Герман Мелвилл - Моби Дик - английский и русский параллельные тексты

• Название: Моби Дик - английский и русский параллельные тексты
• Автор: Герман Мелвилл
• Жанр: Классическая проза

«Моби Дик, или Белый кит» (англ. Moby-Dick, or The Whale, 1851) — основная работа Германа Мелвилла, итоговое произведение литературы американского романтизма. Длинный роман с многочисленными лирическими отступлениями, проникнутый библейской образностью и многослойным символизмом, не был понят и принят современниками. Переоткрытие «Моби Дика» произошло в 1920-е годы.

Роман посвящён американскому писателю-романтику Натаниэлю Готорну, близкому другу автора, «в знак преклонения перед его гением».

---

Герман Мелвилл. Моби Дик, или Белый кит

Moby Dick; or The Whale, by Herman Melville Герман Мелвилл. Моби Дик, или Белый кит Роман Натаниелю Готорну в знак преклонения перед его гением посвящается эта книга ETYMOLOGY. (Supplied by a Late Consumptive Usher to a Grammar School) ЭТИМОЛОГИЯ (Сведения, собранные Помощником учителя классической гимназии, впоследствии скончавшимся от чахотки.) The pale Usher-threadbare in coat, heart, body, and brain; I see him now. Я вижу его как сейчас - такого бледного, в поношенном сюртуке и с такими же поношенными мозгами, душой и телом. He was ever dusting his old lexicons and grammars, with a queer handkerchief, mockingly embellished with all the gay flags of all the known nations of the world. Он целыми днями стирал пыль со старых словарей и грамматик своим необыкновенным носовым платком, украшенным, словно в насмешку, пестрыми флагами всех наций мира. He loved to dust his old grammars; it somehow mildly reminded him of his mortality. Ему нравилось стирать пыль со старых грамматик; это мирное занятие наводило его на мысль о смерти. "While you take in hand to school others, and to teach them by what name a whale-fish is to be called in our tongue leaving out, through ignorance, the letter H, which almost alone maketh the signification of the word, you deliver that which is not true." -HACKLUYT ЭТИМОЛОГИЯ "Если ты берешься наставлять других и обучать их тому, что в нашем языке рыба-кит именуется словом whale, опуская при этом, по собственной необразованности, букву h, которая одна выражает почти все значение этого слова, ты насаждаешь не знания, но заблуждения". Хаклюйт "WHALE... Sw. and Dan. HVAL. "Whale*** шведск. и датск. hval. This animal is named from roundness or rolling; for in Dan. HVALT is arched or vaulted." -WEBSTER'S DICTIONARY Название этого животного связано с понятием округлости, так как по-датски hvalt означает "выгнутый, сводчатый"". Словарь Вебстера "WHALE.... It is more immediately from the Dut. and Ger. WALLEN; A. S. WALW-IAN, to roll, to wallow." -RICHARDSON'S DICTIONARY "Whale*** происходит непосредственно от голландского и немецкого wallen, англосакск. walw-ian - "кататься, барахтаться"". Словарь Ричардсона KETOS, GREEK. CETUS, LATIN. WHOEL, ANGLO-SAXON. HVALT, DANISH. WAL, DUTCH. HWAL, SWEDISH. WHALE, ICELANDIC. WHALE, ENGLISH. BALEINE, FRENCH. BALLENA, SPANISH. PEKEE-NUEE-NUEE, FEGEE. PEKEE-NUEE-NUEE, ERROMANGOAN. Древнееврейское - JiI Греческое - xntos Латинское - cetus Англосаксонское - whoel Датское - hvalt Голландское - wal Шведское -hwal Исландское - whale Английское - whale Французское - balein Испанское - ballena Фиджи - пеки-нуи-нуи Эрроманго - пехи-нуи-нуи EXTRACTS (Supplied by a Sub-Sub-Librarian). ИЗВЛЕЧЕНИЯ (Собранные Младшим Помощником библиотекаря) It will be seen that this mere painstaking burrower and grub-worm of a poor devil of a Sub-Sub appears to have gone through the long Vaticans and street-stalls of the earth, picking up whatever random allusions to whales he could anyways find in any book whatsoever, sacred or profane. Читатель сможет убедиться, что этот бедняга Младший Помощник, немудрящий буквоед и книжный червь, перерыл целые ватиканские библиотеки и все лавки букинистов на свете в поисках любых - хотя бы случайных -упоминаний о китах, которые могли только встретиться ему в каких бы то ни было книгах, от священных до богохульных. Therefore you must not, in every case at least, take the higgledy-piggledy whale statements, however authentic, in these extracts, for veritable gospel cetology. И потому не следует во всех случаях понимать эти беспорядочные китовые цитаты, хотя и несомненно подлинные, за святое и неоспоримое евангелие цетологии. Far from it. Это вовсе не так. As touching the ancient authors generally, as well as the poets here appearing, these extracts are solely valuable or entertaining, as affording a glancing bird's eye view of what has been promiscuously said, thought, fancied, and sung of Leviathan, by many nations and generations, including our own. Отрывки из трудов всех этих древних авторов и упоминаемых здесь поэтов представляют для нас интерес и ценность лишь постольку, поскольку они дают нам общий взгляд с птичьего полета на все то, что только ни было когда-либо, в любой связи и по любому поводу, сказано, придумано, упомянуто и спето о Левиафане всеми нациями и поколениями, включая теперешние. So fare thee well, poor devil of a Sub-Sub, whose commentator I am. Итак, прощай, бедняга Младший Помощник, чьим комментатором я выступаю. Thou belongest to that hopeless, sallow tribe which no wine of this world will ever warm; and for whom even Pale Sherry would be too rosy-strong; but with whom one sometimes loves to sit, and feel poor-devilish, too; and grow convivial upon tears; and say to them bluntly, with full eyes and empty glasses, and in not altogether unpleasant sadness-Give it up, Sub-Subs! For by how much the more pains ye take to please the world, by so much the more shall ye for ever go thankless! Would that I could clear out Hampton Court and the Tuileries for ye! Ты принадлежишь к тому безрадостному племени, которое в этом мире никаким вином не согреть и для кого даже белый херес оказался бы слишком розовым и крепким; но с такими, как ты, приятно иногда посидеть вдвоем, чувствуя себя тоже несчастным и одиноким, и, упиваясь пролитыми слезами, проникаться дружелюбием к своему собеседнику; и хочется сказать вам прямо, без обиняков, пока глаза наши мокры, а стаканы сухи и на сердце - сладкая печаль: "Бросьте вы это дело. Младшие Помощники! Ведь чем больше усилий будете вы прилагать к тому, чтобы угодить миру, тем меньше благодарности вы дождетесь! Эх, если б мог я очистить для вас Хэмптон-Корт или Тюильрийский дворец! But gulp down your tears and hie aloft to the royal-mast with your hearts; for your friends who have gone before are clearing out the seven-storied heavens, and making refugees of long-pampered Gabriel, Michael, and Raphael, against your coming. Но глотайте скорее ваши слезы и вскиньте голову, воспарите духом! выше, выше, на самый топ грот-мачты! ибо товарищи ваши, опередившие вас, освобождают для вас семиэтажные небеса, изгоняя прочь перед вашим приходом истинных баловней - Гавриила, Михаила и Рафаила. Here ye strike but splintered hearts together-there, ye shall strike unsplinterable glasses! EXTRACTS. Здесь мы только чокаемся разбитыми сердцами -там вы сможете сдвинуть разом свои небьющиеся кубки!" ИЗВЛЕЧЕНИЯ "And God created great whales." -GENESIS. "И сотворил бог больших китов". Бытие "Leviathan maketh a path to shine after him; One would think the deep to be hoary." -JOB. "За Левиафаном светится стезя, Бездна кажется сединой". Иов "Now the Lord had prepared a great fish to swallow up Jonah." -JONAH. "И предуготовил Господь большую рыбу, чтобы поглотила Иону". Иона "There go the ships; there is that Leviathan whom thou hast made to play therein." -PSALMS. "Там плавают корабли; там Левиафан, которого Ты сотворил играть в нем". Псалмы "In that day, the Lord with his sore, and great, and strong sword, shall punish Leviathan the piercing serpent, even Leviathan that crooked serpent; and he shall slay the dragon that is in the sea." -ISAIAH "В тот день поразит Господь мечом Своим тяжелым, и большим, и крепким, левиафана, змея прямобегущего, и левиафана, змея изгибающегося, и убьет змея морского". Исайя "And what thing soever besides cometh within the chaos of this monster's mouth, be it beast, boat, or stone, down it goes all incontinently that foul great swallow of his, and perisheth in the bottomless gulf of his paunch." -HOLLAND'S PLUTARCH'S MORALS. "И какой бы еще предмет ни очутился в хаосе пасти этого чудовища, будь то зверь, корабль или камень, мгновенно исчезает он в его огромной зловонной глотке и гибнет в черной бездне его брюха". Холландов перевод "Моралий" Плутарха "The Indian Sea breedeth the most and the biggest fishes that are: among which the Whales and Whirlpooles called Balaene, take up as much in length as four acres or arpens of land." -HOLLAND'S PLINY. "В Индийском Море водятся величайшие и огромнейшие рыбы, какие существуют на свете; среди них Киты, или Водокруты, именуемые Balaene, которые имеют в длину столько же, сколько четыре акра, или арпана, земли". Холландов перевод Плиния "Scarcely had we proceeded two days on the sea, when about sunrise a great many Whales and other monsters of the sea, appeared. "И двух дней не провели мы в плавании, как вдруг однажды на рассвете увидели великое множество китов и прочих морских чудовищ. Among the former, one was of a most monstrous size.... Из них один обладал поистине исполинскими размерами. This came towards us, open-mouthed, raising the waves on all sides, and beating the sea before him into a foam." -TOOKE'S LUCIAN. "THE TRUE HISTORY." Он приблизился к нам, держа свою пасть разинутой, подымая волны по бокам и вспенивая море перед собою". Тук. Перевод "Правдивой Истории" Лукиана "He visited this country also with a view of catching horse-whales, which had bones of very great value for their teeth, of which he brought some to the king.... "Он прибыл в нашу страну также еще и для того, чтобы ловить здесь китов, ибо клыки этих животных дают очень ценную кость, образцы коей он привез в дар королю***. The best whales were catched in his own country, of which some were forty-eight, some fifty yards long. Наиболее крупные киты, однако, вылавливаются у берегов его родины, из них иные имеют сорок восемь, иные же пятьдесят ярдов в длину. He said that he was one of six who had killed sixty in two days." -OTHER OR OTHER'S VERBAL NARRATIVE TAKEN DOWN FROM HIS MOUTH BY KING ALFRED, A.D. 890. Он говорит, что он - с ним еще пятеро - убили по шестьдесят китов за два дня". Рассказ Оттара, или Охтхере, записанный с его слов королем Альфредом в год от Рождества Христова 890 "And whereas all the other things, whether beast or vessel, that enter into the dreadful gulf of this monster's (whale's) mouth, are immediately lost and swallowed up, the sea-gudgeon retires into it in great security, and there sleeps." -MONTAIGNE. -APOLOGY FOR RAIMOND SEBOND. "И между тем как все на свете, будь то живое существо или корабль, безразлично, попадая в ужасную пропасть, какую являет собой глотка этого чудовища (кита), тут же погибает, поглощенное навеки, морской пескарь сам удаляется туда и спит там в полной безопасности". Монтень. "Апология Реймонда Себона" "Let us fly, let us fly! "Бежим! Old Nick take me if is not Leviathan described by the noble prophet Moses in the life of patient Job." -RABELAIS. Провалиться мне на сем месте, это Левиафан, которого доблестный пророк Моисей описал в житии святого человека Иова". Рабле "This whale's liver was two cartloads." -STOWE'S ANNALS. "Печень этого кита нагрузили на две телеги". Стоу. "Анналы" "The great Leviathan that maketh the seas to seethe like boiling pan." -LORD BACON'S VERSION OF THE PSALMS. "Великий Левиафан, заставляющий море пениться, подобно кипящему котлу". Лорд Бэкон. Перевод Псалмов "Touching that monstrous bulk of the whale or ork we have received nothing certain. "Касательно же чудовищной туши кита, или орки, мы не располагаем сколь-нибудь определенными сведениями. They grow exceeding fat, insomuch that an incredible quantity of oil will be extracted out of one whale." -IBID. "HISTORY OF LIFE AND DEATH." Оные существа достигают чрезвычайного объема, так что из одного кита может быть получено прямо-таки невероятное количество жира". "История жизни и смерти" "The sovereignest thing on earth is parmacetti for an inward bruise." -KING HENRY. "И хвалил мне спермацет Как лучшее лекарство от контузий". "Король Генрих IV" "Very like a whale." -HAMLET. "Очень похоже на кита". "Гамлет" "Which to secure, no skill of leach's art Mote him availle, but to returne againe To his wound's worker, that with lowly dart, Dinting his breast, had bred his restless paine, Like as the wounded whale to shore flies thro' the maine." -THE FAERIE QUEEN. "Кто может днесь его остановить? Он рвется в бой и кровию залитый, Чтоб низкому обидчику отмстить. Не примет он пощады и защиты. Так к брегу по волнам несется кит подбитый". "Королева фей" "Immense as whales, the motion of whose vast bodies can in a peaceful calm trouble the ocean til it boil." -SIR WILLIAM DAVENANT. PREFACE TO GONDIBERT. "...грандиозен, точно кит, который движениями своего гигантского тела заставляет вскипать океан даже в мертвый штиль". Сэр Уильям. Давенант. Предисловие к "Гондиберту" "What spermacetti is, men might justly doubt, since the learned Hosmannus in his work of thirty years, saith plainly, Nescio quid sit." -SIR T. BROWNE. OF SPERMA CETI AND THE SPERMA CETI WHALE. VIDE HIS V. E. "Что представляет собой спермацет, этого люди, по правде говоря, не знают, ибо даже ученейший Хофманнус после тридцатилетних исследований открыто признал в своей книге: nescio quid sit"*. Сэр Т. Браун. "О спермацете и спермацетовом ките". См. его "Трактат о распространенных заблуждениях" "Like Spencer's Talus with his modern flail He threatens ruin with his ponderous tail. ... "Как Спенсеров герой своим цепом, Хвостом он сеет смерть и страх кругом.---------------------------------------- *Не знаю, что сие(лат.). *** Their fixed jav'lins in his side he wears, And on his back a grove of pikes appears." -WALLER'S BATTLE OF THE SUMMER ISLANDS. "В боку несет он копий целый лес, Плывя вперед, волнам наперерез". Уоллер. "Битва у Летних островов" "By art is created that great Leviathan, called a Commonwealth or State-(in Latin, Civitas) which is but an artificial man." -OPENING SENTENCE OF HOBBES'S LEVIATHAN. "Искусством создан тот великий Левиафан, который называется государством (по-латыни Civitas) и который является лишь искусственным человеком". Гоббс. Вводный параграф из "Левиафана" "Silly Mansoul swallowed it without chewing, as if it had been a sprat in the mouth of a whale." -PILGRIM'S PROGRESS. "Неосторожный город Мэнсуол так и заглотал его целиком, точно кит рыбешку". "Путь Паломника" "That sea beast Leviathan, which God of all his works Created hugest that swim the ocean stream." -PARADISE LOST. "Тот зверь морской, Левиафан, кого из всех творений Всех больше создал бог в пучине водной". "Потерянный рай" --"There Leviathan, Hugest of living creatures, in the deep Stretched like a promontory sleeps or swims, And seems a moving land; and at his gills Draws in, and at his breath spouts out a sea." -IBID. "Левиафан, Величественнейший из божьих тварей, Плывет иль дремлет он в глуби подводной, Подобен острову плавучему. Вдыхая, Моря воды он втягивает грудью, Чтобы затем их к небесам извергнуть". Там же "The mighty whales which swim in a sea of water, and have a sea of oil swimming in them." -FULLLER'S PROFANE AND HOLY STATE. "Величавые киты, что плавают в море воды, в то время как море масла плавает в них". Фуллер. "Мирская и божественная власть" "So close behind some promontory lie The huge Leviathan to attend their prey, And give no chance, but swallow in the fry, Which through their gaping jaws mistake the way." -DRYDEN'S ANNUS MIRABILIS. "Левиафан, за мысом притаясь, Добычу поджидает без движенья, И та в разверстую стремится пасть, Вообразив, что это - путь к спасенью". Драйден. "Annus Mirabilis" "While the whale is floating at the stern of the ship, they cut off his head, and tow it with a boat as near the shore as it will come; but it will be aground in twelve or thirteen feet water." -THOMAS EDGE'S TEN VOYAGES TO SPITZBERGEN, IN PURCHAS. "Покуда туша кита остается на плаву у них за кормой, голову его отрубают и на шлюпке буксируют как можно ближе к берегу, но на глубине двенадцать-тринадцать футов она уже задевает за дно". Томас Эдж. "Десять рейсов на Шпицберген". У Парчесса "In their way they saw many whales sporting in the ocean, and in wantonness fuzzing up the water through their pipes and vents, which nature has placed on their shoulders." -SIR T. HERBERT'S VOYAGES INTO ASIA AND AFRICA. HARRIS COLL. "По пути они видели много китов, резвившихся в океане и для забавы посылавших к небу через трубы и клапаны, которые природа расположила у них в плечах, целые снопы водяных брызг". Сэр Т. Герберт. "Путешествия в Азию и Африку". Собрание Гарриса "Here they saw such huge troops of whales, that they were forced to proceed with a great deal of caution for fear they should run their ship upon them." -SCHOUTEN'S SIXTH CIRCUMNAVIGATION. "Здесь они встретили такие огромные полчища китов, что принуждены были вести свой корабль с величайшей осторожностью из опасения налететь на одну из этих рыб". Скаутон. "Шестое кругосветное плаванье" "We set sail from the Elbe, wind N.E. in the ship called The Jonas-in-the-Whale.... "При сильном норд-осте мы отплыли из устья Эльбы на корабле "Иона-в-Китовом-Чреве"***. Some say the whale can't open his mouth, but that is a fable.... Некоторые утверждают, что кит не может открыть пасть, но это все выдумки***. They frequently climb up the masts to see whether they can see a whale, for the first discoverer has a ducat for his pains.... Матросы обычно забираются на верхушки мачт и высматривают оттуда китов, так как первому, кто заметит кита, выдается в награду золотой дукат***. I was told of a whale taken near Shetland, that had above a barrel of herrings in his belly.... Мне рассказывали, что у Шетландских островов был выловлен один кит, в брюхе у которого нашли селедок больше чем на целую бочку***. One of our harpooneers told me that he caught once a whale in Spitzbergen that was white all over." -A VOYAGE TO GREENLAND, A.D. 1671 HARRIS COLL. Один наш гарпунщик говорит, что как-то у Шпицбергена он забил кита, который был с головы до хвоста весь белый". "Плавание в Гренландию" 1671 года от Р. X. Собрание Гарриса "Several whales have come in upon this coast (Fife) Anno 1652, one eighty feet in length of the whale-bone kind came in, which (as I was informed), besides a vast quantity of oil, did afford 500 weight of baleen. "Здесь, на побережье Файфа, море иногда выбрасывает на сушу китов. В лето от Рождества Христова 1652 на берег был выброшен один кит, имевший восемьдесят футов в длину и относившийся к разновидности усатых; как мне сообщили, из его туши было добыто, помимо большого количества жира, не менее 500 аршин китового уса. The jaws of it stand for a gate in the garden of Pitferren." -SIBBALD'S FIFE AND KINROSS. Его челюсть установлена в виде арки в саду Питферрена". Сиббальд. "Файф и Кинросс" "Myself have agreed to try whether I can master and kill this Sperma-ceti whale, for I could never hear of any of that sort that was killed by any man, such is his fierceness and swiftness." -RICHARD STRAFFORD'S LETTER FROM THE BERMUDAS. PHIL. TRANS. A.D. 1668. "Тут я сказал, что и я, пожалуй, попробую, не удастся ли мне осилить и убить того спермацетового кита, хотя мне не приходилось слышать, чтобы такие, как он, когда-либо погибали от руки человека, - настолько они стремительны и свирепы". Ричард Страффорд. "Письмо с Бермудских островов". Филологии, записки, 1688 "Whales in the sea God's voice obey." -N. E. PRIMER. "Киты в морях Гласу божьему внемлют". Букварь. Изд. в Новой Англии. "We saw also abundance of large whales, there being more in those southern seas, as I may say, by a hundred to one; than we have to the northward of us." -CAPTAIN COWLEY'S VOYAGE ROUND THE GLOBE, A.D. 1729. "Здесь мы встретили также великое множество крупных китов, которых в Южных морях приходится, я бы сказал, штук по сто на одного, обитающего на Севере". Капитан Каули. "Кругосветное плаванье", 1729 г. от Р. X. "... and the breath of the whale is frequently attended with such an insupportable smell, as to bring on a disorder of the brain." -ULLOA'S SOUTH AMERICA. "*** а дыхание кита часто имеет чрезвычайно сильный запах, от которого может наступить помутнение мозгов". Уллоа. "Южная Америка" "To fifty chosen sylphs of special note, We trust the important charge, the petticoat. "Заботу же о нижней юбке лучше Пятидесяти верным сильфам препоручим. Oft have we known that seven-fold fence to fail, Tho' stuffed with hoops and armed with ribs of whale." -RAPE OF THE LOCK. Ведь эта крепость уж не раз была взята, Хоть укрепляют стены ребрами кита". "Похищение локона" "If we compare land animals in respect to magnitude, with those that take up their abode in the deep, we shall find they will appear contemptible in the comparison. "Если мы сравним по величине наземных животных с теми, что обитают в глубине моря, мы обнаружим, что размеры первых просто ничтожны. The whale is doubtless the largest animal in creation." -GOLDSMITH, NAT. HIST. Кит, вне всякого сомнения, есть величайшая из тварей божьих". Голдсмит. "Естественная история" "If you should write a fable for little fishes, you would make them speak like great wales." -GOLDSMITH TO JOHNSON. "Если б Вы вздумали писать сказку для маленьких рыбок, они бы у Вас в книге разговаривали языком исполинских китов". Голдсмит - Джонсону "In the afternoon we saw what was supposed to be a rock, but it was found to be a dead whale, which some Asiatics had killed, and were then towing ashore. "Под вечер мы увидели нечто, показавшееся нам поначалу скалой; но потом выяснилось, что то был мертвый кит, которого забили какие-то азиаты, теперь буксировавшие его к берегу. They seemed to endeavor to conceal themselves behind the whale, in order to avoid being seen by us." -COOK'S VOYAGES. Они, видимо, пытались укрыться за тушей, дабы не быть замеченными нами". Кук. "Путешествия" "The larger whales, they seldom venture to attack. "На тех китов, что покрупнее, они редко отваживаются нападать. They stand in so great dread of some of them, that when out at sea they are afraid to mention even their names, and carry dung, lime-stone, juniper-wood, and some other articles of the same nature in their boats, in order to terrify and prevent their too near approach." -UNO VON TROIL'S LETTERS ON BANKS'S AND SOLANDER'S VOYAGE TO ICELAND IN 1772. Иные киты внушают им такой ужас, что они боятся даже произнести в море их имена и возят с собой в вельботах навоз, известь, можжевельник и тому подобные предметы, чтобы отпугивать их". Уго фон Троиль. "Письма о плавании Бэнкса и Солэндера в Исландию в 1772 г." "The Spermacetti Whale found by the Nantuckois, is an active, fierce animal, and requires vast address and boldness in the fishermen." -THOMAS JEFFERSON'S WHALE MEMORIAL TO THE FRENCH MINISTER IN 1778. "Спермацетовый Кит, открытый жителями Нантакета, это свирепое и подвижное существо; он требует от рыбаков чрезвычайной ловкости и отваги". Томас Джефферсон. Записки французскому министру об импорте китового жира, 1778 г. "And pray, sir, what in the world is equal to it?" -EDMUND BURKE'S REFERENCE IN PARLIAMENT TO THE NANTUCKET WHALE-FISHERY. "Но скажите на милость, сэр, что в мире может сравниться с ним?" Эдмунд Бэрк. Упоминание в парламентской речи о китобойном промысле Нантакета "Spain-a great whale stranded on the shores of Europe." -EDMUND BURKE. (SOMEWHERE.) "Испания, этот огромный кит, выброшенный на берег Юго-Западной Европы". Эдмунд Бэрк (Где-то) "A tenth branch of the king's ordinary revenue, said to be grounded on the consideration of his guarding and protecting the seas from pirates and robbers, is the right to royal fish, which are whale and sturgeon. "Десятым источником законного королевского дохода, обусловленным, как полагают, тем обстоятельством, что король охраняет и защищает моря от пиратов и разбойников, является его право на королевскую рыбу, коей почитаются кит и осетр. And these, when either thrown ashore or caught near the coast, are the property of the king." -BLACKSTONE. Выброшенные на берег или же выловленные поблизости от оного, они объявляются собственностью короля". Блэкстон "Soon to the sport of death the crews repair: Rodmond unerring o'er his head suspends The barbed steel, and every turn attends." -FALCONER'S SHIPWRECK. "Вот уж снова К смертельной схватке все готовы, И яростный Родмонд занес над головой Гарпун зазубренный и меткий свой". Фолконер. "Кораблекрушение" "Bright shone the roofs, the domes, the spires, And rockets blew self driven, To hang their momentary fire Around the vault of heaven. "Тут, освещая крыши, башни, купола, Взлетали ввысь ракеты с громким треском, На миг повиснувши под куполом небесным. И отступала прочь ночная мгла. "So fire with water to compare, The ocean serves on high, Up-spouted by a whale in air, To express unwieldy joy." -COWPER, ON THE QUEEN'S VISIT TO LONDON. Так - если мы сравним огонь с водой - Взлетают кверху воды океана, Когда в знак торжества и ликованья Их к небу посылает кит струей". Каупер. "На посещение королевой Лондона" "Ten or fifteen gallons of blood are thrown out of the heart at a stroke, with immense velocity." -JOHN HUNTER'S ACCOUNT OF THE DISSECTION OF A WHALE. (A SMALL SIZED ONE.) "При первом же ударе из сердца с огромной силой забила струя крови. Всего вытекло галлонов пятнадцать". Джон Хантер. "Отчет об анатомировании туши кита (небольших размеров)" "The aorta of a whale is larger in the bore than the main pipe of the water-works at London Bridge, and the water roaring in its passage through that pipe is inferior in impetus and velocity to the blood gushing from the whale's heart." -PALEY'S THEOLOGY. "Аорта кита превосходит в диаметре самую толстую водопроводную трубу у Лондонского моста, и вода, бегущая по этой трубе, значительно уступает в скорости в напоре струе крови, изливающейся из сердца кита". Пэйли. "Теология" "The whale is a mammiferous animal without hind feet." -BARON CUVIER. "Кит - это млекопитающее, не имеющее задних конечностей". Барон Кювье "In 40 degrees south, we saw Spermacetti Whales, but did not take any till the first of May, the sea being then covered with them." -COLNETT'S VOYAGE FOR THE PURPOSE OF EXTENDING THE SPERMACETI WHALE FISHERY. "На сорок градусов южнее мы заметили кашалотов, но не начинали промысла до самого 1-го мая, когда море было буквально усеяно ими". Колнет. "In the free element beneath me swam, Floundered and dived, in play, in chace, in battle, Fishes of every colour, form, and kind; Which language cannot paint, and mariner Had never seen; from dread Leviathan To insect millions peopling every wave: Gather'd in shoals immense, like floating islands, Led by mysterious instincts through that waste And trackless region, though on every side Assaulted by voracious enemies, Whales, sharks, and monsters, arm'd in front or jaw, With swords, saws, spiral horns, or hooked fangs." -MONTGOMERY'S WORLD BEFORE THE FLOOD. "Плаванье в целях дальнейшего расширения китобойного промысла" "В стихии водной подо мной мелькали, Резвясь, играя иль сцепившись насмерть, Морские твари всех цветов и видов, Каких язык не в силах описать И ни один моряк не видел в жизни, От страшного Левиафана до ничтожных Мирьядами кишащих насекомых, Что в каждой плавают соленой капле. Послушные таинственным инстинктам, Они свой путь находят без ошибки В пустынном океанском бездорожье, Хоть всюду их враги подстерегают: Киты, акулы, гады, чье оружье - Меч, и пила, и рог, и гнутый клык". Монтгомери. "Мир накануне потопа" "Io! Paean! Io! sing. To the finny people's king. Not a mightier whale than this In the vast Atlantic is; Not a fatter fish than he, Flounders round the Polar Sea." -CHARLES LAMB'S TRIUMPH OF THE WHALE. "Слава! Пойте славу владыке рыбьему. Нипочем тайфун и мертвая зыбь ему. Во всей Атлантике, безбрежной и суровой, Не сыщешь второго кита такого; Никогда еще рыба жирнее, чем эта, Не гуляла, не плавала по белому свету". Чарлз Лэм. "Триумф кита" "In the year 1690 some persons were on a high hill observing the whales spouting and sporting with each other, when one observed: there-pointing to the sea-is a green pasture where our children's grand-children will go for bread." -OBED MACY'S HISTORY OF NANTUCKET. "В лето 1690-е несколько человек стояли на высоком холме и смотрели, как киты резвятся и пускают фонтаны; и один человек сказал, указывая рукой в морскую даль: там лежит зеленое поле, куда дети наших внуков отправятся добывать свой хлеб". Овид Мэйси. "История Нантакета" "I built a cottage for Susan and myself and made a gateway in the form of a Gothic Arch, by setting up a whale's jaw bones." -HAWTHORNE'S TWICE TOLD TALES. "Я построил домик для нас с Сюзанной и в виде готической арки ворот поставил китовую челюсть". Готорн. "Дважды рассказанные истории" "She came to bespeak a monument for her first love, who had been killed by a whale in the Pacific ocean, no less than forty years ago." -IBID. "Она пришла ко мне, чтобы посоветоваться насчет памятника человеку, которого она любила в юности и которого тому уже лет сорок назад убил кит в Тихом океане". Там же "No, Sir, 'tis a Right Whale," answered Tom; "I saw his sprout; he threw up a pair of as pretty rainbows as a Christian would wish to look at. He's a raal oil-butt, that fellow!" -COOPER'S PILOT. "Нет, сэр, это Настоящий Кит, - ответил Том, - я видел его фонтан; он выпустил к небу две радуги, до того красивые, что всякому христианину на загляденье. Эта зверюга полна маслом, что твой спермацетовый бочонок". Купер. "Лоцман" "The papers were brought in, and we saw in the Berlin Gazette that whales had been introduced on the stage there." -ECKERMANN'S CONVERSATIONS WITH GOETHE. "Были поданы различные газеты, и, просматривая берлинские театральные новости, мы узнали, что там появляются на сцене морские чудовища и киты". Эккерман. "Разговоры с Гете" "My God! Mr. Chace, what is the matter?" I answered, "we have been stove by a whale." -"NARRATIVE OF THE SHIPWRECK OF THE WHALE SHIP ESSEX OF NANTUCKET, WHICH WAS ATTACKED AND FINALLY DESTROYED BY A LARGE SPERM WHALE IN THE PACIFIC OCEAN." BY OWEN CHACE OF NANTUCKET, FIRST MATE OF SAID VESSEL. NEW YORK, 1821. "Ради Бога, мистер Чейс! что случилось?" - Я ответил: "Судно столкнулось с китом, и корпус пробит". "Описание гибели китобойца "Эссекс" из Нантакета, на которого напал в Тихом океане большой кашалот, составлено Оуэном Чейсом из Нантакета. старшим помощником капитана на упомянутом судне". Нью-Йорк. 1821 "A mariner sat in the shrouds one night, The wind was piping free; Now bright, now dimmed, was the moonlight pale, And the phospher gleamed in the wake of the whale, As it floundered in the sea." -ELIZABETH OAKES SMITH. "Высоко на мачте моряк стоял, А ветер свежел и крепчал; То сиял, то меркнул лунный свет, И синим фосфором вспыхивал след Там, где кит вдали проплывал", Элизабет Оукс Смит "The quantity of line withdrawn from the boats engaged in the capture of this one whale, amounted altogether to 10,440 yards or nearly six English miles.... "Общая длина линей, вытравленных со всех вельботов, занятых ловлей одного только кита, составила 10440 ярдов, или почти шесть английских миль... "Sometimes the whale shakes its tremendous tail in the air, which, cracking like a whip, resounds to the distance of three or four miles." -SCORESBY. Кит имеет обыкновение потрясать по временам в воздухе своим чудовищным хвостом, который щелкает, словно бич, и звук этот разносится над водой на расстояние трех-четырех миль". Скорсби "Mad with the agonies he endures from these fresh attacks, the infuriated Sperm Whale rolls over and over; he rears his enormous head, and with wide expanded jaws snaps at everything around him; he rushes at the boats with his head; they are propelled before him with vast swiftness, and sometimes utterly destroyed.... "Разъяренный от боли, которую причиняют ему эти новые нападения, кашалот принимается бешено кружиться в воде; он подымает свою огромную голову и, широко разинув пасть, разгрызает все, что ни подвернется; он бросается на вельботы и гонит их перед собой со страшной скоростью, ломая и топя их ударами могучего лба. It is a matter of great astonishment that the consideration of the habits of so interesting, and, in a commercial point of view, so important an animal (as the Sperm Whale) should have been so entirely neglected, or should have excited so little curiosity among the numerous, and many of them competent observers, that of late years, must have possessed the most abundant and the most convenient opportunities of witnessing their habitudes." -THOMAS BEALE'S HISTORY OF THE SPERM WHALE, 1839. ...Достойно всяческого удивления, что повадки столь интересного и, с коммерческой точки зрения, столь важного животного (каким является кашалот) совершенно или почти совершенно не привлекают внимания тех, весьма многочисленных, и подчас ученых, наблюдателей, которые за последние годы, безусловно, имели немало отличных возможностей наблюдать их поведение". Томас Бийл. "История кашалота", 1839 "The Cachalot" (Sperm Whale) "is not only better armed than the True Whale" (Greenland or Right Whale) "in possessing a formidable weapon at either extremity of its body, but also more frequently displays a disposition to employ these weapons offensively and in manner at once so artful, bold, and mischievous, as to lead to its being regarded as the most dangerous to attack of all the known species of the whale tribe." -FREDERICK DEBELL BENNETT'S WHALING VOYAGE ROUND THE GLOBE, 1840. "Кашалот (Спермацетовый кит) не только вооружен значительно лучше Настоящего (Гренландского) кита, так как он располагает смертоносными орудиями на обеих оконечностях своего тела, но к тому же гораздо чаще проявляет склонность пустить в ход эти орудия, что и проделывает с таким бесстрашием и коварством, что его считают самой опасной из всех известных разновидностей китового племени". Фредерик Дебелл Беннетт. "Промысловое плаванье вокруг света", 1840 October 13. "13 октября. "There she blows," was sung out from the mast-head. "Where away?" demanded the captain. "Three points off the lee bow, sir." "Raise up your wheel. Steady!" "Steady, sir." "Mast-head ahoy! Do you see that whale now?" "Ay ay, sir! A shoal of Sperm Whales! There she blows! There she breaches!" "Sing out! sing out every time!" "Ay Ay, sir! There she blows! there-there-THAR she blows-bowes-bo-o-os!" "How far off?" "Two miles and a half." "Thunder and lightning! so near! Call all hands." -J. ROSS BROWNE'S ETCHINGS OF A WHALING CRUIZE. 1846. - Фонтан на горизонте! - раздается с мачты. -Где? - спрашивает капитан. - Три румба под ветер, сэр. - Лево руля! Так держать! - Есть так держать, сэр! - Эй, дозорный! А сейчас ты его видишь? - Да, да, сэр! Их там целое стадо кашалотов! И фонтаны пускают, и из воды скачут. - Как что увидишь - подавай голос! -Есть, сэр. Вон фонтан! Еще - еще - еще один! -Далеко ли? - Мили две с половиной. - Гром и молнии! Так близко! Свистать всех наверх!" Дж. Росс Браун. "Зарисовки во время китобойного плаванья", 1846 "The Whale-ship Globe, on board of which vessel occurred the horrid transactions we are about to relate, belonged to the island of Nantucket." -"NARRATIVE OF THE GLOBE," BY LAY AND HUSSEY SURVIVORS. A.D. 1828. "Китобойное судно "Глобус", на борту которого произошли те ужасные события, какие мы собираемся здесь изложить, было приписано к острову Нантакету". Описание бунта на корабле "Глобус", составленное Лэем и Хази, единственными уцелевшими членами команды, 1828 от Р. X. Being once pursued by a whale which he had wounded, he parried the assault for some time with a lance; but the furious monster at length rushed on the boat; himself and comrades only being preserved by leaping into the water when they saw the onset was inevitable." -MISSIONARY JOURNAL OF TYERMAN AND BENNETT. "Однажды подбитый кит стал его преследовать; сначала он пытался отражать его нападения при помощи остроги, однако разъяренное чудовище в конце концов все же набросилось на вельбот, и ему с товарищами удалось спастись только благодаря тому, что они выпрыгнули в воду, когда увидели, что защищаться невозможно". Миссионерский дневник Тайермана и Беннетта "Nantucket itself," said Mr. Webster, "is a very striking and peculiar portion of the National interest. There is a population of eight or nine thousand persons living here in the sea, adding largely every year to the National wealth by the boldest and most persevering industry." -REPORT OF DANIEL WEBSTER'S SPEECH IN THE U. S. SENATE, ON THE APPLICATION FOR THE ERECTION OF A BREAKWATER AT NANTUCKET. 1828. "И сам Нантакет, - сказал мистер Вебстер, -представляет собой весьма примечательную и своеобразную статью национального дохода. Там имеется население в восемь или девять тысяч человек, которые всю жизнь живут на море, и из года в год способствуют возрастанию национального благосостояния своим мужественным и в высшей степени упорным промыслом". Отчет о выступлении Дэниела Вебстера в Сенате в связи с законопроектом о возведении волнореза в Нантакете, 1828 "The whale fell directly over him, and probably killed him in a moment." -"THE WHALE AND HIS CAPTORS, OR THE WHALEMAN'S ADVENTURES AND THE WHALE'S BIOGRAPHY, GATHERED ON THE HOMEWARD CRUISE OF THE COMMODORE PREBLE." BY REV. HENRY T. CHEEVER. "Кит рухнул прямо на него, и, по всей вероятности, смерть его последовала мгновенно". Достопочтенный Генри Т. Чивер. "Кит и ловцы его, или Приключения китолова и жизнеописание кита, составленные во время обратного рейса на "Коммодоре Пребл"" "If you make the least damn bit of noise," replied Samuel, "I will send you to hell." -LIFE OF SAMUEL COMSTOCK (THE MUTINEER), BY HIS BROTHER, WILLIAM COMSTOCK. ANOTHER VERSION OF THE WHALE-SHIP GLOBE NARRATIVE. "Попробуй только пикни, ты у меня своих не узнаешь, - отозвался Сэмюэл". "Жизнь Сэмюэла Комстока (Бунтаря), описанная его братом Уильямом Комстоком". Другая версия рассказа о событиях на китобойце "Глобус" "The voyages of the Dutch and English to the Northern Ocean, in order, if possible, to discover a passage through it to India, though they failed of their main object, laid-open the haunts of the whale." -MCCULLOCH'S COMMERCIAL DICTIONARY. "Плаванья голландцев и англичан по Северному океану с целью найти, буде это окажется возможным, путь в Индию, хотя и не принесли желаемого результата, обнаружили зато области, где водятся киты". Мак-Куллох. "Коммерческий словарь" "These things are reciprocal; the ball rebounds, only to bound forward again; for now in laying open the haunts of the whale, the whalemen seem to have indirectly hit upon new clews to that same mystic North-West Passage." -FROM "SOMETHING" UNPUBLISHED. "Такие вещи все взаимосвязаны; мяч ударяется об землю, чтобы только выше взлететь в воздух; точно так же, открыв места, где водятся киты, китобои тем самым косвенно способствовали разрешению загадки Северо-Западного прохода". Что-то неопубликованное "It is impossible to meet a whale-ship on the ocean without being struck by her near appearance. The vessel under short sail, with look-outs at the mast-heads, eagerly scanning the wide expanse around them, has a totally different air from those engaged in regular voyage." -CURRENTS AND WHALING. U.S. EX. EX. "Встретив китобоец в океане, нельзя не поразиться его видом. Судно это, под зарифленными парусами на мачтах, с верхушек которых пристально всматриваются в морскую даль трое дозорных, решительно отличается от всяких прочих кораблей". "Течения и китобойный промысел". Отчеты Американской исследовательской экспедиции "Pedestrians in the vicinity of London and elsewhere may recollect having seen large curved bones set upright in the earth, either to form arches over gateways, or entrances to alcoves, and they may perhaps have been told that these were the ribs of whales." -TALES OF A WHALE VOYAGER TO THE ARCTIC OCEAN. "Быть может, гуляя в окрестностях Лондона или еще где-нибудь, вы замечали длинные изогнутые кости, торчащие из земли в виде арки над воротами или над входом в беседку, и вам говорили, наверное, что это китовые ребра". "Рассказы о промысловом плавании в Антарктическом океане" "It was not till the boats returned from the pursuit of these whales, that the whites saw their ship in bloody possession of the savages enrolled among the crew." -NEWSPAPER ACCOUNT OF THE TAKING AND RETAKING OF THE WHALE-SHIP HOBOMACK. "И только когда вельботы возвратились после погони за китами, белые обнаружили, что их судно находится в кровавых руках дикарей, бывших членами его экипажа". Газетный отчет о том, как был потерян, а затем отбит назад китобоец "Злой Дух" "It is generally well known that out of the crews of Whaling vessels (American) few ever return in the ships on board of which they departed." -CRUISE IN A WHALE BOAT. "Всем известно, что мало кто из команды китобойцев (американских) возвращается домой на борту того корабля, на котором вышел в плаванье". "Плаванье на китобойном судне" "Suddenly a mighty mass emerged from the water, and shot up perpendicularly into the air. It was the while." -MIRIAM COFFIN OR THE WHALE FISHERMAN. "Вдруг из воды показалась гигантская туша и подскочила вертикально вверх. Это был кит". "Мириам Коффин, или Рыбак-китолов" "The Whale is harpooned to be sure; but bethink you, how you would manage a powerful unbroken colt, with the mere appliance of a rope tied to the root of his tail." -A CHAPTER ON WHALING IN RIBS AND TRUCKS. "И допустим даже, вам удалось загарпунить кита; представьте себе, как бы вы управились с резвым диким трехлетком с помощью одной только веревки, привязанной к репице его хвоста". "Кости и тряпки". Глава о китобойном деле "On one occasion I saw two of these monsters (whales) probably male and female, slowly swimming, one after the other, within less than a stone's throw of the shore" (Terra Del Fuego), "over which the beech tree extended its branches." -DARWIN'S VOYAGE OF A NATURALIST. "Однажды я имел возможность наблюдать двоих таких чудовищ (китов), вероятно, самца и самку, которые медленно плыли друг за другом так близко от осененного буковыми рощами берега (Огненной Земли), что до них, казалось, камнем можно было добросить". Дарвин. "Путешествие натуралиста" "'Stern all!' exclaimed the mate, as upon turning his head, he saw the distended jaws of a large Sperm Whale close to the head of the boat, threatening it with instant destruction;-'Stern all, for your lives!'" -WHARTON THE WHALE KILLER. "Табань! - вскричал старший помощник капитана, когда, обернувшись, увидел над самым носом шлюпки широко разинутую пасть кашалота, угрожавшего им неминуемой гибелью. - Табань, кому жизнь дорога!" "Уортон - Смерть Китам" "So be cheery, my lads, let your hearts never fail, While the bold harpooneer is striking the whale!" -NANTUCKET SONG. "Веселей, молодцы, подналяжем - эхой! Загарпунил кита наш гарпунщик лихой!" Нантакетская песня "Oh, the rare old Whale, mid storm and gale In his ocean home will be A giant in might, where might is right, And King of the boundless sea." -WHALE SONG. "Старый кит-кашалот в океане живет, И шторм, и тайфун - нипочем ему. Он силою велик там, где сила всем велит, Он царь всему морю огромному". Китобойная песня CHAPTER 1. Loomings. Глава I. ОЧЕРТАНИЯ ПРОСТУПАЮТ Call me Ishmael. Зовите меня Измаил. Some years ago-never mind how long precisely-having little or no money in my purse, and nothing particular to interest me on shore, I thought I would sail about a little and see the watery part of the world. Несколько лет тому назад - когда именно, неважно - я обнаружил, что в кошельке у меня почти не осталось денег, а на земле не осталось ничего, что могло бы еще занимать меня, и тогда я решил сесть на корабль и поплавать немного, чтоб поглядеть на мир и с его водной стороны. It is a way I have of driving off the spleen and regulating the circulation. Это у меня проверенный способ развеять тоску и наладить кровообращение. Whenever I find myself growing grim about the mouth; whenever it is a damp, drizzly November in my soul; whenever I find myself involuntarily pausing before coffin warehouses, and bringing up the rear of every funeral I meet; and especially whenever my hypos get such an upper hand of me, that it requires a strong moral principle to prevent me from deliberately stepping into the street, and methodically knocking people's hats off-then, I account it high time to get to sea as soon as I can. Всякий раз, как я замечаю угрюмые складки в углах своего рта; всякий раз, как в душе у меня воцаряется промозглый, дождливый ноябрь; всякий раз, как я ловлю себя на том, что начал останавливаться перед вывесками гробовщиков и пристраиваться в хвосте каждой встречной похоронной процессии; в особенности же, всякий раз, как ипохондрия настолько овладевает мною, что только мои строгие моральные принципы не позволяют мне, выйдя на улицу, упорно и старательно сбивать с прохожих шляпы, я понимаю, что мне пора отправляться в плавание, и как можно скорее. This is my substitute for pistol and ball. Это заменяет мне пулю и пистолет. With a philosophical flourish Cato throws himself upon his sword; I quietly take to the ship. Катон с философическим жестом бросается грудью на меч - я же спокойно поднимаюсь на борт корабля. There is nothing surprising in this. И ничего удивительного здесь нет. If they but knew it, almost all men in their degree, some time or other, cherish very nearly the same feelings towards the ocean with me. Люди просто не отдают себе в этом отчета, а то ведь многие рано или поздно по-своему начинают испытывать к океану почти такие же чувства, как и я. There now is your insular city of the Manhattoes, belted round by wharves as Indian isles by coral reefs-commerce surrounds it with her surf. Взгляните, к примеру, на город-остров Манхэттен, словно атолл коралловыми рифами, опоясанный товарными пристанями, за которыми шумит коммерция кольцом прибоя. Right and left, the streets take you waterward. На какую бы улицу вы тут ни свернули - она обязательно приведет вас к воде. Its extreme downtown is the battery, where that noble mole is washed by waves, and cooled by breezes, which a few hours previous were out of sight of land. А деловой центр города и самая его оконечность - это Бэттери, откуда тянется величественный мол, омываемый волнами и овеваемый ветрами, которые всего лишь за несколько часов до этого дули в открытом море. Look at the crowds of water-gazers there. Взгляните же на толпы людей, что стоят там и смотрят на воду. Circumambulate the city of a dreamy Sabbath afternoon. Обойдите весь город сонным воскресным днем. Go from Corlears Hook to Coenties Slip, and from thence, by Whitehall, northward. Ступайте от Корлиерсовой излучины до самых доков Коентиса, а оттуда по Уайтхоллу к северу. What do you see?-Posted like silent sentinels all around the town, stand thousands upon thousands of mortal men fixed in ocean reveries. Что же вы увидите? Вокруг всего города, точно безмолвные часовые на посту, стоят несметные полчища смертных, погруженных в созерцание океана. Some leaning against the spiles; some seated upon the pier-heads; some looking over the bulwarks of ships from China; some high aloft in the rigging, as if striving to get a still better seaward peep. Одни облокотились о парапеты набережных, другие сидят на самом конце мола, третьи заглядывают за борт корабля, прибывшего из Китая, а некоторые даже вскарабкались вверх по вантам, словно для того, чтобы еще лучше видеть морские дали. But these are all landsmen; of week days pent up in lath and plaster-tied to counters, nailed to benches, clinched to desks. И ведь это все люди сухопутных профессий, будние дни проводящие узниками в четырех стенах, прикованные к прилавкам, пригвожденные к скамьям, согбенные над конторками. How then is this? В чем же тут дело? Are the green fields gone? Разве нет на суше зеленых полей? What do they here? Что делают здесь эти люди? But look! here come more crowds, pacing straight for the water, and seemingly bound for a dive. Но взгляните! Все новые толпы устремляются сюда, подходят к самой воде, словно нырять собрались. Strange! Удивительно! Nothing will content them but the extremest limit of the land; loitering under the shady lee of yonder warehouses will not suffice. Они не удовлетворяются, покуда не достигнут самых крайних оконечностей суши; им мало просто посидеть вон там в тени пакгауза. No. Нет. They must get just as nigh the water as they possibly can without falling in. Им обязательно нужно подобраться так близко к воде, как только возможно, не рискуя свалиться в волны. And there they stand-miles of them-leagues. Тут они и стоят, растянувшись на мили, на целые лиги по берегу. Inlanders all, they come from lanes and alleys, streets and avenues-north, east, south, and west. Сухопутные горожане, они пришли сюда из своих переулков и тупиков, улиц и проспектов, с севера, юга, запада и востока. Yet here they all unite. Но здесь они объединились. Tell me, does the magnetic virtue of the needles of the compasses of all those ships attract them thither? Объясните же мне, может быть, это стрелки всех компасов своей магнетической силой влекут их сюда? Once more. Возьмем другой пример. Say you are in the country; in some high land of lakes. Представьте себе, что вы за городом, где-нибудь в холмистой озерной местности. Take almost any path you please, and ten to one it carries you down in a dale, and leaves you there by a pool in the stream. Выберите любую из бесчисленных тропинок, следуйте по ней, и - десять против одного - она приведет вас вниз к зеленому долу и исчезнет здесь, как раз в том месте, где поток разливается нешироким озерком. There is magic in it. В этом есть какое-то волшебство. Let the most absent-minded of men be plunged in his deepest reveries-stand that man on his legs, set his feet a-going, and he will infallibly lead you to water, if water there be in all that region. Возьмите самого рассеянного из людей, погруженного в глубочайшее раздумье, поставьте его на ноги, подтолкните, так чтобы ноги пришли в движение, - и он безошибочно приведет вас к воде, если только вода вообще есть там в окрестностях. Should you ever be athirst in the great American desert, try this experiment, if your caravan happen to be supplied with a metaphysical professor. Быть может, вам придется когда-либо терзаться муками жажды среди Великой Американской пустыни, проделайте же тогда этот эксперимент, если в караване вашем найдется хоть один профессор метафизики. Yes, as every one knows, meditation and water are wedded for ever. Да, да, ведь всем известно, что размышление и вода навечно неотделимы друг от друга. But here is an artist. Или же, например, художник. He desires to paint you the dreamiest, shadiest, quietest, most enchanting bit of romantic landscape in all the valley of the Saco. У него возникает желание написать самый поэтический, тенистый, мирный, чарующий романтический пейзаж во всей долине Сако. What is the chief element he employs? Какие же предметы использует он в своей картине? There stand his trees, each with a hollow trunk, as if a hermit and a crucifix were within; and here sleeps his meadow, and there sleep his cattle; and up from yonder cottage goes a sleepy smoke. Вот стоят деревья, все дуплистые, словно внутри каждого сидит отшельник с распятием; здесь дремлет луг, а там дремлет стадо, а вон из того домика подымается в небо сонный дымок. Deep into distant woodlands winds a mazy way, reaching to overlapping spurs of mountains bathed in their hill-side blue. На заднем плане уходит, теряясь в глубине лесов, извилистая тропка, достигая тесных горных отрогов, купающихся в прозрачной голубизне. But though the picture lies thus tranced, and though this pine-tree shakes down its sighs like leaves upon this shepherd's head, yet all were vain, unless the shepherd's eye were fixed upon the magic stream before him. И все же, хоть и лежит перед нами картина, погруженная в волшебный сон, хоть и роняет здесь сосна свои вздохи, словно листья, на голову пастуху, - все усилия живописца останутся тщетны, покуда он не заставит своего пастуха устремить взор на бегущий перед ним ручей. Go visit the Prairies in June, when for scores on scores of miles you wade knee-deep among Tiger-lilies-what is the one charm wanting?-Water-there is not a drop of water there! Отправляйтесь в прерии в июне, когда там можно десятки миль брести по колено в траве, усеянной оранжевыми лилиями, - чего не хватает среди всего этого очарования? Воды - там нет ни капли воды! Were Niagara but a cataract of sand, would you travel your thousand miles to see it? Если бы Ниагара была всего лишь низвергающимся потоком песка, стали бы люди приезжать за тысячи миль, чтобы полюбоваться ею? Why did the poor poet of Tennessee, upon suddenly receiving two handfuls of silver, deliberate whether to buy him a coat, which he sadly needed, or invest his money in a pedestrian trip to Rockaway Beach? Почему бедный поэт из Теннесси, получив неожиданно две пригоршни серебра, стал колебаться: купить ли ему пальто, в котором он так нуждался, или же вложить эти деньги в пешую экскурсию на Рокэвей-Бич? Why is almost every robust healthy boy with a robust healthy soul in him, at some time or other crazy to go to sea? Почему всякий нормальный, здоровый мальчишка, имеющий нормальную, здоровую мальчишечью душу, обязательно начинает рано или поздно бредить морем? Why upon your first voyage as a passenger, did you yourself feel such a mystical vibration, when first told that you and your ship were now out of sight of land? Почему сами вы, впервые отправившись пассажиром в морское плавание, ощущаете мистический трепет, когда вам впервые сообщают, что берега скрылись из виду? Why did the old Persians hold the sea holy? Почему древние персы считали море священным? Why did the Greeks give it a separate deity, and own brother of Jove? Почему греки выделили ему особое божество, и притом - родного брата Зевсу? Surely all this is not without meaning. Разумеется, во всем этом есть глубокий смысл. And still deeper the meaning of that story of Narcissus, who because he could not grasp the tormenting, mild image he saw in the fountain, plunged into it and was drowned. И еще более глубокий смысл заключен в повести о Нарциссе, который, будучи не в силах уловить мучительный, смутный образ, увиденный им в водоеме, бросился в воду и утонул. But that same image, we ourselves see in all rivers and oceans. Но ведь и сами мы видим тот же образ во всех реках и океанах. It is the image of the ungraspable phantom of life; and this is the key to it all. Это - образ непостижимого фантома жизни; и здесь - вся разгадка. Now, when I say that I am in the habit of going to sea whenever I begin to grow hazy about the eyes, and begin to be over conscious of my lungs, I do not mean to have it inferred that I ever go to sea as a passenger. Однако, когда я говорю, что имею обыкновение пускаться в плавание всякий раз, как туманится мой взгляд и легкие мои дают себя чувствовать, я не хочу быть понятым в том смысле, будто я отправляюсь в морское путешествие пассажиром. For to go as a passenger you must needs have a purse, and a purse is but a rag unless you have something in it. Ведь для того, чтобы стать пассажиром, нужен кошелек, а кошелек - всего лишь жалкий лоскут, если в нем нет содержимого. Besides, passengers get sea-sick-grow quarrelsome-don't sleep of nights-do not enjoy themselves much, as a general thing;-no, I never go as a passenger; nor, though I am something of a salt, do I ever go to sea as a Commodore, or a Captain, or a Cook. К тому же пассажиры страдают морской болезнью, заводят склоки, не спят ночами, получают, как правило, весьма мало удовольствия; нет, я никогда не езжу пассажиром; не езжу я, хоть я и бывалый моряк, ни коммодором, ни капитаном, ни коком. I abandon the glory and distinction of such offices to those who like them. Всю славу и почет, связанные с этими должностями, я предоставляю тем, кому это нравится; что до меня, то я питаю отвращение ко всем существующим и мыслимым почетным и уважаемым трудам, тяготам и треволнениям. For my part, I abominate all honourable respectable toils, trials, and tribulations of every kind whatsoever. Достаточно с меня, если я могу позаботиться о себе самом, не заботясь еще при этом о кораблях, барках, бригах, шхунах и так далее, и тому подобное. It is quite as much as I can do to take care of myself, without taking care of ships, barques, brigs, schooners, and what not. And as for going as cook,-though I confess there is considerable glory in that, a cook being a sort of officer on ship-board-yet, somehow, I never fancied broiling fowls;-though once broiled, judiciously buttered, and judgmatically salted and peppered, there is no one who will speak more respectfully, not to say reverentially, of a broiled fowl than I will. А что касается должности кока - хоть я и признаю, что это весьма почетная должность, ведь кок - это тоже своего рода командир на борту корабля, - сам я как-то не особенно люблю жарить птицу над очагом, хотя, когда ее как следует поджарят, разумно пропитают маслом и толково посолят да поперчат, никто тогда не сможет отозваться о жареной птице с большим уважением - чтобы не сказать благоговением, - чем я. It is out of the idolatrous dotings of the old Egyptians upon broiled ibis and roasted river horse, that you see the mummies of those creatures in their huge bake-houses the pyramids. А ведь древние египтяне так далеко зашли в своем идолопоклонническом почитании жареного ибиса и печеного гиппопотама, что мы и сейчас находим в их огромных пекарнях-пирамидах мумии этих существ. No, when I go to sea, I go as a simple sailor, right before the mast, plumb down into the forecastle, aloft there to the royal mast-head. Нет, когда я иду в плавание, я иду самым обыкновенным простым матросом. True, they rather order me about some, and make me jump from spar to spar, like a grasshopper in a May meadow. Правда, при этом мною изрядно помыкают, меня гоняют по всему кораблю и заставляют прыгать с реи на рею, подобно кузнечику на майском лугу. And at first, this sort of thing is unpleasant enough. И поначалу это не слишком приятно. It touches one's sense of honour, particularly if you come of an old established family in the land, the Van Rensselaers, or Randolphs, or Hardicanutes. Задевает чувство чести, в особенности, если происходишь из старинной сухопутной фамилии, вроде Ван-Ранселиров, Рандольфов или Хардиканутов. And more than all, if just previous to putting your hand into the tar-pot, you have been lording it as a country schoolmaster, making the tallest boys stand in awe of you. И тем паче, если незадолго до того момента, как тебе пришлось опустить руку в бочку с дегтем, ты в роли деревенского учителя потрясал ею самовластно, повергая в трепет самых здоровенных своих учеников. The transition is a keen one, I assure you, from a schoolmaster to a sailor, and requires a strong decoction of Seneca and the Stoics to enable you to grin and bear it. Переход из учителей в матросы довольно резкий, смею вас уверить, и требуется сильнодействующий лечебный отвар из Сенеки в смеси со стоиками, чтобы вы могли с улыбкой перенести это. But even this wears off in time. Да и он со временем теряет силу. What of it, if some old hunks of a sea-captain orders me to get a broom and sweep down the decks? Однако что с того, если какой-нибудь старый хрыч капитан приказывает мне взять метлу и вымести палубу? What does that indignity amount to, weighed, I mean, in the scales of the New Testament? Велико ли здесь унижение, если опустить его на весы Нового Завета? Do you think the archangel Gabriel thinks anything the less of me, because I promptly and respectfully obey that old hunks in that particular instance? Вы думаете, я много потеряю во мнении архангела Г авриила, оттого что на сей раз быстро и послушно исполню приказание старого хрыча? Who ain't a slave? Tell me that. Кто из нас не раб, скажите мне? Well, then, however the old sea-captains may order me about-however they may thump and punch me about, I have the satisfaction of knowing that it is all right; that everybody else is one way or other served in much the same way-either in a physical or metaphysical point of view, that is; and so the universal thump is passed round, and all hands should rub each other's shoulder-blades, and be content. Ну, а коли так, то как бы ни помыкали мною старые капитаны, какими бы тумаками и подзатыльниками они ни награждали меня, - я могу утешаться сознанием, что это все в порядке вещей, что каждому достается примерно одинаково - то есть, конечно, либо в физическом, либо в метафизическом смысле; и, таким образом, один вселенский подзатыльник передается от человека к человеку, и каждый в обществе чувствует скорее не локоть, а кулак соседа, чем нам и следует довольствоваться. Again, I always go to sea as a sailor, because they make a point of paying me for my trouble, whereas they never pay passengers a single penny that I ever heard of. Кроме того, я всегда плаваю матросом потому, что в этом случае мне считают необходимым платить за мои труды, а вот что касается пассажиров, то я ни разу не слышал, чтобы им заплатили хотя бы полпенни. On the contrary, passengers themselves must pay. Напротив того, пассажиры еще сами должны платить. And there is all the difference in the world between paying and being paid. А между необходимостью платить и возможностью получать плату - огромная разница. The act of paying is perhaps the most uncomfortable infliction that the two orchard thieves entailed upon us. Акт уплаты представляет собой, я полагаю, наиболее неприятную кару из тех, что навлекли на нас двое обирателей яблоневых садов. But BEING PAID,-what will compare with it? Но когда тебе платят - что может сравниться с этим! The urbane activity with which a man receives money is really marvellous, considering that we so earnestly believe money to be the root of all earthly ills, and that on no account can a monied man enter heaven. Изысканная любезность, с какой мы получаем деньги, поистине удивительна, если принять во внимание, что мы серьезно считаем деньги корнем всех земных зол и твердо верим, что богатому человеку никаким способом не удастся проникнуть на небо. Ah! how cheerfully we consign ourselves to perdition! Ах, как жизнерадостно миримся мы с вечной погибелью! Finally, I always go to sea as a sailor, because of the wholesome exercise and pure air of the fore-castle deck. И наконец, я всегда плаваю матросом из-за благодатного воздействия на мое здоровье физического труда на свежем воздухе полубака. For as in this world, head winds are far more prevalent than winds from astern (that is, if you never violate the Pythagorean maxim), so for the most part the Commodore on the quarter-deck gets his atmosphere at second hand from the sailors on the forecastle. Ибо в нашем мире с носа ветры дуют чаще, чем с кормы (если, конечно, не нарушать предписаний Пифагора), и потому коммодор на шканцах чаще всего получает свою порцию воздуха из вторых рук, после матросов на баке. He thinks he breathes it first; but not so. Он-то думает, что вдыхает его первым, но это не так. In much the same way do the commonalty lead their leaders in many other things, at the same time that the leaders little suspect it. Подобным же образом простой народ опережает своих вождей во многих других вещах, а вожди даже и не подозревают об этом. But wherefore it was that after having repeatedly smelt the sea as a merchant sailor, I should now take it into my head to go on a whaling voyage; this the invisible police officer of the Fates, who has the constant surveillance of me, and secretly dogs me, and influences me in some unaccountable way-he can better answer than any one else. Но по какой причине мне, неоднократно плававшему прежде матросом на торговых судах, взбрело на этот раз в голову пойти на китобойце - это лучше, чем кто-либо другой, сумеет объяснить невидимый офицер полиции Провидения, который содержит меня под постоянным надзором, негласно следит за мной и тайно воздействует на мои поступки. And, doubtless, my going on this whaling voyage, formed part of the grand programme of Providence that was drawn up a long time ago. Можно не сомневаться в том, что мое плавание на китобойном судне входило составной частью в грандиозную программу, начертанную задолго до того. It came in as a sort of brief interlude and solo between more extensive performances. Оно служило как бы короткой интермедией и сольным номером между более обширными выступлениями. I take it that this part of the bill must have run something like this: "GRAND CONTESTED ELECTION FOR THE PRESIDENCY OF THE UNITED STATES. "WHALING VOYAGE BY ONE ISHMAEL. "BLOODY BATTLE IN AFFGHANISTAN." Я думаю, на афише это должно выглядеть примерно так: ОСТРАЯ БОРЬБА ПАРТИЙ НА ПРЕЗИДЕНТСКИХ ВЫБОРАХ В СОЕДИНЕННЫХ ШТАТАХ ПУТЕШЕСТВИЕ НЕКОЕГО ИЗМАИЛА НА КИТОБОЙНОМ СУДНЕ КРОВАВАЯ РЕЗНЯ В АФГАНИСТАНЕ Though I cannot tell why it was exactly that those stage managers, the Fates, put me down for this shabby part of a whaling voyage, when others were set down for magnificent parts in high tragedies, and short and easy parts in genteel comedies, and jolly parts in farces-though I cannot tell why this was exactly; yet, now that I recall all the circumstances, I think I can see a little into the springs and motives which being cunningly presented to me under various disguises, induced me to set about performing the part I did, besides cajoling me into the delusion that it was a choice resulting from my own unbiased freewill and discriminating judgment. Хоть я и не могу точно сказать, почему режиссер-судьба назначила мне эту жалкую роль на китобойном судне, ведь доставались же другим великолепные роли в возвышенных трагедиях, короткие и легкие роли в чувствительных драмах и веселые роли в фарсах, - хоть я и не могу точно сказать, почему так получилось, тем не менее теперь, припоминая все обстоятельства, я начинаю, кажется, немного разбираться в скрытых пружинах и мотивах, которые, будучи представлены мне в замаскированном виде, побудили меня сыграть упомянутую роль, да еще льстиво внушили мне, будто я поступил по собственному усмотрению на основе свободы воли и разумных суждений. Chief among these motives was the overwhelming idea of the great whale himself. Главной среди этих мотивов была всеподавляющая мысль о самом ките, величественном и огромном. Such a portentous and mysterious monster roused all my curiosity. Столь зловещее, столь загадочное чудовище не могло не возбуждать моего любопытства. Then the wild and distant seas where he rolled his island bulk; the undeliverable, nameless perils of the whale; these, with all the attending marvels of a thousand Patagonian sights and sounds, helped to sway me to my wish. А кроме того, бурные дальние моря, по которым плывет, колыхаясь, его подобная острову туша, смертельная, непостижимая опасность, таящаяся в его облике, в сочетании со всеми неисчислимыми красотами патагонских берегов, их живописными ландшафтами и многозвучными голосами - все это лишь укрепляло меня в моем стремлении. With other men, perhaps, such things would not have been inducements; but as for me, I am tormented with an everlasting itch for things remote. Быть может, другим такие вещи не кажутся столь заманчивыми, но меня вечно томит жажда познать отдаленное. I love to sail forbidden seas, and land on barbarous coasts. Я люблю плавать по заповедным водам и высаживаться на диких берегах. Not ignoring what is good, I am quick to perceive a horror, and could still be social with it-would they let me-since it is but well to be on friendly terms with all the inmates of the place one lodges in. Не оставаясь глухим к добру, я тонко чувствую зло и могу в то же время вполне ужиться с ним - если только мне дозволено будет, - поскольку надо ведь жить в дружбе со всеми теми, с кем приходится делить кров. By reason of these things, then, the whaling voyage was welcome; the great flood-gates of the wonder-world swung open, and in the wild conceits that swayed me to my purpose, two and two there floated into my inmost soul, endless processions of the whale, and, mid most of them all, one grand hooded phantom, like a snow hill in the air. И вот в силу всех этих причин я с радостью готов был предпринять путешествие на китобойном судне; великие шлюзы, ведущие в мир чудес, раскрылись настежь, и в толпе причудливых образов, сманивших меня к моей цели, двойными рядами потянулись в глубине души моей бесконечные процессии китов, и среди них - один величественный крутоверхий призрак, вздымающийся ввысь, словно снеговая вершина. CHAPTER 2. The Carpet-Bag. Глава II. КОВРОВЫЙ САКВОЯЖ I stuffed a shirt or two into my old carpet-bag, tucked it under my arm, and started for Cape Horn and the Pacific. Я запихнул пару рубашек в свой старый ковровый саквояж, подхватил его под мышку и отправился в путь к мысу Горн, в просторы Тихого океана. Quitting the good city of old Manhatto, I duly arrived in New Bedford. Покинув славный старый город Манхэттен, я во благовремении прибыл в Нью-Бедфорд. It was a Saturday night in December. Дело было в декабре, поздним субботним вечером. Much was I disappointed upon learning that the little packet for Nantucket had already sailed, and that no way of reaching that place would offer, till the following Monday. Каково же было мое разочарование, когда я узнал, что маленький пакетбот до Нантакета уже ушел и теперь до понедельника туда ни на чем нельзя будет добраться. As most young candidates for the pains and penalties of whaling stop at this same New Bedford, thence to embark on their voyage, it may as well be related that I, for one, had no idea of so doing. Поскольку большинство молодых искателей тягот и невзгод китобойного промысла останавливаются в этом самом Нью-Бедфорде, дабы оттуда отбыть в плавание, мне, разумеется, и в голову не приходило следовать их примеру. For my mind was made up to sail in no other than a Nantucket craft, because there was a fine, boisterous something about everything connected with that famous old island, which amazingly pleased me. Ибо я твердо вознамерился поступить только на нантакетское судно, потому что во всем, что связано с этим славным древним островом, есть какое-то здоровое и неистовое начало, на редкость для меня привлекательное. Besides though New Bedford has of late been gradually monopolising the business of whaling, and though in this matter poor old Nantucket is now much behind her, yet Nantucket was her great original-the Tyre of this Carthage;-the place where the first dead American whale was stranded. К тому же, хотя в последнее время Нью-Бедфорд постепенно монополизировал китобойный промысел и хотя бедный старый Нантакет теперь сильно отстает от него в этом деле, тем не менее Нантакет был великим его предшественником, как Тир был предшественником Карфагена, ведь это в Нантакете был впервые в Америке вытащен на берег убитый кит. Where else but from Nantucket did those aboriginal whalemen, the Red-Men, first sally out in canoes to give chase to the Leviathan? Откуда еще, как не из Нантакета, отчалили на своих челноках первые китобои-аборигены, краснокожие индейцы, отправившиеся в погоню за левиафаном? And where but from Nantucket, too, did that first adventurous little sloop put forth, partly laden with imported cobblestones-so goes the story-to throw at the whales, in order to discover when they were nigh enough to risk a harpoon from the bowsprit? И откуда, как не из Нантакета, отвалил когда-то один отважный маленький шлюп, наполовину нагруженный, как гласит предание, издалека привезенными булыжниками, которые были предназначены для того, чтобы швырять в китов и тем определять, довольно ли приблизился шлюп к цели и можно ли рискнуть гарпуном? Now having a night, a day, and still another night following before me in New Bedford, ere I could embark for my destined port, it became a matter of concernment where I was to eat and sleep meanwhile. Итак, мне предстояло провести в Нью-Бедфорде ночь, день и еще одну ночь, прежде чем я смогу отплыть к месту моего назначения, и посему возник серьезный вопрос, где я буду есть и спать все это время. It was a very dubious-looking, nay, a very dark and dismal night, bitingly cold and cheerless. Ночь отнюдь не внушала доверия, это была, в общем-то, очень темная и мрачная ночь, морозная и неприютная. I knew no one in the place. Никого в этом городе я не знал. With anxious grapnels I had sounded my pocket, and only brought up a few pieces of silver,-So, wherever you go, Ishmael, said I to myself, as I stood in the middle of a dreary street shouldering my bag, and comparing the gloom towards the north with the darkness towards the south-wherever in your wisdom you may conclude to lodge for the night, my dear Ishmael, be sure to inquire the price, and don't be too particular. Своими жадными скрюченными пальцами-якорями я уже обшарил дно карманов и поднял на поверхность всего лишь жалкую горстку серебра. "Так что, куда бы ты ни вздумал направиться, Измаил, - сказал я себе, стоя посреди безлюдной улицы с мешком на плече и любуясь тем, как хмурится небо на севере и как мрачнеет оно на юге, - где бы в премудрости своей ты ни порешил приклонить главу свою на эту ночь, мой любезный Измаил, не премини осведомиться о цене и не слишком-то привередничай". With halting steps I paced the streets, and passed the sign of "The Crossed Harpoons"-but it looked too expensive and jolly there. Робкими шагами ступая по мостовой, миновал я вывеску "Под скрещенными гарпунами" - увы, сие заведение выглядело чересчур дорого и чересчур весело. Further on, from the bright red windows of the Чуть подальше я увидел яркие окна гостиницы "Sword-Fish Inn," there came such fervent rays, that it seemed to have melted the packed snow and ice from before the house, for everywhere else the congealed frost lay ten inches thick in a hard, asphaltic pavement,-rather weary for me, when I struck my foot against the flinty projections, because from hard, remorseless service the soles of my boots were in a most miserable plight. "Меч-рыба", откуда красноватый свет падал такими жаркими лучами, что казалось, он растопил весь снег и лед перед домом, а повсюду вокруг смерзшийся десятидюймовый слой льда лежал, словно твердая асфальтовая мостовая, и шагать по этим острым выступам было для меня довольно затруднительно, поскольку в результате тяжкой бессменной службы подошвы мои находились в весьма плачевном состоянии. Too expensive and jolly, again thought I, pausing one moment to watch the broad glare in the street, and hear the sounds of the tinkling glasses within. "И тут чересчур дорого и чересчур весело, -подумал я, задержавшись на мгновение, чтобы полюбоваться яркими отсветами на мостовой и послушать доносящийся изнутри звон стаканов. But go on, Ishmael, said I at last; don't you hear? get away from before the door; your patched boots are stopping the way. - Но проходи же, Измаил, слышишь? Убирайся прочь от этой двери: твои залатанные башмаки загородили вход". So on I went. И я пошел дальше. I now by instinct followed the streets that took me waterward, for there, doubtless, were the cheapest, if not the cheeriest inns. Теперь я инстинктивно стал сворачивать на те улицы, которые вели к воде, ибо там, без сомнения, расположены самые дешевые, хотя, может быть, и не самые заманчивые гостиницы. Such dreary streets! blocks of blackness, not houses, on either hand, and here and there a candle, like a candle moving about in a tomb. Что за унылые улицы! По обе стороны тянулись кварталы тьмы, в которых лишь кое-где мерцал свет свечи, словно несомой по черным лабиринтам гробницы. At this hour of the night, of the last day of the week, that quarter of the town proved all but deserted. Тогда в последний час последнего дня недели этот конец города казался совсем обезлюдевшим. But presently I came to a smoky light proceeding from a low, wide building, the door of which stood invitingly open. Но вот я заметил дымную полоску света, падавшего из заманчиво приоткрытой двери какого-то низкого длинного строения. It had a careless look, as if it were meant for the uses of the public; so, entering, the first thing I did was to stumble over an ash-box in the porch. Здание имело весьма запущенный вид, из чего я сразу заключил, что оно предназначено для общественного пользования. Перешагнув порог, я прежде всего упал, споткнувшись о ящик с золой, оставленный в сенях. Ha! thought I, ha, as the flying particles almost choked me, are these ashes from that destroyed city, Gomorrah? But "The Crossed Harpoons," and "The Sword-Fish?"-this, then must needs be the sign of "The Trap." "Ха-ха, - сказал я себе, едва не задохнувшись в облаке взлетевших частиц праха, - уж не от погибшего ли града Гоморры этот пепел? Там были "Скрещенные гарпуны", потом "Меч-рыба". А сейчас я, наверное, попал в "Ловушку"?" However, I picked myself up and hearing a loud voice within, pushed on and opened a second, interior door. Тем не менее я поднялся с пола и, слыша изнутри громкий голос, толчком отворил вторую дверь. It seemed the great Black Parliament sitting in Tophet. Что это? Заседание черного парламента в преисподней? A hundred black faces turned round in their rows to peer; and beyond, a black Angel of Doom was beating a book in a pulpit. Ряды черных лиц, числом не менее ста, обернулись, чтобы поглядеть на меня; а за ними в глубине черный ангел смерти за кафедрой колотил рукой по раскрытой книге. It was a negro church; and the preacher's text was about the blackness of darkness, and the weeping and wailing and teeth-gnashing there. Это была негритянская церковь, и проповедник держал речь о том, как черна тьма, в которой раздаются лишь вопли, стоны и скрежет зубовный. Ha, Ishmael, muttered I, backing out, Wretched entertainment at the sign of 'The Trap!' "Да, Измаил, - пробормотал я, пятясь к двери, -неприятное развлечение ждало тебя под вывеской "Ловушки". Moving on, I at last came to a dim sort of light not far from the docks, and heard a forlorn creaking in the air; and looking up, saw a swinging sign over the door with a white painting upon it, faintly representing a tall straight jet of misty spray, and these words underneath-"The Spouter Inn:-Peter Coffin." И я снова пошел по улицам, пока не различил наконец поблизости от пристани какой-то тусклый свет и не уловил в воздухе тихий унылый скрип. Подняв голову, я увидел над дверью раскачивающуюся вывеску, на которой белой краской было изображено нечто, отдаленно напоминающее высокую отвесную струю туманных брызг, а под ней начертаны следующие слова: "Гостиница "Китовый фонтан", Питер Гроб". Coffin?-Spouter?-Rather ominous in that particular connexion, thought I. "Гроб? Китовый фонтан? Звучит довольно зловеще при данных обстоятельствах", -подумал я. But it is a common name in Nantucket, they say, and I suppose this Peter here is an emigrant from there. Впрочем, ведь говорят, в Нантакете это распространенная фамилия, и сей Питер, вероятно, просто переселился сюда с острова. As the light looked so dim, and the place, for the time, looked quiet enough, and the dilapidated little wooden house itself looked as if it might have been carted here from the ruins of some burnt district, and as the swinging sign had a poverty-stricken sort of creak to it, I thought that here was the very spot for cheap lodgings, and the best of pea coffee. Свет оттуда шел такой тусклый, вокруг в этот час все казалось таким спокойным, да и сам этот ветхий деревянный домишко выглядел так, словно его перевезли сюда из погорелого района, и так по-нищенски убого поскрипывала над ним вывеска, что я понял - именно здесь я смогу найти пристанище себе по карману и наилучший гороховый кофе. It was a queer sort of place-a gable-ended old house, one side palsied as it were, and leaning over sadly. Странное это было сооружение - старый дом под островерхой крышей совсем перекосился на один бок, словно несчастный паралитик. It stood on a sharp bleak corner, where that tempestuous wind Euroclydon kept up a worse howling than ever it did about poor Paul's tossed craft. Он стоял зажатый в какой-то тесный и мрачный угол, а буйный ветер Евроклидон не переставая завывал вокруг еще яростнее, чем некогда вокруг утлого суденышка бедного Павла. Euroclydon, nevertheless, is a mighty pleasant zephyr to any one in-doors, with his feet on the hob quietly toasting for bed. А ведь Евроклидон - это отменно приятный зефир для всякого, кто сидит под крышей и спокойно поджаривает у камина ноги, покуда не придет время отправляться ко сну. "In judging of that tempestuous wind called Euroclydon," says an old writer-of whose works I possess the only copy extant-"it maketh a marvellous difference, whether thou lookest out at it from a glass window where the frost is all on the outside, or whether thou observest it from that sashless window, where the frost is on both sides, and of which the wight Death is the only glazier." "При оценке того буйного ветра, что носит наименование Евроклидон, - говорит один древний автор, чьи труды дошли до нас в единственном экземпляре, владельцем которого являюсь я, - огромная разница проистекает из того, рассматриваешь ли ты его сквозь оконные стекла, ограждающие тебя от холода, царящего по ту сторону, или же ты глядишь на него из того окна, в котором нет переплетов, из окна, по обе стороны которого царит холод, из окна, которое лишь некто по имени Смерть может остеклянить". True enough, thought I, as this passage occurred to my mind-old black-letter, thou reasonest well. "Право же, - подумал я, когда эти строки пришли мне на память, - ты рассуждаешь разумно, мой древний готический фолиант". Yes, these eyes are windows, and this body of mine is the house. В самом деле, глаза эти - окна, а тело мое - это дом. What a pity they didn't stop up the chinks and the crannies though, and thrust in a little lint here and there. Жаль, правда, что не заткнуты как следует все трещины и щели, надо бы понасовать кое-где немного корпии. But it's too late to make any improvements now. Но теперь уже поздно вносить усовершенствования. The universe is finished; the copestone is on, and the chips were carted off a million years ago. Вселенная уже возведена, ключевой камень свода уложен и щебень вывезен на телегах миллион лет тому назад. Poor Lazarus there, chattering his teeth against the curbstone for his pillow, and shaking off his tatters with his shiverings, he might plug up both ears with rags, and put a corn-cob into his mouth, and yet that would not keep out the tempestuous Euroclydon. Бедный Лазарь, лязгая зубами на панели, что служит ему подушкой, и в дрожи отрясая последние лохмотья со своего озябшего тела, может законопатить себе уши тряпьем, а рот заткнуть обглоданным кукурузным початком, но и так он не сумеет укрыться от Евроклидона. Euroclydon! says old Dives, in his red silken wrapper-(he had a redder one afterwards) pooh, pooh! - Евроклидон! - говорит Богач в красном шлафроке (он завел себе потом другой, еще краснее). - Уф-ф! Уф-ф! What a fine frosty night; how Orion glitters; what northern lights! Отличная морозная ночь! Как мерцает Орион; как полыхает северное сияние! Let them talk of their oriental summer climes of everlasting conservatories; give me the privilege of making my own summer with my own coals. Пусть себе болтают о нескончаемом восточном лете, вечном, как в моем зимнем саду. Я за то, чтобы самому создавать свое лето у собственного своего очага. But what thinks Lazarus? А что думает по этому поводу Лазарь? Can he warm his blue hands by holding them up to the grand northern lights? Сумеет ли он согреть посиневшие руки, воздев их к великому северному сиянию? Would not Lazarus rather be in Sumatra than here? Быть может, Лазарь предпочел бы очутиться на Суматре, а не здесь? Would he not far rather lay him down lengthwise along the line of the equator; yea, ye gods! go down to the fiery pit itself, in order to keep out this frost? Быть может, он с удовольствием согласился бы улечься вдоль экватора или же даже, о боги, спуститься в самую бездну огненную, только бы укрыться от мороза? Now, that Lazarus should lie stranded there on the curbstone before the door of Dives, this is more wonderful than that an iceberg should be moored to one of the Moluccas. Однако вот Лазарь должен лежать здесь на панели у порога Богача, словно кит на мели, и это еще несуразнее, чем айсберг, причаливший к одному из Молуккских островов. Yet Dives himself, he too lives like a Czar in an ice palace made of frozen sighs, and being a president of a temperance society, he only drinks the tepid tears of orphans. Да и сам Богач, он ведь тоже живет, словно царь в ледяном доме, построенном из замерзших вздохов, и как председатель общества трезвенников он пьет лишь чуть теплые слезы сирот. But no more of this blubbering now, we are going a-whaling, and there is plenty of that yet to come. Но теперь довольно ныть и стонать, мы уходим на китобойный промысел, и все это в изобилии нам еще предстоит. Let us scrape the ice from our frosted feet, and see what sort of a place this Давайте отдерем лед с обмерзших подошв и поглядим, что представляет собой гостиница "Spouter" may be. "Китовый фонтан". CHAPTER 3. The Spouter-Inn. Глава III. ГОСТИНИЦА "КИТОВЫЙ ФОНТАН" Entering that gable-ended Spouter-Inn, you found yourself in a wide, low, straggling entry with old-fashioned wainscots, reminding one of the bulwarks of some condemned old craft. Входя под островерхую крышу гостиницы "Китовый фонтан", вы оказываетесь в просторной низкой комнате, обшитой старинными деревянными панелями, напоминающими борта ветхого корабля смертников. On one side hung a very large oilpainting so thoroughly besmoked, and every way defaced, that in the unequal crosslights by which you viewed it, it was only by diligent study and a series of systematic visits to it, and careful inquiry of the neighbors, that you could any way arrive at an understanding of its purpose. С одной стороны на стене висит очень большая картина, вся закопченная и до такой степени стертая, что, разглядывая ее в слабом перекрестном освещении, вы только путем долговременного усердного изучения, систематически к ней возвращаясь и проводя тщательный опрос соседей, смогли бы в конце концов разобраться в том, что на ней изображено. Such unaccountable masses of shades and shadows, that at first you almost thought some ambitious young artist, in the time of the New England hags, had endeavored to delineate chaos bewitched. Там нагромождено такое непостижимое скопище теней и сумерек, что поначалу вы готовы вообразить, будто перед вами - труд молодого подающего надежды художника, задавшегося целью живописать колдовской хаос тех времен, когда Новая Англия славилась ведьмами. But by dint of much and earnest contemplation, and oft repeated ponderings, and especially by throwing open the little window towards the back of the entry, you at last come to the conclusion that such an idea, however wild, might not be altogether unwarranted. Однако в результате долгого и вдумчивого созерцания и продолжительных упорных размышлений, в особенности же в результате того, что вы догадались распахнуть оконце в глубине комнаты, вы в конце концов приходите к заключению, что подобная мысль как ни дика она, тем не менее не так уж безосновательна. But what most puzzled and confounded you was a long, limber, portentous, black mass of something hovering in the centre of the picture over three blue, dim, perpendicular lines floating in a nameless yeast. Но вас сильно озадачивает и смущает нечто вытянутое, гибкое и чудовищное, черной массой повисшее в центре картины над тремя туманными голубыми вертикальными линиями, плывущими в невообразимой пенной пучине. A boggy, soggy, squitchy picture truly, enough to drive a nervous man distracted. Ну и картина в самом деле, вся какая-то текучая, водянистая, расплывающаяся, нервного человека такая и с ума свести может. Yet was there a sort of indefinite, half-attained, unimaginable sublimity about it that fairly froze you to it, till you involuntarily took an oath with yourself to find out what that marvellous painting meant. В то же время в ней есть нечто возвышенное, хотя и смутное, еле уловимое, загадочное, и оно тянет вас к полотну снова и снова, пока вы наконец не даете себе невольной клятвы выяснить любой ценой, что означает эта диковинная картина. Ever and anon a bright, but, alas, deceptive idea would dart you through.-It's the Black Sea in a midnight gale.-It's the unnatural combat of the four primal elements.-It's a blasted heath.-It's a Hyperborean winter scene.