-нибудь внешним воздействием на органы речи и слуха; вот почему люди достаточные держат всегда в числе прислуги одного так называемого хлопальщика (по-туземному "клайменоле") и без него никогда не выходят из дому и не делают визитов. And the business of this officer is, when two, three, or more persons are in company, gently to strike with his bladder the mouth of him who is to speak, and the right ear of him or them to whom the speaker addresses himself. Обязанность такого слуги заключается в том, что при встрече двух, трех или большего числа лиц он должен слегка хлопать по губам того, кому следует говорить, и по правому уху того или тех, к кому говорящий обращается. This flapper is likewise employed diligently to attend his master in his walks, and upon occasion to give him a soft flap on his eyes; because he is always so wrapped up in cogitation, that he is in manifest danger of falling down every precipice, and bouncing his head against every post; and in the streets, of justling others, or being justled himself into the kennel. Этот хлопальщик равным образом должен неизменно сопровождать своего господина на его прогулках и в случае надобности легонько хлопать его по глазам, так как тот всегда бывает настолько погружен в размышления, что на каждом шагу подвергается опасности упасть в яму или стукнуться головой о столб, а на улицах -спихнуть других или самому быть спихнутым в канаву[87]. It was necessary to give the reader this information, without which he would be at the same loss with me to understand the proceedings of these people, as they conducted me up the stairs to the top of the island, and from thence to the royal palace. Мне необходимо было сообщить читателю все эти подробности, иначе ему, как и мне, затруднительно было бы понять те ужимки, с какими эти люди проводили меня по лестницам на вершину острова, а оттуда в королевский дворец. While we were ascending, they forgot several times what they were about, and left me to myself, till their memories were again roused by their flappers; for they appeared altogether unmoved by the sight of my foreign habit and countenance, and by the shouts of the vulgar, whose thoughts and minds were more disengaged. Во время восхождения они несколько раз забывали, что они делали, и оставляли меня одного, пока хлопальщики не выводили из забытья своих господ; по-видимому, на них не произвели никакого впечатления ни мои непривычные для них наружность и костюм, ни восклицания простого народа, мысли и умы которого не так поглощены созерцанием. At last we entered the palace, and proceeded into the chamber of presence, where I saw the king seated on his throne, attended on each side by persons of prime quality. Наконец мы достигли дворца и проследовали в аудиенц-залу, где я увидел короля на троне, окруженного с обеих сторон знатнейшими вельможами. Before the throne, was a large table filled with globes and spheres, and mathematical instruments of all kinds. Перед троном стоял большой стол, заваленный глобусами, планетными кругами и различными математическими инструментами. His majesty took not the least notice of us, although our entrance was not without sufficient noise, by the concourse of all persons belonging to the court. But he was then deep in a problem; and we attended at least an hour, before he could solve it. Его величество не обратил на нас ни малейшего внимания, несмотря на то что наш приход был достаточно шумным благодаря сопровождавшей нас придворной челяди; король был тогда погружен в решение трудной задачи, и мы ожидали, по крайней мере, час, пока он ее решил. There stood by him, on each side, a young page with flaps in their hands, and when they saw he was at leisure, one of them gently struck his mouth, and the other his right ear; at which he startled like one awaked on the sudden, and looking towards me and the company I was in, recollected the occasion of our coming, whereof he had been informed before. По обеим сторонам короля стояли два пажа с пузырями в руках. Когда они заметили, что король решил задачу, один из них почтительно хлопнул его по губам, а другой по правому уху; король вздрогнул, точно внезапно разбуженный, и, обратив свои взоры на меня и сопровождавшую меня свиту, вспомнил о причине нашего прихода, о котором ему было заранее доложено. He spoke some words, whereupon immediately a young man with a flap came up to my side, and flapped me gently on the right ear; but I made signs, as well as I could, that I had no occasion for such an instrument; which, as I afterwards found, gave his majesty, and the whole court, a very mean opinion of my understanding. Он произнес несколько слов, после чего молодой человек, вооруженный пузырем, тотчас подошел ко мне и легонько хлопнул меня по правому уху; я стал делать знаки, что не нуждаюсь в подобном напоминании, и это - как я заметил позднее - внушило его величеству и всему двору очень невысокое мнение о моих умственных способностях. The king, as far as I could conjecture, asked me several questions, and I addressed myself to him in all the languages I had. Догадываясь, что король задает мне вопросы, я отвечал на всех известных мне языках. When it was found I could neither understand nor be understood, I was conducted by his order to an apartment in his palace (this prince being distinguished above all his predecessors for his hospitality to strangers), where two servants were appointed to attend me. Наконец, когда выяснилось, что мы не можем понять друг друга, меня отвели, по приказанию короля (который относится к иностранцам гораздо гостеприимнее, чем его предшественники), в один из дворцовых покоев, где ко мне приставили двух слуг. My dinner was brought, and four persons of quality, whom I remembered to have seen very near the king's person, did me the honour to dine with me. Подали обед, и четыре знатные особы, которых я видел подле самого короля в тронном зале, сделали мне честь, сев со мной за стол. We had two courses, of three dishes each. Обед состоял из двух перемен, по три блюда в каждой. In the first course, there was a shoulder of mutton cut into an equilateral triangle, a piece of beef into a rhomboides, and a pudding into a cycloid. В первой перемене были баранья лопатка, вырезанная в форме равностороннего треугольника, кусок говядины в форме ромбоида и пудинг в форме циклоида. The second course was two ducks trussed up in the form of fiddles; sausages and puddings resembling flutes and hautboys, and a breast of veal in the shape of a harp. Во вторую перемену вошли две утки, приготовленные