-It's the breaking-up of the icebound stream of Time. По временам вас осеняет блестящая, но, увы, обманчивая идея. - Это штормовая ночь на Черном море. - Противоестественная борьба четырех стихий. - Ураган над вересковой пустошью. - Гиперборейская зима. - Начало ледохода на реке Времени... But at last all these fancies yielded to that one portentous something in the picture's midst. THAT once found out, and all the rest were plain. Но все эти фантазии в конце концов отступают перед чудовищной массой в центре картины. Понять, что это, - и все остальное будет ясно. But stop; does it not bear a faint resemblance to a gigantic fish? even the great leviathan himself? Но постойте, не напоминает ли это отдаленно какую-то гигантскую рыбу? Быть может, даже самого левиафана? In fact, the artist's design seemed this: a final theory of my own, partly based upon the aggregated opinions of many aged persons with whom I conversed upon the subject. И в самом деле, по моей окончательной версии, частично основанной на совокупном мнении многих пожилых людей, с которыми я беседовал по этому поводу, замысел художника сводится к следующему. The picture represents a Cape-Horner in a great hurricane; the half-foundered ship weltering there with its three dismantled masts alone visible; and an exasperated whale, purposing to spring clean over the craft, is in the enormous act of impaling himself upon the three mast-heads. Картина изображает китобойца, застигнутого свирепым ураганом у мыса Г орн; океан безжалостно швыряет полузатопленное судно, и только три его голые мачты еще поднимаются над водой; а сверху огромный разъяренный кит, вознамерившийся перепрыгнуть через корабль, запечатлен в тот страшный миг, когда он обрушивается прямо на мачты, словно на три огромных вертела. The opposite wall of this entry was hung all over with a heathenish array of monstrous clubs and spears. Вся противоположная стена была сплошь увешана чудовищными дикарскими копьями и дубинками. Some were thickly set with glittering teeth resembling ivory saws; others were tufted with knots of human hair; and one was sickle-shaped, with a vast handle sweeping round like the segment made in the new-mown grass by a long-armed mower. Какие-то блестящие зубы густо унизывали деревянные рукоятки, так что те походили на костяные пилы. Другие были украшены султанами из человеческих волос. А одно из этих смертоносных орудий имело серповидную форму и огромную загнутую рукоятку и напоминало собою ту размашистую дугу, какую описывает в траве длинная коса. You shuddered as you gazed, and wondered what monstrous cannibal and savage could ever have gone a death-harvesting with such a hacking, horrifying implement. При взгляде на него вы вздрагивали и спрашивали себя, что за свирепый дикарь-каннибал собирал когда-то свою смертную жатву этим жутким серпом. Mixed with these were rusty old whaling lances and harpoons all broken and deformed. Тут же висели старые заржавленные китобойные гарпуны и остроги, все гнутые и поломанные. Some were storied weapons. С иными из них были связаны целые истории. With this once long lance, now wildly elbowed, fifty years ago did Nathan Swain kill fifteen whales between a sunrise and a sunset. Вот этой острогой, некогда такой длинной и прямой, а теперь безнадежно искривленной, пятьдесят лет тому назад Натан Свейн успел убить между восходом и закатом пятнадцать китов. And that harpoon-so like a corkscrew now-was flung in Javan seas, and run away with by a whale, years afterwards slain off the Cape of Blanco. А вот тот гарпун - столь похожий теперь на штопор - был когда-то заброшен в яванских водах, но кит сорвался и ушел и был убит много-много лет спустя у мыса Бланко. The original iron entered nigh the tail, and, like a restless needle sojourning in the body of a man, travelled full forty feet, and at last was found imbedded in the hump. Гарпун вонзился чудовищу в хвост, но за это время, подобно игле, блуждающей в теле человека, проделал путь в сорок футов и был найден в мякоти китового горба. Crossing this dusky entry, and on through yon low-arched way-cut through what in old times must have been a great central chimney with fireplaces all round-you enter the public room. Пересекая эту сумрачную комнату, вы через низкий сводчатый проход, пробитый, надо полагать, на месте большого центрального камина и потому имеющий по нескольку очагов вдоль обеих стен, попадаете в буфетную. A still duskier place is this, with such low ponderous beams above, and such old wrinkled planks beneath, that you would almost fancy you trod some old craft's cockpits, especially of such a howling night, when this corner-anchored old ark rocked so furiously. Эта комната еще сумрачнее первой; над самой головой у вас выступают такие тяжелые балки, а под ногами лежат такие ветхие корявые доски, что вы готовы вообразить себя в кубрике старого корабля, в особенности если дело происходит бурной ночью, когда этот древний ковчег, стоящий на якоре в своем закоулке, весь сотрясается от ударов ветра. On one side stood a long, low, shelf-like table covered with cracked glass cases, filled with dusty rarities gathered from this wide world's remotest nooks. Сбоку у стены там стоял длинный, низкий, похожий на полку стол, уставленный потрескавшимися стеклянными ящиками, в которых хранились запыленные диковины, собранные в самых отдаленных уголках нашего просторного мира. Projecting from the further angle of the room stands a dark-looking den-the bar-a rude attempt at a right whale's head. А из дальнего конца комнаты выступала буфетная стойка - темное сооружение, грубо воспроизводившее очертания головы гренландского кита. Be that how it may, there stands the vast arched bone of the whale's jaw, so wide, a coach might almost drive beneath it. И как ни странно, но это действительно была огромная аркообразная китовая челюсть, такая широкая, что чуть ли не целая карета могла проехать под ней. Within are shabby shelves, ranged round with old decanters, bottles, flasks; and in those jaws of swift destruction, like another cursed Jonah (by which name indeed they called him), bustles a little withered old man, who, for their money, dearly sells the sailors deliriums and death. Внутри она была увешана старыми полками, кругом уставленными старинными графинами, бутылками, флягами; и в этой всесокрушающей пасти, словно второй Иона (кстати, именно так его там и прозвали), суетился маленький сморщенный старичок, втридорога продававший морякам горячку и погибель за наличные деньги. Abominable are the tumblers into which he pours his poison. Устрашающи были стаканы, куда лил он свой яд. Though true cylinders without-within, the villanous green goggling glasses deceitfully tapered downwards to a cheating bottom. Снаружи они казались правильными цилиндрами, но внутри зеленое дутое стекло прехитрым образом сужалось книзу, да и донышки оказывались обманчиво толстыми. Parallel meridians rudely pecked into the glass, surround these footpads' goblets. По стенкам в стекле были грубо выдолблены параллельные меридианы, опоясывавшие эти разбойничьи кубки. Fill to THIS mark, and your charge is but a penny; to THIS a penny more; and so on to the full glass-the Cape Horn measure, which you may gulp down for a shilling. Нальют вам до этой мерки - с вас пенни, до другой - еще пенни, и так до самого верха -китобойская доза, которую вы можете получить за один шиллинг. Upon entering the place I found a number of young seamen gathered about a table, examining by a dim light divers specimens of SKRIMSHANDER. Войдя в помещение, я увидел у стола группу молодых моряков, разглядывавших в тусклом свете заморские диковины. I sought the landlord, and telling him I desired to be accommodated with a room, received for answer that his house was full-not a bed unoccupied. Я нашел глазами хозяина и, заявив ему о своем намерении снять у него комнату, услышал в ответ, что его гостиница полна - нет ни одной свободной постели. "But avast," he added, tapping his forehead, "you haint no objections to sharing a harpooneer's blanket, have ye? - Однако постойте, - тут же добавил он, хлопнув себя по лбу, - вы ведь не станете возражать, если я предложу вам разделить ложе с одним гарпунщиком, а? I s'pose you are goin' a-whalin', so you'd better get used to that sort of thing." Вы, я вижу, собрались поступать на китобоец, вот вам и надо привыкать к таким вещам. I told him that I never liked to sleep two in a bed; that if I should ever do so, it would depend upon who the harpooneer might be, and that if he (the landlord) really had no other place for me, and the harpooneer was not decidedly objectionable, why rather than wander further about a strange town on so bitter a night, I would put up with the half of any decent man's blanket. Я сказал ему, что не люблю спать вдвоем в одной постели, что если уж я когда-нибудь и пошел бы на это, то здесь все зависит от того, что представляет собой гарпунщик; если же у него (хозяина) действительно нет другого места и если гарпунщик будет не слишком неприемлем, то, уж конечно, чем и дальше бродить в такую морозную ночь по улицам чужого города, я готов удовлетвориться половиной одеяла, которым поделится со мной любой честный человек. "I thought so. - Ну, то-то. All right; take a seat. Вот и отлично. Да вы присядьте. Supper?-you want supper? Ужинать-то, ужинать будете? Supper'll be ready directly." Ужин сейчас уж поспеет. I sat down on an old wooden settle, carved all over like a bench on the Battery. Я сел на старую деревянную лавку, вдоль и поперек покрытую резьбой не хуже скамеек в парке Бэттери. At one end a ruminating tar was still further adorning it with his jack-knife, stooping over and diligently working away at the space between his legs. На другом конце ее какой-то задумчивый матрос, усердно согнувшись в три погибели и широко раздвинув колени, украшал сиденье при помощи карманного ножа. He was trying his hand at a ship under full sail, but he didn't make much headway, I thought. Он пытался изобразить корабль, идущий на всех парусах, но, по-моему, это ему плохо удавалось. At last some four or five of us were summoned to our meal in an adjoining room. Наконец нас - человек пять-шесть - пригласили к столу в соседней комнате. It was cold as Iceland-no fire at all-the landlord said he couldn't afford it. Там стоял холод, прямо как в Исландии, камин даже не был затоплен - хозяин сказал, что не может себе этого позволить. Nothing but two dismal tallow candles, each in a winding sheet. Только тускло горели две сальные свечи в двух витых подсвечниках. We were fain to button up our monkey jackets, and hold to our lips cups of scalding tea with our half frozen fingers. Пришлось нам застегнуть на все пуговицы свои матросские куртки и греть оледеневшие пальцы о кружки с крутым кипятком. But the fare was of the most substantial kind-not only meat and potatoes, but dumplings; good heavens! dumplings for supper! Но накормили нас отменно. Не только картошкой с мясом, но еще и пышками, да, клянусь богом, пышки к ужину! One young fellow in a green box coat, addressed himself to these dumplings in a most direful manner. Один юноша в зеленом бушлате набросился на эти пышки самым свирепым образом. "My boy," said the landlord, "you'll have the nightmare to a dead sartainty." - Эй, парень, - заметил хозяин, - помяни мое слово, сегодня ночью тебя будут мучить кошмары. "Landlord," I whispered, "that aint the harpooneer is it?" - Хозяин, - шепотом спросил я, - это не тот самый гарпунщик? "Oh, no," said he, looking a sort of diabolically funny, "the harpooneer is a dark complexioned chap. - Да нет, - ответил он мне с какой-то дьявольской усмешкой, - тот гарпунщик -смуглый молодой человек. He never eats dumplings, he don't-he eats nothing but steaks, and he likes 'em rare." И пышек он никогда не станет есть, нет, нет, он ест одни бифштексы. Да и те только с кровью. "The devil he does," says I. - У него губа не дура, - говорю. "Where is that harpooneer? - Но где же он сам-то? Is he here?" Здесь? "He'll be here afore long," was the answer. - Вскорости будет здесь, - последовал ответ. I could not help it, but I began to feel suspicious of this "dark complexioned" harpooneer. Этот "смуглый" гарпунщик начинал внушать мне некоторые опасения. At any rate, I made up my mind that if it so turned out that we should sleep together, he must undress and get into bed before I did. На всякий случай я принял решение, если нам все-таки придется спать с ним вместе, заставить его раздеться и лечь в постель первым. Supper over, the company went back to the bar-room, when, knowing not what else to do with myself, I resolved to spend the rest of the evening as a looker on. Ужин кончился, и общество вернулось в буфетную, где я, не видя иного способа убить время, решил посвятить остаток вечера наблюдениям над окружающими. Presently a rioting noise was heard without. Внезапно снаружи донеслись буйные возгласы. Starting up, the landlord cried, Хозяин поднял голову и воскликнул: "That's the Grampus's crew. "Это команда "Косатки"! I seed her reported in the offing this morning; a three years' voyage, and a full ship. Я утром читал, что "Косатка" появилась на рейде. Три года были в плавании и вот пришли с полными трюмами. Hurrah, boys; now we'll have the latest news from the Feegees." Ура, ребята! Сейчас узнаем, что новенького на Фиджи". A tramping of sea boots was heard in the entry; the door was flung open, and in rolled a wild set of mariners enough. Из прихожей донесся стук матросских сапог, дверь распахнулась, и к нам ввалилась целая стая диких морских волков. Enveloped in their shaggy watch coats, and with their heads muffled in woollen comforters, all bedarned and ragged, and their beards stiff with icicles, they seemed an eruption of bears from Labrador. Вернее же - свирепых лабрадорских медведей, каковых они напоминали в своих теплых косматых полушубках и накрученных на головы шерстяных шарфах, все в лохмотьях и заплатах, с сосульками в промерзших бородах. They had just landed from their boat, and this was the first house they entered. Они только что высадились со своего корабля и прежде всего зашли сюда. No wonder, then, that they made a straight wake for the whale's mouth-the bar-when the wrinkled little old Jonah, there officiating, soon poured them out brimmers all round. Не удивительно поэтому, что они прямым курсом устремились к китовой пасти - буфету, где хлопотливый сморщенный старичок Иона тут же наделил каждого полным до краев стаканом вина. One complained of a bad cold in his head, upon which Jonah mixed him a pitch-like potion of gin and molasses, which he swore was a sovereign cure for all colds and catarrhs whatsoever, never mind of how long standing, or whether caught off the coast of Labrador, or on the weather side of an ice-island. Один из прибывших пожаловался на сильную простуду, и по этому поводу Иона приготовил и протянул ему большую дозу дегтеподобного джина, смешанного с патокой, представлявшего собой, по его клятвенному заверению, королевское средство от любых простуд и катаров, и свежих, и застарелых, где бы вы их ни подхватили - у лабрадорского побережья или же с подветренной стороны какого-нибудь айсберга. The liquor soon mounted into their heads, as it generally does even with the arrantest topers newly landed from sea, and they began capering about most obstreperously. Хмель скоро бросился им в голову, как это обычно и случается даже с самыми отъявленными пьяницами, когда они после плавания впервые сходят на берег, и они стали предаваться крайне буйным развлечениям. I observed, however, that one of them held somewhat aloof, and though he seemed desirous not to spoil the hilarity of his shipmates by his own sober face, yet upon the whole he refrained from making as much noise as the rest. Я заметил, однако, что один из них держался немного в стороне от остальных, и хоть видно было, что ему не хочется портить здорового веселья товарищей трезвым выражением лица, в общем-то он все-таки предпочитал шуметь поменьше, чем другие. This man interested me at once; and since the sea-gods had ordained that he should soon become my shipmate (though but a sleeping-partner one, so far as this narrative is concerned), I will here venture upon a little description of him. Этот человек сразу же возбудил мой интерес; и поскольку морские боги судили ему быть впоследствии моим товарищем по плаванию (хотя всего лишь на немых ролях, по крайней мере на страницах настоящего повествования), я попытаюсь сейчас набросать его портрет. He stood full six feet in height, with noble shoulders, and a chest like a coffer-dam. Он имел полных шесть футов росту, великолепные плечи и грудную клетку -настоящий кессон для подводных работ. I have seldom seen such brawn in a man. Редко случалось мне видеть такую силищу в человеке. His face was deeply brown and burnt, making his white teeth dazzling by the contrast; while in the deep shadows of his eyes floated some reminiscences that did not seem to give him much joy. Лицо у него было темно-коричневым от загара, а белые зубы по контрасту казались просто ослепительными. Но в затененной влажной глубине его глаз таились какие-то воспоминания, видимо, не очень его веселившие. His voice at once announced that he was a Southerner, and from his fine stature, I thought he must be one of those tall mountaineers from the Alleghanian Ridge in Virginia. Речь сразу же выдавала в нем южанина, а отличное телосложение позволяло догадываться, что это рослый горец с Аллеганского кряжа. When the revelry of his companions had mounted to its height, this man slipped away unobserved, and I saw no more of him till he became my comrade on the sea. Когда пиршественное ликование его сотрапезников достигло наивысшего предела, человек этот незаметно вышел из комнаты, и больше я его уже не видел, покуда он не стал моим спутником на корабле. In a few minutes, however, he was missed by his shipmates, and being, it seems, for some reason a huge favourite with them, they raised a cry of Однако через несколько минут товарищи хватились его. Видно, он по какой-то причине пользовался у них большой любовью, потому что тут же поднялся крик: "Bulkington! Bulkington! where's Bulkington?" and darted out of the house in pursuit of him. "Балкингтон! Балкингтон! Где Балкингтон?" - и все они вслед за ним устремились вон из гостиницы. It was now about nine o'clock, and the room seeming almost supernaturally quiet after these orgies, I began to congratulate myself upon a little plan that had occurred to me just previous to the entrance of the seamen. Было уже около девяти часов. В комнате после этой шумной оргии наступила почти сверхъестественная тишина, и я поздравлял себя с одним небольшим планом, который пришел мне в голову перед самым появлением матросов. No man prefers to sleep two in a bed. Никто не любит спать вдвоем. In fact, you would a good deal rather not sleep with your own brother. Право же, даже с родным братом вы всей душой предпочли бы не спать вместе. I don't know how it is, but people like to be private when they are sleeping. Не знаю, в чем тут дело, но только люди, когда спят, склонны проделывать это в уединении. And when it comes to sleeping with an unknown stranger, in a strange inn, in a strange town, and that stranger a harpooneer, then your objections indefinitely multiply. Ну, а уж если речь идет о том, чтоб спать с чужим, незнакомым человеком, в незнакомой гостинице, в незнакомом городе, и незнакомец этот к тому же еще гарпунщик, в таком случае ваши возражения умножаются до бесконечности. Nor was there any earthly reason why I as a sailor should sleep two in a bed, more than anybody else; for sailors no more sleep two in a bed at sea, than bachelor Kings do ashore. Да и не было никаких реальных резонов для того, чтобы я как матрос спал с кем-нибудь в одной кровати, ибо матросы в море не чаще спят вдвоем, чем холостые короли на суше. To be sure they all sleep together in one apartment, but you have your own hammock, and cover yourself with your own blanket, and sleep in your own skin. Спят, конечно, все в одном помещении, но у каждого есть своя койка, каждый укрывается собственным одеялом и спит в своей собственной шкуре. The more I pondered over this harpooneer, the more I abominated the thought of sleeping with him. И чем больше я размышлял о гарпунщике, тем неприятнее становилась для меня перспектива спать с ним вместе. It was fair to presume that being a harpooneer, his linen or woollen, as the case might be, would not be of the tidiest, certainly none of the finest. Справедливо было предположить, что раз он гарпунщик, то белье у него вряд ли будет особенно чистым и наверняка - не особенно тонким. I began to twitch all over. Меня просто всего передергивало. Besides, it was getting late, and my decent harpooneer ought to be home and going bedwards. Кроме того, было уже довольно поздно, и моему добропорядочному гарпунщику следовало бы вернуться и взять курс на постель. Suppose now, he should tumble in upon me at midnight-how could I tell from what vile hole he had been coming? Подумать только, а вдруг он заявится в середине ночи и обрушится прямо на меня - разве я смогу определить, из какой грязной ямы он притащился? "Landlord! - Хозяин! I've changed my mind about that harpooneer.-I shan't sleep with him. Я передумал относительно гарпунщика - я с ним спать не буду. I'll try the bench here." Попробую устроиться здесь, на лавке. "Just as you please; I'm sorry I cant spare ye a tablecloth for a mattress, and it's a plaguy rough board here"-feeling of the knots and notches. - Как пожелаете. Жаль только, я не смогу ссудить вас скатертью взамен матраса, а доски здесь дьявольски корявые - все в сучках и зазубринах. "But wait a bit, Skrimshander; I've got a carpenter's plane there in the bar-wait, I say, and I'll make ye snug enough." Впрочем, постойте-ка, приятель, у меня тут в буфете есть рубанок. Погодите минутку, я сейчас устрою вас как следует. So saying he procured the plane; and with his old silk handkerchief first dusting the bench, vigorously set to planing away at my bed, the while grinning like an ape. - Говоря это, хозяин достал рубанок и, смахнув предварительно с лавки пыль своим старым шелковым платком, принялся что было мочи стругать мое ложе, ухмыляясь при этом какой-то насмешливой ухмылкой. The shavings flew right and left; till at last the plane-iron came bump against an indestructible knot. Стружки летели во все стороны, покуда лезвие рубанка вдруг не наткнулось на дьявольски крепкий сучок. The landlord was near spraining his wrist, and I told him for heaven's sake to quit-the bed was soft enough to suit me, and I did not know how all the planing in the world could make eider down of a pine plank. Хозяин едва не вывихнул себе кисть, и я стал заклинать его во имя господа, чтобы он остановился: для меня это ложе и так было достаточно мягким, да к тому же я отлично знал, что как ни стругай, никогда в жизни из сосновой доски не сделаешь пуховой перины. So gathering up the shavings with another grin, and throwing them into the great stove in the middle of the room, he went about his business, and left me in a brown study. Тогда, снова ухмыльнувшись, он собрал стружки, сунул их в большую печь посреди комнаты и занялся своими делами, оставив меня в мрачном расположении духа. I now took the measure of the bench, and found that it was a foot too short; but that could be mended with a chair. Я примерился к лавке и обнаружил, что она на целый фут короче, чем мне надо; однако этому можно было помочь посредством стула. But it was a foot too narrow, and the other bench in the room was about four inches higher than the planed one-so there was no yoking them. Но она оказалась к тому же еще и на целый фут уже, чем необходимо, а вторая лавка в этой комнате была дюйма на четыре выше, чем обструганная, так что составить их вместе не было никакой возможности. I then placed the first bench lengthwise along the only clear space against the wall, leaving a little interval between, for my back to settle down in. Тогда я поставил свою лавку вдоль свободной стены, но не вплотную, а на некотором расстоянии, чтобы в промежутке поместить свою спину. But I soon found that there came such a draught of cold air over me from under the sill of the window, that this plan would never do at all, especially as another current from the rickety door met the one from the window, and both together formed a series of small whirlwinds in the immediate vicinity of the spot where I had thought to spend the night. Но скоро я почувствовал, что от подоконника на меня сильно тянет холодом, и понял всю неосуществимость своего плана, тем более что вторая струя холодного воздуха шла от ветхой входной двери, сталкиваясь с первой, и вместе они образовывали целый хоровод маленьких вихрей в непосредственной близости от того места, где я вздумал было провести ночь. The devil fetch that harpooneer, thought I, but stop, couldn't I steal a march on him-bolt his door inside, and jump into his bed, not to be wakened by the most violent knockings? А, дьявол забери этого гарпунщика, подумал я; однако постой-ка, я ведь могу упредить его -заложить засов изнутри, забраться в его постель, и пусть тогда колотят в дверь как хотят - я все равно не проснусь. It seemed no bad idea; but upon second thoughts I dismissed it. Мысль эта показалась мне недурна, но, подумав еще немного, я все-таки от нее отказался. For who could tell but what the next morning, so soon as I popped out of the room, the harpooneer might be standing in the entry, all ready to knock me down! Кто его знает, а вдруг наутро, выйдя из комнаты, я тут же наткнусь на гарпунщика, готового сбить меня с ног ударом кулака? Still, looking round me again, and seeing no possible chance of spending a sufferable night unless in some other person's bed, I began to think that after all I might be cherishing unwarrantable prejudices against this unknown harpooneer. Я снова огляделся вокруг, по-прежнему не видя иной возможности сносно провести ночь, как только в чужой постели, и подумал, что, быть может, я все-таки напрасно так предубежден против неведомого мне гарпунщика. Thinks I, I'll wait awhile; he must be dropping in before long. Подожду-ка еще немного, думаю, скоро уж он, наверно, заявится. I'll have a good look at him then, and perhaps we may become jolly good bedfellows after all-there's no telling. Я рассмотрю его хорошенько, и, может быть, мы с ним отлично вместе выспимся, кто знает? But though the other boarders kept coming in by ones, twos, and threes, and going to bed, yet no sign of my harpooneer. Однако время шло, другие постояльцы по одному, по двое и по трое входили в гостиницу и разбредались по своим комнатам, а моего гарпунщика все не было видно. "Landlord!" said I, "what sort of a chap is he-does he always keep such late hours?" - Хозяин, - сказал я, - что он за человек? Он всегда так поздно приходит? It was now hard upon twelve o'clock. Дело было уже близко к двенадцати. The landlord chuckled again with his lean chuckle, and seemed to be mightily tickled at something beyond my comprehension. Хозяин снова усмехнулся своей издевательской усмешкой, словно что-то недоступное моему пониманию сильно его развлекало. "No," he answered, "generally he's an early bird-airley to bed and airley to rise-yes, he's the bird what catches the worm. - Нет, - ответил он мне, - обычно он возвращается рано. Рано в кровать, рано вставать. Ранняя пташка. Кто рано встает, тому бог дает. But to-night he went out a peddling, you see, and I don't see what on airth keeps him so late, unless, may be, he can't sell his head." Но сегодня он отправился торговать. Никак не пойму, что это его так задержало, разве только он никак не продаст свою голову. "Can't sell his head?-What sort of a bamboozingly story is this you are telling me?" getting into a towering rage. - Продать свою голову? Что за небылицы ты плетешь? - Ярость моя постепенно возрастала. "Do you pretend to say, landlord, that this harpooneer is actually engaged this blessed Saturday night, or rather Sunday morning, in peddling his head around this town?" - Уж не хочешь ли ты сказать, хозяин, что в святой субботний вечер или, вернее, в утро святого воскресенья твой гарпунщик занимается тем, что ходит по всему городу и торгует своей головой? "That's precisely it," said the landlord, "and I told him he couldn't sell it here, the market's overstocked." - Именно так, - подтвердил хозяин. - И я предупредил его, что ему не удастся продать ее здесь: рынок забит ими. "With what?" shouted I. - Чем забит? - заорал я. "With heads to be sure; ain't there too many heads in the world?" - Да головами же. Разве в нашем мире не слишком много голов? "I tell you what it is, landlord," said I quite calmly, "you'd better stop spinning that yarn to me-I'm not green." - Вот что, хозяин, - сказал я совершенно спокойно, - советую тебе угостить этими россказнями кого-нибудь другого - я не такой уж зеленый простачок. "May be not," taking out a stick and whittling a toothpick, "but I rayther guess you'll be done BROWN if that ere harpooneer hears you a slanderin' his head." - Возможно, - согласился он, выстругивая из палочки зубочистку. - Да только думается мне, быть вам не зеленым, а синим, если этот гарпунщик услышит, как вы хулите его голову. "I'll break it for him," said I, now flying into a passion again at this unaccountable farrago of the landlord's. - Да я проломлю его дурацкую голову! -снова возмутился я невразумительной болтовней хозяина. "It's broke a'ready," said he. - Она и так проломана. "Broke," said I-"BROKE, do you mean?" - Проломана? То есть как это проломана? "Sartain, and that's the very reason he can't sell it, I guess." - Ясное дело, проломана. Поэтому-то, я думаю, он и не может ее продать. "Landlord," said I, going up to him as cool as Mt. Hecla in a snow-storm-"landlord, stop whittling. - Хозяин, - говорю я и подхожу к нему вплотную, холоден, как Г екла во время снежной бури. - Хозяин, перестаньте затачивать зубочистки. You and I must understand one another, and that too without delay. Нам с вами нужно понять друг друга и притом без промедления. I come to your house and want a bed; you tell me you can only give me half a one; that the other half belongs to a certain harpooneer. Я прихожу к вам в гостиницу и спрашиваю постель, а вы говорите, что можете предложить мне только половину и что вторая половина принадлежит какому-то гарпунщику. And about this harpooneer, whom I have not yet seen, you persist in telling me the most mystifying and exasperating stories tending to beget in me an uncomfortable feeling towards the man whom you design for my bedfellow-a sort of connexion, landlord, which is an intimate and confidential one in the highest degree. И об этом самом гарпунщике, которого я даже еще не видел, вы упорно рассказываете мне самые загадочные и возмутительные истории, словно нарочно стараетесь возбудить во мне неприязненное чувство по отношению к человеку, с которым мне предстоит спать в одной кровати и с которым поэтому меня будут связывать отношения близкие и в высшей степени конфиденциальные. I now demand of you to speak out and tell me who and what this harpooneer is, and whether I shall be in all respects safe to spend the night with him. Поэтому я требую, хозяин, чтобы вы оставили недомолвки и объяснили мне, кто такой этот гарпунщик и что он собой представляет и буду ли я в полной безопасности, если соглашусь провести с ним ночь. And in the first place, you will be so good as to unsay that story about selling his head, which if true I take to be good evidence that this harpooneer is stark mad, and I've no idea of sleeping with a madman; and you, sir, YOU I mean, landlord, YOU, sir, by trying to induce me to do so knowingly, would thereby render yourself liable to a criminal prosecution." И прежде всего, хозяин, будьте добры признать, что эта история с продажей головы вымышленная, ибо, в противном случае, я считаю ее очевидным доказательством того, что ваш гарпунщик совершенно не в своем уме, а я вовсе не желаю спать с помешанным; а вас, сэр, да-да, хозяин, именно вас, за сознательную попытку принудить меня к этому я с полным правом смогу привлечь к судебной ответственности. "Wall," said the landlord, fetching a long breath, "that's a purty long sarmon for a chap that rips a little now and then. - Ну и ну, - проговорил хозяин, едва переводя дыхание. - Довольно длинная проповедь, особливо если кто и чертыхается еще понемножку. Да только зря вы волнуетесь. But be easy, be easy, this here harpooneer I have been tellin' you of has just arrived from the south seas, where he bought up a lot of 'balmed New Zealand heads (great curios, you know), and he's sold all on 'em but one, and that one he's trying to sell to-night, cause to-morrow's Sunday, and it would not do to be sellin' human heads about the streets when folks is goin' to churches. Этот гарпунщик, о котором я вам говорю, только недавно вернулся из рейса по Южным морям, где он накупил целую кучу новозеландских бальзамированных голов (они здесь ценятся как большая редкость), и распродал уже все, кроме одной: сегодня он хотел обязательно продать последнюю, потому что завтра воскресенье, а это уж неподходящее дело торговать человеческими головами на улицах, по которым люди идут мимо тебя в церковь. He wanted to, last Sunday, but I stopped him just as he was goin' out of the door with four heads strung on a string, for all the airth like a string of inions." В прошлое воскресенье я как раз остановил его, когда он собирался выйти за порог с четырьмя головами, нанизанными на веревочку, ну что твоя связка луковиц, ей-богу. This account cleared up the otherwise unaccountable mystery, and showed that the landlord, after all, had had no idea of fooling me-but at the same time what could I think of a harpooneer who stayed out of a Saturday night clean into the holy Sabbath, engaged in such a cannibal business as selling the heads of dead idolators? Это объяснение рассеяло тайну, только что представлявшуюся необъяснимой, и доказало, что хозяин, в общем-то, не имел намерения дурачить меня, но в то же время, что мог я подумать о гарпунщике, который всю ночь с субботы на святое воскресенье проводил на улице за таким людоедским делом, как торговля головами мертвых идолопоклонников? "Depend upon it, landlord, that harpooneer is a dangerous man." - Можете мне поверить, хозяин, этот гарпунщик -опасный человек. "He pays reg'lar," was the rejoinder. - Платит аккуратно, - последовал ответ. "But come, it's getting dreadful late, you had better be turning flukes-it's a nice bed; Sal and me slept in that ere bed the night we were spliced. - Однако, ведь уже страсть как поздно, пора и на боковую. Ей-богу, послушайте вы меня, это отличная кровать. Салли и я спали на этой самой кровати с той ночи, когда нас окрутили. There's plenty of room for two to kick about in that bed; it's an almighty big bed that. Для двоих в этой кровати места за глаза -кувыркайся как хочешь. Отличнейшая просторная кровать. Why, afore we give it up, Sal used to put our Sam and little Johnny in the foot of it. Да что там говорить, пока мы спали на ней, Сал еще укладывала в ногах нашего Сэма и нашего маленького Джонни. But I got a dreaming and sprawling about one night, and somehow, Sam got pitched on the floor, and came near breaking his arm. Но потом мне однажды приснился какой-то сон, я стал брыкаться и спихнул Сэма на пол, так что он едва не сломал руку. Arter that, Sal said it wouldn't do. После этого Сал сказала, что так не годится. Come along here, I'll give ye a glim in a jiffy;" and so saying he lighted a candle and held it towards me, offering to lead the way. Да вот пойдемте-ка, взгляните сами. Сказав это, он зажег свечу и протянул ее мне, пропуская меня вперед. But I stood irresolute; when looking at a clock in the corner, he exclaimed Но я стоял в нерешительности, и тут он, взглянув на часы в углу комнаты, воскликнул: "I vum it's Sunday-you won't see that harpooneer to-night; he's come to anchor somewhere-come along then; DO come; WON'T ye come?" - Ну, вот и воскресенье! Сегодня ночью вы уже не увидите своего гарпунщика. Видно, он стал на якорь где-то в другом месте. Да пошли же, пошли! Идете вы или нет? I considered the matter a moment, and then up stairs we went, and I was ushered into a small room, cold as a clam, and furnished, sure enough, with a prodigious bed, almost big enough indeed for any four harpooneers to sleep abreast. Я поразмыслил еще минуту, а затем мы зашагали вверх по лестнице, и я очутился в небольшой, холодной, как устричная раковина, комнатке, посреди которой действительно стояла чудовищная кровать, настолько большая, что в ней спокойно уместились бы четыре спящих гарпунщика. "There," said the landlord, placing the candle on a crazy old sea chest that did double duty as a wash-stand and centre table; "there, make yourself comfortable now, and good night to ye." - Ну вот, - сказал хозяин и поставил свечу на старый матросский сундук, служивший здесь одновременно и подставкой для умывального таза, и столом, - теперь устраивайтесь поудобнее. Спокойной вам ночи. I turned round from eyeing the bed, but he had disappeared. Я оторвал взгляд от кровати, оглянулся, но он уже исчез. Folding back the counterpane, I stooped over the bed. Тогда я отвернул одеяло и наклонился над постелью. Though none of the most elegant, it yet stood the scrutiny tolerably well. Далекая от какой бы то ни было изысканности, она тем не менее оказалась при ближайшем рассмотрении вполне сносной. I then glanced round the room; and besides the bedstead and centre table, could see no other furniture belonging to the place, but a rude shelf, the four walls, and a papered fireboard representing a man striking a whale. Тогда я стал оглядывать комнату, но, помимо кровати и сундука-стола, не обнаружил здесь никакой другой мебели, кроме грубо сколоченной полки, четырех стен и каминного экрана, обклеенного бумагой с изображением человека, поражающего кита. Of things not properly belonging to the room, there was a hammock lashed up, and thrown upon the floor in one corner; also a large seaman's bag, containing the harpooneer's wardrobe, no doubt in lieu of a land trunk. Из предметов, не входящих непосредственно в обстановку этой комнаты, здесь была скатанная и перевязанная койка, брошенная на пол в углу, а вместо сухопутного чемодана большой матросский мешок, содержащий, без сомнения, гардероб гарпунщика. Likewise, there was a parcel of outlandish bone fish hooks on the shelf over the fire-place, and a tall harpoon standing at the head of the bed. Сверх того, на полке над камином лежала связка костяных рыболовных крючков диковинного вида, а у изголовья кровати стоял длинный гарпун. But what is this on the chest? Но что за предмет лежит на сундуке? I took it up, and held it close to the light, and felt it, and smelt it, and tried every way possible to arrive at some satisfactory conclusion concerning it. Я взял его в руки, поднес к свету, щупал, нюхал и всяческими способами пытался прийти относительно него к какому-нибудь вразумительному заключению. I can compare it to nothing but a large door mat, ornamented at the edges with little tinkling tags something like the stained porcupine quills round an Indian moccasin. Я могу сравнить его только с большим половиком, украшенным по краям позвякивающими висюльками, наподобие игл пятнистого дикобраза на отворотах индейских мокасин. There was a hole or slit in the middle of this mat, as you see the same in South American ponchos. В центре этого половика была дыра, вернее, узкий разрез, вроде того, что мы видим в плащах-пончо. But could it be possible that any sober harpooneer would get into a door mat, and parade the streets of any Christian town in that sort of guise? Но возможно ли, чтобы здравомыслящий гарпунщик нацепил на себя половик и в подобном одеянии расхаживал по улицам христианского города? I put it on, to try it, and it weighed me down like a hamper, being uncommonly shaggy and thick, and I thought a little damp, as though this mysterious harpooneer had been wearing it of a rainy day. Я примерил его из любопытства, и он, словно тюк с провизией, так и пригнул меня книзу, толстый, косматый и, как показалось мне, слегка влажный, как будто загадочный гарпунщик носил его под дождем. I went up in it to a bit of glass stuck against the wall, and I never saw such a sight in my life. Не снимая его, я подошел к осколку зеркала, приставленного к стене, - никогда в жизни не видел я подобного зрелища. I tore myself out of it in such a hurry that I gave myself a kink in the neck. Я с такой поспешностью выдирался из него, что едва не удавил себя. I sat down on the side of the bed, and commenced thinking about this head-peddling harpooneer, and his door mat. Потом я уселся на край кровати и стал размышлять о торгующем головами гарпунщике и его половике. After thinking some time on the bed-side, I got up and took off my monkey jacket, and then stood in the middle of the room thinking. Поразмыслив некоторое время на краю кровати, я встал, снял бушлат и стал размышлять посреди комнаты. I then took off my coat, and thought a little more in my shirt sleeves. Потом снял куртку и малость поразмыслил в одной рубашке. But beginning to feel very cold now, half undressed as I was, and remembering what the landlord said about the harpooneer's not coming home at all that night, it being so very late, I made no more ado, but jumped out of my pantaloons and boots, and then blowing out the light tumbled into bed, and commended myself to the care of heaven. Но почувствовав, что полураздетый я начинаю замерзать, и вспомнив, как хозяин уверял меня, что гарпунщик сегодня вовсе не вернется домой, потому что час уже слишком поздний, я без дальнейших колебаний разулся и скинул панталоны, а затем, задув свечу, повалился на кровать и поручил себя заботам провидения. Whether that mattress was stuffed with corn-cobs or broken crockery, there is no telling, but I rolled about a good deal, and could not sleep for a long time. Чем там был набит матрас: обглоданными кукурузными початками или битой посудой, -сказать трудно, но я долго ворочался в постели и все никак не мог заснуть. At last I slid off into a light doze, and had pretty nearly made a good offing towards the land of Nod, when I heard a heavy footfall in the passage, and saw a glimmer of light come into the room from under the door. Наконец, я забылся легкой дремотой и готов был уже отплыть с попутным ветром в сонное царство, как вдруг в коридоре раздались тяжелые шаги и в щели под дверью замерцал слабый свет. Lord save me, thinks I, that must be the harpooneer, the infernal head-peddler. Господи, помилосердствуй, думаю, ведь это, должно быть, гарпунщик, проклятый торговец головами. But I lay perfectly still, and resolved not to say a word till spoken to. А сам лежу совершенно неподвижно, преисполнившись решением не произнести ни слова, покуда ко мне не обратятся. Holding a light in one hand, and that identical New Zealand head in the other, the stranger entered the room, and without looking towards the bed, placed his candle a good way off from me on the floor in one corner, and then began working away at the knotted cords of the large bag I before spoke of as being in the room. Держа в одной руке свечу, а в другой - ту самую новозеландскую голову, незнакомец вошел в комнату и, даже не взглянув на кровать, поставил свечу прямо на пол в дальнем углу, а сам принялся возиться с веревками, перевязывавшими большой мешок, о котором я уже упоминал. I was all eagerness to see his face, but he kept it averted for some time while employed in unlacing the bag's mouth. Я горел желанием рассмотреть его лицо, но, занятый развязыванием мешка, он некоторое время стоял, отвернувшись от меня. This accomplished, however, he turned round-when, good heavens! what a sight! Однако, справившись наконец с веревками, он обернулся и, о небо! Что я увидел! Such a face! Какая рожа! It was of a dark, purplish, yellow colour, here and there stuck over with large blackish looking squares. Цвета темно-багрового с прожелтью, это лицо было усеяно большими черными квадратами. Yes, it's just as I thought, he's a terrible bedfellow; he's been in a fight, got dreadfully cut, and here he is, just from the surgeon. Ну вот, так я и знал: эдакое пугало мне в сотоварищи! Он, видно, подрался с кем-то, ему изрезали все лицо, и хирург наклеил пластырей. But at that moment he chanced to turn his face so towards the light, that I plainly saw they could not be sticking-plasters at all, those black squares on his cheeks. Но в этот самый момент он как раз обратил лицо к свету, и я отчетливо увидел, что это у него вовсе не пластыри, эти черные квадраты на щеках. They were stains of some sort or other. Это были какие-то пятна на коже. At first I knew not what to make of this; but soon an inkling of the truth occurred to me. Вначале я не знал, что и подумать, но скоро стал подозревать истину. I remembered a story of a white man-a whaleman too-who, falling among the cannibals, had been tattooed by them. Мне припомнился рассказ о белом человеке -тоже китобое, - который попал к каннибалам и был подвергнут ими татуировке. I concluded that this harpooneer, in the course of his distant voyages, must have met with a similar adventure. И я решил, что и этот гарпунщик во время своих дальних плаваний пережил подобное приключение. And what is it, thought I, after all! Ну и что с того, в конце концов подумал я. It's only his outside; a man can be honest in any sort of skin. Ведь это всего лишь его внешний облик, можно под всякой кожей быть честным человеком. But then, what to make of his unearthly complexion, that part of it, I mean, lying round about, and completely independent of the squares of tattooing. Однако как же объяснить нечеловеческий цвет его лица, вернее, цвет тех участков кожи, которые лежат по краям черных квадратов и не затронуты татуировкой? To be sure, it might be nothing but a good coat of tropical tanning; but I never heard of a hot sun's tanning a white man into a purplish yellow one. Возможно, правда, что это - лишь сильный тропический загар, но, право же, я никогда не слыхал, чтобы в лучах жаркого солнца белый человек загорал до багрово-желтого цвета. However, I had never been in the South Seas; and perhaps the sun there produced these extraordinary effects upon the skin. Впрочем, ведь я никогда не бывал в Южных морях; быть может, южное солнце там оказывает на кожу подобное невероятное воздействие. Now, while all these ideas were passing through me like lightning, this harpooneer never noticed me at all. Между тем как все эти мысли, словно молнии, проносились у меня в голове, гарпунщик по-прежнему не замечал меня. But, after some difficulty having opened his bag, he commenced fumbling in it, and presently pulled out a sort of tomahawk, and a seal-skin wallet with the hair on. Повозившись с мешком, он открыл его, порылся там и вскоре извлек нечто вроде томагавка и какую-то сумку из тюленьей шкуры мехом наружу. Placing these on the old chest in the middle of the room, he then took the New Zealand head-a ghastly thing enough-and crammed it down into the bag. Положив все это на старый сундук в центре комнаты, он взял новозеландскую голову - вещь достаточно отвратительную - и запихал ее в мешок. He now took off his hat-a new beaver hat-when I came nigh singing out with fresh surprise. Затем он снял шапку - новую бобровую шапку, -и тут я чуть было не взвыл от изумления. There was no hair on his head-none to speak of at least-nothing but a small scalp-knot twisted up on his forehead. На голове у него не было волос, во всяком случае ничего такого, о чем бы стоило говорить, только небольшой черный узелок, скрученный над самым лбом. His bald purplish head now looked for all the world like a mildewed skull. Эта лысая багровая голова была как две капли воды похожа на заплесневелый череп. Had not the stranger stood between me and the door, I would have bolted out of it quicker than ever I bolted a dinner. Если бы незнакомец не стоял между мною и дверью, я бы пулей вылетел из комнаты -быстрее. чем расправлялся когда-либо с самым вкусным обедом. Even as it was, I thought something of slipping out of the window, but it was the second floor back. Но и при такой дислокации я начал быстро подумывать о том, чтобы выбраться незаметно через окно, да только комната наша была на третьем этаже. I am no coward, but what to make of this head-peddling purple rascal altogether passed my comprehension. Я не трус, но этот торгующий головами багровый разбойник был вне границ моего разумения. Ignorance is the parent of fear, and being completely nonplussed and confounded about the stranger, I confess I was now as much afraid of him as if it was the devil himself who had thus broken into my room at the dead of night. Неведение - мать страха, и, признаюсь, я, совершенно ошарашенный и сбитый с толку этим зрелищем, до такой степени боялся теперь незнакомца, словно это сам дьявол ворвался глубокой ночью ко мне в комнату. In fact, I was so afraid of him that I was not game enough just then to address him, and demand a satisfactory answer concerning what seemed inexplicable in him. По совести говоря, я настолько был перепуган, что не имел духу окликнуть его и потребовать удовлетворительного объяснения относительно всего того, что представлялось мне в нем загадочным. Meanwhile, he continued the business of undressing, and at last showed his chest and arms. Между тем он продолжал раздеваться и наконец обнажил грудь и руки. As I live, these covered parts of him were checkered with the same squares as his face; his back, too, was all over the same dark squares; he seemed to have been in a Thirty Years' War, and just escaped from it with a sticking-plaster shirt. Умереть мне на этом самом месте, ежели я лгу, но только упомянутые части его тела, обычно скрытые одеждой, были разграфлены в такую же клетку, как и лицо; и спина тоже была вся покрыта черными квадратами, точно он только что вернулся с Тридцатилетней войны, израненный и весь облепленный пластырем. Still more, his very legs were marked, as if a parcel of dark green frogs were running up the trunks of young palms. Мало того, даже ноги его были разукрашены, будто целый выводок темно-зеленых лягушек карабкался по стволам молодых пальм. It was now quite plain that he must be some abominable savage or other shipped aboard of a whaleman in the South Seas, and so landed in this Christian country. Теперь было совершенно ясно, что это - какой-то свирепый дикарь, в Южных морях погрузившийся на борт китобойца и таким образом попавший в христианскую землю. I quaked to think of it. Меня просто трясло от ужаса. A peddler of heads too-perhaps the heads of his own brothers. И к тому же еще он торгует головами - быть может, головами своих братьев. He might take a fancy to mine-heavens! look at that tomahawk! А что, если ему приглянется моя голова... господи! какой жуткий томагавк! But there was no time for shuddering, for now the savage went about something that completely fascinated my attention, and convinced me that he must indeed be a heathen. Но мне уже некогда было трястись, ибо дикарь теперь стал проделывать нечто, полностью поглотившее мое внимание и окончательно убедившее меня в том, что передо мной действительно язычник. Going to his heavy grego, or wrapall, or dreadnaught, which he had previously hung on a chair, he fumbled in the pockets, and produced at length a curious little deformed image with a hunch on its back, and exactly the colour of a three days' old Congo baby. Приблизившись к своему тяжелому пончо, или плащу, или покрывалу - уж не знаю, как это назвать, - который он перед тем повесил на спинку стула, он стал рыться в его карманах и вытащил наконец какого-то удивительного горбатого уродца, в точности такого же цвета, как трехдневный конголезский младенец. Remembering the embalmed head, at first I almost thought that this black manikin was a real baby preserved in some similar manner. But seeing that it was not at all limber, and that it glistened a good deal like polished ebony, I concluded that it must be nothing but a wooden idol, which indeed it proved to be. Вспомнив набальзамированную голову, я уже готов был впрямь поверить, что это черное создание - настоящий младенец, законсервированный подобным же образом, но, отметив про себя, что предмет этот тверд, как камень, и блестит, как хороший кусок полированного черного дерева, я заключил, что это, должно быть, всего лишь деревянный идол, что тут же и подтвердилось. For now the savage goes up to the empty fire-place, and removing the papered fire-board, sets up this little hunch-backed image, like a tenpin, between the andirons. Ибо я вдруг вижу, что дикарь подходит к пустому камину, отодвигает экран и ставит своего горбатого божка, словно кеглю, под сводами очага. The chimney jambs and all the bricks inside were very sooty, so that I thought this fire-place made a very appropriate little shrine or chapel for his Congo idol. Боковые стенки камина и все его кирпичные внутренности были покрыты густым слоем сажи, и мне подумалось, что этот камин - вполне подходящий алтарь, вернее, капище для африканского идола. I now screwed my eyes hard towards the half hidden image, feeling but ill at ease meantime-to see what was next to follow. Я, как мог, скосил глаза в направлении полузапрятанного божка и, хоть мне было сильно не по себе, стал следить за тем, что же будет дальше. First he takes about a double handful of shavings out of his grego pocket, and places them carefully before the idol; then laying a bit of ship biscuit on top and applying the flame from the lamp, he kindled the shavings into a sacrificial blaze. Смотрю, он выгребает из кармана плаща две горсти стружек, насыпает их осторожно перед идолом; потом кладет сверху кусок морского сухаря и свечой поджигает стружку -вспыхнуло жертвенное пламя. Presently, after many hasty snatches into the fire, and still hastier withdrawals of his fingers (whereby he seemed to be scorching them badly), he at last succeeded in drawing out the biscuit; then blowing off the heat and ashes a little, he made a polite offer of it to the little negro. Тут он стал быстрыми движениями совать пальцы в огонь и еще быстрее отдергивать их (причем, он их, кажется, сильно обжег) и в результате вытащил, наконец, сухарь из пламени; потом он раздул немного жар, разворошил золу и почтительно предложил обугленный сухарь своему чернокожему младенцу. But the little devil did not seem to fancy such dry sort of fare at all; he never moved his lips. Но маленькому дьяволу, видимо, не по вкусу было это подгорелое угощение, потому что он даже губами не шевельнул. All these strange antics were accompanied by still stranger guttural noises from the devotee, who seemed to be praying in a sing-song or else singing some pagan psalmody or other, during which his face twitched about in the most unnatural manner. И все эти странные манипуляции сопровождались еще более странными гортанными звуками, издаваемыми моим набожным идолопоклонником, который, как я понимаю, молился нараспев или же распевал свои языческие псалмы, корча при этом противоестественные гримасы. At last extinguishing the fire, he took the idol up very unceremoniously, and bagged it again in his grego pocket as carelessly as if he were a sportsman bagging a dead woodcock. Наконец он потушил огонь, самым бесцеремонным образом вытащил из камина своего идола и небрежно засунул его обратно в карман плаща, словно охотник, отправляющий в ягдташ подстреленного вальдшнепа. All these queer proceedings increased my uncomfortableness, and seeing him now exhibiting strong symptoms of concluding his business operations, and jumping into bed with me, I thought it was high time, now or never, before the light was put out, to break the spell in which I had so long been bound. Вся эта загадочная процедура лишь увеличила мое смущение, и видя определенные признаки того, что близится завершение описанных деловых операций и что сейчас он полезет ко мне в кровать, я понял, что наступил момент, сейчас или никогда, покуда еще не погашен свет, разрушить чары, так долго мною владевшие. But the interval I spent in deliberating what to say, was a fatal one. Но несколько секунд, ушедших на размышление о том, как же все-таки приступить к делу, оказались роковыми. Taking up his tomahawk from the table, he examined the head of it for an instant, and then holding it to the light, with his mouth at the handle, he puffed out great clouds of tobacco smoke. Схватив со стола томагавк, он какое-то время разглядывал его с обуха, а затем сунул на мгновение в пламя свечи, взяв в рот рукоятку, и выпустил целое облако табачного дыма. The next moment the light was extinguished, and this wild cannibal, tomahawk between his teeth, sprang into bed with me. В следующий миг свеча была погашена, и этот дикий каннибал со своим томагавком в зубах прыгнул ко мне в кровать. I sang out, I could not help it now; and giving a sudden grunt of astonishment he began feeling me. Это уж было выше моих сил - я взвыл от ужаса, а он издал негромкий возглас изумления и принялся ощупывать меня. Stammering out something, I knew not what, I rolled away from him against the wall, and then conjured him, whoever or whatever he might be, to keep quiet, and let me get up and light the lamp again. Заикаясь, я пробормотал что-то, сам не ведая что, откатился от него вплотную к стене и оттуда стал заклинать его, кто бы он ни был такой, чтобы он не двигался и позволил мне встать и снова зажечь свечу. But his guttural responses satisfied me at once that he but ill comprehended my meaning. Но его гортанные ответы тут же дали мне понять, что он весьма неудовлетворительно улавливал смысл моих слов. "Who-e debel you?"-he at last said-"you no speak-e, dam-me, I kill-e." - Какая черт твоя? - произнес он наконец. -Твоя говорить, а то я убивать, черт не знай. And so saying the lighted tomahawk began flourishing about me in the dark. И при этих словах огненный томагавк стал в темноте описывать кривые у меня над головой. "Landlord, for God's sake, Peter Coffin!" shouted I. "Landlord! Watch! Coffin! Angels! save me!" - Хозяин! Бога ради, Питер Гроб! - вопил я. -Хозяин! Караул! Гроб! Ангелы! Спасите! "Speak-e! tell-ee me who-ee be, or dam-me, I kill-e!" again growled the cannibal, while his horrid flourishings of the tomahawk scattered the hot tobacco ashes about me till I thought my linen would get on fire. - Твоя говорить! Твоя сказать, кто такая, а то я убивать, черт не знай, - зарычал людоед, устрашающе размахивая томагавком, из которого сыпались на меня огненные искры, так что белье на мне едва не загорелось. But thank heaven, at that moment the landlord came into the room light in hand, and leaping from the bed I ran up to him. Но в этот самый миг, благодарение господу, в комнату вошел хозяин со свечой в руке, и я, выскочив из кровати, бросился к нему. "Don't be afraid now," said he, grinning again, "Queequeg here wouldn't harm a hair of your head." - Ну-ну, можете не бояться, - сказал он, по-прежнему ухмыляясь, - наш Квикег вас не обидит. "Stop your grinning," shouted I, "and why didn't you tell me that that infernal harpooneer was a cannibal?" - Да перестанете ли вы ухмыляться? - заорал я. -Вы почему не сказали мне, что этот гарпунщик -чертов каннибал? "I thought ye know'd it;-didn't I tell ye, he was a peddlin' heads around town?-but turn flukes again and go to sleep. - А я думал, вы сами догадаетесь, я ведь говорил вам, что он торгует в городе головами. Да вы напрасно волнуетесь, не бойтесь и ложитесь спокойно спать. Queequeg, look here-you sabbee me, I sabbee-you this man sleepe you-you sabbee?" Эй, Квикег, послушай, твоя моя понимай, этот человек с тобой будет спать, твоя понимай? "Me sabbee plenty"-grunted Queequeg, puffing away at his pipe and sitting up in bed. - Моя много-много понимай, - проворчал Квикег, сидя на кровати и часто попыхивая трубкой. "You gettee in," he added, motioning to me with his tomahawk, and throwing the clothes to one side. - Твоя сюда полезай, - добавил он, махнув в мою сторону томагавком и откинув край одеяла. He really did this in not only a civil but a really kind and charitable way. И, право же, он проделал это не просто любезно, а я бы сказал даже, очень ласково и по-настоящему гостеприимно. I stood looking at him a moment. Минуту я стоял и глядел на него. For all his tattooings he was on the whole a clean, comely looking cannibal. Несмотря на всю татуировку, это был в общем чистый, симпатичный каннибал. What's all this fuss I have been making about, thought I to myself-the man's a human being just as I am: he has just as much reason to fear me, as I have to be afraid of him. И с чего это я так расшумелся, сказал я себе, он такой же человек, как и я, и у него есть столько же оснований бояться меня, как у меня - бояться его. Better sleep with a sober cannibal than a drunken Christian. Лучше спать с трезвым каннибалом, чем с пьяным христианином. "Landlord," said I, "tell him to stash his tomahawk there, or pipe, or whatever you call it; tell him to stop smoking, in short, and I will turn in with him. - Хозяин, - заявил я, - велите ему запрятать подальше свой томагавк или трубку, уж не знаю, как это у вас называется. But I don't fancy having a man smoking in bed with me. Короче говоря, скажите ему, чтобы он перестал курить, и тогда я лягу с ним вместе. Я не люблю, когда в одной кровати со мной кто-нибудь курит. It's dangerous. Это опасно. Besides, I ain't insured." К тому же, я не застрахован. This being told to Queequeg, he at once complied, and again politely motioned me to get into bed-rolling over to one side as much as to say-"I won't touch a leg of ye." Просьба моя была пересказана Квикегу, он сразу же ее удовлетворил и снова вежливо знаком пригласил меня в кровать, отодвинувшись к самому краю, словно хотел сказать - я и ноги твоей не коснусь. "Good night, landlord," said I, "you may go." - Спокойной ночи, хозяин, - сказал я. - Можете идти. I turned in, and never slept better in my life. Я забрался в кровать и уснул так крепко, как еще не спал никогда в жизни. CHAPTER 4. The Counterpane. Глава IV. ЛОСКУТНОЕ ОДЕЯЛО Upon waking next morning about daylight, I found Queequeg's arm thrown over me in the most loving and affectionate manner. Назавтра, когда я проснулся на рассвете, оказалось, что меня весьма нежно и ласково обнимает рука Квикега. You had almost thought I had been his wife. Можно было подумать, что я - его жена. The counterpane was of patchwork, full of odd little parti-coloured squares and triangles; and this arm of his tattooed all over with an interminable Cretan labyrinth of a figure, no two parts of which were of one precise shade-owing I suppose to his keeping his arm at sea unmethodically in sun and shade, his shirt sleeves irregularly rolled up at various times-this same arm of his, I say, looked for all the world like a strip of that same patchwork quilt. Одеяло наше было сшито из лоскутков - из множества разноцветных квадратиков и треугольничков всевозможных размеров, и его рука, вся покрытая нескончаемым критским лабиринтом узоров, каждый участок которых имел свой, отличный от соседних оттенок, чему причиной послужило, я полагаю, его обыкновение во время рейса часто и неравномерно подставлять руку солнечным лучам, то засучив рукав до плеча, то опустив немного, - так вот, та самая рука теперь казалась просто частью нашего лоскутного одеяла. Indeed, partly lying on it as the arm did when I first awoke, I could hardly tell it from the quilt, they so blended their hues together; and it was only by the sense of weight and pressure that I could tell that Queequeg was hugging me. Она лежала на одеяле, и, право же, узоры и тона все так перемешались, что, проснувшись, только по весу и давлению я мог определить, что это Квикег меня обнимает. My sensations were strange. Странные ощущения испытал я. Let me try to explain them. Сейчас попробую описать их. When I was a child, I well remember a somewhat similar circumstance that befell me; whether it was a reality or a dream, I never could entirely settle. Помню, когда я был ребенком, со мной однажды произошло нечто подобное - что это было, греза или реальность, я так никогда и не смог выяснить. The circumstance was this. А произошло со мною вот что. I had been cutting up some caper or other-I think it was trying to crawl up the chimney, as I had seen a little sweep do a few days previous; and my stepmother who, somehow or other, was all the time whipping me, or sending me to bed supperless,-my mother dragged me by the legs out of the chimney and packed me off to bed, though it was only two o'clock in the afternoon of the 21st June, the longest day in the year in our hemisphere. Я напроказничал как-то - кажется, попробовал пролезть на крышу по каминной трубе, в подражание маленькому трубочисту, виденному мною за несколько дней до этого, а моя мачеха, которая по всякому поводу постоянно порола меня и отправляла спать без ужина, мачеха вытащила меня из дымохода за ноги и отослала спать, хотя было только два часа пополудни 21 июня, самого длинного дня в нашем полушарии. I felt dreadfully. Это было ужасно. But there was no help for it, so up stairs I went to my little room in the third floor, undressed myself as slowly as possible so as to kill time, and with a bitter sigh got between the sheets. Но ничего нельзя было поделать, и я поднялся по лестнице на третий этаж в свою каморку, разделся по возможности медленнее, чтобы убить время, и с горьким вздохом забрался под одеяло. I lay there dismally calculating that sixteen entire hours must elapse before I could hope for a resurrection. Я лежал, в унынии высчитывая, что еще целых шестнадцать часов должны пройти, прежде чем я смогу восстать из мертвых. Sixteen hours in bed! the small of my back ached to think of it. Шестнадцать часов в постели. And it was so light too; the sun shining in at the window, and a great rattling of coaches in the streets, and the sound of gay voices all over the house. При одной этой мысли у меня начинала ныть спина. А как светло еще; солнце сияет за окном, грохот экипажей доносится с улицы, и по всему дому звенят веселые голоса. I felt worse and worse-at last I got up, dressed, and softly going down in my stockinged feet, sought out my stepmother, and suddenly threw myself at her feet, beseeching her as a particular favour to give me a good slippering for my misbehaviour; anything indeed but condemning me to lie abed such an unendurable length of time. Я чувствовал, что с каждой минутой положение мое становится все невыносимее, и наконец я слез с кровати, оделся, неслышно в чулках спустившись по лестнице, разыскал внизу свою мачеху и, бросившись внезапно к ее ногам, стал умолять ее в виде особой милости избить меня как следует туфлей за дурное поведение, готовый претерпеть любую кару, лишь бы мне не надо было так непереносимо долго лежать в постели. But she was the best and most conscientious of stepmothers, and back I had to go to my room. Но она была лучшей и разумнейшей из мачех, и пришлось мне тащиться обратно в свою каморку. For several hours I lay there broad awake, feeling a great deal worse than I have ever done since, even from the greatest subsequent misfortunes. Несколько часов пролежал я там без сна, чувствуя себя значительно хуже, чем когда-либо впоследствии, даже во времена величайших своих несчастий. At last I must have fallen into a troubled nightmare of a doze; and slowly waking from it-half steeped in dreams-I opened my eyes, and the before sun-lit room was now wrapped in outer darkness. Потом я, вероятно, все-таки забылся мучительной кошмарной дремотой; и вот, медленно пробуждаясь, - еще наполовину погруженный в сон, - я открыл глаза в своей комнате, прежде залитой солнцем, а теперь окутанной проникшей снаружи тьмой. Instantly I felt a shock running through all my frame; nothing was to be seen, and nothing was to be heard; but a supernatural hand seemed placed in mine. My arm hung over the counterpane, and the nameless, unimaginable, silent form or phantom, to which the hand belonged, seemed closely seated by my bed-side. И вдруг все мое существо пронизала дрожь, я ничего не видел и не слышал, но я почувствовал в своей руке, свисающей поверх одеяла, чью-то бесплотную руку. И некий чудный, непостижимый облик, тихий призрак, которому принадлежала рука, сидел, мерещилось мне, у самой моей постели. For what seemed ages piled on ages, I lay there, frozen with the most awful fears, not daring to drag away my hand; yet ever thinking that if I could but stir it one single inch, the horrid spell would be broken. Бесконечно долго, казалось целые столетия, лежал я так, застыв в ужаснейшем страхе, не смея отвести руку, а между тем я все время чувствовал, что стоит мне только чуть шевельнуть ею, и жуткие чары будут разрушены. I knew not how this consciousness at last glided away from me; but waking in the morning, I shudderingly remembered it all, and for days and weeks and months afterwards I lost myself in confounding attempts to explain the mystery. Наконец это ощущение незаметным образом покинуло меня, но, проснувшись утром, я снова с трепетом вспомнил его, и еще много дней, недель и месяцев после этого терялся я в мучительных попытках разгадать тайну. Nay, to this very hour, I often puzzle myself with it. Ей-богу, я и по сей день нередко ломаю над ней голову. Now, take away the awful fear, and my sensations at feeling the supernatural hand in mine were very similar, in their strangeness, to those which I experienced on waking up and seeing Queequeg's pagan arm thrown round me. Так вот, если отбросить ужас, мои ощущения в момент, когда я почувствовал ту бесплотную руку в своей руке, совершенно совпадали по своей необычности с ощущениями, которые я испытал, проснувшись и обнаружив, что меня обнимает языческая рука Квикега. But at length all the past night's events soberly recurred, one by one, in fixed reality, and then I lay only alive to the comical predicament. Но постепенно в трезвой осязаемой реальности утра мне припомнились одно за другим все события минувшей ночи, и тут я понял в каком комическом затруднительном положении я нахожусь. For though I tried to move his arm-unlock his bridegroom clasp-yet, sleeping as he was, he still hugged me tightly, as though naught but death should part us twain. Ибо как ни старался я сдвинуть его руку и разорвать его супружеские объятия, он, не просыпаясь, по-прежнему крепко обнимал меня, словно ничто, кроме самой смерти, не могло разлучить нас с ним. I now strove to rouse him-"Queequeg! "-but his only answer was a snore. Я попытался разбудить его: "Квикег!", - но он только захрапел мне в ответ. I then rolled over, my neck feeling as if it were in a horse-collar; and suddenly felt a slight scratch. Тогда я повернулся на бок, чувствуя словно хомут на шее, и вдруг меня что-то слегка царапнуло. Throwing aside the counterpane, there lay the tomahawk sleeping by the savage's side, as if it were a hatchet-faced baby. Откинув одеяло, я увидел, что под боком у дикаря спит его томагавк, точно черненький остролицый младенец. A pretty pickle, truly, thought I; abed here in a strange house in the broad day, with a cannibal and a tomahawk! Вот так дела, подумал я, лежи тут в чужом доме среди бела дня в постели с каннибалом и томагавком! "Queequeg!-in the name of goodness, Queequeg, wake!" "Квикег! Ради всего святого, Квикег! Проснись!" At length, by dint of much wriggling, and loud and incessant expostulations upon the unbecomingness of his hugging a fellow male in that matrimonial sort of style, I succeeded in extracting a grunt; and presently, he drew back his arm, shook himself all over like a Newfoundland dog just from the water, and sat up in bed, stiff as a pike-staff, looking at me, and rubbing his eyes as if he did not altogether remember how I came to be there, though a dim consciousness of knowing something about me seemed slowly dawning over him. Наконец, не переставая извиваться, я непрерывными громогласными протестами по поводу всей неуместности супружеских объятий, в которые он заключил своего соседа по постели, исторг из него какое-то нечленораздельное мычание; и вот он уже снял с меня руку, весь встряхнулся, как ньюфаундлендский пес после купания, уселся в кровати, словно аршин проглотил, и, протерев глаза, уставился на меня с таким видом, точно не вполне понимал, как я тут очутился, хотя какое-то смутное сознание того, что он уже меня видел, медленно начинало теплиться у него во взгляде. Meanwhile, I lay quietly eyeing him, having no serious misgivings now, and bent upon narrowly observing so curious a creature. А я тем временем лежал и спокойно разглядывал его, не испытывая более относительно него никаких опасений и намереваясь поэтому как можно лучше рассмотреть столь удивительное создание. When, at last, his mind seemed made up touching the character of his bedfellow, and he became, as it were, reconciled to the fact; he jumped out upon the floor, and by certain signs and sounds gave me to understand that, if it pleased me, he would dress first and then leave me to dress afterwards, leaving the whole apartment to myself. Когда же наконец он, видимо, пришел к определенному выводу о том, что представляет собой его сосед по постели, и как будто бы смирился с существующим положением вещей, он спрыгнул на пол и дал мне жестами и возгласами понять, что готов, если мне так больше нравится, одеваться первым и оставить меня затем в одиночестве, уступив комнату полностью в мое распоряжение. Thinks I, Queequeg, under the circumstances, this is a very civilized overture; but, the truth is, these savages have an innate sense of delicacy, say what you will; it is marvellous how essentially polite they are. Ну, Квикег, думаю я, при данных обстоятельствах это в высшей степени культурное начало. Да ведь, по правде говоря, как тут ни верти, а дикарям вообще свойственна некоторая врожденная деликатность; удивления достойно, насколько вежливы они по своей природе. I pay this particular compliment to Queequeg, because he treated me with so much civility and consideration, while I was guilty of great rudeness; staring at him from the bed, and watching all his toilette motions; for the time my curiosity getting the better of my breeding. Я с такой похвалой отзываюсь о Квикеге просто потому, что он проявил немало учтивости и предупредительности, в то время как я повинен был в грубой бестактности: лежа в постели, я разглядывал его, внимательно следя за всеми стадиями его туалета - на сей раз любопытство взяло верх над моей благовоспитанностью. Nevertheless, a man like Queequeg you don't see every day, he and his ways were well worth unusual regarding. Ведь такого человека, как Квикег, не каждый день увидишь - и сам он, и его повадки заслуживают самого внимательного рассмотрения. He commenced dressing at top by donning his beaver hat, a very tall one, by the by, and then-still minus his trowsers-he hunted up his boots. К одеванию он приступил сверху, водрузив на макушку свою бобровую шапку - надо сказать, весьма высокую, - а затем, все еще без брюк, стал шарить по полу в поисках башмаков. What under the heavens he did it for, I cannot tell, but his next movement was to crush himself-boots in hand, and hat on-under the bed; when, from sundry violent gaspings and strainings, I inferred he was hard at work booting himself; though by no law of propriety that I ever heard of, is any man required to be private when putting on his boots. Для чего это делалось, я, клянусь богом, не знаю, но в следующий момент он - в бобровой шапке и с башмаками в руке - очутился под кроватью, где, насколько я мог судить по его прерывистому дыханию и надсадному кряхтенью, он стал старательно натягивать башмаки на ноги, хотя никакими законами благопристойности не предусмотрено, чтобы человек должен был обуваться в уединении. But Queequeg, do you see, was a creature in the transition stage-neither caterpillar nor butterfly. Но, понимаете ли, Квикег был существом в промежуточной стадии - ни гусеница, ни бабочка. He was just enough civilized to show off his outlandishness in the strangest possible manners. Он был цивилизован ровно настолько, чтобы всевозможными невероятными способами выставлять напоказ свою дикость. His education was not yet completed. Образование его еще не было завершено. He was an undergraduate. Он еще только учился. If he had not been a small degree civilized, he very probably would not have troubled himself with boots at all; but then, if he had not been still a savage, he never would have dreamt of getting under the bed to put them on. Не будь он уже в малой степени цивилизован, он бы, по всей вероятности, вовсе не стал затруднять себя башмаками; с другой стороны, если б он не оставался все еще дикарем, ему бы никогда не пришло в голову надевать башмаки под кроватью. At last, he emerged with his hat very much dented and crushed down over his eyes, and began creaking and limping about the room, as if, not being much accustomed to boots, his pair of damp, wrinkled cowhide ones-probably not made to order either-rather pinched and tormented him at the first go off of a bitter cold morning. Наконец он вылез из-под кровати в шапке, которая вся промялась и сдвинулась на самые глаза, и стал со скрипом, хромая, ходить по комнате, видно он не очень-то привык к обуви, а эта пара башмаков из воловьей кожи, сырых и сморщенных, и сшитых, надо думать, не на заказ, в то немилосердно холодное утро поначалу мучительно жала ему ноги. Seeing, now, that there were no curtains to the window, and that the street being very narrow, the house opposite commanded a plain view into the room, and observing more and more the indecorous figure that Queequeg made, staving about with little else but his hat and boots on; I begged him as well as I could, to accelerate his toilet somewhat, and particularly to get into his pantaloons as soon as possible. Ну а так как занавесей у нас на окне не было и из дома напротив через узенькую улочку отлично видно было все происходящее в нашей комнате, а Квикег, расхаживающий в одной только шапке и башмаках, представлял собою в высшей степени нелепое зрелище, я стал уговаривать его по возможности понятнее, чтоб он хоть немного ускорил свой туалет, главное же, чтоб он поспешил надеть наконец брюки. He complied, and then proceeded to wash himself. Он внял моей просьбе, а затем приступил к умыванию. At that time in the morning any Christian would have washed his face; but Queequeg, to my amazement, contented himself with restricting his ablutions to his chest, arms, and hands. В тот утренний час всякий христианин на его месте стал бы мыть лицо. Квикег же -поразительно - ограничился лишь тем, что подверг омовению грудь, плечи и руки. He then donned his waistcoat, and taking up a piece of hard soap on the wash-stand centre table, dipped it into water and commenced lathering his face. Потом он надел жилет, взял с сундука, служившего столом и подставкой для умывальника, кусок твердого мыла, окунул его в воду и стал намыливать щеки. I was watching to see where he kept his razor, when lo and behold, he takes the harpoon from the bed corner, slips out the long wooden stock, unsheathes the head, whets it a little on his boot, and striding up to the bit of mirror against the wall, begins a vigorous scraping, or rather harpooning of his cheeks. Я с интересом ждал, чтоб он извлек откуда-нибудь свою бритву, но тут он вдруг вытаскивает из угла за кроватью гарпун, отделяет длинную деревянную рукоятку, снимает чехол с лезвия, несколько раз проводит им по своей подошве и, остановившись перед обломком зеркала у стены, начинает энергично брить, вернее гарпунировать себе щеки. Thinks I, Queequeg, this is using Rogers's best cutlery with a vengeance. Да, думаю, Квикег, здорово же ты распоряжаешься первосортными лезвиями фирмы Роджера. Afterwards I wondered the less at this operation when I came to know of what fine steel the head of a harpoon is made, and how exceedingly sharp the long straight edges are always kept. Впоследствии я уже не так дивился описанной операции, потому что узнал, из какой высококачественной стали изготовляются гарпуны и как необыкновенно остро затачиваются их длинные прямые лезвия. The rest of his toilet was soon achieved, and he proudly marched out of the room, wrapped up in his great pilot monkey jacket, and sporting his harpoon like a marshal's baton. Туалет Квикега был вскорости завершен, и он величественно вышел из комнаты, облаченный в длинный лоцманский бушлат, неся в руке, словно маршальский жезл, свой неизменный гарпун. CHAPTER 5. Breakfast. Глава V. ЗАВТРАК I quickly followed suit, and descending into the bar-room accosted the grinning landlord very pleasantly. Я сразу же последовал за ним и, спустившись в буфетную, вполне дружелюбно приветствовал ухмыляющегося хозяина. I cherished no malice towards him, though he had been skylarking with me not a little in the matter of my bedfellow. Я не питал к нему недобрых чувств, хотя он немало позабавился на мой счет в связи с происшествиями минувшей ночи. However, a good laugh is a mighty good thing, and rather too scarce a good thing; the more's the pity. Но ведь до чего ж хорошо бывает иной раз посмеяться как следует. Превосходная это вещь - смех от души, превосходная и довольно-таки редкая, и это, между прочим, жаль. So, if any one man, in his own proper person, afford stuff for a good joke to anybody, let him not be backward, but let him cheerfully allow himself to spend and be spent in that way. И потому, если какой-нибудь человек своей собственной персоной поставляет людям материал для хорошей шутки, пусть он не скаредничает и не стесняется, пусть он весело отдаст себя на службу этому делу. And the man that has anything bountifully laughable about him, be sure there is more in that man than you perhaps think for. Уверяю вас, что тот, в ком заложена щедрая доля смешного, гораздо значительнее, чем вы, вероятно, предполагаете. The bar-room was now full of the boarders who had been dropping in the night previous, and whom I had not as yet had a good look at. В буфетной к этому времени собралось уже полно постояльцев, которые прибыли минувшей ночью и которых я вчера не видел. They were nearly all whalemen; chief mates, and second mates, and third mates, and sea carpenters, and sea coopers, and sea blacksmiths, and harpooneers, and ship keepers; a brown and brawny company, with bosky beards; an unshorn, shaggy set, all wearing monkey jackets for morning gowns. То были почти сплошь одни китобои: первые, вторые и третьи помощники капитана, корабельные купоры и корабельные кузнецы, гарпунщики и гребцы - смуглые, мускулистые люди с дремучими бородами, заросшая, косматая команда, с утра облаченная в матросские бушлаты вместо шлафроков. You could pretty plainly tell how long each one had been ashore. Можно было с легкостью определить, как давно каждый из них покинул палубу своего корабля. This young fellow's healthy cheek is like a sun-toasted pear in hue, and would seem to smell almost as musky; he cannot have been three days landed from his Indian voyage. Вот у этого здоровяка-юноши щеки напоминают цветом напоенные солнцем груши, от них и запах-то, кажется, исходит такой же сладкий; он не далее как три дня назад вернулся сюда из Индии. That man next him looks a few shades lighter; you might say a touch of satin wood is in him. А тот, что сидит с ним рядом, не такой смуглый - это уже оттенок красного дерева. In the complexion of a third still lingers a tropic tawn, but slightly bleached withal; HE doubtless has tarried whole weeks ashore. У третьего лицо еще сохранило тропический загар, но только теперь порядком выцветший -этот человек, без сомнения, уже не одну неделю провел на берегу. But who could show a cheek like Queequeg? which, barred with various tints, seemed like the Andes' western slope, to show forth in one array, contrasting climates, zone by zone. Но кто мог бы похвастаться такими щеками, как Квикег, чья рожа, исполосованная разноцветными линиями, казалось, подобно западному склону Анд, украшена была в одном замысловатом узоре всеми климатическими зонами? "Grub, ho!" now cried the landlord, flinging open a door, and in we went to breakfast. - Эге-гей! Еда готова! - возгласил наконец хозяин, распахнув дверь, и мы проследовали в соседнюю комнату к завтраку. They say that men who have seen the world, thereby become quite at ease in manner, quite self-possessed in company. Г оворят, что люди, повидавшие свет, отличаются непринужденностью манер и не теряются в любом обществе. Not always, though: Ledyard, the great New England traveller, and Mungo Park, the Scotch one; of all men, they possessed the least assurance in the parlor. Но это отнюдь не всегда так: Ледьярд, великий путешественник из Новой Англии, и шотландец Мунго Парк, оба они в гостиных всегда совершенно тушевались. But perhaps the mere crossing of Siberia in a sledge drawn by dogs as Ledyard did, or the taking a long solitary walk on an empty stomach, in the negro heart of Africa, which was the sum of poor Mungo's performances-this kind of travel, I say, may not be the very best mode of attaining a high social polish. Быть может, путешествия по бескрайней Сибири в санях, запряженных собаками, вроде того, какое совершил Ледьярд, или продолжительные прогулки натощак и в одиночестве к сердцу черной Африки, к чему, собственно, сводились все достижения бедного Мунго, быть может, говорю я, подобные подвиги не являются лучшим способом приобретения светского лоска. Still, for the most part, that sort of thing is to be had anywhere. Но все-таки лоск - это, в общем, не редкость. These reflections just here are occasioned by the circumstance that after we were all seated at the table, and I was preparing to hear some good stories about whaling; to my no small surprise, nearly every man maintained a profound silence. Настоящие рассуждения вызваны следующим обстоятельством: когда все мы уселись за стол и я приготовился услышать боевые рассказы о китобойном промысле, оказалось, к немалому моему изумлению, что все присутствующие хранят глубокое молчание. And not only that, but they looked embarrassed. И мало того, у них даже вид был- какой-то смущенный. Yes, here were a set of sea-dogs, many of whom without the slightest bashfulness had boarded great whales on the high seas-entire strangers to them-and duelled them dead without winking; and yet, here they sat at a social breakfast table-all of the same calling, all of kindred tastes-looking round as sheepishly at each other as though they had never been out of sight of some sheepfold among the Green Mountains. Да, да! Вокруг меня сидели эти морские волки, из которых многие в открытом море без малейшего смущения брали на абордаж огромных китов -совершенно чужих и незнакомых - и, глазом не моргнув, вели с ними смертный бой до победного конца; а между тем здесь они сидели за общим завтраком - все люди одной профессии и сходных вкусов - и оглядывались друг на друга с такой робостью, словно никогда не покидали пределов овчарни на Зеленых горах. A curious sight; these bashful bears, these timid warrior whalemen! Удивительное зрелище - эти застенчивые медведи, эти робкие воины-китобои! But as for Queequeg-why, Queequeg sat there among them-at the head of the table, too, it so chanced; as cool as an icicle. Но возвращаюсь к моему Квикегу - а Квикег сидел среди них и, по воле случая, даже во главе стола, невозмутим и холоден, как сосулька. To be sure I cannot say much for his breeding. Разумеется, его манеры оставляли желать лучшего. His greatest admirer could not have cordially justified his bringing his harpoon into breakfast with him, and using it there without ceremony; reaching over the table with it, to the imminent jeopardy of many heads, and grappling the beefsteaks towards him. Даже самый горячий из его почитателей не мог бы, не покривив душой, оправдать присутствие гарпуна, который он принес с собой к столу, где и орудовал им без всяких церемоний, протягивая его через весь стол к вящей опасности для соседских голов, чтобы загарпунить и притянуть к себе бифштексы. But THAT was certainly very coolly done by him, and every one knows that in most people's estimation, to do anything coolly is to do it genteelly. Но все это он, надо отдать ему должное, проделывал крайне невозмутимо, а ведь всякий знает, что в глазах большинства невозмутимость равноценна всем светским приличиям. We will not speak of all Queequeg's peculiarities here; how he eschewed coffee and hot rolls, and applied his undivided attention to beefsteaks, done rare. Мы не будем здесь перечислять других странностей Квикега, не будем говорить о том, как он тщательно избегал горячих булочек и кофе, как посвятил полностью свое внимание непрожаренным бифштексам. Enough, that when breakfast was over he withdrew like the rest into the public room, lighted his tomahawk-pipe, and was sitting there quietly digesting and smoking with his inseparable hat on, when I sallied out for a stroll. Достаточно будет сказать, что, когда завтрак был окончен, он вместе со всеми перешел в буфетную, разжег трубку-томагавк и так сидел в своей неизменной шапке, предаваясь пищеварению и спокойно покуривая, в то время как я вышел прогуляться. CHAPTER 6. The Street. Глава VI. УЛИЦА If I had been astonished at first catching a glimpse of so outlandish an individual as Queequeg circulating among the polite society of a civilized town, that astonishment soon departed upon taking my first daylight stroll through the streets of New Bedford. Если я испытал удивление, впервые увидев такую диковинную личность, как Квикег, вращающуюся в культурном обществе цивилизованного города, удивление это тут же улетучилось, когда я предпринял свою первую -при дневном свете - прогулку по улицам Нью-Бедфорда. In thoroughfares nigh the docks, any considerable seaport will frequently offer to view the queerest looking nondescripts from foreign parts. Во всяком мало-мальски крупном портовом городе на тех улицах, что расположены поблизости от пристаней, можно часто встретить самых неописуемых индивидуумов со всех концов света. Even in Broadway and Chestnut streets, Mediterranean mariners will sometimes jostle the affrighted ladies. Даже на Бродвее и Чеснет-стрит случается иной раз, что средиземноморские моряки толкают перепуганных американских леди. Regent Street is not unknown to Lascars and Malays; and at Bombay, in the Apollo Green, live Yankees have often scared the natives. Риджент-стрит посещают порой индийские и малайские матросы, а в Бомбее на Аполло-Грин туземцев, бывало, часто пугали живые янки. But New Bedford beats all Water Street and Wapping. Но Нью-Бедфорд побивает всех - и Уотер-стрит, и Уоппинг. In these last-mentioned haunts you see only sailors; but in New Bedford, actual cannibals stand chatting at street corners; savages outright; many of whom yet carry on their bones unholy flesh. Последние в изобилии посещаются только обыкновенными моряками; а в Нью-Бедфорде настоящие каннибалы стоят и болтают на перекрестках; самые подлинные дикари, и у некоторых из них кости еще покрыты некрещеной плотью. It makes a stranger stare. Как же на них не глазеть? But, besides the Feegeeans, Tongatobooarrs, Erromanggoans, Pannangians, and Brighggians, and, besides the wild specimens of the whaling-craft which unheeded reel about the streets, you will see other sights still more curious, certainly more comical. Но, помимо жителей островов Фиджи, Тонгатобу, Эроманго, Пананджи и Брайтджи и помимо диких представителей китобойного ремесла, которые кружатся по здешним улицам, не привлекая внимания прохожих, мы можем увидеть в Нью-Бедфорде зрелище еще более любопытное и, уж конечно, более комичное. There weekly arrive in this town scores of green Vermonters and New Hampshire men, all athirst for gain and glory in the fishery. Еженедельно сюда прибывают стаи новичков из Вермонта и Нью-Гемпшира, жаждущих приобщиться к чести и славе китобойного промысла. They are mostly young, of stalwart frames; fellows who have felled forests, and now seek to drop the axe and snatch the whale-lance. Это все больше молодые, дюжие парни, недавние лесорубы, вознамерившиеся променять топор на китобойный гарпун. Many are as green as the Green Mountains whence they came. Юнцы, зеленые, как те Зеленые горы, откуда они приехали. In some things you would think them but a few hours old. Иной раз кажется, что им не более нескольких часов от роду. Look there! that chap strutting round the corner. Вон, к примеру, тот парень, который с важным видом вышел из-за угла. He wears a beaver hat and swallow-tailed coat, girdled with a sailor-belt and sheath-knife. На нем бобровая шапка, и фалды у него наподобие ласточкина хвоста, однако подпоясался он матросским ремнем да еще прицепил кинжал в ножнах. Here comes another with a sou'-wester and a bombazine cloak. А вот идет еще один, в зюйдвестке, но в бомбазиновом плаще. No town-bred dandy will compare with a country-bred one-I mean a downright bumpkin dandy-a fellow that, in the dog-days, will mow his two acres in buckskin gloves for fear of tanning his hands. Никогда городскому франту не сравниться с деревенским, со стопроцентным денди-мужланом, который на сенокос надевает перчатки из оленьей кожи, дабы уберечь от загара руки. Now when a country dandy like this takes it into his head to make a distinguished reputation, and joins the great whale-fishery, you should see the comical things he does upon reaching the seaport. И вот, если такой деревенский франт забе рет себе в голову, что ему необходимо отличиться и сделать карьеру, и решит поступить на китобойное судно, - посмотрели бы вы, что он выделывает, очутившись наконец в порту! In bespeaking his sea-outfit, he orders bell-buttons to his waistcoats; straps to his canvas trowsers. Заказывая себе матросское облачение, он обязательно посадит на жилет модные пуговицы колокольчиками и прикажет снабдить штрипками свои парусиновые брюки. Ah, poor Hay-Seed! how bitterly will burst those straps in the first howling gale, when thou art driven, straps, buttons, and all, down the throat of the tempest. Увы, бедный деревенщина! Как прежалостно полопаются эти штрипки при первом же порыве свежего ветра, когда тебя, вместе со всеми твоими пуговицами и штрипками, захватит свирепый шторм! But think not that this famous town has only harpooneers, cannibals, and bumpkins to show her visitors. Однако не подумайте, что сей славный город может похвастаться перед приезжим только гарпунщиками, каннибалами и деревенскими простофилями. Not at all. Это вовсе не так. Still New Bedford is a queer place. Ведь Нью-Бедфорд и впрямь место удивительное. Had it not been for us whalemen, that tract of land would this day perhaps have been in as howling condition as the coast of Labrador. Когда бы не мы, китобои, этот участок земли и по сей день оставался бы, наверное, в таком же плачевном состоянии, как берега Лабрадора. As it is, parts of her back country are enough to frighten one, they look so bony. Да и теперь за городом, чуть в глубь от побережья, встречаются места, до того голые, костлявые, что просто страх берет. The town itself is perhaps the dearest place to live in, in all New England. Но сам город прекрасен, пожалуй, во всей Новой Англии не сыщешь города лучше. It is a land of oil, true enough: but not like Canaan; a land, also, of corn and wine. Настоящая земля елея, право же, но только, в отличие от Ханаана, к тому же еще - земля хлеба и вина. The streets do not run with milk; nor in the spring-time do they pave them with fresh eggs. Улицы не текут молоком, и по весне их не мостят свежими яйцами. Yet, in spite of this, nowhere in all America will you find more patrician-like houses; parks and gardens more opulent, than in New Bedford. Однако, несмотря на это, нигде во всей Америке не найдешь домов царственнее, парков и садов роскошнее, чем в Нью-Бедфорде. Whence came they? how planted upon this once scraggy scoria of a country? Откуда они? Каким образом разрослись здесь, на этой некогда скудной, усыпанной вулканическим шлаком земле? Go and gaze upon the iron emblematical harpoons round yonder lofty mansion, and your question will be answered. Ступайте и разглядите хорошенько железную решетку, в которой каждый прут загнут наподобие гарпуна, разглядите решетку вокруг вон того высокого особняка, и вы найдете ответ на свой вопрос. Yes; all these brave houses and flowery gardens came from the Atlantic, Pacific, and Indian oceans. Да, все эти нарядные здания и пышные сады прибыли сюда из Атлантического, Индийского и Тихого океанов. One and all, they were harpooned and dragged up hither from the bottom of the sea. Все это в свое время загарпунили китобои и выволокли сюда со дна морского. Can Herr Alexander perform a feat like that? Способен ли был сам герр Александер на подобный подвиг? In New Bedford, fathers, they say, give whales for dowers to their daughters, and portion off their nieces with a few porpoises a-piece. Говорят, отцы в Нью-Бедфорде дают за своими дочерьми в приданое китов, а племянниц наделяют дельфинами. You must go to New Bedford to see a brilliant wedding; for, they say, they have reservoirs of oil in every house, and every night recklessly burn their lengths in spermaceti candles. Поезжайте в Нью-Бедфорд, если хотите поглядеть настоящую блистательную свадьбу, ибо у них там, говорят, в каждом доме есть целые резервуары китового жира и каждую ночь щедро сжигаются спермацетовые свечи высотой в человеческий рост. In summer time, the town is sweet to see; full of fine maples-long avenues of green and gold. Летом город особенно приятен для взгляда, весь утопающий в кленах, - длинные зеленые и золотые аллеи. And in August, high in air, the beautiful and bountiful horse-chestnuts, candelabra-wise, proffer the passer-by their tapering upright cones of congregated blossoms. А в августе высоко в небе прекрасные пышные каштаны, словно канделябры, протягивают над прохожим удлиненные, как свечи, конусы своих соцветий. So omnipotent is art; which in many a district of New Bedford has superinduced bright terraces of flowers upon the barren refuse rocks thrown aside at creation's final day. Столь всемогуще искусство, которое по всему Нью-Бед форду разбило яркие террасы цветников на голых обломках скал, сваленных здесь в последний день творения. And the women of New Bedford, they bloom like their own red roses. А женщины Нью-Бедфорда! Они цветут, подобно розам, что посажены их же нежными ручками. But roses only bloom in summer; whereas the fine carnation of their cheeks is perennial as sunlight in the seventh heavens. Но розы цветут лишь летом, тогда как нежные гвоздики у них на щеках рдеют круглый год, точно солнце на седьмом небе. Elsewhere match that bloom of theirs, ye cannot, save in Salem, where they tell me the young girls breathe such musk, their sailor sweethearts smell them miles off shore, as though they were drawing nigh the odorous Moluccas instead of the Puritanic sands. Цветения, равного этому, не сыщешь на всей земле, разве только в Сейлеме, где, как я слышал, дыхание молодых девушек так полно мускуса, что моряки за много миль от берега по запаху угадывают близость своих возлюбленных, словно идут к ароматным Молуккам, а не к пуританским прибрежным пескам. CHAPTER 7. The Chapel. Глава VII. ЧАСОВНЯ In this same New Bedford there stands a Whaleman's Chapel, and few are the moody fishermen, shortly bound for the Indian Ocean or Pacific, who fail to make a Sunday visit to the spot. В том же самом Нью-Бедфорде стоит Часовня Китобоев, и мало найдется суровых рыбаков, готовящихся к отплытию в Индийский или Тихий океан, кто пренебрег бы случаем зайти сюда в воскресенье. I am sure that I did not. Я, по крайней мере, зашел. Returning from my first morning stroll, I again sallied out upon this special errand. Вернувшись с первой утренней прогулки, я вскоре опять вышел на улицу - только ради того, чтобы сходить в часовню. The sky had changed from clear, sunny cold, to driving sleet and mist. Небо из ясного, солнечного и холодного превратилось в сплошной туман и летящий снег с дождем. Wrapping myself in my shaggy jacket of the cloth called bearskin, I fought my way against the stubborn storm. Завернувшись поплотнее в свою ворсистую куртку, сшитую из ткани, которая носит название "медвежья шкура", я пробился сквозь свирепую бурю. Entering, I found a small scattered congregation of sailors, and sailors' wives and widows. Когда я вошел в часовню, там было немного народу - всего несколько моряков да несколько матросских жен и вдов. A muffled silence reigned, only broken at times by the shrieks of the storm. Стояла глухая тишина, прерываемая по временам лишь возгласами бури. Each silent worshipper seemed purposely sitting apart from the other, as if each silent grief were insular and incommunicable. Казалось, каждый безмолвный молящийся намеренно уселся в стороне от остальных, как будто каждое безмолвное горе было непередаваемо и замкнуто в себе. The chaplain had not yet arrived; and there these silent islands of men and women sat steadfastly eyeing several marble tablets, with black borders, masoned into the wall on either side the pulpit. Священника еще не было. Только сидели, словно немые островки, эти мужчины и женщины, не отводя глаз от мраморных плит с черной окантовкой, вделанных в стену по обе стороны от кафедры. Three of them ran something like the following, but I do not pretend to quote:- Три из них имели приблизительно такие надписи (на точность цитат не претендую) : SACRED TO THE MEMORY OF JOHN TALBOT, Who, at the age of eighteen, was lost overboard, Near the Isle of Desolation, off Patagonia, November 1st, 1836. THIS TABLET Is erected to his Memory BY HIS SISTER. ПАМЯТИ ДЖОНА ТОЛБОТА, ПОГИБШЕГО В ВОЗРАСТЕ ВОСЕМНАДЦАТИ ЛЕТ ЗА БОРТОМ КОРАБЛЯ ВБЛИЗИ ОСТРОВА ЗАПУСТЕНЬЯ У БЕРЕГОВ ПАТАГОНИИ НОЯБРЯ МЕСЯЦА ПЕРВОГО ДНЯ 1836 ГОДА. ЭТУ ПЛИТУ ВОЗДВИГЛА В ПАМЯТЬ О НЕМ ЕГО СЕСТРА SACRED TO THE MEMORY OF ROBERT LONG, WILLIS ELLERY, NATHAN COLEMAN, WALTER CANNY, SETH MACY, AND SAMUEL GLEIG, Forming one of the boats' crews OF THE SHIP ELIZA Who were towed out of sight by a Whale, On the Off-shore Ground in the PACIFIC, December 31st, 1839. THIS MARBLE Is here placed by their surviving SHIPMATES. ПАМЯТИ РОБЕРТА ЛОНГА, ВИЛЛИСА ЭЛЛЕРИ, НАТАНА КОЛМЕНА, УОЛТЕРА КЭННИ, СЕТА МЭЙСИ И СЭМУЭЛА ГЛЭГА, СОСТАВЛЯВШИХ КОМАНДУ ОДНОГО ИЗ ВЕЛЬБОТОВ С КОРАБЛЯ "ЭЛИЗА" И УВЛЕЧЕННЫХ КИТОМ В ОТКРЫТОЕ МОРЕ ВБЛИЗИ ТИХООКЕАНСКОГО ПОБЕРЕЖЬЯ 31 ДЕКАБРЯ 1839 ГОДА. СЕЙ МРАМОР УСТАНОВИЛИ ЗДЕСЬ ИХ ОСТАВШИЕСЯ В ЖИВЫХ ТОВАРИЩИ SACRED TO THE MEMORY OF The late CAPTAIN EZEKIEL HARDY, Who in the bows of his boat was killed by a Sperm Whale on the coast of Japan, AUGUST 3d, 1833. THIS TABLET Is erected to his Memory BY HIS WIDOW. ПАМЯТИ ПОКОЙНОГО КАПИТАНА ЕЗЕКИИЛА ХАРДИ, УБИТОГО НА НОСУ СВОЕГО ВЕЛЬБОТА КАШАЛОТОМ У БЕРЕГОВ ЯПОНИИ 3-ГО АВГУСТА 1833 ГОДА. ЭТУ ДОСКУ УСТАНОВИЛА В ПАМЯТЬ О НЕМ ЕГО ВДОВА Shaking off the sleet from my ice-glazed hat and jacket, I seated myself near the door, and turning sideways was surprised to see Queequeg near me. Отряхнувши мокрые льдинки со шляпы и с куртки, я уселся недалеко от двери и стал оглядываться по сторонам, как вдруг, к изумлению своему, заметил поблизости Квикега. Affected by the solemnity of the scene, there was a wondering gaze of incredulous curiosity in his countenance. В этой торжественной обстановке он внимательно глядел вокруг с выражением недоверчивого любопытства во взгляде. This savage was the only person present who seemed to notice my entrance; because he was the only one who could not read, and, therefore, was not reading those frigid inscriptions on the wall. Дикарь оказался единственным, кто обратил внимание на мое появление, поскольку он был здесь единственным, кто не умел читать и, следовательно, не был занят чтением упомянутых бесстрастных надписей по стенам. Whether any of the relatives of the seamen whose names appeared there were now among the congregation, I knew not; but so many are the unrecorded accidents in the fishery, and so plainly did several women present wear the countenance if not the trappings of some unceasing grief, that I feel sure that here before me were assembled those, in whose unhealing hearts the sight of those bleak tablets sympathetically caused the old wounds to bleed afresh. Были ли среди собравшихся в часовне родственники тех моряков, чьи имена значились на плитах, этого я не знаю, но несчастные случаи на море столь многочисленны и столь многие среди присутствующих женщин несли на лицах, если не в одежде, печать неизбывного горя, что с уверенностью могу сказать: здесь собрались те, в чьих незаживающих сердцах при взгляде на эти хладные плиты начинают вновь кровоточить старые раны. Oh! ye whose dead lie buried beneath the green grass; who standing among flowers can say-here, HERE lies my beloved; ye know not the desolation that broods in bosoms like these. Вы, чьи усопшие погребены под зеленым травянистым покровом, кто может, стоя среди цветов, сказать: здесь, здесь лежит тот, кого я любила, - вам неведомо страдание, гнетущее эти сердца. What bitter blanks in those black-bordered marbles which cover no ashes! Сколько горестных пробелов между траурными гранями мрамора, под которым не покоится прах! What despair in those immovable inscriptions! Какое отчаяние в этих холодных надписях! What deadly voids and unbidden infidelities in the lines that seem to gnaw upon all Faith, and refuse resurrections to the beings who have placelessly perished without a grave. Какая мертвящая пустота, какое неожиданное безбожие в этих строках, подтачивающих всякую веру и словно лишающих надежды на воскресение тех, кто погиб на неведомых широтах и не получил погребения. As well might those tablets stand in the cave of Elephanta as here. Этим плитам подобало бы стоять в пещерах Элефанты, а не здесь. In what census of living creatures, the dead of mankind are included; why it is that a universal proverb says of them, that they tell no tales, though containing more secrets than the Goodwin Sands; how it is that to his name who yesterday departed for the other world, we prefix so significant and infidel a word, and yet do not thus entitle him, if he but embarks for the remotest Indies of this living earth; why the Life Insurance Companies pay death-forfeitures upon immortals; in what eternal, unstirring paralysis, and deadly, hopeless trance, yet lies antique Adam who died sixty round centuries ago; how it is that we still refuse to be comforted for those who we nevertheless maintain are dwelling in unspeakable bliss; why all the living so strive to hush all the dead; wherefore but the rumor of a knocking in a tomb will terrify a whole city. В какую перепись живущих включены наши мертвецы? Почему повсеместно гласит пословица, будто могилы немы, хоть и хранят они не меньше тайн, чем Гудвинские пески? Как объяснить, что перед именем того, кто вчера отправился в мир иной, помещаем мы слово, столь значительное и столь кощунственное, однако не награждаем подобным же титулом того, кто отплывает к берегам отдаленнейших Индий на нашей земле? Почему страховые компании выплачивают крупные суммы в случае кончины бессмертных? В каком вечном, неподвижном параличе, в каком мертвом, безнадежном трансе лежит сейчас древний Адам, скончавшийся круглых шестьдесят столетий тому назад? Как объяснить, что мы столь безутешно оплакиваем тех, кому, согласно нашим же утверждениям, уготовано вечное несказанное блаженство? Почему все живущие так стремятся принудить к молчанию все то, что умерло? Отчего даже смутного слуха о каких-то стуках в гробнице довольно, чтобы привести в ужас целый город? All these things are not without their meanings. Все эти вопросы не лишены глубокого смысла. But Faith, like a jackal, feeds among the tombs, and even from these dead doubts she gathers her most vital hope. Но вера, подобно шакалу, кормится среди могил, и даже из этих мертвых сомнений извлекает она животворную надежду. It needs scarcely to be told, with what feelings, on the eve of a Nantucket voyage, I regarded those marble tablets, and by the murky light of that darkened, doleful day read the fate of the whalemen who had gone before me. Едва ли надо говорить, с каким чувством разглядывал я накануне своего отплытия в Нантакет эти мраморные плиты и читал в пасмурном свете унылого гаснущего дня о судьбах китобоев, до меня отправившихся этой дорогой. Yes, Ishmael, the same fate may be thine. Да, Измаил, быть может, и тебя ожидает та же участь. But somehow I grew merry again. Однако постепенно я вновь развеселился. Delightful inducements to embark, fine chance for promotion, it seems-aye, a stove boat will make me an immortal by brevet. Ведь это же просто заманчивое приглашение пуститься в плавание и отличный случай добиться успеха; ей-богу, разбитый вельбот пожалует мне бессмертие без повышения оклада. Yes, there is death in this business of whaling-a speechlessly quick chaotic bundling of a man into Eternity. Это верно, в китобойном ремесле смерть - дело обычное: краткий хаотический миг, так что и ахнуть не успеешь, а уже тебя спровадили в Вечность. But what then? Но что же из этого? Methinks we have hugely mistaken this matter of Life and Death. Думается мне, мы порядком понапутали в этом вопросе Жизни и Смерти. Methinks that what they call my shadow here on earth is my true substance. Мне думается, то, что именуют моею тенью здесь на земле, и есть на самом деле моя истинная сущность. Methinks that in looking at things spiritual, we are too much like oysters observing the sun through the water, and thinking that thick water the thinnest of air. Мне думается, что, рассматривая явления духовные, мы уподобляемся устрицам, наблюдающим солнце сквозь толщу воды и полагающим, будто эта мутная вода есть наипрозрачнейший воздух. Methinks my body is but the lees of my better being. Мне думается, что тело мое - лишь некий осадок моего лучшего бытия. In fact take my body who will, take it I say, it is not me. Да право же, пусть кто хочет забирает мое тело, пусть забирает, говорю, оно - не я. And therefore three cheers for Nantucket; and come a stove boat and stove body when they will, for stave my soul, Jove himself cannot. И потому: трижды "ура" Нантакету, а также проломленному днищу вельбота и проломленному черепу, ибо душу мою даже самому Юпитеру не сломить. CHAPTER 8. The Pulpit. Глава VIII. КАФЕДРА ПРОПОВЕДНИКА I had not been seated very long ere a man of a certain venerable robustness entered; immediately as the storm-pelted door flew back upon admitting him, a quick regardful eyeing of him by all the congregation, sufficiently attested that this fine old man was the chaplain. Так просидел я совсем недолго, когда в часовню вошел какой-то человек чинного вида и крепкого телосложения, и по тому, как все тотчас же устремили к нему почтительные взоры, едва захлопнулась под натиском метели впустившая его дверь, я мог с уверенностью заключить, что этот славный пожилой человек и есть сам священник. Yes, it was the famous Father Mapple, so called by the whalemen, among whom he was a very great favourite. Действительно, это был отец Мэппл, как звали его китобои, среди которых он пользовался большой известностью. He had been a sailor and a harpooneer in his youth, but for many years past had dedicated his life to the ministry. Когда-то в юности он был моряком, гарпунщиком, однако вот уже много лет как он посвятил себя служению богу. At the time I now write of, Father Mapple was in the hardy winter of a healthy old age; that sort of old age which seems merging into a second flowering youth, for among all the fissures of his wrinkles, there shone certain mild gleams of a newly developing bloom-the spring verdure peeping forth even beneath February's snow. В те дни, о которых я пишу, отец Мэппл переживал бодрую зиму своей здоровой старости, той здоровой старости, которая словно переходит исподволь в цветущую юность, ибо в бороздах его морщин виднелись мягкие проблески нового расцвета - так весенняя зелень проглядывает даже из-под февральского снега. No one having previously heard his history, could for the first time behold Father Mapple without the utmost interest, because there were certain engrafted clerical peculiarities about him, imputable to that adventurous maritime life he had led. У всякого, кому известна была его история, отец Мэппл не мог не вызвать величайшего интереса, потому что в его священническом облике проявлялись необычайные черты, находившие объяснение в той суровой корабельной жизни, которую он некогда вел. When he entered I observed that he carried no umbrella, and certainly had not come in his carriage, for his tarpaulin hat ran down with melting sleet, and his great pilot cloth jacket seemed almost to drag him to the floor with the weight of the water it had absorbed. Еще когда он входил, я заметил, что он без зонта и, уж конечно, прибыл не в экипаже, ибо мокрый снег, тая, ручьями стекал с его парусиновой шляпы, а тяжелый брезентовый плащ, наподобие лоцманского, казалось, так и давил к земле весом всей впитанной им воды. However, hat and coat and overshoes were one by one removed, and hung up in a little space in an adjacent corner; when, arrayed in a decent suit, he quietly approached the pulpit. Тем не менее шляпа, плащ и калоши были в должном порядке сняты и развешены в уголке у двери, после чего он в приличествующем облачении спокойно приблизился к кафедре. Like most old fashioned pulpits, it was a very lofty one, and since a regular stairs to such a height would, by its long angle with the floor, seriously contract the already small area of the chapel, the architect, it seemed, had acted upon the hint of Father Mapple, and finished the pulpit without a stairs, substituting a perpendicular side ladder, like those used in mounting a ship from a boat at sea. Как большинство старомодных кафедр, она была очень высокой, а поскольку обычные ступеньки при такой высоте должны были бы немало протянуться и в длину, значительно сокращая и без того небольшую площадь часовни, архитектор, вероятно по совету отца Мэппла, установил кафедру без ступенек, снабдив ее вместо этого сбоку подвесной лестницей, наподобие тех, какими пользуются, чтобы подниматься с лодки на борт корабля. The wife of a whaling captain had provided the chapel with a handsome pair of red worsted man-ropes for this ladder, which, being itself nicely headed, and stained with a mahogany colour, the whole contrivance, considering what manner of chapel it was, seemed by no means in bad taste. Жена одного капитана-китобоя пожертвовала в часовню два отличных каната из красной шерсти, служивших теперь поручнями этой лестницы, которая, украшенная сверху резьбой и мореная под красное дерево, казалась, принимая во внимание общий стиль часовни, вполне уместным и отнюдь не безвкусным приспособлением. Halting for an instant at the foot of the ladder, and with both hands grasping the ornamental knobs of the man-ropes, Father Mapple cast a look upwards, and then with a truly sailor-like but still reverential dexterity, hand over hand, mounted the steps as if ascending the main-top of his vessel. Отец Мэппл задержался на мгновение у подножия лестницы и, крепко ухватившись обеими руками за шерстяные шары на концах поручней, взглянул вверх, а затем с чисто моряцкой, но в то же время чинной сноровкой взобрался по лестнице, перебирая руками, словно подымался на грот-мачту своего корабля. The perpendicular parts of this side ladder, as is usually the case with swinging ones, were of cloth-covered rope, only the rounds were of wood, so that at every step there was a joint. Продольные части этой лестницы представляли собой, как у настоящего трапа, простую веревку, обшитую клеенкой, деревянными были только ступеньки. At my first glimpse of the pulpit, it had not escaped me that however convenient for a ship, these joints in the present instance seemed unnecessary. И я еще с первого взгляда отметил, что такое устройство может быть очень удобно на корабле, но в данном случае кажется излишним. For I was not prepared to see Father Mapple after gaining the height, slowly turn round, and stooping over the pulpit, deliberately drag up the ladder step by step, till the whole was deposited within, leaving him impregnable in his little Quebec. Ибо я никак не ожидал, что, поднявшись на кафедру, отец Мэппл спокойно обернется и, перегнувшись через борт, будет неторопливо выбирать лестницу ступенька за ступенькой, покуда вся она не окажется наверху, превратив кафедру в маленький неприступный Квебек. I pondered some time without fully comprehending the reason for this. Слегка озадаченный, я некоторое время тщетно раздумывал над смыслом того, что увидел. Father Mapple enjoyed such a wide reputation for sincerity and sanctity, that I could not suspect him of courting notoriety by any mere tricks of the stage. Отец Мэппл пользовался славой человека большой простоты и святости, так что я не мог заподозрить его в попытке завоевать подобными трюками дешевую популярность. No, thought I, there must be some sober reason for this thing; furthermore, it must symbolize something unseen. Нет, думал я, здесь должен быть какой-то особый смысл, более того, какая-то скрытая символика. Can it be, then, that by that act of physical isolation, he signifies his spiritual withdrawal for the time, from all outward worldly ties and connexions? В таком случае, не хочет ли он показать этим актом физической изоляции, что он на некоторое время духовно уединился, порвав все внешние мирские связи и узлы? Yes, for replenished with the meat and wine of the word, to the faithful man of God, this pulpit, I see, is a self-containing stronghold-a lofty Ehrenbreitstein, with a perennial well of water within the walls. В самом деле, ведь для истинно религиозного человека эта кафедра, несущая неистощимые запасы словесного вина и мяса, -несокрушимая твердыня, возвышенный Эренбрейтштейн, в стенах которого не иссякнет вечный источник. But the side ladder was not the only strange feature of the place, borrowed from the chaplain's former sea-farings. Подвесная лестница была здесь не единственной странностью, позаимствованной из прежней матросской жизни пастора. Between the marble cenotaphs on either hand of the pulpit, the wall which formed its back was adorned with a large painting representing a gallant ship beating against a terrible storm off a lee coast of black rocks and snowy breakers. Между мраморными надгробиями, расположенными по обе стороны позади кафедры, на стене была большая картина -одинокий корабль, доблестно сражающийся с бурей, которая гонит его прямо на черные береговые скалы, опоясанные белоснежными бурунами. But high above the flying scud and dark-rolling clouds, there floated a little isle of sunlight, from which beamed forth an angel's face; and this bright face shed a distinct spot of radiance upon the ship's tossed deck, something like that silver plate now inserted into the Victory's plank where Nelson fell. А в вышине, над летящими облаками, над черными клубами туч, виднеется островок солнечного света и на нем - лицо ангела, устремившего вниз свой взор. Светлое это лицо отбрасывает на корабль, который носится по, волнам далеко внизу, маленькое лучезарное пятнышко, вроде серебряной дощечки, вделанной теперь в палубу "Виктории" на том месте, где пал Нельсон. "Ah, noble ship," the angel seemed to say, "beat on, beat on, thou noble ship, and bear a hardy helm; for lo! the sun is breaking through; the clouds are rolling off-serenest azure is at hand." "О славное судно! - как бы говорит этот ангел.- Смелое, славное судно, держись! Пусть твердо стоит твой отважный штурвал. Ведь вдали уже проглядывает солнце, тучи расходятся- проступает безмятежная лазурь". Nor was the pulpit itself without a trace of the same sea-taste that had achieved the ladder and the picture. Сама кафедра тоже несла на себе следы морского вкуса, породившего подвесную лестницу и эту картину. Its panelled front was in the likeness of a ship's bluff bows, and the Holy Bible rested on a projecting piece of scroll work, fashioned after a ship's fiddle-headed beak. Обшитая спереди панелью, она имела форму крутого корабельного носа, и Библия покоилась на выступе, украшенном завитками, напоминавшими старинную резьбу на носу корабля. What could be more full of meaning?-for the pulpit is ever this earth's foremost part; all the rest comes in its rear; the pulpit leads the world. Что может быть многозначительнее этого? Ведь кафедра проповедника искони была у земли впереди, а все остальное следует за нею: кафедра ведет за собой мир. From thence it is the storm of God's quick wrath is first descried, and the bow must bear the earliest brunt. Отсюда различают люди первые признаки божьего скорого гнева, и на нос корабля приходится первый натиск бури. From thence it is the God of breezes fair or foul is first invoked for favourable winds. Отсюда возносятся к богу бризов и бурь первые моления о попутном ветре. Yes, the world's a ship on its passage out, and not a voyage complete; and the pulpit is its prow. Воистину, мир - это корабль, взявший курс в неведомые воды открытого океана, а кафедра проповедника - нос корабля. CHAPTER 9. The Sermon. Глава IX. ПРОПОВЕДЬ Father Mapple rose, and in a mild voice of unassuming authority ordered the scattered people to condense. Отец Мэппл поднялся и скромным, мягким голосом отдал повеление своей разбредшейся по часовне пастве собраться и сесть потеснее: "Starboard gangway, there! side away to larboard-larboard gangway to starboard! Midships! midships!" "Эй, от левого борта! Податься вправо! От правого борта - влево! В середину, в середину!" There was a low rumbling of heavy sea-boots among the benches, and a still slighter shuffling of women's shoes, and all was quiet again, and every eye on the preacher. Глухо загрохотали в проходах между скамьями тяжелые матросские сапоги, зашаркали едва слышно башмаки женщин, и вновь воцарилась тишина, и все глаза устремились на проповедника. He paused a little; then kneeling in the pulpit's bows, folded his large brown hands across his chest, uplifted his closed eyes, and offered a prayer so deeply devout that he seemed kneeling and praying at the bottom of the sea. Мгновение он стоял неподвижно, затем опустился на колени, в носовой части своей кафедры, сложил на груди большие смуглые ладони и, устремив вверх взор своих закрытых глаз, начал молиться с таким глубоким благоговением, точно возносил молитву со дна морского. This ended, in prolonged solemn tones, like the continual tolling of a bell in a ship that is foundering at sea in a fog-in such tones he commenced reading the following hymn; but changing his manner towards the concluding stanzas, burst forth with a pealing exultation and joy- По окончании молитвы, голосом протяжным и торжественным, словно погребальный звон колокола с палубы тонущего в тумане корабля, -вот таким голосом начал он читать гимн, постепенно меняя интонации к заключительным строфам, и окончил чтение звучным благовестом восторга и ликования: "The ribs and terrors in the whale, Arched over me a dismal gloom, While all God's sun-lit waves rolled by, And lift me deepening down to doom. Китовых ребер арка надо мной. И тяжкий черный страх согнул мне плечи. Снаружи солнце колыхалось на волнах - Я шел на дно, погибели навстречу. "I saw the opening maw of hell, With endless pains and sorrows there; Which none but they that feel can tell- Oh, I was plunging to despair. Разверстую я видел ада пасть. Там бедствия теснилися толпою. Неизреченным мукам несть числа - Отчаянье овладевало мною. "In black distress, I called my God, When I could scarce believe him mine, He bowed his ear to my complaints- No more the whale did me confine. И в страшный час я к Г осподу воззвал (Достоин ли я был еще молиться?), Но он склонил свой слух к моей мольбе, И сгинул кит, души моей темница. "With speed he flew to my relief, As on a radiant dolphin borne; Awful, yet bright, as lightning shone The face of my Deliverer God. По морю поспешил ко мне Господь, Как бы несомый солнечным дельфином, Был светел и ужасен божий лик, Подобный молнии на небе синем. "My song for ever shall record That terrible, that joyful hour; I give the glory to my God, His all the mercy and the power." Вовеки не устану воспевать Тот миг, и страх и радость мне несущий. И тем прославлен будет мой Господь, Бог милосердный, Бог всемогущий. Nearly all joined in singing this hymn, which swelled high above the howling of the storm. Ему подпевали почти все присутствующие, и гимн ширился, устремляясь в вышину и покрывая завывание бури. A brief pause ensued; the preacher slowly turned over the leaves of the Bible, and at last, folding his hand down upon the proper page, said: Потом ненадолго установилась тишина; проповедник медленно переворачивал страницы Библии и наконец, опустив сложенные ладони на открытую книгу, произнес: "Beloved shipmates, clinch the last verse of the first chapter of Jonah-'And God had prepared a great fish to swallow up Jonah.'" - Возлюбленные братья-матросы! Возьмем последний стих первой главы книги пророка Ионы - "И создал Бог большого кита и повелел ему поглотить Иону". "Shipmates, this book, containing only four chapters-four yarns-is one of the smallest strands in the mighty cable of the Scriptures. - Матросы! Эта книга, содержащая всего четыре главы - четыре рассказа, - лишь тончайшая нить, вплетенная в могучий канат Писания. Yet what depths of the soul does Jonah's deep sealine sound! what a pregnant lesson to us is this prophet! Но каких глубин души достигает глубинный Ионин лот! Как поучителен для нас пример этого пророка! What a noble thing is that canticle in the fish's belly! Как прекрасен гимн во чреве рыбы! How billow-like and boisterously grand! Сколь подобен он валам морским и неистово величав! We feel the floods surging over us; we sound with him to the kelpy bottom of the waters; sea-weed and all the slime of the sea is about us! Мы чувствуем, как хляби вздымаются над нами, вместе с ним погружаемся мы на вязкое дно моря, а вокруг, со всех сторон, - морская трава и зеленый ил! But WHAT is this lesson that the book of Jonah teaches? Но каков же тот урок, что преподносит нам книга Ионы? Shipmates, it is a two-stranded lesson; a lesson to us all as sinful men, and a lesson to me as a pilot of the living God. Друзья мои, это сдвоенный урок: урок всем нам, грешным людям, и урок мне, кормчему Бога живого. As sinful men, it is a lesson to us all, because it is a story of the sin, hard-heartedness, suddenly awakened fears, the swift punishment, repentance, prayers, and finally the deliverance and joy of Jonah. Всем нам, грешным людям, это урок потому, что здесь рассказывается о грехе, о закосневшей душе, о внезапно пробудившемся страхе, скором наказании, о раскаянии, молитве и, наконец, о спасении и радости Ионы. As with all sinners among men, the sin of this son of Amittai was in his wilful disobedience of the command of God-never mind now what that command was, or how conveyed-which he found a hard command. Так же, как и у всех грешников среди людей, грех сына Амафии был в своенравном неподчинении воле Господней - неважно сейчас, в чем эта воля заключалась и как сообщена была ему, -ибо он нашел, что выполнить ее трудно. But all the things that God would have us do are hard for us to do-remember that-and hence, he oftener commands us than endeavors to persuade. Но помните: все, чего ожидает от нас Господь, трудно исполнить, и потому он чаще повелевает нами, нежели пытается нас убедить. And if we obey God, we must disobey ourselves; and it is in this disobeying ourselves, wherein the hardness of obeying God consists. И если мы повинуемся Богу, мы должны всякий раз ослушаться самих себя; вот в этом-то неповиновении самим себе и состоит вся трудность повиновения Богу. "With this sin of disobedience in him, Jonah still further flouts at God, by seeking to flee from Him. Но взяв на себя сей грех неповиновения, Иона и дальше надругался над Господом, ибо пытался бежать от Него. He thinks that a ship made by men will carry him into countries where God does not reign, but only the Captains of this earth. Он думает, что корабль построенный людьми, перенесет его в такие страны, где владычествует не Бог, а Капитаны земли. He skulks about the wharves of Joppa, and seeks a ship that's bound for Tarshish. Он шныряет у пристаней Иоппии и высматривает судно, направляющееся в Фарсис. There lurks, perhaps, a hitherto unheeded meaning here. В этом заключен, надо думать, особый, доселе не понятный смысл. By all accounts Tarshish could have been no other city than the modern Cadiz. По всем расчетам Фарсис не может быть не чем иным, как теперешним Кадисом. That's the opinion of learned men. Таково мнение людей ученых. And where is Cadiz, shipmates? А где находится Кадис, друзья мои? Cadiz is in Spain; as far by water, from Joppa, as Jonah could possibly have sailed in those ancient days, when the Atlantic was an almost unknown sea. В Испании, так далеко от Иоппии, как только мог Иона добраться по морю в те старинные времена, когда воды Атлантики были почти неведомы людям. Because Joppa, the modern Jaffa, shipmates, is on the most easterly coast of the Mediterranean, the Syrian; and Tarshish or Cadiz more than two thousand miles to the westward from that, just outside the Straits of Gibraltar. Потому что Иоппия, собратья мои матросы, это современная Яффа, она находится на самом восточном берегу Средиземного моря, в Сирии. А Фарсис, или Кадис, расположен на две тысячи с лишком миль к западу, у выхода из Гибралтарского пролива. See ye not then, shipmates, that Jonah sought to flee world-wide from God? Вы видите, матросы, что Иона пытался бежать от Господа на край света. Miserable man! Несчастный! Oh! most contemptible and worthy of all scorn; with slouched hat and guilty eye, skulking from his God; prowling among the shipping like a vile burglar hastening to cross the seas. О, жалкий и достойный всяческого презрения человек! С виноватым взором в очах, скрывается он в шляпе с опущенными полями от своего Бога; рыщет у причалов, подобный подлому грабителю, торопится пересечь море. So disordered, self-condemning is his look, that had there been policemen in those days, Jonah, on the mere suspicion of something wrong, had been arrested ere he touched a deck. У него такой беспокойный, такой саморазоблачающий вид, что, существуй в те времена полиция, Иона за одну лишь подозрительную внешность был бы арестован, не успев ступить на палубу корабля. How plainly he's a fugitive! no baggage, not a hat-box, valise, or carpet-bag,-no friends accompany him to the wharf with their adieux. Ведь очевидно, что он беглый преступник: при нем ни багажа - ни одной шляпной картонки, ни дорожной корзинки или саквояжа, - ни друзей, чтобы проводить его до пристани и пожелать счастливого плавания. At last, after much dodging search, he finds the Tarshish ship receiving the last items of her cargo; and as he steps on board to see its Captain in the cabin, all the sailors for the moment desist from hoisting in the goods, to mark the stranger's evil eye. Но вот наконец после долгих опасливых поисков он находит корабль, направляющийся в Фарсис. Идет, приближаясь к концу, погрузка; и когда он всходит на палубу, чтобы переговорить в каюте с капитаном, все матросы прерывают на мгновение работу и говорят между собой, что у этого человека дурной глаз. Jonah sees this; but in vain he tries to look all ease and confidence; in vain essays his wretched smile. Иона слышит их; но напрасно пытается он придать себе вид спокойный и самоуверенный, напрасно пробует улыбнуться своей жалкой улыбкой. Strong intuitions of the man assure the mariners he can be no innocent. Моряки бессознательно чувствуют его вину. In their gamesome but still serious way, one whispers to the other-"Jack, he's robbed a widow;" or, Обычным своим шутливым и в то же время серьезным тоном они шепчут друг другу: "Говорю тебе, Джек, он ограбил вдовицу", или "Joe, do you mark him; he's a bigamist;" or, "Видал, Джо? Это двоеженец", или "Harry lad, I guess he's the adulterer that broke jail in old Gomorrah, or belike, one of the missing murderers from Sodom." "Сдается мне, Гарри, дружище, что он прелюбодей, сбежавший из тюрьмы в старой Гоморре, или, может, беглый убийца из Содома". Another runs to read the bill that's stuck against the spile upon the wharf to which the ship is moored, offering five hundred gold coins for the apprehension of a parricide, and containing a description of his person. Один из матросов подбегает к причалу, возле которого ошвартовано судно, и читает наклеенное на свае объявление, в котором предлагаются пятьсот золотых монет за поимку отцеубийцы, а ниже имеется описание внешности преступника. He reads, and looks from Jonah to the bill; while all his sympathetic shipmates now crowd round Jonah, prepared to lay their hands upon him. Он читает и поглядывает то на Иону, то на бумагу, а его товарищи сгрудились вокруг Ионы и понимающе молчат, готовые сразу же схватить его. Frighted Jonah trembles, and summoning all his boldness to his face, only looks so much the more a coward. Устрашившись, дрожит Иона, призывая на помощь всю свою храбрость, чтобы скрыть страх, и только выглядит от этого еще большим трусом. He will not confess himself suspected; but that itself is strong suspicion. Он не признается себе, что его в чем-то подозревают, но это само по себе довольно подозрительно. So he makes the best of it; and when the sailors find him not to be the man that is advertised, they let him pass, and he descends into the cabin. Вот он и стоит там, покуда матросы не убеждаются, что он - не тот человек, о котором говорится в бумаге, и расступаются, пропуская его вниз к капитанской каюте. "'Who's there?' cries the Captain at his busy desk, hurriedly making out his papers for the Customs-'Who's there?' "Кто там? - кричит капитан, не поднимая головы над своим столом, за которым он в спешке выправляет бумаги для таможни. - Кто там?" Oh! how that harmless question mangles Jonah! О, как жестоко этот безобидный вопрос ранит душу Ионы! For the instant he almost turns to flee again. Он уже, кажется, готов повернуться и снова бежать прочь. But he rallies. Но потом овладевает собою. 'I seek a passage in this ship to Tarshish; how soon sail ye, sir?' "Мне нужно добраться на этом судне до Фарсиса. Скоро ли вы отплываете, сэр?" Thus far the busy Captain had not looked up to Jonah, though the man now stands before him; but no sooner does he hear that hollow voice, than he darts a scrutinizing glance. До сих пор капитан, занятый своими бумагами, сидел, не поднимая головы, и не видел Ионы, хотя тот и стоит прямо перед ним. Но при звуках этого глухого голоса он сразу же устремляет на Иону пристальный взгляд. 'We sail with the next coming tide,' at last he slowly answered, still intently eyeing him. "Мы отплываем с приливом", - медленно отвечает он наконец, все еще внимательно глядя на своего посетителя. 'No sooner, sir?'-'Soon enough for any honest man that goes a passenger.' "Не скорее, сэр?" - "И так достаточно скоро для всякого честного пассажира". Ha! Jonah, that's another stab. Ага, Иона, еще один удар! But he swiftly calls away the Captain from that scent. Но Иона быстро переводит разговор в другое русло. 'I'll sail with ye,'-he says,-'the passage money how much is that?-I'll pay now.' "Я иду с вами, - говорит он. - Вот деньги. Сколько это будет стоить? Я заплачу сейчас". For it is particularly written, shipmates, as if it were a thing not to be overlooked in this history, 'that he paid the fare thereof ere the craft did sail. Ибо здесь недаром нарочито говорится, собратья мои матросы, что он "отдал плату за проезд" еще до того, как корабль отчалил. And taken with the context, this is full of meaning. И в общей ткани рассказа эта подробность полна особого смысла. "Now Jonah's Captain, shipmates, was one whose discernment detects crime in any, but whose cupidity exposes it only in the penniless. Капитан этот, друзья мои, был из таких людей, чья проницательность различает всякое преступление, но чья алчность разоблачает лишь преступления неимущих. In this world, shipmates, sin that pays its way can travel freely, and without a passport; whereas Virtue, if a pauper, is stopped at all frontiers. В этом мире, братья, Грех, который может заплатить за проезд, свободно путешествует и не нуждается в паспорте, тогда как Добродетель, если она нища, будет задержана у первой же заставы. So Jonah's Captain prepares to test the length of Jonah's purse, ere he judge him openly. Капитан решает измерить глубину Ионина кармана, прежде чем высказать о нем свое мнение. He charges him thrice the usual sum; and it's assented to. Он запрашивает с него тройную цену, и Иона соглашается. Then the Captain knows that Jonah is a fugitive; but at the same time resolves to help a flight that paves its rear with gold. Теперь капитан убедился, что Иона - беглый преступник, но он все же решает помочь беглецу, златом мостящему себе дорогу. Yet when Jonah fairly takes out his purse, prudent suspicions still molest the Captain. Однако, когда Иона без колебаний вытаскивает свой кошелек, благоразумные подозрения охватывают капитана. He rings every coin to find a counterfeit. Каждую монету он бросает об стол, чтоб проверить, не фальшивая ли она. Not a forger, any way, he mutters; and Jonah is put down for his passage. Ну, во всяком случае, это не фальшивомонетчик, говорит он себе и вносит Иону в список пассажиров. 'Point out my state-room, Sir,' says Jonah now, "Укажите мне мою каюту, сэр, - обращается тогда к нему Иона. 'I'm travel-weary; I need sleep.' - Я устал, добираясь сюда, и нуждаюсь в отдыхе". - 'Thou lookest like it,' says the Captain, 'there's thy room.' "По тебе и видно, - замечает капитан. - Вот твоя каюта". Jonah enters, and would lock the door, but the lock contains no key. Иона входит в каюту и поворачивается, чтобы запереть дверь, но в замке нет ключа. Hearing him foolishly fumbling there, the Captain laughs lowly to himself, and mutters something about the doors of convicts' cells being never allowed to be locked within. А капитан, слыша, как он там без толку возится с дверью, смеется тихонько и бормочет себе под нос что-то относительно тюремных камер, которые не разрешается запирать изнутри. All dressed and dusty as he is, Jonah throws himself into his berth, and finds the little state-room ceiling almost resting on his forehead. Иона прямо, как был, в одежде и покрытый пылью, валится на койку и видит, что потолок в этой маленькой каюте чуть ли не касается его лба. The air is close, and Jonah gasps. Воздух здесь спертый, Ионе трудно дышать. Then, in that contracted hole, sunk, too, beneath the ship's water-line, Jonah feels the heralding presentiment of that stifling hour, when the whale shall hold him in the smallest of his bowels' wards. Уже теперь, в этой тесной норе, расположенной ниже ватерлинии, испытывает Иона вещее предчувствие того удушливого часа, когда кит заключит его в самой тесной темнице своего чрева. "Screwed at its axis against the side, a swinging lamp slightly oscillates in Jonah's room; and the ship, heeling over towards the wharf with the weight of the last bales received, the lamp, flame and all, though in slight motion, still maintains a permanent obliquity with reference to the room; though, in truth, infallibly straight itself, it but made obvious the false, lying levels among which it hung. Слегка покачивается привинченная к переборке висячая лампа; под тяжестью последних тюков судно накренилось в сторону причала, и лампа вместе с язычком пламени висит теперь немного косо по отношению к самой каюте; хотя в действительности, безукоризненно прямая, она лишь делала очевидной всю обманчивость и лживость тех уровней, среди которых она покачивалась. The lamp alarms and frightens Jonah; as lying in his berth his tormented eyes roll round the place, and this thus far successful fugitive finds no refuge for his restless glance. Лампа тревожит, пугает Иону; лежа у себя на койке, он усталыми глазами обводит каюту, и не на чем отдохнуть беспокойному взору этого доселе удачливого беглеца. But that contradiction in the lamp more and more appals him. А двусмыслие лампы внушает ему все больший страх. The floor, the ceiling, and the side, are all awry. Все перекошено - пол, потолок, переборки. 'Oh! so my conscience hangs in me!' he groans, 'straight upwards, so it burns; but the chambers of my soul are all in crookedness!' "Вот так же и совесть моя висит во мне, - стонет он, - прямо вверх устремлено ее жгучее пламя, но искривлены все приделы моей души". "Like one who after a night of drunken revelry hies to his bed, still reeling, but with conscience yet pricking him, as the plungings of the Roman race-horse but so much the more strike his steel tags into him; as one who in that miserable plight still turns and turns in giddy anguish, praying God for annihilation until the fit be passed; and at last amid the whirl of woe he feels, a deep stupor steals over him, as over the man who bleeds to death, for conscience is the wound, and there's naught to staunch it; so, after sore wrestlings in his berth, Jonah's prodigy of ponderous misery drags him drowning down to sleep. Как человек, который после пьяного ночного пиршества торопится к своему ложу, хоть голова у него еще кружится, а уже укоры совести начинают запускать в душу стальные крючья вроде тех шипов на упряжи римского скакуна, что тем глубже впиваются ему в грудь, чем сильнее рвется он вперед; подобно этому человеку, который в мучительной дурноте мечется у себя на постели, моля Бога, чтобы Он даровал ему небытие, покуда длится это жалкое состояние, и наконец среди водоворота мук чувствует, как его охватывает глубокое оцепенение, подобное тому, в какое погружается умирающий от потери крови, ибо больная совесть - это та же рана, и ничем нельзя унять кровотечения; вот так и Иона, проведя на своей койке долгие мучительные беспокойные часы, наконец под тяжестью чудодейственного страдания погружается в зеленые глубины сна. "And now the time of tide has come; the ship casts off her cables; and from the deserted wharf the uncheered ship for Tarshish, all careening, glides to sea. Но вот наступило время прилива; отданы швартовы, и от безлюдной пристани, сильно кренясь, отваливает судно и уходит в море, взяв курс на Фарсис. That ship, my friends, was the first of recorded smugglers! the contraband was Jonah. Это был первый в истории контрабандистский корабль, друзья мои. И контрабандой был Иона. But the sea rebels; he will not bear the wicked burden. Но море восстает, оно не желает нести неправедный груз. A dreadful storm comes on, the ship is like to break. Разразился ужасный шторм, он грозит разнести корабль в щепы. But now when the boatswain calls all hands to lighten her; when boxes, bales, and jars are clattering overboard; when the wind is shrieking, and the men are yelling, and every plank thunders with trampling feet right over Jonah's head; in all this raging tumult, Jonah sleeps his hideous sleep. Но теперь, когда боцман зовет всех наверх, когда с гулом летят за борт ящики, тюки и кувшины, под вой ветра и людские вопли, под дробный топот ног, от которого ходуном ходит дощатая палуба прямо у него над головой, - среди всего этого неистового рева Иона спит своим страшным сном. He sees no black sky and raging sea, feels not the reeling timbers, and little hears he or heeds he the far rush of the mighty whale, which even now with open mouth is cleaving the seas after him. Он не видит черного неба и бушующего моря, не чувствует, как рассаживаются шпангоуты, и не чует, не ведает, что уж теперь издалека, рассекая волны, мчится за ним вдогонку, разинув пасть, огромный кит. Aye, shipmates, Jonah was gone down into the sides of the ship-a berth in the cabin as I have taken it, and was fast asleep. Ибо Иона, братья мои матросы, спустился во внутренность корабля, улегся на койку в своей каюте и спит теперь крепким сном. But the frightened master comes to him, and shrieks in his dead ear, Но перепуганный шкипер приходит к нему и кричит ему прямо в сонное ухо: 'What meanest thou, O, sleeper! arise!' "Ты что спишь, безумный? Вставай!" Startled from his lethargy by that direful cry, Jonah staggers to his feet, and stumbling to the deck, grasps a shroud, to look out upon the sea. Пробудившись от этого отчаянного вопля, Иона опускается на ноги, спотыкаясь и теряя равновесие, выбирается на палубу и, уцепившись за канат, глядит на море. But at that moment he is sprung upon by a panther billow leaping over the bulwarks. Но в этот самый миг огромная волна, подобно пантере, бросается на него из-за борта. Wave after wave thus leaps into the ship, and finding no speedy vent runs roaring fore and aft, till the mariners come nigh to drowning while yet afloat. Вал за валом обрушивается на корабль, и вода, не находя стока, с ревом мчится на корму и на нос, и вот уже моряки тонут, хоть корабль еще держится на воде. And ever, as the white moon shows her affrighted face from the steep gullies in the blackness overhead, aghast Jonah sees the rearing bowsprit pointing high upward, but soon beat downward again towards the tormented deep. И всякий раз, как бледная луна показывает свой испуганный лик в глубоких промоинах среди бурного мрака на небе, объятый ужасом, видит Иона, как вздымается бушприт корабля, чтобы тут же снова нырнуть вниз, навстречу беснующемуся водному лону. "Terrors upon terrors run shouting through his soul. С воплями теснятся страхи в его душе. In all his cringing attitudes, the God-fugitive is now too plainly known. Как ни жмется, как ни прячется он, бегущий Господа, он теперь отмечен для всех взоров. The sailors mark him; more and more certain grow their suspicions of him, and at last, fully to test the truth, by referring the whole matter to high Heaven, they fall to casting lots, to see for whose cause this great tempest was upon them. Матросы замечают его, утверждаются в подозрениях, и наконец, только затем, чтоб удостовериться в истине, прибегнув к суду Небес, решают они бросить жребий и узнать, кого ради постигла их великая буря. The lot is Jonah's; that discovered, then how furiously they mob him with their questions. И пал жребий на Иону. Убедившись в этом, с какой яростью забрасывают они его вопросами: 'What is thine occupation? Whence comest thou? Thy country? What people? "Чем занимаешься ты? Откуда идешь? Где твоя страна? И из какого ты народа?" But mark now, my shipmates, the behavior of poor Jonah. Но вы заметьте, матросы, как себя держит теперь Иона. The eager mariners but ask him who he is, and where from; whereas, they not only receive an answer to those questions, but likewise another answer to a question not put by them, but the unsolicited answer is forced from Jonah by the hard hand of God that is upon him. Возбужденные моряки спрашивают его всего лишь, кто он и откуда, но получают они не только ответ на свои вопросы, но также и другой ответ на вопрос, не заданный ими, неожиданный ответ, исторгнутый из Иониной груди твердой десницею Бога. "'I am a Hebrew,' he cries-and then-'I fear the Lord the God of Heaven who hath made the sea and the dry land!' - Я еврей! - кричит он, а потом добавляет: - Я чту Господа Бога небес, сотворившего море и сушу. Fear him, O Jonah? Ты чтишь Его, Иона? Aye, well mightest thou fear the Lord God THEN! Надлежит тебе ныне трепетать перед Ним. Straightway, he now goes on to make a full confession; whereupon the mariners became more and more appalled, but still are pitiful. И Иона тут же, не сходя с места, признается во всем, и, выслушав его рассказ, люди испытывают великий страх, но все же они жалеют его. For when Jonah, not yet supplicating God for mercy, since he but too well knew the darkness of his deserts,-when wretched Jonah cries out to them to take him and cast him forth into the sea, for he knew that for HIS sake this great tempest was upon them; they mercifully turn from him, and seek by other means to save the ship. И когда Иона, не решаясь еще молить Г оспода о милосердии, ибо ему слишком хорошо известна вся глубина собственных прегрешений, когда несчастный Иона кричит им, чтоб они взяли его и бросили в море - ведь он знал, что это его ради постигла их великая буря, - они в жалости отворачиваются от него и пытаются спасти корабль иными способами. But all in vain; the indignant gale howls louder; then, with one hand raised invokingly to God, with the other they not unreluctantly lay hold of Jonah. Но усилия тщетны, все оглушительней вой негодующего шторма; и тогда, воздев призывно одну руку к небесам, другую они, сами не желая того, все же наложили на Иону. "And now behold Jonah taken up as an anchor and dropped into the sea; when instantly an oily calmness floats out from the east, and the sea is still, as Jonah carries down the gale with him, leaving smooth water behind. Глядите! Вот Иону поднимают, словно якорь, и бросают в море; и тотчас же спокойствие маслом растекается по волнам с востока, и утихает море от ярости своей, и буря вместе с Ионой остается далеко за кормой, и гладкие волны окружают корабль. He goes down in the whirling heart of such a masterless commotion that he scarce heeds the moment when he drops seething into the yawning jaws awaiting him; and the whale shoots-to all his ivory teeth, like so many white bolts, upon his prison. Иона идет ко дну среди такого дикого беспорядочного водоворота и бурлящего смятения, что он и не замечает даже, как попадает в поджидающую его разинутую пасть; кит захлопывает челюсти, лязгнув белыми зубами, словно бесчисленными засовами на дверях темницы. Then Jonah prayed unto the Lord out of the fish's belly. И тогда Иона помолился Г осподу Богу своему из чрева кита. But observe his prayer, and learn a weighty lesson. Но обратите внимание на его молитву и усвойте важный урок. For sinful as he is, Jonah does not weep and wail for direct deliverance. Как ни грешен Иона, он не вопит и не молит об освобождении. He feels that his dreadful punishment is just. Он чувствует, что ужасное наказание справедливо. He leaves all his deliverance to God, contenting himself with this, that spite of all his pains and pangs, he will still look towards His holy temple. Освобождение свое он полностью предоставляет на волю Божию, довольствуясь сам лишь тем, что наперекор всем тяготам и мукам устремляет свой взор ко святому храму Его. And here, shipmates, is true and faithful repentance; not clamorous for pardon, but grateful for punishment. А это, собратья мои матросы, и есть истинное и подлинное раскаяние, не требующее прощения, но благодарное за наказание. And how pleasing to God was this conduct in Jonah, is shown in the eventual deliverance of him from the sea and the whale. И сколь приятно это было Богу в Ионе -показывает его последующее освобождение и спасение от моря и от кита. Shipmates, I do not place Jonah before you to be copied for his sin but I do place him before you as a model for repentance. Братья, я не ставлю в пример Иону, чтоб вы подражали ему в его грехе, но я ставлю его в пример как образец раскаяния. Sin not; but if you do, take heed to repent of it like Jonah." Не грешите, но, совершив грех, непременно покайтесь в нем, подобно Ионе. While he was speaking these words, the howling of the shrieking, slanting storm without seemed to add new power to the preacher, who, when describing Jonah's sea-storm, seemed tossed by a storm himself. Так говорил проповедник, а доносившиеся снаружи пронзительные завывания яростной метели, казалось, придавали еще больше силы его словам, и когда он описывал шторм на море, то чудилось, будто и самого его охватил бушующий шторм. His deep chest heaved as with a ground-swell; his tossed arms seemed the warring elements at work; and the thunders that rolled away from off his swarthy brow, and the light leaping from his eye, made all his simple hearers look on him with a quick fear that was strange to them. Его широкая грудь вздымалась, словно от мертвой зыби, раскинутые руки казались двумя борющимися стихиями; раскаты грома вырывались из-под темного чела, а взгляд метал молнии - и все это заставляло простосердечных слушателей взирать на него с непривычным им чувством страха и почитания. There now came a lull in his look, as he silently turned over the leaves of the Book once more; and, at last, standing motionless, with closed eyes, for the moment, seemed communing with God and himself. Но теперь наступило затишье; снова он молча принялся листать страницы священной книги; а затем, закрыв глаза, мгновение стоял неподвижно, в общении с богом и самим собой. But again he leaned over towards the people, and bowing his head lowly, with an aspect of the deepest yet manliest humility, he spake these words: Потом он снова наклонился вперед к своей пастве и, все ниже и ниже опуская голову, с видом глубочайшего и мужественнейшего смирения произнес такие слова: "Shipmates, God has laid but one hand upon you; both his hands press upon me. - Собратья мои матросы! Одну лишь длань наложил на вас Бог, обеими дланями давит Он на меня. I have read ye by what murky light may be mine the lesson that Jonah teaches to all sinners; and therefore to ye, and still more to me, for I am a greater sinner than ye. При тусклом свете, отпущенном мне, я прочел вам урок, которому учит Иона всех грешников и, стало быть, вас, а еще больше - меня, ибо я -больший грешник, чем вы. And now how gladly would I come down from this mast-head and sit on the hatches there where you sit, and listen as you listen, while some one of you reads ME that other and more awful lesson which Jonah teaches to ME, as a pilot of the living God. С какой радостью спустился бы я сейчас с этой мачты и уселся бы на палубе, где вы сидите, и стал бы слушать, как слушаете вы, чтобы кто-нибудь из вас читал мне этот второй, еще более страшный урок, которому Иона учит меня, кормчего Бога живого. How being an anointed pilot-prophet, or speaker of true things, and bidden by the Lord to sound those unwelcome truths in the ears of a wicked Nineveh, Jonah, appalled at the hostility he should raise, fled from his mission, and sought to escape his duty and his God by taking ship at Joppa. Как, будучи помазанным кормчим-пророком, прорицателем истины, Иона, получив приказание от Господа возвестить неприятные истины погрязшей во зле Ниневии, но, устрашившись возбудить вражду жителей этого города, бежал от возложенного на него Богом и пытался укрыться от долга своего и от Господа, взойдя на корабль в Иоппии. But God is everywhere; Tarshish he never reached. Но Бог - повсюду; и до Фарсиса Иона так и не добрался. As we have seen, God came upon him in the whale, and swallowed him down to living gulfs of doom, and with swift slantings tore him along 'into the midst of the seas,' where the eddying depths sucked him ten thousand fathoms down, and 'the weeds were wrapped about his head,' and all the watery world of woe bowled over him. Вы помните, во образе кита Бог настиг его и поглотил, ввергнув в кипящую бездну погибели, и, быстро погружаясь, повлек с собой "в сердце моря", где бурлящие водовороты утянули его в тысячемильную глубину, "и морскою травою была обвита его голова", и весь текучий мир скорбей катился над ним. Yet even then beyond the reach of any plummet-'out of the belly of hell'-when the whale grounded upon the ocean's utmost bones, even then, God heard the engulphed, repenting prophet when he cried. Но и оттуда, из бездны, недоступной лоту, "из чрева преисподней", когда уже кит погрузился на самое дно океана, - и оттуда услышал Бог голос раскаявшегося в пучине пророка. Then God spake unto the fish; and from the shuddering cold and blackness of the sea, the whale came breeching up towards the warm and pleasant sun, and all the delights of air and earth; and 'vomited out Jonah upon the dry land;' when the word of the Lord came a second time; and Jonah, bruised and beaten-his ears, like two sea-shells, still multitudinously murmuring of the ocean-Jonah did the Almighty's bidding. И тогда Г осподь сказал киту, и из содрогающегося хладного морского мрака кит устремился навстречу теплому, ласковому солнцу, навстречу всем чудесам воздуха и земли и "изверг Иону на сушу"; тогда слово Господне прозвучало опять, и Иона, израненный и избитый, но все еще слыша в ушах своих, словно в двух морских раковинах, многоголосый рокот океана, - Иона исполнил повеление Всемогущего. And what was that, shipmates? Каково же было это повеление, братья? To preach the Truth to the face of Falsehood! Возвещать Истину перед лицом Лжи! That was it! "This, shipmates, this is that other lesson; and woe to that pilot of the living God who slights it. Вот, друзья мои, вот в чем состоит второй урок, и горе тому кормчему Бога живого, который пренебрежет им. Woe to him whom this world charms from Gospel duty! Г оре тому, кого отвлекает этот мир от божественного долга! Woe to him who seeks to pour oil upon the waters when God has brewed them into a gale! Горе тому, кто льет масло на волны, когда Бог повелел быть буре! Woe to him who seeks to please rather than to appal! Горе тому, кто стремится льстить, а не устращать! Woe to him whose good name is more to him than goodness! Г оре тому, кому доброе имя дороже добродетели! Woe to him who, in this world, courts not dishonour! Горе тому, кто бежит бесчестия в этом мире! Woe to him who would not be true, even though to be false were salvation! Горе тому, кто отступится от истины, даже если во лжи - спасение! Yea, woe to him who, as the great Pilot Paul has it, while preaching to others is himself a castaway!" Да, горе тому, кто, как говорил великий кормчий Павел, проповедуя другим, сам остается недостойным! He dropped and fell away from himself for a moment; then lifting his face to them again, showed a deep joy in his eyes, as he cried out with a heavenly enthusiasm,-"But oh! shipmates! on the starboard hand of every woe, there is a sure delight; and higher the top of that delight, than the bottom of the woe is deep. Он поник и на мгновение как бы забылся; потом, снова подняв к ним лицо, озаренное теперь глубокой радостью, воскликнул в божественном вдохновении: - О братья мои матросы! Справа по. борту рядом со всяким горем движется неизменная благодать, и вершина этой благодати уходит дальше ввысь, чем уходит вниз глубина горя. Is not the main-truck higher than the kelson is low? Подобно тому, как высота грот-мачты превосходит глубину кильсона. Delight is to him-a far, far upward, and inward delight-who against the proud gods and commodores of this earth, ever stands forth his own inexorable self. Благодать, устремленная высоко вверх и глубоко внутрь, благодать тому, кто против гордых богов и владык этой земли, непреклонный, ставит всегда самого себя. Delight is to him whose strong arms yet support him, when the ship of this base treacherous world has gone down beneath him. Благодать тому, чьи сильные руки еще поддерживают его, когда корабль этого предательского, подлого мира идет ко дну у него под ногами. Delight is to him, who gives no quarter in the truth, and kills, burns, and destroys all sin though he pluck it out from under the robes of Senators and Judges. Благодать тому, кто не поступится крупицей правды, но будет разить, жечь, сокрушать грех, даже сокрытый под мантиями сенаторов и судий. Delight,-top-gallant delight is to him, who acknowledges no law or lord, but the Lord his God, and is only a patriot to heaven. Благодать, высокая как брамсель, благодать тому, кто не признает ни закона, ни господина, кроме Господа своего Бога, у кого одно отечество -небеса. Delight is to him, whom all the waves of the billows of the seas of the boisterous mob can never shake from this sure Keel of the Ages. Благодать тому, кого все волны неистового океана толпы не могут смыть с этого надежного Корабля Столетий. And eternal delight and deliciousness will be his, who coming to lay him down, can say with his final breath-O Father!-chiefly known to me by Thy rod-mortal or immortal, here I die. Вечная благодать и радость - удел того, кто сможет сказать, испуская последнее дыхание: "Отец мой (знакомый мне более всего своими ударами), смертный или бессмертный, вот я умираю. I have striven to be Thine, more than to be this world's, or mine own. Я стремился принадлежать Тебе, скорее нежели этому миру или себе самому. Yet this is nothing: I leave eternity to Thee; for what is man that he should live out the lifetime of his God?" Но сие все - неважно. Я оставляю Тебе вечность, ибо что есть человек, чтобы пережить ему своего Бога?" He said no more, but slowly waving a benediction, covered his face with his hands, and so remained kneeling, till all the people had departed, and he was left alone in the place. Больше он ничего не сказал, но медленным жестом благословил сидевших, закрыл ладонями лицо и так стоял коленопреклоненный, покуда все не разошлись, оставив его в одиночестве. CHAPTER 10. A Bosom Friend. Глава Х. ЗАКАДЫЧНЫЙ ДРУГ Returning to the Spouter-Inn from the Chapel, I found Queequeg there quite alone; he having left the Chapel before the benediction some time. Вернувшись из часовни в гостиницу "Китовый фонтан", я застал там одного только Квикега, который покинул часовню незадолго до благословения. He was sitting on a bench before the fire, with his feet on the stove hearth, and in one hand was holding close up to his face that little negro idol of his; peering hard into its face, and with a jack-knife gently whittling away at its nose, meanwhile humming to himself in his heathenish way. Он сидел на табурете у камина, поставив ноги на решетку, и одной рукой держал у самых глаз своего маленького черного идола, уставившись пристально ему в лицо и легонько проводя лезвием ножа по его носу, и при этом напевал про себя что-то на свой языческий манер. But being now interrupted, he put up the image; and pretty soon, going to the table, took up a large book there, and placing it on his lap began counting the pages with deliberate regularity; at every fiftieth page-as I fancied-stopping a moment, looking vacantly around him, and giving utterance to a long-drawn gurgling whistle of astonishment. He would then begin again at the next fifty; seeming to commence at number one each time, as though he could not count more than fifty, and it was only by such a large number of fifties being found together, that his astonishment at the multitude of pages was excited. Увидев меня, он отложил своего бога и тут же, подойдя к столу, снял оттуда большую книгу, которую поместил у себя на коленях, и принялся сосредоточенно считать в ней листы; каждый раз, насчитав полсотни, он, как я заметил, на мгновение останавливался, озирался растерянно и недоуменно, издавал протяжный переливчатый присвист, а потом принимался за следующие полсотни, опять, видимо, начиная счет сначала, как будто бы больше, чем до пятидесяти, он считать не умел, и все изумление его перед множеством листов в книге вызвано было лишь тем, что их здесь так много раз по пятьдесят. With much interest I sat watching him. Я наблюдал за ним с большим интересом. Savage though he was, and hideously marred about the face-at least to my taste-his countenance yet had a something in it which was by no means disagreeable. Хотя он и был дикарем и хоть лицо его, по крайней мере на мой вкус, так жутко уродовала татуировка, все-таки в его внешности было что-то приятное. You cannot hide the soul. Душу не спрячешь. Through all his unearthly tattooings, I thought I saw the traces of a simple honest heart; and in his large, deep eyes, fiery black and bold, there seemed tokens of a spirit that would dare a thousand devils. Мне казалось, что под этими ужасными шрамами я могу различить признаки простого честного сердца; а в его больших глубоких глазах, огненно-черных и смелых, проглядывал дух, который не дрогнет и перед тысячью дьяволов. And besides all this, there was a certain lofty bearing about the Pagan, which even his uncouthness could not altogether maim. Но помимо всего остального, в жестах этого язычника было нечто величавое, что даже его неуклюжесть не могла исказить. He looked like a man who had never cringed and never had had a creditor. У него был вид человека, который никогда не раболепствовал и никогда не одолжался. Whether it was, too, that his head being shaved, his forehead was drawn out in freer and brighter relief, and looked more expansive than it otherwise would, this I will not venture to decide; but certain it was his head was phrenologically an excellent one. И потому ли, что голова его была обрита, так что рельефнее становился и казался особенно вместительным его высокий лоб, этого я не берусь решить, но, несомненно, с точки зрения френолога, у него был великолепный череп. It may seem ridiculous, but it reminded me of General Washington's head, as seen in the popular busts of him. Может показаться смешным, но мне его голова напомнила голову генерала Вашингтона с известного бюста. It had the same long regularly graded retreating slope from above the brows, which were likewise very projecting, like two long promontories thickly wooded on top. У Квикега был тот же удлиненный, правильный, постепенно отступающий склон над бровями, которые точно так же выдавались вперед, словно два длинных густо заросших лесистых мыса. Queequeg was George Washington cannibalistically developed. Квикег представлял собой каннибальский вариант Джорджа Вашингтона. Whilst I was thus closely scanning him, half-pretending meanwhile to be looking out at the storm from the casement, he never heeded my presence, never troubled himself with so much as a single glance; but appeared wholly occupied with counting the pages of the marvellous book. Покуда я так пристально разглядывал его, одновременно притворяясь, будто смотрю в окно, за которым бушевала метель, он не обращал на меня ни малейшего внимания, не потрудился ни разу даже взглянуть в мою сторону - так поглощен он был пересчитыванием листов в своей удивительной книге. Considering how sociably we had been sleeping together the night previous, and especially considering the affectionate arm I had found thrown over me upon waking in the morning, I thought this indifference of his very strange. Помня, как по-дружески провели мы с ним минувшую ночь, в особенности же, как любовно обнимала меня его рука, когда я проснулся утром, я нашел это равнодушие весьма странным. But savages are strange beings; at times you do not know exactly how to take them. Но дикари - странные существа, подчас и не знаешь толком, как к ним относиться. At first they are overawing; their calm self-collectedness of simplicity seems a Socratic wisdom. Поначалу они нам внушают благоговение, их спокойная простота и невозмутимость кажутся мудростью Сократа. I had noticed also that Queequeg never consorted at all, or but very little, with the other seamen in the inn. Я, кстати, заметил, что Квикег почти не общался с другими моряками в гостинице. He made no advances whatever; appeared to have no desire to enlarge the circle of his acquaintances. Он не делал никаких попыток к сближению, словно не имел ни малейшего желания расширить круг знакомств. All this struck me as mighty singular; yet, upon second thoughts, there was something almost sublime in it. Все это показалось мне в высшей степени необычайным; однако, поразмыслив немного, я понял, что в этом было даже какое-то духовное превосходство. Here was a man some twenty thousand miles from home, by the way of Cape Horn, that is-which was the only way he could get there-thrown among people as strange to him as though he were in the planet Jupiter; and yet he seemed entirely at his ease; preserving the utmost serenity; content with his own companionship; always equal to himself. Передо мной сидел человек, заброшенный за тысячи миль от родного дома, проделавший долгий путь вокруг мыса Горн - потому что другого пути оттуда нет, - один среди людей, столь чуждых ему, точно он очутился на Юпитере; и тем не менее он держится совершенно непринужденно, сохраняя полнейшее хладнокровие, довольствуясь собственным обществом и всегда оставаясь самим собой. Surely this was a touch of fine philosophy; though no doubt he had never heard there was such a thing as that. Право же, в этом виден тонкий философ, хотя он, разумеется, никогда о философии и не слыхивал. But, perhaps, to be true philosophers, we mortals should not be conscious of so living or so striving. Но, вероятно, мы, смертные, только тогда можем быть истинными философами, когда сознательно к этому не стремимся. So soon as I hear that such or such a man gives himself out for a philosopher, I conclude that, like the dyspeptic old woman, he must have "broken his digester." Если я слышу, что такой-то выдает себя за философа, я тут же заключаю, что он, подобно некоей старухе, просто "животом мается". As I sat there in that now lonely room; the fire burning low, in that mild stage when, after its first intensity has warmed the air, it then only glows to be looked at; the evening shades and phantoms gathering round the casements, and peering in upon us silent, solitary twain; the storm booming without in solemn swells; I began to be sensible of strange feelings. Кроме нас, в комнате не было ни души. Огонь в очаге горел слабо, пройдя уже ту стадию, когда своим первым жаром он обогрел помещение и теперь поблескивал лишь для того, чтобы было на что смотреть в задумчивости; а за окном столпились вечерние призраки и тени заглядывали в комнату, где мы сидели вдвоем в одиночестве и молчании; вой метели то торжественно нарастал, то замирал за стеною; и странные чувства стали зарождаться в моей душе. I felt a melting in me. Что-то во мне растаяло. No more my splintered heart and maddened hand were turned against the wolfish world. Я почувствовал, что мое ожесточенное сердце и яростная рука уж больше не ведут войну против здешнего волчьего мира. This soothing savage had redeemed it. Его искупителем стал этот умиротворяющий дикарь. There he sat, his very indifference speaking a nature in which there lurked no civilized hypocrisies and bland deceits. Вот он сидит передо мною, и самая его невозмутимость говорит о характере, чуждом затаившегося цивилизованного лицемерия и вежливой лжи. Wild he was; a very sight of sights to see; yet I began to feel myself mysteriously drawn towards him. Конечно, он дикий, и при этом - редкостное страшилище, но я чувствовал, что меня начинает как-то загадочно тянуть к нему. And those same things that would have repelled most others, they were the very magnets that thus drew me. И притягивало меня, словно сильный магнит, именно то, что оттолкнуло бы всякого другого. I'll try a pagan friend, thought I, since Christian kindness has proved but hollow courtesy. Попробую-ка я обзавестись другом-язычником, думал я, раз христианское добросердечие оказалось всего лишь пустой учтивостью. I drew my bench near him, and made some friendly signs and hints, doing my best to talk with him meanwhile. Я пододвинул к нему мою табуретку и стал делать разные дружелюбные знаки и жесты, в то же время всячески стараясь завязать с ним разговор. At first he little noticed these advances; but presently, upon my referring to his last night's hospitalities, he made out to ask me whether we were again to be bedfellows. Вначале он не обращал внимания на мои попытки, но после того как я сослался на его ночное гостеприимство, он сам задал мне вопрос, будем ли мы с ним и в эту ночь спать вместе. I told him yes; whereat I thought he looked pleased, perhaps a little complimented. Я ответил утвердительно, и мне показалось, что он остался этим доволен, может быть, даже несколько польщен. We then turned over the book together, and I endeavored to explain to him the purpose of the printing, and the meaning of the few pictures that were in it. Потом мы стали с ним вместе листать ту толстую книгу, и я попытался объяснить ему цель книгопечатания и растолковать смысл нескольких помещенных там иллюстраций. Thus I soon engaged his interest; and from that we went to jabbering the best we could about the various outer sights to be seen in this famous town. Таким образом мне удалось скоро заинтересовать его, и немного спустя мы уже болтали с ним, как могли, обо всех тех необыкновенных вещах, которые встречаются в этом славном городе. Soon I proposed a social smoke; and, producing his pouch and tomahawk, he quietly offered me a puff. Потом я предложил: "Закурим?", - и он вытащил свой кошель-кисет и томагавк и любезно дал мне затянуться. And then we sat exchanging puffs from that wild pipe of his, and keeping it regularly passing between us. Так мы с ним и сидели, по очереди попыхивая его дикарской трубкой и неторопливо передавая ее из рук в руки. If there yet lurked any ice of indifference towards me in the Pagan's breast, this pleasant, genial smoke we had, soon thawed it out, and left us cronies. Если до этого в груди моего язычника еще оставался лед равнодушия, то теперь дружеский, сердечный огонек нашей трубки окончательно растопил его, и мы сделались задушевными приятелями. He seemed to take to me quite as naturally and unbiddenly as I to him; and when our smoke was over, he pressed his forehead against mine, clasped me round the waist, and said that henceforth we were married; meaning, in his country's phrase, that we were bosom friends; he would gladly die for me, if need should be. Он проникся ко мне такой же естественной, непринужденной симпатией, как и я к нему. И когда мы накурились, он прижал свой лоб к моему, крепко обнял меня за талию и сказал, что отныне мы с ним повенчаны, - подразумевая под этим традиционным в его стране выражением, что мы с ним теперь неразлучные друзья и что он готов умереть за меня, если возникнет в том необходимость. In a countryman, this sudden flame of friendship would have seemed far too premature, a thing to be much distrusted; but in this simple savage those old rules would not apply. В моем соотечественнике столь скоропалительная вспышка дружелюбия показалась бы весьма преждевременной и не заслуживающей доверия - но к бесхитростному дикарю такие старинные мерки не подходили. After supper, and another social chat and smoke, we went to our room together. Мы поужинали, и опять немного поболтали, выкурили еще одну трубку и вместе отправились к себе в комнату. He made me a present of his embalmed head; took out his enormous tobacco wallet, and groping under the tobacco, drew out some thirty dollars in silver; then spreading them on the table, and mechanically dividing them into two equal portions, pushed one of them towards me, and said it was mine. Здесь он преподнес мне в подарок новозеландскую бальзамированную голову, а также, вынув свой огромный кисет и порывшись в табаке, извлек оттуда что-то около тридцати долларов серебром, разложил их на столе и, поделив на две равные кучки, пододвинул одну из них ко мне и сказал, что это - мое. I was going to remonstrate; but he silenced me by pouring them into my trowsers' pockets. Я вздумал было отказываться, но он и слушать меня не стал, а просто ссыпал мне монеты в карман. I let them stay. Ну, я уж их там и оставил. He then went about his evening prayers, took out his idol, and removed the paper fireboard. После этого он начал готовиться к своей вечерней молитве, вытащил идола и отодвинул бумажный экран. By certain signs and symptoms, I thought he seemed anxious for me to join him; but well knowing what was to follow, I deliberated a moment whether, in case he invited me, I would comply or otherwise. По некоторым признакам и симптомам я понял, что ему бы очень хотелось, чтобы я к нему присоединился, но, помня всю процедуру, я решил поразмыслить, соглашаться мне, если он меня пригласит, или же нет. I was a good Christian; born and bred in the bosom of the infallible Presbyterian Church. Я честный христианин, рожденный и воспитанный в лоне непогрешимой пресвитерианской церкви. How then could I unite with this wild idolator in worshipping his piece of wood? Как же могу я присоединиться к этому дикому идолопоклоннику и вместе с ним поклоняться какой-то деревяшке? But what is worship? thought I. Но что значит - поклоняться? Do you suppose now, Ishmael, that the magnanimous God of heaven and earth-pagans and all included-can possibly be jealous of an insignificant bit of black wood? Уж не думаешь ли ты, Измаил, что великодушный бог небес и земли - а стало быть, и язычников и всего прочего - будет ревновать к ничтожному обрубку черного дерева? Impossible! Быть того не может! But what is worship?-to do the will of God-THAT is worship. Но что значит поклоняться богу? Исполнять его волю, так ведь? And what is the will of God?-to do to my fellow man what I would have my fellow man to do to me-THAT is the will of God. А в чем состоит воля божья? В том, чтобы я поступал по отношению к ближнему так, как мне бы хотелось, чтобы он поступал по отношению ко мне - вот в чем состоит воля божья. Now, Queequeg is my fellow man. Квикег - мой ближний. And what do I wish that this Queequeg would do to me? Чего бы я хотел от этого самого Квикега? Why, unite with me in my particular Presbyterian form of worship. Ну конечно же, я хотел бы, чтобы он принял мою пресвитерианскую форму поклонения богу. Consequently, I must then unite with him in his; ergo, I must turn idolator. Следовательно, я тогда должен принять его форму, ergo(1) - я должен стать идолопоклонником. So I kindled the shavings; helped prop up the innocent little idol; offered him burnt biscuit with Queequeg; salamed before him twice or thrice; kissed his nose; and that done, we undressed and went to bed, at peace with our own consciences and all the world. Поэтому я поджег стружки, помог установить бедного безобидного идола, вместе с Квикегом угощал его горелым сухарем, отвесил ему два или три поклона, поцеловал его в нос, и только после всего этого мы разделись и улеглись в постель, каждый в мире со своей совестью и со всем светом. But we did not go to sleep without some little chat. Но перед тем как уснуть, мы еще немного побеседовали. How it is I know not; but there is no place like a bed for confidential disclosures between friends. Не знаю, в чем тут дело, но только нет другого такого места для дружеских откровений, как общая кровать. Man and wife, they say, there open the very bottom of their souls to each other; and some old couples often lie and chat over old times till nearly morning. Говорят, муж с женой открывают здесь друг другу самые глубины своей души, а пожилые супруги нередко до утра лежат и беседуют о былых временах. Thus, then, in our hearts' honeymoon, lay I and Queequeg-a cosy, loving pair. Так и мы лежали с Квикегом в медовый месяц наших душ - уютная, любящая чета.