в форме скрипок, сосиски и колбаса в виде флейты и гобоя и телячья грудинка в виде арфы. The servants cut our bread into cones, cylinders, parallelograms, and several other mathematical figures. Слуги резали нам хлеб на куски, имевшие форму конусов, цилиндров, параллелограммов и других геометрических фигур. While we were at dinner, I made bold to ask the names of several things in their language, and those noble persons, by the assistance of their flappers, delighted to give me answers, hoping to raise my admiration of their great abilities if I could be brought to converse with them. Во время обеда я осмелился спросить названия различных предметов на их языке; и эти знатные особы, при содействии хлопальщиков, любезно отвечали мне в надежде, что мое восхищение их способностями еще более возрастет, если я буду в состоянии разговаривать с ними. I was soon able to call for bread and drink, or whatever else I wanted. Скоро я уже мог попросить хлеба, воды и всего, что мне было нужно. After dinner my company withdrew, and a person was sent to me by the king's order, attended by a flapper. После обеда мои сотрапезники удалились, и ко мне, по приказанию короля, прибыло новое лицо в сопровождении хлопальщика. He brought with him pen, ink, and paper, and three or four books, giving me to understand by signs, that he was sent to teach me the language. Лицо это принесло с собой перья, чернила, бумагу и три или четыре книги и знаками дало мне понять, что оно прислано обучать меня языку. We sat together four hours, in which time I wrote down a great number of words in columns, with the translations over against them; I likewise made a shift to learn several short sentences; for my tutor would order one of my servants to fetch something, to turn about, to make a bow, to sit, or to stand, or walk, and the like. Then I took down the sentence in writing. Мы занимались четыре часа, и за это время я написал большое количество слов в несколько столбцов с переводом каждого из них, и кое-как выучил ряд небольших фраз. Учитель мой приказывал одному из слуг принести какой-нибудь предмет, повернуться, поклониться, сесть, встать, ходить и т. п., после чего я записывал произнесенную им фразу. He showed me also, in one of his books, the figures of the sun, moon, and stars, the zodiac, the tropics, and polar circles, together with the denominations of many plains and solids. Он показал мне также в одной книге изображения солнца, луны, звезд, зодиака, тропиков и полярных кругов и сообщил название многих плоских фигур и стереометрических тел. He gave me the names and descriptions of all the musical instruments, and the general terms of art in playing on each of them. Он назвал и описал мне все музыкальные инструменты и познакомил меня с техническими терминами, употребляющимися при игре на каждом из них. After he had left me, I placed all my words, with their interpretations, in alphabetical order. Когда он ушел, я расположил все эти слова с их толкованиями в алфавитном порядке. And thus, in a few days, by the help of a very faithful memory, I got some insight into their language. Благодаря такой методе и моей хорошей памяти я в несколько дней приобрел некоторые познания в лапутском языке. The word, which I interpret the flying or floating island, is in the original Laputa, whereof I could never learn the true etymology. Я никогда не мог узнать правильную этимологию слова "Лапута", которое перевожу словами "летучий" или "плавучий остров"[88]. Lap, in the old obsolete language, signifies high; and untuh, a governor; from which they say, by corruption, was derived Laputa, from Lapuntuh. "Лап" на древнем языке, вышедшем из употребления, означает высокий, а "унту" -правитель; отсюда, как утверждают ученые, произошло слово "Лапута", искаженное "Лапунту". But I do not approve of this derivation, which seems to be a little strained. Но я не могу согласиться с подобным объяснением, и оно мне кажется немного натянутым. I ventured to offer to the learned among them a conjecture of my own, that Laputa was quasi lap outed; lap, signifying properly, the dancing of the sunbeams in the sea, and outed, a wing; which, however, I shall not obtrude, but submit to the judicious reader. Я отважился предложить тамошним ученым свою гипотезу относительно происхождения означенного слова; по-моему, "Лапута" есть не что иное, как "лап аутед": "лап" означает игру солнечных лучей на морской поверхности, а "аутед" - крыло; впрочем, я не настаиваю на этой гипотезе, а только предлагаю ее на суд здравомыслящего читателя. Those to whom the king had entrusted me, observing how ill I was clad, ordered a tailor to come next morning, and take measure for a suit of clothes. Лица, попечению которых вверил меня король, видя плохое состояние моего костюма, распорядились, чтобы на следующий день явился портной и снял мерку для нового костюма. This operator did his office after a different manner from those of his trade in Europe. При совершении этой операции мастер употреблял совсем иные приемы, чем те, какие практикуются его собратьями по ремеслу в Европе. He first took my altitude by a quadrant, and then, with a rule and compasses, described the dimensions and outlines of my whole body, all which he entered upon paper; and in six days brought my clothes very ill made, and quite out of shape, by happening to mistake a figure in the calculation. Прежде всего он определил при помощи квадранта мой рост, затем вооружился линейкой и циркулем и вычислил на бумаге размеры и очертания моего тела. Через шесть дней платье было готово; оно было сделано очень скверно, совсем не по фигуре, что объясняется ошибкой, вкравшейся в его вычисления. But my comfort was, that I observed such accidents very frequent, and little regarded. Моим утешением было то, что я наблюдал подобные случайности очень часто и перестал обращать на них внимание[89]. During my confinement for want of clothes, and by an indisposition that held me some days longer, I much enlarged my dictionary; and when I went next to court, was able to understand many things the king spoke, and to return him some kind of answers. Так как у меня не было платья и я чувствовал себя нездоровым, то я провел несколько дней в комнате и за это время значительно расширил свой лексикон, так что при первом посещении двора я мог более или менее удовлетворительно отвечать королю на многие его вопросы. His majesty had given orders, that the island should move north-east and by east, to the vertical point over Lagado, the metropolis of the whole kingdom