---------------------------------- (1) Следовательно (лат) CHAPTER 11. Nightgown. Глава XI. НОЧНАЯ СОРОЧКА We had lain thus in bed, chatting and napping at short intervals, and Queequeg now and then affectionately throwing his brown tattooed legs over mine, and then drawing them back; so entirely sociable and free and easy were we; when, at last, by reason of our confabulations, what little nappishness remained in us altogether departed, and we felt like getting up again, though day-break was yet some way down the future. Так мы лежали в кровати, то болтая, то засыпая ненадолго, и чувствуя себя настолько непринужденно и по-приятельски свободно, что Квикег даже время от времени дружелюбно вытягивал свои коричневые татуированные ноги поверх моих; но в конце концов наши задушевные разговоры совершенно разогнали последние остатки сонливости, и мы хоть сейчас готовы были встать, несмотря на то, что заря еще не занималась и утро было еще делом далекого будущего. Yes, we became very wakeful; so much so that our recumbent position began to grow wearisome, and by little and little we found ourselves sitting up; the clothes well tucked around us, leaning against the head-board with our four knees drawn up close together, and our two noses bending over them, as if our kneepans were warming-pans. У нас с ним сна не осталось ни в одном глазу, мы даже лежать устали и через некоторое время уже сидели, плотно укутавшись одеялом, прислонившись к деревянной спинке кровати и тесно сдвинув наши четыре колена, над которыми низко свисали наши два носа, точно в коленных чашечках у нас, как в жаровнях, лежали раскаленные угли. We felt very nice and snug, the more so since it was so chilly out of doors; indeed out of bed-clothes too, seeing that there was no fire in the room. Нам было очень хорошо и уютно, тем более что на улице стоял мороз, да и не только на улице, но и в комнате, ведь камин-то был нетоплен. The more so, I say, because truly to enjoy bodily warmth, some small part of you must be cold, for there is no quality in this world that is not what it is merely by contrast. Я говорю "тем более", потому что только тогда можно до конца насладиться теплом, когда какой-нибудь небольшой участок вашего тела остается в холоде, ибо нет такого качества в нашем мире, которое продолжало бы существовать вне контраста. Nothing exists in itself. Ничего не существует само по себе. If you flatter yourself that you are all over comfortable, and have been so a long time, then you cannot be said to be comfortable any more. Если вы льстите себя мыслью, что вам очень хорошо и удобно - всему вашему телу, с ног до головы, - и притом уже давно, то, значит, вам уже больше не хорошо и не удобно. But if, like Queequeg and me in the bed, the tip of your nose or the crown of your head be slightly chilled, why then, indeed, in the general consciousness you feel most delightfully and unmistakably warm. Но если у вас, как у нас с Квикегом, сидящих в постели, кончик носа или макушка коченеет, вот тогда-то вы и испытываете общее восхитительное, ни с чем не сравнимое чувство тепла. For this reason a sleeping apartment should never be furnished with a fire, which is one of the luxurious discomforts of the rich. Исходя из этих соображений, в комнате, где вы спите, никогда не следует топить; теплая спальня - это одно из роскошных неудобств, терпимых богачами. For the height of this sort of deliciousness is to have nothing but the blanket between you and your snugness and the cold of the outer air. Ведь высшая степень наслаждения - не иметь между собою и своим теплом, с одной стороны, и холодом внешнего мира - с другой, ничего, кроме шерстяного одеяла. Then there you lie like the one warm spark in the heart of an arctic crystal. Вы тогда лежите точно единственная теплая искорка в сердце арктического кристалла. We had been sitting in this crouching manner for some time, when all at once I thought I would open my eyes; for when between sheets, whether by day or by night, and whether asleep or awake, I have a way of always keeping my eyes shut, in order the more to concentrate the snugness of being in bed. Мы уже довольно долго просидели так, поджав колени, когда я вдруг решил, что пора открыть глаза. Дело в том, что в постели - днем ли, ночью ли, сплю ли я, или бодрствую - я имею обыкновение всегда держать глаза закрытыми, дабы полнее сосредоточиться на удовольствии пребывать под одеялом. Because no man can ever feel his own identity aright except his eyes be closed; as if darkness were indeed the proper element of our essences, though light be more congenial to our clayey part. Ибо человек может до конца осознать собственную индивидуальность только тогда, когда веки его сомкнуты, будто именно тьма -родная стихия нашего существа, а не свет, более привлекательный для нашей бренной оболочки. Upon opening my eyes then, and coming out of my own pleasant and self-created darkness into the imposed and coarse outer gloom of the unilluminated twelve-o'clock-at-night, I experienced a disagreeable revulsion. И вот, открыв глаза, я из мною созданной уютной тьмы попал в навязанный мне извне грубый мрак неосвещенной полночи - перемена очень резкая и довольно неприятная. Nor did I at all object to the hint from Queequeg that perhaps it were best to strike a light, seeing that we were so wide awake; and besides he felt a strong desire to have a few quiet puffs from his Tomahawk. Так что я отнюдь не стал возражать, когда Квикег намекнул, что, мол, неплохо было бы зажечь свет, раз уж мы все равно не спим, и к тому же он испытывает сильное желание сделать пару спокойных затяжек из своего томагавка. Be it said, that though I had felt such a strong repugnance to his smoking in the bed the night before, yet see how elastic our stiff prejudices grow when love once comes to bend them. Надо сказать, если накануне ночью я был решительным образом против того, чтобы он курил в постели, то теперь заметьте себе, как гибки становятся наши твердейшие предубеждения, когда их сгибает родившаяся между людьми любовь. For now I liked nothing better than to have Queequeg smoking by me, even in bed, because he seemed to be full of such serene household joy then. И мне теперь как нельзя более приятно было, чтобы Квикег курил подле меня, и даже в постели, потому что у него тогда был такой безмятежный, довольный, домашний вид. I no more felt unduly concerned for the landlord's policy of insurance. Я больше уже не испытывал неоправданного беспокойства относительно хозяйского страхового полиса. I was only alive to the condensed confidential comfortableness of sharing a pipe and a blanket with a real friend. Я только чувствовал живое сердечное удовольствие оттого, что делю одеяло и трубку с настоящим другом. With our shaggy jackets drawn about our shoulders, we now passed the Tomahawk from one to the other, till slowly there grew over us a blue hanging tester of smoke, illuminated by the flame of the new-lit lamp. Накинув на плечи косматые бушлаты, мы передавали друг другу курящийся томагавк до тех пор, покуда над нами не вырос незаметно и не повис, колыхаясь в свете зажженной лампы, синий балдахин дыма. Whether it was that this undulating tester rolled the savage away to far distant scenes, I know not, but he now spoke of his native island; and, eager to hear his history, I begged him to go on and tell it. То ли это волнообразное колыхание увлекло мысли дикаря прочь, к отдаленным берегам, не знаю, но он вдруг заговорил о своем родном острове, а мне очень хотелось услышать его историю, поэтому я стал настойчиво просить, чтобы он продолжил начатый рассказ. He gladly complied. Он охотно удовлетворил мою просьбу. Though at the time I but ill comprehended not a few of his words, yet subsequent disclosures, when I had become more familiar with his broken phraseology, now enable me to present the whole story such as it may prove in the mere skeleton I give. И хотя в то время я лишь смутно понимал смысл многих его выражений, тем не менее последующие открытия, сделанные мною в результате более близкого знакомства с его отрывистой фразеологией, позволяют мне теперь привести эту историю такой, какой она здесь в сжатом виде и предлагается. CHAPTER 12. Biographical. Глава XII. ЖИЗНЕОПИСАТЕЛЬНАЯ Queequeg was a native of Rokovoko, an island far away to the West and South. Квикег был туземцем с острова Коковоко, расположенного далеко на юго-западе. It is not down in any map; true places never are. На карте этот остров не обозначен - настоящие места никогда не отмечаются на картах. When a new-hatched savage running wild about his native woodlands in a grass clout, followed by the nibbling goats, as if he were a green sapling; even then, in Queequeg's ambitious soul, lurked a strong desire to see something more of Christendom than a specimen whaler or two. Будучи еще свежевылупленным дикаренком, бегавшим без присмотра среди лесных кущ в соломенном передничке, который норовили пожевать теснившиеся вокруг него, словно вокруг зеленого деревца, козы, - даже тогда Квикег в глубине своей честолюбивой души уже испытывал сильное желание поближе посмотреть на христианский мир, не ограничиваясь разглядыванием двух-трех заезжих китобойцев. His father was a High Chief, a King; his uncle a High Priest; and on the maternal side he boasted aunts who were the wives of unconquerable warriors. Отец его был верховный вождь, местный монарх, дядя - верховный жрец, а по материнской линии он мог похвастаться несколькими тетушками - женами непобедимых воинов. There was excellent blood in his veins-royal stuff; though sadly vitiated, I fear, by the cannibal propensity he nourished in his untutored youth. Так что кровь в его жилах текла высокосортная - настоящая королевская кровь, хотя, боюсь, прискорбно подпорченная людоедскими наклонностями, которые он свободно удовлетворял в дни своей безнадзорной юности. A Sag Harbor ship visited his father's bay, and Queequeg sought a passage to Christian lands. Однажды в залив его отца зашло судно из Сэг-Харбора, и Квикег стал проситься, чтобы его отвезли в христианскую землю. But the ship, having her full complement of seamen, spurned his suit; and not all the King his father's influence could prevail. Однако команда судна была полностью укомплектована, так что его просьбу отклонили, и даже все влияние его монаршего отца ничего не смогло тут изменить. But Queequeg vowed a vow. Но Квикег дал себе клятву. Alone in his canoe, he paddled off to a distant strait, which he knew the ship must pass through when she quitted the island. Один в своем челноке он уплыл к далекому проливу, через который, как ему было известно, должно было, покинув остров, пройти судно. On one side was a coral reef; on the other a low tongue of land, covered with mangrove thickets that grew out into the water. По одну сторону пролива тянулся коралловый риф, по другую - низкая коса, густо поросшая манграми, которые поднимались не только из земли, но и из воды у берега. Hiding his canoe, still afloat, among these thickets, with its prow seaward, he sat down in the stern, paddle low in hand; and when the ship was gliding by, like a flash he darted out; gained her side; with one backward dash of his foot capsized and sank his canoe; climbed up the chains; and throwing himself at full length upon the deck, grappled a ring-bolt there, and swore not to let it go, though hacked in pieces. В этих зарослях он спрятал свой челнок, поставив его носом к морю, а сам уселся на корме, низко держа в руке весло; а когда судно, скользя, проходило мимо, точно молния, ринулся он наперерез, подгреб к борту, одним толчком ноги перевернул и потопил челнок, вскарабкался вверх на руслень и, плашмя растянувшись во всю длину на палубе, вцепился обеими руками в кольцо рыма, поклявшись, что не разожмет рук, даже если его станут рубить на куски. In vain the captain threatened to throw him overboard; suspended a cutlass over his naked wrists; Queequeg was the son of a King, and Queequeg budged not. Напрасно капитан угрожал вышвырнуть его за борт, напрасно замахивался топором над его обнаженными запястьями - Квикег был царский сын, и Квикег остался тверд. Struck by his desperate dauntlessness, and his wild desire to visit Christendom, the captain at last relented, and told him he might make himself at home. Наконец, потрясенный его отчаянным бесстрашием и столь горячим желанием посетить христианский мир, капитан сменил гнев на милость и сказал Квикегу, что тот может оставаться и устраиваться, как ему будет удобнее. But this fine young savage-this sea Prince of Wales, never saw the Captain's cabin. Но этот благородный юный дикарь - принц Уэльский Южных морей - так и не увидел даже капитанской каюты. They put him down among the sailors, and made a whaleman of him. Его поместили в кубрике с матросами, и он стал китобоем. But like Czar Peter content to toil in the shipyards of foreign cities, Queequeg disdained no seeming ignominy, if thereby he might happily gain the power of enlightening his untutored countrymen. Подобно царю Петру, с удовольствием плотничавшему на верфях в чужеземных портах, Квикег не гнушался никаким самым презренным занятием, если только оно дарило ему возможность просветить умы его темных соотечественников. For at bottom-so he told me-he was actuated by a profound desire to learn among the Christians, the arts whereby to make his people still happier than they were; and more than that, still better than they were. Ибо, как признался он мне, в глубине души он руководствовался сокровенным желанием обучиться среди христиан искусствам, способным сделать его народ еще счастливее и, более того, еще лучше, чем он был. But, alas! the practices of whalemen soon convinced him that even Christians could be both miserable and wicked; infinitely more so, than all his father's heathens. Но, увы, жизнь среди китобоев вскоре убедила его, что и христиане могут быть несчастливы и порочны, несравненно несчастливее и порочнее, чем любой язычник, подданный его отца. Arrived at last in old Sag Harbor; and seeing what the sailors did there; and then going on to Nantucket, and seeing how they spent their wages in that place also, poor Queequeg gave it up for lost. Когда же он наконец прибыл в старый Сэг-Харбор и увидел, как вели себя там матросы, а потом добрался и до Нантакета и увидел, на что растрачивали они и здесь свои деньги, бедняга Квикег окончательно махнул на все рукой. Thought he, it's a wicked world in all meridians; I'll die a pagan. Зло живет в этом мире под любым меридианом, сказал он себе, так что уж лучше я умру язычником. And thus an old idolator at heart, he yet lived among these Christians, wore their clothes, and tried to talk their gibberish. Так и получилось, что он, исконный идолопоклонник в душе, жил тем не менее среди христиан, носил такую же, как они, одежду и учился говорить на их, с позволения сказать, языке. Hence the queer ways about him, though now some time from home. И отсюда - все его странности, хоть он давно уже покинул отчий дом. By hints, I asked him whether he did not propose going back, and having a coronation; since he might now consider his father dead and gone, he being very old and feeble at the last accounts. Как можно тактичнее я спросил его, не намерен ли он вернуться домой и короноваться на царство, поскольку его старого отца, еще давно, как он слышал, впавшего в немощь, теперь уже, конечно, нет в живых. He answered no, not yet; and added that he was fearful Christianity, or rather Christians, had unfitted him for ascending the pure and undefiled throne of thirty pagan Kings before him. Он ответил, что нет, пока не намерен; и добавил, что боится, не сделало ли его христианство, вернее христиане, недостойным взойти на чистый, незапятнанный отчий престол, где до него восседали тридцать языческих царей. But by and by, he said, he would return,-as soon as he felt himself baptized again. Но когда-нибудь, сказал он, он еще вернется -как только снова почувствует себя очищенным от скверны. For the nonce, however, he proposed to sail about, and sow his wild oats in all four oceans. А покуда он собирается предаться увлечениям юности и поплавать вдоволь по всем четырем океанам. They had made a harpooneer of him, and that barbed iron was in lieu of a sceptre now. Его научили владеть гарпуном, и теперь это колючее орудие у него взамен скипетра. I asked him what might be his immediate purpose, touching his future movements. Я спросил, каковы его планы на ближайшее будущее. He answered, to go to sea again, in his old vocation. Он ответил, что хотел бы снова пойти в плавание в своей прежней должности. Upon this, I told him that whaling was my own design, and informed him of my intention to sail out of Nantucket, as being the most promising port for an adventurous whaleman to embark from. Тут я сообщил ему, что также задумал поступить на китобойное судно, и поделился с ним своим намерением попасть для этого в Нантакет - самый многообещающий порт для начинающего китобоя и любителя приключений. He at once resolved to accompany me to that island, ship aboard the same vessel, get into the same watch, the same boat, the same mess with me, in short to share my every hap; with both my hands in his, boldly dip into the Potluck of both worlds. Он тут же принял решение вместе со мной отправиться на остров, поступить на то же судно, что и я, попасть со мной в одну вахту, в один вельбот, за один стол - короче говоря, разделить со мной все превратности судьбы, чтобы мы могли, крепко взявшись за руки, смело черпать от всего, что пошлет нам удача и в Старом, и в Новом Свете. To all this I joyously assented; for besides the affection I now felt for Queequeg, he was an experienced harpooneer, and as such, could not fail to be of great usefulness to one, who, like me, was wholly ignorant of the mysteries of whaling, though well acquainted with the sea, as known to merchant seamen. На все это я с радостью согласился, ибо, помимо той привязанности, которую я теперь к нему испытывал, меня поддерживало еще сознание, что Квикег - опытный гарпунщик и поэтому в плавании незаменимый товарищ для такого человека, как я, совершенно несведущего в тайнах китобойного промысла, хотя и неплохо знакомого с морем, насколько это возможно для моряка с торгового судна. His story being ended with his pipe's last dying puff, Queequeg embraced me, pressed his forehead against mine, and blowing out the light, we rolled over from each other, this way and that, and very soon were sleeping. Окончив свой рассказ с последней затяжкой, Квикег обнял меня и прижался лбом к моему лбу, после чего мы задули свечу и вскоре уже спали, откинувшись друг от друга по обе стороны кровати. CHAPTER 13. Wheelbarrow. Глава XIII. ТАЧКА Next morning, Monday, after disposing of the embalmed head to a barber, for a block, I settled my own and comrade's bill; using, however, my comrade's money. На следующее утро, в понедельник, сбыв одному цирюльнику бальзамированную голову в качестве болванки для париков, я уплатил по своему счету и по счету моего друга -воспользовавшись для этого, однако, деньгами друга. The grinning landlord, as well as the boarders, seemed amazingly tickled at the sudden friendship which had sprung up between me and Queequeg-especially as Peter Coffin's cock and bull stories about him had previously so much alarmed me concerning the very person whom I now companied with. Как веселился наш ухмыляющийся хозяин, а с ним и все постояльцы при виде той внезапной дружбы, которая завязалась у меня с Квикегом, ведь несусветицы и небылицы, рассказанные Питером Г робом, раньше очень сильно напугали меня и настроили против того самого человека, с которым я теперь сдружился. We borrowed a wheelbarrow, and embarking our things, including my own poor carpet-bag, and Queequeg's canvas sack and hammock, away we went down to "the Moss," the little Nantucket packet schooner moored at the wharf. Мы позаимствовали у кого-то тачку и, погрузив на нее свои пожитки, в том числе мой жалкий саквояж, а также парусиновый мешок и свернутую койку Квикега, покатили прочь к пристани, откуда отходил "Лишайник" -маленький нантакетский пакетбот. As we were going along the people stared; not at Queequeg so much-for they were used to seeing cannibals like him in their streets,-but at seeing him and me upon such confidential terms. Мы двигались по улицам, а прохожие с изумлением глазели на нас, и не столько на Квикега - потому что к людоедам в этом городе привыкли, - сколько именно на нас обоих, поражаясь нашей с ним близости. But we heeded them not, going along wheeling the barrow by turns, and Queequeg now and then stopping to adjust the sheath on his harpoon barbs. Но мы не обращали на это ни малейшего внимания - мы шагали вперед, по очереди катили тачку и останавливались время от времени, чтобы Квикег мог поправить чехол на лезвиях своего гарпуна. I asked him why he carried such a troublesome thing with him ashore, and whether all whaling ships did not find their own harpoons. Я поинтересовался, зачем он на суше носит с собой такой неудобный предмет - разве на всяком китобойном судне не достаточно своих гарпунов? To this, in substance, he replied, that though what I hinted was true enough, yet he had a particular affection for his own harpoon, because it was of assured stuff, well tried in many a mortal combat, and deeply intimate with the hearts of whales. На это он мне ответил, что в сущности я, конечно, прав, но что он особенно дорожит своим собственным гарпуном, так как лезвие у него из сверхзакаленной стали, испытанное во многих смертельных схватках и близко знакомое с китовым сердцем. In short, like many inland reapers and mowers, who go into the farmers' meadows armed with their own scythes-though in no wise obliged to furnish them-even so, Queequeg, for his own private reasons, preferred his own harpoon. Короче говоря, подобно многим жнецам и косарям, которые выходят на фермерский луг, вооружившись собственными косами, хоть они вовсе и не обязаны их приносить, - точно так же и Квикег по каким-то своим личным соображениям предпочитал собственный гарпун. Shifting the barrow from my hand to his, he told me a funny story about the first wheelbarrow he had ever seen. Перехватывая у меня рукоятки тачки, он рассказал мне забавную историю о том, как он увидел тачку впервые. It was in Sag Harbor. Дело было в Сэг-Харборе. The owners of his ship, it seems, had lent him one, in which to carry his heavy chest to his boarding house. Хозяева судна дали ему тачку, чтобы он перевез на ней в матросский пансион свой тяжелый сундук. Not to seem ignorant about the thing-though in truth he was entirely so, concerning the precise way in which to manage the barrow-Queequeg puts his chest upon it; lashes it fast; and then shoulders the barrow and marches up the wharf. Дабы не показаться неосведомленным в этом деле - а он и понятия не имел о том, как, собственно, с ней обращаться, - Квикег устанавливает на нее свой сундук, накрепко его привязывает, а потом взваливает все вместе себе на плечи и так шагает по пристани. "Why," said I, - Господи, Квикег! - говорю я. "Queequeg, you might have known better than that, one would think. - Неужели же ты не знал таких простых вещей? Didn't the people laugh?" Люди, наверно, смеялись над тобою? Upon this, he told me another story. Тогда он рассказал мне другую забавную историю. The people of his island of Rokovoko, it seems, at their wedding feasts express the fragrant water of young cocoanuts into a large stained calabash like a punchbowl; and this punchbowl always forms the great central ornament on the braided mat where the feast is held. На его родном острове Роковоко, устраивая свадебные пиршества, туземцы выжимают сладкий сок молодых кокосов в большую раскрашенную тыкву, наподобие чаши для варки пунша, и эта тыква всегда является главным украшением в центре большой циновки, где расставляются яства. Now a certain grand merchant ship once touched at Rokovoko, and its commander-from all accounts, a very stately punctilious gentleman, at least for a sea captain-this commander was invited to the wedding feast of Queequeg's sister, a pretty young princess just turned of ten. Однажды в Роковоко зашло большое купеческое судно, и капитан - по всем отзывам, весьма достойный и безупречный джентльмен, во всяком случае, для морского капитана, - был приглашен на пир по случаю свадьбы юной сестры Квикега - очаровательной молодой царевны, только что достигшей десятилетнего возраста. Well; when all the wedding guests were assembled at the bride's bamboo cottage, this Captain marches in, and being assigned the post of honour, placed himself over against the punchbowl, and between the High Priest and his majesty the King, Queequeg's father. И вот, когда все гости собрались в бамбуковой хижине невесты, входит этот капитан и усаживается на предназначенное ему почетное место прямо против тыквы между верховным жрецом и его царским величеством - отцом Квикега. Grace being said,-for those people have their grace as well as we-though Queequeg told me that unlike us, who at such times look downwards to our platters, they, on the contrary, copying the ducks, glance upwards to the great Giver of all feasts-Grace, I say, being said, the High Priest opens the banquet by the immemorial ceremony of the island; that is, dipping his consecrated and consecrating fingers into the bowl before the blessed beverage circulates. Прочитали молитву - ибо у этих людей, точно так же как и у нас, есть свои молитвы, только Квикег говорил мне, что, в отличие от нас, взирающих во время молитвы вниз, на свои тарелки, они, наоборот, подражают уткам и устремляют взоры кверху, к великому Подателю всех угощений, - так вот, прочитали молитву, и тогда верховный жрец открыл празднество особой древней церемонией - он окунул в тыкву свои освященные и освящающие пальцы, после чего благословенный напиток должен идти по кругу. Seeing himself placed next the Priest, and noting the ceremony, and thinking himself-being Captain of a ship-as having plain precedence over a mere island King, especially in the King's own house-the Captain coolly proceeds to wash his hands in the punchbowl;-taking it I suppose for a huge finger-glass. Но капитан, сидевший подле жреца, увидел это и, считая, что ему, капитану большого судна, безусловно должно принадлежать право первенства перед простым царем какого-то острова, тем более в доме этого самого царя, -капитан преспокойно ополаскивает пальцы в пуншевой чаше, полагая, вероятно, что она для того и поставлена здесь, чтобы в ней мыли руки. "Now," said Queequeg, "what you tink now?-Didn't our people laugh?" "Ну, - говорит Квикег, - что ты теперь скажешь? Думаешь, наши люди не смеялись?" At last, passage paid, and luggage safe, we stood on board the schooner. Но вот, заплатив за проезд и пристроив свой багаж, мы очутились на борту пакетбота. Hoisting sail, it glided down the Acushnet river. Поставлены паруса, и мы скользим вниз по реке Акушнет. On one side, New Bedford rose in terraces of streets, their ice-covered trees all glittering in the clear, cold air. Справа от нас террасами своих улиц поднимался Нью-Бедфорд, весь сверкая обледеневшими ветвями деревьев в холодном прозрачном воздухе. Huge hills and mountains of casks on casks were piled upon her wharves, and side by side the world-wandering whale ships lay silent and safely moored at last; while from others came a sound of carpenters and coopers, with blended noises of fires and forges to melt the pitch, all betokening that new cruises were on the start; that one most perilous and long voyage ended, only begins a second; and a second ended, only begins a third, and so on, for ever and for aye. На пристанях высокими горами громоздились груды наваленных друг на друга бочек, и тут же один подле другого безмолвно стояли на якоре китобойные суда, избороздившие весь свет и наконец вернувшиеся в тихую гавань; но уже с иных палуб доносился звон плотничьих и бондарных инструментов, слышался согласный гул горнов и костров, на которых топили смолу, -все это означало, что готовятся новые рейсы, что окончание одного долгого, опасного плавания служит лишь началом другого, окончание второго - началом третьего, и так без конца, на вечные времена. Such is the endlessness, yea, the intolerableness of all earthly effort. Вот она, нескончаемая, нестерпимая бесцельность всех дел земных! Gaining the more open water, the bracing breeze waxed fresh; the little Moss tossed the quick foam from her bows, as a young colt his snortings. По мере того как мы удалялись от берега, свежий ветер крепчал, и маленький "Лишайник" стал раскидывать носом быструю пену, словно фыркающий жеребенок. How I snuffed that Tartar air!-how I spurned that turnpike earth!-that common highway all over dented with the marks of slavish heels and hoofs; and turned me to admire the magnanimity of the sea which will permit no records. С какой жадностью вдыхал я этот воздух кочевий! С каким презрением спешил оставить позади все заставы земли, этой изъезженной дороги, покрытой бессчетными отпечатками рабских подошв и подков, чтобы восхищаться великодушием моря, которое не сохраняет следов на своем лоне. At the same foam-fountain, Queequeg seemed to drink and reel with me. И Квикег вместе со мною упивался брызгами пенного фонтана. His dusky nostrils swelled apart; he showed his filed and pointed teeth. Смуглые его ноздри раздувались, ровные заостренные зубы обнажались. On, on we flew; and our offing gained, the Moss did homage to the blast; ducked and dived her bows as a slave before the Sultan. Все вперед и вперед летели мы. Очутившись в открытом море, "Лишайник" низко поклонился порыву ветра, с разбега зарывшись носом в волну, словно раб, павший ниц перед султаном. Sideways leaning, we sideways darted; every ropeyarn tingling like a wire; the two tall masts buckling like Indian canes in land tornadoes. Накренившись, неслись мы куда-то вбок, и натянутые снасти звенели, как проволока, а две высокие мачты выгибались, словно тростинки под ветром. So full of this reeling scene were we, as we stood by the plunging bowsprit, that for some time we did not notice the jeering glances of the passengers, a lubber-like assembly, who marvelled that two fellow beings should be so companionable; as though a white man were anything more dignified than a whitewashed negro. Стоя у ныряющего бушприта, мы были настолько поглощены этим головокружительным зрелищем, что не сразу заметили глумливые взгляды, которые бросали в нашу сторону пассажиры, - целая компания сухопутных увальней, пораженных тем, что два человека могут быть так дружны, - как будто белый человек - не тот же негр, только обеленный. But there were some boobies and bumpkins there, who, by their intense greenness, must have come from the heart and centre of all verdure. Было среди них несколько болванов и дубин, до такой степени неотесанных и зеленых, точно их только что поналомали в самом сердце лесной чащи. Queequeg caught one of these young saplings mimicking him behind his back. I thought the bumpkin's hour of doom was come. Квикег схватил одного из этих недорослей, корчившего рожи у него за спиной, и я уже решил было, что час бедного дурня пробил. Dropping his harpoon, the brawny savage caught him in his arms, and by an almost miraculous dexterity and strength, sent him high up bodily into the air; then slightly tapping his stern in mid-somerset, the fellow landed with bursting lungs upon his feet, while Queequeg, turning his back upon him, lighted his tomahawk pipe and passed it to me for a puff. Выпустив из рук гарпун, жилистый дикарь сгреб парня в охапку, с удивительной ловкостью и силой швырнул его высоко в воздух, слегка поддав ему в зад, заставил проделать двойное сальто, после чего юнец, задыхаясь, благополучно опустился на ноги, а Квикег повернулся к нему спиной, разжег свою трубку-томагавк и дал мне затянуться. "Capting! - Капитан! Capting!" yelled the bumpkin, running towards that officer; Капитан! - заорал дурень, отбежав к почтенному командиру судна. "Capting, Capting, here's the devil." - Видали, что этот черт делает? "Hallo, you sir," cried the Captain, a gaunt rib of the sea, stalking up to Queequeg, "what in thunder do you mean by that? - Эй, вы, сэр, - раздался окрик капитана, тощего и долговязого, словно ребро корабельного шпангоута. Он с важным видом подошел к Квикегу и произнес: - Какого дьявола вы это делаете? Don't you know you might have killed that chap?" Разве вы не видите, что так и убить парня можно? "What him say?" said Queequeg, as he mildly turned to me. - Чего она сказать? - мягко обратился ко мне Квикег. "He say," said I, "that you came near kill-e that man there," pointing to the still shivering greenhorn. - Он говорит: твоя мал-мало убивать тот человек,- и я указал на юнца, все еще дрожавшего в отдалении. "Kill-e," cried Queequeg, twisting his tattooed face into an unearthly expression of disdain, "ah! him bevy small-e fish-e; Queequeg no kill-e so small-e fish-e; Queequeg kill-e big whale!" - Моя убивать? - воскликнул Квикег, и татуированное его лицо исказила гримаса нечеловеческого презрения. - О! Такой маленький рыбка! Квикег не убивать маленький рыбка. Квикег убивать большой кит! "Look you," roared the Captain, - Послушай, ты! - гаркнул тогда капитан. "I'll kill-e YOU, you cannibal, if you try any more of your tricks aboard here; so mind your eye." - Я тебя самого буду убивать, проклятый людоед, если ты еще позволишь себе такие шутки у меня на судне! Ты у меня смотри! But it so happened just then, that it was high time for the Captain to mind his own eye. Но случилось так, что в этот миг смотреть нужно было самому капитану. The prodigious strain upon the main-sail had parted the weather-sheet, and the tremendous boom was now flying from side to side, completely sweeping the entire after part of the deck. Невероятный напор ветра на парус оборвал шкот, и теперь огромное бревно гика стремительно раскачивалось над палубой от борта к борту, покрывая в своем полете всю кормовую часть палубы. The poor fellow whom Queequeg had handled so roughly, was swept overboard; all hands were in a panic; and to attempt snatching at the boom to stay it, seemed madness. Бедного парня, с которым так жестоко обошелся Квикег, тяжелым гиком столкнуло за борт; команду охватила паника; и всякая попытка задержать, остановить бревно представлялась просто безумием. It flew from right to left, and back again, almost in one ticking of a watch, and every instant seemed on the point of snapping into splinters. Оно проносилось слева направо и обратно за какую-то секунду и, казалось, вот-вот разлетится в щепы. Nothing was done, and nothing seemed capable of being done; those on deck rushed towards the bows, and stood eyeing the boom as if it were the lower jaw of an exasperated whale. Никто ничего не предпринимал, да как будто бы и нечего было предпринять; все, кто был на палубе, сгрудились на носу и оттуда недвижно следили за гиком, словно то была челюсть разъяренного кита. In the midst of this consternation, Queequeg dropped deftly to his knees, and crawling under the path of the boom, whipped hold of a rope, secured one end to the bulwarks, and then flinging the other like a lasso, caught it round the boom as it swept over his head, and at the next jerk, the spar was that way trapped, and all was safe. Но среди всеобщего ужаса и оцепенения Квикег, не теряя времени, опустился на четвереньки, быстро прополз под летающим бревном, закрепил конец за фальшборт и, свернув его, наподобие лассо, набросил на гик, проносившийся как раз у него над головой, сделал могучий рывок - и вот уже бревно в плену, и все спасены. The schooner was run into the wind, and while the hands were clearing away the stern boat, Queequeg, stripped to the waist, darted from the side with a long living arc of a leap. Пакетбот развернули по ветру, матросы бросаются отвязывать кормовую шлюпку, но Квикег, обнаженный до пояса, уже прыгнул за борт и нырнул, описав в воздухе длинную живую дугу. For three minutes or more he was seen swimming like a dog, throwing his long arms straight out before him, and by turns revealing his brawny shoulders through the freezing foam. Минуты три он плавал, точно собака, выбрасывая прямо перед собой длинные руки и поочередно поднимая над леденящей пеной свои мускулистые плечи. I looked at the grand and glorious fellow, but saw no one to be saved. Я любовался этим великолепным, могучим человеком, но того, кого он спасал, мне не было видно. The greenhorn had gone down. Юнец уже скрылся под волнами. Shooting himself perpendicularly from the water, Queequeg, now took an instant's glance around him, and seeming to see just how matters were, dived down and disappeared. Тогда Квикег, вытянувшись столбом, выпрыгнул из воды, бросил мгновенный взгляд вокруг и, разглядев, по-видимому, истинное положение дел, нырнул и исчез из виду. A few minutes more, and he rose again, one arm still striking out, and with the other dragging a lifeless form. Несколько минут спустя он снова появился на поверхности, одну руку по-прежнему выбрасывая вперед, а другой волоча за собой безжизненное тело. The boat soon picked them up. Вскоре их подобрала шлюпка. The poor bumpkin was restored. Бедный дурень был спасен. All hands voted Queequeg a noble trump; the captain begged his pardon. Команда единодушно провозгласила Квикега отличнейшим малым; капитан просил у него прощения. From that hour I clove to Queequeg like a barnacle; yea, till poor Queequeg took his last long dive. С этого часа я прилепился к Квикегу, словно раковина к обшивке судна, и не расставался с ним до той самой минуты, когда он, нырнув в последний раз, надолго скрылся под волнами. Was there ever such unconsciousness? Он был бесподобен в своем героическом простодушии. He did not seem to think that he at all deserved a medal from the Humane and Magnanimous Societies. Видно, он и не подозревал, что заслуживает медали от всевозможных человеколюбивых обществ Спасения на водах. He only asked for water-fresh water-something to wipe the brine off; that done, he put on dry clothes, lighted his pipe, and leaning against the bulwarks, and mildly eyeing those around him, seemed to be saying to himself-"It's a mutual, joint-stock world, in all meridians. Он только спросил воды - пресной воды, - чтобы смыть с тела налет соли, а обмывшись и надев сухое платье, разжег свою трубку и стоял курил, прислонившись к борту и доброжелательно глядя на людей, словно говорил себе: "В этом мире под всеми широтами жизнь строится на взаимной поддержке и товариществе. We cannibals must help these Christians." И мы, каннибалы, призваны помогать христианам". CHAPTER 14. Nantucket. Глава XIV. НАНТАКЕТ Nothing more happened on the passage worthy the mentioning; so, after a fine run, we safely arrived in Nantucket. Больше по пути с нами не произошло ничего достойного упоминания; и вот, при попутном ветре, мы благополучно прибыли в Нантакет. Nantucket! Нантакет! Take out your map and look at it. Разверните карту и найдите его. See what a real corner of the world it occupies; how it stands there, away off shore, more lonely than the Eddystone lighthouse. Видите? Он расположен в укромном уголке мира; стоит себе в сторонке, далеко от большой земли, еще более одинокий, чем Эддистонский маяк. Look at it-a mere hillock, and elbow of sand; all beach, without a background. Поглядите: ведь это всего лишь маленький холмик, горстка песку, один только берег, за которым нет настоящей суши. There is more sand there than you would use in twenty years as a substitute for blotting paper. Песку здесь больше, чем вы за двадцать лет могли бы использовать вместо промокательной бумаги. Some gamesome wights will tell you that they have to plant weeds there, they don't grow naturally; that they import Canada thistles; that they have to send beyond seas for a spile to stop a leak in an oil cask; that pieces of wood in Nantucket are carried about like bits of the true cross in Rome; that people there plant toadstools before their houses, to get under the shade in summer time; that one blade of grass makes an oasis, three blades in a day's walk a prairie; that they wear quicksand shoes, something like Laplander snow-shoes; that they are so shut up, belted about, every way inclosed, surrounded, and made an utter island of by the ocean, that to their very chairs and tables small clams will sometimes be found adhering, as to the backs of sea turtles. Шутники расскажут вам, что здесь даже трава не растет сама по себе, а приходится ее сажать; что сюда из Канады завозят чертополох, а если нужно заделать течь в бочонке с китовым жиром, то в поисках втулки отправляются за море; что с каждой деревяшкой в Нантакете носятся, словно с обломками креста господня в Риме; что жители Нантакета сажают перед своими домами мухоморы, чтобы летом можно было прохлаждаться в их тени; что одна травинка здесь - это уже оазис, а три травинки за день пути - прерия; что здесь ходят по песку на специальных лыжах, вроде тех, на которых в Лапландии передвигаются по глубокому снегу; что Нантакет до такой степени отрезан от мира океаном, опоясан им, охвачен со всех сторон, окружен и ограничен водой, что здесь нередко можно видеть маленькие ракушки, приставшие к столам и стульям, словно к панцирям морских черепах. But these extravaganzas only show that Nantucket is no Illinois. Но все эти преувеличения говорят лишь о том, что Нантакет не Иллинойс. Look now at the wondrous traditional story of how this island was settled by the red-men. Зато существует восхитительное предание о том, как этот остров был впервые заселен краснокожими людьми. Thus goes the legend. In olden times an eagle swooped down upon the New England coast, and carried off an infant Indian in his talons. Легенда гласит, что однажды, в стародавние времена, на побережье Новой Англии камнем упал орел и унес в когтях индейского младенца. With loud lament the parents saw their child borne out of sight over the wide waters. С горькими причитаниями провожали глазами родители своего ребенка, покуда он не скрылся из виду за водной ширью. They resolved to follow in the same direction. Тогда они решили последовать за ним. Setting out in their canoes, after a perilous passage they discovered the island, and there they found an empty ivory casket,-the poor little Indian's skeleton. На своих челнах пустились они по морю и после тяжелого, опасного плавания открыли остров, а на нем нашли пустую костяную коробочку -скелетик маленького индейца. What wonder, then, that these Nantucketers, born on a beach, should take to the sea for a livelihood! Что же удивительного, если теперешние нантакетцы, рожденные у моря, в море же ищут для себя средства существования? They first caught crabs and quohogs in the sand; grown bolder, they waded out with nets for mackerel; more experienced, they pushed off in boats and captured cod; and at last, launching a navy of great ships on the sea, explored this watery world; put an incessant belt of circumnavigations round it; peeped in at Behring's Straits; and in all seasons and all oceans declared everlasting war with the mightiest animated mass that has survived the flood; most monstrous and most mountainous! That Himmalehan, salt-sea Mastodon, clothed with such portentousness of unconscious power, that his very panics are more to be dreaded than his most fearless and malicious assaults! Вначале они ловили крабов и собирали устриц в песке, осмелев, стали заходить по пояс в воду и сетями вылавливать макрель, потом, понабравшись опыта, отплывали в лодках от берега и промышляли треску и наконец, спустив на воду целый флот больших кораблей, занялись исследованием нашего водянистого мира, одели его непрерывным поясом кругосветных путешествий, заглянули и по ту сторону Берингова пролива и во всех океанах, на все времена объявили нескончаемую войну могущественнейшей одушевленной массе, пережившей Великий Потоп, самому чудовищному из всех колоссов, этому гималайскому мастодонту соленых морей, облеченному столь безграничной стихийной силой, что он и в испуге своем несет больше зловещей опасности, чем в самых отчаянных яростных нападениях! And thus have these naked Nantucketers, these sea hermits, issuing from their ant-hill in the sea, overrun and conquered the watery world like so many Alexanders; parcelling out among them the Atlantic, Pacific, and Indian oceans, as the three pirate powers did Poland. Так эти нагие жители Нантакета, эти морские отшельники, отчалив от своего островка, объехали и покорили, подобно многочисленным Александрам, всю водную часть нашего мира, поделив между собой Атлантический, Тихий и Индийский океаны, как поделили Польшу три пиратские державы. Let America add Mexico to Texas, and pile Cuba upon Canada; let the English overswarm all India, and hang out their blazing banner from the sun; two thirds of this terraqueous globe are the Nantucketer's. Пусть Америка присоединяет Мексику к Техасу, пусть хватает за Канадой Кубу; пусть англичане кишат в Индии и водружают свое ослепительное знамя хоть на самом Солнце, -все равно две трети земного шара принадлежат Нантакету. For the sea is his; he owns it, as Emperors own empires; other seamen having but a right of way through it. Ибо ему принадлежит море. Моряк с Нантакета правит океанами, как императоры своими империями; а другие моряки обладают лишь правом прохода по чужой территории. Merchant ships are but extension bridges; armed ones but floating forts; even pirates and privateers, though following the sea as highwaymen the road, they but plunder other ships, other fragments of the land like themselves, without seeking to draw their living from the bottomless deep itself. Купеческие суда - это всего лишь те же мосты, их морское продолжение; военные корабли -только плавучие крепости; даже пираты и каперы, хоть и рыщут по морям, словно разбойники по большим дорогам, только грабят другие суда - такие же крупинки суши, какими остаются и они сами, - а не ищут источников существования там, в бездонных глубинах. The Nantucketer, he alone resides and riots on the sea; he alone, in Bible language, goes down to it in ships; to and fro ploughing it as his own special plantation. THERE is his home; THERE lies his business, which a Noah's flood would not interrupt, though it overwhelmed all the millions in China. Моряк с Нантакета, он один живет и кормится морем; он один, как сказано в Библии, на кораблях своих спускается по морю, бороздит его вдоль и поперек, точно собственную пашню. Здесь его дом, здесь его дело, которому и Ноев потоп не помешал бы, даже если б и затопил в Китае всех бесчисленных китайцев. He lives on the sea, as prairie cocks in the prairie; he hides among the waves, he climbs them as chamois hunters climb the Alps. Он живет на море, как куропатка в прериях, он прячется среди волн, он взбирается на них, точно охотник за сернами, взбирающийся на Альпы. For years he knows not the land; so that when he comes to it at last, it smells like another world, more strangely than the moon would to an Earthsman. Г одами он не ведает суши, а когда он наконец на нее попадает, для него она пахнет по-особому, точно какой-то другой мир, - так и Луна, наверное, не пахла бы для жителя Земли. With the landless gull, that at sunset folds her wings and is rocked to sleep between billows; so at nightfall, the Nantucketer, out of sight of land, furls his sails, and lays him to his rest, while under his very pillow rush herds of walruses and whales. Как чайка вдали от берегов складывает крылья на закате и засыпает, покачиваясь меж морских валов, так и моряк из Нантакета свертывает с наступлением ночи паруса и отходит ко сну, опустив голову на подушку, а в глубине под ней стадами проносятся моржи и киты. CHAPTER 15. Chowder. Глава XV. ОТВАРНАЯ РЫБА It was quite late in the evening when the little Moss came snugly to anchor, and Queequeg and I went ashore; so we could attend to no business that day, at least none but a supper and a bed. Был уже поздний вечер, когда маленький "Лишайник" встал потихоньку на якорь и мы с Квикегом очутились на берегу, так что в этот день мы уже не могли заняться никакими делами, кроме добывания ужина и ночлега. The landlord of the Spouter-Inn had recommended us to his cousin Hosea Hussey of the Try Pots, whom he asserted to be the proprietor of one of the best kept hotels in all Nantucket, and moreover he had assured us that Cousin Hosea, as he called him, was famous for his chowders. Хозяин гостиницы "Китовый фонтан" рекомендовал нам своего двоюродного брата Урию Хаз и, владельца заведения "Под котлами", которое, как он утверждал, принадлежало к числу лучших в Нантакете и к тому же еще славилось, по его словам, своими блюдами из отварной рыбы с приправами. In short, he plainly hinted that we could not possibly do better than try pot-luck at the Try Pots. Короче говоря, он совершенно недвусмысленно дал нам понять, что мы поступим как нельзя лучше, если угостимся чем бог послал из этих котлов. But the directions he had given us about keeping a yellow warehouse on our starboard hand till we opened a white church to the larboard, and then keeping that on the larboard hand till we made a corner three points to the starboard, and that done, then ask the first man we met where the place was: these crooked directions of his very much puzzled us at first, especially as, at the outset, Queequeg insisted that the yellow warehouse-our first point of departure-must be left on the larboard hand, whereas I had understood Peter Coffin to say it was on the starboard. Но указания его насчет дороги - держать желтый пакгауз по правому борту, покуда не откроется белая церковь по левому борту, а тогда, держа все время церковь по левому борту, взять на три румба вправо и после этого спросить первого встречного, где находится гостиница, - эти его угловатые указания немало нас озадачили и спутали, в особенности же вначале, когда Квикег стал утверждать, что желтый пакгауз - первый наш ориентир - должен оставаться по левому борту, мне же помнилось, что Питер Гроб определенно сказал: "по правому". However, by dint of beating about a little in the dark, and now and then knocking up a peaceable inhabitant to inquire the way, we at last came to something which there was no mistaking. Как бы то ни было, но порядком поплутав во мраке, стаскивая по временам с постели кого-нибудь из мирных здешних жителей, чтобы справиться о дороге, мы наконец без расспросов вдруг поняли, что очутились там, где надо. Two enormous wooden pots painted black, and suspended by asses' ears, swung from the cross-trees of an old top-mast, planted in front of an old doorway. У ветхого крыльца стояла врытая в землю старая стеньга с салингами, на которых, подвешенные за ушки, болтались два огромных деревянных котла, выкрашенных черной краской. The horns of the cross-trees were sawed off on the other side, so that this old top-mast looked not a little like a gallows. Свободные концы салингов были спилены, так что вся эта верхушка старой мачты в немалой степени походила на виселицу. Perhaps I was over sensitive to such impressions at the time, but I could not help staring at this gallows with a vague misgiving. Быть может, в то время я оказался излишне чувствителен к подобным впечатлениям, только я глядел на эту виселицу со смутным предчувствием беды. A sort of crick was in my neck as I gazed up to the two remaining horns; yes, TWO of them, one for Queequeg, and one for me. У меня даже шею как-то свело, покуда я рассматривал две перекладины - да-да, именно две: одна для Квикега и одна для меня! It's ominous, thinks I. A Coffin my Innkeeper upon landing in my first whaling port; tombstones staring at me in the whalemen's chapel; and here a gallows! and a pair of prodigious black pots too! Не дурные ли это все предзнаменования: некто Гроб - мой хозяин в первом же порту, могильные плиты, глядящие на меня в часовне, а здесь вот -виселица! Да еще пара чудовищных черных котлов! Are these last throwing out oblique hints touching Tophet? Не служат ли эти последние туманным намеком на адское пекло? I was called from these reflections by the sight of a freckled woman with yellow hair and a yellow gown, standing in the porch of the inn, under a dull red lamp swinging there, that looked much like an injured eye, and carrying on a brisk scolding with a man in a purple woollen shirt. От подобных размышлений меня отвлекла веснушчатая рыжеволосая женщина в рыжем же платье, которая остановилась на пороге гостиницы под тускло-красным висячим фонарем, сильно напоминавшим подбитый глаз, и на все корки честила какого-то человека в фиолетовой шерстяной фуфайке. "Get along with ye," said she to the man, "or I'll be combing ye!" - Чтоб духу твоего здесь не было, слышишь? -говорила она. - Не то смотри, задам тебе трепку! "Come on, Queequeg," said I, "all right. - Все в порядке, Квикег, - сказал я. There's Mrs. Hussey." - Это, конечно, миссис Фурия Хази. And so it turned out; Mr. Hosea Hussey being from home, but leaving Mrs. Hussey entirely competent to attend to all his affairs. Так оно и оказалось. Мистер Урия Хази находился в отлучке, предоставив жене в полное распоряжение все дела. Upon making known our desires for a supper and a bed, Mrs. Hussey, postponing further scolding for the present, ushered us into a little room, and seating us at a table spread with the relics of a recently concluded repast, turned round to us and said-"Clam or Cod?" Когда мы уведомили ее о своем желании получить ужин и ночлег, миссис Фурия, отложив на время выволочку, препроводила нас в маленькую комнатку, усадила за стол, изобилующий следами недавней трапезы, и, обернувшись к нам, произнесла: - Разинька или треска? "What's that about Cods, ma'am?" said I, with much politeness. - Простите, что такое вы сказали насчет трески, мадам? - с изысканной вежливостью переспросил я. "Clam or Cod?" she repeated. - Разинька или треска? "A clam for supper? a cold clam; is THAT what you mean, Mrs. Hussey?" says I, "but that's a rather cold and clammy reception in the winter time, ain't it, Mrs. Hussey?" - Разинька на ужин? Холодный моллюск? Неужели именно это хотели вы сказать, миссис Хази? - говорю я. - Не слишком ли это липкое, холодное и скользкое угощение для зимнего времени, миссис Фурия, как вы полагаете? But being in a great hurry to resume scolding the man in the purple Shirt, who was waiting for it in the entry, and seeming to hear nothing but the word "clam," Mrs. Hussey hurried towards an open door leading to the kitchen, and bawling out "clam for two," disappeared. Но она очень торопилась возобновить перебранку с человеком в фиолетовой фуфайке, который дожидался в сенях своей порции ругани, и, видимо, ничего не разобрав в моей тираде, кроме слова "разинька", подбежала к раскрытой двери в кухню, выпалила туда: "Разинька на двоих!" - и исчезла. "Queequeg," said I, "do you think that we can make out a supper for us both on one clam?" - Квикег, - говорю я. - Как ты думаешь, хватит нам с тобой на ужин одной разиньки на двоих? However, a warm savory steam from the kitchen served to belie the apparently cheerless prospect before us. Однако из кухни потянул горячий дымный аромат, в значительной мере опровергавший мои безрадостные опасения. But when that smoking chowder came in, the mystery was delightfully explained. Когда же дымящееся блюдо очутилось перед нами, загадка разрешилась самым восхитительным образом. Oh, sweet friends! hearken to me. О любезные други мои! It was made of small juicy clams, scarcely bigger than hazel nuts, mixed with pounded ship biscuit, and salted pork cut up into little flakes; the whole enriched with butter, and plentifully seasoned with pepper and salt. Послушайте, что я вам расскажу! Это были маленькие, сочные моллюски, ну не крупнее каштана, перемешанные с размолотыми морскими сухарями и мелко нарезанной соленой свининой! Все это обильно сдобрено маслом и щедро приправлено перцем и солью! Our appetites being sharpened by the frosty voyage, and in particular, Queequeg seeing his favourite fishing food before him, and the chowder being surpassingly excellent, we despatched it with great expedition: when leaning back a moment and bethinking me of Mrs. Hussey's clam and cod announcement, I thought I would try a little experiment. Аппетиты у нас порядком разыгрались на морозном воздухе после поездки, особенно у Квикега, неожиданно увидевшего перед собою любимое рыбацкое кушанье; к тому же на вкус это блюдо оказалось просто превосходным, так что мы расправились с ним с великой поспешностью, и тогда, на минуту откинувшись назад, я припомнил, как миссис Фурия провозгласила: "Разинька или треска!", и решил провести небольшой эксперимент. Stepping to the kitchen door, I uttered the word "cod" with great emphasis, and resumed my seat. Я подошел к двери в кухню и с сильным чувством произнес только одно слово: "Треска!" - после чего снова занял место у стола. In a few moments the savoury steam came forth again, but with a different flavor, and in good time a fine cod-chowder was placed before us. Через несколько мгновений вновь потянуло дымным ароматом, только теперь с иным привкусом, а через положенный промежуток времени перед нами появилась отличная вареная треска. We resumed business; and while plying our spoons in the bowl, thinks I to myself, I wonder now if this here has any effect on the head? Мы снова принялись за дело, сидим и орудуем ложками, и я вдруг говорю себе: "Интересно, разве это должно действовать на голову? What's that stultifying saying about chowder-headed people? Кажется, есть какая-то дурацкая шутка насчет людей с рыбьими мозгами? "But look, Queequeg, ain't that a live eel in your bowl? Но погляди-ка, Квикег, не живой ли угорь у тебя в тарелке? Where's your harpoon?" Где же твой гарпун?" Fishiest of all fishy places was the Try Pots, which well deserved its name; for the pots there were always boiling chowders. Темное это было место "Под котлами", в которых круглые сутки варились немыслимые количества рыбы. Chowder for breakfast, and chowder for dinner, and chowder for supper, till you began to look for fish-bones coming through your clothes. Рыба на завтрак, рыба на обед, рыба на ужин, так что в конце концов начинаешь оглядываться: не торчат ли рыбьи кости у тебя сквозь одежду? The area before the house was paved with clam-shells. Пространство перед домом сплошь замощено раковинками разинек. Mrs. Hussey wore a polished necklace of codfish vertebra; and Hosea Hussey had his account books bound in superior old shark-skin. Миссис Фурия Хази носит ожерелье из полированных тресковых позвонков, а у мистера Хази все счетные книги переплетены в первоклассную акулью кожу. There was a fishy flavor to the milk, too, which I could not at all account for, till one morning happening to take a stroll along the beach among some fishermen's boats, I saw Hosea's brindled cow feeding on fish remnants, and marching along the sand with each foot in a cod's decapitated head, looking very slip-shod, I assure ye. Даже молоко там с рыбным привкусом, по поводу чего я долго недоумевал, пока в одно прекрасное утро не наткнулся случайно во время прогулки вдоль берега среди рыбачьих лодок на пятнистую хозяйскую корову, которая паслась там, поедая рыбьи останки, и ковыляла по песку, кое-как переступая ногами и волоча на каждом своем копыте по отсеченной тресковой голове. Supper concluded, we received a lamp, and directions from Mrs. Hussey concerning the nearest way to bed; but, as Queequeg was about to precede me up the stairs, the lady reached forth her arm, and demanded his harpoon; she allowed no harpoon in her chambers. По завершении ужина мы получили от миссис Фурии лампу и указания относительно кратчайшей дороги до кровати, однако, когда Квикег начал было впереди меня подыматься по лестнице, эта леди протянула руку и потребовала у него гарпун - у нее в спальнях гарпуны держать не разрешается. "Why not?" said I; "every true whaleman sleeps with his harpoon-but why not?" - Почему же? - возразил я. - Всякий истинный китолов спит со своим гарпуном. Почему же вы-то запрещаете? "Because it's dangerous," says she. - Потому что это опасно, - говорит она. "Ever since young Stiggs coming from that unfort'nt v'y'ge of his, when he was gone four years and a half, with only three barrels of ile, was found dead in my first floor back, with his harpoon in his side; ever since then I allow no boarders to take sich dangerous weepons in their rooms at night. - С того самого раза, как нашли молодого Стигза после неудачного плавания, когда он уходил на целых четыре с половиной года, а вернулся только с тремя бочонками жира, как его нашли у меня в задней комнате на втором этаже мертвого с гарпуном в боку, так с самого того раза я не разрешаю постояльцам брать с собой на ночь опасное оружие. So, Mr. Queequeg" (for she had learned his name), "I will just take this here iron, and keep it for you till morning. Так что, мистер Квикег (она уже выяснила, как его зовут), я у вас беру этот гарпун, а утром сможете получить его назад. But the chowder; clam or cod to-morrow for breakfast, men?" Да вот еще: что закажете на завтрак, разиньку или треску? "Both," says I; "and let's have a couple of smoked herring by way of variety." - И то и другое, - ответил я. - И вдобавок пару копченых селедок для разнообразия. CHAPTER 16. The Ship. Глава XVI. КОРАБЛЬ In bed we concocted our plans for the morrow. Улегшись в постель, мы принялись составлять планы на завтра. But to my surprise and no small concern, Queequeg now gave me to understand, that he had been diligently consulting Yojo-the name of his black little god-and Yojo had told him two or three times over, and strongly insisted upon it everyway, that instead of our going together among the whaling-fleet in harbor, and in concert selecting our craft; instead of this, I say, Yojo earnestly enjoined that the selection of the ship should rest wholly with me, inasmuch as Yojo purposed befriending us; and, in order to do so, had already pitched upon a vessel, which, if left to myself, I, Ishmael, should infallibly light upon, for all the world as though it had turned out by chance; and in that vessel I must immediately ship myself, for the present irrespective of Queequeg. Но, к изумлению моему и немалому беспокойству, Квикег дал мне понять, что он успел подробно проконсультироваться с Йоджо -так звали его черного божка - и что Йоджо три или четыре раза подряд повторил ему одно указание и всячески на нем настаивал: вместо того чтобы нам с Квикегом вдвоем идти на пристань и объединенными усилиями выбирать подходящее китобойное судно, вместо этого Йоджо настоятельно предписывал мне взять выбор корабля полностью на себя, тем более что Йоджо намерен был нам покровительствовать и с этой целью уже заприметил один корабль, на котором я, Измаил, действуя сам по себе, обязательно остановлю свой выбор, как будто бы тут все дело чистого случая; и на это самое судно мне надлежало не медля наняться, независимо от того, где будет в это время Квикег. I have forgotten to mention that, in many things, Queequeg placed great confidence in the excellence of Yojo's judgment and surprising forecast of things; and cherished Yojo with considerable esteem, as a rather good sort of god, who perhaps meant well enough upon the whole, but in all cases did not succeed in his benevolent designs. Я забыл упомянуть, что Квикег во многих вопросах очень полагался на выдающиеся суждения Йоджо и на его удивительные провидения; он относился к Йоджо весьма почтительно и считал его, в общем-то, неплохим богом, которому искренне хотелось бы, чтобы все было хорошо, да только не всегда удавалось осуществить свои благие намерения. Now, this plan of Queequeg's, or rather Yojo's, touching the selection of our craft; I did not like that plan at all. Однако этот план Квикега, вернее план Йоджо, относительно выбора корабля мне вовсе не пришелся по вкусу. I had not a little relied upon Queequeg's sagacity to point out the whaler best fitted to carry us and our fortunes securely. Я-то очень рассчитывал, что осведомленность и проницательность Квикега укажут нам китобойное судно, наиболее достойное того, чтоб мы вверили ему себя и свои судьбы. But as all my remonstrances produced no effect upon Queequeg, I was obliged to acquiesce; and accordingly prepared to set about this business with a determined rushing sort of energy and vigor, that should quickly settle that trifling little affair. Но все мои протесты не возымели ни малейшего действия, мне пришлось подчиниться; и я приготовился взяться за дело с такой энергией и решительностью, чтобы одним стремительным натиском сразу же покончить с этим пустячным предприятием. Next morning early, leaving Queequeg shut up with Yojo in our little bedroom-for it seemed that it was some sort of Lent or Ramadan, or day of fasting, humiliation, and prayer with Queequeg and Yojo that day; HOW it was I never could find out, for, though I applied myself to it several times, I never could master his liturgies and XXXIX Articles-leaving Queequeg, then, fasting on his tomahawk pipe, and Yojo warming himself at his sacrificial fire of shavings, I sallied out among the shipping. На следующее утро, пораньше, оставив Квикега в нашей комнатке, где он заперся вместе со своим Йоджо - поскольку у них наступил, кажется, какой-то Великий Пост, или Рамадан, или День Умерщвления Плоти, Смирения и Молитв (что именно, я выяснить не сумел, потому что хоть и пытался многократно, но никак не мог усвоить его литургии и тридцати девяти догматов), -предоставив Квикегу поститься и курить трубку-томагавк, а Йоджо греться у жертвенного огня, разведенного на стружках, я вышел из гостиницы и зашагал в сторону гавани. After much prolonged sauntering and many random inquiries, I learnt that there were three ships up for three-years' voyages-The Devil-dam, the Tit-bit, and the Pequod. DEVIL-DAM, I do not know the origin of; TIT-BIT is obvious; PEQUOD, you will no doubt remember, was the name of a celebrated tribe of Massachusetts Indians; now extinct as the ancient Medes. Здесь после длительных блужданий и попутных расспросов я выяснил, что три судна готовились уйти в трехгодичное плавание: "Чертова Запруда", "Лакомый Кусочек" и "Пекод". Что означает наименование "Чертова Запруда", я не знаю; "Лакомый Кусочек" - это понятно само по себе; а "Пекод", как вы несомненно помните, это название знаменитого племени массачусетских индейцев, ныне вымерших, подобно древним мидянам. I peered and pryed about the Devil-dam; from her, hopped over to the Tit-bit; and finally, going on board the Pequod, looked around her for a moment, and then decided that this was the very ship for us. Я облазил и осмотрел "Чертову Запруду", потом перебрался на "Лакомый Кусочек", наконец поднялся на борт "Пекода", огляделся по сторонам и сразу же решил, что это и есть самый подходящий для нас корабль. You may have seen many a quaint craft in your day, for aught I know;-square-toed luggers; mountainous Japanese junks; butter-box galliots, and what not; but take my word for it, you never saw such a rare old craft as this same rare old Pequod. Спорить не стану, быть может, вам и приходилось в жизни видеть всевозможные редкостные морские посудины: тупоносые люггеры, громоздкие японские джонки, галиоты, похожие на соусники, и прочие диковины; но можете мне поверить, никогда не случалось вам видеть такую удивительную старую посудину, как этот вот удивительный "Пекод". She was a ship of the old school, rather small if anything; with an old-fashioned claw-footed look about her. Это было судно старинного образца, не слишком большое и по-старомодному раздутое в боках. Long seasoned and weather-stained in the typhoons and calms of all four oceans, her old hull's complexion was darkened like a French grenadier's, who has alike fought in Egypt and Siberia. Корпус его, обветренный и огрубелый под тайфунами и штилями во всех четырех океанах, был темного цвета, как лицо французского гренадера, которому приходилось сражаться и в Египте, и в Сибири. Her venerable bows looked bearded. Древний нос корабля, казалось, порос почтенной бородой. Her masts-cut somewhere on the coast of Japan, where her original ones were lost overboard in a gale-her masts stood stiffly up like the spines of the three old kings of Cologne. А мачты - срубленные где-то на японском берегу, когда прежние сбило и унесло за борт штормом, - мачты стояли прямые и несгибаемые, как спины трех восточных царей из Кельнского собора. Her ancient decks were worn and wrinkled, like the pilgrim-worshipped flag-stone in Canterbury Cathedral where Becket bled. Старинные палубы были ветхи и испещрены морщинами, словно истертые паломниками плиты Кентерберийского собора, на которых истек кровью Фома Бекет. But to all these her old antiquities, were added new and marvellous features, pertaining to the wild business that for more than half a century she had followed. Но ко всем этим диковинным древностям добавлялись еще иные необычайные черты, наложенные на судно тем буйным ремеслом, которым оно занималось вот уже более полустолетия. Old Captain Peleg, many years her chief-mate, before he commanded another vessel of his own, and now a retired seaman, and one of the principal owners of the Pequod,-this old Peleg, during the term of his chief-mateship, had built upon her original grotesqueness, and inlaid it, all over, with a quaintness both of material and device, unmatched by anything except it be Thorkill-Hake's carved buckler or bedstead. Старый капитан Фалек, много лет проплававший на нем старшим помощником - до того, как он стал водить другое судно, уже под собственным началом, - а теперь живший в отставке и бывший одним из основных владельцев "Пекода", этот старик Фалек, пока плавал старшим помощником, весьма приумножил исконное своеобразие "Пекода", разделав его от носа до кормы и покрыв такими редкостными по материалу и узору украшениями, с которыми ничто в мире не могло бы идти в сравнение -разве только резная кровать или щит Торкила-Живоглота. She was apparelled like any barbaric Ethiopian emperor, his neck heavy with pendants of polished ivory. Разряженный "Пекод" напоминал варварского эфиопского императора с тяжелыми и блестящими костяными подвесками вокруг шеи. She was a thing of trophies. A cannibal of a craft, tricking herself forth in the chased bones of her enemies. Все судно было увешано трофеями -настоящий каннибал среди кораблей, украсившийся костями убитых врагов. All round, her unpanelled, open bulwarks were garnished like one continuous jaw, with the long sharp teeth of the sperm whale, inserted there for pins, to fasten her old hempen thews and tendons to. Его открытые борта, словно огромная челюсть, были унизаны длинными и острыми зубами кашалота, которые служили здесь вместо нагелей, чтобы закреплять на них пеньковые мышцы и сухожилия судна. Those thews ran not through base blocks of land wood, but deftly travelled over sheaves of sea-ivory. И пропущены эти сухожилия были не через деревянные блоки, они проворно бежали по благородно желтоватым костяным шкивам. Scorning a turnstile wheel at her reverend helm, she sported there a tiller; and that tiller was in one mass, curiously carved from the long narrow lower jaw of her hereditary foe. С презрением отвергнув простое штурвальное колесо, почтенное судно несло на себе необыкновенный румпель, целиком вырезанный из длинной и узкой челюсти своего наследственного врага. The helmsman who steered by that tiller in a tempest, felt like the Tartar, when he holds back his fiery steed by clutching its jaw. В бурю рулевому у этого румпеля, должно быть, чудилось, будто он, словно дикий монгол, осаживает взбесившегося скакуна, вцепившись прямо в его оскаленную челюсть. A noble craft, but somehow a most melancholy! Да, это был благородный корабль, да только уж очень угрюмый. All noble things are touched with that. Благородство всегда немножко угрюмо. Now when I looked about the quarter-deck, for some one having authority, in order to propose myself as a candidate for the voyage, at first I saw nobody; but I could not well overlook a strange sort of tent, or rather wigwam, pitched a little behind the main-mast. Оглядывая шканцы в поисках какого-нибудь начальства, которому я мог бы предложить себя в качестве кандидата на пост матроса в предстоящем плавании, я сперва никого не видел. Однако от взгляда моего не могла укрыться какая-то необычайного вида палатка - что-то вроде вигвама, - разбитая сразу же позади грот-мачты. It seemed only a temporary erection used in port. Видимо, это было временное сооружение, используемое только пока корабль стоит в порту. It was of a conical shape, some ten feet high; consisting of the long, huge slabs of limber black bone taken from the middle and highest part of the jaws of the right-whale. Оно имело форму конуса высотой футов в десять и составлено было из огромных упругих черных костяных пластин, какие извлекаются из срединной и задней частей китовой челюсти. Planted with their broad ends on the deck, a circle of these slabs laced together, mutually sloped towards each other, and at the apex united in a tufted point, where the loose hairy fibres waved to and fro like the top-knot on some old Pottowottamie Sachem's head. Установленные в круг широкими концами на палубе и плотно сплетенные, эти пластины китового уса, сужаясь кверху, смыкались, образуя острую верхушку, украшенную султаном из гибких ворсистых волокон, которые развевались в разные стороны, точно пучок перьев на макушке старого индейского вождя Поттовоттами. A triangular opening faced towards the bows of the ship, so that the insider commanded a complete view forward. К носу корабля было обращено треугольное отверстие, и через него находящиеся внутри могли видеть все, что делалось на палубе. And half concealed in this queer tenement, I at length found one who by his aspect seemed to have authority; and who, it being noon, and the ship's work suspended, was now enjoying respite from the burden of command. И вот в этом-то странном жилище я наконец разглядел человека, кому, по внешности судя, принадлежала здесь власть и кто, поскольку дело происходило в полдень и все работы были прерваны, предавался сейчас отдыху, скинув покамест ее бремя. He was seated on an old-fashioned oaken chair, wriggling all over with curious carving; and the bottom of which was formed of a stout interlacing of the same elastic stuff of which the wigwam was constructed. Он сидел на старинном дубовом стуле, сверху донизу покрытом завитками самой замысловатой резьбы, а сиденье этого стула было сплетено из прочных полос того же самого материала, какой пошел на возведение вигвама. There was nothing so very particular, perhaps, about the appearance of the elderly man I saw; he was brown and brawny, like most old seamen, and heavily rolled up in blue pilot-cloth, cut in the Quaker style; only there was a fine and almost microscopic net-work of the minutest wrinkles interlacing round his eyes, which must have arisen from his continual sailings in many hard gales, and always looking to windward;-for this causes the muscles about the eyes to become pursed together. Ничего чрезвычайного в облике пожилого джентльмена, пожалуй, не было; он был смугл и жилист, как и всякий старый моряк, и плотно закутан в синий лоцманский бушлат старомодного квакерского покроя; только вокруг глаз у него лежала тонкая, почти микроскопическая сеточка мельчайших переплетающихся морщин, образовавшаяся, вероятно, оттого, что он часто бывал в море во время сильного шторма и всегда поворачивался лицом навстречу ветру - от этого мышцы возле глаз напрягаются и сводятся. Such eye-wrinkles are very effectual in a scowl. Такие морщины придают особую внушительность грозному взгляду. "Is this the Captain of the Pequod?" said I, advancing to the door of the tent. - Не вы ли будете капитан "Пекода"? -проговорил я, приблизившись к входу в палатку. "Supposing it be the captain of the Pequod, what dost thou want of him?" he demanded. - Допустим, что так, а чего тебе надобно от капитана "Пекода"? - отозвался он. "I was thinking of shipping." - Я насчет того, чтоб наняться в команду. "Thou wast, wast thou? - В команду, а? I see thou art no Nantucketer-ever been in a stove boat?" Вижу, ты приезжий, - случалось ли тебе сидеть в разбитом вельботе? "No, Sir, I never have." - Нет, сэр, не случалось. "Dost know nothing at all about whaling, I dare say-eh? - И в китовом промысле ты ничего не смыслишь, а? "Nothing, Sir; but I have no doubt I shall soon learn. - Нет, сэр, не смыслю. Но я, конечно, скоро выучусь. I've been several voyages in the merchant service, and I think that-" Ведь я несколько раз плавал на торговом судне и думаю, что... "Merchant service be damned. - К чертям торговое судно! Talk not that lingo to me. Чтоб я больше слов таких не слышал! Dost see that leg?-I'll take that leg away from thy stern, if ever thou talkest of the marchant service to me again. Не то - взгляни на свою ногу - я выломаю эту ногу из твоей кормы, если ты еще посмеешь говорить мне о торговом судне. Marchant service indeed! Подумаешь, торговое судно! I suppose now ye feel considerable proud of having served in those marchant ships. Уж не гордишься ли ты, что плавал на торговом судне? But flukes! man, what makes thee want to go a whaling, eh?-it looks a little suspicious, don't it, eh?-Hast not been a pirate, hast thou?-Didst not rob thy last Captain, didst thou?-Dost not think of murdering the officers when thou gettest to sea?" Однако, парень, чего это тебя потянуло в китобои? Подозрительно что-то, а? Ты не был ли пиратом, а? Или, может, ты ограбил своего капитана? Может, ты задумал перерезать командиров, как только выйдешь в море? I protested my innocence of these things. Я заверил его, что неповинен в подобных злоумышлениях. I saw that under the mask of these half humorous innuendoes, this old seaman, as an insulated Quakerish Nantucketer, was full of his insular prejudices, and rather distrustful of all aliens, unless they hailed from Cape Cod or the Vineyard. Но я понимал, что под этими полушутливыми обвинениями у старого моряка, у этого квакера и островитянина, крылось нантакетское островное недоверие и предубеждение против всех приезжих, кроме жителей мыса Кейп-Кода и острова Вайньярда. "But what takes thee a-whaling? - Что же все-таки заставляет тебя идти в китобои? I want to know that before I think of shipping ye." Я хочу знать это, прежде чем стану думать, стоит ли тебя нанимать. "Well, sir, I want to see what whaling is. - Как вам сказать, сэр. В общем, я хочу ознакомиться с китобойным делом. I want to see the world." Хочу посмотреть мир. "Want to see what whaling is, eh? - Хочешь ознакомиться с китобойным делом, а? Have ye clapped eye on Captain Ahab?" А ты капитана Ахава видел? "Who is Captain Ahab, sir?" - А кто такой капитан Ахав, сэр? "Aye, aye, I thought so. - Ага, я так и думал. Captain Ahab is the Captain of this ship." Капитан Ахав - это капитан "Пекода". "I am mistaken then. - В таком случае, я ошибся. I thought I was speaking to the Captain himself." Я думал, что говорю с самим капитаном. "Thou art speaking to Captain Peleg-that's who ye are speaking to, young man. - Ты говоришь с капитаном - с капитаном Фалеком, вот с кем ты говоришь, юноша. It belongs to me and Captain Bildad to see the Pequod fitted out for the voyage, and supplied with all her needs, including crew. Дело мое и капитана Вилдада - снаряжение "Пекода" перед плаванием, поставка на борт всего необходимого, а значит, и подбор экипажа. We are part owners and agents. Мы совладельцы судна и агенты. But as I was going to say, if thou wantest to know what whaling is, as thou tellest ye do, I can put ye in a way of finding it out before ye bind yourself to it, past backing out. Но вот что: если, как ты говоришь, ты желаешь ознакомиться с китобойным делом, я могу указать тебе способ сделать это, прежде чем ты свяжешь себя безвозвратно. Clap eye on Captain Ahab, young man, and thou wilt find that he has only one leg." Погляди на капитана Ахава, юноша, и ты увидишь, что у него только одна нога. "What do you mean, sir? - Что вы хотите сказать, сэр? Was the other one lost by a whale?" Разве второй ноги он лишился из-за кита? "Lost by a whale! - Из-за кита?! Young man, come nearer to me: it was devoured, chewed up, crunched by the monstrousest parmacetty that ever chipped a boat!-ah, ah!" Подойди-ка поближе, юноша; эту ногу пожрал, изжевал, сгрыз ужаснейший из кашалотов, когда-либо разносивших в щепки вельбот! О! О! I was a little alarmed by his energy, perhaps also a little touched at the hearty grief in his concluding exclamation, but said as calmly as I could, Меня слегка напугала страстность его выражений и слегка взволновало искреннее горе, звучавшее в заключительных восклицаниях, но все-таки, по возможности спокойно, я проговорил: "What you say is no doubt true enough, sir; but how could I know there was any peculiar ferocity in that particular whale, though indeed I might have inferred as much from the simple fact of the accident." - То, что вы рассказали, сэр, без сомнения, истинная правда. Но откуда мне знать, что именно эта порода китов отличается особой свирепостью? Разве только я заключу это из вашего рассказа о несчастном случае. "Look ye now, young man, thy lungs are a sort of soft, d'ye see; thou dost not talk shark a bit. SURE, ye've been to sea before now; sure of that?" - Послушай-ка, юноша, что-то у тебя голос сладковат. Говоришь ты совсем не как моряк. Ты уверен, что уже ходил в море, совершенно уверен, а? "Sir," said I, - Сэр, - возразил я. "I thought I told you that I had been four voyages in the merchant-" - Мне казалось, что я уже сообщил вам, что я четыре раза плавал на торговом судне. "Hard down out of that! - Но, но! Потише! Mind what I said about the marchant service-don't aggravate me-I won't have it. Помни, что я говорил тебе о торговых судах, не раздражай меня, я этого не потерплю. But let us understand each other. Давай-ка поймем друг друга получше. I have given thee a hint about what whaling is; do ye yet feel inclined for it?" Я тебе намекнул слегка на то, каково в действительности китобойное дело. Ну как, ты все еще испытываешь к нему склонность? "I do, sir." - Да, сэр. "Very good. - Ну что ж. Очень хорошо. Now, art thou the man to pitch a harpoon down a live whale's throat, and then jump after it? Answer, quick!" А теперь отвечай, только быстро: сможешь ты зашвырнуть гарпун в пасть живому киту и следом сам туда запрыгнуть? "I am, sir, if it should be positively indispensable to do so; not to be got rid of, that is; which I don't take to be the fact." - Да, сэр, если, конечно, это будет совершенно необходимо. То есть если уж без этого никак не обойтись, в чем я, между прочим, очень сомневаюсь. "Good again. - Ладно. Now then, thou not only wantest to go a-whaling, to find out by experience what whaling is, but ye also want to go in order to see the world? А теперь вот что: ты намерен поступить на китобоец не только для того, чтобы ознакомиться с китобойным делом, но еще и затем, чтобы поглядеть мир? Was not that what ye said? Так, что ли, ты говорил? I thought so. Ага! Well then, just step forward there, and take a peep over the weather-bow, and then back to me and tell me what ye see there." Так вот, сходи вон туда, загляни за планшир на носу, а потом возвращайся ко мне и расскажи, что видел. For a moment I stood a little puzzled by this curious request, not knowing exactly how to take it, whether humorously or in earnest. Минуту я стоял в нерешительности, недоумевая, как мне отнестись к этому удивительному повелению, всерьез или как к шутке. But concentrating all his crow's feet into one scowl, Captain Peleg started me on the errand. Но капитан Фалек, собрав у глаз все свои морщины, взглянул на меня так грозно, что я тут же бросился выполнять приказ. Going forward and glancing over the weather bow, I perceived that the ship swinging to her anchor with the flood-tide, was now obliquely pointing towards the open ocean. Я прошел на нос и заглянул за борт. Был прилив, и судно, покачиваясь на якоре, развернулось носом наискось в открытое море. The prospect was unlimited, but exceedingly monotonous and forbidding; not the slightest variety that I could see. Передо мной расстилался простор, бескрайний, но удивительно, устрашающе однообразный - не на чем было взгляду остановиться. "Well, what's the report?" said Peleg when I came back; "what did ye see?" - Ну, докладывай, - сказал Фалек, когда я вернулся назад. - Что ж ты видел? "Not much," I replied-"nothing but water; considerable horizon though, and there's a squall coming up, I think." - Ничего особенного, - ответил я. - Только вода и вода. Но горизонт просматривается неплохо, и, по-моему, идет шквал. "Well, what does thou think then of seeing the world? - Так как же насчет того, чтобы поглядеть мир? Что ты теперь скажешь, а? Do ye wish to go round Cape Horn to see any more of it, eh? Стоит ли ради этого огибать мыс Горн? Can't ye see the world where you stand?" Не лучше ли тебе глядеть на мир оттуда, где ты стоишь? I was a little staggered, but go a-whaling I must, and I would; and the Pequod was as good a ship as any-I thought the best-and all this I now repeated to Peleg. Я был слегка задет этим рассуждением, но все равно я решил пойти в китобои, и так тому и быть: а "Пекод" - вполне подходящее для меня судно, я бы сказал даже самое подходящее. Seeing me so determined, he expressed his willingness to ship me. Все это я повторил теперь капитану Фалеку, и он, видя мою решимость, выразил согласие меня нанять. "And thou mayest as well sign the papers right off," he added-"come along with ye." - Можешь сразу же и подписать все бумаги, -заключил он. - Ступай-ка со мной. And so saying, he led the way below deck into the cabin. И он стал спускаться в капитанскую каюту; я последовал за ним. Seated on the transom was what seemed to me a most uncommon and surprising figure. Здесь я увидел, что на транце сидит какая-то в высшей степени необычайная, удивительная фигура. It turned out to be Captain Bildad, who along with Captain Peleg was one of the largest owners of the vessel; the other shares, as is sometimes the case in these ports, being held by a crowd of old annuitants; widows, fatherless children, and chancery wards; each owning about the value of a timber head, or a foot of plank, or a nail or two in the ship. Оказалось, что это капитан Вилдад, который наряду с капитаном Фалеком был одним из основных владельцев корабля, - остальные акции принадлежали, как нередко бывает в этих портах, всевозможным мелким держателям: вдовам, сиротам и ночным сторожам, и собственность каждого из них не превышала стоимости одного бревна, или доски, или двух-трех заклепок в корабельном корпусе. People in Nantucket invest their money in whaling vessels, the same way that you do yours in approved state stocks bringing in good interest. Жители Нантакета вкладывают свои деньги в китобойные суда точно так же, как вы свои помещаете в надежные государственные бумаги, приносящие хорошие проценты. Now, Bildad, like Peleg, and indeed many other Nantucketers, was a Quaker, the island having been originally settled by that sect; and to this day its inhabitants in general retain in an uncommon measure the peculiarities of the Quaker, only variously and anomalously modified by things altogether alien and heterogeneous. Этот Вилдад был квакером, так же как и Фалек и многие другие обитатели Нантакета, ведь первые поселенцы на острове принадлежали именно к этой секте; и вплоть до сегодняшнего дня здешние жители сохраняют в основном все своеобразие квакерства, видоизменив его, вместе с тем, самым замысловатым и неестественным образом в результате совершенно чуждых и разнородных влияний. For some of these same Quakers are the most sanguinary of all sailors and whale-hunters. Подчас, как ни у кого на свете, полнокровна жизнь этих квакеров - моряков и китобоев. They are fighting Quakers; they are Quakers with a vengeance. Это - воинственные квакеры, квакеры-мстители. So that there are instances among them of men, who, named with Scripture names-a singularly common fashion on the island-and in childhood naturally imbibing the stately dramatic thee and thou of the Quaker idiom; still, from the audacious, daring, and boundless adventure of their subsequent lives, strangely blend with these unoutgrown peculiarities, a thousand bold dashes of character, not unworthy a Scandinavian sea-king, or a poetical Pagan Roman. И есть среди них такие, кто, хоть и носит библейское имя, как предписывает весьма распространенный на острове обычай, и, с молоком матери всосав привычку к суровому и величественному квакерскому этикету, ко всем обращается на "ты", - тем не менее, под воздействием бесчисленных отчаянно смелых приключений, какими изобилует вся его жизнь, начинает удивительным образом сочетать эти неизжитые странности с дерзким нравом и лихими порывами, достойными скандинавского морского конунга и романтического язычника-римлянина. And when these things unite in a man of greatly superior natural force, with a globular brain and a ponderous heart; who has also by the stillness and seclusion of many long night-watches in the remotest waters, and beneath constellations never seen here at the north, been led to think untraditionally and independently; receiving all nature's sweet or savage impressions fresh from her own virgin voluntary and confiding breast, and thereby chiefly, but with some help from accidental advantages, to learn a bold and nervous lofty language-that man makes one in a whole nation's census-a mighty pageant creature, formed for noble tragedies. И когда эти черты соединяются в человеке большой природной силы, чей мозг объемист, а сердце весомо, в человеке, которого безмолвие и уединение долгих ночных вахт в далеких морях под яркими, неведомыми здесь, на Севере, созвездиями научили мыслить независимо, свободно, воспринимая все сладостные и жестокие впечатления прямо из девственной груди самой природы, доверчивой и открытой, и так познавать - не без случайной помощи порою - смелый и взволнованный, возвышенный язык, вот тогда появляется человек, один из целого народа, благородное, блистательное создание, предназначенное для подмостков великих трагедий. Nor will it at all detract from him, dramatically regarded, if either by birth or other circumstances, he have what seems a half wilful overruling morbidness at the bottom of his nature. И с точки зрения сценической, достоинства его вовсе не умаляются, если в глубине его души, от рождения ли или же в силу обстоятельств, заложена, хотя бы из упрямства, некая всеподавляющая болезненность. For all men tragically great are made so through a certain morbidness. Ибо все трагически великие люди становятся таковыми в силу своей затаенной болезненности. Be sure of this, O young ambition, all mortal greatness is but disease. Помни об этом, о юное тщеславие: всякое смертное величие есть только болезнь. But, as yet we have not to do with such an one, but with quite another; and still a man, who, if indeed peculiar, it only results again from another phase of the Quaker, modified by individual circumstances. Но мы покуда еще имеем дело не с таким, а совсем с иным человеком, который, однако, тоже представляет собой определенный тип квакера, возникший под воздействием особых условий. Like Captain Peleg, Captain Bildad was a well-to-do, retired whaleman. Как и капитан Фалек, капитан Вилдад был состоятелен и уже ушел от дел. But unlike Captain Peleg-who cared not a rush for what are called serious things, and indeed deemed those self-same serious things the veriest of all trifles-Captain Bildad had not only been originally educated according to the strictest sect of Nantucket Quakerism, but all his subsequent ocean life, and the sight of many unclad, lovely island creatures, round the Horn-all that had not moved this native born Quaker one single jot, had not so much as altered one angle of his vest. Однако в отличие от капитана Фалека, который нимало не интересовался так называемыми серьезными вещами, полагая эти самые серьезные вещи сущими пустяками, капитан Вилдад не только получил образование в духе самого строгого нантакетского квакерства, но и, несмотря на свою последующую моряцкую жизнь и даже созерцание восхитительных нагих островитянок по ту сторону мыса Горн, ни на йоту не поступился своей квакерской натурой, не пожертвовал ни единым крючком на своем квакерском жилете. Still, for all this immutableness, was there some lack of common consistency about worthy Captain Peleg. И все же при такой стойкости почтенному капитану Вилдаду явно не хватало элементарной последовательности. Though refusing, from conscientious scruples, to bear arms against land invaders, yet himself had illimitably invaded the Atlantic and Pacific; and though a sworn foe to human bloodshed, yet had he in his straight-bodied coat, spilled tuns upon tuns of leviathan gore. Отказываясь по соображениям морально-религиозным защищаться с оружием в руках от наземных набегов, сам он тем не менее совершал бессчетные набеги на Атлантику и Тихий океан и, будучи заклятым врагом кровопролития, пролил, однако, не снимая своего тесного сюртука, целые тонны левиафановой крови. How now in the contemplative evening of his days, the pious Bildad reconciled these things in the reminiscence, I do not know; but it did not seem to concern him much, and very probably he had long since come to the sage and sensible conclusion that a man's religion is one thing, and this practical world quite another. Как удавалось набожному Вилдаду теперь, на задумчивом закате жизни, примирить противоречивые воспоминания своего прошлого, этого я не знаю, только все это его, видимо, не очень занимало, ибо он, вероятно, уже давно пришел к весьма глубокомысленному и разумному выводу, что религия - это одно, а наш реальный мир - совсем другое. This world pays dividends. Реальный мир платит дивиденды. Rising from a little cabin-boy in short clothes of the drabbest drab, to a harpooneer in a broad shad-bellied waistcoat; from that becoming boat-header, chief-mate, and captain, and finally a ship owner; Bildad, as I hinted before, had concluded his adventurous career by wholly retiring from active life at the goodly age of sixty, and dedicating his remaining days to the quiet receiving of his well-earned income. Начав с жалкой роли мальчика-юнги в короткой убогой одежонке, он стал потом гарпунщиком в просторном квакерском жилете с круглым вырезом, затем командиром вельбота, старшим помощником, капитаном и, наконец, владельцем судна. Свою бурную карьеру Вилдад окончил, как я уже упомянул, в возрасте шестидесяти лет, полностью удалившись от деятельной жизни и посвятив остаток дней своих безмятежному накоплению заслуженных доходов. Now, Bildad, I am sorry to say, had the reputation of being an incorrigible old hunks, and in his sea-going days, a bitter, hard task-master. Но должен с огорчением заметить, что у Вилдада была слава неисправимого старого скупердяя, а на море он в свое время отличался суровым и жестоким обращением с подчиненными. They told me in Nantucket, though it certainly seems a curious story, that when he sailed the old Categut whaleman, his crew, upon arriving home, were mostly all carried ashore to the hospital, sore exhausted and worn out. Мне рассказывали в Нантакете - хоть это, конечно, весьма странная история, - что, когда он приходил в порт на своем старом "Каттегате", матросов прямо с борта увозили в больницу - так они были измождены и обессилены. For a pious man, especially for a Quaker, he was certainly rather hard-hearted, to say the least. Для человека набожного, в особенности для квакера, у него безусловно было, выражаясь мягко, довольно бесчувственное сердце. He never used to swear, though, at his men, they said; but somehow he got an inordinate quantity of cruel, unmitigated hard work out of them. Г оворят, правда, что он никогда не бранился, но тем не менее он всегда ухитрялся вытягивать из людей все жилы, безжалостно принуждая их к непомерно тяжелой, непосильной работе. When Bildad was a chief-mate, to have his drab-coloured eye intently looking at you, made you feel completely nervous, till you could clutch something-a hammer or a marling-spike, and go to work like mad, at something or other, never mind what. Еще когда Вилдад плавал старшим помощником, достаточно было его пристальному, мутному глазу уставиться на человека, и тем уже овладевало беспокойство, так что он наконец хватался за что попало - будь то молоток или свайка - и начинал работать как одержимый, только бы не оставаться без дела. Indolence and idleness perished before him. Лень и праздность испепелялись под его взором. His own person was the exact embodiment of his utilitarian character. Его бережливая натура явственно отразилась и на его внешности. On his long, gaunt body, he carried no spare flesh, no superfluous beard, his chin having a soft, economical nap to it, like the worn nap of his broad-brimmed hat. На худом долговязом теле не было ни малейших излишков мяса и никаких избытков бороды на подбородке, где торчал только мягкий, экономичный ворс, напоминающий ворс его широкополой шляпы. Such, then, was the person that I saw seated on the transom when I followed Captain Peleg down into the cabin. Таков был тот, кто сидел на транце в каюте, куда я вошел следом за капитаном Фалеком. The space between the decks was small; and there, bolt-upright, sat old Bildad, who always sat so, and never leaned, and this to save his coat tails. Расстояние между палубами было невелико, и в этом тесном пространстве прямой, как палка, сидел старый Вилдад - он всегда сидел прямо, чтобы не мять фалды сюртука. His broad-brim was placed beside him; his legs were stiffly crossed; his drab vesture was buttoned up to his chin; and spectacles on nose, he seemed absorbed in reading from a ponderous volume. Широкополая шляпа лежала подле. Он сидел в своем доверху застегнутом темно-коричневом облачении, скрестив сухие, как палки, ноги и водрузив на нос очки, поглощенный чтением какой-то чрезвычайно толстой книги. "Bildad," cried Captain Peleg, "at it again, Bildad, eh? - Вилдад! - воскликнул капитан Фалек. - Ты опять за свое? Ye have been studying those Scriptures, now, for the last thirty years, to my certain knowledge. Вот уж на моей памяти тридцать лет, как ты читаешь Святое Писание. How far ye got, Bildad?" Докуда же ты дошел, Вилдад? As if long habituated to such profane talk from his old shipmate, Bildad, without noticing his present irreverence, quietly looked up, and seeing me, glanced again inquiringly towards Peleg. Видно, издавна приученный к богохульным разговорам своего старого приятеля, Вилдад спокойно, не обращая внимания на его неучтивость, поднял глаза от книги и, увидев меня, перевел на Фалека вопросительный взгляд. "He says he's our man, Bildad," said Peleg, "he wants to ship." - Он говорит, что хочет наняться на "Пекод", -пояснил Фалек. "Dost thee?" said Bildad, in a hollow tone, and turning round to me. - Ты желаешь поступить на "Пекод"? - глухим голосом переспросил он, оборачиваясь ко мне. "I dost," said I unconsciously, he was so intense a Quaker. - Желаю, - ответил я, бессознательно повторяя его высокопарное квакерское выражение. "What do ye think of him, Bildad?" said Peleg. - Как он тебе кажется, Вилдад? - спросил Фалек. "He'll do," said Bildad, eyeing me, and then went on spelling away at his book in a mumbling tone quite audible. - Подойдет, - заявил Вилдад, разглядывая меня, и тут же снова обратился к Библии и стал читать по складам, довольно громко бормоча себе под нос. I thought him the queerest old Quaker I ever saw, especially as Peleg, his friend and old shipmate, seemed such a blusterer. Я подумал, что еще никогда в жизни не видел такого странного старого квакера, ведь вот его друг и компаньон Фалек был таким резким и крикливым. But I said nothing, only looking round me sharply. Но я ничего не сказал, а только внимательно осмотрелся. Peleg now threw open a chest, and drawing forth the ship's articles, placed pen and ink before him, and seated himself at a little table. Фалек открыл какой-то ящик, вытащил оттуда корабельные документы и уселся за столик, поставив перед собой чернильницу и перья. I began to think it was high time to settle with myself at what terms I would be willing to engage for the voyage. Тогда я подумал, что настало время решить для себя, на каких условиях согласен я принять участие в предстоящем плавании. I was already aware that in the whaling business they paid no wages; but all hands, including the captain, received certain shares of the profits called lays, and that these lays were proportioned to the degree of importance pertaining to the respective duties of the ship's company. Мне уже было известно, что на китобойцах жалованья не платят; здесь каждый в команде, включая капитана, получает определенную часть добычи, которая называется долей и начисляется в зависимости от того, насколько важную задачу выполняет тот или иной член экипажа. I was also aware that being a green hand at whaling, my own lay would not be very large; but considering that I was used to the sea, could steer a ship, splice a rope, and all that, I made no doubt that from all I had heard I should be offered at least the 275th lay-that is, the 275th part of the clear net proceeds of the voyage, whatever that might eventually amount to. Понимал я также, что, будучи новичком на китобойном судне, я не могу рассчитывать на особенно большую долю; однако, поскольку морское дело было мне знакомо, я умел стоять за штурвалом, сплеснивать концы и всякое такое, я не сомневался, что мне предложат по меньшей мере 275-ю долю, то есть одну 275-ю часть чистого дохода от плавания, каков бы этот доход ни оказался. And though the 275th lay was what they call a rather LONG LAY, yet it was better than nothing; and if we had a lucky voyage, might pretty nearly pay for the clothing I would wear out on it, not to speak of my three years' beef and board, for which I would not have to pay one stiver. И хотя 275-я доля была, по местному выражению, довольно "долгая доля", все же это лучше, чем ничего, а если плавание будет удачным, то очень вероятно, что тем самым окупится сношенная мною за это время одежда, не говоря уже о пище и койке, за которые я целых три года не должен буду платить ни гроша. It might be thought that this was a poor way to accumulate a princely fortune-and so it was, a very poor way indeed. Подумают, пожалуй, что это довольно жалкий способ скопить княжеские богатства, да так оно и есть на самом деле. But I am one of those that never take on about princely fortunes, and am quite content if the world is ready to board and lodge me, while I am putting up at this grim sign of the Thunder Cloud. Но я не из тех, кто особенно беспокоится о княжеских богатствах, с меня довольно, если мир готов предоставить мне кров и пищу на то время, пока я гощу здесь, под зловещей вывеской "Грозовой Тучи". Upon the whole, I thought that the 275th lay would be about the fair thing, but would not have been surprised had I been offered the 200th, considering I was of a broad-shouldered make. В общем, я полагал, что 275-я доля - это было бы вполне справедливо, однако меня бы не удивило, если бы мне предложили 200-ю долю: ведь я был крепок и широкоплеч. But one thing, nevertheless, that made me a little distrustful about receiving a generous share of the profits was this: Ashore, I had heard something of both Captain Peleg and his unaccountable old crony Bildad; how that they being the principal proprietors of the Pequod, therefore the other and more inconsiderable and scattered owners, left nearly the whole management of the ship's affairs to these two. Но все-таки имелось одно соображение, которое подрывало мою уверенность в том, что мне будет предоставлено приличное участие в общих доходах. Я еще на берегу наслышался и о капитане Фалеке, и об его удивительном старом дружке Вилдаде - говорили, что им как двум основным собственникам "Пекода" остальные владельцы, менее значительные и к тому же рассеянные по всему острову, всецело предоставляют распоряжаться делами судна. And I did not know but what the stingy old Bildad might have a mighty deal to say about shipping hands, especially as I now found him on board the Pequod, quite at home there in the cabin, and reading his Bible as if at his own fireside. И надо полагать, по такому вопросу, как наем экипажа, старый скряга Вилдад мог сказать свое веское слово, тем более что он оказался тут же, на борту "Пекода", и читал здесь свою неизменную Библию, с комфортом устроившись в капитанской каюте, словно у себя дома перед камином. Now while Peleg was vainly trying to mend a pen with his jack-knife, old Bildad, to my no small surprise, considering that he was such an interested party in these proceedings; Bildad never heeded us, but went on mumbling to himself out of his book, "LAY not up for yourselves treasures upon earth, where moth-" Но пока Фалек тщетно пытался очинить перо большим складным ножом, старый Вилдад, к немалому моему удивлению - ведь и он был лицом заинтересованным в этой процедуре, -старый Вилдад, не обращая на нас никакого внимания, продолжал бормотать себе под нос: "Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль..." "Well, Captain Bildad," interrupted Peleg, "what d'ye say, what lay shall we give this young man?" - Доль, капитан Вилдад? - подхватил Фалек, - да, да, что ты там такое говоришь насчет доль? Сколько, по-твоему, должны мы дать этому юноше? "Thou knowest best," was the sepulchral reply, "the seven hundred and seventy-seventh wouldn't be too much, would it?-'where moth and rust do corrupt, but LAY-'" - Ведомо тебе самому, - последовал погребальный ответ. - Семьсот семьдесят седьмая доля - это не слишком много, как по-твоему? "...где моль и ржа истребляют, но..." LAY, indeed, thought I, and such a lay! the seven hundred and seventy-seventh! "Действительно, сокровище, - подумал я. -Семьсот семьдесят седьмая доля!" Well, old Bildad, you are determined that I, for one, shall not LAY up many LAYS here below, where moth and rust do corrupt. Я вижу, старина Вилдад, ты всерьез озабочен тем, чтобы я-то, во всяком случае, не собрал больших сокровищ на этом свете, где моль и ржа истребляют. It was an exceedingly LONG LAY that, indeed; and though from the magnitude of the figure it might at first deceive a landsman, yet the slightest consideration will show that though seven hundred and seventy-seven is a pretty large number, yet, when you come to make a TEENTH of it, you will then see, I say, that the seven hundred and seventy-seventh part of a farthing is a good deal less than seven hundred and seventy-seven gold doubloons; and so I thought at the time. Это и в самом деле была чрезвычайно долгая доля, и хоть на первый взгляд большая цифра и может вызвать у человека неосведомленного обратное представление, однако самое простое рассуждение покажет, что, как ни велико число семьсот семьдесят семь, все же, если сделать его знаменателем, сразу станет очевидным, что одна семьсот семьдесят седьмая часть фартинга -это значительно меньше, чем семьсот семьдесят семь золотых дублонов; а я такого именно мнения и придерживался. "Why, blast your eyes, Bildad," cried Peleg, "thou dost not want to swindle this young man! he must have more than that." - Ах, чтоб тебе провалиться, Вилдад! - закричал на него Фалек. - Ты что же, хочешь надуть этого парня? Надо дать ему больше. "Seven hundred and seventy-seventh," again said Bildad, without lifting his eyes; and then went on mumbling-"for where your treasure is, there will your heart be also." - Семьсот семьдесят седьмая, - повторил Вилдад, не отрываясь от книги, и снова забормотал: -"...ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше". "I am going to put him down for the three hundredth," said Peleg, "do ye hear that, Bildad! - Я записываю его на трехсотую долю, - заявил Фалек. - Слышишь, Вилдад? The three hundredth lay, I say." Я говорю: на трехсотую. Bildad laid down his book, and turning solemnly towards him said, Вилдад отпустил книгу и, с важным видом повернувшись к Фалеку, проговорил: "Captain Peleg, thou hast a generous heart; but thou must consider the duty thou owest to the other owners of this ship-widows and orphans, many of them-and that if we too abundantly reward the labors of this young man, we may be taking the bread from those widows and those orphans. - Капитан Фалек, у тебя доброе сердце, но тебе не следует забывать о своем долге по отношению к другим владельцам корабля - а многие среди них вдовы и сироты - и тебе не следует забывать, что, слишком щедро наградив за труды этого юношу, мы тем самым лишим куска хлеба всех этих вдов и всех этих сирот. The seven hundred and seventy-seventh lay, Captain Peleg." Семьсот семьдесят седьмая доля, капитан Фалек. "Thou Bildad!" roared Peleg, starting up and clattering about the cabin. - Эй, ты, Вилдад! - заревел Фалек, вскочив и затопав ногами. "Blast ye, Captain Bildad, if I had followed thy advice in these matters, I would afore now had a conscience to lug about that would be heavy enough to founder the largest ship that ever sailed round Cape Horn." - Лопни мои глаза, если бы я следовал в таких делах твоим советам, капитан Вилдад, у меня бы сейчас на совести скопился такой балласт, что от него пошло бы на дно самое большое судно, какое только огибало мыс Горн. "Captain Peleg," said Bildad steadily, "thy conscience may be drawing ten inches of water, or ten fathoms, I can't tell; but as thou art still an impenitent man, Captain Peleg, I greatly fear lest thy conscience be but a leaky one; and will in the end sink thee foundering down to the fiery pit, Captain Peleg." - Капитан Фалек, - твердо отпарировал Вилдад, -не знаю, сколь глубоко сидит в воде твоя совесть, может, на десять дюймов, а может, и на десять саженей, но ты упорствуешь в своих прегрешениях, и боюсь, совесть твоя дала большую течь, из-за которой пойдешь в конце концов на дно ты сам, - прямо в преисподнюю, капитан Фалек. "Fiery pit! fiery pit! ye insult me, man; past all natural bearing, ye insult me. - Ах вот как! В преисподнюю! Ты нанес мне оскорбление, слышишь! Невыносимое оскорбление. It's an all-fired outrage to tell any human creature that he's bound to hell. Говорить человеку, что он попадет в ад, это адское надругательство. Flukes and flames! Гром и молния! Bildad, say that again to me, and start my soul-bolts, but I'll-I'll-yes, I'll swallow a live goat with all his hair and horns on. Попробуй только повторить это еще раз, Вилдад, и я за себя не ручаюсь. Да я... я... я живого козла проглочу, со шкурой и рогами! Out of the cabin, ye canting, drab-coloured son of a wooden gun-a straight wake with ye!" Вон отсюда ты, плаксивый ханжа, ты, мутноглазый сын деревяшки! Вон - прямым кильватером! As he thundered out this he made a rush at Bildad, but with a marvellous oblique, sliding celerity, Bildad for that time eluded him. Выпалив все это, он бросился на Вилдада, но тот уклонился от него с каким-то небывалым скользящим проворством. Alarmed at this terrible outburst between the two principal and responsible owners of the ship, and feeling half a mind to give up all idea of sailing in a vessel so questionably owned and temporarily commanded, I stepped aside from the door to give egress to Bildad, who, I made no doubt, was all eagerness to vanish from before the awakened wrath of Peleg. Встревоженный столь внезапной яростной схваткой между двумя главными и ответственными владельцами корабля и уже сомневаясь, стоит ли идти на это судно, с такими ненадежными хозяевами и временными капитанами, я отступил в сторону от двери, чтобы пропустить Вилдада, который жаждал, как я был уверен, бежать проснувшегося Фалекова гнева. But to my astonishment, he sat down again on the transom very quietly, and seemed to have not the slightest intention of withdrawing. Но, к удивлению моему, тот преспокойно вновь уселся на транце и, видимо, не имел ни малейшего намерения уходить. He seemed quite used to impenitent Peleg and his ways. Он давно свыкся с упорствующим во грехе Фалеком и его манерами. As for Peleg, after letting off his rage as he had, there seemed no more left in him, and he, too, sat down like a lamb, though he twitched a little as if still nervously agitated. Что же до Фалека, то и он, израсходовав весь запас своей ярости, теперь уселся, кроткий как агнец, все еще, однако, слегка подергиваясь, ибо нервное возбуждение его еще не вполне улеглось. "Whew!" he whistled at last-"the squall's gone off to leeward, I think. - Уф-ф, - проговорил он наконец, отдуваясь, -шквал, кажется, ушел по левому борту. Bildad, thou used to be good at sharpening a lance, mend that pen, will ye. Вилдад, ты когдато был мастер затачивать острогу, очини-ка мне, будь добр, это перо. My jack-knife here needs the grindstone. А то у меня нож вконец затупился. That's he; thank ye, Bildad. Вот так, спасибо тебе, Вилдад. Now then, my young man, Ishmael's thy name, didn't ye say? Ну, юноша, как, ты говоришь тебя зовут? Измаил? Well then, down ye go here, Ishmael, for the three hundredth lay." Так вот, Измаил, я записываю тебя здесь на трехсотую долю. "Captain Peleg," said I, "I have a friend with me who wants to ship too-shall I bring him down to-morrow?" - Капитан Фалек, - сказал тут я, - у меня еще товарищ есть, он тоже хочет идти в плавание. Можно, я приведу его завтра утром? "To be sure," said Peleg. - А как же, - ответил Фалек. "Fetch him along, and we'll look at him." - Веди его сюда, и мы на него посмотрим. "What lay does he want?" groaned Bildad, glancing up from the book in which he had again been burying himself. - А он какую долю потребует? - закряхтел Вилдад, поднимая глаза от Библии, в которую он уже опять зарылся. "Oh! never thee mind about that, Bildad," said Peleg. - Да не волнуйся ты об этом, Вилдад, - сказал ему Фалек. "Has he ever whaled it any?" turning to me. - Он уже ходил когда-нибудь за китами? -повернулся он ко мне. "Killed more whales than I can count, Captain Peleg." - Перебил столько китов, что и не перечтешь, капитан Фалек. "Well, bring him along then." - Ну что ж, тогда приводи его. And, after signing the papers, off I went; nothing doubting but that I had done a good morning's work, and that the Pequod was the identical ship that Yojo had provided to carry Queequeg and me round the Cape. И я, подписав бумаги, удалился, ничуть не сомневаясь в том, что отлично справился со своей задачей и что "Пекод" и есть то самое судно, на котором Йоджо предназначил нам с Квикегом обогнуть мыс Горн. But I had not proceeded far, when I began to bethink me that the Captain with whom I was to sail yet remained unseen by me; though, indeed, in many cases, a whale-ship will be completely fitted out, and receive all her crew on board, ere the captain makes himself visible by arriving to take command; for sometimes these voyages are so prolonged, and the shore intervals at home so exceedingly brief, that if the captain have a family, or any absorbing concernment of that sort, he does not trouble himself much about his ship in port, but leaves her to the owners till all is ready for sea. Но не пройдя и нескольких шагов, я сообразил, что так и не видел капитана, с которым мне придется плыть; хотя, как я знал, нередко бывает, что китобойное судно уже полностью снаряжено и весь экипаж принят на борт, и только потом появляется капитан и берет командование - ведь рейсы обычно столь продолжительны, а побывки на берегу так кратковременны, что капитан, если у него есть семья или какое-нибудь серьезное дело, совершенно не интересуется своим стоящим в порту кораблем, предоставляя его заботам судовладельцев, покуда не будет все готово для нового плавания. However, it is always as well to have a look at him before irrevocably committing yourself into his hands. Но все-таки не мешает взглянуть на капитана, прежде чем отдавать себя безвозвратно в его руки. Turning back I accosted Captain Peleg, inquiring where Captain Ahab was to be found. Я повернул назад и, окликнув капитана Фалека, спросил, где мне найти капитана Ахава. "And what dost thou want of Captain Ahab? - А на что тебе капитан Ахав? It's all right enough; thou art shipped." Бумаги в порядке. Ты зачислен. "Yes, but I should like to see him." - Да, но мне хотелось бы на него посмотреть. "But I don't think thou wilt be able to at present. - Вряд ли это тебе сейчас удастся. I don't know exactly what's the matter with him; but he keeps close inside the house; a sort of sick, and yet he don't look so. Я сам не знаю толком, что там с ним такое, но только он все время безвыходно сидит дома. Наверное, болен, хотя с виду не скажешь. In fact, he ain't sick; but no, he isn't well either. Собственно, он не болен; но нет, здоровым его тоже назвать нельзя. Any how, young man, he won't always see me, so I don't suppose he will thee. Во всяком случае, юноша, он и меня-то не всегда желает видеть, так что не думаю, чтобы он захотел встретиться с тобой. He's a queer man, Captain Ahab-so some think-but a good one. Он странный человек, этот капитан Ахав, так некоторые считают, странный, но хороший. Oh, thou'lt like him well enough; no fear, no fear. Да ты не бойся: он тебе очень понравится. He's a grand, ungodly, god-like man, Captain Ahab; doesn't speak much; but, when he does speak, then you may well listen. Это благородный, хотя и не благочестивый, не набожный, но божий человек, капитан Ахав; он мало говорит, но уж когда он говорит, то его стоит послушать. Mark ye, be forewarned; Ahab's above the common; Ahab's been in colleges, as well as 'mong the cannibals; been used to deeper wonders than the waves; fixed his fiery lance in mightier, stranger foes than whales. Заметь, я предуведомил тебя: Ахав человек незаурядный; Ахав побывал в колледжах, он побывал и среди каннибалов; ему известны тайны поглубже, чем воды морские; он поражал молниеносной острогой врага могущественнее и загадочнее, чем какой-то там кит. His lance! aye, the keenest and the surest that out of all our isle! О, эта острога! Oh! he ain't Captain Bildad; no, and he ain't Captain Peleg; HE'S AHAB, boy; and Ahab of old, thou knowest, was a crowned king!" Пронзительнейшая и вернейшая на всем нашем острове! "And a very vile one. Да, он - это не капитан Вилдад, и не капитан Фалек; он - Ахав, мой мальчик, а как ты знаешь, Ахав издревле был венценосным царем! When that wicked king was slain, the dogs, did they not lick his blood?" - И притом весьма нечестивым. "Come hither to me-hither, hither," said Peleg, with a significance in his eye that almost startled me. Когда этот преступный царь был убит, его кровь лизали собаки, верно? - Подойди-ка сюда поближе, ближе, ближе, - проговорил Фалек с такой значительностью, что мне даже страшно стало. "Look ye, lad; never say that on board the Pequod. - Послушай, парень, никогда не говори таких вещей на борту "Пекода". Never say it anywhere. И нигде не говори. Captain Ahab did not name himself. Капитан Ахав не сам выбрал себе имя. 'Twas a foolish, ignorant whim of his crazy, widowed mother, who died when he was only a twelvemonth old. Это был глупый, нелепый каприз его помешанной овдовевшей матери, которая умерла, когда он был годовалым младенцем. And yet the old squaw Tistig, at Gayhead, said that the name would somehow prove prophetic. Правда, старая скво Тистиг в Гейхеде говорила, что это имя еще окажется пророческим. And, perhaps, other fools like her may tell thee the same. И может быть, другие глупцы повторят тебе то же самое. I wish to warn thee. Но я хочу предупредить тебя. It's a lie. Это - ложь. I know Captain Ahab well; I've sailed with him as mate years ago; I know what he is-a good man-not a pious, good man, like Bildad, but a swearing good man-something like me-only there's a good deal more of him. Я хорошо знаю капитана Ахава, я много лет плавал у него помощником; и я знаю, каков он в действительности - хороший человек, не богобоязненный хороший человек, вроде Вилдада, а богохульствующий хороший человек, скорее вроде меня, только в нем еще есть многое сверх этого. Aye, aye, I know that he was never very jolly; and I know that on the passage home, he was a little out of his mind for a spell; but it was the sharp shooting pains in his bleeding stump that brought that about, as any one might see. Да, я знаю, он никогда не отличался особой веселостью; и знаю, что последний раз на обратном пути он некоторое время был не в своем уме, но всякому ясно, что это было вызвано мучительной, острой болью в кровоточащем обрубке. I know, too, that ever since he lost his leg last voyage by that accursed whale, he's been a kind of moody-desperate moody, and savage sometimes; but that will all pass off. Знаю также, что с того самого дня, как он потерял в последнем рейсе ногу из-за этого проклятого кита, он все время в угрюмом настроении, отчаянно угрюмом, а порой и в бешенстве; но это пройдет. And once for all, let me tell thee and assure thee, young man, it's better to sail with a moody good captain than a laughing bad one. И раз навсегда скажу тебе, юноша, и ты можешь мне поверить, что лучше плавать с угрюмым хорошим капитаном, чем с капитаном веселым и плохим. So good-bye to thee-and wrong not Captain Ahab, because he happens to have a wicked name. А теперь прощай и не будь несправедливым к капитану Ахаву из-за того, что у него дурное имя. Besides, my boy, he has a wife-not three voyages wedded-a sweet, resigned girl. К тому же, мой мальчик, у него есть жена - вот уже три рейса, как он на ней женился - добрая, безропотная юная женщина. Think of that; by that sweet girl that old man has a child: hold ye then there can be any utter, hopeless harm in Ahab? Подумай, от этой юной женщины у него есть ребенок - как по-твоему, может ли старый Ахав быть до конца безнадежно дурным? No, no, my lad; stricken, blasted, if he be, Ahab has his humanities!" Нет, нет, мой друг, Ахав изувечен, изломан, но и ему не чужда человечность! As I walked away, I was full of thoughtfulness; what had been incidentally revealed to me of Captain Ahab, filled me with a certain wild vagueness of painfulness concerning him. Я уходил погруженный в задумчивость. То, что по воле случая открылось мне про капитана Ахава, наполнило меня какой-то неспокойной, смутной болью. And somehow, at the time, I felt a sympathy and a sorrow for him, but for I don't know what, unless it was the cruel loss of his leg. Я чувствовал к нему сострадание и жалость, но за что именно, не знаю, разве только за то, что он был жестоко изувечен. And yet I also felt a strange awe of him; but that sort of awe, which I cannot at all describe, was not exactly awe; I do not know what it was. В то же время я испытывал к нему и необъяснимое чувство страха; но чувство это, описать которое я никак не сумею, было, собственно, не страхом, а чем-то иным, я даже сам не знаю чем. But I felt it; and it did not disincline me towards him; though I felt impatience at what seemed like mystery in him, so imperfectly as he was known to me then. Так или иначе, но я его испытывал, и оно не вызывало у меня к нему никакой враждебности, хотя меня и раздражала слегка связанная с этим человеком таинственность, которую я ощутил, как ни мало мне было о нем тогда известно. However, my thoughts were at length carried in other directions, so that for the present dark Ahab slipped my mind. Однако постепенно мысли мои устремились в других направлениях, и темный образ Ахава на время покинул меня. CHAPTER 17. The Ramadan. Глава XVII. РАМАДАН As Queequeg's Ramadan, or Fasting and Humiliation, was to continue all day, I did not choose to disturb him till towards night-fall; for I cherish the greatest respect towards everybody's religious obligations, never mind how comical, and could not find it in my heart to undervalue even a congregation of ants worshipping a toad-stool; or those other creatures in certain parts of our earth, who with a degree of footmanism quite unprecedented in other planets, bow down before the torso of a deceased landed proprietor merely on account of the inordinate possessions yet owned and rented in his name. Квикегов Рамадан, или Великий День Поста и Смирения, должен был кончиться только к ночи, и я решил, что не стоит его покамест беспокоить; ибо я питаю глубочайшее уважение ко всяким религиозным отправлениям, как бы смехотворны они ни казались, и я никогда бы не смог отнестись без должного почтения даже к сборищу муравьев, кладущих поклоны перед мухомором; или к тем существам в некоторых уголках нашей планеты, которые с подобострастием, не имеющим равного на других мирах, поклоняются изваянию какого-нибудь скончавшегося землевладельца, потому только, что его огромными богатствами все еще распоряжаются от его имени. I say, we good Presbyterian Christians should be charitable in these things, and not fancy ourselves so vastly superior to other mortals, pagans and what not, because of their half-crazy conceits on these subjects. Я считаю, что нам, набожным христианам, возросшим в лоне пресвитерианской церкви, следует быть милосерднее в таких делах и не воображать себя настолько уж выше всех других смертных, язычников и прочих, если им свойственны в этой области кое-какие полубезумные представления. There was Queequeg, now, certainly entertaining the most absurd notions about Yojo and his Ramadan;-but what of that? Вот хоть Квикег, например, безусловно придерживается самых нелепых заблуждений относительно Йоджо и Рамадана - ну и что-же из того? Queequeg thought he knew what he was about, I suppose; he seemed to be content; and there let him rest. Квикег, надо полагать, знает, что он делает, он удовлетворен и пусть себе остается при своих убеждениях. All our arguing with him would not avail; let him be, I say: and Heaven have mercy on us all-Presbyterians and Pagans alike-for we are all somehow dreadfully cracked about the head, and sadly need mending. Все мои споры с ним ни к чему бы не привели, пусть же он будет и впредь самим собой, говорю я, и да смилуются небеса над всеми нами -и пресвитерианцами, и язычниками, ибо у всех у нас, в общем-то, мозги сильно не в порядке и нуждаются в капитальном ремонте. Towards evening, when I felt assured that all his performances and rituals must be over, I went up to his room and knocked at the door; but no answer. Под вечер, когда, по моим представлениям, все его ритуалы и церемонии должны были завершиться, я поднялся наверх и постучался. Ответа не последовало. I tried to open it, but it was fastened inside. Я толкнул дверь, но она оказалась заперта изнутри. "Queequeg," said I softly through the key-hole:-all silent. "Квикег!" - шепотом позвал я через замочную скважину. Молчание. "I say, Queequeg! why don't you speak? "Квикег, послушай! Отчего ты не отвечаешь? It's I-Ishmael." Это я, Измаил". But all remained still as before. Но все по-прежнему было тихо. I began to grow alarmed. Я начал тревожиться. I had allowed him such abundant time; I thought he might have had an apoplectic fit. Ведь я дал ему такую пропасть времени - уж не случился ли с ним апоплексический удар? I looked through the key-hole; but the door opening into an odd corner of the room, the key-hole prospect was but a crooked and sinister one. Я заглянул в замочную скважину, но дверь находилась в дальнем углу комнаты, и вид через замочную скважину открывался искривленный и зловещий. I could only see part of the foot-board of the bed and a line of the wall, but nothing more. Видна была только спинка кровати и часть стены, а больше ровным счетом ничего. I was surprised to behold resting against the wall the wooden shaft of Queequeg's harpoon, which the landlady the evening previous had taken from him, before our mounting to the chamber. Но я с удивлением заметил, что к стене прислонена деревянная рукоятка Квикегова гарпуна, который был у нас изъят хозяйкой накануне вечером, когда мы поднимались к себе. That's strange, thought I; but at any rate, since the harpoon stands yonder, and he seldom or never goes abroad without it, therefore he must be inside here, and no possible mistake. Странно, подумал я, но по крайней мере раз гарпун стоит там, а Квикег без своего гарпуна никогда за порог не ступит, значит, и сам он определенно находится внутри. "Queequeg!-Queequeg!"-all still. - Квикег! Квикег! - Тишина. Something must have happened. Не иначе как что-нибудь случилось. Apoplexy! Апоплексический удар! I tried to burst open the door; but it stubbornly resisted. Я попытался высадить дверь, но она упрямо не поддавалась. Running down stairs, I quickly stated my suspicions to the first person I met-the chamber-maid. Я поспешно сбежал вниз по лестнице и тут же высказал все мои подозрения первому, кто мне подвернулся, а это была горничная. "La! la!" she cried, - Ай-яй-яй! - закричала она. "I thought something must be the matter. - Так я и знала, что случилась беда. I went to make the bed after breakfast, and the door was locked; and not a mouse to be heard; and it's been just so silent ever since. Я хотела после завтрака войти убрать постель, а дверь-то заперта. И тихо - мышь не заскребется. С самого утра - ни звука. But I thought, may be, you had both gone off and locked your baggage in for safe keeping. Я думала, может, вы оба ушли и замкнули дверь, чтобы вещи целей были. La! la, ma'am!-Mistress! murder! Ох! Ах! Хозяйка! Убийство! Mrs. Hussey! apoplexy!"-and with these cries, she ran towards the kitchen, I following. Миссис Хази! Удар! И она с воплями бросилась на кухню, а я поспешил за ней. Mrs. Hussey soon appeared, with a mustard-pot in one hand and a vinegar-cruet in the other, having just broken away from the occupation of attending to the castors, and scolding her little black boy meantime. Тут же, с горчичницей в одной руке и уксусницей в другой, появилась и миссис Фурия, оторвавшись на время от приготовления приправ и одновременной проборки чернокожего мальчишки-посыльного. "Wood-house!" cried I, "which way to it? - Где у вас сарай? - орал я. - Сарай где? Run for God's sake, and fetch something to pry open the door-the axe!-the axe! he's had a stroke; depend upon it!"-and so saying I was unmethodically rushing up stairs again empty-handed, when Mrs. Hussey interposed the mustard-pot and vinegar-cruet, and the entire castor of her countenance. Сбегайте туда и принесите что-нибудь, чтобы взломать дверь - топор! Топор! С ним случился удар, уверяю вас! Говоря все это, я в то же время с пустыми руками опять бессмысленно мчался вверх по лестнице, но тут мне преградила дорогу хозяйка, выставив вперед горчицу и уксус, а заодно и свою не менее кислую физиономию. "What's the matter with you, young man?" - В чем дело, молодой человек? "Get the axe! - Дайте мне топор! For God's sake, run for the doctor, some one, while I pry it open!" Бога ради, кто-нибудь бегите за доктором, пока я буду взламывать дверь! "Look here," said the landlady, quickly putting down the vinegar-cruet, so as to have one hand free; "look here; are you talking about prying open any of my doors?"-and with that she seized my arm. - Послушайте, - проговорила миссис Фурия, поспешно ставя на ступеньку уксусницу, чтобы освободить хотя бы одну руку. - Послушайте-ка, уж не в моем ли это доме вы собираетесь взламывать дверь? - И она схватила меня за руку повыше локтя. "What's the matter with you? - В чем дело, а? What's the matter with you, shipmate?" Что случилось, приятель? In as calm, but rapid a manner as possible, I gave her to understand the whole case. По возможности спокойно, но быстро я обрисовал ей положение вещей. Unconsciously clapping the vinegar-cruet to one side of her nose, she ruminated for an instant; then exclaimed-"No! I haven't seen it since I put it there." Running to a little closet under the landing of the stairs, she glanced in, and returning, told me that Queequeg's harpoon was missing. В растерянности прижав горчичницу сбоку к носу, она размышляла несколько мгновений, затем, воскликнув: "Да, да! Я как оставила его там, так больше и не видела!" - побежала к чуланчику под лестницей, заглянула туда и, возвратившись, сообщила, что Квикегова гарпуна на месте нет. "He's killed himself," she cried. - Он зарезался, - провозгласила она. "It's unfort'nate Stiggs done over again there goes another counterpane-God pity his poor mother!-it will be the ruin of my house. - Вся история с несчастным Стигзом повторяется сначала... Еще одному одеялу конец... Бедная, бедная его мать!.. Эдак все мое заведение погибнет. Has the poor lad a sister? Остались ли у бедняги сестры?.. Where's that girl?-there, Betty, go to Snarles the Painter, and tell him to paint me a sign, with-"no suicides permitted here, and no smoking in the parlor;"-might as well kill both birds at once. Г де же эта девчонка? Послушай, Бетти, ступай к маляру Снарлсу и скажи, чтобы он написал для меня объявление: "Здесь самоубийства запрещены и в гостиной не курить" - так можно сразу убить двух зайцев... Kill? Убить?.. The Lord be merciful to his ghost! Боже, смилуйся над его душою! What's that noise there? Что там за шум? You, young man, avast there!" Эй, молодой человек, ну-ка отойдите оттуда! And running up after me, she caught me as I was again trying to force open the door. При этих словах она взбежала вслед за мною по лестнице и вцепилась в меня, как раз когда я предпринял новую попытку силой открыть дверь. "I don't allow it; I won't have my premises spoiled. - Этого я не позволю! Я не допущу, чтобы ломали мой дом. Go for the locksmith, there's one about a mile from here. Можете сбегать за слесарем, тут есть один, он живет не дальше мили отсюда. But avast!" putting her hand in her side-pocket, "here's a key that'll fit, I guess; let's see." Но нет, постойте-ка, - и она запустила руку в свой боковой карман. - Кажется, этот ключ сюда подойдет. А ну-ка посмотрим. And with that, she turned it in the lock; but, alas! Она вставила ключ в замочную скважину и повернула его. Queequeg's supplemental bolt remained unwithdrawn within. Но, увы! оставался еще засов, наложенный Квикегом изнутри. "Have to burst it open," said I, and was running down the entry a little, for a good start, when the landlady caught at me, again vowing I should not break down her premises; but I tore from her, and with a sudden bodily rush dashed myself full against the mark. - Придется все-таки ее выломать, - заявил я и уже отошел немного, чтоб лучше разбежаться, но хозяйка опять за меня уцепилась и снова стала кричать; что не позволит ломать свой дом. Я вырвался и с разбегу что было силы всем телом навалился на дверь. With a prodigious noise the door flew open, and the knob slamming against the wall, sent the plaster to the ceiling; and there, good heavens! there sat Queequeg, altogether cool and self-collected; right in the middle of the room; squatting on his hams, and holding Yojo on top of his head. Дверь с чудовищным грохотом распахнулась, угодив со всего маху ручкой в стену и вздымая к потолку облака раскрошенной штукатурки; и тут, святый боже! мы увидели Квикега - живой и невредимый, он в полной невозмутимости сидел на корточках посреди комнаты, а на макушке у него стоял Йоджо. He looked neither one way nor the other way, but sat like a carved image with scarce a sign of active life. Квикег даже глазом не моргнул, он сидел, словно изваяние, не проявляя ни малейших признаков жизни. "Queequeg," said I, going up to him, - Квикег, - заговорил я, подойдя к нему. "Queequeg, what's the matter with you?" - Квикег, что с тобой? "He hain't been a sittin' so all day, has he?" said the landlady. - Неужто ж он просидел так целый день? -ужаснулась хозяйка. But all we said, not a word could we drag out of him; I almost felt like pushing him over, so as to change his position, for it was almost intolerable, it seemed so painfully and unnaturally constrained; especially, as in all probability he had been sitting so for upwards of eight or ten hours, going too without his regular meals. Но что бы мы ни спрашивали - из него мы не сумели вытянуть ни слова. Я уже прямо готов был столкнуть его на пол, чтобы только как-нибудь изменить его позу - настолько невыносимо напряженной и мучительно неестественной она казалась, в особенности если подумаешь, что он так просидел, наверное, часов восемь-десять кряду, а то и больше, и при этом, конечно, еще ничего не ел. "Mrs. Hussey," said I, "he's ALIVE at all events; so leave us, if you please, and I will see to this strange affair myself." - Миссис Хази, - сказал я. - Во всяком случае, мы убедились, что он жив. Так что вы уж нас теперь, пожалуйста, оставьте, а я в этом странном деле разберусь сам. Closing the door upon the landlady, I endeavored to prevail upon Queequeg to take a chair; but in vain. Закрыв за хозяйкой дверь, я попытался уговорить Квикега, чтобы он сел на стул, но тщетно. There he sat; and all he could do-for all my polite arts and blandishments-he would not move a peg, nor say a single word, nor even look at me, nor notice my presence in the slightest way. Он застыл у моих ног и, несмотря на всю мою учтивость и лесть, даже бровью не повел, не произнес ни слова и даже не взглянул ни разу в мою сторону, ничем не показывая, что заметил хотя бы самое мое присутствие. I wonder, thought I, if this can possibly be a part of his Ramadan; do they fast on their hams that way in his native island. Ну что ж, подумал я, вероятно, во время Рамадана так и надо. Может, у него на острове все так постятся - на корточках. It must be so; yes, it's part of his creed, I suppose; well, then, let him rest; he'll get up sooner or later, no doubt. Вполне возможно. Да, должно быть, это и вправду полагается по его религии, а раз так, то пусть себе сидит. It can't last for ever, thank God, and his Ramadan only comes once a year; and I don't believe it's very punctual then. Рано или поздно он, конечно, встанет. Слава богу, до бесконечности это продолжаться не может, а Рамадан у него бывает только раз в году, да и то не очень регулярно. I went down to supper. Я спустился к ужину. After sitting a long time listening to the long stories of some sailors who had just come from a plum-pudding voyage, as they called it (that is, a short whaling-voyage in a schooner or brig, confined to the north of the line, in the Atlantic Ocean only); after listening to these plum-puddingers till nearly eleven o'clock, I went up stairs to go to bed, feeling quite sure by this time Queequeg must certainly have brought his Ramadan to a termination. Вдоволь наслушавшись за этот долгий вечер длинных историй, которые рассказывали моряки, только что возвратившиеся из "кисельного" плавания (так называли они короткий промысловый рейс на шхуне или бриге, ограниченный водами Северной Атлантики) ; просидев в обществе этих "киселыциков" чуть ли не до одиннадцати часов, я вновь поднялся к себе в полной уверенности, что Квикег к этому времени уже довел, конечно, свой Рамадан до конца. But no; there he was just where I had left him; he had not stirred an inch. Но не тут-то было: он по-прежнему сидел там, где я его оставил, не сдвинувшись ни на дюйм. I began to grow vexed with him; it seemed so downright senseless and insane to be sitting there all day and half the night on his hams in a cold room, holding a piece of wood on his head. Мне даже досадно на него стало: надо же так глупо, так бессмысленно целый день и половину ночи просидеть на корточках в холодной комнате, держа на голове какую-то деревяшку. "For heaven's sake, Queequeg, get up and shake yourself; get up and have some supper. - Бога ради, Квикег, вставай, встряхнись немножко. Вставай и пойди поужинай. You'll starve; you'll kill yourself, Queequeg." Ты так с голоду умрешь. Ты уморишь себя, Квикег! But not a word did he reply. В ответ - ни слова. Despairing of him, therefore, I determined to go to bed and to sleep; and no doubt, before a great while, he would follow me. Тогда я решил махнуть на него рукой и лечь спать; а он, без сомнения, немного погодя и сам последует моему примеру. But previous to turning in, I took my heavy bearskin jacket, and threw it over him, as it promised to be a very cold night; and he had nothing but his ordinary round jacket on. Но перед тем как забраться в постель, я взял свой косматый бушлат и набросил ему на плечи, потому что ночь обещала быть отменно морозной, а на нем была только легкая куртка. For some time, do all I would, I could not get into the faintest doze. Но как я ни старался, мне долгое время не удавалось даже задремать немного. I had blown out the candle; and the mere thought of Queequeg-not four feet off-sitting there in that uneasy position, stark alone in the cold and dark; this made me really wretched. Свечу я задул, но как только вспомню, что он сидит тут в этой неудобной позе, футах в четырех от кровати, не дальше, один-одинешенек, в холоде и темноте, на душе у меня становится тошно. Think of it; sleeping all night in the same room with a wide awake pagan on his hams in this dreary, unaccountable Ramadan! Подумать только - спать в одной комнате с язычником, который всю ночь не смыкая глаз сидит на корточках, блюдя свой жуткий, загадочный Рамадан. But somehow I dropped off at last, and knew nothing more till break of day; when, looking over the bedside, there squatted Queequeg, as if he had been screwed down to the floor. Наконец я все-таки забылся сном и больше уже ничего не сознавал до самого рассвета, когда, открыв глаза, я посмотрел вниз - там сидел Квикег все в той же скрюченной позе, словно привинченный болтами к полу. But as soon as the first glimpse of sun entered the window, up he got, with stiff and grating joints, but with a cheerful look; limped towards me where I lay; pressed his forehead again against mine; and said his Ramadan was over. Но только первые проблески солнечного света проникли через окно, как он тут же вскочил, громко скрежеща онемевшими суставами, но с видом вполне жизнерадостным, кое-как доковылял до кровати и, опять прижавши свой лоб к моему, сообщил, что его Рамадан окончен. Now, as I before hinted, I have no objection to any person's religion, be it what it may, so long as that person does not kill or insult any other person, because that other person don't believe it also. Как я уже говорил прежде, я готов с полной терпимостью относиться к религии каждого человека, какова бы она ни была, при условии только, что этот человек не убивает и не оскорбляет других за то, что они веруют иначе. But when a man's religion becomes really frantic; when it is a positive torment to him; and, in fine, makes this earth of ours an uncomfortable inn to lodge in; then I think it high time to take that individual aside and argue the point with him. Но если чья-то религия доходит просто до изуверства, если она становится для верующего пыткой, одним словом, если она превращает нашу планету в крайне некомфортабельный постоялый двор, тогда последователя подобной религии надлежит, на мой взгляд, отвести в сторонку и поговорить с ним на эту тему по душам. And just so I now did with Queequeg. Именно это я и намерен был теперь проделать с Квикегом. "Queequeg," said I, "get into bed now, and lie and listen to me." - Квикег, - произнес я, - полезай-ка в постель и слушай, что я тебе скажу. I then went on, beginning with the rise and progress of the primitive religions, and coming down to the various religions of the present time, during which time I labored to show Queequeg that all these Lents, Ramadans, and prolonged ham-squattings in cold, cheerless rooms were stark nonsense; bad for the health; useless for the soul; opposed, in short, to the obvious laws of Hygiene and common sense. И я принялся за дело, начав с возникновения и развития первобытных верований и дойдя до разнообразных религий нашего времени, неизменно стараясь показать Квикегу, что все эти Великие Посты, Рамаданы и длительные сидения на корточках в нетопленных мрачных помещениях - просто полная бессмыслица: для здоровья вредны, для души бесполезны, иными словами, противоречат элементарным законам гигиены и здравого смысла. I told him, too, that he being in other things such an extremely sensible and sagacious savage, it pained me, very badly pained me, to see him now so deplorably foolish about this ridiculous Ramadan of his. И еще я сказал ему, что мне просто больно, ужасно больно видеть, как он, во всех других отношениях чрезвычайно рассудительный и разумный дикарь, так досадно глупо ведет себя с этим своим нелепым Рамаданом. Besides, argued I, fasting makes the body cave in; hence the spirit caves in; and all thoughts born of a fast must necessarily be half-starved. К тому же, убеждал я его, от поста тело слабеет, а стало быть, слабеет и дух, и все мысли, возникшие постом, обязательно бывают худосочные. This is the reason why most dyspeptic religionists cherish such melancholy notions about their hereafters. Недаром же те верующие, кто особенно страдает от несварения желудка, придерживаются самых унылых убеждений относительно того, что ожидает их за могилой. In one word, Queequeg, said I, rather digressively; hell is an idea first born on an undigested apple-dumpling; and since then perpetuated through the hereditary dyspepsias nurtured by Ramadans. Одним словом, Квикег, говорил я, несколько уклонившись от избранной темы, идея ада впервые зародилась у человека, когда он объелся яблоками, а затем была увековечена наследственным расстройством пищеварения, поддерживаемым Рамаданами. I then asked Queequeg whether he himself was ever troubled with dyspepsia; expressing the idea very plainly, so that he could take it in. Тут я спросил Квикега, страдал ли он когда-либо расстройством пищеварения, стараясь объяснить свою мысль по возможности нагляднее, чтоб он мог понять, что я имею в виду. He said no; only upon one memorable occasion. Он ответил, что нет, разве только один раз и по весьма знаменательному поводу. It was after a great feast given by his father the king, on the gaining of a great battle wherein fifty of the enemy had been killed by about two o'clock in the afternoon, and all cooked and eaten that very evening. Это произошло с ним после великого пиршества, которое устроил его отец по случаю великой победы, когда в сражении было убито к двум часам пополудни пятьдесят вражеских воинов, и в ту же ночь они все были сварены и съедены. "No more, Queequeg," said I, shuddering; "that will do;" for I knew the inferences without his further hinting them. - Довольно, довольно, Квикег, - прервал я его, содрогаясь. - Замолчи. Ибо я и без него представлял себе, чем это должно было кончиться. I had seen a sailor who had visited that very island, and he told me that it was the custom, when a great battle had been gained there, to barbecue all the slain in the yard or garden of the victor; and then, one by one, they were placed in great wooden trenchers, and garnished round like a pilau, with breadfruit and cocoanuts; and with some parsley in their mouths, were sent round with the victor's compliments to all his friends, just as though these presents were so many Christmas turkeys. Я знал когда-то одного матроса, который побывал на этом самом острове, и он рассказывал мне, что у них там существует такой обычай: выиграв большую битву, победитель целиком изжаривает у себя во дворе или в саду каждого убитого, а потом одного за другим укладывает их на большие деревянные блюда, красиво обложив, словно пилав, плодами хлебного дерева и кокосовыми орехами и засунув им в рот по пучку петрушки, и посылает с наилучшими пожеланиями своим друзьям, как если бы то были просто рождественские индейки. After all, I do not think that my remarks about religion made much impression upon Queequeg. В целом, я не могу сказать, чтобы мои замечания насчет религии произвели на Квикега большое впечатление. Because, in the first place, he somehow seemed dull of hearing on that important subject, unless considered from his own point of view; and, in the second place, he did not more than one third understand me, couch my ideas simply as I would; and, finally, he no doubt thought he knew a good deal more about the true religion than I did. Во-первых, он как-то не проявил интереса к рассуждениям на столь важные темы, ведущимся с точки зрения, отличной от его собственной; а во-вторых, он и понимал-то меня не более чем на одну треть, как ни примитивно формулировал я свои мысли, и в довершение всего, он, безусловно, считал, что разбирается в истинной религии гораздо лучше, чем я. He looked at me with a sort of condescending concern and compassion, as though he thought it a great pity that such a sensible young man should be so hopelessly lost to evangelical pagan piety. Он глядел на меня с каким-то снисходительным участием и сочувствием, будто очень сожалел, что такой рассудительный молодой человек столь безнадежно потерян для святого языческого благочестия. At last we rose and dressed; and Queequeg, taking a prodigiously hearty breakfast of chowders of all sorts, so that the landlady should not make much profit by reason of his Ramadan, we sallied out to board the Pequod, sauntering along, and picking our teeth with halibut bones. Наконец мы поднялись с кровати и оделись. Квикег с аппетитом поглотил чудовищный завтрак, состоящий из всевозможных сортов отварной рыбы - так что большой выгоды от его Рамадана хозяйка все равно не получила, - и мы отправились на "Пекод", неторопливо вышагивая по дороге и ковыряя в зубах костями палтуса. CHAPTER 18. His Mark. Глава XVIII. ВМЕСТО ПОДПИСИ As we were walking down the end of the wharf towards the ship, Queequeg carrying his harpoon, Captain Peleg in his gruff voice loudly hailed us from his wigwam, saying he had not suspected my friend was a cannibal, and furthermore announcing that he let no cannibals on board that craft, unless they previously produced their papers. Мы только еще шли по пристани к борту судна, я и Квикег со своим гарпуном, когда нас окликнул из вигвама хриплый голос капитана Фалека, который громко выразил удивление по поводу того, что мой товарищ оказался каннибалом, и тут же провозгласил, что не допускает на это судно каннибалов, пока они не предъявят свои бумаги. "What do you mean by that, Captain Peleg?" said I, now jumping on the bulwarks, and leaving my comrade standing on the wharf. - Не предъявят чего, капитан Фалек? -переспросил я, прыгнув через фальшборт и оставив своего друга внизу на пристани. "I mean," he replied, "he must show his papers." - Бумаги, - ответил он. - Пусть покажет бумаги. "Yes," said Captain Bildad in his hollow voice, sticking his head from behind Peleg's, out of the wigwam. - Да, да, - глухим голосом подтвердил капитан Вилдад, высунув вслед за Фалеком голову из вигвама. "He must show that he's converted. - Пусть докажет, что он обращенный. Son of darkness," he added, turning to Queequeg, "art thou at present in communion with any Christian church?" Сын тьмы! - повернулся он в сторону Квикега, -состоишь ли ты в настоящее время в лоне какой-либо христианской церкви? "Why," said I, "he's a member of the first Congregational Church." - А как же, - ответил я, - он принадлежит к первой конгрегационалистской церкви. Here be it said, that many tattooed savages sailing in Nantucket ships at last come to be converted into the churches. Тут следует заметить, что многие татуированные дикари, плавающие на нантакетских судах, кончают тем, что обращаются и попадают в лоно какой-либо из церквей. "First Congregational Church," cried Bildad, "what! that worships in Deacon Deuteronomy Coleman's meeting-house?" and so saying, taking out his spectacles, he rubbed them with his great yellow bandana handkerchief, and putting them on very carefully, came out of the wigwam, and leaning stiffly over the bulwarks, took a good long look at Queequeg. - Как! Первая конгрегационалистская церковь? -воскликнул Вилдад. - Это те, которые собираются в доме у диакона Девтерономии Колмена? - И он вытащил из кармана очки, протер их большим желтым носовым платком, с особой осторожностью водрузил на нос, вышел из вигвама и, с трудом перегнувшись через фальшборт, долго и пристально разглядывал Квикега. "How long hath he been a member?" he then said, turning to me; "not very long, I rather guess, young man." - Давно ли он стал членом этой общины? -спросил капитан наконец, обернувшись ко мне.- Не слишком-то давно, я полагаю, а, молодой человек? "No," said Peleg, "and he hasn't been baptized right either, or it would have washed some of that devil's blue off his face." - Разумеется, недавно, - поддержал его Фалек. -И крещение он получил не настоящее, иначе бы оно смыло у него с лица хоть немного этой дьявольской синевы. "Do tell, now," cried Bildad, "is this Philistine a regular member of Deacon Deuteronomy's meeting? - Нет, ты скажи, молодой человек, - сказал Вилдад. - Неужели этот филистимлянин регулярно посещает собрания диакона Девтерономии? I never saw him going there, and I pass it every Lord's day." Что-то я его там ни разу не видел, а я хожу мимо каждое воскресенье. "I don't know anything about Deacon Deuteronomy or his meeting," said I; "all I know is, that Queequeg here is a born member of the First Congregational Church. - Мне ничего не известно о диаконе Девтерономии и его собраниях, - сказал я. -Знаю только, что Квикег рожден в лоне первой конгрегационалистской церкви. He is a deacon himself, Queequeg is." Да он сам диакон, вот этот самый Квикег. "Young man," said Bildad sternly, "thou art skylarking with me-explain thyself, thou young Hittite. - Молодой человек, - строго проговорил Вилдад,- напрасно ты шутишь этим. Объясни свои слова, ты, юный хеттеянин. What church dost thee mean? answer me." Отвечай мне, о какой это церкви ты говорил? Finding myself thus hard pushed, I replied. Почувствовав, что меня прижали к стенке, я ответил: "I mean, sir, the same ancient Catholic Church to which you and I, and Captain Peleg there, and Queequeg here, and all of us, and every mother's son and soul of us belong; the great and everlasting First Congregation of this whole worshipping world; we all belong to that; only some of us cherish some queer crotchets no ways touching the grand belief; in THAT we all join hands." - Сэр, я говорил о той древней католической церкви, к которой принадлежим мы все, и вы, и я, и капитан Фалек, и Квикег, и всякий сын человеческий; о великой и вечной Первой Конгрегации всего верующего мира; все мы принадлежим к ней; правда, иных среди нас слишком волнуют сейчас разные мелочи великой веры, но сама она связывает нас всех воедино. "Splice, thou mean'st SPLICE hands," cried Peleg, drawing nearer. - Верно! Морским узлом! - вскричал Фалек, шагнув мне навстречу. "Young man, you'd better ship for a missionary, instead of a fore-mast hand; I never heard a better sermon. - Юноша, тебе бы следовало поступить к нам миссионером, а не матросом. В жизни не слыхивал я проповеди лучше! Deacon Deuteronomy-why Father Mapple himself couldn't beat it, and he's reckoned something. Диакон Девтерономия, да чего там, сам отец Мэппл никогда не сможет тебя переплюнуть, а уж он-то чего-нибудь да стоит. Come aboard, come aboard; never mind about the papers. Полезайте, полезайте сюда, и к чертям все бумаги. I say, tell Quohog there-what's that you call him? tell Quohog to step along. Эй, скажи ты этому Квебеку, - или как там ты его зовешь, - скажи Квебеку, чтобы шел сюда. By the great anchor, what a harpoon he's got there! looks like good stuff that; and he handles it about right. Ого, клянусь большим якорем, ну и гарпун же у него! Неплохая вещь, как я погляжу, и обращается он с ним умело. I say, Quohog, or whatever your name is, did you ever stand in the head of a whale-boat? did you ever strike a fish?" Послушай, как тебя, Квебек, приходилось тебе когда-нибудь стоять на носу вельбота? Случалось уже бить китов, а? Without saying a word, Queequeg, in his wild sort of way, jumped upon the bulwarks, from thence into the bows of one of the whale-boats hanging to the side; and then bracing his left knee, and poising his harpoon, cried out in some such way as this:- Не отвечая ни слова на свой дикарский манер, Квикег вскочил на фальшборт, оттуда прыгнул на нос подвешенного за бортом вельбота и, выставив вперед левое колено и занеся над головой гарпун, выкрикнул нечто подобное нижеследующему: "Cap'ain, you see him small drop tar on water dere? - Капитан! Видела капля деготь там на вода? Видела? Пускай это у кита глаз, а ну-ка! You see him? well, spose him one whale eye, well, den!" and taking sharp aim at it, he darted the iron right over old Bildad's broad brim, clean across the ship's decks, and struck the glistening tar spot out of sight. - Прицелившись хорошенько, он метнул гарпун, и тот, просвистев возле самой шляпы старого Вилдада, перелетел над палубой корабля и разбил на бесчисленное множество осколков маленькое блестящее пятнышко. "Now," said Queequeg, quietly hauling in the line, "spos-ee him whale-e eye; why, dad whale dead." - Вот, - спокойно заключил Квикег, выбирая линь. - Пускай это у кита глаз, твоя кит уже мертвый. "Quick, Bildad," said Peleg, his partner, who, aghast at the close vicinity of the flying harpoon, had retreated towards the cabin gangway. - А ну, быстро, Вилдад, - сказал Фалек своему компаньону, который, перепуганный непосредственной близостью пролетевшего гарпуна, удалился к порогу капитанской каюты. "Quick, I say, you Bildad, and get the ship's papers. - Быстрее, говорю, Вилдад, доставай корабельные книги. We must have Hedgehog there, I mean Quohog, in one of our boats. Этого Любека, то есть Квебека, мы должны заполучить на один из наших вельботов. Look ye, Quohog, we'll give ye the ninetieth lay, and that's more than ever was given a harpooneer yet out of Nantucket." Слушай, Квебек, мы тебе даем девяностую долю, а столько еще не получал в Нантакете ни один гарпунщик. So down we went into the cabin, and to my great joy Queequeg was soon enrolled among the same ship's company to which I myself belonged. Мы спустились в каюту, и Квикег, к великой моей радости, был вскоре занесен в списки той же самой команды, в какой уже числился и я. When all preliminaries were over and Peleg had got everything ready for signing, he turned to me and said, Когда все формальности были завершены и оставалось поставить подпись, Фалек обернулся ко мне и сказал: "I guess, Quohog there don't know how to write, does he? - Надо думать, твой Квебек писать не умеет, так, что ли? I say, Quohog, blast ye! dost thou sign thy name or make thy mark?" Эй, Квебек, чтоб тебя! Ты будешь подписывать свое имя или крест поставишь? But at this question, Queequeg, who had twice or thrice before taken part in similar ceremonies, looked no ways abashed; but taking the offered pen, copied upon the paper, in the proper place, an exact counterpart of a queer round figure which was tattooed upon his arm; so that through Captain Peleg's obstinate mistake touching his appellative, it stood something like this:- Quohog. his X mark. При этом вопросе Квикег, которому и прежде уже приходилось раза два-три принимать участие в подобных процедурах, видимо, ничуть не растерялся, но, взяв протянутое перо, изобразил на бумаге точную копию некоего загадочного округлого знака, вытатуированного у него на руке; так что благодаря упорству Фалека касательно Квикегова прозвища все это получило определенный вид. Meanwhile Captain Bildad sat earnestly and steadfastly eyeing Queequeg, and at last rising solemnly and fumbling in the huge pockets of his broad-skirted drab coat, took out a bundle of tracts, and selecting one entitled "The Latter Day Coming; or No Time to Lose," placed it in Queequeg's hands, and then grasping them and the book with both his, looked earnestly into his eyes, and said, Тем временем капитан Вилдад сидел, не спуская глаз с Квикега, а затем торжественно поднялся и, порывшись в огромных карманах своего широкополого коричневого сюртука, извлек оттуда целую пачку брошюр; выбрав одну из них, озаглавленную "Последний день наступает, или Не теряйте времени", вложил ее в руки Квикегу, а потом схватил их вместе с книгой обеими своими руками, пристально посмотрел ему в глаза и проговорил: "Son of darkness, I must do my duty by thee; I am part owner of this ship, and feel concerned for the souls of all its crew; if thou still clingest to thy Pagan ways, which I sadly fear, I beseech thee, remain not for aye a Belial bondsman. - Сын тьмы, я обязан выполнить мой долг по отношению к тебе. Это судно отчасти принадлежит мне, и я не могу не заботиться об его экипаже. Ежели ты все еще придерживаешься своих языческих обычаев - а я очень опасаюсь, что это так, - то заклинаю тебя, не оставайся вечно рабом Вила. Spurn the idol Bell, and the hideous dragon; turn from the wrath to come; mind thine eye, I say; oh! goodness gracious! steer clear of the fiery pit!" Отринь идола Вила и мерзкого змия, беги грядущего гнева. Гляди в оба, говорю тебе. О, во имя милосердного бога! Правь прочь от огненной бездны! Something of the salt sea yet lingered in old Bildad's language, heterogeneously mixed with Scriptural and domestic phrases. В речи старого Вилдада еще сохранились отзвуки моряцкой жизни, причудливо перемешанные с библейскими и местными выражениями. "Avast there, avast there, Bildad, avast now spoiling our harpooneer," Peleg. - Ступай, ступай, Вилдад, нечего тебе портить нашего гарпунщика, - вмешался Фалек. "Pious harpooneers never make good voyagers-it takes the shark out of 'em; no harpooneer is worth a straw who aint pretty sharkish. - Набожные гарпунщики никуда не годятся. У них от этого пропадает вся хватка. А что проку в гарпунщике, если у него нет хватки? There was young Nat Swaine, once the bravest boat-header out of all Nantucket and the Vineyard; he joined the meeting, and never came to good. Помнишь, какой был гарпунщик молодой Нат Свейн? На всем Нантакете и Вайньярде не было храбрее. Но он стал посещать моления, и дело кончилось худо. He got so frightened about his plaguy soul, that he shrinked and sheered away from whales, for fear of after-claps, in case he got stove and went to Davy Jones." Он до того боялся за свою ничтожную душу, что начал обходить и сторониться китов из опасения, как бы они не задели хвостом его вельбот и не пришлось бы ему отправиться к черту в пекло. "Peleg! Peleg!" said Bildad, lifting his eyes and hands, "thou thyself, as I myself, hast seen many a perilous time; thou knowest, Peleg, what it is to have the fear of death; how, then, can'st thou prate in this ungodly guise. - Фалек, Фалек, - проговорил Вилдад, возводя очи и руки к небесам. - Ведь и ты сам, как и я, изведал немало опасностей. Ведь ты знаешь, Фалек, что означает страх смерти. Как же можешь ты прибегать к столь нечестивому пустословию? Thou beliest thine own heart, Peleg. Tell me, when this same Pequod here had her three masts overboard in that typhoon on Japan, that same voyage when thou went mate with Captain Ahab, did'st thou not think of Death and the Judgment then?" Не возведи на себя напраслину, скажи, положа руку на сердце, Фалек, разве тогда, у берегов Японии, когда вот этот самый "Пекод" потерял в тайфуне все три мачты, - помнишь, ты как раз плавал помощником у Ахава? - разве не думал ты тогда о смерти и божьей каре? "Hear him, hear him now," cried Peleg, marching across the cabin, and thrusting his hands far down into his pockets,-"hear him, all of ye. - Вы только послушайте его! - вскричал Фалек и зашагал по тесной каюте, глубоко засунув руки в карманы. - Все слышали, а? Think of that! Подумать только! When every moment we thought the ship would sink! Ведь судно каждую минуту могло пойти ко дну! Death and the Judgment then? What? Что же, думать о смерти и божьей каре? With all three masts making such an everlasting thundering against the side; and every sea breaking over us, fore and aft. Когда все наши три мачты с таким адским грохотом колотились о борт, а зыбь разбивалась над нами, и с кормы, и с носа! Think of Death and the Judgment then? Думать в это время о смерти и божьей каре? No! no time to think about Death then. Нет, некогда нам было думать о смерти. Life was what Captain Ahab and I was thinking of; and how to save all hands-how to rig jury-masts-how to get into the nearest port; that was what I was thinking of." Жизнь - вот о чем мы думали с капитаном Ахавом. Как спасти команду, как поставить новые мачты, как добраться до ближайшего порта - вот о чем я тогда думал. Bildad said no more, but buttoning up his coat, stalked on deck, where we followed him. Вилдад промолчал; он застегнул на все пуговицы сюртук и гордо прошествовал на палубу, и мы последовали за ним. There he stood, very quietly overlooking some sailmakers who were mending a top-sail in the waist. Здесь он остановился и стал спокойно наблюдать за работой парусных мастеров, которые на шкафуте чинили грот-марсель. Now and then he stooped to pick up a patch, or save an end of tarred twine, which otherwise might have been wasted. Время от времени он нагибался и подбирал обрезок парусины или просмоленной бечевки, чтоб они, не дай бог, не пропали зря. CHAPTER 19. The Prophet. Глава XIX. ПРОРОК "Shipmates, have ye shipped in that ship?" - Братья, вы нанялись на этот корабль? Queequeg and I had just left the Pequod, and were sauntering away from the water, for the moment each occupied with his own thoughts, when the above words were put to us by a stranger, who, pausing before us, levelled his massive forefinger at the vessel in question. Мы с Квикегом только что покинули "Пекод" и медленно шли по набережной, каждый погруженный в собственные мысли, когда какой-то незнакомец обратился к нам с этими словами, остановившись прямо перед нами и наведя свой толстый указательный палец на корпус упомянутого судна. He was but shabbily apparelled in faded jacket and patched trowsers; a rag of a black handkerchief investing his neck. Человек этот был облачен в крайне ветхий, выцветший бушлат и заплатанные брюки, а шею его украшал обрывок черного платка. A confluent small-pox had in all directions flowed over his face, and left it like the complicated ribbed bed of a torrent, when the rushing waters have been dried up. Сливная оспа пролилась по его лицу во всех мыслимых направлениях, и теперь оно напоминало замысловато изборожденное русло пересохшего потока. "Have ye shipped in her?" he repeated. - Вы нанялись туда? - повторил он свой вопрос. "You mean the ship Pequod, I suppose," said I, trying to gain a little more time for an uninterrupted look at him. - Вы имеете в виду судно "Пекод", полагаю? -переспросил я, стараясь выиграть немного времени, чтобы получше его рассмотреть. "Aye, the Pequod-that ship there," he said, drawing back his whole arm, and then rapidly shoving it straight out from him, with the fixed bayonet of his pointed finger darted full at the object. - О, да, именно "Пекод", вот тот корабль, -подтвердил он, отведя руку назад, а затем стремительно выбросив ее перед собой, так что вытянутый палец, точно штык, вонзился в цель. "Yes," said I, "we have just signed the articles." - Да, - ответил я, - мы только что подписали там бумаги. "Anything down there about your souls?" - Оговорено ли в бумагах что-нибудь касательно ваших душ? "About what?" - Касательно чего? "Oh, perhaps you hav'n't got any," he said quickly. - А, у вас их, вероятно, нет, - быстро проговорил он. "No matter though, I know many chaps that hav'n't got any,-good luck to 'em; and they are all the better off for it. - В конце концов это не так уж важно. Я знаю многих, у кого нет души - им просто повезло. A soul's a sort of a fifth wheel to a wagon." Душа - это вроде пятого колеса у телеги. "What are you jabbering about, shipmate?" said I. - О чем ты бормочешь, приятель? - удивился я. "HE'S got enough, though, to make up for all deficiencies of that sort in other chaps," abruptly said the stranger, placing a nervous emphasis upon the word HE. - Но он имеет избыток, которого станет на то, чтоб покрыть недостаток у всех других, -неожиданно заключил незнакомец, делая особое, тревожное ударение на слове "он". "Queequeg," said I, "let's go; this fellow has broken loose from somewhere; he's talking about something and somebody we don't know." - Пошли, Квикег, - сказал я, - этот тип, видно, сбежал откуда-то. Он говорит о ком-то и о чем-то, нам с тобою неизвестном. "Stop!" cried the stranger. - Стойте! - вскричал незнакомец. "Ye said true-ye hav'n't seen Old Thunder yet, have ye?" - Вы правы - ведь вы еще не видели Старого Громобоя, верно? "Who's Old Thunder?" said I, again riveted with the insane earnestness of his manner. - Кто это Старый Громобой? - спросил я, остановленный значительностью его безумного тона. "Captain Ahab." - Капитан Ахав. "What! the captain of our ship, the Pequod?" - Что? Капитан нашего корабля? Капитан "Пекода". "Aye, among some of us old sailor chaps, he goes by that name. - Да, многие из нас, старых моряков, называют его этим именем. Ye hav'n't seen him yet, have ye?" Ведь вы его еще не видели, верно? "No, we hav'n't. - Пока нет. He's sick they say, but is getting better, and will be all right again before long." Говорят, он был болен, но теперь поправляется и скоро уже будет совсем здоров. "All right again before long!" laughed the stranger, with a solemnly derisive sort of laugh. - Совсем здоров, а? - повторил незнакомец с каким-то торжествующе горьким смехом. "Look ye; when Captain Ahab is all right, then this left arm of mine will be all right; not before." - Капитан Ахав будет здоров тогда, когда опять будет здорова моя левая рука, не раньше, слышите? "What do you know about him?" - А что вам о нем известно? "What did they TELL you about him? Say that!" - А что вам о нем рассказали? "They didn't tell much of anything about him; only I've heard that he's a good whale-hunter, and a good captain to his crew." - Да они ничего почти не рассказывали; я слышал только, что он хороший китобой и хороший капитан для своих матросов. "That's true, that's true-yes, both true enough. - Верно, все это так - и то и другое верно. But you must jump when he gives an order. Но когда он приказывает, тут уж приходится поворачиваться. Step and growl; growl and go-that's the word with Captain Ahab. Ворчи не ворчи, вой не вой, а слово Ахава -закон. But nothing about that thing that happened to him off Cape Horn, long ago, when he lay like dead for three days and nights; nothing about that deadly skrimmage with the Spaniard afore the altar in Santa?-heard nothing about that, eh? Но о том, что случилось с ним когда-то у мыса Г орн, когда он три дня и три ночи пролежал, как мертвый; о смертельной схватке с Испанцем пред алтарем в Санта - обо всем этом вы ничего не слыхали? Nothing about the silver calabash he spat into? А о серебряной фляге, в которую он плюнул? And nothing about his losing his leg last voyage, according to the prophecy. И о том, как в последнем рейсе он потерял левую ногу во исполнение пророчества? Didn't ye hear a word about them matters and something more, eh? Неужели вы ничего не слышали обо всем этом, об этом и еще кое о чем? No, I don't think ye did; how could ye? Ну конечно, вы об этом не слыхали, откуда же вам знать? Who knows it? Not all Nantucket, I guess. Кто вообще знает об этом, даже у нас в Нантакете? But hows'ever, mayhap, ye've heard tell about the leg, and how he lost it; aye, ye have heard of that, I dare say. Однако о том, как потерял он ногу, вы, может статься, все же слыхали? Да, да, вижу, об этом вам говорили? Oh yes, THAT every one knows a'most-I mean they know he's only one leg; and that a parmacetti took the other off." Да и кто об этом здесь не знает? То есть о том, что у него теперь только одна нога и что другую он потерял в стычке с кашалотом? "My friend," said I, "what all this gibberish of yours is about, I don't know, and I don't much care; for it seems to me that you must be a little damaged in the head. - Друг мой, - остановил я его, - что вы тут такое плетете, я не знаю, да и знать не хочу, потому что, сдается мне, у вас, вроде бы, в голове не все в порядке. But if you are speaking of Captain Ahab, of that ship there, the Pequod, then let me tell you, that I know all about the loss of his leg." Но если вы имеете в виду капитана Ахава, капитана вон того корабля "Пекода", тогда позвольте сообщить вам, что относительно его ноги мне известно все. "ALL about it, eh-sure you do?