below, upon the firm earth. Его величество отдал приказ направить остров на северо-восток по направлению к Лагадо, столице всего королевства, расположенному внизу, на земной поверхности. It was about ninety leagues distant, and our voyage lasted four days and a half. I was not in the least sensible of the progressive motion made in the air by the island. Для этого нужно было пройти девяносто лиг, и наше путешествие продолжалось четыре с половиною дня, причем я ни в малейшей степени не ощущал поступательного движения острова в воздухе. On the second morning, about eleven o'clock, the king himself in person, attended by his nobility, courtiers, and officers, having prepared all their musical instruments, played on them for three hours without intermission, so that I was quite stunned with the noise; neither could I possibly guess the meaning, till my tutor informed me. He said that, the people of their island had their ears adapted to hear "the music of the spheres, which always played at certain periods, and the court was now prepared to bear their part, in whatever instrument they most excelled." На другой день около одиннадцати часов утра король, знать, придворные и чиновники, вооружась музыкальными инструментами, начали концерт, который продолжался в течение трех часов непрерывно, так что я был совершенно оглушен; я не мог также понять цели этого концерта, пока мой учитель не объяснил мне, что уши народа, населяющего летучий остров, одарены способностью воспринимать музыку сфер, которая всегда раздается в известные периоды, и что каждый придворный готовится теперь принять участие в этом мировом концерте на том инструменте, каким он лучше всего владеет. In our journey towards Lagado, the capital city, his majesty ordered that the island should stop over certain towns and villages, from whence he might receive the petitions of his subjects. Во время нашего полета к Лагадо, столичному городу, его величество приказывал останавливать остров над некоторыми городами и деревнями для приема прошений от своих подданных. And to this purpose, several packthreads were let down, with small weights at the bottom. С этой целью спускались вниз тонкие веревочки с небольшим грузом на конце. On these packthreads the people strung their petitions, which mounted up directly, like the scraps of paper fastened by school boys at the end of the string that holds their kite. К этим веревочкам население подвешивало свои прошения, и они поднимались прямо вверх, как клочки бумаги, прикрепляемые школьниками к концу веревки, на которой они пускают змеев. Sometimes we received wine and victuals from below, which were drawn up by pulleys. Иногда мы получали снизу вино и съестные припасы, которые поднимались к нам на блоках. The knowledge I had in mathematics, gave me great assistance in acquiring their phraseology, which depended much upon that science, and music; and in the latter I was not unskilled. Мои математические познания оказали мне большую услугу в усвоении их фразеологии, заимствованной в значительной степени из математики и музыки (ибо я немного знаком также и с музыкой). Their ideas are perpetually conversant in lines and figures. Все их идеи непрестанно вращаются около линий и фигур. If they would, for example, praise the beauty of a woman, or any other animal, they describe it by rhombs, circles, parallelograms, ellipses, and other geometrical terms, or by words of art drawn from music, needless here to repeat. Если они хотят, например, восхвалить красоту женщины или какого-нибудь животного, они непременно опишут ее при помощи ромбов, окружностей, параллелограммов, эллипсов и других геометрических терминов или же терминов, заимствованных из музыки, перечислять которые здесь ни к чему. I observed in the king's kitchen all sorts of mathematical and musical instruments, after the figures of which they cut up the joints that were served to his majesty's table. В королевской кухне я видел всевозможные математические и музыкальные инструменты, по образцу которых повара режут жаркое для стола его величества. Their houses are very ill built, the walls bevil, without one right angle in any apartment; and this defect arises from the contempt they bear to practical geometry, which they despise as vulgar and mechanic; those instructions they give being too refined for the intellects of their workmen, which occasions perpetual mistakes. Дома лапутян построены очень скверно: стены поставлены криво, ни в одной комнате нельзя найти ни одного прямого угла; эти недостатки объясняются презрительным их отношением к прикладной геометрии, которую они считают наукой вульгарной и ремесленной; указания, которые они делают, слишком утонченны и недоступны для рабочих, что служит источником беспрестанных ошибок. And although they are dexterous enough upon a piece of paper, in the management of the rule, the pencil, and the divider, yet in the common actions and behaviour of life, I have not seen a more clumsy, awkward, and unhandy people, nor so slow and perplexed in their conceptions upon all other subjects, except those of mathematics and music. И хотя они довольно искусно владеют на бумаге линейкой, карандашом и циркулем, однако что касается обыкновенных повседневных действий, то я не встречал других таких неловких, неуклюжих и косолапых людей, столь тугих на понимание всего, что не касается математики и музыки. They are very bad reasoners, and vehemently given to opposition, unless when they happen to be of the right opinion, which is seldom their case. Они очень плохо рассуждают и всегда с запальчивостью возражают, кроме тех случаев, когда бывают правы, но это редко с ними случается. Imagination, fancy, and invention, they are wholly strangers to, nor have any words in their language, by which those ideas can be expressed; the whole compass of their thoughts and mind being shut up within the two forementioned sciences. Воображение, фантазия и изобретательность совершенно чужды этим людям, в языке их нет даже слов для выражения этих понятий, и вся их умственная деятельность заключена в границах двух упомянутых наук. Most of them, and especially those who deal in the astronomical part, have great faith in judicial astrology, although they are ashamed to own it publicly. Большинство лапутян, особенно те, кто занимается астрономией, верят в астрологию, хотя и стыдятся открыто признаваться в этом. But what I chiefly admired, and thought altogether unaccountable, was the strong disposition I observed in them towards news and politics, perpetually inquiring