-all?" - Все известно, говорите вы? И вы в этом уверены, а? "Pretty sure." - Абсолютно уверен. With finger pointed and eye levelled at the Pequod, the beggar-like stranger stood a moment, as if in a troubled reverie; then starting a little, turned and said:-"Ye've shipped, have ye? Еще мгновение незнакомец стоял неподвижно, погруженный в тревожную задумчивость, вытянув палец и устремив взгляд на корпус "Пекода", потом чуть заметно вздрогнул и сказал: - Вы ведь уже зачислены, верно? Names down on the papers? Имена ваши значатся в списках? Well, well, what's signed, is signed; and what's to be, will be; and then again, perhaps it won't be, after all. Ну что ж, что написано, то написано, а чему быть, того не миновать, то и сбудется, а может, и не сбудется все-таки. Anyhow, it's all fixed and arranged a'ready; and some sailors or other must go with him, I suppose; as well these as any other men, God pity 'em! Во всяком случае, все уже предрешено и расписано заранее. И кому-нибудь из матросов ведь надо с ним идти. Либо этим, либо каким-нибудь еще, господь да смилуется над ними. Morning to ye, shipmates, morning; the ineffable heavens bless ye; I'm sorry I stopped ye." Прощайте же, братья, прощайте, небеса неизреченные да благословят вас. Извините, что задержал вас. "Look here, friend," said I, "if you have anything important to tell us, out with it; but if you are only trying to bamboozle us, you are mistaken in your game; that's all I have to say." - Послушайте, друг, - сказал я, - если вы можете сообщить нам что-нибудь важное, то выкладывайте, но если вам просто вздумалось нас поморочить и запугать, то вы обратились не по адресу. Вот все, что я хотел сказать. "And it's said very well, and I like to hear a chap talk up that way; you are just the man for him-the likes of ye. Morning to ye, shipmates, morning! - И сказано неплохо, очень неплохо, я люблю, когда говорят так складно. Вы ему отлично подойдете, вот такие люди, как вы. Прощайте же, братья. Oh! when ye get there, tell 'em I've concluded not to make one of 'em." Да вот еще, когда вы туда попадете, передайте им, что я почел за лучшее к ним не присоединяться. "Ah, my dear fellow, you can't fool us that way-you can't fool us. - Ну нет, дорогой мой, вам нас так не одурачить, не думайте. It is the easiest thing in the world for a man to look as if he had a great secret in him." Ведь сделать вид, что тебе известна великая тайна, - это легче легкого. "Morning to ye, shipmates, morning." - Прощайте, братья, прощайте. "Morning it is," said I. - Прощайте, - ответил я. "Come along, Queequeg, let's leave this crazy man. - Пошли, Квикег, уйдем от этого сумасшедшего. But stop, tell me your name, will you?" Впрочем, постойте, скажите-ка мне, пожалуйста, как вас зовут? "Elijah." - Илия. Elijah! thought I, and we walked away, both commenting, after each other's fashion, upon this ragged old sailor; and agreed that he was nothing but a humbug, trying to be a bugbear. Илия! мысленно повторил я, и мы зашагали прочь, обсуждая каждый на свой лад этого старого оборванного матроса; под конец мы оба сошлись на том, что он всего лишь мелкий мошенник, хоть и корчит из себя великое пугало. But we had not gone perhaps above a hundred yards, when chancing to turn a corner, and looking back as I did so, who should be seen but Elijah following us, though at a distance. Но не прошли мы и ста ярдов, как я, заворачивая за угол, случайно оглянулся и увидел все того же самого Илию, который следовал за нами на некотором расстоянии. Somehow, the sight of him struck me so, that I said nothing to Queequeg of his being behind, but passed on with my comrade, anxious to see whether the stranger would turn the same corner that we did. Это почему-то настолько меня взволновало, что я не сказал Квикегу ни слова, но продолжал идти, горя нетерпением узнать, свернет ли и незнакомец за тот же угол. He did; and then it seemed to me that he was dogging us, but with what intent I could not for the life of me imagine. Он свернул, и тогда я подумал, что он, наверное, преследует нас, хотя с какой целью, я просто представить себе не мог. This circumstance, coupled with his ambiguous, half-hinting, half-revealing, shrouded sort of talk, now begat in me all kinds of vague wonderments and half-apprehensions, and all connected with the Pequod; and Captain Ahab; and the leg he had lost; and the Cape Horn fit; and the silver calabash; and what Captain Peleg had said of him, when I left the ship the day previous; and the prediction of the squaw Tistig; and the voyage we had bound ourselves to sail; and a hundred other shadowy things. Обстоятельство это в сочетании с его двусмысленной, таинственной речью, изобилующей полунамеками, полуразоблачениями, породило у меня в душе всевозможные смутные недоумения и полупредчувствия, каким-то образом связанные с "Пекодом", с капитаном Ахавом, с его левой ногой, с его припадком у мыса Горн, с серебряной флягой, с тем, что сказал мне о нем накануне, когда я уходил, капитан Фалек, с пророчеством скво Тистиг, с плаванием, которое нам предстояло, и с тысячей других туманных вещей. I was resolved to satisfy myself whether this ragged Elijah was really dogging us or not, and with that intent crossed the way with Queequeg, and on that side of it retraced our steps. Я решил во что бы то ни стало выяснить, действительно ли этот оборванец Илия преследует нас, перешел с Квикегом на другую сторону улицы и зашагал в обратном направлении. But Elijah passed on, without seeming to notice us. Но Илия прошел мимо, видимо, вовсе нас и не заметив. This relieved me; and once more, and finally as it seemed to me, I pronounced him in my heart, a humbug. Я почувствовал облегчение и еще раз, теперь уже, как думалось мне, окончательно, заключил про себя, что он всего лишь мелкий мошенник. CHAPTER 20. All Astir. Глава XX. ВСЕ В ДВИЖЕНИИ A day or two passed, and there was great activity aboard the Pequod. Миновало дня два, и на борту "Пекода" все пришло в движение. Not only were the old sails being mended, but new sails were coming on board, and bolts of canvas, and coils of rigging; in short, everything betokened that the ship's preparations were hurrying to a close. Теперь уже не только чинили старые паруса, но и привозили новые, вместе с рулонами парусины и бухтами канатов, - одним словом, все говорило о том, что работы по снаряжению судна спешно подходят к концу. Captain Peleg seldom or never went ashore, but sat in his wigwam keeping a sharp look-out upon the hands: Bildad did all the purchasing and providing at the stores; and the men employed in the hold and on the rigging were working till long after night-fall. Капитан Фалек совсем не сходил теперь на берег, он целый день сидел в своем вигваме и зорко следил за работой матросов; на берегу всеми сделками и покупками ведал Вилдад, а в трюме и на мачтах люди трудились до поздней ночи. On the day following Queequeg's signing the articles, word was given at all the inns where the ship's company were stopping, that their chests must be on board before night, for there was no telling how soon the vessel might be sailing. Назавтра после того, как Квикег подписал бумаги, повсюду, где стояли матросы с "Пекода", было передано, что к ночи все сундуки должны быть доставлены на борт, потому что корабль может отплыть в любую минуту. So Queequeg and I got down our traps, resolving, however, to sleep ashore till the last. Поэтому мы с Квикегом переправили на судно свои пожитки, однако сами решили ночевать на берегу до самого отплытия. But it seems they always give very long notice in these cases, and the ship did not sail for several days. Но предупреждение, как всегда в таких случаях, было дано загодя, и корабль простоял у пристани еще несколько дней. But no wonder; there was a good deal to be done, and there is no telling how many things to be thought of, before the Pequod was fully equipped. Да это и не удивительно: ведь нужно было еще так много сделать и о стольких еще вещах надо было позаботиться, прежде чем "Пекод" будет окончательно оснащен. Every one knows what a multitude of things-beds, sauce-pans, knives and forks, shovels and tongs, napkins, nut-crackers, and what not, are indispensable to the business of housekeeping. Всякому известно, какое множество предметов -кровати, сковородки, ножи и вилки, лопаты и клещи, салфетки, щипцы для орехов и прочая, и прочая - необходимы в таком деле, как домашнее хозяйство. Just so with whaling, which necessitates a three-years' housekeeping upon the wide ocean, far from all grocers, costermongers, doctors, bakers, and bankers. То же самое и в китобойном рейсе, когда целых три года нужно вести большое хозяйство в океане, вдали от бакалейщиков, уличных разносчиков, врачей, пекарей и банкиров. And though this also holds true of merchant vessels, yet not by any means to the same extent as with whalemen. Все это, конечно относится и к торговым судам, но отнюдь не в той же мере, как к судам китобойным. For besides the great length of the whaling voyage, the numerous articles peculiar to the prosecution of the fishery, and the impossibility of replacing them at the remote harbors usually frequented, it must be remembered, that of all ships, whaling vessels are the most exposed to accidents of all kinds, and especially to the destruction and loss of the very things upon which the success of the voyage most depends. Ибо, помимо длительности рейсов, многочисленности предметов, насущно необходимых для промысла, и невозможности обновлять их запасы в тех дальних портах, куда обычно заходят эти суда, следует также иметь в виду, что из всех кораблей именно китобойцы наиболее подвержены всевозможным опасностям, и в особенности - опасности потерять те самые вещи, от которых зависит успех всего промысла. Hence, the spare boats, spare spars, and spare lines and harpoons, and spare everythings, almost, but a spare Captain and duplicate ship. Поэтому здесь имеются запасные вельботы, запасной рангоут, запасные лини и гарпуны - все на свете запасное, кроме лишнего капитана и резервного корабля. At the period of our arrival at the Island, the heaviest storage of the Pequod had been almost completed; comprising her beef, bread, water, fuel, and iron hoops and staves. К моменту нашего прибытия на остров трюмы "Пекода" уже были почти полностью загружены говядиной, хлебом, водой, топливом, железными обручами и бочарной клепкой. But, as before hinted, for some time there was a continual fetching and carrying on board of divers odds and ends of things, both large and small. Тем не менее, как я уже упоминал, еще несколько дней после этого не прекращался подвоз всевозможных довесков и домерков, как маленьких, так и больших. Chief among those who did this fetching and carrying was Captain Bildad's sister, a lean old lady of a most determined and indefatigable spirit, but withal very kindhearted, who seemed resolved that, if SHE could help it, nothing should be found wanting in the Pequod, after once fairly getting to sea. Г лавным лицом среди тех, кто занимался теперь подвозом и погрузкой, была сестра капитана Вилдада, худощавая старая леди с чрезвычайно решительным и неутомимым характером, но при всем том очень добросердечная, твердо решившая, по-видимому, что, насколько это зависело от нее, на "Пекоде" не будет недостатка ни в чем. At one time she would come on board with a jar of pickles for the steward's pantry; another time with a bunch of quills for the chief mate's desk, where he kept his log; a third time with a roll of flannel for the small of some one's rheumatic back. То она появлялась на борту с банкой солений для корабельной кладовой, то спешила со связкой перьев, чтобы поставить на стол старшему помощнику, где обычно вносились записи в судовой журнал; а то приносила кусок фланели, чтобы согревать чью-нибудь простуженную поясницу. Never did any woman better deserve her name, which was Charity-Aunt Charity, as everybody called her. Еще ни одна женщина так не заслуживала своего имени, потому что эту заботливую даму звали Харита, Милосердие, - тетушка Харита, как обращались к ней все. And like a sister of charity did this charitable Aunt Charity bustle about hither and thither, ready to turn her hand and heart to anything that promised to yield safety, comfort, and consolation to all on board a ship in which her beloved brother Bildad was concerned, and in which she herself owned a score or two of well-saved dollars. Подобно сестре милосердия, эта милосердная тетушка Харита целый день суетилась вокруг, готовая приложить руку, а также и сердце, ко всему тому, что обещало безопасность, удобство и утешение находящимся на борту корабля, с которым связаны были деловые интересы ее возлюбленного братца Вилдада и в который она сама вложила несколько десятков припасенных про черный день долларов. But it was startling to see this excellent hearted Quakeress coming on board, as she did the last day, with a long oil-ladle in one hand, and a still longer whaling lance in the other. Но уж совсем потрясающее зрелище являла собой сия выдающаяся квакерша, когда в последний день она поднялась на палубу, держа в одной руке длинный черпак для китового жира, а в другой - еще более длинную китобойную острогу. Nor was Bildad himself nor Captain Peleg at all backward. Сам Вилдад, да и капитан Фалек, оба они тоже не отставали. As for Bildad, he carried about with him a long list of the articles needed, and at every fresh arrival, down went his mark opposite that article upon the paper. Вилдад, например, носил при себе длинный список недостающих предметов, и всякий раз, как прибывала новая партия грузов, он тут же ставил галочку на своей бумажке. Every once in a while Peleg came hobbling out of his whalebone den, roaring at the men down the hatchways, roaring up to the riggers at the mast-head, and then concluded by roaring back into his wigwam. Время от времени из костяной берлоги, спотыкаясь, выскакивал Фалек, орал в люки на тех, кто работал внизу, орал вверх на тех, кто налаживал такелаж на мачтах, и в довершение всего, не переставая орать, убирался назад, в свой вигвам. During these days of preparation, Queequeg and I often visited the craft, and as often I asked about Captain Ahab, and how he was, and when he was going to come on board his ship. В эти дни мы с Квикегом часто наведывались на судно, и не менее часто я справлялся о капитане Ахаве, об его здоровье и о том, когда же он приедет на свой корабль. To these questions they would answer, that he was getting better and better, and was expected aboard every day; meantime, the two captains, Peleg and Bildad, could attend to everything necessary to fit the vessel for the voyage. В ответ на все вопросы я слышал, что капитану Ахаву гораздо лучше, что он поправляется и что на корабле его ожидают со дня на день, а что пока капитаны Вилдад и Фалек позаботятся обо всем необходимом для снаряжения судна. If I had been downright honest with myself, I would have seen very plainly in my heart that I did but half fancy being committed this way to so long a voyage, without once laying my eyes on the man who was to be the absolute dictator of it, so soon as the ship sailed out upon the open sea. Если бы я был до конца честен с самим собой, я бы отчетливо осознал, что в глубине души меня не слишком-то прельщала необходимость отправиться в столь длительное плавание, так и не увидев ни разу человека, которому предстояло стать абсолютным диктатором на корабле, как только мы очутимся в открытом море. But when a man suspects any wrong, it sometimes happens that if he be already involved in the matter, he insensibly strives to cover up his suspicions even from himself. And much this way it was with me. Но когда подозреваешь что-нибудь неладное, иной раз случается, если ты уже вовлечен в это дело, что ты бессознательно стараешься скрыть все подозрения даже от себя самого. I said nothing, and tried to think nothing. Я не говорил ни слова и старался ни о чем не думать. At last it was given out that some time next day the ship would certainly sail. Наконец было передано, что завтра в течение дня мы наверняка отплываем. So next morning, Queequeg and I took a very early start. Поэтому на следующее утро мы с Квикегом чуть свет отправились на пристань. CHAPTER 21. Going Aboard. Глава XXI. ПРИБЫТИЕ НА БОРТ It was nearly six o'clock, but only grey imperfect misty dawn, when we drew nigh the wharf. Было около шести часов, но серая, туманная заря еще только занималась, когда мы вошли на пристань. "There are some sailors running ahead there, if I see right," said I to Queequeg, "it can't be shadows; she's off by sunrise, I guess; come on!" - По-моему, там впереди бегут какие-то матросы,- сказал я Квикегу. - Не тени же это. Видно, мы отплываем с восходом. Пошли скорей! "Avast!" cried a voice, whose owner at the same time coming close behind us, laid a hand upon both our shoulders, and then insinuating himself between us, stood stooping forward a little, in the uncertain twilight, strangely peering from Queequeg to me. - Стойте! - раздался голос, принадлежавший человеку, который незаметно подошел к нам сзади, положил каждому руку на плечо и, протиснувшись между нами, стоял теперь, чуть подавшись вперед и переводя с Квикега на меня непонятный, пристальный взгляд. It was Elijah. Это был Илия. "Going aboard?" - Идете на корабль? "Hands off, will you," said I. - Эй, вы, руки прочь, слышите? - сказал я. "Lookee here," said Queequeg, shaking himself, "go 'way!" - Твоя ходи вон, - сказал Квикег, стряхивая с плеча его руку. "Ain't going aboard, then?" - Так вы не на корабль идете? "Yes, we are," said I, "but what business is that of yours? - Нет, на корабль, - ответил я. - Но вам-то какое дело? Do you know, Mr. Elijah, that I consider you a little impertinent?" Да знаете ли, мистер Илия, что вы, по-моему, изрядный невежа? "No, no, no; I wasn't aware of that," said Elijah, slowly and wonderingly looking from me to Queequeg, with the most unaccountable glances. - Нет, нет, этого я не знал, - проговорил Илия, медленно и удивленно переводя с меня на Квикега свой непостижимый взор. "Elijah," said I, "you will oblige my friend and me by withdrawing. - Илия, - сказал я тогда, - вы очень обяжете моего друга и меня, если немедленно удалитесь. We are going to the Indian and Pacific Oceans, and would prefer not to be detained." Мы отправляемся в Индийский и Тихий океаны и предпочли бы, чтобы нас не задерживали. "Ye be, be ye? - Вот как? Coming back afore breakfast?" А вы вернетесь к завтраку? "He's cracked, Queequeg," said I, "come on." - Квикег, он помешанный, - говорю я. - Идем. "Holloa!" cried stationary Elijah, hailing us when we had removed a few paces. - Эге-гей! - окликнул нас Илия, когда мы отошли от него на несколько шагов. "Never mind him," said I, "Queequeg, come on." - Не обращай на него внимания, Квикег, идем скорей. But he stole up to us again, and suddenly clapping his hand on my shoulder, said-"Did ye see anything looking like men going towards that ship a while ago?" Но он опять незаметно нагнал нас и, неожиданно ударив меня ладонью по плечу, спросил: - А вам не показалось, будто на судно только что прошли вроде какие-то люди? Struck by this plain matter-of-fact question, I answered, saying, Остановленный этим простым и ясным вопросом, я ответил: "Yes, I thought I did see four or five men; but it was too dim to be sure." - Да, я как будто бы видел четверых или пятерых людей, но очень смутно, так что утверждать не стану. "Very dim, very dim," said Elijah. - Да, очень смутно, очень смутно, - повторил Илия. "Morning to ye." - Прощайте. Once more we quitted him; but once more he came softly after us; and touching my shoulder again, said, Мы опять расстались с ним, и опять он неслышно нагнал нас и, еще раз тронув меня за плечо, сказал: "See if you can find 'em now, will ye? - А вот найдете ли вы их теперь, как вы думаете? "Find who?" - Кого? "Morning to ye! morning to ye!" he rejoined, again moving off. - Прощайте же. Прощайте! - повторил он в ответ и зашагал было прочь. "Oh! I was going to warn ye against-but never mind, never mind-it's all one, all in the family too;-sharp frost this morning, ain't it? - Ах да Я только собирался предупредить вас... но это не имеет значения, это все одно и то же, дело семейное... сильный мороз сегодня, а? Good-bye to ye. Будьте же здоровы. Shan't see ye again very soon, I guess; unless it's before the Grand Jury." And with these cracked words he finally departed, leaving me, for the moment, in no small wonderment at his frantic impudence. Мы с вами теперь, наверно, не скоро увидимся, разве только перед Судебными Властями, - и с этими бессмысленными словами он наконец удалился, повергнув меня в немалое недоумение своей неистовой дерзостью. At last, stepping on board the Pequod, we found everything in profound quiet, not a soul moving. Когда мы ступили наконец на борт "Пекода", нас встретила глубокая тишина - не слышно и не видно было ни души. The cabin entrance was locked within; the hatches were all on, and lumbered with coils of rigging. Дверь капитанской каюты была заперта изнутри, люки все задраены и завалены сверху бухтами канатов. Going forward to the forecastle, we found the slide of the scuttle open. Мы прошли на бак и здесь увидели один незакрытый люк. Seeing a light, we went down, and found only an old rigger there, wrapped in a tattered pea-jacket. Снизу шел свет. Мы спустились, но там нашли только старика такелажника, закутанного в драный матросский бушлат. He was thrown at whole length upon two chests, his face downwards and inclosed in his folded arms. Он лежал ничком, уткнувшись носом в согнутые руки и во всю длину вытянувшись на двух сдвинутых сундуках. The profoundest slumber slept upon him. Глубочайший сон сковал его. "Those sailors we saw, Queequeg, where can they have gone to?" said I, looking dubiously at the sleeper. - Как ты думаешь, Квикег, куда могли деться те матросы, которых мы видели? - спросил я, в растерянности глядя на спящего. But it seemed that, when on the wharf, Queequeg had not at all noticed what I now alluded to; hence I would have thought myself to have been optically deceived in that matter, were it not for Elijah's otherwise inexplicable question. Но Квикег на пристани ничего не заметил, и теперь я готов был и сам счесть все это оптическим обманом, если бы только не Илия со своим таинственным вопросом. But I beat the thing down; and again marking the sleeper, jocularly hinted to Queequeg that perhaps we had best sit up with the body; telling him to establish himself accordingly. Но я подавил в себе тревожное чувство и, снова указав на спящего, шутливо заметил Квикегу, что нам с ним, пожалуй, лучше всего остаться тут и сторожить тело, так что пусть он устраивается поудобнее. He put his hand upon the sleeper's rear, as though feeling if it was soft enough; and then, without more ado, sat quietly down there. Он положил ладонь спящему на зад, словно испытывая, достаточно ли тут мягко, а затем без лишних слов спокойно уселся сверху. "Gracious! - Господи! Queequeg, don't sit there," said I. Квикег, не садись так, - сказал я. "Oh! perry dood seat," said Queequeg, "my country way; won't hurt him face." - А что? - возразил Квикег. - Совсем удобный место. Моя остров всегда так сидят. А лицо все равно будет целый. "Face!" said I, "call that his face? very benevolent countenance then; but how hard he breathes, he's heaving himself; get off, Queequeg, you are heavy, it's grinding the face of the poor. - Лицо! - удивился я. - Ты называешь это лицом! Ну что ж, выражение у него очень благожелательное. Но погляди, как тяжело он дышит, он просто весь вздымается. Слезай скорей, Квикег, ты слишком тяжел, не к лицу тебе так обращаться с лицом бедного человека. Get off, Queequeg! Слезай, Квикег! Look, he'll twitch you off soon. Смотри, он тебя сейчас сбросит. I wonder he don't wake." И как это он до сих пор не проснулся? Queequeg removed himself to just beyond the head of the sleeper, and lighted his tomahawk pipe. Квикег слез, устроился на сундуке у самой головы спящего и разжег свой томагавк. I sat at the feet. Я уселся у старика в ногах. We kept the pipe passing over the sleeper, from one to the other. И, наклоняясь над ним, мы стали передавать друг другу трубку. Meanwhile, upon questioning him in his broken fashion, Queequeg gave me to understand that, in his land, owing to the absence of settees and sofas of all sorts, the king, chiefs, and great people generally, were in the custom of fattening some of the lower orders for ottomans; and to furnish a house comfortably in that respect, you had only to buy up eight or ten lazy fellows, and lay them round in the piers and alcoves. Besides, it was very convenient on an excursion; much better than those garden-chairs which are convertible into walking-sticks; upon occasion, a chief calling his attendant, and desiring him to make a settee of himself under a spreading tree, perhaps in some damp marshy place. Покуда мы так сидели, Квикег в ответ на мой вопрос рассказал мне на своем ломаном языке, что у него на родине, где совершенно отсутствуют какие бы то ни было диваны и пуфы, цари, вожди и прочие великие люди обыкновенно раскармливают для роли оттоманок представителей низших сословий; так что, желая обставить дом с комфортом, вы можете купить восемь-десять лежебок и расположить их по своему вкусу в простенках и нишах; да и для прогулок это очень удобно, гораздо удобнее, чем садовый стульчик, который складывается в тросточку, - в случае надобности вождь подзывает к себе слугу и повелевает ему изобразить из своей особы диван где-нибудь под развесистым деревом, растущим, быть может, в сыром болотистом месте. While narrating these things, every time Queequeg received the tomahawk from me, he flourished the hatchet-side of it over the sleeper's head. Каждый раз, когда я передавал Квикегу томагавк, он, не прерывая повествования, взмахивал острым концом над самой головой спящего. "What's that for, Queequeg?" - Для чего это ты делаешь, Квикег? "Perry easy, kill-e; oh! perry easy!" - Очень просто убивал. О! Очень просто! He was going on with some wild reminiscences about his tomahawk-pipe, which, it seemed, had in its two uses both brained his foes and soothed his soul, when we were directly attracted to the sleeping rigger. И он погрузился в бурные воспоминания, навеянные трубкой-томагавком, которая, как можно было понять, в своей двойственной сущности не только дарила утешение его душе, но и раскраивала черепа его врагов; но тут наше внимание было наконец привлечено к спящему. The strong vapour now completely filling the contracted hole, it began to tell upon him. Г устой табачный дым доверху наполнил темное помещение, и это возымело на него свое действие. He breathed with a sort of muffledness; then seemed troubled in the nose; then revolved over once or twice; then sat up and rubbed his eyes. Сначала он стал дышать как-то особенно тяжко, потом у него, видимо, в носу защекотало, тогда он перевернулся раза два и наконец сел и протер глаза. "Holloa!" he breathed at last, "who be ye smokers?" - Эй, вы, курильщики, - едва продохнул он. - Вы кто такие? "Shipped men," answered I, "when does she sail?" - Мы из команды, - ответил я. - Когда отплываем? "Aye, aye, ye are going in her, be ye? - Ах вот как. Идете, значит, на "Пекоде"? She sails to-day. "Пекод" отплывает сегодня. The Captain came aboard last night." Ночью капитан приехал. "What Captain?-Ahab?" - Какой капитан? Ахав? "Who but him indeed?" - Ну, а какой же? I was going to ask him some further questions concerning Ahab, when we heard a noise on deck. Я собирался задать ему еще несколько вопросов относительно Ахава, но в это время на палубе послышался шум. "Holloa! Starbuck's astir," said the rigger. - Эге, Старбек хозяйничает, - сказал старик. "He's a lively chief mate, that; good man, and a pious; but all alive now, I must turn to." - Боевой у вас старший помощник. Хороший человек и набожный. Но, вижу, все уже проснулись. Пора и мне. And so saying he went on deck, and we followed. - Сказав это, он поднялся на палубу, и мы последовали за ним. It was now clear sunrise. Солнце уже вставало, было совсем светло. Soon the crew came on board in twos and threes; the riggers bestirred themselves; the mates were actively engaged; and several of the shore people were busy in bringing various last things on board. Вскоре начал собираться экипаж; матросы прибывали по двое, по трое; такелажники трудились вовсю, помощники капитана энергично взялись за дело; разные люди все время подвозили с берега всевозможные последние мелочи. Meanwhile Captain Ahab remained invisibly enshrined within his cabin. Один только капитан Ахав по-прежнему оставался невидимым под темными сводами капитанской каюты. CHAPTER 22. Merry Christmas. Глава XXII. С РОЖДЕСТВОМ ХРИСТОВЫМ! At length, towards noon, upon the final dismissal of the ship's riggers, and after the Pequod had been hauled out from the wharf, and after the ever-thoughtful Charity had come off in a whale-boat, with her last gift-a night-cap for Stubb, the second mate, her brother-in-law, and a spare Bible for the steward-after all this, the two Captains, Peleg and Bildad, issued from the cabin, and turning to the chief mate, Peleg said: Наконец, к полудню, после того как такелажники покинули корабль и после того как с пристани было послано множество громогласных приветствий, после того как отвалила шлюпка с неизменной заботливой Харитой, которая доставила на борт свой последний дар - ночной колпак для второго помощника Стабба, приходившегося ей зятем, и еще один экземпляр Библии для кока, - после всего этого оба капитана, Фалек и Вилдад, поднялись из капитанской каюты на палубу, и Фалек сказал, обращаясь к старшему помощнику: "Now, Mr. Starbuck, are you sure everything is right? - Ну, мистер Старбек, вы все проверили? Captain Ahab is all ready-just spoke to him-nothing more to be got from shore, eh? Капитан Ахав уже готов - мы только что говорили с ним. На берегу ничего не забыли, а? Well, call all hands, then. Тогда свистать всех наверх! Muster 'em aft here-blast 'em!" Пускай выстроятся здесь на шканцах, будь они прокляты! "No need of profane words, however great the hurry, Peleg," said Bildad, "but away with thee, friend Starbuck, and do our bidding." - Как ни велика спешка, нет нужды в дурных словах, Фалек, - проговорил Вилдад. - Однако живей, друг Старбек, исполни наше приказание. How now! Ну и ну! Here upon the very point of starting for the voyage, Captain Peleg and Captain Bildad were going it with a high hand on the quarter-deck, just as if they were to be joint-commanders at sea, as well as to all appearances in port. Корабль уже отплывает, а капитан Фалек и капитан Вилдад по-прежнему распоряжаются на палубе, точно им и в море, как в порту, предстоит совместное командование. And, as for Captain Ahab, no sign of him was yet to be seen; only, they said he was in the cabin. А что до капитана Ахава, так его еще никто в глаза не видел, только сказано было, что он у себя в каюте. But then, the idea was, that his presence was by no means necessary in getting the ship under weigh, and steering her well out to sea. Впрочем, ведь для того, чтобы поднять якорь и вывести корабль в открытое море, присутствие капитана вовсе не так уж необходимо. Indeed, as that was not at all his proper business, but the pilot's; and as he was not yet completely recovered-so they said-therefore, Captain Ahab stayed below. В самом деле, поскольку это входит в обязанности лоцмана, а не капитана, и к тому же капитан Ахав еще не совсем оправился от болезни - как нам объяснили, - вполне разумно, чтобы он оставался внизу. And all this seemed natural enough; especially as in the merchant service many captains never show themselves on deck for a considerable time after heaving up the anchor, but remain over the cabin table, having a farewell merry-making with their shore friends, before they quit the ship for good with the pilot. Все это представлялось мне естественным, в особенности же еще потому, что многие капитаны торговых судов тоже имеют обыкновение долго не показываться на палубе, после того как поднят якорь, посвящая все это время веселой прощальной попойке с друзьями, которые затем покидают корабль вместе с лоцманом. But there was not much chance to think over the matter, for Captain Peleg was now all alive. Но поразмыслить об этом как следует не представлялось теперь никакой возможности, потому что капитан Фалек взялся за дело всерьез. He seemed to do most of the talking and commanding, and not Bildad. Командовал и говорил по большей части он, а не Вилдад. "Aft here, ye sons of bachelors," he cried, as the sailors lingered at the main-mast. - Все на ют, вы, ублюдки! - орал он на матросов, замешкавшихся у грот-мачты. "Mr. Starbuck, drive'em aft." - Мистер Старбек, гоните их на ют. "Strike the tent there!"-was the next order. - Убрать палатку! - таков был следующий приказ. As I hinted before, this whalebone marquee was never pitched except in port; and on board the Pequod, for thirty years, the order to strike the tent was well known to be the next thing to heaving up the anchor. Как я уже говорил, шатер из китового уса разбивался на "Пекоде" только на время стоянок, и вот уже тридцать лет, как на борту "Пекода" известно было, что приказание убрать палатку непосредственно предшествует команде поднимать якорь. "Man the capstan! - Людей к шпилю! Blood and thunder!-jump! "-was the next command, and the crew sprang for the handspikes. Кровь и гром! Живо! - последовал приказ, и матросы кинулись к вымбовкам ворота. Now in getting under weigh, the station generally occupied by the pilot is the forward part of the ship. При подъеме якоря лоцману полагается стоять на носу. And here Bildad, who, with Peleg, be it known, in addition to his other officers, was one of the licensed pilots of the port-he being suspected to have got himself made a pilot in order to save the Nantucket pilot-fee to all the ships he was concerned in, for he never piloted any other craft-Bildad, I say, might now be seen actively engaged in looking over the bows for the approaching anchor, and at intervals singing what seemed a dismal stave of psalmody, to cheer the hands at the windlass, who roared forth some sort of a chorus about the girls in Booble Alley, with hearty good will. И вот Вилдад, который, да будет всем известно, в дополнение к прочим своим должностям значился еще портовым лоцманом, - причем высказывались предположения, что он приобрел это звание только для экономии, чтобы не нанимать нантакетских лоцманов для своих судов, поскольку чужие корабли он не проводил никогда, - так вот, этот самый Вилдад свесился теперь за борт, внимательно высматривая приближающийся якорь и время от времени подбадривая унылым прерывистым псалмопением матросов у шпиля, которые в ответ ему подхватывали во всю глотку громогласный припев про красоток с Бубл-Эллей. Nevertheless, not three days previous, Bildad had told them that no profane songs would be allowed on board the Pequod, particularly in getting under weigh; and Charity, his sister, had placed a small choice copy of Watts in each seaman's berth. А ведь всего только три дня тому назад Вилдад говорил, что не допустит непристойных песен на борту "Пекода", тем более при подъеме якоря; а его сестра Харита положила в койку каждому члену экипажа по новенькой книжечке гимнов Уоттса. Meantime, overseeing the other part of the ship, Captain Peleg ripped and swore astern in the most frightful manner. Фалек тем временем распоряжался на палубе, ругаясь и божась самым отчаянным образом. I almost thought he would sink the ship before the anchor could be got up; involuntarily I paused on my handspike, and told Queequeg to do the same, thinking of the perils we both ran, in starting on the voyage with such a devil for a pilot. Я уж думал, он сейчас потопит судно, не успеем мы якорь поднять. Поэтому я, понятно, выпустил вымбовку, сказав Квикегу, чтоб он последовал моему примеру, ведь подумать только, каким опасностям предстояло подвергнуться нам, начинавшим плавание под водительством столь буйного командира. I was comforting myself, however, with the thought that in pious Bildad might be found some salvation, spite of his seven hundred and seventy-seventh lay; when I felt a sudden sharp poke in my rear, and turning round, was horrified at the apparition of Captain Peleg in the act of withdrawing his leg from my immediate vicinity. Единственная надежда, утешал я себя, что, может быть, спасение придет от благочестивого Вилдада, хоть это он придумал семьсот семьдесят седьмую долю; но тут я почувствовал внезапный резкий толчок пониже спины и, обернувшись, содрогнулся от страшного видения: капитан Фалек в этот самый момент как раз опускал ногу, выводя ее из непосредственной близости с моей особой. That was my first kick. Это был первый в моей жизни пинок в зад. "Is that the way they heave in the marchant service?" he roared. - Так вот, оказывается, как ходят на шпиле на купеческих судах! - взревел он. "Spring, thou sheep-head; spring, and break thy backbone! - А ну, поворачивайся, ты, баранья башка! Поворачивайся, чтоб кости трещали! Why don't ye spring, I say, all of ye-spring! Эй вы все, вы чего, спите, что ли? Сказано вам: поворачивайтесь! Quohog! spring, thou chap with the red whiskers; spring there, Scotch-cap; spring, thou green pants. Поворачивайся, Квебек! Ты, рыжий, поворачивайся, шотландский колпак! Поворачивайся, зеленые штаны! Spring, I say, all of ye, and spring your eyes out!" Давай, давай, поворачивайтесь, все вы, живей, глаза ваши на лоб! And so saying, he moved along the windlass, here and there using his leg very freely, while imperturbable Bildad kept leading off with his psalmody. При этом он метался вокруг шпиля, то тут, то там весьма свободно пуская в ход ногу, а на носу невозмутимый Вилдад продолжал выводить свои псалмы. Thinks I, Captain Peleg must have been drinking something to-day. Да, думаю я, видно, капитан Фалек сегодня хлебнул лишку. At last the anchor was up, the sails were set, and off we glided. Наконец якорь был поднят, паруса поставлены, и мы заскользили прочь от берега. It was a short, cold Christmas; and as the short northern day merged into night, we found ourselves almost broad upon the wintry ocean, whose freezing spray cased us in ice, as in polished armor. Был холодный, короткий день святого рождества; и когда скудный северный дневной свет незаметно сменился ночною тьмой, мы оказались затерянными в студеном океане, чьи смерзшиеся брызги скоро одели нас льдом, словно сверкающими латами. The long rows of teeth on the bulwarks glistened in the moonlight; and like the white ivory tusks of some huge elephant, vast curving icicles depended from the bows. В лунном свете мерцали вдоль борта длинные ряды китовых зубов и, словно белые бивни исполинского слона, свешивались на носу гигантские загнутые сосульки. Lank Bildad, as pilot, headed the first watch, and ever and anon, as the old craft deep dived into the green seas, and sent the shivering frost all over her, and the winds howled, and the cordage rang, his steady notes were heard,- Первую вахту возглавлял в качестве лоцмана тощий Вилдад. И всякий раз, когда старое судно глубоко ныряло в зеленые волны, вздрагивая всем своим обледенелым корпусом, а ветры завывали и звенели упругие снасти, раздавался на палубе его ровный голос: " Sweet fields beyond the swelling flood, Stand dressed in living green. So to the Jews old Canaan stood, While Jordan rolled between." За волнами, за бурями, в краю обетованном Раскинулись цветущие поля Так пред иудеями за древним Иорданом Лежала Ханаанская земля. Never did those sweet words sound more sweetly to me than then. Никогда еще эти слова не казались мне так хороши. They were full of hope and fruition. В них звучала надежда и свершение. Spite of this frigid winter night in the boisterous Atlantic, spite of my wet feet and wetter jacket, there was yet, it then seemed to me, many a pleasant haven in store; and meads and glades so eternally vernal, that the grass shot up by the spring, untrodden, unwilted, remains at midsummer. Ну что с того, что над нами и над всей Атлантикой нависла морозная ночь, что с того, что ноги у меня сильно промокли, а бушлат промок еще сильнее, немало еще солнечных гаваней ожидает нас в будущем, и луга, и лесные прогалины, такие непобедимо зеленые, где поднявшаяся весною трава и в разгар лета стоит все такая же нехоженая, все такая же свежая. At last we gained such an offing, that the two pilots were needed no longer. Наконец мы настолько удалились от берега, что лоцман больше уже не был нужен. The stout sail-boat that had accompanied us began ranging alongside. К борту подошел сопровождавший нас парусный бот. It was curious and not unpleasing, how Peleg and Bildad were affected at this juncture, especially Captain Bildad. Странно и трогательно было видеть, как взволнованы в этот миг были Фалек и Вилдад, в особенности Вилдад. For loath to depart, yet; very loath to leave, for good, a ship bound on so long and perilous a voyage-beyond both stormy Capes; a ship in which some thousands of his hard earned dollars were invested; a ship, in which an old shipmate sailed as captain; a man almost as old as he, once more starting to encounter all the terrors of the pitiless jaw; loath to say good-bye to a thing so every way brimful of every interest to him,-poor old Bildad lingered long; paced the deck with anxious strides; ran down into the cabin to speak another farewell word there; again came on deck, and looked to windward; looked towards the wide and endless waters, only bounded by the far-off unseen Eastern Continents; looked towards the land; looked aloft; looked right and left; looked everywhere and nowhere; and at last, mechanically coiling a rope upon its pin, convulsively grasped stout Peleg by the hand, and holding up a lantern, for a moment stood gazing heroically in his face, as much as to say, Ему еще не хотелось уходить, мучительно не хотелось покидать навсегда этот корабль, идущий в долгое, опасное плавание - за оба бурных мыса, - корабль, в который вложены несколько тысяч его прилежным трудом заработанных долларов, корабль, на котором уходит капитаном его старинный товарищ, почти ровесник ему самому, снова пускающийся навстречу всем ужасам безжалостной пасти, -бедному старому Вилдаду очень не хотелось расставаться с этим судном, где каждый гвоздь ему знаком и дорог, и потому он все еще мешкал; он взволнованно прошел по палубе, спустился в капитанскую каюту, чтоб еще раз обменяться там прощальными словами, снова вышел на палубу и поглядел в наветренную сторону, поглядел в широкий, безбрежный океан, ограниченный только невидимыми и далекими восточными материками, поглядел в сторону берега, поглядел вверх, поглядел направо и налево, поглядел туда и сюда, поглядел никуда и наконец, машинально намотав какой-то трос на кофельнагель, порывисто ухватил за руку грузного Фалека и, подняв фонарь, некоторое время героически глядел ему прямо в лицо, будто хотел сказать: "Nevertheless, friend Peleg, I can stand it; yes, I can." "И все-таки, друг Фалек, я это выдержу, да, да, выдержу". As for Peleg himself, he took it more like a philosopher; but for all his philosophy, there was a tear twinkling in his eye, when the lantern came too near. Сам Фалек отнесся ко всему несколько более философски, однако, несмотря на всю его философию, когда фонарь приблизился к его лицу, в глазах у него блеснула слеза. And he, too, did not a little run from cabin to deck-now a word below, and now a word with Starbuck, the chief mate. И он тоже метался между каютой и палубой - то перебрасываясь словом внизу, то на палубе давая последние наставления старшему помощнику Старбеку. But, at last, he turned to his comrade, with a final sort of look about him,-"Captain Bildad-come, old shipmate, we must go. Наконец он с какой-то неумолимой решительностью повернулся к своему приятелю: - Капитан Вилдад, идем, старина, пора. Back the main-yard there! Эй, на палубе! Брасопить грота-рей! Boat ahoy! Эй, на боте! Stand by to come close alongside, now! Готовься! К борту, к борту подходи! Careful, careful!-come, Bildad, boy-say your last. Полегче, полегче. Ну, Вилдад, старина, прощайся. Luck to ye, Starbuck-luck to ye, Mr. Stubb-luck to ye, Mr. Flask-good-bye and good luck to ye all-and this day three years I'll have a hot supper smoking for ye in old Nantucket. Желаю удачи, Старбек, удачи, мистер Стабб, удачи, мистер Фласк! Прощайте все, желаю удачи! В этот самый день, ровно через три года в старом Нантакете вас будет ждать у меня на столе отличный горячий ужин. Hurrah and away!" Ура и счастливого плавания! "God bless ye, and have ye in His holy keeping, men," murmured old Bildad, almost incoherently. - Бог да благословит вас, братья, и да пребудет с вами попечение господне, - едва внятно бормотал старый Вилдад. "I hope ye'll have fine weather now, so that Captain Ahab may soon be moving among ye-a pleasant sun is all he needs, and ye'll have plenty of them in the tropic voyage ye go. - Надеюсь, теперь установится хорошая погода и капитан Ахав скоро сможет выйти к вам - все что ему нужно, это немного солнечного тепла, а уж этого-то у вас будет вдоволь, ведь вы идете в тропики. Be careful in the hunt, ye mates. Поосторожней в погоне, помощники! Don't stave the boats needlessly, ye harpooneers; good white cedar plank is raised full three per cent. within the year. Не разбивайте без надобности вельботов, гарпунеры! Помните, хорошая белая кедровая доска за этот год поднялась в цене на три процента! Don't forget your prayers, either. И молиться тоже не забывайте. Mr. Starbuck, mind that cooper don't waste the spare staves. Мистер Старбек, проследите, чтобы купор не губил даром бочонков. Oh! the sail-needles are in the green locker! Да! Парусные иглы лежат в зеленом сундучке. Don't whale it too much a' Lord's days, men; but don't miss a fair chance either, that's rejecting Heaven's good gifts. Поменьше промышляйте в божьи праздники, ребята; но если подвернется хороший случай, то не упускайте его, так вы только отвергаете дары небес. Have an eye to the molasses tierce, Mr. Stubb; it was a little leaky, I thought. Поглядывайте за бочонком с патокой, мистер Стабб, в нем как будто бы небольшая течь. If ye touch at the islands, Mr. Flask, beware of fornication. Если будете высаживаться на островах, мистер Фласк, избегайте блуда. Good-bye, good-bye! Прощайте! Don't keep that cheese too long down in the hold, Mr. Starbuck; it'll spoil. Не держите слишком долго сыр в трюме, мистер Старбек, он испортится. Be careful with the butter-twenty cents the pound it was, and mind ye, if-" Осторожней с маслом - двадцать центов фунт оно стоило, и помните, если... "Come, come, Captain Bildad; stop palavering,-away!" and with that, Peleg hurried him over the side, and both dropt into the boat. - Хватит, хватит, капитан Вилдад, довольно зубы заговаривать, - с этими словами Фалек подтолкнул его к трапу, и они оба спустились в бот. Ship and boat diverged; the cold, damp night breeze blew between; a screaming gull flew overhead; the two hulls wildly rolled; we gave three heavy-hearted cheers, and blindly plunged like fate into the lone Atlantic. Корабль и бот стали расходиться; холодный, сырой ночной ветер погнал их прочь друг от друга; чайка с криком пролетела в вышине; оба судна сильно болтало; с тяжелым сердцем мы послали им вдогонку троекратное "ура" и вслепую, точно судьба, пустились в пустынную Атлантику. CHAPTER 23. The Lee Shore. Глава XXIII. ПОДВЕТРЕННЫЙ БЕРЕГ Some chapters back, one Bulkington was spoken of, a tall, newlanded mariner, encountered in New Bedford at the inn. В одной из предыдущих глав мы упоминали некоего Балкингтона, только что вернувшегося из плавания высокого моряка, встреченного нами в ньюбедфордской гостинице. When on that shivering winter's night, the Pequod thrust her vindictive bows into the cold malicious waves, who should I see standing at her helm but Bulkington! И вот в ту ледяную зимнюю ночь, когда "Пекод" вонзал свой карающий киль в злобные волны, я вдруг увидел, что на руле стоит... этот самый Балкингтон! I looked with sympathetic awe and fearfulness upon the man, who in mid-winter just landed from a four years' dangerous voyage, could so unrestingly push off again for still another tempestuous term. Я со страхом, сочувствием и уважением взглянул на человека, который в разгар зимы только успел высадиться после опасного четырехлетнего плавания и уже опять, неутомимый, идет в новый штормовой рейс. The land seemed scorching to his feet. Видно, у него земля под ногами горела. Wonderfullest things are ever the unmentionable; deep memories yield no epitaphs; this six-inch chapter is the stoneless grave of Bulkington. О самом удивительном не говорят; глубокие воспоминания не порождают эпитафий; пусть эта короткая глава будет вместо памятника Балкингтону. Let me only say that it fared with him as with the storm-tossed ship, that miserably drives along the leeward land. Я только скажу, что его участь была подобна участи штормующего судна, которое несет вдоль подветренного берега жестокая буря. The port would fain give succor; the port is pitiful; in the port is safety, comfort, hearthstone, supper, warm blankets, friends, all that's kind to our mortalities. Гавань с радостью бы приютила его. Ей жаль его. В гавани - безопасность, уют, очаг, ужин, теплая постель, друзья - все, что мило нашему бренному существу. But in that gale, the port, the land, is that ship's direst jeopardy; she must fly all hospitality; one touch of land, though it but graze the keel, would make her shudder through and through. Но свирепствует буря, и гавань, суша таит теперь для корабля жесточайшую опасность; он должен бежать гостеприимства; одно прикосновение к земле, пусть даже он едва заденет ее килем, - и весь его корпус дрожит и сотрясается. With all her might she crowds all sail off shore; in so doing, fights 'gainst the very winds that fain would blow her homeward; seeks all the lashed sea's landlessness again; for refuge's sake forlornly rushing into peril; her only friend her bitterest foe! И он громоздит все свои паруса и из последних сил стремится прочь от берега, воюя с тем самым ветром, что готов был нести его к дому; снова рвется в бурную безбрежность океана; спасения ради бросается навстречу погибели; и единственный его союзник - его смертельный враг! Know ye now, Bulkington? Не правда ли, теперь ты знаешь, Балкингтон? Glimpses do ye seem to see of that mortally intolerable truth; that all deep, earnest thinking is but the intrepid effort of the soul to keep the open independence of her sea; while the wildest winds of heaven and earth conspire to cast her on the treacherous, slavish shore? Ты начинаешь различать проблески смертоносной, непереносимой истины, той истины, что всякая глубокая, серьезная мысль есть всего лишь бесстрашная попытка нашей души держаться открытого моря независимости, в то время как все свирепые ветры земли и неба стремятся выбросить ее на предательский, рабский берег. But as in landlessness alone resides highest truth, shoreless, indefinite as God-so, better is it to perish in that howling infinite, than be ingloriously dashed upon the lee, even if that were safety! Но лишь в бескрайнем водном просторе пребывает высочайшая истина, безбрежная, нескончаемая, как бог, и потому лучше погибнуть в ревущей бесконечности, чем быть с позором вышвырнутым на берег, пусть даже он сулит спасение. For worm-like, then, oh! who would craven crawl to land! Ибо жалок, как червь, тот, кто выползет трусливо на сушу. Terrors of the terrible! is all this agony so vain? О грозные ужасы! Возможно ли, чтобы тщетны оказались все муки? Take heart, take heart, O Bulkington! Мужайся, мужайся, Балкингтон! Bear thee grimly, demigod! Будь тверд, о мрачный полубог! Up from the spray of thy ocean-perishing-straight up, leaps thy apotheosis! Ты канул в океан, взметнувши к небу брызги, и вместе с ними ввысь, к небесам, прянул столб твоего апофеоза! CHAPTER 24. The Advocate. Глава XXIV. В ЗАЩИТУ As Queequeg and I are now fairly embarked in this business of whaling; and as this business of whaling has somehow come to be regarded among landsmen as a rather unpoetical and disreputable pursuit; therefore, I am all anxiety to convince ye, ye landsmen, of the injustice hereby done to us hunters of whales. Раз уж мы с Квикегом занялись китобойным промыслом, а китобойный промысел обычно считается на берегу занятием довольно непоэтическим и малопочтенным, я в силу всего этого сгораю от нетерпения убедить вас, людей сухопутных, в том, сколь несправедливы вы к нам, китобоям. In the first place, it may be deemed almost superfluous to establish the fact, that among people at large, the business of whaling is not accounted on a level with what are called the liberal professions. Для начала повторю здесь, хотя это и будет совершенно излишним, тот общеизвестный факт, что люди не относят китобойный промысел к числу так называемых благородных профессий и считают его более низким занятием. If a stranger were introduced into any miscellaneous metropolitan society, it would but slightly advance the general opinion of his merits, were he presented to the company as a harpooneer, say; and if in emulation of the naval officers he should append the initials S.W.F. (Sperm Whale Fishery) to his visiting card, such a procedure would be deemed pre-eminently presuming and ridiculous. Если человек, будучи введен в смешанное столичное общество, представится собравшимся, например, гарпунщиком, такая рекомендация вряд ли прибавит ему достоинств во всеобщем мнении; и если, не желая отставать от морских офицеров, он поставит на своей визитной карточке буквы К. и Ф. (Китобойная Флотилия), подобный поступок будет расценен как в высшей степени самонадеянный и смешной. Doubtless one leading reason why the world declines honouring us whalemen, is this: they think that, at best, our vocation amounts to a butchering sort of business; and that when actively engaged therein, we are surrounded by all manner of defilements. Одной из основных причин, по которым люди отказывают нам, китобоям, в почитании, безусловно является распространенное мнение, будто китобойный промысел в лучшем случае -та же бойня и будто мы, уподобляясь мясникам, окружены бываем всевозможной скверной и грязью. Butchers we are, that is true. Мы, конечно, мясники, это верно. But butchers, also, and butchers of the bloodiest badge have been all Martial Commanders whom the world invariably delights to honour. Но ведь мясниками, и гораздо более кровавыми мясниками, были все воинственные полководцы, кого всегда так восторженно почитает мир. And as for the matter of the alleged uncleanliness of our business, ye shall soon be initiated into certain facts hitherto pretty generally unknown, and which, upon the whole, will triumphantly plant the sperm whale-ship at least among the cleanliest things of this tidy earth. Что же до обвинения в нечистоплотности, то очень скоро вы будете располагать данными, доселе почти неизвестными, на основании которых китобойное судно нужно будет торжественно поместить в ряд самых чистых принадлежностей на нашей опрятной планете. But even granting the charge in question to be true; what disordered slippery decks of a whale-ship are comparable to the unspeakable carrion of those battle-fields from which so many soldiers return to drink in all ladies' plaudits? Но признаем на время справедливость этого обвинения; что представляют собой скользкие, загрязненные палубы китобойца в сравнении с чудовищными горами падали, загромождающими поля сражений, откуда возвращаются солдаты, чтобы упиваться рукоплесканиями дам? And if the idea of peril so much enhances the popular conceit of the soldier's profession; let me assure ye that many a veteran who has freely marched up to a battery, would quickly recoil at the apparition of the sperm whale's vast tail, fanning into eddies the air over his head. Если же неизменная популярность солдатской профессии связана с представлением о грозящей опасности, то уверяю вас, что не один боевой ветеран, храбро маршировавший на штурм вражеской батареи, сразу же отпрянул бы в трепете при взмахе гигантского китового хвоста, от которого вихрями завивается воздух у него над головой. For what are the comprehensible terrors of man compared with the interlinked terrors and wonders of God! Ибо, что такое доступные разуму ужасы человеческие в сравнении с непостижимыми божьими ужасами и чудесами! But, though the world scouts at us whale hunters, yet does it unwittingly pay us the profoundest homage; yea, an all-abounding adoration! for almost all the tapers, lamps, and candles that burn round the globe, burn, as before so many shrines, to our glory! Однако, хоть мир и пренебрегает нами, китобоями, он в то же время невольно воздает нам высочайшие почести, да, да, мир поклоняется нам! Ибо все светильники, лампы и свечи, горящие на земном шаре, словно лампады пред святынями, возжены во славу нам! But look at this matter in other lights; weigh it in all sorts of scales; see what we whalemen are, and have been. Но рассмотрим этот вопрос и в ином свете, взвесим его на других весах: я покажу вам, что представляли и представляем собою мы, китобои. Why did the Dutch in De Witt's time have admirals of their whaling fleets? Почему у голландцев во времена де Витта во главе китобойных, флотилий стояли адмиралы? Why did Louis XVI. of France, at his own personal expense, fit out whaling ships from Dunkirk, and politely invite to that town some score or two of families from our own island of Nantucket? Почему французский король Людовик XVI снаряжал на собственные деньги китобойные суда из Дюнкерка и он же любезно пригласил на жительство в этот город десятка два семейств с нашего острова Нантакета? Why did Britain between the years 1750 and 1788 pay to her whalemen in bounties upwards of L1,000,000? Почему между 1750 и 1788 годами Британия выдала своим китобоям на целый миллион фунтов поощрительных премий? And lastly, how comes it that we whalemen of America now outnumber all the rest of the banded whalemen in the world; sail a navy of upwards of seven hundred vessels; manned by eighteen thousand men; yearly consuming 4,000,000 of dollars; the ships worth, at the time of sailing, $20,000,000! and every year importing into our harbors a well reaped harvest of $7,000,000. И наконец, каким образом получилось, что мы, американские китобои, превосходим числом всех остальных китобоев мира, вместе взятых; что в нашем распоряжении целый флот, насчитывающий до семисот судов, чьи экипажи в сумме составляют восемнадцать тысяч человек; что на нас ежегодно затрачивается четыре миллиона долларов; что общая стоимость судов под парусами - двадцать миллионов долларов! и что каждый год мы снимаем и ввозим в наши порты урожай в семь миллионов долларов? How comes all this, if there be not something puissant in whaling? Каким образом могло бы это все получиться, если бы китобойный промысел не сулил могущества стране? But this is not the half; look again. Но это не все, и даже не половина. I freely assert, that the cosmopolite philosopher cannot, for his life, point out one single peaceful influence, which within the last sixty years has operated more potentially upon the whole broad world, taken in one aggregate, than the high and mighty business of whaling. Я утверждаю, что ни один широко известный философ под страхом смерти не сумел бы назвать другое мирное дело рук человеческих, которое за последние шестьдесят лет оказывало бы на весь наш земной шар в целом столь всемогущее воздействие, как славный и благородный китобойный промысел. One way and another, it has begotten events so remarkable in themselves, and so continuously momentous in their sequential issues, that whaling may well be regarded as that Egyptian mother, who bore offspring themselves pregnant from her womb. Тем или иным путем он породил явления, сами по себе настолько примечательные и чреватые целой цепью столь значительных следствий, что можно уподобить его той египетской женщине, чьи дочери появлялись на свет беременными прямо из чрева матери. It would be a hopeless, endless task to catalogue all these things. Перечисление всех этих следствий - задача бесконечная и невыполнимая. Let a handful suffice. Достаточно будет назвать несколько. For many years past the whale-ship has been the pioneer in ferreting out the remotest and least known parts of the earth. Вот уже много лет, как китобойный корабль первым выискивает по всему миру дальние, неведомые земли. She has explored seas and archipelagoes which had no chart, where no Cook or Vancouver had ever sailed. Он открыл моря и архипелаги, не обозначенные на картах, он побывал там, где не плавал ни Кук, ни Ванкувер. If American and European men-of-war now peacefully ride in once savage harbors, let them fire salutes to the honour and glory of the whale-ship, which originally showed them the way, and first interpreted between them and the savages. Если теперь военные корабли Америки и Европы мирно заходят в некогда враждебные порты, пусть салютуют они из всех своих пушек в честь славного китобойца, который указал им туда дорогу и служил первым переводчиком между ними и дикими туземцами. They may celebrate as they will the heroes of Exploring Expeditions, your Cooks, your Krusensterns; but I say that scores of anonymous Captains have sailed out of Nantucket, that were as great, and greater than your Cook and your Krusenstern. Пусть славят люди героев разведывательных экспедиций, всех этих Куков и Крузенштернов, -я утверждаю, что из Нантакета уходили в море десятки безымянных капитанов, таких же или еще более великих, чем все эти Куки и Крузенштерны. For in their succourless empty-handedness, they, in the heathenish sharked waters, and by the beaches of unrecorded, javelin islands, battled with virgin wonders and terrors that Cook with all his marines and muskets would not willingly have dared. Ибо, плохо вооруженные, они один на один сражались в кишащих акулами языческих водах и у неведомых, грозящих дикарскими копьями берегов с первобытными тайнами и ужасами, на которые Кук, со всеми своими пушками и мушкетами, не отважился бы поднять руку. All that is made such a flourish of in the old South Sea Voyages, those things were but the life-time commonplaces of our heroic Nantucketers. Все то, что так любят расписывать старинные авторы, повествуя о плаваниях в Южных морях, для наших героев из Нантакета - лишь самые привычные, обыденные явления. Often, adventures which Vancouver dedicates three chapters to, these men accounted unworthy of being set down in the ship's common log. И часто приключения, которым Ванкувер уделяет три главы, для наших моряков кажутся недостойными простого упоминания в вахтенном журнале. Ah, the world! Ах, люди, люди! Oh, the world! Что за люди! Until the whale fishery rounded Cape Horn, no commerce but colonial, scarcely any intercourse but colonial, was carried on between Europe and the long line of the opulent Spanish provinces on the Pacific coast. До той поры, пока китобои не обогнули мыс Горн, длинная цепь процветающих испанских владений вела торговлю только со своей метрополией, и никаких иных связей между ними и остальным миром не существовало. It was the whaleman who first broke through the jealous policy of the Spanish crown, touching those colonies; and, if space permitted, it might be distinctly shown how from those whalemen at last eventuated the liberation of Peru, Chili, and Bolivia from the yoke of Old Spain, and the establishment of the eternal democracy in those parts. Это китобои сумели первыми прорваться сквозь барьер, воздвигнутый ревнивой, бдительной политикой испанской короны; и если бы здесь хватило места, я бы мог сейчас наглядно показать, как благодаря китобоям произошло в конце концов освобождение Перу, Чили и Боливии из-под ига старой Испании и установление нерушимой демократии в этих отдаленных краях. That great America on the other side of the sphere, Australia, was given to the enlightened world by the whaleman. И Австралия, эта великая Америка противоположного полушария, была дарована просвещенному миру китобоями. After its first blunder-born discovery by a Dutchman, all other ships long shunned those shores as pestiferously barbarous; but the whale-ship touched there. После того, как ее открыл когда-то по ошибке один голландец, все суда еще долгое время сторонились ее заразительно варварских берегов, и только китобоец пристал туда. The whale-ship is the true mother of that now mighty colony. Именно китобоец является истинным родителем этой огромной колонии. Moreover, in the infancy of the first Australian settlement, the emigrants were several times saved from starvation by the benevolent biscuit of the whale-ship luckily dropping an anchor in their waters. И мало того, в младенческие годы первого австралийского поселения сухари с радушного китобойца, по счастью бросившего якорь в их водах, не раз спасали эмигрантов от голодной смерти. The uncounted isles of all Polynesia confess the same truth, and do commercial homage to the whale-ship, that cleared the way for the missionary and the merchant, and in many cases carried the primitive missionaries to their first destinations. И все неисчислимые острова Полинезии признаются в том же и присягают в почтительной верности китобойцу, который проложил туда путь миссионерам и купцам и нередко даже сам привозил к новым берегам первых миссионеров. If that double-bolted land, Japan, is ever to become hospitable, it is the whale-ship alone to whom the credit will be due; for already she is on the threshold. Если притаившаяся за семью замками страна Япония научится гостеприимству, то произойдет это только по милости китобойцев, ибо они уже, кажется, толкнули ее на этот путь. But if, in the face of all this, you still declare that whaling has no aesthetically noble associations connected with it, then am I ready to shiver fifty lances with you there, and unhorse you with a split helmet every time. Но если, даже перед лицом всех этих фактов, вы все же станете утверждать, что с китовым промыслом не связаны никакие эстетические и благородные ассоциации, я готов пятьдесят раз подряд метать с вами копья и берусь каждым копьем выбивать вас из седла, проломив ваш боевой шлем. The whale has no famous author, and whaling no famous chronicler, you will say. Вы скажете, что ни один знаменитый автор не писал о китах и не оставил описаний китобойного промысла. THE WHALE NO FAMOUS AUTHOR, AND WHALING NO FAMOUS CHRONICLER? Ни один знаменитый автор не писал о ките и о промысле? Who wrote the first account of our Leviathan? А кто же составил первое описание нашего Левиафана? Who but mighty Job! Кто, как не сам могучий Иов? And who composed the first narrative of a whaling-voyage? А кто создал первый отчет о промысловом плавании? Who, but no less a prince than Alfred the Great, who, with his own royal pen, took down the words from Other, the Norwegian whale-hunter of those times! Не кто-нибудь, а сам Альфред Великий, который собственным своим королевским пером записал рассказ Охтхере, тогдашнего норвежского китобоя! And who pronounced our glowing eulogy in Parliament? А кто произнес нам горячую хвалу в парламенте? Who, but Edmund Burke! Не кто иной, как Эдмунд Бэрк! True enough, but then whalemen themselves are poor devils; they have no good blood in their veins. - Ну, может быть, это все и так, но вот сами китобои - жалкие люди; в их жилах течет не благородная кровь. NO GOOD BLOOD IN THEIR VEINS? Не благородная кровь у них в жилах? They have something better than royal blood there. В их жилах течет кровь получше королевской. The grandmother of Benjamin Franklin was Mary Morrel; afterwards, by marriage, Mary Folger, one of the old settlers of Nantucket, and the ancestress to a long line of Folgers and harpooneers-all kith and kin to noble Benjamin-this day darting the barbed iron from one side of the world to the other. Бабкой Бенджамина Франклина была Мэри Моррел, в замужестве Мэри Фолджер, жена одного из первых поселенцев Нантакета, положившего начало длинному роду Фолджеров и гарпунщиков - всех кровных родичей великого Бенджамина, - которые и по сей день мечут зазубренное железо с одного края земли на другой. Good again; but then all confess that somehow whaling is not respectable. - Допустим; но все признают, что китобойный промысел - занятие малопочтенное. WHALING NOT RESPECTABLE? Китобойный промысел малопочтенное занятие? Whaling is imperial! Это царственное занятие! By old English statutory law, the whale is declared "a royal fish."* Ведь древними английскими законоустановлениями кит объявляется "королевской рыбой". Oh, that's only nominal! - Ну, это только так говорится! The whale himself has never figured in any grand imposing way. А какая в ките может быть царственность, какая внушительность? THE WHALE NEVER FIGURED IN ANY GRAND IMPOSING WAY? Какая внушительность и царственность в ките? In one of the mighty triumphs given to a Roman general upon his entering the world's capital, the bones of a whale, brought all the way from the Syrian coast, were the most conspicuous object in the cymballed procession.* Во время царственного триумфа, который был устроен одному римскому полководцу при возвращении его в столицу мира, самым внушительным предметом во всей торжественной процессии были китовые кости, привезенные с отдаленных сирийских берегов(1). *See subsequent chapters for something more on this head. Grant it, since you cite it; but, say what you will, there is no real dignity in whaling. - Может быть, это и так, вам виднее, но что ни говорите, а подлинного величия в китобоях нет. NO DIGNITY IN WHALING? В китобоях нет подлинного величия? The dignity of our calling the very heavens attest. Сами небеса свидетельствуют о величии нашей профессии. Cetus is a constellation in the South! Кит - так называется одно из созвездий южного неба. No more! Кажется, довольно и этого. Drive down your hat in presence of the Czar, and take it off to Queequeg! Снимайте шапки в присутствии царя, но и перед Квикегом - шапки долой! No more! И ни слова больше! I know a man that, in his lifetime, has taken three hundred and fifty whales. Я знал одного человека, который забил в свое время три с половиной сотни китов. I account that man more honourable than that great captain of antiquity who boasted of taking as many walled towns. Этот человек в глазах моих более достоин почитания, чем какой-нибудь великий капитан античности, похвалявшийся тем, что захватил такое же число городов-крепостей. And, as for me, if, by any possibility, there be any as yet undiscovered prime thing in me; if I shall ever deserve any real repute in that small but high hushed world which I might not be unreasonably ambitious of; if hereafter I shall do anything that, upon the whole, a man might rather have done than to have left undone; if, at my death, my executors, or more properly my creditors, find any precious MSS. in my desk, then here I prospectively ascribe all the honour and the glory to whaling; for a whale-ship was my Yale College and my Harvard. Что же до меня самого, то, если во мне еще есть что-то, доселе скрытое, но важное и хорошее; если я когда-либо еще заслужу истинное признание в этом тесном, но довольно загадочном мире, которым я, быть может, не так уж напрасно горжусь; если в будущем я еще совершу что-нибудь такое, что, в общем-то, скорее следует сделать, чем оставить несделанным; если после моей смерти душеприказчики или, что более правдоподобно, кредиторы обнаружат у меня в столе ценные рукописи, - всю честь и славу я здесь заранее припишу китобойному промыслу, ибо китобойное судно было моим Йэльским колледжем и моим Г арвардским университетом.----------------- (1) Об этом смотри такжепоследующие главы - Примеч автора. CHAPTER 25. Postscript. Глава XXV. ПОСТСКРИПТУМ In behalf of the dignity of whaling, I would fain advance naught but substantiated facts. В доказательство величия китобойного промысла бессмысленно было бы ссылаться на что-либо, помимо самых достоверных фактов. But after embattling his facts, an advocate who should wholly suppress a not unreasonable surmise, which might tell eloquently upon his cause-such an advocate, would he not be blameworthy? Но если адвокат, пустив в ход свои факты, умолчит о том выводе, который напрашивается сам собой и красноречиво подтверждает точку зрения защиты, разве тогда этот адвокат не будет достоин осуждения? It is well known that at the coronation of kings and queens, even modern ones, a certain curious process of seasoning them for their functions is gone through. There is a saltcellar of state, so called, and there may be a castor of state. Известно, что во время коронации короли и королевы, даже современные, подвергаются некоей весьма забавной процедуре - их поливают приправой, чтобы они лучше справлялись со своими обязанностями. How they use the salt, precisely-who knows? Какими там пряностями и подливами пользуются - кто знает? Certain I am, however, that a king's head is solemnly oiled at his coronation, even as a head of salad. Мне известно только, что королевские головы во время коронаций торжественно поливают маслом, наподобие головок чеснока. Can it be, though, that they anoint it with a view of making its interior run well, as they anoint machinery? Возможно ли, что головы помазывают для того же, для чего смазывают механизмы: чтобы внутри у них все вертелось лучше? Much might be ruminated here, concerning the essential dignity of this regal process, because in common life we esteem but meanly and contemptibly a fellow who anoints his hair, and palpably smells of that anointing. Здесь мы могли бы углубиться в рассуждения по поводу истинного величия сей царственной процедуры - ведь в обычной жизни мы привыкли весьма презрительно относиться к людям, которые помадят волосы и откровенно пахнут помадой. In truth, a mature man who uses hair-oil, unless medicinally, that man has probably got a quoggy spot in him somewhere. В самом деле, если взрослый мужчина - не в медицинских целях - пользуется маслом для волос, мы считаем, что у него просто винтиков в голове не хватает. As a general rule, he can't amount to much in his totality. Как правило, такой человек в общей сложности немного стоит. But the only thing to be considered here, is this-what kind of oil is used at coronations? Но единственный вопрос, интересующий нас в данном случае, - какое масло используют для коронаций? Certainly it cannot be olive oil, nor macassar oil, nor castor oil, nor bear's oil, nor train oil, nor cod-liver oil. Разумеется, не оливковое и не репейное, не касторовое и не машинное, не тюлений и не рыбий жир. What then can it possibly be, but sperm oil in its unmanufactured, unpolluted state, the sweetest of all oils? В таком случае это может быть только спермацет в его природном, первозданном состоянии, наисладчайшее из всех масел! Think of that, ye loyal Britons! we whalemen supply your kings and queens with coronation stuff! Поимейте это в виду, о верноподданные бритты! Ведь мы, китобои, поставляем вашим королям и королевам товар для коронаций! CHAPTER 26. Knights and Squires. Глава XXVI. РЫЦАРИ И ОРУЖЕНОСЦЫ The chief mate of the Pequod was Starbuck, a native of Nantucket, and a Quaker by descent. Старшим помощником на "Пекоде" плыл Старбек, уроженец Нантакета и потомственный квакер. He was a long, earnest man, and though born on an icy coast, seemed well adapted to endure hot latitudes, his flesh being hard as twice-baked biscuit. Это был долговязый и серьезный человек, который, хоть и родился на льдистом побережье, был отлично приспособлен и для жарких широт, - сухощавый, как подгоревший морской сухарь. Transported to the Indies, his live blood would not spoil like bottled ale. Даже перевезенная к берегам Индии кровь в его жилах не портилась от жары, как портится пиво в бутылках. He must have been born in some time of general drought and famine, or upon one of those fast days for which his state is famous. Видно, он появился на свет в пору засухи и голода или же во время поста, которыми славится его родина. Only some thirty arid summers had he seen; those summers had dried up all his physical superfluousness. Он прожил на свете всего каких-то тридцать засушливых лет, но эти лета высушили в его теле все излишнее. But this, his thinness, so to speak, seemed no more the token of wasting anxieties and cares, than it seemed the indication of any bodily blight. Правда, худощавость отнюдь не была у него порождением гнетущих забот и тревог, как не была она и последствием телесного недуга. It was merely the condensation of the man. Она просто превращала его в сгусток человека. He was by no means ill-looking; quite the contrary. В его внешности не было ничего болезненного; наоборот. His pure tight skin was an excellent fit; and closely wrapped up in it, and embalmed with inner health and strength, like a revivified Egyptian, this Starbuck seemed prepared to endure for long ages to come, and to endure always, as now; for be it Polar snow or torrid sun, like a patent chronometer, his interior vitality was warranted to do well in all climates. Чистая, гладкая кожа облегала его плотно; и туго обтянутый ею, пробальзамированный внутренним здоровьем и силою, он походил на ожившую египетскую мумию, готовый с неизменной стойкостью переносить все, что ни пошлют ему грядущие столетия; ибо будь то полярные снега или знойное солнце, его жизненная сила, точно патентованный хронометр, была гарантирована на любой климат. Looking into his eyes, you seemed to see there the yet lingering images of those thousand-fold perils he had calmly confronted through life. Взглянув ему в глаза, вы словно еще улавливали в них тени тех бесчисленных опасностей, с какими успел он, не дрогнув, столкнуться на своем недолгом веку. A staid, steadfast man, whose life for the most part was a telling pantomime of action, and not a tame chapter of sounds. Да, это был надежный, стойкий человек, чья жизнь представляла собой красноречивую пантомиму поступков, а не покорную повесть слов. Yet, for all his hardy sobriety and fortitude, there were certain qualities in him which at times affected, and in some cases seemed well nigh to overbalance all the rest. И тем не менее, при всей его непреклонной трезвости и стойкости духа были в нем иные качества, тоже оказывавшие порой свое действие, а в отдельных случаях и совершенно перевешивавшие все остальное. Uncommonly conscientious for a seaman, and endued with a deep natural reverence, the wild watery loneliness of his life did therefore strongly incline him to superstition; but to that sort of superstition, which in some organizations seems rather to spring, somehow, from intelligence than from ignorance. Постоянное одиночество в бурных морских просторах и редкое для моряка внимательно-благоговейное отношение к миру развили в нем сильную склонность к суеверию; но то было суеверие особого рода, идущее, как это случается у иных, не столько от невежества, сколько, напротив, от рассудка. Outward portents and inward presentiments were his. Он верил во внешние предзнаменования и внутренние предчувствия. And if at times these things bent the welded iron of his soul, much more did his far-away domestic memories of his young Cape wife and child, tend to bend him still more from the original ruggedness of his nature, and open him still further to those latent influences which, in some honest-hearted men, restrain the gush of dare-devil daring, so often evinced by others in the more perilous vicissitudes of the fishery. И если суеверия порой могли поколебать закаленную сталь его души, то еще больше способствовали этому далекие воспоминания о доме, молодой жене и ребенке, отклоняя его все дальше от первоначальной душевной суровости и обнажая его сердце тем скрытым влияниям, что сдерживают подчас в очень честном человеке приступы сумасшедшей отваги, которую так часто проявляют другие при гибельных превратностях рыбацкой судьбы. "I will have no man in my boat," said Starbuck, "who is not afraid of a whale." "Я к себе в вельбот не возьму человека, который не боится китов", - говорил Старбек. By this, he seemed to mean, not only that the most reliable and useful courage was that which arises from the fair estimation of the encountered peril, but that an utterly fearless man is a far more dangerous comrade than a coward. Этим он, вероятно, хотел сказать не только то, что самую надежную и полезную храбрость рождает трезвая оценка грозящей опасности, но также еще и то, что совершенно бесстрашный человек - гораздо более опасный товарищ в деле, чем трус. "Aye, aye," said Stubb, the second mate, "Н-да, - говорил, бывало, второй помощник Стабб. "Starbuck, there, is as careful a man as you'll find anywhere in this fishery." - Таких осторожных, как наш Старбек, ни на одном промысловом судне не сыщешь". But we shall ere long see what that word "careful" precisely means when used by a man like Stubb, or almost any other whale hunter. Но мы скоро поймем, что именно означает слово "осторожный" у таких людей, как Стабб, да и вообще у всякого китобоя. Starbuck was no crusader after perils; in him courage was not a sentiment; but a thing simply useful to him, and always at hand upon all mortally practical occasions. Старбек не гонялся за опасностями, как рыцарь за приключениями. Для него храбрость была не возвышенное свойство души, а просто полезная вещь, которую следует держать под рукой на любой случай смертельной угрозы. Besides, he thought, perhaps, that in this business of whaling, courage was one of the great staple outfits of the ship, like her beef and her bread, and not to be foolishly wasted. Этот китобой, кажется, считал, что храбрость -один из важнейших припасов на судне, наряду с хлебом и мясом, и что понапрасну ее расходовать нечего. Wherefore he had no fancy for lowering for whales after sun-down; nor for persisting in fighting a fish that too much persisted in fighting him. По этой самой причине он не любил спускать свой вельбот после захода солнца, равно как не любил он упорствовать в преследовании кита, который слишком упорствует в самозащите. For, thought Starbuck, I am here in this critical ocean to kill whales for my living, and not to be killed by them for theirs; and that hundreds of men had been so killed Starbuck well knew. Ибо, рассуждал Старбек, я нахожусь здесь, в этом грозном океане, чтобы убивать китов для пропитания, а не затем, чтобы они убивали меня для пропитания себе; а что так были убиты сотни людей, это Старбек знал слишком хорошо. What doom was his own father's? Какая судьба постигла его собственного отца? Where, in the bottomless deeps, could he find the torn limbs of his brother? И где в бездонной глубине океана мог он собрать растерзанные члены брата? With memories like these in him, and, moreover, given to a certain superstitiousness, as has been said; the courage of this Starbuck which could, nevertheless, still flourish, must indeed have been extreme. И если Старбек во власти таких воспоминаний и, что еще удивительнее, даже во власти суеверий сумел сохранить столь редкостную храбрость, значит, это был действительно безгранично храбрый человек. But it was not in reasonable nature that a man so organized, and with such terrible experiences and remembrances as he had; it was not in nature that these things should fail in latently engendering an element in him, which, under suitable circumstances, would break out from its confinement, and burn all his courage up. Но в природе человека с подобным складом ума, в природе человека, пережившего столько ужасов и хранящего такие воспоминания, таится опасность скрытого зарождения новой стихии, которая в удобную минуту может прорваться наружу из своего тайника и спалить дотла всю его храбрость. And brave as he might be, it was that sort of bravery chiefly, visible in some intrepid men, which, while generally abiding firm in the conflict with seas, or winds, or whales, or any of the ordinary irrational horrors of the world, yet cannot withstand those more terrific, because more spiritual terrors, which sometimes menace you from the concentrating brow of an enraged and mighty man. И как ни велика была его отвага, то была отвага смельчака, который, не дрогнув, вступает в борьбу с океанами, ветрами, китами и любыми сверхъестественными ужасами мира, но не в силах противостоять ужасам духа, какими грозит нам порой нахмуренное чело ослепленного яростью великого человека. But were the coming narrative to reveal in any instance, the complete abasement of poor Starbuck's fortitude, scarce might I have the heart to write it; for it is a thing most sorrowful, nay shocking, to expose the fall of valour in the soul. Если бы впоследствии мне предстояло описывать полное посрамление Старбекова мужества, у меня едва ли хватило бы духу продолжать свое повествование; ведь так горько и даже постыдно рассказывать о падении человеческой доблести. Men may seem detestable as joint stock-companies and nations; knaves, fools, and murderers there may be; men may have mean and meagre faces; but man, in the ideal, is so noble and so sparkling, such a grand and glowing creature, that over any ignominious blemish in him all his fellows should run to throw their costliest robes. Люди могут представляться нам отвратительными, как некие сборища -акционерные компании и нации; среди людей могут быть мошенники, дураки и убийцы; и физиономии у людей могут быть подлыми и постными; но человек, в идеале, так велик, так блистателен, человек - это такое благородное, такое светлое существо, что всякое позорное пятно на нем ближние неизменно торопятся прикрыть самыми дорогими своими одеждами. That immaculate manliness we feel within ourselves, so far within us, that it remains intact though all the outer character seem gone; bleeds with keenest anguish at the undraped spectacle of a valor-ruined man. Идеал безупречной мужественности живет у нас в душе, в самой глубине души, так что даже потеря внешнего достоинства не может его затронуть; и он, этот идеал, в мучениях истекает кровью при виде человека со сломленной доблестью. Nor can piety itself, at such a shameful sight, completely stifle her upbraidings against the permitting stars. При столь постыдном зрелище само благочестие не может не слать укоров допустившим позор звездам. But this august dignity I treat of, is not the dignity of kings and robes, but that abounding dignity which has no robed investiture. Но царственное величие, о котором я веду здесь речь, не есть величие королей и мантий, это щедрое величие, которое не нуждается в пышном облачении. Thou shalt see it shining in the arm that wields a pick or drives a spike; that democratic dignity which, on all hands, radiates without end from God; Himself! Ты сможешь увидеть, как сияет оно в руке, взмахнувшей киркой или загоняющей костыль; это величие демократии, чей свет равно падает на все ладони, исходящий от лица самого бога. The great God absolute! Великий, непогрешимый бог! The centre and circumference of all democracy! Средоточие и вселенский круг демократии! His omnipresence, our divine equality! Его вездесущность - наше божественное равенство! If, then, to meanest mariners, and renegades and castaways, I shall hereafter ascribe high qualities, though dark; weave round them tragic graces; if even the most mournful, perchance the most abased, among them all, shall at times lift himself to the exalted mounts; if I shall touch that workman's arm with some ethereal light; if I shall spread a rainbow over his disastrous set of sun; then against all mortal critics bear me out in it, thou Just Spirit of Equality, which hast spread one royal mantle of humanity over all my kind! И потому, если в дальнейшем я самым последним матросам, отступникам и отщепенцам, припишу черты высокие, хотя и темные; если я оплету их трагической привлекательностью; если порой даже самый жалкий среди них и, может статься, самый униженный будет вознесен на головокружительные вершины; если мне случится коснуться руки рабочего небесным лучом; если я раскину радугу над его гибельным закатом, тогда, вопреки всем смертным критикам, заступись за меня, о беспристрастный Дух Равенства, простерший единую царственную мантию над всеми мне подобными! Bear me out in it, thou great democratic God! who didst not refuse to the swart convict, Bunyan, the pale, poetic pearl; Thou who didst clothe with doubly hammered leaves of finest gold, the stumped and paupered arm of old Cervantes; Thou who didst pick up Andrew Jackson from the pebbles; who didst hurl him upon a war-horse; who didst thunder him higher than a throne! Заступись за меня, о великий Бог демократии, одаривший даже темноликого узника Бэньяна бледной жемчужиной поэзии; Ты, одевший чеканными листами чистейшего золота обрубленную, нищую руку старого Сервантеса; Ты, подобравший на мостовой Эндрью Джэксона и швырнувший его на спину боевого скакуна; Ты, во громе вознесший его превыше трона! Thou who, in all Thy mighty, earthly marchings, ever cullest Thy selectest champions from the kingly commons; bear me out in it, O God! Ты, во время земных своих переходов неустанно сбирающий с королевских лугов отборную жатву - лучших борцов за дело Твое; заступись за меня, о Бог! CHAPTER 27. Knights and Squires. Глава XXVII. РЫЦАРИ И ОРУЖЕНОСЦЫ Stubb was the second mate. He was a native of Cape Cod; and hence, according to local usage, was called a Cape-Cod-man. Вторым помощником плыл Стабб, уроженец Кейп-Кода. A happy-go-lucky; neither craven nor valiant; taking perils as they came with an indifferent air; and while engaged in the most imminent crisis of the chase, toiling away, calm and collected as a journeyman joiner engaged for the year. Это был не трус, не герой, а просто беспечный сорвиголова, всегда готовый встретить опасность с полным безразличием и даже на охоте, перед лицом неотвратимой угрозы, делающий свое дело спокойно и сосредоточенно, будто мастеровой-поденщик, на целый год заручившийся работой. Good-humored, easy, and careless, he presided over his whale-boat as if the most deadly encounter were but a dinner, and his crew all invited guests. Веселый, беззлобный, беззаботный, он командовал вельботом, словно любая смертельная схватка - это не более как званый обед, а вся его команда - всего лишь любезные гости. He was as particular about the comfortable arrangement of his part of the boat, as an old stage-driver is about the snugness of his box. Особое внимание уделял он тому, чтобы расположиться в лодке со всем возможным комфортом, точно старый кучер, стремящийся поуютнее устроиться у себя на облучке. When close to the whale, in the very death-lock of the fight, he handled his unpitying lance coolly and off-handedly, as a whistling tinker his hammer. А сблизившись с китом в самый разгар схватки, он с такой же бесстрастной непринужденностью действовал беспощадной острогой, как орудовал бы, посвистывая, мирный жестянщик безобидным своим молотком. He would hum over his old rigadig tunes while flank and flank with the most exasperated monster. Оказавшись бок о бок с обезумевшим от ярости чудовищем, он, бывало, продолжал напевать себе под нос излюбленную разухабистую песенку. Long usage had, for this Stubb, converted the jaws of death into an easy chair. В силу многолетней привычки Стабб даже в зубах у смерти чувствовал себя, как в кресле. What he thought of death itself, there is no telling. Что он думал о самой смерти, неизвестно. Whether he ever thought of it at all, might be a question; but, if he ever did chance to cast his mind that way after a comfortable dinner, no doubt, like a good sailor, he took it to be a sort of call of the watch to tumble aloft, and bestir themselves there, about something which he would find out when he obeyed the order, and not sooner. Да и вообще-то думал ли он о ней, кто знает? Но если случалось ему иной раз после сытного обеда пораскинуть мозгами в этом направлении, я не сомневаюсь, что, как бравый моряк, он представлял себе смерть особой командой вахтенного, вроде: "Марсовые к вантам, на фок и грот!", по которой он должен будет немедля вскарабкаться вверх и приняться там за дело, а за какое именно, он узнает, исполнив первое приказание, и никак не раньше. What, perhaps, with other things, made Stubb such an easy-going, unfearing man, so cheerily trudging off with the burden of life in a world full of grave pedlars, all bowed to the ground with their packs; what helped to bring about that almost impious good-humor of his; that thing must have been hispipe. Если было еще кое-что, со своей стороны способствовавшее выработке у Стабба его легкого характера и превращению его самого в такого бесстрашного, неунывающего человека, который тащит преспокойно бремя существования, легко шагая по нашему миру, где так и кишат мрачные коробейники, согбенные до земли под тяжестью своих товаров; если было еще кое-что, вызывавшее к жизни это его почти безбожное добродушие, то таким предметом могла быть только его трубка. For, like his nose, his short, black little pipe was one of the regular features of his face. Ибо не в меньшей мере, чем нос, коротенькая черная трубка была неотъемлемой чертой его лица. You would almost as soon have expected him to turn out of his bunk without his nose as without his pipe. Скорее уж можно было ожидать, что он встанет со своей койки без носа, чем без трубки. He kept a whole row of pipes there ready loaded, stuck in a rack, within easy reach of his hand; and, whenever he turned in, he smoked them all out in succession, lighting one from the other to the end of the chapter; then loading them again to be in readiness anew. У него над койкой была прибита особая планка, за которую он затыкал набитые трубки; стоило ему, ложась спать, только протянуть руку - и он мог выкурить их все подряд, раскуривая одну от другой до победного конца, а потом снова набить и оставить наготове. For, when Stubb dressed, instead of first putting his legs into his trowsers, he put his pipe into his mouth. Ибо, вставая по утрам, Стабб, вместо того чтобы сначала всунуть ноги в брюки, прежде всего совал себе трубку в рот. I say this continual smoking must have been one cause, at least, of his peculiar disposition; for every one knows that this earthly air, whether ashore or afloat, is terribly infected with the nameless miseries of the numberless mortals who have died exhaling it; and as in time of the cholera, some people go about with a camphorated handkerchief to their mouths; so, likewise, against all mortal tribulations, Stubb's tobacco smoke might have operated as a sort of disinfecting agent. Я думаю, что беспрерывное курение служило по крайней мере одной из причин его редкостного расположения духа; ведь всякому известно, как опасно заражен утренний воздух, что на берегу, что в море, несказанными муками бессчетного множества смертных, которые в предрассветный час испускают в него свой многострадальный дух; и подобно тому, как во время холерной эпидемии некоторые ходят, прижав ко рту пропитанный камфарой носовой платок, точно так же, быть может, и табачный дым служил для Стабба своего рода дезинфицирующим средством против всех человеческих треволнений. The third mate was Flask, a native of Tisbury, in Martha's Vineyard. A short, stout, ruddy young fellow, very pugnacious concerning whales, who somehow seemed to think that the great leviathans had personally and hereditarily affronted him; and therefore it was a sort of point of honour with him, to destroy them whenever encountered. Третьим помощником был Фласк, родом из Тисбери, что на острове Вайньярд, низкорослый, тучный молодой человек, настроенный крайне воинственно по отношению к китам, словно он считал могучих левиафанов своими личными и наследственными врагами и полагал для себя делом чести убивать их при каждой встрече. So utterly lost was he to all sense of reverence for the many marvels of their majestic bulk and mystic ways; and so dead to anything like an apprehension of any possible danger from encountering them; that in his poor opinion, the wondrous whale was but a species of magnified mouse, or at least water-rat, requiring only a little circumvention and some small application of time and trouble in order to kill and boil. Ему настолько чуждо было всякое чувство благоговения перед многими чудесами и таинственными повадками морского исполина, настолько недоступна всякая мысль об опасности, связанной с ними, что в его примитивном представлении чудесный кит был чем-то вроде гигантской мыши или, самое большее, морской крысы, и нужно было употребить только долю хитрости и потратить немного времени и сноровки, чтобы забить и выварить его. This ignorant, unconscious fearlessness of his made him a little waggish in the matter of whales; he followed these fish for the fun of it; and a three years' voyage round Cape Horn was only a jolly joke that lasted that length of time. Это невежественное бессознательное бесстрашие вызывало у него к киту отношение шутливо-легкомысленное; он охотился за китами просто веселья ради; и трехлетнее плавание в обход мыса Г орн было для него всего лишь растянувшейся на все это время забавной шуткой. As a carpenter's nails are divided into wrought nails and cut nails; so mankind may be similarly divided. Как плотник разделяет гвозди на кованые и резаные, так можно разделить и все человечество. Little Flask was one of the wrought ones; made to clinch tight and last long. И маленький Фласк был, конечно, гвоздем кованым, предназначенным для того, чтобы схватывать накрепко и надолго. They called him King-Post on board of the Pequod; because, in form, he could be well likened to the short, square timber known by that name in Arctic whalers; and which by the means of many radiating side timbers inserted into it, serves to brace the ship against the icy concussions of those battering seas. На "Пекоде" его прозвали Водорезом, потому что с виду он немало походил на короткий квадратного сечения брус, известный под этим названием у китобоев Арктики, - оснащенный вделанными в него и торчащими во все стороны деревянными пальцами, он помогает кораблю отбиваться от леденящих набегов арктических волн. Now these three mates-Starbuck, Stubb, and Flask, were momentous men. Таковы были Старбек, Стабб и Фласк - самые значительные члены нашей команды. They it was who by universal prescription commanded three of the Pequod's boats as headsmen. Им по универсальному закону промысла принадлежали командные посты в наших трех вельботах. In that grand order of battle in which Captain Ahab would probably marshal his forces to descend on the whales, these three headsmen were as captains of companies. В предстоящем великом сражении, когда капитан Ахав должен будет обрушить на китов свои войска, этим трем китобоям предназначена роль трех полковых командиров. Or, being armed with their long keen whaling spears, they were as a picked trio of lancers; even as the harpooneers were flingers of javelins. Или, может быть, вооруженные длинными, словно пики, зазубренными острогами, они походили скорее на трех уланских офицеров, в то время как гарпунеры определенно смахивали на метателей копий. And since in this famous fishery, each mate or headsman, like a Gothic Knight of old, is always accompanied by his boat-steerer or harpooneer, who in certain conjunctures provides him with a fresh lance, when the former one has been badly twisted, or elbowed in the assault; and moreover, as there generally subsists between the two, a close intimacy and friendliness; it is therefore but meet, that in this place we set down who the Pequod's harpooneers were, and to what headsman each of them belonged. На китобойных судах каждый помощник капитана, возглавляющий команду вельбота, подобно средневековому рыцарю, имеет своего оруженосца - рулевого и гарпунщика, который подает ему в случае необходимости запасную острогу взамен безнадежно погнутой или выбитой из рук во время нападения; обычно этих двоих людей связывают самые близкие и дружественные отношения; вот почему я полагаю, что здесь подобает перечислить гарпунщиков "Пекода" и указать, с которым из помощников каждый плавал. First of all was Queequeg, whom Starbuck, the chief mate, had selected for his squire. Первым среди них упомянем Квикега, которого выбрал себе в оруженосцы Старбек. But Queequeg is already known. Но с Квикегом мы уже знакомы. Next was Tashtego, an unmixed Indian from Gay Head, the most westerly promontory of Martha's Vineyard, where there still exists the last remnant of a village of red men, which has long supplied the neighboring island of Nantucket with many of her most daring harpooneers. In the fishery, they usually go by the generic name of Gay-Headers. Следующим идет Тэштиго, чистокровный индеец из Г ейхеда, самой западной оконечности острова Вайньярда, где по сей день сохранились последние остатки поселения краснокожих, долгое время поставлявшего соседнему острову Нантакету самых отважных гарпунщиков. Tashtego's long, lean, sable hair, his high cheek bones, and black rounding eyes-for an Indian, Oriental in their largeness, but Antarctic in their glittering expression-all this sufficiently proclaimed him an inheritor of the unvitiated blood of those proud warrior hunters, who, in quest of the great New England moose, had scoured, bow in hand, the aboriginal forests of the main. Длинные, редкие, иссиня-черные волосы Тэштиго, его выступающие скулы и темные круглые глаза, удивительно большие для индейца и с каким-то антарктическим блеском -все это достаточно ясно выказывало в нем прямого и законного наследника гордых воинов-охотников, некогда бродивших с луком в руках по следам могучих лосей в девственных лесах Новой Англии. But no longer snuffing in the trail of the wild beasts of the woodland, Tashtego now hunted in the wake of the great whales of the sea; the unerring harpoon of the son fitly replacing the infallible arrow of the sires. Но сам Тэштиго бросил след дикого лесного зверя, теперь он по морям преследовал великих китов; и верный сыновний гарпун с честью занял место без промаха бьющей отцовской стрелы. To look at the tawny brawn of his lithe snaky limbs, you would almost have credited the superstitions of some of the earlier Puritans, and half-believed this wild Indian to be a son of the Prince of the Powers of the Air. Глядя на его красновато-коричневое, жилистое и по-змеиному гибкое тело, вы готовы были понять суеверные представления ранних пуритан и почти согласиться с ними, что этот дикий индеец - сын князя Воздушной Стихии. Tashtego was Stubb the second mate's squire. Тэштиго был оруженосцем второго помощника Стабба. Third among the harpooneers was Daggoo, a gigantic, coal-black negro-savage, with a lion-like tread-an Ahasuerus to behold. Третьим гарпунщиком был Дэггу, черный как смоль негр-исполин с походкой льва, настоящий Агасфер с виду. Suspended from his ears were two golden hoops, so large that the sailors called them ring-bolts, and would talk of securing the top-sail halyards to them. В ушах у него болтались такие огромные золотые обручи, что матросы называли их рымами и любили поговорить о том, что за них очень удобно бы крепить фалы. In his youth Daggoo had voluntarily shipped on board of a whaler, lying in a lonely bay on his native coast. В юности Дэггу добровольно нанялся на китобойное судно, бросившее как-то якорь в затерянной бухте у его родных берегов. And never having been anywhere in the world but in Africa, Nantucket, and the pagan harbors most frequented by whalemen; and having now led for many years the bold life of the fishery in the ships of owners uncommonly heedful of what manner of men they shipped; Daggoo retained all his barbaric virtues, and erect as a giraffe, moved about the decks in all the pomp of six feet five in his socks. За всю свою жизнь он побывал, кроме Африки, только в Нантакете и в дальних языческих гаванях, посещаемых китобойцами, он провел все эти годы в героической погоне за китами, плавая на судах, владельцы которых с особым вниманием относятся к подбору команд; вот почему Дэггу сохранил все дикарские добродетели и расхаживал по палубе, возвышаясь, точно жираф, во всем великолепии своих шести футов пяти дюймов росту. There was a corporeal humility in looking up at him; and a white man standing before him seemed a white flag come to beg truce of a fortress. Глядеть на него снизу вверх было как-то физически унизительно; стоя рядом с ним, белый человек походил на маленький белый флаг, просящий о перемирии могучую крепость. Curious to tell, this imperial negro, Ahasuerus Daggoo, was the Squire of little Flask, who looked like a chess-man beside him. И смешно сказать, этот царственный негр, этот Агасфер-Дэггу был оруженосцем маленького Фласка, который выглядел в сравнении с ним, как жалкая пешка. As for the residue of the Pequod's company, be it said, that at the present day not one in two of the many thousand men before the mast employed in the American whale fishery, are Americans born, though pretty nearly all the officers are. Что же до остальных членов нашего экипажа, заметим здесь, что среди многих тысяч матросов, плавающих в настоящее время на американских китобойцах, едва ли половина окажется американцами по рождению, хотя командирами ходят почти исключительно американцы. Herein it is the same with the American whale fishery as with the American army and military and merchant navies, and the engineering forces employed in the construction of the American Canals and Railroads. То же самое можно сказать и относительно американской армии и нашего военного и торгового флота, а также и об инженерных частях, занятых на строительстве железных дорог и каналов. The same, I say, because in all these cases the native American liberally provides the brains, the rest of the world as generously supplying the muscles. То же самое, - потому что во всех этих случаях Америка в изобилии поставляет мозги, а весь остальной мир не менее щедро обеспечивает предприятие мускулами. No small number of these whaling seamen belong to the Azores, where the outward bound Nantucket whalers frequently touch to augment their crews from the hardy peasants of those rocky shores. Многие китобои происходят родом с Азорских островов, куда нередко заглядывают нантакетские суда со специальной целью пополнить свою команду суровыми жителями этих скалистых берегов. In like manner, the Greenland whalers sailing out of Hull or London, put in at the Shetland Islands, to receive the full complement of their crew. Подобным же образом китобойцы из Лондона или Гулля по дороге в Гренландию заходят на Шетландские острова, чтобы окончательно укомплектовать там свои экипажи. Upon the passage homewards, they drop them there again. А на обратном пути они завозят матросов-шетландцев домой. How it is, there is no telling, but Islanders seem to make the best whalemen. В чем тут дело, неизвестно, но лучшими китобоями всегда бывают островитяне. They were nearly all Islanders in the Pequod, ISOLATOES too, I call such, not acknowledging the common continent of men, but each ISOLATO living on a separate continent of his own. И на "Пекоде" тоже почти все были островитяне, так сказать, изоляционисты, не признающие единого человеческого континента и обитающие каждый на отдельном континенте своего бытия. Yet now, federated along one keel, what a set these Isolatoes were! Но какую отличную федерацию образовали теперь эти изоляционисты, объединившиеся у одного киля! An Anacharsis Clootz deputation from all the isles of the sea, and all the ends of the earth, accompanying Old Ahab in the Pequod to lay the world's grievances before that bar from which not very many of them ever come back. Целая депутация Анахарсиса Клоотса со всех островов и со всех концов земли, сопровождающая на "Пекоде" старого Ахава в его стремлении призвать к ответу все обиды мира; немногие из них вернулись живыми с этого поединка. Black Little Pip-he never did-oh, no! he went before. Маленький негритенок Пип - он вот не вернулся - какое там! он покинул нас еще раньше. Poor Alabama boy! Бедный мальчик из Алабамы! On the grim Pequod's forecastle, ye shall ere long see him, beating his tambourine; prelusive of the eternal time, when sent for, to the great quarter-deck on high, he was bid strike in with angels, and beat his tambourine in glory; called a coward here, hailed a hero there! Вы скоро увидите его на баке мрачного "Пекода", где он бьет в тамбурин, предвещая тот вечный час, когда его призовут на шканцы и повелят вскарабкаться ввысь, к ангелам, и оттуда колотить со славой в свой тамбурин, чтобы, прослывши трусом здесь, там оказаться героем! CHAPTER 28. Ahab. Глава XXVIII. АХАВ For several days after leaving Nantucket, nothing above hatches was seen of Captain Ahab. Вот уже несколько дней, как мы покинули Нантакет, а капитан Ахав все еще не показывался на палубе. The mates regularly relieved each other at the watches, and for aught that could be seen to the contrary, they seemed to be the only commanders of the ship; only they sometimes issued from the cabin with orders so sudden and peremptory, that after all it was plain they but commanded vicariously. Его помощники сменяли друг друга на вахте, и можно было подумать, что они - единственные командиры корабля, если бы только они не выходили порой из капитанской каюты с такими неожиданными, не допускающими возражения приказами, что сразу становилась очевидной вся условность их власти. Yes, their supreme lord and dictator was there, though hitherto unseen by any eyes not permitted to penetrate into the now sacred retreat of the cabin. Там, внизу, находился их верховный господин и диктатор, по сей день недоступный взорам тех, кто не обладал правом входа в святая святых капитанской каюты. Every time I ascended to the deck from my watches below, I instantly gazed aft to mark if any strange face were visible; for my first vague disquietude touching the unknown captain, now in the seclusion of the sea, became almost a perturbation. This was strangely heightened at times by the ragged Elijah's diabolical incoherences uninvitedly recurring to me, with a subtle energy I could not have before conceived of. Всякий раз, подымаясь на палубу по окончании вахты внизу, я спешил взглянуть на шканцы -не появилось ли там новое лицо; ибо мое прежнее смутное беспокойство при мысли о таинственном капитане обернулось теперь, в морском безлюдье, каким-то смятением, и оно еще усилилось под влиянием той сатанинской несусветицы, которую плел оборванец Илия и которую я теперь все чаще вспоминал невольно, но до тонкостей отчетливо. But poorly could I withstand them, much as in other moods I was almost ready to smile at the solemn whimsicalities of that outlandish prophet of the wharves. Я не в силах был противиться воспоминаниям, хотя в иные минуты и готов был сам смеяться над торжественно причудливыми словами пристанского пророка. But whatever it was of apprehensiveness or uneasiness-to call it so-which I felt, yet whenever I came to look about me in the ship, it seemed against all warrantry to cherish such emotions. Но как ни сильны были во мне дурные предчувствия, как ни глубоко было мое беспокойство, всякий раз, как я оглядывал палубу, я убеждался, насколько беспочвенны подобные ощущения. For though the harpooneers, with the great body of the crew, were a far more barbaric, heathenish, and motley set than any of the tame merchant-ship companies which my previous experiences had made me acquainted with, still I ascribed this-and rightly ascribed it-to the fierce uniqueness of the very nature of that wild Scandinavian vocation in which I had so abandonedly embarked. Правда, команда во всем составе, включая гарпунеров, являла собою сборище гораздо более варварское, дикое и пестрое, чем миролюбивые экипажи купеческих судов, на которых я плавал прежде, но я относил это -и относил совершенно справедливо - за счет свирепого своеобразия неистовой скандинавской профессии, на путь которой я уже ступил безвозвратно. But it was especially the aspect of the three chief officers of the ship, the mates, which was most forcibly calculated to allay these colourless misgivings, and induce confidence and cheerfulness in every presentment of the voyage. А вид трех главных командиров судна, трех помощников капитана, был словно рассчитан на то, чтобы успокоить все эти тусклые опасения, чтобы внушать уверенность и бодрость в преддверии долгого плавания. Three better, more likely sea-officers and men, each in his own different way, could not readily be found, and they were every one of them Americans; a Nantucketer, a Vineyarder, a Cape man. Это были три превосходных командира, три отличных - каждый на свой лад - человека, какие не так-то часто теперь встречаются, и все трое родом американцы - с Нантакета, Вайньярда и Кейп-Кода. Now, it being Christmas when the ship shot from out her harbor, for a space we had biting Polar weather, though all the time running away from it to the southward; and by every degree and minute of latitude which we sailed, gradually leaving that merciless winter, and all its intolerable weather behind us. Наш корабль вышел из гавани как раз на рождество, так что вначале нас сопровождал трескучий полярный мороз, хотя мы все время убегали от него к югу, с каждым градусом и каждой минутой северной широты оставляя позади безжалостную зиму с ее непереносимой стужей. It was one of those less lowering, but still grey and gloomy enough mornings of the transition, when with a fair wind the ship was rushing through the water with a vindictive sort of leaping and melancholy rapidity, that as I mounted to the deck at the call of the forenoon watch, so soon as I levelled my glance towards the taffrail, foreboding shivers ran over me. И вот в одно туманное утро, уже не столь удручающее, но все еще достаточно серое и мрачное, когда подгоняемый попутным ветром корабль летел вперед, с угрюмой быстротой мстительно врезаясь в морское лоно, я по зову вахтенного поднялся на палубу, взглянул, как обычно, по гака-борту и содрогнулся. Reality outran apprehension; Captain Ahab stood upon his quarter-deck. Действительность превзошла опасения: на шканцах стоял капитан Ахав. There seemed no sign of common bodily illness about him, nor of the recovery from any. Никаких следов обычной физической болезни и недавнего выздоровления на нем не было заметно. He looked like a man cut away from the stake, when the fire has overrunningly wasted all the limbs without consuming them, or taking away one particle from their compacted aged robustness. Он был словно приговоренный к сожжению заживо, в последний момент снятый с костра, когда языки пламени лишь оплавили его члены, но не успели еще их испепелить, не успели отнять ни единой частицы от их крепко сбитой годами силы. His whole high, broad form, seemed made of solid bronze, and shaped in an unalterable mould, like Cellini's cast Perseus. Весь он, высокий и массивный, был точно отлит из чистой бронзы, получив раз навсегда неизменную форму, подобно литому Персею Челлини. Threading its way out from among his grey hairs, and continuing right down one side of his tawny scorched face and neck, till it disappeared in his clothing, you saw a slender rod-like mark, lividly whitish. Выбираясь из-под спутанных седых волос, вниз по смуглой обветренной щеке и шее спускалась, исчезая внизу под одеждой, иссиня-белая полоса. It resembled that perpendicular seam sometimes made in the straight, lofty trunk of a great tree, when the upper lightning tearingly darts down it, and without wrenching a single twig, peels and grooves out the bark from top to bottom, ere running off into the soil, leaving the tree still greenly alive, but branded. Она напоминала вертикальный след, который выжигает на высоких стволах больших деревьев разрушительная молния, когда, пронзивши ствол сверху донизу, но не тронув ни единого сучка, она сдирает и раскалывает темную кору, прежде чем уйти в землю и оставить на старом дереве, по-прежнему живом и зеленом, длинное и узкое клеймо. Whether that mark was born with him, or whether it was the scar left by some desperate wound, no one could certainly say. Была ли та полоса у него от рождения, или же это после какой-то ужасной раны остался белый шрам, никто, конечно, не мог сказать. By some tacit consent, throughout the voyage little or no allusion was made to it, especially by the mates. По молчаливому соглашению в течение всего плавания на палубе "Пекода" об этом почти не говорили. But once Tashtego's senior, an old Gay-Head Indian among the crew, superstitiously asserted that not till he was full forty years old did Ahab become that way branded, and then it came upon him, not in the fury of any mortal fray, but in an elemental strife at sea. Только однажды старший земляк Тэштиго, пожилой индеец из Г ейхеда, стал суеверно утверждать, будто, только достигнув полных сорока лет от роду, приобрел Ахав это клеймо и будто получил он его не в пылу смертной схватки, а в битве морских стихий. Yet, this wild hint seemed inferentially negatived, by what a grey Manxman insinuated, an old sepulchral man, who, having never before sailed out of Nantucket, had never ere this laid eye upon wild Ahab. Однако это дикое утверждение можно считать опровергнутым словами седого матроса с острова Мэн, дряхлого старца, уже на краю могилы, который никогда прежде не ходил на нантакетских судах и никогда до этого не видел неистового Ахава. Nevertheless, the old sea-traditions, the immemorial credulities, popularly invested this old Manxman with preternatural powers of discernment. Тем не менее древние матросские поверья, вечно живущие фантастические вымыслы, которые он помнил без счета, придали старцу в глазах окружающих сверхъестественную силу проницательности. So that no white sailor seriously contradicted him when he said that if ever Captain Ahab should be tranquilly laid out-which might hardly come to pass, so he muttered-then, whoever should do that last office for the dead, would find a birth-mark on him from crown to sole. И потому ни один из белых матросов не вздумал спорить с ним, когда старик заявил, что если капитану Ахаву суждено когда-либо мирное погребение - чего едва ли можно ожидать, добавил он вполголоса, - те, кому придется исполнить последний долг перед покойником и омыть тело, убедятся тогда, что это у него белое родимое пятно от макушки до самых пят. So powerfully did the whole grim aspect of Ahab affect me, and the livid brand which streaked it, that for the first few moments I hardly noted that not a little of this overbearing grimness was owing to the barbaric white leg upon which he partly stood. Мрачное лицо Ахава, перерезанное иссиня-мертвенной полосой, так потрясло меня, что вначале я даже и не заметил, что немалую долю этой гнетущей мрачности вносила в его облик страшная белая нога. It had previously come to me that this ivory leg had at sea been fashioned from the polished bone of the sperm whale's jaw. Еще раньше я слышал от кого-то о том, как эту костяную ногу смастерили ему в море из полированной челюсти кашалота. "Aye, he was dismasted off Japan," said the old Gay-Head Indian once; "but like his dismasted craft, he shipped another mast without coming home for it. He has a quiver of 'em." "Это правда, - подтвердил старый индеец, - он потерял ногу у берегов Японии, а его судно потеряло там все мачты. Но он смастерил себе и мачты, и ногу, не возвращаясь домой. Такого добра у него всегда вдоволь". I was struck with the singular posture he maintained. Меня поразила поза, в которой он стоял. Upon each side of the Pequod's quarter deck, and pretty close to the mizzen shrouds, there was an auger hole, bored about half an inch or so, into the plank. С обеих сторон на юте "Пекода" под самыми бизань-вантами в настиле палубы были пробуравлены отверстия примерно на полдюйма в глубину. His bone leg steadied in that hole; one arm elevated, and holding by a shroud; Captain Ahab stood erect, looking straight out beyond the ship's ever-pitching prow. В такое отверстие он вставлял свою костяную ногу и, подняв одну руку, держался за ванты; он стоял выпрямившись и глядел не отрываясь вперед, в море, которое расстилалось перед носом бегущего судна. There was an infinity of firmest fortitude, a determinate, unsurrenderable wilfulness, in the fixed and fearless, forward dedication of that glance. И в этом пристальном, бесстрашном, вперед направленном взоре была бездна несгибаемой твердости и непреоборимой, упрямой целеустремленности. Not a word he spoke; nor did his officers say aught to him; though by all their minutest gestures and expressions, they plainly showed the uneasy, if not painful, consciousness of being under a troubled master-eye. Ни слова не произносил он; ни слова не говорили ему помощники; но в каждом их жесте, в каждом шаге сквозило неприятное, почти болезненное ощущение того, что они находятся под внимательным хозяйским глазом. And not only that, but moody stricken Ahab stood before them with a crucifixion in his face; in all the nameless regal overbearing dignity of some mighty woe. Отягченный угрюмым раздумьем стоял перед ними Ахав, словно распятый на кресте; бесконечная скорбь облекла его своим таинственным, упорным, властным величием. Ere long, from his first visit in the air, he withdrew into his cabin. Недолго пробыв первый раз на воздухе, капитан Ахав удалился в свою каюту. But after that morning, he was every day visible to the crew; either standing in his pivot-hole, or seated upon an ivory stool he had; or heavily walking the deck. Но с этого дня команда могла видеть его каждое утро: он либо стоял у своего опорного углубления, либо сидел на специальном костяном стуле, либо тяжело ходил по палубе. As the sky grew less gloomy; indeed, began to grow a little genial, he became still less and less a recluse; as if, when the ship had sailed from home, nothing but the dead wintry bleakness of the sea had then kept him so secluded. По мере того как небо над нами утрачивало суровость и становилось дружелюбнее, он все меньше времени проводил в своем уединении; будто только безжизненный зимний холод, царивший в северных водах, принуждал его к затворничеству в начале плавания. And, by and by, it came to pass, that he was almost continually in the air; but, as yet, for all that he said, or perceptibly did, on the at last sunny deck, he seemed as unnecessary there as another mast. И вот теперь мало-помалу мы привыкли к тому, что его можно было видеть на палубе почти что круглые сутки; но, залитый лучами долгожданного солнца, он все еще в своем бездействии казался здесь совершенно ненужным, словно лишняя мачта на палубе корабля. But the Pequod was only making a passage now; not regularly cruising; nearly all whaling preparatives needing supervision the mates were fully competent to, so that there was little or nothing, out of himself, to employ or excite Ahab, now; and thus chase away, for that one interval, the clouds that layer upon layer were piled upon his brow, as ever all clouds choose the loftiest peaks to pile themselves upon. Однако "Пекод" еще только направлялся в промысловые области, настоящее плавание было впереди, а всеми необходимыми приготовлениями к охоте распоряжались помощники, так что во внешней жизни не было пока ничего, чем мог бы заняться и увлечься Ахав, разогнав хоть на краткий миг темные тучи, что гряда за грядой громоздились на его челе, ибо тучи всегда избирают высочайшие горные пики. Nevertheless, ere long, the warm, warbling persuasiveness of the pleasant, holiday weather we came to, seemed gradually to charm him from his mood. И все-таки спустя немного времени теплые переливчатые увещевания ласковых, праздничных дней начали, колдуя, рассеивать понемногу его мрачность. For, as when the red-cheeked, dancing girls, April and May, trip home to the wintry, misanthropic woods; even the barest, ruggedest, most thunder-cloven old oak will at least send forth some few green sprouts, to welcome such glad-hearted visitants; so Ahab did, in the end, a little respond to the playful allurings of that girlish air. Подобно тому как даже самый обнаженный, корявый, разбитый молнией старый дуб пускает наконец несколько зеленых побегов, радуясь приходу веселых гостий, когда Апрель и Май, румяные девочки-плясуньи, возвращаются домой, в застывшие, унылые леса, так и Ахав наконец все же поддался манящей девичьей игривости южных ветерков. More than once did he put forth the faint blossom of a look, which, in any other man, would have soon flowered out in a smile. И не однажды проглядывали у него во взоре тонкие ростки, которые у всякого другого человека распустились бы вскоре цветком улыбки. CHAPTER 29. Enter Ahab; to Him, Stubb. Глава XXIX. ВХОДИТ АХАВ, ПОЗДНЕЕ -СТАББ Some days elapsed, and ice and icebergs all astern, the Pequod now went rolling through the bright Quito spring, which, at sea, almost perpetually reigns on the threshold of the eternal August of the Tropic. Прошло еще несколько дней, льды и айсберги остались у "Пекода" за кормой, и теперь мы шли среди яркой эквадорской весны, неизменно царящей в океане на пороге вечного августа тропиков. The warmly cool, clear, ringing, perfumed, overflowing, redundant days, were as crystal goblets of Persian sherbet, heaped up-flaked up, with rose-water snow. Нежные, прохладные, ясные, звонкие, пахучие, щедрые, изобильные дни были, словно хрустальные кубки с персидским шербетом, через верх полные мягкими хлопьями замороженной розовой воды. The starred and stately nights seemed haughty dames in jewelled velvets, nursing at home in lonely pride, the memory of their absent conquering Earls, the golden helmeted suns! Звездные величавые ночи казались надменными герцогинями в унизанном алмазами бархате, хранящими в гордом одиночестве память о своих далеких мужьях-завоевателях, о светлых солнцах в золотых шлемах! For sleeping man, 'twas hard to choose between such winsome days and such seducing nights. Когда же тут спать? Нелегко сделать выбор между этими чарующими днями и обольстительными ночами. But all the witcheries of that unwaning weather did not merely lend new spells and potencies to the outward world. Но колдовская сила немеркнущей красоты придавала новые могущественные чары не только внешнему миру. Inward they turned upon the soul, especially when the still mild hours of eve came on; then, memory shot her crystals as the clear ice most forms of noiseless twilights. Она проникала и внутрь, в душу человека, особенно в те часы, когда наступал тихий, ласковый вечер; и тогда в бесшумных сумерках вырастали светлые, как льдинки, кристаллы воспоминаний. And all these subtle agencies, more and more they wrought on Ahab's texture. Все эти тайные силы воздействовали исподволь на сердце Ахава. Old age is always wakeful; as if, the longer linked with life, the less man has to do with aught that looks like death. Старость не любит спать; кажется, что чем длительнее связь человека с жизнью, тем менее привлекательно для него все, что напоминает смерть. Among sea-commanders, the old greybeards will oftenest leave their berths to visit the night-cloaked deck. Старые седобородые капитаны чаще других покидают свои койки, чтобы посетить объятые тьмою палубы. It was so with Ahab; only that now, of late, he seemed so much to live in the open air, that truly speaking, his visits were more to the cabin, than from the cabin to the planks. Так было и с Ахавом; разве только что теперь, когда он чуть ли не круглые сутки проводил на шканцах, правильнее было бы сказать, что он покидал ненадолго палубу, чтобы посетить каюту, а не наоборот. "It feels like going down into one's tomb,"-he would mutter to himself-"for an old captain like me to be descending this narrow scuttle, to go to my grave-dug berth." "Точно в собственную могилу нисходишь, -говорил он себе вполголоса, - когда такой старый капитан, как я, спускается по узкому трапу, чтобы улечься на смертное ложе своей койки". So, almost every twenty-four hours, when the watches of the night were set, and the band on deck sentinelled the slumbers of the band below; and when if a rope was to be hauled upon the forecastle, the sailors flung it not rudely down, as by day, but with some cautiousness dropt it to its place for fear of disturbing their slumbering shipmates; when this sort of steady quietude would begin to prevail, habitually, the silent steersman would watch the cabin-scuttle; and ere long the old man would emerge, gripping at the iron banister, to help his crippled way. И вот каждые двадцать четыре часа, когда заступала ночная вахта и люди на палубе стояли на страже, охраняя сон своих товарищей внизу; когда, вытаскивая на бак бухту каната, матросы не швыряли ее о доски, как днем, а осторожно опускали в нужном месте, стараясь не потревожить спящих; когда воцарялась на корабле эта ровная тишина, безмолвный рулевой начинал поглядывать на дверь капитанской каюты, и немного спустя старик неизменно появлялся у люка, ухватившись, чтобы облегчить себе подъем, за железные поручни трапа. Some considering touch of humanity was in him; for at times like these, he usually abstained from patrolling the quarter-deck; because to his wearied mates, seeking repose within six inches of his ivory heel, such would have been the reverberating crack and din of that bony step, that their dreams would have been on the crunching teeth of sharks. Какая-то человечность и внимательность была ему все же свойственна, ибо в эти часы он обычно воздерживался от хождения по шканцам; ведь в ушах усталых помощников, ищущих отдохновения всего лишь в шести дюймах под его костяной пятой, тяжкий его шаг отозвался бы такими трескучими оглушительными раскатами, что им мог бы присниться только скрежет акульих зубов. But once, the mood was on him too deep for common regardings; and as with heavy, lumber-like pace he was measuring the ship from taffrail to mainmast, Stubb, the old second mate, came up from below, with a certain unassured, deprecating humorousness, hinted that if Captain Ahab was pleased to walk the planks, then, no one could say nay; but there might be some way of muffling the noise; hinting something indistinctly and hesitatingly about a globe of tow, and the insertion into it, of the ivory heel. Но как-то раз он вышел, слишком глубоко погруженный в раздумье, чтобы заботиться о чем бы то ни было; своим тяжелым, громыхающим шагом он мерил палубу от грот-мачты до гака-борта, когда второй помощник, старый Стабб, поднялся к нему на шканцы и с неуверенно-шутливой просьбой в голосе заметил, что если капитану Ахаву нравится ходить по палубе, то никто не может против этого возражать, но что можно ведь как-нибудь приглушить шум; вот если бы взять что-нибудь такое, скажем, вроде комка пакли, и надеть бы на костяную ногу... Ah! Stubb, thou didst not know Ahab then. О Стабб! плохо же ты знал тогда своего капитана! "Am I a cannon-ball, Stubb," said Ahab, "that thou wouldst wad me that fashion? - Разве я пушечное ядро, Стабб, - спросил Ахав, - что ты хочешь намотать на меня пыж? But go thy ways; I had forgot. Но я забыл; ступай к себе. Below to thy nightly grave; where such as ye sleep between shrouds, to use ye to the filling one at last.-Down, dog, and kennel!" Вниз, в свою еженощную могилу, где такие, как ты, спят под гробовыми покровами, чтобы заранее к ним привыкнуть. Вниз, собака! Вон! В конуру! Starting at the unforseen concluding exclamation of the so suddenly scornful old man, Stubb was speechless a moment; then said excitedly, Ошарашенный столь непредвиденным заключительным восклицанием и внезапно вспыхнувшим презрительным гневом старого капитана, Стабб на несколько мгновений словно онемел, но потом взволнованно произнес: "I am not used to be spoken to that way, sir; I do but less than half like it, sir." - Я не привык, чтобы со мной так разговаривали, сэр; такое обращение, сэр, мне вовсе не по вкусу. "Avast! gritted Ahab between his set teeth, and violently moving away, as if to avoid some passionate temptation. - Прочь, - заскрежетал зубами Ахав и шагнул в сторону, словно хотел бежать от яростного искушения. "No, sir; not yet," said Stubb, emboldened, - Нет, сэр, повремените, - осмелев, настаивал Стабб. "I will not tamely be called a dog, sir." - Я не стану покорно терпеть, чтобы меня называли собакой, сэр. "Then be called ten times a donkey, and a mule, and an ass, and begone, or I'll clear the world of thee!" - Тогда ты трижды осел, и мул, и баран! Получай и убирайся, не то я избавлю мир от твоего присутствия. As he said this, Ahab advanced upon him with such overbearing terrors in his aspect, that Stubb involuntarily retreated. И Ахав рванулся к нему с таким грозным, с таким непереносимо свирепым видом, что Стабб против воли отступил. "I was never served so before without giving a hard blow for it," muttered Stubb, as he found himself descending the cabin-scuttle. - Никогда еще я не получал такого, не отплатив как следует за оскорбление, -бормотал себе под нос Стабб, спускаясь по трапу в каюту. "It's very queer. - Очень странно. Stop, Stubb; somehow, now, I don't well know whether to go back and strike him, or-what's that?-down here on my knees and pray for him? Постой-ка, Стабб, я вот и сейчас еще не знаю, то ли мне вернуться и ударить его, то ли - что это? - на колени, прямо вот здесь, и молиться за него? Yes, that was the thought coming up in me; but it would be the first time I ever DID pray. Да, да, именно такая мысль пришла мне сейчас в голову, а ведь это будет первый раз в моей жизни, чтобы я молился. It's queer; very queer; and he's queer too; aye, take him fore and aft, he's about the queerest old man Stubb ever sailed with. Странно, очень странно, да и он сам тоже странный, н-да, как ни смотри, а Стаббу никогда еще не случалось плавать с таким странным капитаном. How he flashed at me!-his eyes like powder-pans! is he mad? Как он на меня бросился! Глаза - словно два ружейных дула! Что он, сумасшедший? Anyway there's something on his mind, as sure as there must be something on a deck when it cracks. Во всяком случае, у него должно быть что-то на уме, как наверняка что-то есть на палубе, если трещат доски. He aint in his bed now, either, more than three hours out of the twenty-four; and he don't sleep then. И потом, он проводит теперь в постели не больше трех часов в сутки; да и тогда он не спит. Didn't that Dough-Boy, the steward, tell me that of a morning he always finds the old man's hammock clothes all rumpled and tumbled, and the sheets down at the foot, and the coverlid almost tied into knots, and the pillow a sort of frightful hot, as though a baked brick had been on it? Ведь стюард Пончик рассказывал мне, что по утрам постель старика всегда бывает так ужасающе измята и изрыта, простыни сбиты в ногах, одеяло чуть ли не узлами завязано; а подушка такая горячая, будто на ней раскаленный кирпич держали. A hot old man! Да, горячий старик. I guess he's got what some folks ashore call a conscience; it's a kind of Tic-Dolly-row they say-worse nor a toothache. Видно, у него, это самое, совесть, о которой поговаривают иные на берегу; это такая штуковина, вроде флюса или... как это?.. Не-врал-не-лги-я. Говорят, похуже зубной боли. Well, well; I don't know what it is, but the Lord keep me from catching it. Н-да, сам-то я точно не знаю, но не дай мне бог подхватить ее. He's full of riddles; I wonder what he goes into the after hold for, every night, as Dough-Boy tells me he suspects; what's that for, I should like to know? В нем все загадочно; и для чего это он спускается каждую ночь в кормовой отсек трюма - так, во всяком случае, думает Пончик, - зачем он это делает, хотелось бы мне знать? Who's made appointments with him in the hold? Кто это ему там в трюме свидания назначает? Ain't that queer, now? Ну разве ж это не странно? But there's no telling, it's the old game-Here goes for a snooze. Только где уж тут узнать. Вот всегда так. Пойду-ка я вздремну. Damn me, it's worth a fellow's while to be born into the world, if only to fall right asleep. Да, черт возьми, ради того только, чтоб уснуть, и то уж стоило родиться на свет. And now that I think of it, that's about the first thing babies do, and that's a sort of queer, too. А ведь правда, младенцы, как родятся, так сразу же и принимаются спать. Как подумаешь, странно и это. Damn me, but all things are queer, come to think of 'em. Черт возьми, все на свете странно, если подумать. But that's against my principles. Да только это против моих убеждений. Think not, is my eleventh commandment; and sleep when you can, is my twelfth-So here goes again. "Не думай" - это у меня одиннадцатая заповедь; а двенадцатая: "Спи, когда спится". But how's that? didn't he call me a dog? blazes! he called me ten times a donkey, and piled a lot of jackasses on top of THAT! - Так что идем-ка еще соснем немного. Однако постой, постой. Ведь он, кажется, назвал меня собакой? проклятье! он обозвал меня трижды ослом, а сверху навалил еще целую груду мулов и баранов! He might as well have kicked me, and done with it. Да он мог бы и ногой меня ударить, если на то пошло. Maybe he DID kick me, and I didn't observe it, I was so taken all aback with his brow, somehow. Может, он даже ударил меня, да только я не заметил, потому что очень уж меня поразило его лицо. It flashed like a bleached bone. Оно светилось, точно побелевшая от времени кость. What the devil's the matter with me? Да что же это за чертовщина со мной происходит? I don't stand right on my legs. Меня ноги не держат. Coming afoul of that old man has a sort of turned me wrong side out. Словно вот поцапался со стариком и меня от этого наизнанку всего вывернуло. By the Lord, I must have been dreaming, though-How? how? how?-but the only way's to stash it; so here goes to hammock again; and in the morning, I'll see how this plaguey juggling thinks over by daylight." Клянусь богом, мне все это, наверное, приснилось. Но как же, как, как? Остается только упихать все это подальше.. И скорее добраться до койки. А завтра еще посмотрим на это проклятое колдовство при дневном свете, может, чего и надумаем. Утро вечера мудренее. CHAPTER 30. The Pipe. Глава XXX. ТРУБКА When Stubb had departed, Ahab stood for a while leaning over the bulwarks; and then, as had been usual with him of late, calling a sailor of the watch, he sent him below for his ivory stool, and also his pipe. После ухода Стабба Ахав стоял некоторое время, перегнувшись за борт корабля; потом, как это стало у него уже привычкой, он подозвал к себе матроса и послал его в каюту за костяным стулом и за трубкой. Lighting the pipe at the binnacle lamp and planting the stool on the weather side of the deck, he sat and smoked. Раскурив трубку от нактоузного фонаря и поставив стул с подветренной стороны на палубе, он сел и затянулся. In old Norse times, the thrones of the sea-loving Danish kings were fabricated, saith tradition, of the tusks of the narwhale. Во времена древних викингов троны морелюбивых датских королей, как гласит предание, изготовлялись из нарвальих клыков. How could one look at Ahab then, seated on that tripod of bones, without bethinking him of the royalty it symbolized? Возможно ли было теперь при взгляде на Ахава, сидящего на костяном треножнике, не задуматься о царственном величии, которое символизировала собой его фигура? For a Khan of the plank, and a king of the sea, and a great lord of Leviathans was Ahab. Ибо Ахав был хан морей, и бог палубы, и великий повелитель левиафанов. Some moments passed, during which the thick vapour came from his mouth in quick and constant puffs, which blew back again into his face. Несколько мгновений он молча курил, и густой дым вылетал у него изо рта частыми, быстрыми клубами, которые ветром относило назад, ему в лицо. "How now," he soliloquized at last, withdrawing the tube, "this smoking no longer soothes. "В чем тут дело? - заговорил он наконец, обращаясь к самому себе и извлекая мундштук изо рта. - Курение уже не успокаивает меня. Oh, my pipe! hard must it go with me if thy charm be gone! О моя трубка! Видно, круто мне приходится, если даже твои чары исчезли. Here have I been unconsciously toiling, not pleasuring-aye, and ignorantly smoking to windward all the while; to windward, and with such nervous whiffs, as if, like the dying whale, my final jets were the strongest and fullest of trouble. Мне предстоят труды и тяготы, а не развлечения, а я, неразумный, все время курю и пускаю дым против ветра; так отчаянно пускаю против ветра дым, точно посылаю в воздух, как умирающий кит, последние свои фонтаны, самые мощные, самые грозные. What business have I with this pipe? Зачем мне трубка? This thing that is meant for sereneness, to send up mild white vapours among mild white hairs, not among torn iron-grey locks like mine. Ей положено в безмятежной тишине сплетать белые дымные клубы с белыми шелковистыми локонами, а не с такими седыми взъерошенными космами, как у меня. I'll smoke no more-" Я не стану курить больше..." He tossed the still lighted pipe into the sea. И он швырнул горящую трубку в море. The fire hissed in the waves; the same instant the ship shot by the bubble the sinking pipe made. Огонь зашипел в волнах; мгновение - и корабль пронесся над тем местом, где остались пузыри от утонувшей трубки. With slouched hat, Ahab lurchingly paced the planks. А по палубе, надвинув шляпу на лоб, снова расхаживал Ахав своей шаткой походкой. CHAPTER 31. Queen Mab. Глава XXXI. КОРОЛЕВА МАБ Next morning Stubb accosted Flask. "Such a queer dream, King-Post, I never had. На следующее утро Стабб рассказывал Фласку: -Никогда еще не видел я таких странных снов. You know the old man's ivory leg, well I dreamed he kicked me with it; and when I tried to kick back, upon my soul, my little man, I kicked my leg right off! Водорез. Понимаешь, мне приснилось, будто наш старик дал мне пинка своей костяной ногой; а когда я попробовал дать ему сдачи, то, вот клянусь тебе вечным спасением, малыш, у меня просто чуть нога не отвалилась. And then, presto! Ahab seemed a pyramid, and I, like a blazing fool, kept kicking at it. А потом вдруг гляжу - Ахав стоит вроде этакой пирамиды, а я как последний дурак все норовлю ударить его ногой. But what was still more curious, Flask-you know how curious all dreams are-through all this rage that I was in, I somehow seemed to be thinking to myself, that after all, it was not much of an insult, that kick from Ahab. Но самое удивительное, Фласк, - ведь знаешь, какие удивительные сны снятся нам порой, -но самым удивительным было то, что, как я ни злился на него, а будто все время думал при этом, что, мол, вовсе это и не такое уж тяжкое оскорбление, этот пинок Ахава. 'Why,' thinks I, 'what's the row? It's not a real leg, only a false leg.' "Подумаешь, - говорю я себе, - чего уж тут такой шум поднимать? Ведь нога-то не настоящая". And there's a mighty difference between a living thump and a dead thump. А это большая разница, чем тебя ударили: живой ли ногой или там рукой - или же каким-нибудь мертвым предметом. That's what makes a blow from the hand, Flask, fifty times more savage to bear than a blow from a cane. Потому-то, Фласк, пощечина в тысячу раз оскорбительнее, чем удар палкой. The living member-that makes the living insult, my little man. Живое прикосновение жжет, малыш. And thinks I to myself all the while, mind, while I was stubbing my silly toes against that cursed pyramid-so confoundedly contradictory was it all, all the while, I say, I was thinking to myself, 'what's his leg now, but a cane-a whalebone cane. И так у меня в этом сне все перепутано и неувязано, я пока знай колочу, все пальцы на ноге разбил об чертову пирамиду, а сам думаю про себя: "Ну что там его нога? Та же палка. Вроде костяной трости. Yes,' thinks I, 'it was only a playful cudgelling-in fact, only a whaleboning that he gave me-not a base kick. Ей-богу, думаю, ведь это он просто шутя задел меня тросточкой, а вовсе не давал мне унизительного пинка. Besides,' thinks I, 'look at it once; why, the end of it-the foot part-what a small sort of end it is; whereas, if a broad footed farmer kicked me, THERE'S a devilish broad insult. К тому же, думаю, погляди-ка хорошенько: вон у него какой конец ноги - там, где ступня должна быть, - прямо острие; вот если бы какой-нибудь фермер пнул меня своей тяжелой босой ступней, тогда бы это было действительно тяжкое, наглое оскорбление. But this insult is whittled down to a point only.' А ведь тут оскорбление сведено почти что на нет, сточено в острие". But now comes the greatest joke of the dream, Flask. Но тут-то и случилось самое забавное, Фласк. While I was battering away at the pyramid, a sort of badger-haired old merman, with a hump on his back, takes me by the shoulders, and slews me round. 'What are you 'bout?' says he. Я все еще колошматил ногой по пирамиде, как вдруг меня кто-то за плечи берет. Смотрю: это какой-то взъерошенный горбатый старик, вроде водяного. Берет он меня за плечи, поворачивает и говорит: "Что это ты делаешь, а?" Slid! man, but I was frightened. Ну, знаешь, и перепугался же я. Such a phiz! Что за рожа - бр-р! But, somehow, next moment I was over the fright. Но я все-таки взял себя в руки и говорю: 'What am I about?' says I at last. "Что я делаю? 'And what business is that of yours, I should like to know, Mr. Humpback? А тебе-то какая забота, хотел бы я знать, дорогой мистер Горбун? Do YOU want a kick?' Может, тоже пинка в зад захотел?" By the lord, Flask, I had no sooner said that, than he turned round his stern to me, bent over, and dragging up a lot of seaweed he had for a clout-what do you think, I saw?-why thunder alive, man, his stern was stuck full of marlinspikes, with the points out. Клянусь богом, не успел я этого сказать, Фласк, как он уже поворачивается ко мне задом, нагибается, задирает подол из водорослей - и что б ты думал я там вижу? Представь, друг, провалиться мне на этом месте, у него весь зад утыкан свайками, остриями наружу. Says I, on second thoughts, Подумал я и говорю: 'I guess I won't kick you, old fellow.' "Я, пожалуй, не стану давать тебе пинка в зад, старина". - 'Wise Stubb,' said he, 'wise Stubb;' and kept muttering it all the time, a sort of eating of his own gums like a chimney hag. "Умница, Стабб, умница", - отвечает он мне, да так и принялся повторять это без конца, а сам шамкает, как старая карга. Seeing he wasn't going to stop saying over his 'wise Stubb, wise Stubb,' I thought I might as well fall to kicking the pyramid again. Я вижу, он все никак не остановится, знай твердит себе: "Умница, Стабб, умница,. Стабб", тогда я подумал, что смело можно снова приниматься за пирамиду. But I had only just lifted my foot for it, when he roared out, Но только я поднял ногу, он как заорет: ' Stop that kicking!' "Перестань сейчас же!" - 'Halloa,' says I, 'what's the matter now, old fellow?' "Эй, - говорю я, - чего тебе еще надо, старина?" - 'Look ye here,' says he; 'let's argue the insult. "Послушай, - говорит он. - Давай-ка обсудим с тобой это дело. Captain Ahab kicked ye, didn't he?' Капитан Ахав дал тебе пинка?" - ' Yes, he did,' says I-'right HERE it was.' "Вот именно, - отвечаю, - в это самое место". - 'Very good,' says he-'he used his ivory leg, didn't he?' "Отлично, - продолжал он. - А чем? Костяной ногой?" - ' Yes, he did,' says I. " Да". - 'Well then,' says he, 'wise Stubb, what have you to complain of? "В таком случае, - говорит он, - чем же ты недоволен, умница Стабб? Didn't he kick with right good will? it wasn't a common pitch pine leg he kicked with, was it? Ведь он тебя пнул из лучших побуждений. Он же не какой-то там сосновой ногой тебя ударил, верно? No, you were kicked by a great man, and with a beautiful ivory leg, Stubb. Тебе дал пинка великий человек, Стабб, и при этом - благородной, прекрасной китовой костью. It's an honour; I consider it an honour. Да ведь это честь для тебя. Так и относись к этому. Listen, wise Stubb. Послушай, умница Стабб. In old England the greatest lords think it great glory to be slapped by a queen, and made garter-knights of; but, be YOUR boast, Stubb, that ye were kicked by old Ahab, and made a wise man of. В старой Англии величайшие лорды почитают для себя большой честью, если королева ударит их и произведет в рыцари ордена Подвязки; а ты, Стабб, можешь гордиться тем, что тебя ударил старый Ахав и произвел тебя в умные люди. Remember what I say; BE kicked by him; account his kicks honours; and on no account kick back; for you can't help yourself, wise Stubb. Запомни, что я тебе говорю: пусть он награждает тебя пинками, считай его пинки за честь и никогда не пытайся нанести ему ответный удар, ибо тебе это не под силу, умница Стабб. Don't you see that pyramid?' Видишь эту пирамиду?" With that, he all of a sudden seemed somehow, in some queer fashion, to swim off into the air. И тут он вдруг стал каким-то непонятным образом уплывать от меня по воздуху. I snored; rolled over; and there I was in my hammock! Я захрапел, перевалился на другой бок и проснулся у себя на койке! Now, what do you think of that dream, Flask?" Ну, так что же ты думаешь об этом сне, Фласк? "I don't know; it seems a sort of foolish to me, tho.'" - Не знаю. Только, на мой взгляд, глупый этот сон. "May be; may be. - Может статься, что и глупый. But it's made a wise man of me, Flask. Да вот меня он сделал умным человеком, Фласк. D'ye see Ahab standing there, sideways looking over the stern? Видишь, вон там стоит Ахав и глядит куда-то в сторону, за корму? Well, the best thing you can do, Flask, is to let the old man alone; never speak to him, whatever he says. Так вот, лучшее, что мы можем сделать, это оставить старика в покое, никогда не возражать ему, что бы он ни говорил. Halloa! What's that he shouts? Постой-ка, что это он там кричит? Hark!" Слушай! "Mast-head, there! - Эй, на мачтах! Look sharp, all of ye! Хорошенько глядите, все вы! There are whales hereabouts! В этих водах должны быть киты! "If ye see a white one, split your lungs for him! Если увидите белого кита, кричите сколько хватит глотки! "What do you think of that now, Flask? ain't there a small drop of something queer about that, eh? - Ну, что ты на это скажешь, Фласк? Разве нет тут малой толики непонятного, а? A white whale-did ye mark that, man? Белый кит - слыхал? Look ye-there's something special in the wind. Говорю тебе, в воздухе пахнет чем-то странным. Stand by for it, Flask. Нужно быть наготове, Фласк. Ahab has that that's bloody on his mind. У Ахава что-то опасное на уме. But, mum; he comes this way." Но я молчу; он идет сюда. CHAPTER 32. Cetology. Глава XXXII. ЦЕТОЛОГИЯ Already we are boldly launched upon the deep; but soon we shall be lost in its unshored, harbourless immensities. Мы уже смело бороздим морскую пучину: пройдет немного времени, и мы затеряемся в безбрежной необъятности открытого океана. Ere that come to pass; ere the Pequod's weedy hull rolls side by side with the barnacled hulls of the leviathan; at the outset it is but well to attend to a matter almost indispensable to a thorough appreciative understanding of the more special leviathanic revelations and allusions of all sorts which are to follow. Но прежде чем это произойдет, прежде чем закачается увитый водорослями корпус "Пекода" подле облепленной ракушками туши левиафана, еще в самом начале следует уделить пристальное внимание одному общему вопросу, выяснение которого совершенно необходимо для глубокого и всестороннего понимания тех более частных открытий, сопоставлений и ссылок, какие нам еще предстоят. It is some systematized exhibition of the whale in his broad genera, that I would now fain put before you. Я имею в виду подробную систематизацию всех родов китообразных, которую мне бы очень хотелось здесь привести. Yet is it no easy task. Но это задача нелегкая. The classification of the constituents of a chaos, nothing less is here essayed. Она равносильна попытке классифицировать составляющие мирового хаоса. Listen to what the best and latest authorities have laid down. Вот что говорят по этому поводу величайшие новейшие авторитеты. "No branch of Zoology is so much involved as that which is entitled Cetology," says Captain Scoresby, A.D. 1820. "Ни одна отрасль зоологии не является столь запутанной, как та, что именуется цетологией", -пишет капитан Скорсби, 1820 г. н. э. "It is not my intention, were it in my power, to enter into the inquiry as to the true method of dividing the cetacea into groups and families.... "В мои намерения не входит - даже если б это было мне под силу - исследование истинных способов деления китообразных на классы и семейства. Utter confusion exists among the historians of this animal" (sperm whale), says Surgeon Beale, A.D. 1839. У специалистов по этому вопросу нет ни малейшего взаимопонимания", - утверждает судовой врач Бийл, 1839 г. н. э. "Unfitness to pursue our research in the unfathomable waters." "Неприспособленность к проведению исследований на больших глубинах". "Impenetrable veil covering our knowledge of the cetacea." "Непроницаемые покровы, препятствующие нашему изучению китообразных". "A field strewn with thorns." "Поле, усеянное шипами". "All these incomplete indications but serve to torture us naturalists." "Все эти неполные данные способны только терзать душу натуралиста". Thus speak of the whale, the great Cuvier, and John Hunter, and Lesson, those lights of zoology and anatomy. Так отзываются о ките великий Кювье, Джон Хантер и Лессон, эти светила зоологии и анатомии. Nevertheless, though of real knowledge there be little, yet of books there are a plenty; and so in some small degree, with cetology, or the science of whales. Но хотя истинное знание ничтожно, количество книг велико. Так во всем, так и в цетологии, или науке о китах. Many are the men, small and great, old and new, landsmen and seamen, who have at large or in little, written of the whale. Много было людей: великих и малых, древних и современных, моряков и неморяков, которые подробно ли, мельком ли, но писали о китах. Run over a few:-The Authors of the Bible; Aristotle; Pliny; Aldrovandi; Sir Thomas Browne; Gesner; Ray; Linnaeus; Rondeletius; Willoughby; Green; Artedi; Sibbald; Brisson; Marten; Lacepede; Bonneterre; Desmarest; Baron Cuvier; Frederick Cuvier; John Hunter; Owen; Scoresby; Beale; Bennett; J. Пробегите глазами лишь некоторые имена: авторы Библии; Аристотель; Плиний; Альдрованди; сэр Томас Браун; Джеснер; Рэй; Линней; Ронделециус; Уиллоуби; Грин; Артеди; Сиббальд; Бриссон; Мартен; Ласепэд; Боннетерр; Демарэ; барон Кювье; Фредерик Кювье; Джон Хантер; Оуэн; Скорсби; Бийл; Беннет; Дж. Ross Browne; the Author of Miriam Coffin; Olmstead; and the Rev. T. Cheever. Росс Браун; автор "Мириам Коффин"; Олмстед и преподобный Т. Чивер. But to what ultimate generalizing purpose all these have written, the above cited extracts will show. Но к чему сводятся обобщающие результаты всех этих трудов, мы видели по вышеприведенным отрывкам. Of the names in this list of whale authors, only those following Owen ever saw living whales; and but one of them was a real professional harpooneer and whaleman. Из всех перечисленных здесь авторов лишь те, что следуют после Оуэна, видели живых китов своими глазами; и только один из них был настоящим китоловом и гарпунером-профессионалом. I mean Captain Scoresby. Я имею в виду капитана Скорсби. On the separate subject of the Greenland or right-whale, he is the best existing authority. По частным вопросам, связанным с гренландским, или настоящим, китом, он является самым крупным существующим авторитетом. But Scoresby knew nothing and says nothing of the great sperm whale, compared with which the Greenland whale is almost unworthy mentioning. Но Скорсби ничего не знал и ничего не писал о великом спермацетовом ките, в сравнении с которым гренландский кит просто недостоин упоминания. And here be it said, that the Greenland whale is an usurper upon the throne of the seas. Да будет здесь сказано, что гренландский кит -это узурпатор на троне морей. He is not even by any means the largest of the whales. Он даже не самый крупный из китов. Yet, owing to the long priority of his claims, and the profound ignorance which, till some seventy years back, invested the then fabulous or utterly unknown sperm-whale, and which ignorance to this present day still reigns in all but some few scientific retreats and whale-ports; this usurpation has been every way complete. Однако в силу старинного права первенства в притязаниях, а также благодаря полнейшему людскому неведению, которое еще каких-нибудь семьдесят лет тому назад окутывало мифического или же совершенно неизвестного тогда спермацетового кита-кашалота, каковое неведение и по сей день еще царит во всем мире, за исключением кельи иного ученого и отдельных промысловых портов, узурпация эта была во всех отношениях полной. Reference to nearly all the leviathanic allusions in the great poets of past days, will satisfy you that the Greenland whale, without one rival, was to them the monarch of the seas. Достаточно просмотреть те места у великих поэтов прошлого, где упоминаются левиафаны, и станет ясно, что для них, не имея соперников, царил в океанах один гренландский кит. But the time has at last come for a new proclamation. Но вот наконец настало время объявить новость. This is Charing Cross; hear ye! good people all,-the Greenland whale is deposed,-the great sperm whale now reigneth! Мы - на Черинг-кроссе: слушайте, слушайте, люди добрые, гренландский кит свергнут, ныне царствует кашалот! There are only two books in being which at all pretend to put the living sperm whale before you, and at the same time, in the remotest degree succeed in the attempt. Существуют только две книги, где делаются попытки изобразить живого кашалота, и притом попытки хотя бы в отдаленнейшей степени успешные. Those books are Beale's and Bennett's; both in their time surgeons to English South-Sea whale-ships, and both exact and reliable men. Это книги Бийла и Беннета, которые оба в свое время плавали судовыми врачами на английских китобойцах по Южным морям и оба являются людьми положительными и добросовестными. The original matter touching the sperm whale to be found in their volumes is necessarily small; but so far as it goes, it is of excellent quality, though mostly confined to scientific description. Вполне естественно, что труды их содержат не так уж много оригинальных данных о спермацетовом ките, однако тот материал, что там есть, превосходен, хотя и сводится по преимуществу только к научному описанию. As yet, however, the sperm whale, scientific or poetic, lives not complete in any literature. Тем не менее еще и по сей день кашалот ни в научной, ни в художественной литературе не получил всестороннего освещения. Far above all other hunted whales, his is an unwritten life. Биография его в значительно большей мере, чем у других китов, все еще остается ненаписанной. Now the various species of whales need some sort of popular comprehensive classification, if only an easy outline one for the present, hereafter to be filled in all its departments by subsequent laborers. Различные виды китов необходимо подвергнуть доступной, наглядной классификации, на первых порах хотя бы в черновой схеме, которую последующие труды смогли бы заполнить по частям. As no better man advances to take this matter in hand, I hereupon offer my own poor endeavors. И поскольку никто из более достойных не берется за это дело, я предлагаю читателю свои собственные жалкие услуги. I promise nothing complete; because any human thing supposed to be complete, must for that very reason infallibly be faulty. Ничего законченного я не обещаю, потому что всякое дело рук человеческих, объявленное законченным, тем самым уже является делом гиблым. I shall not pretend to a minute anatomical description of the various species, or-in this place at least-to much of any description. Не берусь я и за детальные анатомические сопоставления различных видов, а также - по крайней мере в этом месте - и вообще за подробные описания. My object here is simply to project the draught of a systematization of cetology. Моя цель - просто набросать здесь проект систематики китообразных. I am the architect, not the builder. Я архитектор, а не строитель. But it is a ponderous task; no ordinary letter-sorter in the Post-Office is equal to it. Но это - грандиозная задача; простому сортировщику писем в почтовой конторе она не по плечу. To grope down into the bottom of the sea after them; to have one's hands among the unspeakable foundations, ribs, and very pelvis of the world; this is a fearful thing. Вслепую пробираться вслед за ними на дно морское; шарить руками в неизреченных основах, в плечевом и тазовом поясе самого мира - разве это не жутко? What am I that I should essay to hook the nose of this leviathan! Кто я таков, чтобы мне осмелиться подцепить на крючок левиафана? The awful tauntings in Job might well appal me. Ужасные дерзости Иова должны бы устрашить меня. Will he the (leviathan) make a covenant with thee? "Сделает ли он (левиафан) договор с тобой? Behold the hope of him is vain! Ибо, гляди, тщетна надежда". But I have swam through libraries and sailed through oceans; I have had to do with whales with these visible hands; I am in earnest; and I will try. Но я избороздил в долгих плаваниях библиотеки и океаны; я сам, собственной персоной, имел дело с китами; я не шучу; и я готов попытаться. There are some preliminaries to settle. Только предварительно необходимо разрешить кое-какие вопросы. First: The uncertain, unsettled condition of this science of Cetology is in the very vestibule attested by the fact, that in some quarters it still remains a moot point whether a whale be a fish. Прежде всего. Неопределенность, неразработанность цетологии как науки уже в самом начале подтверждается тем фактом, что для некоторых по сей день остается спорным вопрос, является ли кит рыбой. In his System of Nature, A.D. 1776, Linnaeus declares, В своей "Систематике природы" (1776 г. н. э.) Линней заявляет: "I hereby separate the whales from the fish." "Я отделяю китов от рыб". But of my own knowledge, I know that down to the year 1850, sharks and shad, alewives and herring, against Linnaeus's express edict, were still found dividing the possession of the same seas with the Leviathan. Однако по собственному своему опыту я знаю, что вплоть до 1850 года акулы и пузанки, сардины и сельди вопреки недвусмысленному указу Линнея по-прежнему обитают в одних морях с левиафаном. The grounds upon which Linnaeus would fain have banished the whales from the waters, he states as follows: В качестве основания для своей попытки изгнать китов из воды Линней добавляет следующее: "On account of their warm bilocular heart, their lungs, their movable eyelids, their hollow ears, penem intrantem feminam mammis lactantem," and finally, "ex lege naturae jure meritoque." "По причине их теплого двухкамерного сердца, легких, подвижного глазного века, полых ушей, penem intrantem feminam mammis lactantem"(1), и наконец "ех lege naturae jure meritoque"(2). I submitted all this to my friends Simeon Macey and Charley Coffin, of Nantucket, both messmates of mine in a certain voyage, and they united in the opinion that the reasons set forth were altogether insufficient. Я передал все это на рассмотрение моим товарищам Саймону Мэйси и Чарли Коффину из Нантакета, с которыми мы вместе плавали однажды, и они единодушно высказались в том смысле, что представленные доводы явно недостаточны. Charley profanely hinted they were humbug. А нечестивый Чарли даже дал мне понять, чтоэто просто чушь. ------------------ (1)Проникающего члена, самок, кормящих молоком грудных желез (лат.). (2) По закону природы, по справедливости и по заслугам (лат.). Be it known that, waiving all argument, I take the good old fashioned ground that the whale is a fish, and call upon holy Jonah to back me. Да будет вам известно, что я, с порога отказываясь от всякого обсуждения, присоединяюсь к мудрому старинному взгляду, согласно которому кит - рыба, и призываю святого Иону засвидетельствовать мою правоту. This fundamental thing settled, the next point is, in what internal respect does the whale differ from other fish. Разрешив этот основной вопрос, мы должны теперь выяснить, каковы те внутренние особенности, которые характеризуют кита в отличие от других рыб. Above, Linnaeus has given you those items. Выше я уже привел основные положения Линнея. But in brief, they are these: lungs and warm blood; whereas, all other fish are lungless and cold blooded. Вкратце они сводятся к следующему: кит имеет легкие и теплую кровь, тогда как другие рыбы хладнокровны и легких не имеют. Next: how shall we define the whale, by his obvious externals, so as conspicuously to label him for all time to come? Далее. Какое определение можно дать киту по заметным признакам его внешнего строения, так, чтобы раз и навсегда снабдить его яркой этикеткой? To be short, then, a whale is A SPOUTING FISH WITH A HORIZONTAL TAIL. Если не вдаваться в детали, то кит - это рыба, пускающая фонтаны и обладающая горизонтальной лопастью хвоста. There you have him. Вот вам дефиниция. However contracted, that definition is the result of expanded meditation. При всей сжатости она является плодом широких размышлений. A walrus spouts much like a whale, but the walrus is not a fish, because he is amphibious. Морж тоже пускает фонтаны, наподобие китовых, но морж - не рыба, так как он земноводный. But the last term of the definition is still more cogent, as coupled with the first. Особенно же убедителен в сочетании с первым последний пункт определения. Almost any one must have noticed that all the fish familiar to landsmen have not a flat, but a vertical, or up-and-down tail. Всякому известно, что все рыбы, с которыми имеют дело сухопутные граждане, обладают не плоским, а вертикальным, стоячим хвостом. Whereas, among spouting fish the tail, though it may be similarly shaped, invariably assumes a horizontal position. В то же время те рыбы, которые пускают фонтаны, неизменно характеризуются горизонтальным положением хвоста, даже если он не отличается своеобразием формы. By the above definition of what a whale is, I do by no means exclude from the leviathanic brotherhood any sea creature hitherto identified with the whale by the best informed Nantucketers; nor, on the other hand, link with it any fish hitherto authoritatively regarded as alien.* Hence, all the smaller, spouting, and horizontal tailed fish must be included in this ground-plan of Cetology. Now, then, come the grand divisions of the entire whale host. *I am aware that down to the present time, the fish styled Lamatins and Dugongs (Pig-fish and Sow-fish of the Coffins of Nantucket) are included by many naturalists among the whales. But as these pig-fish are a noisy, contemptible set, mostly lurking in the mouths of rivers, and feeding on wet hay, and especially as they do not spout, I deny their credentials as whales; and have presented them with their passports to quit the Kingdom of Cetology. Вышеприведенное определение кита отнюдь не исключает из левиафанового братства ни одного из тех морских существ, которые до настоящего времени причислялись к разряду китов наиболее авторитетными жителями Нантакета; с другой стороны, оно не относит сюда рыб, и ранее рассматривавшихся знатоками как нечто постороннее(1). Тем самым и все мелкие рыбы, характеризующиеся фонтанами и горизонтальными хвостами, должны быть включены в генеральный план Цетологии.---------------- (1) Мне известно, что до недавнеговремени многие натуралисты относили к китам рыб, величаемых ламантинами и дюгонями (рыба-свинья и пила-рыба, по нантакетской терминологии). Однако поскольку эти рыбы-свиньи представляют собой шумливое, подлое сборище, таятся по преимуществу в устьях рек, кормятся мокрой травой, а главное, не пускают фонтанов, я не принимаю их китовые верительные грамоты и выдаю им паспорта с предписанием покинуть пределы Королевства Цетологии. - Примеч. автора. First: According to magnitude I divide the whales into three primary BOOKS (subdivisible into CHAPTERS), and these shall comprehend them all, both small and large. Итак: основные подразделения всего китового войска. Предварительное замечание. В зависимости от размеров я разделяю китов первоначально на Три КНИГИ (с подразделением на г л а в ы), которые дают возможность охватить их всех, и малых, и больших: I. THE FOLIO WHALE; II. the OCTAVO WHALE; III. the DUODECIMO WHALE. I. Киты IN FOLIO; II. Киты IN OCTAVO; III. Киты IN DUODECIMO. As the type of the FOLIO I present the SPERM WHALE; of the OCTAVO, the GRAMPUS; of the DUODECIMO, the PORPOISE. В качестве представителя китов in Folio назову спермацетового кита; in Octavo - кита-убийцу; in Duodecimo - бурого дельфина. FOLIOS. IN FOLIO. Among these I here include the following chapters:-! Сюда я включаю следующие главы; I. The SPERM WHALE; II. the RIGHT WHALE; III. the FIN-BACK WHALE; IV. the HUMP-BACKED WHALE; V. the RAZOR-BACK WHALE; VI. the SULPHUR-BOTTOM WHALE. Спермацетовый кит; II. Настоящий кит; III. Финвал; IV. Горбатый кит; V. Остроспинный кит; VI. Желтобрюхий кит. BOOK I. (FOLIO), CHAPTER I. (SPERM WHALE).-This whale, among the English of old vaguely known as the Trumpa whale, and the Physeter whale, and the Anvil Headed whale, is the present Cachalot of the French, and the Pottsfich of the Germans, and the Macrocephalus of the Long Words. КНИГА I (in Folio). Г л а в а I (Спермацетовый кит). Этот кит, издавна смутно известный англичанам под названиями трампа, физетер и кит-наковальня, у французов именуется "кашалотом", у немцев носит имя "Pottfisch", а по Словарю Длинных Слов значится "макроцефалом". He is, without doubt, the largest inhabitant of the globe; the most formidable of all whales to encounter; the most majestic in aspect; and lastly, by far the most valuable in commerce; he being the only creature from which that valuable substance, spermaceti, is obtained. Он, без сомнения, является самым крупным из обитателей земного шара, самым свирепым из китов, самым величественным по внешнему виду и, наконец, безусловно самым ценным с точки зрения коммерческой, поскольку он -единственное животное, из которого добывается ценнейшее вещество - спермацет. All his peculiarities will, in many other places, be enlarged upon. Обо всех его удивительных качествах я еще не раз буду говорить ниже. It is chiefly with his name that I now have to do. Сейчас же меня занимает в основном его имя. Philologically considered, it is absurd. С точки зрения филологической оно абсурдно. Some centuries ago, when the Sperm whale was almost wholly unknown in his own proper individuality, and when his oil was only accidentally obtained from the stranded fish; in those days spermaceti, it would seem, was popularly supposed to be derived from a creature identical with the one then known in England as the Greenland or Right Whale. Несколько столетий тому назад, когда спермацетовый кит во всей своей подлинной индивидуальности был неведом людям, а жир его добывался только случайно, если мертвого кита прибивало к берегу, - в те дни люди полагали, что спермацет им поставляет то самое существо, которое известно в Англии как гренландский, или настоящий, кит. It was the idea also, that this same spermaceti was that quickening humor of the Greenland Whale which the first syllable of the word literally expresses. Считалось также, что именно оный спермацет, как явствует из начального слога, является тем веществом, которое возбуждает и распаляет по временам гренландского кита. In those times, also, spermaceti was exceedingly scarce, not being used for light, but only as an ointment and medicament. К тому же в те времена спермацет был большой редкостью и шел он не на освещение, а лишь на притирания и лекарства. It was only to be had from the druggists as you nowadays buy an ounce of rhubarb. Его можно было достать только в аптеке, подобно тому как в наше время мы покупаем там унцию ревеня. When, as I opine, in the course of time, the true nature of spermaceti became known, its original name was still retained by the dealers; no doubt to enhance its value by a notion so strangely significant of its scarcity. Когда же с течением времени, как я полагаю, стала известна истинная природа спермацета, торговцы сохранили за ним его первоначальное наименование, по всей видимости для того, чтобы благодаря заключенному в нем понятию редкостности удержать высокие цены на свой товар. And so the appellation must at last have come to be bestowed upon the whale from which this spermaceti was really derived. А уж затем название, вероятно, перешло и на самого кита, в действительности служившего источником спермацета. BOOK I. (FOLIO), CHAPTER II. (RIGHT WHALE).-In one respect this is the most venerable of the leviathans, being the one first regularly hunted by man. КНИГА I (m Folio). Г л а в а II (Настоящий кит). В определенном отношении это наиболее заслуженный из левиафанов, поскольку он был среди них первым, на кого начали охотиться люди. It yields the article commonly known as whalebone or baleen; and the oil specially known as "whale oil," an inferior article in commerce. Из него получают такую вещь, которая обычно называется "китовым усом", и особый жир, известный под названием "китового жира", предмет второстепенной важности с точки зрения коммерческой. Among the fishermen, he is indiscriminately designated by all the following titles: The Whale; the Greenland Whale; the Black Whale; the Great Whale; the True Whale; the Right Whale. Среди китопромышленников он без разбора величается любым из следующих титулов: Кит, Гренландский кит, Черный кит, Великий кит. There is a deal of obscurity concerning the identity of the species thus multitudinously baptised. Настоящий кит. Подлинные границы этого вида, столь многоразлично окрещенного, не вполне выяснены. What then is the whale, which I include in the second species of my Folios? Какого же именно кита включаю я во второй раздел моих in Folio? It is the Great Mysticetus of the English naturalists; the Greenland Whale of the English whalemen; the Baliene Ordinaire of the French whalemen; the Growlands Walfish of the Swedes. Я имею в виду кита, которого английские натуралисты называют Великий Mysticetus, английские китоловы - Гренландский кит, французские китоловы - Baleine Ordinaire, а шведы - Growlands Walfisk. It is the whale which for more than two centuries past has been hunted by the Dutch and English in the Arctic seas; it is the whale which the American fishermen have long pursued in the Indian ocean, on the Brazil Banks, on the Nor' West Coast, and various other parts of the world, designated by them Right Whale Cruising Grounds. Кита, на которого вот уже два столетия охотятся голландцы и англичане в арктических водах; за которым издавна гоняются американские китоловы по Индийскому океану, на Бразильских отмелях, у Северо-Западного побережья и в различных других концах света, именуемых ими "Китовыми полями". Some pretend to see a difference between the Greenland whale of the English and the right whale of the Americans. Некоторые утверждают, что между гренландским китом англичан и настоящим китом американцев существует какая-то разница. But they precisely agree in all their grand features; nor has there yet been presented a single determinate fact upon which to ground a radical distinction. Однако во всех своих основных чертах они полностью соответствуют друг другу; и никому никогда не удавалось привести ни одного определенного факта в доказательство этого мнимого различия. It is by endless subdivisions based upon the most inconclusive differences, that some departments of natural history become so repellingly intricate. Все такие разграничения и подразграничения, основанные на крайне неубедительных отличиях, и приводят к тому, что некоторые разделы естественной истории представляют собой сплошную путаницу. The right whale will be elsewhere treated of at some length, with reference to elucidating the sperm whale. В дальнейшем мы еще будем говорить о настоящем ките, и при этом будем ссылаться на данные, проливающие также свет и на природу кашалота. BOOK I. (FOLIO), CHAPTER III. (FIN-BACK).-Under this head I reckon a monster which, by the various names of Fin-Back, Tall-Spout, and Long-John, has been seen almost in every sea and is commonly the whale whose distant jet is so often descried by passengers crossing the Atlantic, in the New York packet-tracks. КНИГА I (in Folio). Г л а в а III (Финвал, или кит с плавником на спине). В этом разделе я рассматриваю исполина, который под разными именами - Финвал, Длинный Джон и другие -встречается во всех морях, будучи тем самым китом, чьи отдаленные фонтаны так часто наблюдают пассажиры трансатлантических линий. In the length he attains, and in his baleen, the Fin-back resembles the right whale, but is of a less portly girth, and a lighter colour, approaching to olive. В длину финвал достигает размеров настоящего кита и напоминает его своим "китовым усом", однако в обхват он не столь дороден и обладает более светлой окраской, приближающейся к оливковому цвету. His great lips present a cable-like aspect, formed by the intertwisting, slanting folds of large wrinkles. Его гигантские губы словно украшены витым орнаментом, который образуют косые переплетенные складки огромных морщин. His grand distinguishing feature, the fin, from which he derives his name, is often a conspicuous object. Его отличительная черта - большой плавник, который часто бывает виден над водой. This fin is some three or four feet long, growing vertically from the hinder part of the back, of an angular shape, and with a very sharp pointed end. Плавник имеет форму треугольника длиной фута в три-четыре с очень тонкой заостренной вершиной и поднимается отвесно над задней частью спины. Even if not the slightest other part of the creature be visible, this isolated fin will, at times, be seen plainly projecting from the surface. Даже тогда, когда это животное полностью скрыто под водой, одинокий плавник подчас отчетливо выступает над поверхностью. When the sea is moderately calm, and slightly marked with spherical ripples, and this gnomon-like fin stands up and casts shadows upon the wrinkled surface, it may well be supposed that the watery circle surrounding it somewhat resembles a dial, with its style and wavy hour-lines graved on it. В тех случаях, когда море относительно спокойно и лишь слегка тронуто рябью, над которой возвышается, подобно гномону, этот плавник, отбрасывая тень на испещренную водную поверхность, можно подумать тогда, что перед вами солнечные часы с волнистыми линиями делений. On that Ahaz-dial the shadow often goes back. И часто тень на этих ступенях Ахазовых указывает назад. The Fin-Back is not gregarious. Финвал не стадное животное. He seems a whale-hater, as some men are man-haters. Вероятно, он китоненавистник, как некоторые люди бывают человеконенавистниками. Very shy; always going solitary; unexpectedly rising to the surface in the remotest and most sullen waters; his straight and single lofty jet rising like a tall misanthropic spear upon a barren plain; gifted with such wondrous power and velocity in swimming, as to defy all present pursuit from man; this leviathan seems the banished and unconquerable Cain of his race, bearing for his mark that style upon his back. Он очень пуглив; ходит всегда в одиночку, неожиданно всплывая на поверхность в самых отдаленных, негостеприимных водах; его отвесный одноструйный фонтан взлетает ввысь, подобно длинному угрюмому копью над бесплодной равниной; наделенный столь необычайной мощью и быстротой, что любое преследование со стороны современного человека ему нипочем, этот левиафан кажется среди сородичей непреклонным изгнанником Каином, неся на спине в виде особого знака остроконечную иглу. From having the baleen in his mouth, the Fin-Back is sometimes included with the right whale, among a theoretic species denominated WHALEBONE WHALES, that is, whales with baleen. На основании того, что у него в пасти есть китовый ус, финвала иногда объединяют с настоящим китом в некий теоретически существующий род, называемый "баленовые киты", то есть киты, имеющие китовый ус. Of these so called Whalebone whales, there would seem to be several varieties, most of which, however, are little known. Весьма вероятно, что среди этих "баленовых китов" существует несколько разновидностей, однако нам о них почти ничего не известно. Broad-nosed whales and beaked whales; pike-headed whales; bunched whales; under-jawed whales and rostrated whales, are the fishermen's names for a few sorts. Киты широконосые и киты клюворылые; шипоголовые киты; горбатые киты; киты косоротые; острорылые киты - вот несколько названий, изобретенных для них китоловами. In connection with this appellative of "Whalebone whales," it is of great importance to mention, that however such a nomenclature may be convenient in facilitating allusions to some kind of whales, yet it is in vain to attempt a clear classification of the Leviathan, founded upon either his baleen, or hump, or fin, or teeth; notwithstanding that those marked parts or features very obviously seem better adapted to afford the basis for a regular system of Cetology than any other detached bodily distinctions, which the whale, in his kinds, presents. В связи с наименованием "баленовые киты" весьма важно заметить, что подобный принцип номенклатуры хотя и облегчает обозначение одной категории китов, все же не дает ключа к отчетливой классификации левиафанов, ибо на чем бы мы ни основывались: на китовом ли усе, горбе, плавнике или зубах, - составить последовательную китологическую систему невозможно, несмотря на кажущуюся пригодность перечисленных ярко выраженных признаков для того, чтобы лечь в основу такой классификации. How then? В чем же тут дело? The baleen, hump, back-fin, and teeth; these are things whose peculiarities are indiscriminately dispersed among all sorts of whales, without any regard to what may be the nature of their structure in other and more essential particulars. Дело в том, что китовый ус, горбы, плавники и зубы распределены среди китов всех видов как попало, без всякого учета других, более важных особенностей их строения. Thus, the sperm whale and the humpbacked whale, each has a hump; but there the similitude ceases. Так, кашалот и горбач оба имеют горбы; но этим их сходство и ограничивается. Then, this same humpbacked whale and the Greenland whale, each of these has baleen; but there again the similitude ceases. С другой стороны, этот же самый горбач наряду с гренландским китом имеет китовый ус, но и тут все сходство ограничивается только этим. And it is just the same with the other parts above mentioned. То же самое и с другими упомянутыми признаками. In various sorts of whales, they form such irregular combinations; or, in the case of any one of them detached, such an irregular isolation; as utterly to defy all general methodization formed upon such a basis. У различных китов они образуют такие замысловатые комбинации, а у отдельно взятого кита одного какого-то вида создают такое замысловатое своеобразие, что всякие попытки провести систематизацию на этой основе заведомо обречены на полную неудачу. On this rock every one of the whale-naturalists has split. Об этот камень разбивали себе головы все натуралисты-цетологи. But it may possibly be conceived that, in the internal parts of the whale, in his anatomy-there, at least, we shall be able to hit the right classification. Можно было бы, кажется, предположить, что во внутреннем строении кита, в его анатомии, там по крайней мере заключена возможность правильной классификации. Nay; what thing, for example, is there in the Greenland whale's anatomy more striking than his baleen? Но это не так. Что, например, более примечательно в анатомии гренландского кита, чем его китовый ус? Yet we have seen that by his baleen it is impossible correctly to classify the Greenland whale. Однако мы видели, что наличие китового уса не может служить основанием для определения видовых границ гренландского кита. And if you descend into the bowels of the various leviathans, why there you will not find distinctions a fiftieth part as available to the systematizer as those external ones already enumerated. А если вы углубитесь в левиафанье брюхо, так там вы не обнаружите и сотой доли тех пригодных для систематизатора данных, какие он может найти снаружи. What then remains? nothing but to take hold of the whales bodily, in their entire liberal volume, and boldly sort them that way. Что же остается? Остается только брать китов целиком, во весь рост, во всем их исполинском объеме и смело приниматься за сортировку. And this is the Bibliographical system here adopted; and it is the only one that can possibly succeed, for it alone is practicable. Именно такова принятая здесь библиографическая система - единственная, какая еще может привести к цели, поскольку она только и приложима к данному материалу. To proceed. Но я продолжаю. BOOK I. (FOLIO) CHAPTER IV. (HUMP-BACK).-This whale is often seen on the northern American coast. КНИГА I (in Folio). Г л а в а IV (Горбач). Этот кит нередко встречается у северных берегов Америки. He has been frequently captured there, and towed into harbor. Здесь его издавна били и буксировали в гавани. He has a great pack on him like a peddler; or you might call him the Elephant and Castle whale. За плечами у него, как у старых коробейников, увесистая котомка; можно также сравнить его с вывеской гостиницы "Слон и Замок". At any rate, the popular name for him does not sufficiently distinguish him, since the sperm whale also has a hump though a smaller one. В любом случае его обычное название недостаточно его определяет, так как у кашалота тоже есть горб, хотя и поменьше. His oil is not very valuable. Жир у него не очень ценный. He has baleen. Зато у него есть китовый ус. He is the most gamesome and light-hearted of all the whales, making more gay foam and white water generally than any other of them. Из всех китов это самый игривый и легконравный, всегда окруженный веселыми брызгами и белой пеной. BOOK I. (FOLIO), CHAPTER V. (RAZOR-BACK).