into public affairs, giving their judgments in matters of state, and passionately disputing every inch of a party opinion. Но что меня более всего поразило и чего я никак не мог объяснить, так это замеченное мной у них пристрастие к новостям и политике; они вечно осведомляются насчет общественных дел, высказывают суждения о государственных вопросах и ожесточенно спорят из-за каждого вершка партийных мнений. I have indeed observed the same disposition among most of the mathematicians I have known in Europe, although I could never discover the least analogy between the two sciences; unless those people suppose, that because the smallest circle has as many degrees as the largest, therefore the regulation and management of the world require no more abilities than the handling and turning of a globe; but I rather take this quality to spring from a very common infirmity of human nature, inclining us to be most curious and conceited in matters where we have least concern, and for which we are least adapted by study or nature. Впрочем, ту же наклонность я заметил и у большинства европейских математиков, хотя никогда не мог найти ничего общего между математикой и политикой: разве только, основываясь на том, что самый маленький круг имеет столько же градусов, как и самый большой, они предполагают, что и управление миром требует не большего искусства, чем какое необходимо для управления и поворачивания глобуса. Но я думаю, что эта наклонность обусловлена скорее весьма распространенной человеческой слабостью, побуждающей нас больше всего интересоваться и заниматься вещами, которые имеют к нам наименьшее касательство и к пониманию которых мы меньше всего подготовлены нашими знаниями и природными способностями. These people are under continual disquietudes, never enjoying a minutes peace of mind; and their disturbances proceed from causes which very little affect the rest of mortals. Лапутяне находятся в вечной тревоге и ни одной минуты не наслаждаются душевным спокойствием, причем их треволнения происходят от причин, которые не производят почти никакого действия на остальных смертных. Their apprehensions arise from several changes they dread in the celestial bodies: for instance, that the earth, by the continual approaches of the sun towards it, must, in course of time, be absorbed, or swallowed up; that the face of the sun, will, by degrees, be encrusted with its own effluvia, and give no more light to the world; that the earth very narrowly escaped a brush from the tail of the last comet, which would have infallibly reduced it to ashes; and that the next, which they have calculated for one-and-thirty years hence, will probably destroy us. For if, in its perihelion, it should approach within a certain degree of the sun (as by their calculations they have reason to dread) it will receive a degree of heat ten thousand times more intense than that of red hot glowing iron, and in its absence from the sun, carry a blazing tail ten hundred thousand and fourteen miles long, through which, if the earth should pass at the distance of one hundred thousand miles from the nucleus, or main body of the comet, it must in its passage be set on fire, and reduced to ashes: that the sun, daily spending its rays without any nutriment to supply them, will at last be wholly consumed and annihilated; which must be attended with the destruction of this earth, and of all the planets that receive their light from it. Страхи их вызываются различными изменениями, которые, по их мнению, происходят в небесных телах[90]. Так, например, они боятся, что земля вследствие постоянного приближения к ней солнца со временем будет всосана или поглощена последним; что поверхность солнца постепенно покроется коркой от его собственных извержений и не будет больше давать света; что земля едва ускользнула от удара хвоста последней кометы, который, несомненно, превратил бы ее в пепел, и что будущая комета, появление которой, по их вычислениям, ожидается через тридцать один год, по всей вероятности, уничтожит землю, ибо если эта комета в своем перигелии приблизится на определенное расстояние к солнцу (чего заставляют опасаться вычисления), то она получит от него теплоты в десять тысяч раз больше, чем ее содержится в раскаленном докрасна железе, и, удаляясь от солнца, унесет за собой огненный хвост длиною в миллион четырнадцать миль; и если земля пройдет сквозь него на расстоянии ста тысяч миль от ядра, или главного тела кометы, то во время этого прохождения она должна будет воспламениться и обратиться в пепел[91]. Лапутяне боятся далее, что солнце, изливая ежедневно свои лучи без всякого возмещения этой потери, в конце концов целиком сгорит и уничтожится, что необходимо повлечет за собой разрушение земли и всех планет, получающих от него свой свет. They are so perpetually alarmed with the apprehensions of these, and the like impending dangers, that they can neither sleep quietly in their beds, nor have any relish for the common pleasures and amusements of life. Вследствие страхов, внушаемых как этими, так и другими не менее грозными опасностями, лапутяне постоянно находятся в такой тревоге, что не могут ни спокойно спать в своих кроватях, ни наслаждаться обыкновенными удовольствиями и радостями жизни. When they meet an acquaintance in the morning, the first question is about the sun's health, how he looked at his setting and rising, and what hopes they have to avoid the stroke of the approaching comet. Когда лапутянин встречается утром со знакомым, то его первым вопросом бывает: как поживает солнце, какой вид имело оно при заходе и восходе и есть ли надежда избежать столкновения с приближающейся кометой? This conversation they are apt to run into with the same temper that boys discover in delighting to hear terrible stories of spirits and hobgoblins, which they greedily listen to, and dare not go to bed for fear. Такие разговоры они способны вести с тем же увлечением, с каким дети слушают страшные рассказы о духах и привидениях: жадно им внимая, они от страха не решаются ложиться спать. The women of the island have abundance of vivacity: they, contemn their husbands, and are exceedingly fond of strangers, whereof there is always a considerable number from the continent below, attending at court, either upon affairs of the several towns and corporations, or their own particular occasions, but are much despised, because they want the same endowments. Женщины острова отличаются весьма живым темпераментом; они презирают своих мужей и проявляют необыкновенную нежность к чужеземцам, каковые тут всегда находятся в порядочном количестве, прибывая с континента ко двору по поручениям общин и городов или по собственным делам; но островитяне смотрят на них свысока, потому что они лишены созерцательных способностей. Among these the ladies choose their gallants: but the vexation is, that they act with too much ease and security; for the husband is always so rapt in speculation, that the mistress and lover may proceed to the greatest familiarities before his face, if he be but provided with paper and implements, and without his flapper at his side. Среди них-то местные дамы и выбирают себе поклонников; неприятно только, что они действуют слишком бесцеремонно и откровенно: муж всегда настолько увлечен умозрениями, что жена его и любовник могут на его глазах дать полную волю своим чувствам, лишь бы только у супруга под рукой были бумага и математические инструменты и возле него не стоял хлопальщик. The wives and daughters lament their confinement to the island, although I think it the most delicious spot of ground in the world; and although they live here in the greatest plenty and magnificence, and are allowed to do whatever they please, they long to see the world, and take the diversions of the metropolis, which they are not allowed to do without a particular license from the king; and this is not easy to be obtained, because the people of quality have found, by frequent experience, how hard it is to persuade their women to return from below. Жены и дочери лапутян жалуются на свою уединенную жизнь на острове, хотя, по-моему, это приятнейший уголок в мире; несмотря на то что они живут здесь в полном довольстве и роскоши и пользуются свободой делать все, что им вздумается, островитянки все же жаждут увидеть свет и насладиться столичными удовольствиями; но они могут спускаться на землю только с особого каждый раз разрешения короля, а получить его бывает нелегко, потому что высокопоставленные лица на основании долгого опыта убедились, как трудно бывает заставить своих жен возвратиться с континента на остров. I was told that a great court lady, who had several children,-is married to the prime minister, the richest subject in the kingdom, a very graceful person, extremely fond of her, and lives in the finest palace of the island,-went down to Lagado on the pretence of health, there hid herself for several months, till the king sent a warrant to search for her; and she was found in an obscure eating-house all in rags, having pawned her clothes to maintain an old deformed footman, who beat her every day, and in whose company she was taken, much against her will. Мне рассказывали, что одна знатная придворная дама - мать нескольких детей, жена первого министра, самого богатого человека в королевстве, очень приятного по наружности, весьма нежно любящего ее и живущего в самом роскошном дворце на острове, - сказавшись больной, спустилась в Лагадо и скрывалась там в течение нескольких месяцев, пока король не отдал приказ разыскать ее во что бы то ни стало; и вот знатную леди нашли в грязном кабаке, всю в лохмотьях, заложившую свои платья для содержания старого безобразного лакея, который ежедневно колотил ее и с которым она была разлучена вопреки ее желанию. And although her husband received her with all possible kindness, and without the least reproach, she soon after contrived to steal down again, with all her jewels, to the same gallant, and has not been heard of since. И хотя муж принял ее как нельзя более ласково, не сделав ей ни малейшего упрека, она вскоре после этого ухитрилась снова улизнуть на континент к тому же поклоннику, захватив с собой все драгоценности, и с тех пор о ней нет слуху. This may perhaps pass with the reader rather for an European or English story, than for one of a country so remote. Читатель, может быть, подумает, что история эта заимствована скорее из европейской или английской жизни, чем из жизни столь отдаленной страны[92]. But he may please to consider, that the caprices of womankind are not limited by any climate or nation, and that they are much more uniform, than can be easily imagined. Но пусть он благоволит принять во внимание, что женские причуды не ограничены ни климатом, ни национальностью и что они гораздо однообразнее, чем кажется с первого взгляда. In about a month's time, I had made a tolerable proficiency in their language, and was able to answer most of the king's questions, when I had the honour to attend him. Меньше чем через месяц я сделал порядочные успехи в лапутском языке, так что мог свободно отвечать на большинство вопросов, задаваемых мне королем, когда я имел честь посещать его. His majesty discovered not the least curiosity to inquire into the laws, government, history, religion, or manners of the countries where I had been; but confined his questions to the state of mathematics, and received the account I gave him with great contempt and indifference, though often roused by his flapper on each side. Его величество нисколько не интересовался законами, правлением, историей, религией, нравами и обычаями стран, которые я посетил. Он ограничился только расспросами о состоянии математики, причем выслушивал мои ответы с величайшим пренебрежением и равнодушием, несмотря на то что внимание его было часто возбуждаемо хлопальщиками, стоявшими по обеим сторонам его. CHAPTER III. ГЛАВА III A phenomenon solved by modern philosophy and astronomy. Задача, решенная современной философией и астрономией. The Laputians' great improvements in the latter. Большие успехи лапутян в области последней. The king's method of suppressing insurrections. Королевский метод подавления восстаний I desired leave of this prince to see the curiosities of the island, which he was graciously pleased to grant, and ordered my tutor to attend me. Я просил у его величества дозволения осмотреть достопримечательности острова, на что он любезно дал свое согласие, приказав моему наставнику быть моим руководителем. I chiefly wanted to know, to what cause, in art or in nature, it owed its several motions, whereof I will now give a philosophical account to the reader. Больше всего хотелось мне знать, какой искусственной или естественной причине остров обязан разнообразными движениями. По этому поводу я представлю теперь читателю философское объяснение. The flying or floating island is exactly circular, its diameter 7837 yards, or about four miles and a half, and consequently contains ten thousand acres. Летучий, или плавучий, остров имеет форму правильного круга диаметром в 7857 ярдов, или около четырех с половиной миль; следовательно, его поверхность равняется десяти тысячам акров. It is three hundred yards thick. Высота острова равна тремстам ярдам. The bottom, or under surface, which appears to those who view it below, is one even regular plate of adamant, shooting up to the height of about two hundred yards. Дно, или нижняя поверхность, видимая только наблюдателям, находящимся на земле, есть гладкая правильная алмазная пластина, толщиной около двухсот ярдов. Above it lie the several minerals in their usual order, and over all is a coat of rich mould, ten or twelve feet deep. На ней лежат различные минералы в обычном порядке, и все это покрыто слоем богатого чернозема в десять или двенадцать футов глубины. The declivity of the upper surface, from the circumference to the centre, is the natural cause why all the dews and rains, which fall upon the island, are conveyed in small rivulets toward the middle, where they are emptied into four large basins, each of about half a mile in circuit, and two hundred yards distant from the centre. Наклон поверхности острова от окружности к центру служит естественной причиной того, что роса и дождь, падающие на остров, собираются в ручейки и текут к его середине, где вливаются в четыре больших бассейна, каждый из которых имеет около полумили в окружности и находится в двухстах ярдах от центра острова. From these basins the water is continually exhaled by the sun in the daytime, which effectually prevents their overflowing. Под действием солнечных лучей вода бассейнов непрерывно испаряется в течение дня, что препятствует их переполнению. Besides, as it is in the power of the monarch to raise the island above the region of clouds and vapours, he can prevent the falling of dews and rain whenever he pleases. For the highest clouds cannot rise above two miles, as naturalists agree, at least they were never known to do so in that country. Кроме того, монарх обладает возможностью поднимать остров в заоблачные сферы, где нет водяных паров, и, следовательно, может предотвратить падение росы и дождей, когда ему заблагорассудится: ведь, по единогласному мнению натуралистов, самые высокие облака не поднимаются выше двух миль; по крайней мере, таких случаев никогда не наблюдалось в этой стране. At the centre of the island there is a chasm about fifty yards in diameter, whence the astronomers descend into a large dome, which is therefore called flandona gagnole, or the astronomer's cave, situated at the depth of a hundred yards beneath the upper surface of the adamant. В центре острова находится пропасть около пятидесяти ярдов в диаметре, через которую астрономы опускаются в большую пещеру, имеющую форму купола и называющуюся поэтому "Фландона Гагноле", или Астрономической Пещерой; она расположена на глубине ста ярдов в толще алмаза. In this cave are twenty lamps continually burning, which, from the reflection of the adamant, cast a strong light into every part. В этой пещере всегда горят двадцать ламп, которые, отражаясь от алмазных стенок, ярко освещают каждый уголок. The place is stored with great variety of sextants, quadrants, telescopes, astrolabes, and other astronomical instruments. Вся пещера заставлена разнообразнейшими секстантами, квадрантами, телескопами, астролябиями и другими астрономическими приборами. But the greatest curiosity, upon which the fate of the island depends, is a loadstone of a prodigious size, in shape resembling a weaver's shuttle. Но главной достопримечательностью, от которой зависит судьба всего острова, является огромный магнит, по форме напоминающий ткацкий челнок. It is in length six yards, and in the thickest part at least three yards over. Он имеет в длину шесть ярдов, а в ширину - в самой толстой своей части - свыше трех ярдов. This magnet is sustained by a very strong axle of adamant passing through its middle, upon which it plays, and is poised so exactly that the weakest hand can turn it. Магнит этот укреплен на очень прочной алмазной оси, проходящей через его середину; он вращается на ней и подвешен так точно, что малейшее прикосновение руки может повернуть его. It is hooped round with a hollow cylinder of adamant, four feet yards in diameter, placed horizontally, and supported by eight adamantine feet, each six yards high. Он охвачен полым алмазным цилиндром, имеющим четыре фута в высоту, столько же в толщину и двенадцать ярдов в диаметре и поддерживаемым горизонтально на восьми алмазных ножках, вышиною в шесть ярдов каждая. In the middle of the concave side, there is a groove twelve inches deep, in which the extremities of the axle are lodged, and turned round as there is occasion. В середине внутренней поверхности цилиндра сделаны два гнезда, глубиною в двенадцать дюймов каждое, в которые всажены концы оси и в которых, когда бывает нужно, она вращается. The stone cannot be removed from its place by any force, because the hoop and its feet are one continued piece with that body of adamant which constitutes the bottom of the island. Никакая сила не может сдвинуть с места описанный нами магнит, потому что цилиндр вместе с ножками составляет одно целое с массой алмаза, служащего основанием всего острова. By means of this loadstone, the island is made to rise and fall, and move from one place to another. При помощи этого магнита остров может подниматься, опускаться и передвигаться с одного места в другое[93]. For, with respect to that part of the earth over which the monarch presides, the stone is endued at one of its sides with an attractive power, and at the other with a repulsive. Ибо, по отношению к подвластной монарху части земной поверхности, магнит обладает с одного конца притягательной силой, а с другого - отталкивательной. Upon placing the magnet erect, with its attracting end towards the earth, the island descends; but when the repelling extremity points downwards, the island mounts directly upwards. Когда магнит поставлен вертикально и его притягательный полюс обращен к земле, остров опускается, но когда обращен книзу полюс магнита, обладающий отталкивательной силой, то остров поднимается прямо вверх. When the position of the stone is oblique, the motion of the island is so too: for in this magnet, the forces always act in lines parallel to its direction. При косом положении магнита остров тоже движется в косом направлении, ибо силы этого магнита всегда действуют по линиям, параллельным его направлению. By this oblique motion, the island is conveyed to different parts of the monarch's dominions. При помощи такого косого движения остров переносится в разные части владений монарха. To explain the manner of its progress, let A B represent a line drawn across the dominions of Balnibarbi, let the line c d represent the loadstone, of which let d be the repelling end, and c the attracting end, the island being over C: let the stone be placed in position c d, with its repelling end downwards; then the island will be driven upwards obliquely towards D. Для объяснения способа перемещения острова допустим, что AB есть линия, проходящая через государство Бальнибарби, cd - магнит, у которого d - отталкивательный полюс, а c -притягательный, и что остров находится над точкой C. Пусть магнит будет поставлен в положение cd, при котором его отрицательный полюс направлен вниз, тогда остров будет подталкиваться наискось вверх по направлению к D. When it is arrived at D, let the stone be turned upon its axle, till its attracting end points towards E, and then the island will be carried obliquely towards E; where, if the stone be again turned upon its axle till it stands in the position E F, with its repelling point downwards, the island will rise obliquely towards F, where, by directing the attracting end towards G, the island may be carried to G, and from G to H, by turning the stone, so as to make its repelling extremity to point directly downward. По прибытии его в D пусть магнит будет повернут на оси так, чтобы его притягательный полюс был направлен к E, тогда и остров будет двигаться наискось по направлению к E. Если теперь снова повернуть магнит и поставить его в положение EF отталкивательным полюсом книзу, остров поднимется наискось по направлению к F, откуда, направляя притягательный полюс к G, остров можно перенести к G и от G к H, повернув магнит так, чтобы его отталкивательный полюс был обращен прямо вниз. And thus, by changing the situation of the stone, as often as there is occasion, the island is made to rise and fall by turns in an oblique direction, and by those alternate risings and fallings (the obliquity being not considerable) is conveyed from one part of the dominions to the other. Таким образом, изменяя по мере надобности положение камня, можно поднимать и опускать остров в косых направлениях, и при помощи таких попеременных подъемов и спусков (при незначительных уклонениях вкось) остров переносится из одной части государства в другую. But it must be observed, that this island cannot move beyond the extent of the dominions below, nor can it rise above the height of four miles. Однако надо заметить, что Лапута не может двигаться за пределы своего государства, а равно и не может подниматься на высоту больше четырех миль. For which the astronomers (who have written large systems concerning the stone) assign the following reason: that the magnetic virtue does not extend beyond the distance of four miles, and that the mineral, which acts upon the stone in the bowels of the earth, and in the sea about six leagues distant from the shore, is not diffused through the whole globe, but terminated with the limits of the king's dominions; and it was easy, from the great advantage of such a superior situation, for a prince to bring under his obedience whatever country lay within the attraction of that magnet. Астрономы (написавшие обширные исследования касательно свойств этого магнита) дают следующее объяснение указанного явления: магнитная сила не простирается далее четырех миль; с другой стороны, действующие на магнит минералы в недрах земли и в море, на расстоянии шести лиг от берега, залегают не по всему земному шару, а только в пределах владений его величества. Пользуясь преимуществами столь выгодного положения, монарх этот без труда мог привести к повиновению все страны, лежащие в пределах притяжения магнита. When the stone is put parallel to the plane of the horizon, the island stands still; for in that case the extremities of it, being at equal distance from the earth, act with equal force, the one in drawing downwards, the other in pushing upwards, and consequently no motion can ensue. Если поставить магнит в положение, параллельное плоскости горизонта, то остров останавливается; в самом деле, в этом случае полюсы магнита, находясь на одинаковом расстоянии от земли, действуют с одинаковой силой, - один притягивая остров книзу, другой -толкая его вверх, вследствие чего не может произойти никакого движения. This loadstone is under the care of certain astronomers, who, from time to time, give it such positions as the monarch directs. Описанный магнит находится в ведении надежных астрономов, которые время от времени меняют его положение согласно приказаниям монарха. They spend the greatest part of their lives in observing the celestial bodies, which they do by the assistance of glasses, far excelling ours in goodness. Эти ученые большую часть своей жизни проводят в наблюдениях над движениями небесных тел при помощи зрительных труб, которые своим качеством значительно превосходят наши. For, although their largest telescopes do not exceed three feet, they magnify much more than those of a hundred with us, and show the stars with greater clearness. И хотя самые большие тамошние телескопы не длиннее трех футов, однако они увеличивают значительно сильнее, чем наши, имеющие длину в сто футов, и показывают небесные тела с большей ясностью. This advantage has enabled them to extend their discoveries much further than our astronomers in Europe; for they have made a catalogue of ten thousand fixed stars, whereas the largest of ours do not contain above one third part of that number. Это преимущество позволило лапутянам в своих открытиях оставить далеко позади наших европейских астрономов. Так, ими составлен каталог десяти тысяч неподвижных звезд, между тем как самый обширный из наших каталогов содержит не более одной трети этого числа[94]. They have likewise discovered two lesser stars, or satellites, which revolve about Mars; whereof the innermost is distant from the centre of the primary planet exactly three of his diameters, and the outermost, five; the former revolves in the space of ten hours, and the latter in twenty-one and a half; so that the squares of their periodical times are very near in the same proportion with the cubes of their distance from the centre of Mars; which evidently shows them to be governed by the same law of gravitation that influences the other heavenly bodies. Кроме того, они открыли две маленьких звезды или два спутника, обращающихся около Марса, из которых ближайший к Марсу удален от центра этой планеты на расстояние, равное трем ее диаметрам, а более отдаленный находится от нее на расстоянии пяти таких же диаметров[95]. Первый совершает свое обращение в течение десяти часов, а второй в течение двадцати одного с половиной часа, так что квадраты времен их обращения почти пропорциональны кубам их расстояний от центра Марса, каковое обстоятельство с очевидностью показывает, что означенные спутники управляются тем же самым законом тяготения, которому подчинены другие небесные тела[96]. They have observed ninety-three different comets, and settled their periods with great exactness. Лапутяне произвели наблюдения над девяносто тремя различными кометами и установили с большой точностью периоды их возвращения. If this be true (and they affirm it with great confidence) it is much to be wished, that their observations were made public, whereby the theory of comets, which at present is very lame and defective, might be brought to the same perfection with other arts of astronomy. Если это справедливо (а утверждения их весьма категоричны), то было бы весьма желательно, чтобы результаты их наблюдений сделались публичным достоянием, ибо тогда теория комет, которая теперь полна недостатков и сильно хромает, была бы доведена до того же совершенства, что и другие области астрономии. The king would be the most absolute prince in the universe, if he could but prevail on a ministry to join with him; but these having their estates below on the continent, and considering that the office of a favourite has a very uncertain tenure, would never consent to the enslaving of their country. Король мог бы стать самым абсолютным монархом в мире, если бы ему удалось убедить своих министров действовать с ним заодно. Но последние, будучи владельцами собственности на континенте и принимая во внимание, что положение фаворита весьма непрочно, никогда не соглашались на порабощение своего отечества[97]. If any town should engage in rebellion or mutiny, fall into violent factions, or refuse to pay the usual tribute, the king has two methods of reducing them to obedience. Если какой-нибудь город поднимает мятеж или восстание, если в нем вспыхивает междоусобица или он отказывается платить обычные подати, то король располагает двумя средствами привести его к покорности. The first and the mildest course is, by keeping the island hovering over such a town, and the lands about it, whereby he can deprive them of the benefit of the sun and the rain, and consequently afflict the inhabitants with dearth and diseases: and if the crime deserve it, they are at the same time pelted from above with great stones, against which they have no defence but by creeping into cellars or caves, while the roofs of their houses are beaten to pieces. Первое и более мягкое из них заключается в помещении острова над таким городом и окружающими его землями: вследствие этого король лишает их благодетельного действия солнца и дождя, так что в непокорной стране начинаются голод и болезни. Смотря по степени преступления, эта карательная мера усиливается метанием сверху больших камней, от которых население может укрыться только в подвалах или в погребах, предоставляя полному разрушению крыши своих жилищ. But if they still continue obstinate, or offer to raise insurrections, he proceeds to the last remedy, by letting the island drop directly upon their heads, which makes a universal destruction both of houses and men. Но если мятежники продолжают упорствовать, король прибегает ко второму, более радикальному, средству: остров опускается прямо на головы непокорных и сокрушает их вместе с их домами. However, this is an extremity to which the prince is seldom driven, neither indeed is he willing to put it in execution; nor dare his ministers advise him to an action, which, as it would render them odious to the people, so it would be a great damage to their own estates, which all lie below; for the island is the king's demesne. Однако к этому крайнему средству король прибегает в очень редких случаях и весьма неохотно, да и министры не решаются рекомендовать ему подобное мероприятие, так как оно, с одной стороны, способно внушить к ним народную ненависть, а с другой - может причинить большой вред их собственному имуществу, находящемуся на континенте, ибо остров есть владение короля. But there is still indeed a more weighty reason, why the kings of this country have been always averse from executing so terrible an action, unless upon the utmost necessity. Кроме того, существует другая, еще более важная причина, почему короли этого государства всегда питали отвращение к столь страшной мере и прибегали к ней только в случае самой крайней необходимости. For, if the town intended to be destroyed should have in it any tall rocks, as it generally falls out in the larger cities, a situation probably chosen at first with a view to prevent such a catastrophe; or if it abound in high spires, or pillars of stone, a sudden fall might endanger the bottom or under surface of the island, which, although it consist, as I have said, of one entire adamant, two hundred yards thick, might happen to crack by too great a shock, or burst by approaching too near the fires from the houses below, as the backs, both of iron and stone, will often do in our chimneys. Если город, осужденный на разрушение, расположен среди высоких скал, - а так именно и расположены в большинстве случаев крупные города, вероятно, для предохранения от указанной катастрофы, - или если в таком городе существует много колоколен или каменных башен, то внезапное падение острова может повредить его основание, или нижнюю поверхность, которая хотя и состоит, как я уже говорил, из одного цельного алмаза толщиною в двести ярдов, все же при сильном толчке может расколоться, а при приближении к пламени расположенных под ней построек - треснуть, как это случается с железными или каменными стенками наших каминов. Of all this the people are well apprised, and understand how far to carry their obstinacy, where their liberty or property is concerned. Все это отлично известно населению, которое соответственно соразмеряет свое сопротивление, когда дело касается его свободы и имущества.

And the king, when he is highest provoked, and most determined to press a city to rubbish, orders the island to descend with great gentleness, out of a pretence of tenderness to his people, but, indeed, for fear of breaking the adamantine bottom; in which case, it is the opinion of all their philosophers, that the loadstone could no longer hold it up, and the whole mass would fall to the ground.