-Of this whale little is known but his name. КНИГА I (in Folio). Г л а в а V (Остроспинный кит). Об этом ките не известно почти ничего, кроме названия. I have seen him at a distance off Cape Horn. Я видел его на большом расстоянии у берегов мыса Горн. Of a retiring nature, he eludes both hunters and philosophers. Склонный к уединению, он равно избегает и охотников, и философов. Though no coward, he has never yet shown any part of him but his back, which rises in a long sharp ridge. Про него не скажешь, что он трус, но тем не менее он всегда показывает людям только спину с длинным острым хребтом. Let him go. Пусть себе плавает. I know little more of him, nor does anybody else. Мне о нем мало что известно, да и никто о нем ничего не знает. BOOK I. (FOLIO), CHAPTER VI. (SULPHUR-BOTTOM).-Another retiring gentleman, with a brimstone belly, doubtless got by scraping along the Tartarian tiles in some of his profounder divings. КНИГА I (in Folio). Г л а в а VI (Желтобрюхий кит). Еще один необщительный джентльмен с брюшком цвета серы - окраска, которую он, несомненно, приобрел в результате трения о черепичную крышу ада во время наиболее глубоких своих погружений. He is seldom seen; at least I have never seen him except in the remoter southern seas, and then always at too great a distance to study his countenance. Встречается он редко; я, во всяком случае, встречал его только в далеких Южных морях, да и то всегда на таком большом расстоянии, что выражение его лица различить было невозможно. He is never chased; he would run away with rope-walks of line. На него не охотятся; он все равно удрал бы, утянув в глубину любой линь. Prodigies are told of him. А рассказывают о нем чудеса. Adieu, Sulphur Bottom! Прощай, Желтобрюхий кит! I can say nothing more that is true of ye, nor can the oldest Nantucketer. Я не смогу больше сказать о тебе ничего достоверного, да и любой старейший житель Нантакета не сумеет тут ничего прибавить. Thus ends BOOK I. (FOLIO), and now begins BOOK II. (OCTAVO). На этом кончается КНИГА I (in Folio) и начинается КНИГА II (in Octavo). OCTAVOES.*-These embrace the whales of middling magnitude, among which present may be numbered:-!, the GRAMPUS; II., the BLACK FISH; III., the NARWHALE; IV., the THRASHER; V., the KILLER. IN OCTAVO(1). Сюда входят киты средних габаритов, среди которых можно назвать: I. Серого дельфина; II. Черного дельфина; III. Нарвала; IV. Кита-убийцу; V. Рыбу-молот. *Why this book of whales is not denominated the Quarto is very plain. Because, while the whales of this order, though smaller than those of the former order, nevertheless retain a proportionate likeness to them in figure, yet the bookbinder's Quarto volume in its dimensioned form does not preserve the shape of the Folio volume, but the Octavo volume does. BOOK II. (octavo), CHAPTER I. (GRAMPUS).-Though this fish, whose loud sonorous breathing, or rather blowing, has furnished a proverb to landsmen, is so well known a denizen of the deep, yet is he not popularly classed among whales. КНИГА II (in Octavo). Г л а в а I (Серый дельфин). Несмотря на то что эта рыба, чье громкое, звучное дыхание, вернее, пыхтение, вошло на суше даже в поговорку, широко известна как обитатель глубин, тем не менее в народе ее обычно китом не считают. But possessing all the grand distinctive features of the leviathan, most naturalists have recognised him for one. Но поскольку она обладает всеми основными отличительными чертами левиафанов, большинство натуралистов включают ее в их число. He is of moderate octavo size, varying from fifteen to twenty-five feet in length, and of corresponding dimensions round the waist. Она отличается умеренными размерами in Octavo, варьирующимися между пятнадцатью и двадцатью пятью футами в длину и соответствующими объемами талии. He swims in herds; he is never regularly hunted, though his oil is considerable in quantity, and pretty good for light. Плавает стадами; специальным объектом охоты никогда не была, хотя у нее довольно много жиру, вполне пригодного для освещения. By some fishermen his approach is regarded as premonitory of the advance of the great sperm whale. Некоторые китобои считают серых дельфинов предвестниками приближения великого кашалота. BOOK II. (OCTAVO), CHAPTER II. (BLACK FISH).-I give the popular fishermen's names for all these fish, for generally they are the best. КНИГА II (in Octavo). Г л а в а II (Черный дельфин). Я повсеместно пользуюсь для китов названиями, под кото- Where any name happens to be vague or inexpressive, I shall say so, and suggest another. ------------------ (1) Причина, по которой этакнига не обозначена как in Quarto, очевидна. Дело в том, что относящиеся сюда киты хотя и не так крупны, как киты предыдущего раздела, все же сохраняют в своем теле пропорциональное им подобие, тогда как у переплетчиков том in Quarto в отличие от томов in Octavo при меньших размерах разнится от томов in Folio также и по форме. - Примеч. автора. рыми те известны среди рыбаков и китоловов, потому что в целом считаю эти имена наиболее подходящими. В тех же случаях, когда название окажется расплывчатым и невыразительным, я отмечу это и предложу свой вариант. I do so now, touching the Black Fish, so-called, because blackness is the rule among almost all whales. Так, например, обстоит дело с черным дельфином, поскольку черный цвет, как правило, характерен для всех китообразных. So, call him the Hyena Whale, if you please. Так что можете в данном случае пользоваться названием "кит-гиена", если оно вас устраивает. His voracity is well known, and from the circumstance that the inner angles of his lips are curved upwards, he carries an everlasting Mephistophelean grin on his face. Прожорливость кита-гиены широко известна, а тому обстоятельству, что углы его рта загнуты кверху, он обязан своей непреходящей мефистофельской усмешкой. This whale averages some sixteen or eighteen feet in length. Этот кит достигает в среднем шестнадцати -восемнадцати футов в длину. He is found in almost all latitudes. Встречается почти под всеми широтами. He has a peculiar way of showing his dorsal hooked fin in swimming, which looks something like a Roman nose. Плывя, он каким-то особым образом выставляет из воды крючковатый спинной плавник, чем-то напоминающий римский нос. When not more profitably employed, the sperm whale hunters sometimes capture the Hyena whale, to keep up the supply of cheap oil for domestic employment-as some frugal housekeepers, in the absence of company, and quite alone by themselves, burn unsavory tallow instead of odorous wax. Когда ничего более выгодного под рукой нет, китоловы бьют иногда и кита-гиену, чтобы пополнить запасы дешевого жира для домашних нужд - ведь некоторые экономные хозяева жгут у себя дома, когда нет гостей, вместо ароматного воска вонючие сальные свечи. Though their blubber is very thin, some of these whales will yield you upwards of thirty gallons of oil. Несмотря на незначительную толщину жирового слоя, эти киты дают иногда до тридцати галлонов ворвани. BOOK II. (OCTAVO), CHAPTER III. (NARWHALE), that is, NOSTRIL WHALE.-Another instance of a curiously named whale, so named I suppose from his peculiar horn being originally mistaken for a peaked nose. КНИГА II (in Octavo). Г л а в а III (Нарвал, иначе говоря, Носатый кит). Еще один любопытный пример неподходящего названия, своим происхождением, вероятно, обязанного своеобразному рогу, который прежде принимали за длинный, острый нос. The creature is some sixteen feet in length, while its horn averages five feet, though some exceed ten, and even attain to fifteen feet. Это животное имеет в длину около шестнадцати футов, а рог его в среднем насчитывает футов пять, хотя в отдельных случаях достигает десяти и даже пятнадцати футов. Strictly speaking, this horn is but a lengthened tusk, growing out from the jaw in a line a little depressed from the horizontal. Строго говоря, это не рог, а удлиненный клык, торчащий у него из пасти в направлении, слегка отклоняющемся от горизонтального. But it is only found on the sinister side, which has an ill effect, giving its owner something analogous to the aspect of a clumsy left-handed man. Но он растет только с левой стороны, а это придает его владельцу какой-то зловещий облик и некоторое сходство с неуклюжим левшой. What precise purpose this ivory horn or lance answers, it would be hard to say. Каково непосредственное назначение этого белого рога, этой костяной остроги, - трудно сказать. It does not seem to be used like the blade of the sword-fish and bill-fish; though some sailors tell me that the Narwhale employs it for a rake in turning over the bottom of the sea for food. Нарвал не пользуется им в тех целях, в каких употребляют свои острые носы меч-рыба и рыба-игла; правда, некоторые мореплаватели считают, что рог у нарвала вместо граблей, чтобы взрывать им морское дно в поисках пищи. Charley Coffin said it was used for an ice-piercer; for the Narwhale, rising to the surface of the Polar Sea, and finding it sheeted with ice, thrusts his horn up, and so breaks through. А вот Чарли Коффин утверждал, что рог служит нарвалу для взламывания льда: когда нарвал, всплывая на поверхность в полярных морях, обнаруживает, что море затянуто льдом, он протыкает его своим рогом и так пробивается на воздух. But you cannot prove either of these surmises to be correct. Но правильность этих предположений доказать невозможно. My own opinion is, that however this one-sided horn may really be used by the Narwhale-however that may be-it would certainly be very convenient to him for a folder in reading pamphlets. Я же лично полагаю, что, каково бы ни было фактическое назначение этого одностороннего нарвальего рога, в любом случае, он мог бы служить нарвалу отличным ножом для разрезания памфлетов, Насколько я знаю, нарвала называют также клыкастым китом, рогатым китом и китом-единорогом. The Narwhale I have heard called the Tusked whale, the Horned whale, and the Unicorn whale. He is certainly a curious example of the Unicornism to be found in almost every kingdom of animated nature. Он, безусловно, является еще одним любопытным примером единорожия, которое встречается почти во всех областях животного царства. From certain cloistered old authors I have gathered that this same sea-unicorn's horn was in ancient days regarded as the great antidote against poison, and as such, preparations of it brought immense prices. У старинных авторов-монахов я читал, что рог этого самого морского единорога считался в те времена великим противоядием от любой отравы, и потому изготовление снадобий из него приносило немалые доходы. It was also distilled to a volatile salts for fainting ladies, the same way that the horns of the male deer are manufactured into hartshorn. Выпаривали из него также летучие нюхательные соли для припадочных леди, все равно как теперь делают их из оленьих пантов. Originally it was in itself accounted an object of great curiosity. Когда-то рог нарвала признавался большой редкостью и вызывал всеобщее любопытство. Black Letter tells me that Sir Martin Frobisher on his return from that voyage, when Queen Bess did gallantly wave her jewelled hand to him from a window of Greenwich Palace, as his bold ship sailed down the Thames; "when Sir Martin returned from that voyage," saith Black Letter, "on bended knees he presented to her highness a prodigious long horn of the Narwhale, which for a long period after hung in the castle at Windsor." В старинном готическом фолианте я прочел о том, как сэр Мартин Фробишер возвратился из плавания, в которое королева Бэсс провожала его, любезно махая из окошка Гринвичского замка своей унизанной бриллиантами ручкой, пока его отважный корабль спускался по Темзе: "Когда сэр Мартин вернулся из этого плавания, -говорится в старинном фолианте, -коленопреклоненный, преподнес он ее величеству чудовищно длинный рог нарвала, в течение долгого времени после этого висевший в Виндзорском замке". An Irish author avers that the Earl of Leicester, on bended knees, did likewise present to her highness another horn, pertaining to a land beast of the unicorn nature. В то же время один ирландский автор утверждает, что и граф Лестер, также коленопреклоненный, преподнес ее величеству рог, принадлежавший какому-то наземному животному из породы единорогов. The Narwhale has a very picturesque, leopard-like look, being of a milk-white ground colour, dotted with round and oblong spots of black. С виду нарвал очень живописен и немного похож на леопарда, он молочно-белого цвета, с отчетливо выделяющимися круглыми и продолговатыми черными пятнами. His oil is very superior, clear and fine; but there is little of it, and he is seldom hunted. Жир у него высокого качества, чистый и прозрачный, но его мало, и поэтому на нарвала охотятся редко. He is mostly found in the circumpolar seas. Обитает он по большей части в полярных водах. BOOK II. (OCTAVO), CHAPTER IV. (KILLER).-Of this whale little is precisely known to the Nantucketer, and nothing at all to the professed naturalist. КНИГА II (in Octavo). Г л а в а IV (Кит-убийца). Жителям Нантакета мало что известно об этом ките, а ученым-натуралистам и того меньше. From what I have seen of him at a distance, I should say that he was about the bigness of a grampus. Я видел его только издали и, насколько могу судить, по размерам он близок к серому дельфину. He is very savage-a sort of Feegee fish. Он чрезвычайно свиреп - таким только на Фиджи и место. He sometimes takes the great Folio whales by the lip, and hangs there like a leech, till the mighty brute is worried to death. Иногда он ухватывает за губу большого кита in Folio и висит на нем, словно пиявка, покуда не измучит исполина до смерти. The Killer is never hunted. I never heard what sort of oil he has. На кита-убийцу не охотятся, и мне никогда не приходилось слышать о том, какого качества у него жир. Exception might be taken to the name bestowed upon this whale, on the ground of its indistinctness. Имя этого кита не может не вызвать протеста своей неопределенностью. For we are all killers, on land and on sea; Bonapartes and Sharks included. Ибо все мы, и на суше, и на море, убийцы, включая бонапартов и акул. BOOK II. (OCTAVO), CHAPTER V. (THRASHER).-This gentleman is famous for his tail, which he uses for a ferule in thrashing his foes. КНИГА II (in Octavo). Г л а в а V (Рыба-молот). Этот джентльмен широко известен благодаря хвосту, которым он колотит своих врагов, как учитель колотит линейкой школьников. He mounts the Folio whale's back, and as he swims, he works his passage by flogging him; as some schoolmasters get along in the world by a similar process. Он устраивается на спине кита in Folio и плывет на нем верхом, оплачивая свой проезд трепкой, подобно школьным учителям, которые продвигаются в жизни с помощью тех же средств. Still less is known of the Thrasher than of the Killer. О рыбе-молоте известно еще меньше, чем о ките-убийце. Both are outlaws, even in the lawless seas. Оба они - вне закона, даже в беззаконных морях. Thus ends BOOK II. (OCTAVO), and begins BOOK III. (DUODECIMO). На этом кончается КНИГА II (in Octavo) и начинается КНИГА III (in Duodecimo). DUODECIMOES.-These include the smaller whales. I. The Huzza Porpoise. II. The Algerine Porpoise. III. The Mealy-mouthed Porpoise. IN DUODECIMO. Сюда относятся малые киты: I. Ура-дельфин; II. Дельфин-пират; III. Белорылый дельфин. To those who have not chanced specially to study the subject, it may possibly seem strange, that fishes not commonly exceeding four or five feet should be marshalled among WHALES-a word, which, in the popular sense, always conveys an idea of hugeness. Тем, кто не углублялся специально в изучение этого предмета, может показаться странным, что рыбы, обычно не превосходящие четырех-пяти футов в длину, оказались в одной шеренге с КИТАМИ, ведь это слово в его общепринятом значении всегда содержит понятие грандиозности. But the creatures set down above as Duodecimoes are infallibly whales, by the terms of my definition of what a whale is-i.e. a spouting fish, with a horizontal tail. Тем не менее существа, перечисленные выше под рубрикой in Duodecimo, безусловно являются китами, так как подходят под мое определение кита - как рыбы, пускающей фонтаны и обладающей горизонтальной лопастью хвоста. BOOK III. (DUODECIMO), CHAPTER 1. (HUZZA PORPOISE).-This is the common porpoise found almost all over the globe. КНИГА III (in Duodecimo). Г л а в а I (Ура-дельфин). Это обыкновенный бурый дельфин, который встречается на земном шаре почти повсеместно. The name is of my own bestowal; for there are more than one sort of porpoises, and something must be done to distinguish them. Имя это я выбрал для него сам; дело в том, что существует несколько разновидностей бурых дельфинов и нужно же как-то различать их. I call him thus, because he always swims in hilarious shoals, which upon the broad sea keep tossing themselves to heaven like caps in a Fourth-of-July crowd. Я назвал его так, потому что эти дельфины всегда плавают по морю шумными веселыми стаями, то и дело взмывая ввысь, словно шапки над толпой в день Четвертого июля. Their appearance is generally hailed with delight by the mariner. Full of fine spirits, they invariably come from the breezy billows to windward. They are the lads that always live before the wind. Мореплаватели радостно приветствуют их появление, когда они, играючи, перелетают с волны на волну. They are accounted a lucky omen. Встреча с ними считается добрым знаком. If you yourself can withstand three cheers at beholding these vivacious fish, then heaven help ye; the spirit of godly gamesomeness is not in ye. И если сами вы не издадите троекратного "ура" при виде этих резвых рыб, то - да поможет вам бог; ибо вам неведом дух божественного веселья. A well-fed, plump Huzza Porpoise will yield you one good gallon of good oil. Один откормленный, толстый ура-дельфин дает один галлон отличной ворвани. But the fine and delicate fluid extracted from his jaws is exceedingly valuable. Но особенную ценность представляет прозрачное и нежное вещество, добываемое из его челюстей. It is in request among jewellers and watchmakers. Оно пользуется большим спросом у ювелиров и часовщиков. Sailors put it on their hones. А матросы натирают им свои оселки. Porpoise meat is good eating, you know. К тому же, как вы знаете, мясо дельфинов приятно на вкус. It may never have occurred to you that a porpoise spouts. Быть может, вы никогда не замечали, что дельфин пускает фонтаны. Indeed, his spout is so small that it is not very readily discernible. Действительно, фонтан дельфина очень невысок, так что его довольно трудно заметить. But the next time you have a chance, watch him; and you will then see the great Sperm whale himself in miniature. Но все-таки проследите, когда в следующий раз их увидите, и тогда вы поймете, что перед вами просто великий кашалот в миниатюре, BOOK III. (DUODECIMO), CHAPTER II. (ALGERINE PORPOISE).-A pirate. КНИГА III (in Duodecimo). Глав а II (Дельфин-пират). Very savage. Очень свиреп. He is only found, I think, in the Pacific. Встречается, по-моему, только в Тихом океане. He is somewhat larger than the Huzza Porpoise, but much of the same general make. Он немного крупнее ура-дельфина, но имеет приблизительно такой же облик. Provoke him, and he will buckle to a shark. Если его разозлить, он и акулы не побоится. I have lowered for him many times, but never yet saw him captured. Много раз случалось мне пускаться за ним в погоню, но никогда еще я не видел, чтобы его изловили. BOOK III. (DUODECIMO), CHAPTER III. (MEALY-MOUTHED PORPOISE).-The largest kind of Porpoise; and only found in the Pacific, so far as it is known. КНИГА III (in Duodecimo). Г л а в а III (Белорылый дельфин). Наиболее крупный из бурых дельфинов; насколько можно судить, встречается только в Тихом океане. The only English name, by which he has hitherto been designated, is that of the fishers-Right-Whale Porpoise, from the circumstance that he is chiefly found in the vicinity of that Folio. До последнего времени был известен под именем, которое дали ему английские китоловы, -дельфин настоящего кита, - на основании того обстоятельства, что он постоянно сопровождает упомянутого китообразного. In shape, he differs in some degree from the Huzza Porpoise, being of a less rotund and jolly girth; indeed, he is of quite a neat and gentleman-like figure. По форме он несколько отличается от ура-дельфина, у него нет той приятной округлости талии; можно сказать, фигура у него поджарая, джентльменская. He has no fins on his back (most other porpoises have), he has a lovely tail, and sentimental Indian eyes of a hazel hue. У него нет спинных плавников (у большинства дельфинов они имеются), зато есть изящный хвост и грустные индейские карие очи. But his mealy-mouth spoils all. Вот только рыло его портит. Though his entire back down to his side fins is of a deep sable, yet a boundary line, distinct as the mark in a ship's hull, called the "bright waist," that line streaks him from stem to stern, with two separate colours, black above and white below. Спина у него до самых боковых плавников черная как смоль, и отчетливая полоса, словно ватерлиния на корпусе корабля, опоясывает его от носа до кормы, строго разграничивая два цвета - черный наверху и белый внизу. The white comprises part of his head, and the whole of his mouth, which makes him look as if he had just escaped from a felonious visit to a meal-bag. Белизна захватывает часть головы и целиком всю пасть - рыльце у него в пушку, точно он только что наносил преступный визит на мельницу и втихомолку совал там нос по сусекам. A most mean and mealy aspect! В высшей степени подлый и вороватый вид! His oil is much like that of the common porpoise. Жир у него такой же, как и у обычного дельфина. *** Beyond the DUODECIMO, this system does not proceed, inasmuch as the Porpoise is the smallest of the whales. Дальше, чем in Duodecimo, эта классификация не идет, потому что бурые дельфины - самые мелкие из китообразных. Above, you have all the Leviathans of note. Итак, выше перечислены все мало-мальски примечательные левиафаны. But there are a rabble of uncertain, fugitive, half-fabulous whales, which, as an American whaleman, I know by reputation, but not personally. Однако, помимо них, существует еще целое сонмище каких-то мифических, неуловимых, никому не ведомых китов, о которых я, как американский китолов, знаю только понаслышке. I shall enumerate them by their fore-castle appellations; for possibly such a list may be valuable to future investigators, who may complete what I have here but begun. Я сейчас перечислю их, пользуясь теми именами, которые в ходу у нас в кубрике; быть может, этот перечень сослужит службу для будущих исследователей, которые пожелают довести до конца то, что я здесь начал. If any of the following whales, shall hereafter be caught and marked, then he can readily be incorporated into this System, according to his Folio, Octavo, or Duodecimo magnitude:-The Bottle-Nose Whale; the Junk Whale; the Pudding-Headed Whale; the Cape Whale; the Leading Whale; the Cannon Whale; the Scragg Whale; the Coppered Whale; the Elephant Whale; the Iceberg Whale; the Quog Whale; the Blue Whale; etc. Если в дальнейшем какой-либо из нижеперечисленных китов будет выловлен и обмерен, его можно будет легко внести в настоящую систему в соответствии с его габаритами - in Folio, in Octavo или in Duodecimo. Итак: Бутылконос, Кит-Колода, Кит-Олух, Капский кит, Главный кит, Пушечный кит, Тощий кит, Кит-Медяник, Слоновый кит, Айсберговый кит, Моллюсковый кит, Синий кит и т.д. и т.п. From Icelandic, Dutch, and old English authorities, there might be quoted other lists of uncertain whales, blessed with all manner of uncouth names. У исландских, голландских и староанглийских авторов можно почерпнуть еще более длинные перечни никому не известных китов, награжденных самыми невероятными и самыми неудобопроизносимыми названиями. But I omit them as altogether obsolete; and can hardly help suspecting them for mere sounds, full of Leviathanism, but signifying nothing. Но я опускаю их, как совершенно устаревшие; более того, у меня даже есть основания подозревать, что это всего лишь пустые звуки, полные левиафанизма, но ничего не означающие. Finally: It was stated at the outset, that this system would not be here, and at once, perfected. В заключение я повторю то, что уже заявлял вначале: моя классификация не будет здесь, в один присест, доведена до полного завершения. You cannot but plainly see that I have kept my word. Как видите, я свое слово сдержал. But I now leave my cetological System standing thus unfinished, even as the great Cathedral of Cologne was left, with the crane still standing upon the top of the uncompleted tower. Однако на этом я теперь бросаю свою систему, не доведя ее до конца, подобно тому как брошен незавершенным великий Кельнский собор, на недостроенной башне которого так и остались краны и лебедки. For small erections may be finished by their first architects; grand ones, true ones, ever leave the copestone to posterity. God keep me from ever completing anything. Ибо только мелкие сооружения доводит до конца начавший строительство архитектор, истинно же великие постройки всегда оставляют ключевой камень потомству! This whole book is but a draught-nay, but the draught of a draught. Вся эта книга - не более как проект, вернее, даже набросок проекта. Oh, Time, Strength, Cash, and Patience! О, Время, Силы, Терпение и Звонкая монета! CHAPTER 33. The Specksnyder. Глава XXXIII. СПЕКСИНДЕР Concerning the officers of the whale-craft, this seems as good a place as any to set down a little domestic peculiarity on ship-board, arising from the existence of the harpooneer class of officers, a class unknown of course in any other marine than the whale-fleet. Здесь будет уместно упомянуть о некотором своеобразии в составе командиров китобойца, связанном с наличием на нем ранга гарпунеров, не известного ни одной флотилии, кроме китобойных. The large importance attached to the harpooneer's vocation is evinced by the fact, that originally in the old Dutch Fishery, two centuries and more ago, the command of a whale ship was not wholly lodged in the person now called the captain, but was divided between him and an officer called the Specksnyder. Гарпунщик издавна считался на корабле фигурой очень значительной, о чем свидетельствует тот факт, что когда-то два с лишним столетия тому назад, в старинном голландском флоте командование китобойцем не сосредоточивалось целиком в руках одного человека, ныне именуемого капитаном, а разделялось между ним и другим командиром, носившим имя "спексиндер". Literally this word means Fat-Cutter; usage, however, in time made it equivalent to Chief Harpooneer. Буквально это слово означает "разрубатели сала", но впоследствии оно приобрело значение "главный гарпунщик". In those days, the captain's authority was restricted to the navigation and general management of the vessel; while over the whale-hunting department and all its concerns, the Specksnyder or Chief Harpooneer reigned supreme. В те времена власть капитана ограничивалась только вопросами навигации и общего управления судном; а там, где дело касалось китового промысла и всего, что с этим связано, там верховным владыкой был спексиндер, главный гарпунщик. In the British Greenland Fishery, under the corrupted title of Specksioneer, this old Dutch official is still retained, but his former dignity is sadly abridged. У англичан в Г ренландской китобойной флотилии этот старинный чин под искаженным названием "спекшионир" существует и по сей день, но прежнее величие его прежалостным образом урезано. At present he ranks simply as senior Harpooneer; and as such, is but one of the captain's more inferior subalterns. Теперь это просто старший гарпунщик; и как таковой он является всего лишь одним из младших подчиненных капитана. Nevertheless, as upon the good conduct of the harpooneers the success of a whaling voyage largely depends, and since in the American Fishery he is not only an important officer in the boat, but under certain circumstances (night watches on a whaling ground) the command of the ship's deck is also his; therefore the grand political maxim of the sea demands, that he should nominally live apart from the men before the mast, and be in some way distinguished as their professional superior; though always, by them, familiarly regarded as their social equal. Но все-таки, поскольку успех плавания в большой мере зависит от деятельности гарпунщика, тем более что у американских китобоев гарпунщик это не только главное действующее лицо на борту вельбота, но также -при определенных обстоятельствах (ночные вахты в промысловых областях) - и командир на палубе корабля, в связи со всем этим великая корабельная политическая доктрина требует, чтобы он жил не в кубрике, а отдельно от матросов и почитался среди них как старший в деле; хотя матросы-то всегда относятся к нему без должного почтения, как к равному. Now, the grand distinction drawn between officer and man at sea, is this-the first lives aft, the last forward. Основное различие между командиром и матросом в море таково: первый живет на юте, второй - на баке. Hence, in whale-ships and merchantmen alike, the mates have their quarters with the captain; and so, too, in most of the American whalers the harpooneers are lodged in the after part of the ship. Потому-то на китобойном судне, так же как и на торговом, помощники селятся вместе с капитаном; а на большинстве американских китобойцев и гарпунеры тоже размещаются в кормовой части судна. That is to say, they take their meals in the captain's cabin, and sleep in a place indirectly communicating with it. А это значит, что они едят за капитанским столом и спят в помещении, косвенно сообщающемся с капитанским. Though the long period of a Southern whaling voyage (by far the longest of all voyages now or ever made by man), the peculiar perils of it, and the community of interest prevailing among a company, all of whom, high or low, depend for their profits, not upon fixed wages, but upon their common luck, together with their common vigilance, intrepidity, and hard work; though all these things do in some cases tend to beget a less rigorous discipline than in merchantmen generally; yet, never mind how much like an old Mesopotamian family these whalemen may, in some primitive instances, live together; for all that, the punctilious externals, at least, of the quarter-deck are seldom materially relaxed, and in no instance done away. Несмотря на то что длительность южных китобойных рейсов (значительно более долгих, чем всякое иное плавание, предпринимавшееся человеком), их небывалые опасности и общность интересов у членов экипажа, когда все, от первого до последнего, зависят не от установленного жалованья, а от общей бдительности, неустрашимости и усердной работы; несмотря на то что все это иной раз действительно приводит на китобойце к некоторому смягчению корабельной дисциплины, - тем не менее, какой бы патриархальной ни казались здесь в отдельных простейших случаях совместная жизнь экипажа, строгие порядки на баке - по крайней мере внешне - редко подвергаются заметному послаблению и никогда, ни при каких условиях не отменяются. Indeed, many are the Nantucket ships in which you will see the skipper parading his quarter-deck with an elated grandeur not surpassed in any military navy; nay, extorting almost as much outward homage as if he wore the imperial purple, and not the shabbiest of pilot-cloth. И часто на нантакетском судне можно видеть, как шкипер вышагивает по шканцам с такой величественной важностью, какой не встретишь и в военном флоте, да и поклонение ему оказывают такое, будто он облачен в императорский пурпур, а не в вытертое грубое синее сукно. And though of all men the moody captain of the Pequod was the least given to that sort of shallowest assumption; and though the only homage he ever exacted, was implicit, instantaneous obedience; though he required no man to remove the shoes from his feet ere stepping upon the quarter-deck; and though there were times when, owing to peculiar circumstances connected with events hereafter to be detailed, he addressed them in unusual terms, whether of condescension or IN TERROREM, or otherwise; yet even Captain Ahab was by no means unobservant of the paramount forms and usages of the sea. И хотя из всех людей угрюмый капитан "Пекода" был наименее склонен к мелочному высокомерию; хотя единственной формой поклонения, которой он требовал, было беспрекословное, незамедлительное послушание; хотя он никогда не заставлял никого разуваться перед ним, прежде чем ступить на шканцы; и хотя случалось в силу чрезвычайных обстоятельств, связанных с событиями, о которых речь пойдет ниже, он обращался к подчиненным с необычными словами, снисходя ли к ним или in terrorem(1), или еще как-нибудь, - все-таки и капитан Ахав ни в какой мере не пренебрегал основными морскими обычаями и требованиями этикета. Nor, perhaps, will it fail to be eventually perceived, that behind those forms and usages, as it were, he sometimes masked himself; incidentally making use of them for other and more private ends than they were legitimately intended to subserve. В дальнейшем, вероятно, будет замечено, что он, словно маской, прикрывался иногда этими обычаями и порядками, иной раз используя их в своих собственных целях, отличных от тех, для которых они были первоначально предназначены. That certain sultanism of his brain, which had otherwise in a good degree remained unmanifested; through those forms that same sultanism became incarnate in an irresistible dictatorship. Некоторый султанизм его ума, по большей части остававшийся скрытым, находил выход в этом этикете, оборачиваясь непреоборимым тиранством. For be a man's intellectual superiority what it will, it can never assume the practical, available supremacy over other men, without the aid of some sort of external arts and entrenchments, always, in themselves, more or less paltry and base. Ибо как ни велико интеллектуальное превосходство одного человека, оно никогда не сможет принять форму реальной, ощутимой власти над другими людьми, не прибегай он к помощи различных внешних уловок и наружных укреплений, которые сами по себе всегда более или менее подлы и мелки. This it is, that for ever keeps God's true princes of the Empire from the world's hustings; and leaves the highest honours that this air can give, to those men who become famous more through their infinite inferiority to the choice hidden handful of the Divine Inert, than through their undoubted superiority over the dead level of the mass. Вот что удерживает богом данных истинных властителей Империи вдали от земных избирательных кампаний и предоставляет высочайшие почести, какие только может дать здешний мир, тем, кто прославился скорее потому, что он неизмеримо ниже избранной тайной горстки Божественно-Бездеятельных, нежели благодаря своему безусловному превосходству над средним уровнем толпы. Such large virtue lurks in these small things when extreme political superstitions invest them, that in some royal instances even to idiot imbecility they have imparted potency. Столь велика действенность, заключенная в незначительных атрибутах власти, если с ними связаны крайние политические предрассудки, что в отдельных царственных случаях они даже идиотизму и слабоумию придавали ореол могущества. But when, as in the case of Nicholas the Czar, the ringed crown of geographical empire encircles an imperial brain; then, the plebeian herds crouch abased before the tremendous centralization. Когда же, как это было с царем Николаем, круглая корона мировой империи заключает в себе императорский мозг, тогда плебейская толпа никнет, подавленная грандиозным единовластием. Nor, will the tragic dramatist who would depict mortal indomitableness in its fullest sweep and direct swing, ever forget a hint, incidentally so important in his art, as the one now alluded to. Пусть драматург-трагик, который станет описывать человеческое отчаянное упорство во всем его размахе и величии, непременно использует это маленькое указание, надо сказать, весьма ценное в его деле. But Ahab, my Captain, still moves before me in all his Nantucket grimness and shagginess; and in this episode touching Emperors and Kings, I must not conceal that I have only to do with a poor old whale-hunter like him; and, therefore, all outward majestical trappings and housings are denied me. Но мой капитан Ахав по-прежнему стоит у меня перед глазами, по-нантакетски угрюмый и неотесанный, и я, хоть и заговорил обо всех этих императорах и князьях, не скрою, что здесь у меня речь идет всего лишь о бедном старом китолове, и потому королевские мантии и дворцы - не моего ума дело. Oh, Ahab! what shall be grand in thee, it must needs be plucked at from the skies, and dived for in the deep, and featured in the unbodied air! О Ахав! все величие твое лишь в том, что сорвано с небес, поднято из глубин, вылеплено избесплотного воздуха! ------------------ (1) Дляустрашения (лат). CHAPTER 34. The Cabin-Table. Глава XXXIV. СТОЛ В КАПИТАНСКОЙ КАЮТЕ It is noon; and Dough-Boy, the steward, thrusting his pale loaf-of-bread face from the cabin-scuttle, announces dinner to his lord and master; who, sitting in the lee quarter-boat, has just been taking an observation of the sun; and is now mutely reckoning the latitude on the smooth, medallion-shaped tablet, reserved for that daily purpose on the upper part of his ivory leg. Полдень. Стюард Пончик, высунув из люка бледную булку своей физиономии, приглашает к обеденному столу своего хозяина и господина, который, сидя в одной из шлюпок на юте, только что кончил определять положение солнца и теперь молча вычисляет широту, исписывая цифрами специально выделенную для этой процедуры гладкую овальную площадку на верхней части собственной костяной ноги. From his complete inattention to the tidings, you would think that moody Ahab had not heard his menial. Он не обращает на слова слуги ни малейшего внимания, можно подумать, что он их не слыхал. But presently, catching hold of the mizen shrouds, he swings himself to the deck, and in an even, unexhilarated voice, saying, Однако немного погодя он поднимается, ухватившись за ванты бизани, повиснув на них, перебрасывает свое тело на палубу и, ровным, невыразительным голосом проговорив: "Dinner, Mr. Starbuck," disappears into the cabin. "Обедать, мистер Старбек", - скрывается в капитанской каюте. When the last echo of his sultan's step has died away, and Starbuck, the first Emir, has every reason to suppose that he is seated, then Starbuck rouses from his quietude, takes a few turns along the planks, and, after a grave peep into the binnacle, says, with some touch of pleasantness, Когда замирает последнее эхо его султанских шагов и Старбек, первый эмир, может с полным основанием предположить, что капитан уселся за стол, тогда и Старбек, очнувшись от бездействия, несколько раз обходит палубу, с важным видом заглянув по пути в нактоуз, а потом, не без любезности проговорив: "Dinner, Mr. Stubb," and descends the scuttle. "Обедать, мистер Стабб", - спускается в каюту. The second Emir lounges about the rigging awhile, and then slightly shaking the main brace, to see whether it will be all right with that important rope, he likewise takes up the old burden, and with a rapid Второй эмир некоторое время медлит у снастей, а затем, слегка подергав грота-брас и убедившись, что эта важная снасть не подкачает, тоже подчиняется древнему обычаю и, скороговоркой бросив: "Dinner, Mr. Flask," follows after his predecessors. "Обедать, мистер Фласк", - спускается вслед за своими предшественниками. But the third Emir, now seeing himself all alone on the quarter-deck, seems to feel relieved from some curious restraint; for, tipping all sorts of knowing winks in all sorts of directions, and kicking off his shoes, he strikes into a sharp but noiseless squall of a hornpipe right over the Grand Turk's head; and then, by a dexterous sleight, pitching his cap up into the mizentop for a shelf, he goes down rollicking so far at least as he remains visible from the deck, reversing all other processions, by bringing up the rear with music. Но третий эмир, оставшись теперь на шканцах в полном одиночестве, чувствует, видимо, большое облегчение, словно избавившись от какой-то обузы; хитро подмигивая направо и налево, он скидывает башмаки и пускается плясать огневую, но бесшумную джигу прямо над головой Великого Турка, а потом, необычайно ловким взмахом руки запустив шапку на верхушку бизани, где она и повисла чин чином, как на вешалке, направляется к люку с веселыми ужимками - покуда его видно с палубы, - и замыкает с музыкой всю процессию, сводя тем самым на нет всякую торжественность. But ere stepping into the cabin doorway below, he pauses, ships a new face altogether, and, then, independent, hilarious little Flask enters King Ahab's presence, in the character of Abjectus, or the Slave. Однако внизу, перед тем как ступить через порог капитанской каюты, он останавливается, и вот, словно по волшебству подменив свою физиономию, независимый, веселый коротышка Фласк является пред очи Короля Ахава в роли Жалкого Раба. It is not the least among the strange things bred by the intense artificialness of sea-usages, that while in the open air of the deck some officers will, upon provocation, bear themselves boldly and defyingly enough towards their commander; yet, ten to one, let those very officers the next moment go down to their customary dinner in that same commander's cabin, and straightway their inoffensive, not to say deprecatory and humble air towards him, as he sits at the head of the table; this is marvellous, sometimes most comical. В ряду всевозможных странностей, порожденных крайней искусственностью корабельного этикета, видное место принадлежит тому обстоятельству, что некоторые судовые командиры, на палубе способные в острые моменты держать себя по отношению к старшему с необходимой независимостью и смелостью, в девяти случаях из десяти спустившись через секунду к обеду в капитанскую каюту, в тот же миг приобретают какую-то смиренную, а подчас даже и заискивающую, униженную манеру в обращении с тем же самым капитаном, который восседает теперь во главе стола; удивительно, право, а иной раз так просто смешно. Wherefore this difference? Откуда такая разница в поведении? A problem? Неразрешимая загадка? Perhaps not. Не думаю. To have been Belshazzar, King of Babylon; and to have been Belshazzar, not haughtily but courteously, therein certainly must have been some touch of mundane grandeur. Роль Валтасара, царя вавилонского, и притом Валтасара не надменного, а любезного, содержит в себе, без сомнения, некоторую долю мирского величия. But he who in the rightly regal and intelligent spirit presides over his own private dinner-table of invited guests, that man's unchallenged power and dominion of individual influence for the time; that man's royalty of state transcends Belshazzar's, for Belshazzar was not the greatest. Но тот, кто, исполненный истинно монаршего разумного духа, сидит с гостями во главе своего собственного обеденного стола, такой человек неоспоримой силой и властью личного влияния и всей царственностью положения намного превосходит Валтасара, ибо не Валтасар -величайший из людей. Who has but once dined his friends, has tasted what it is to be Caesar. Кто хоть однажды угощал у себя обедом, тот испытал, что значит быть Цезарем. It is a witchery of social czarship which there is no withstanding. Такова уж волшебная сила монарха в обществе, и против нее не устоишь. Now, if to this consideration you superadd the official supremacy of a ship-master, then, by inference, you will derive the cause of that peculiarity of sea-life just mentioned. Ну, а если помимо всего к ней еще прибавить ту верховную власть, какой по закону облечен капитан корабля, то несложно будет путем умозаключений найти причину того своеобразного корабельного обычая, о котором говорилось выше. Over his ivory-inlaid table, Ahab presided like a mute, maned sea-lion on the white coral beach, surrounded by his warlike but still deferential cubs. Ахав восседал во главе своего инкрустированного китовой костью стола, подобный безмолвному, густогривому морскому льву на белом коралловом берегу в окружении свирепых, но почтительных львят. In his own proper turn, each officer waited to be served. Каждый в соответствии с рангом ожидал своей порции. They were as little children before Ahab; and yet, in Ahab, there seemed not to lurk the smallest social arrogance. Они сидели перед Ахавом словно малые дети, хотя видно было, что сам Ахав ни в малейшей мере не кичится своим главенствующим положением. With one mind, their intent eyes all fastened upon the old man's knife, as he carved the chief dish before him. Как только старик взялся за нож, чтобы разрезать стоявшее перед ним жаркое, все три пары глаз в полном единодушии напряженно уставились на него. I do not suppose that for the world they would have profaned that moment with the slightest observation, even upon so neutral a topic as the weather. Ни за какие блага в мире ни один из них не решился бы, наверное, нарушить святость этого мгновения малейшим замечанием, даже на такую нейтральную тему, как погода. No! Какое там! And when reaching out his knife and fork, between which the slice of beef was locked, Ahab thereby motioned Starbuck's plate towards him, the mate received his meat as though receiving alms; and cut it tenderly; and a little started if, perchance, the knife grazed against the plate; and chewed it noiselessly; and swallowed it, not without circumspection. Когда же Ахав, протянув нож и вилку, между которыми был зажат кусок жаркого, дал тем самым знак Старбеку пододвинуть вперед тарелку, старший помощник принял свою порцию мяса так, словно то была милостыня, и, разрезая его деликатно, вздрогнул слегка - уж не скрипнул ли он, упаси бог, ножом по тарелке, - и жевал его беззвучно, и глотал не без оглядки. For, like the Coronation banquet at Frankfort, where the German Emperor profoundly dines with the seven Imperial Electors, so these cabin meals were somehow solemn meals, eaten in awful silence; and yet at table old Ahab forbade not conversation; only he himself was dumb. Ибо подобно банкетам во Франкфурте по случаю коронаций, на которых германский император глубокомысленно обедает в обществе семи имперских электоров, эти обеды в капитанской каюте тоже были торжественными трапезами и проходили в полном и величественном молчании; а ведь Ахав не запрещал разговаривать за столом, он только сам оставался нем. What a relief it was to choking Stubb, when a rat made a sudden racket in the hold below. И Стабб начинал давиться, покуда возня крыс в трюме не спасала его, нарушая на мгновение гнетущую тишину. And poor little Flask, he was the youngest son, and little boy of this weary family party. А бедный коротышка Фласк, он изображал собою как бы младшего сына, маленького мальчика на томительном семейном пиршестве. His were the shinbones of the saline beef; his would have been the drumsticks. Ему неизменно доставались все кости из солонины, как от курицы на его долю непременно пришлись бы лапки. For Flask to have presumed to help himself, this must have seemed to him tantamount to larceny in the first degree. Если бы Фласк осмелел настолько, чтобы самому положить себе мяса на тарелку, он в собственных глазах сравнялся бы с первостатейным вором и татем. Had he helped himself at that table, doubtless, never more would he have been able to hold his head up in this honest world; nevertheless, strange to say, Ahab never forbade him. Если бы он хоть раз сам протянул к блюду руку, никогда бы уж он не смог ходить с поднятой головой в этом честном мире; а между тем Ахав ведь ему ничего не запрещал. And had Flask helped himself, the chances were Ahab had never so much as noticed it. И вполне вероятно, что, если бы Фласк сам положил себе кусок, Ахав бы даже и не заметил этого. Least of all, did Flask presume to help himself to butter. Менее всего отваживался Фласк брать масло. Whether he thought the owners of the ship denied it to him, on account of its clotting his clear, sunny complexion; or whether he deemed that, on so long a voyage in such marketless waters, butter was at a premium, and therefore was not for him, a subaltern; however it was, Flask, alas! was a butterless man! То ли он думал, что владельцы корабля были бы против того, чтоб он портил маслом ясный, солнечный цвет своего лица; то ли считал, что в долгом рейсе по безлюдным морям масло как продукт особо ценный не предназначается для людей его ранга, - как бы то ни было, но масла он не ел. Another thing. Но это еще не все. Flask was the last person down at the dinner, and Flask is the first man up. Фласк последним садился за стол, но первым вставал из-за стола. Consider! Подумать только! For hereby Flask's dinner was badly jammed in point of time. Ведь тем самым обед Фласка был страшно стиснут во времени. Starbuck and Stubb both had the start of him; and yet they also have the privilege of lounging in the rear. Старбек и Стабб, оба они раньше него выходили на старт, и они же пользовались привилегией задерживаться за столом после его ухода. If Stubb even, who is but a peg higher than Flask, happens to have but a small appetite, and soon shows symptoms of concluding his repast, then Flask must bestir himself, he will not get more than three mouthfuls that day; for it is against holy usage for Stubb to precede Flask to the deck. Если, например, у Стабба, который всего только на одну зацепку выше Фласка рангом, сегодня плохой аппетит и он не склонен поэтому задерживаться за столом, Фласку тогда приходится как следует поднажать, и все равно в этот день ему уж толком не пообедать, ибо святейший обычай не позволяет Фласку позже Стабба вернуться на палубу. Therefore it was that Flask once admitted in private, that ever since he had arisen to the dignity of an officer, from that moment he had never known what it was to be otherwise than hungry, more or less. Вот почему Фласк признался однажды в разговоре, что с тех самых пор, как он удостоился чести стать командиром, он всегда ходит голодный. For what he ate did not so much relieve his hunger, as keep it immortal in him. Ибо то, что он успевал съесть, не утоляло его голода, а только постоянно обновляло его. Peace and satisfaction, thought Flask, have for ever departed from my stomach. "Мир и довольство навсегда покинули мой желудок, - думал Фласк. I am an officer; but, how I wish I could fish a bit of old-fashioned beef in the forecastle, as I used to when I was before the mast. - Я теперь командир, но до чего бы мне хотелось выудить в кубрике свой прежний кусок говядины, как делал я раньше, когда был матросом". There's the fruits of promotion now; there's the vanity of glory: there's the insanity of life! Вот вам плоды удачной карьеры; вот она тщета славы; вот все безумие жизни! Besides, if it were so that any mere sailor of the Pequod had a grudge against Flask in Flask's official capacity, all that sailor had to do, in order to obtain ample vengeance, was to go aft at dinner-time, and get a peep at Flask through the cabin sky-light, sitting silly and dumfoundered before awful Ahab. Да если хоть один матрос на "Пекоде" имел зуб против третьего помощника Фласка, то стоило этому матросу пройти во время обеда на шканцы и заглянуть в капитанскую каюту, где Фласк сидел бессловесным дурачком перед зловещим Ахавом, и он мог считать себя с лихвой отомщенным. Now, Ahab and his three mates formed what may be called the first table in the Pequod's cabin. Ахав и его три помощника составляли, если можно так сказать, первую обеденную смену в капитанской каюте "Пекода". After their departure, taking place in inverted order to their arrival, the canvas cloth was cleared, or rather was restored to some hurried order by the pallid steward. And then the three harpooneers were bidden to the feast, they being its residuary legatees. После того как все они, в обратном порядке, покидали каюту, бледнолицый стюард убирал со стола, вернее, просто оправлял торопливо холщовую скатерть, и тогда на пиршество как законные наследники приглашались трое гарпунеров. They made a sort of temporary servants' hall of the high and mighty cabin. Они на время превращали величественную капитанскую каюту просто в людскую. In strange contrast to the hardly tolerable constraint and nameless invisible domineerings of the captain's table, was the entire care-free license and ease, the almost frantic democracy of those inferior fellows the harpooneers. Удивителен был контраст между нечеловеческим напряжением, порожденным подспудным деспотизмом, царившим за капитанским столом, и той беззаботной вольностью, той буйной непринужденностью, той прямодушной грубостью, какими отличались эти средние чины, гарпунщики. While their masters, the mates, seemed afraid of the sound of the hinges of their own jaws, the harpooneers chewed their food with such a relish that there was a report to it. В противоположность своим командирам, которых пугал, казалось, даже скрип собственных челюстей, гарпунщики жевали пищу с таким смаком, что у них за ушами трещало и по всей каюте отдавалось. They dined like lords; they filled their bellies like Indian ships all day loading with spices. О, они наедались, как боги, они набивали себе животы, как суда в индийском порту набивают себе трюмы пряностями. Such portentous appetites had Queequeg and Tashtego, that to fill out the vacancies made by the previous repast, often the pale Dough-Boy was fain to bring on a great baron of salt-junk, seemingly quarried out of the solid ox. У Квикега и Тэштиго были такие чудовищные аппетиты, что бледному стюарду, дабы заполнить пустоту, образовавшуюся со времени предыдущей трапезы, приходилось тащить на стол солонину гигантскими кусками, целые филейные части, добытые, можно было подумать, прямо из цельной бычьей туши. And if he were not lively about it, if he did not go with a nimble hop-skip-and-jump, then Tashtego had an ungentlemanly way of accelerating him by darting a fork at his back, harpoon-wise. И если при этом он поворачивался недостаточно резво, если он оказывался не таким уж молниеносным "Одна-нога-здесь-другая-там", у Тэштиго был свой не слишком любезный способ подгонять его - на манер гарпуна пуская ему в спину вилку. And once Daggoo, seized with a sudden humor, assisted Dough-Boy's memory by snatching him up bodily, and thrusting his head into a great empty wooden trencher, while Tashtego, knife in hand, began laying out the circle preliminary to scalping him. А как-то раз в припадке веселья Дэггу решил помочь Пончику бороться с забывчивостью - он сгреб его в охапку, сунул головой на пустующую доску для резки хлеба и так держал, покуда Тэштиго с ножом в руке ходил вокруг, готовясь приступить к сниманию скальпа. He was naturally a very nervous, shuddering sort of little fellow, this bread-faced steward; the progeny of a bankrupt baker and a hospital nurse. Естественно, что стюард со своей булкоподобной физиономией, этот отпрыск разорившегося пекаря и больничной сиделки, был человеком очень нервным и пугливым. And what with the standing spectacle of the black terrific Ahab, and the periodical tumultuous visitations of these three savages, Dough-Boy's whole life was one continual lip-quiver. Постоянное лицезрение темного, грозного Ахава и периодические буйные набеги трех дикарей превратили его жизнь в сплошной трепет. Commonly, after seeing the harpooneers furnished with all things they demanded, he would escape from their clutches into his little pantry adjoining, and fearfully peep out at them through the blinds of its door, till all was over. Обычно, снабдив гарпунщиков всем, что им требовалось, он скрывался от них в своей маленькой кладовой и со страхом выглядывал оттуда сквозь занавески на дверцах, покуда трапеза не подходила к концу. It was a sight to see Queequeg seated over against Tashtego, opposing his filed teeth to the Indian's: crosswise to them, Daggoo seated on the floor, for a bench would have brought his hearse-plumed head to the low carlines; at every motion of his colossal limbs, making the low cabin framework to shake, as when an African elephant goes passenger in a ship. Стоило посмотреть на них, как они сидели, -Квикег против Тэштиго, один ослепительней другого, сверкая ровными зубами; а наискось от них, прямо на полу, - Дэггу, которого любая скамья вознесла бы траурной головой к самому потолку каюты; при каждом движении его исполинского тела потрясались низкие дощатые переборки, словно от шагов перевозимого в трюме африканского слона. But for all this, the great negro was wonderfully abstemious, not to say dainty. Но со всем тем огромный негр отличался удивительной умеренностью, я бы сказал даже -утонченностью. It seemed hardly possible that by such comparatively small mouthfuls he could keep up the vitality diffused through so broad, baronial, and superb a person. Поразительно было, как это он умудрялся такими небольшими - сравнительно - глотками поддерживать жизнь, разлитую по его громоздкому, царственному, великолепному телу. But, doubtless, this noble savage fed strong and drank deep of the abounding element of air; and through his dilated nostrils snuffed in the sublime life of the worlds. Надо полагать, этот благородный дикарь мог досыта напитаться и допьяна напиться щедрым воздухом, через расширенные свои ноздри втягивая в себя жизнь из высших сфер. Not by beef or by bread, are giants made or nourished. Не на хлебе да мясе вырастают исполины. But Queequeg, he had a mortal, barbaric smack of the lip in eating-an ugly sound enough-so much so, that the trembling Dough-Boy almost looked to see whether any marks of teeth lurked in his own lean arms. Другое дело - Квикег; он во время еды вполне по-земному, по-варварски чавкал - звук довольно неприятный, так что дрожащий Пончик невольно принимался разглядывать свои тощие руки: не остались ли на них следы от зубов. And when he would hear Tashtego singing out for him to produce himself, that his bones might be picked, the simple-witted steward all but shattered the crockery hanging round him in the pantry, by his sudden fits of the palsy. А когда раздавался голос Тэштиго, требовавшего, чтоб стюард появился и дал им обглодать свои косточки, простодушного Пончика начинало тут так трясти, что вся посуда, развешенная по стенам кладовой, грозила попадать на пол. Nor did the whetstone which the harpooneers carried in their pockets, for their lances and other weapons; and with which whetstones, at dinner, they would ostentatiously sharpen their knives; that grating sound did not at all tend to tranquillize poor Dough-Boy. Да и оселки, которые носили в карманах гарпунеры, чтобы вострить остроги и прочее оружие, и на которых они во время обеда принимались демонстративно точить свои ножи; эти точильные камни с их визгливыми голосами тоже мало способствовали успокоению бедного Пончика. How could he forget that in his Island days, Queequeg, for one, must certainly have been guilty of some murderous, convivial indiscretions. Разве мог он забыть, например, как Квикег, живя у себя на острове, наверняка был повинен в кое-каких душегубных пиршественных бестактностях? Alas! Беда, Пончик, беда! Dough-Boy! hard fares the white waiter who waits upon cannibals. Плохо приходится белому лакею, который должен прислуживать каннибалам. Not a napkin should he carry on his arm, but a buckler. Не салфетку следует ему повесить на левый локоть, а щит. In good time, though, to his great delight, the three salt-sea warriors would rise and depart; to his credulous, fable-mongering ears, all their martial bones jingling in them at every step, like Moorish scimetars in scabbards. Тем не менее, к величайшей его радости, три морских воителя наконец встают и уходят, и его суеверный, жадный до небывальщины слух улавливает на каждом шагу воинственный звон их костей, точно звон мавританских ятаганов, погромыхивающих в ножнах. But, though these barbarians dined in the cabin, and nominally lived there; still, being anything but sedentary in their habits, they were scarcely ever in it except at mealtimes, and just before sleeping-time, when they passed through it to their own peculiar quarters. Однако, несмотря на то что эти дикари обедали в капитанской каюте и даже, как считалось, жили здесь, - все же, будучи от природы отнюдь не оседлыми, они появлялись тут только на время совместных трапез, да еще перед сном, проходя через каюту в свое собственное жилище. In this one matter, Ahab seemed no exception to most American whale captains, who, as a set, rather incline to the opinion that by rights the ship's cabin belongs to them; and that it is by courtesy alone that anybody else is, at any time, permitted there. В этом вопросе Ахав не составлял исключения среди прочих американских капитанов-китоловов, точно так же, как и все они, придерживаясь того мнения, что каюта по праву принадлежит именно ему, а остальные всякий раз допускаются сюда исключительно благодаря его любезности. So that, in real truth, the mates and harpooneers of the Pequod might more properly be said to have lived out of the cabin than in it. Так что уж если по правде говорить, то помощники и гарпунеры на "Пекоде" жили не в каюте, а вне ее. For when they did enter it, it was something as a street-door enters a house; turning inwards for a moment, only to be turned out the next; and, as a permanent thing, residing in the open air. И, входя, они каждый раз уподоблялись входной двери, которая на мгновение поворачивается внутрь жилища, чтобы тотчас же снова очутиться снаружи, и, как правило, пребывает на открытом воздухе. Nor did they lose much hereby; in the cabin was no companionship; socially, Ahab was inaccessible. Да и немного они проигрывали на этом; в каюте царил дух необщительности; кроме как по делу, к Ахаву было не подступиться. Though nominally included in the census of Christendom, he was still an alien to it. Принадлежа формально к христианскому миру, Ахав на деле был ему чужд. He lived in the world, as the last of the Grisly Bears lived in settled Missouri. Он жил среди людей, как последний медведь-гризли на заселенных людьми берегах Миссури. And as when Spring and Summer had departed, that wild Logan of the woods, burying himself in the hollow of a tree, lived out the winter there, sucking his own paws; so, in his inclement, howling old age, Ahab's soul, shut up in the caved trunk of his body, there fed upon the sullen paws of its gloom! И подобно тому как этот дикий лесной вождь Логан с уходом весны и лета забирался в дупло и там зимовал, посасывая собственные лапы, так и душа Ахава суровой вьюжной зимой его старости запряталась в дуплистый ствол его тела и сосала там угрюмо лапу мрака. CHAPTER 35. The Mast-Head. Глава XXXV. НА МАЧТЕ It was during the more pleasant weather, that in due rotation with the other seamen my first mast-head came round. Погода держалась отличная; и вот в ходе установленного чередования с другими матросами подошла пора мне в первый раз стоять дозорным на топе мачты. In most American whalemen the mast-heads are manned almost simultaneously with the vessel's leaving her port; even though she may have fifteen thousand miles, and more, to sail ere reaching her proper cruising ground. На всех американских китобойцах дозорных на топах мачт выставляют почти одновременно с выходом из гавани, хотя иной раз больше пятнадцати тысяч миль отделяет судно от промысловых областей. And if, after a three, four, or five years' voyage she is drawing nigh home with anything empty in her-say, an empty vial even-then, her mast-heads are kept manned to the last; and not till her skysail-poles sail in among the spires of the port, does she altogether relinquish the hope of capturing one whale more. Если же после четырех-пятилетнего плавания корабль, приближаясь к родным берегам, несет на борту хоть один пустой сосуд, тогда дозорные у него наверху стоят до последней минуты! и покуда не затеряются его мачты среди портовых кранов, не оставляет корабль надежду добыть еще одного кита. Now, as the business of standing mast-heads, ashore or afloat, is a very ancient and interesting one, let us in some measure expatiate here. Поскольку должность дозорного на верхушке мачты - на суше равно как и в море - очень интересная и древняя, я позволю себе здесь несколько распространиться. I take it, that the earliest standers of mast-heads were the old Egyptians; because, in all my researches, I find none prior to them. Самыми первыми мачтовыми дозорными я считаю древних египтян, так как в моих изысканиях я не обнаружил никого, кого можно было бы считать их предшественниками. For though their progenitors, the builders of Babel, must doubtless, by their tower, have intended to rear the loftiest mast-head in all Asia, or Africa either; yet (ere the final truck was put to it) as that great stone mast of theirs may be said to have gone by the board, in the dread gale of God's wrath; therefore, we cannot give these Babel builders priority over the Egyptians. Правда, их предки, строители вавилонской башни, несомненно, предприняли в свое время попытку возвести высочайшую во всей Азии, а также и в Африке мачту; однако, поскольку эта грандиозная каменная мачта (еще до того, как был уложен последний кирпич) рухнула за борт, сбитая грозным штормом божественного гнева, мы не можем поэтому признать приоритет вавилонских строителей. And that the Egyptians were a nation of mast-head standers, is an assertion based upon the general belief among archaeologists, that the first pyramids were founded for astronomical purposes: a theory singularly supported by the peculiar stair-like formation of all four sides of those edifices; whereby, with prodigious long upliftings of their legs, those old astronomers were wont to mount to the apex, and sing out for new stars; even as the look-outs of a modern ship sing out for a sail, or a whale just bearing in sight. Провозглашая египтян нацией мачтовых дозорных, я основываюсь на весьма распространенном среди археологов мнении, что первые пирамиды были заложены для астрономических целей: такая теория находит убедительное подтверждение в своеобразной лестничной форме этих четырехгранных построек, по которым небывалыми гигантскими шагами, чудовищно высоко подымая ноги, древние астрономы имели обыкновение забираться на самую вершину и оттуда громкими криками возвещать появление новых звезд, подобно тому как на современном корабле дозорные криками возвещают появление на горизонте паруса, земли или кита. In Saint Stylites, the famous Christian hermit of old times, who built him a lofty stone pillar in the desert and spent the whole latter portion of his life on its summit, hoisting his food from the ground with a tackle; in him we have a remarkable instance of a dauntless stander-of-mast-heads; who was not to be driven from his place by fogs or frosts, rain, hail, or sleet; but valiantly facing everything out to the last, literally died at his post. В лице святого Столпника, того знаменитого христианского отшельника прежних времен, который построил себе в пустыне высокий каменный столп и провел на его вершине весь остаток своей жизни, подтягивая себе пищу на канате, в его лице мы имеем замечательный пример неустрашимого мачтового дозорного, кого ни туманы, ни морозы, ни дождь, ни град, ни метель не могли заставить спуститься и кто, мужественно выстояв до последнего, в буквальном смысле слова, умер на своем посту. Of modern standers-of-mast-heads we have but a lifeless set; mere stone, iron, and bronze men; who, though well capable of facing out a stiff gale, are still entirely incompetent to the business of singing out upon discovering any strange sight. В наши дни мачтовые дозорные - это бездушная когорта железных, каменных и бронзовых людей, которые выстоят не дрогнув в любой свирепый шторм, но совершенно не способны оповещать криком об увиденных чудесах. There is Napoleon; who, upon the top of the column of Vendome, stands with arms folded, some one hundred and fifty feet in the air; careless, now, who rules the decks below; whether Louis Philippe, Louis Blanc, or Louis the Devil. Вот, например, Наполеон, он стоит, скрестив руки, на вершине Вандомской колонны футах в ста пятидесяти над землей, и ему безразлично теперь, кто правит внизу на палубе, -Луи-Филипп, или Луи Блан, или Луи-сам-черт. Great Washington, too, stands high aloft on his towering main-mast in Baltimore, and like one of Hercules' pillars, his column marks that point of human grandeur beyond which few mortals will go. И великий Вашингтон тоже стоит себе в недосягаемой вышине на верхушке своей величественной грот-мачты в Балтиморе, и, подобно Г еркулесову столпу, его колонна отмечает предел человеческого величия, который мало кому из смертных дано превзойти. Admiral Nelson, also, on a capstan of gun-metal, stands his mast-head in Trafalgar Square; and ever when most obscured by that London smoke, token is yet given that a hidden hero is there; for where there is smoke, must be fire. Также и адмирал Нельсон на топе мачты из пушечного чугуна стоит дозором на Трафальгар-сквере; и даже когда лондонский дым совершенно скрывает его из виду, все же есть признаки, говорящие о том, что невидимый герой остается на своем посту, ибо нет дыма без огня. But neither great Washington, nor Napoleon, nor Nelson, will answer a single hail from below, however madly invoked to befriend by their counsels the distracted decks upon which they gaze; however it may be surmised, that their spirits penetrate through the thick haze of the future, and descry what shoals and what rocks must be shunned. Но ни великий Вашингтон, ни Наполеон, ни Нельсон никогда не ответят, если их окликнуть снизу, как бы отчаянно ни призывали их помочь советом те, кто мечется, обезумев, по палубе у них под ногами; а ведь духовные очи их, надо думать, проникают сквозь густую дымку будущего и различают мели и рифы, которые следует обойти стороной. It may seem unwarrantable to couple in any respect the mast-head standers of the land with those of the sea; but that in truth it is not so, is plainly evinced by an item for which Obed Macy, the sole historian of Nantucket, stands accountable. Попытка объединить в каком-либо отношении мачтовых дозорных на суше и в море может показаться безосновательной; но что в действительности это вовсе не так, ясно доказывает нам одно соображение, которым снабдил нас Овид Мэйси, единственный историограф острова Нантакет. The worthy Obed tells us, that in the early times of the whale fishery, ere ships were regularly launched in pursuit of the game, the people of that island erected lofty spars along the sea-coast, to which the look-outs ascended by means of nailed cleats, something as fowls go upstairs in a hen-house. Достойный Овид рассказывает, что в прежние времена, когда китобойный промысел только зарождался и корабли еще не пускались в регулярные рейсы в погоне за добычей, жители острова устанавливали в песке вдоль побережья высокие мачты, на которые взбирались дозорные, пользуясь для этой цели планками с гвоздями, вроде того, как куры в курятнике карабкаются кверху на свои насесты. A few years ago this same plan was adopted by the Bay whalemen of New Zealand, who, upon descrying the game, gave notice to the ready-manned boats nigh the beach. А несколько лет тому назад к такому же способу прибегли китоловы Новой Зеландии -дозорные, заметив кита, давали знак ожидавшим у берега вельботам. But this custom has now become obsolete; turn we then to the one proper mast-head, that of a whale-ship at sea. Но теперь этот прием устарел, и потому обратимся к единственному настоящему топу мачты, к топу мачты китобойца в море. The three mast-heads are kept manned from sun-rise to sun-set; the seamen taking their regular turns (as at the helm), and relieving each other every two hours. С восхода до заката стоят дозорные на верхушках всех трех мачт; матросы сменяют там друг друга (как и у штурвала) через каждые два часа. In the serene weather of the tropics it is exceedingly pleasant the mast-head; nay, to a dreamy meditative man it is delightful. В тропиках в тихую погоду стоять на мачте чрезвычайно приятно, а для мечтательного, задумчивого человека просто восхитительно. There you stand, a hundred feet above the silent decks, striding along the deep, as if the masts were gigantic stilts, while beneath you and between your legs, as it were, swim the hugest monsters of the sea, even as ships once sailed between the boots of the famous Colossus at old Rhodes. Стоишь себе, на сто футов возвышаясь над безмолвной палубой, словно шагая по бездонной пучине на гигантских ходулях мачт, а внизу между твоих ног проплывают огромные морские чудовища, точно корабли, некогда проходившие между сапогами славного колосса Родосского. There you stand, lost in the infinite series of the sea, with nothing ruffled but the waves. Так стоишь ты, затерянный в бесконечности океанов, и только волны нарушают великое спокойствие вокруг. The tranced ship indolently rolls; the drowsy trade winds blow; everything resolves you into languor. Тихо покачивается дремлющий корабль, дуют сонные пассаты, все располагает к покою. For the most part, in this tropic whaling life, a sublime uneventfulness invests you; you hear no news; read no gazettes; extras with startling accounts of commonplaces never delude you into unnecessary excitements; you hear of no domestic afflictions; bankrupt securities; fall of stocks; are never troubled with the thought of what you shall have for dinner-for all your meals for three years and more are snugly stowed in casks, and your bill of fare is immutable. Во время тропических китобойных плаваний вас обычно окружает полнейшая, величайшая безмятежность; вы не слышите никаких новостей; не читаете газет; экстренные выпуски не волнуют вас попусту сенсационными описаниями заурядных событий; вы не слышите ни о бедствиях в стране, ни о банкротствах, ни о падении акций; и никогда не терзает вас забота о том, чем вы сегодня будете обедать, - ибо на три года вперед ваше пропитание надежно упрятано по бочонкам, и на все это время ваше меню останется неизменным. In one of those southern whalesmen, on a long three or four years' voyage, as often happens, the sum of the various hours you spend at the mast-head would amount to several entire months. В трех- или четырехлетнем плавании на китобойце, какие нередко совершаются в водах Южных морей, общее количество часов, проведенных вами на верхушке мачты, подчас равняется нескольким месяцам. And it is much to be deplored that the place to which you devote so considerable a portion of the whole term of your natural life, should be so sadly destitute of anything approaching to a cosy inhabitiveness, or adapted to breed a comfortable localness of feeling, such as pertains to a bed, a hammock, a hearse, a sentry box, a pulpit, a coach, or any other of those small and snug contrivances in which men temporarily isolate themselves. Остается только пожалеть, что место, где вы проводите такую значительную часть своей жизни, столь прискорбным образом лишено каких бы то ни было удобств, придающих уютную, жилую атмосферу или приятную замкнутость кровати, корабельной койке, похоронным дрогам, будке часового, кафедре проповедника, карете и прочим тесным и уютным приспособлениям, какими пользуются люди в целях временной самоизоляции. Your most usual point of perch is the head of the t' gallant-mast, where you stand upon two thin parallel sticks (almost peculiar to whalemen) called the t' gallant cross-trees. Здесь вашим насестом обычно оказывается верхушка грот-мачты, где вы и стоите на двух тонких параллельных брусках (они, кажется, бывают только на китобойцах), называемых топ-краспицами. Here, tossed about by the sea, the beginner feels about as cosy as he would standing on a bull's horns. А волны швыряют корабль, и новичку здесь не уютнее, чем на рогах у быка. To be sure, in cold weather you may carry your house aloft with you, in the shape of a watch-coat; but properly speaking the thickest watch-coat is no more of a house than the unclad body; for as the soul is glued inside of its fleshy tabernacle, and cannot freely move about in it, nor even move out of it, without running great risk of perishing (like an ignorant pilgrim crossing the snowy Alps in winter); so a watch-coat is not so much of a house as it is a mere envelope, or additional skin encasing you. Правда, в холода вы можете прихватить с собой наверх свой дом - в виде теплого полушубка, но ведь, по существу говоря, даже самый теплый полушубок не больше походит на дом, чем нагое тело; потому что, как душа наша прикреплена внутри своего плотского вместилища и не может свободно в нем передвигаться, тем более выбраться наружу, не подвергаясь сильному риску погибнуть (подобно неопытному путнику, зимой затеявшему перевалить через снежные Альпы), точно так же и полушубок - это не дом наш, а всего лишь конверт или второй слой кожи, покрывающей нас. You cannot put a shelf or chest of drawers in your body, and no more can you make a convenient closet of your watch-coat. И как невозможно поместить книжную полку или комод в нашем теле, так и из полушубка вам никогда не сделать уютного кабинета. Concerning all this, it is much to be deplored that the mast-heads of a southern whale ship are unprovided with those enviable little tents or pulpits, called CROW'S-NESTS, in which the look-outs of a Greenland whaler are protected from the inclement weather of the frozen seas. В свете всего этого, глубокого сожаления достоин тот факт, что топ мачты китобойца в южных рейсах не снабжен таким маленьким сооруженьицем, вроде скворешника, называемым "воронье гнездо", какие укрывают дозорных на китобойцах Гренландской флотилии от суровой непогоды Ледовитого океана. In the fireside narrative of Captain Sleet, entitled "A Voyage among the Icebergs, in quest of the Greenland Whale, and incidentally for the re-discovery of the Lost Icelandic Colonies of Old Greenland;" in this admirable volume, all standers of mast-heads are furnished with a charmingly circumstantial account of the then recently invented CROW'S-NEST of the Glacier, which was the name of Captain Sleet's good craft. В сочинении капитана Слита, предназначенном для домашнего чтения у камелька и озаглавленном "Плавание среди айсбергов в погоне за гренландским китом с попутной целью вторичного открытия затерянных древнеисландских поселений в Гренландии", в этом восхитительном повествовании дозорные на верхушке мачты пользуются детально описанным "вороньим гнездом", тогда лишь недавно изобретенным и впервые примененным на "Торосе", как назывался славный корабль капитана Слита. He called it the SLEET'S CROW'S-NEST, in honour of himself; he being the original inventor and patentee, and free from all ridiculous false delicacy, and holding that if we call our own children after our own names (we fathers being the original inventors and patentees), so likewise should we denominate after ourselves any other apparatus we may beget. Он так и пишет: "Воронье гнездо Слита", оказывая честь самому себе как изобретателю и держателю патента и полностью отвергая дурацкую ложную скромность; видимо, он считал, что если мы даем наши имена нашим детям (справедливо полагая в данном случае отцов изобретателями и держателями патентов), точно так же следует нам называть в нашу собственную честь и всякое другое наше произведение. In shape, the Sleet's crow's-nest is something like a large tierce or pipe; it is open above, however, where it is furnished with a movable side-screen to keep to windward of your head in a hard gale. По виду воронье гнездо Слита напоминает большую бочку или трубу, сверху оно открыто, но снабжено передвижным боковым щитком, которым можно заслоняться от ветра во время шторма. Being fixed on the summit of the mast, you ascend into it through a little trap-hatch in the bottom. Бочку эту устанавливают на самой верхушке мачты, так что забираться в нее приходится через узенький люк в днище. On the after side, or side next the stern of the ship, is a comfortable seat, with a locker underneath for umbrellas, comforters, and coats. С той стороны, которая обращена к корме, устроено удобное сиденье, и под ним ящик, где хранятся зонты и теплые вещи. In front is a leather rack, in which to keep your speaking trumpet, pipe, telescope, and other nautical conveniences. А спереди в стенке имеется что-то вроде кожаного кармана, куда можно класть трубку, рупор, подзорную трубу и прочие мореходные принадлежности. When Captain Sleet in person stood his mast-head in this crow's-nest of his, he tells us that he always had a rifle with him (also fixed in the rack), together with a powder flask and shot, for the purpose of popping off the stray narwhales, or vagrant sea unicorns infesting those waters; for you cannot successfully shoot at them from the deck owing to the resistance of the water, but to shoot down upon them is a very different thing. Капитан Слит пишет, что сам он, когда ему случалось стоять дозором в своем вороньем гнезде, всегда брал с собой ружье (с тем, чтобы его тоже установить, уперев в кожаный карман), пороховницу и дробь на случай неожиданного появления нарвалов, или бродячих морских единорогов, которыми кишат северные воды; дело в том, что с палубы стрелять в них невозможно -волны мешают, - а стрелять сверху - это совсем другое дело. Now, it was plainly a labor of love for Captain Sleet to describe, as he does, all the little detailed conveniences of his crow's-nest; but though he so enlarges upon many of these, and though he treats us to a very scientific account of his experiments in this crow's-nest, with a small compass he kept there for the purpose of counteracting the errors resulting from what is called the "local attraction" of all binnacle magnets; an error ascribable to the horizontal vicinity of the iron in the ship's planks, and in the Glacier's case, perhaps, to there having been so many broken-down blacksmiths among her crew; I say, that though the Captain is very discreet and scientific here, yet, for all his learned "binnacle deviations," "azimuth compass observations," and "approximate errors," he knows very well, Captain Sleet, that he was not so much immersed in those profound magnetic meditations, as to fail being attracted occasionally towards that well replenished little case-bottle, so nicely tucked in on one side of his crow's nest, within easy reach of his hand. Капитану Слиту явно доставляет удовольствие описывать в мельчайших подробностях все удобства своего вороньего гнезда; однако, хоть он и останавливается на них подолгу, хоть он и угощает нас весьма ученым описанием своих экспериментов с малым компасом, который он держал наверху, чтобы избегнуть ошибок, проистекавших, как он выражался, из "локального притяжения", воздействующего на нактоузные магниты, - ошибок, возникающих из-за горизонтальной близости гвоздей, болтов и скоб в палубе корабля, а на "Торосе" также еще из-за того, что в составе команды было слишком много спившихся кузнецов, - так вот, говорю я, хотя капитан Слит, проявляя всю свою премудрость и ученость, так и сыплет всевозможными "нактоузными склонениями", "азимутными наблюдениями" и "ошибками в приближении", он сам отлично знает, этот капитан Слит, что он не настолько был погружен в свои глубокомысленные магнитные размышления, чтобы не поддаваться время от времени притягательной силе одной полнехонькой фляги, которая уютно торчала в этом вороньем гнезде прямо у него под рукой. Though, upon the whole, I greatly admire and even love the brave, the honest, and learned Captain; yet I take it very ill of him that he should so utterly ignore that case-bottle, seeing what a faithful friend and comforter it must have been, while with mittened fingers and hooded head he was studying the mathematics aloft there in that bird's nest within three or four perches of the pole. И потому, хоть в целом я весьма ценю и даже люблю этого отважного, честного и ученого капитана, я считаю, что, с его стороны, очень нехорошо так замалчивать заслуги той фляжки, ведь она была ему верным другом и утешителем, когда в треухе и рукавицах он занимался математикой в птичьем гнезде на мачте всего в каких-нибудь десяти саженях от полюса. But if we Southern whale-fishers are not so snugly housed aloft as Captain Sleet and his Greenlandmen were; yet that disadvantage is greatly counter-balanced by the widely contrasting serenity of those seductive seas in which we South fishers mostly float. Но если в Южных морях китобойцы и не пользуются такими удобствами, как капитан Слит и его Гренландская флотилия, зато это обстоятельство с лихвой перекрывается преимуществом в погоде - той чарующей, ясной тишью, что царит над южными водами. For one, I used to lounge up the rigging very leisurely, resting in the top to have a chat with Queequeg, or any one else off duty whom I might find there; then ascending a little way further, and throwing a lazy leg over the top-sail yard, take a preliminary view of the watery pastures, and so at last mount to my ultimate destination. Обычно, когда подходил мой черед подменять дозорного, я медленно-медленно начинал карабкаться по вантам, останавливался на марсе, чтобы потолковать с Квикегом или с кем-нибудь другим, кто спускался мне навстречу, потом поднимался еще немного, потом, лениво перекинув ногу через марса-рей, оглядывал для начала все водное пастбище, а затем не спеша добирался наконец до своей цели. Let me make a clean breast of it here, and frankly admit that I kept but sorry guard. Здесь я должен облегчить совесть чистосердечным признанием: дозорный я был никудышный. With the problem of the universe revolving in me, how could I-being left completely to myself at such a thought-engendering altitude-how could I but lightly hold my obligations to observe all whale-ships' standing orders, Как мог я, оставшись наедине с самим собой на такой высоте, где мысли рождались в изобилии, где загадка вселенной целиком овладевала мною, как мог я соблюдать во всей строгости непреложный закон китобойца: "Keep your weather eye open, and sing out every time." "Держи ухо востро и обо всем давай знать на палубу"! And let me in this place movingly admonish you, ye ship-owners of Nantucket! Я должен также от всей души предупредить вас, о судовладельцы Нантакета! Beware of enlisting in your vigilant fisheries any lad with lean brow and hollow eye; given to unseasonable meditativeness; and who offers to ship with the Phaedon instead of Bowditch in his head. Остерегайтесь нанимать на ваши промысловые корабли бледных юношей с высоким лбом и запавшими глазами; юношей, склонных совершенно некстати погружаться в задумчивость; юношей, которые идут в плавание с Федоном, а не Боудичем в голове. Beware of such an one, I say; your whales must be seen before they can be killed; and this sunken-eyed young Platonist will tow you ten wakes round the world, and never make you one pint of sperm the richer. Остерегайтесь таких, говорю вам: ведь чтобы добыть кита, его нужно сначала увидеть, а этот юный платоник со своими впалыми глазами десять раз обведет вас вокруг земного шара и ни одной пинтой спермацета не сделает вас богаче. Nor are these monitions at all unneeded. И не думайте, что мои предостережения излишни. For nowadays, the whale-fishery furnishes an asylum for many romantic, melancholy, and absent-minded young men, disgusted with the carking cares of earth, and seeking sentiment in tar and blubber. Ведь в наши дни китобойный промысел служит убежищем для многих романтично настроенных меланхоличных и рассеянных молодых людей, которые, питая отвращение к тягостным заботам сухопутной жизни, ищут отрады в дегте и ворвани. Childe Harold not unfrequently perches himself upon the mast-head of some luckless disappointed whale-ship, and in moody phrase ejaculates:- И быть может, нередко на мачте неудачливого, разочарованного китобойца стоит сам Чайлд-Гарольд и мрачно восклицает: "Roll on, thou deep and dark blue ocean, roll! Стремите, волны, свой могучий бег, Ten thousand blubber-hunters sweep over thee in vain." В простор пустынный тщетно шлет армады За ворванью охотник - человек. Very often do the captains of such ships take those absent-minded young philosophers to task, upbraiding them with not feeling sufficient "interest" in the voyage; half-hinting that they are so hopelessly lost to all honourable ambition, as that in their secret souls they would rather not see whales than otherwise. Часто бывает, что капитаны принимаются отчитывать этих рассеянных юных философов, укоряя их в том, что они недостаточно "болеют" за успех плавания; что им совершенно чуждо благородное честолюбие, так что в глубине души они даже скорее предпочтут не увидеть кита, чем увидеть. But all in vain; those young Platonists have a notion that their vision is imperfect; they are short-sighted; what use, then, to strain the visual nerve? Но все напрасно: у молодых платоников, кажется, неважно со зрением, они, близоруки, какой же им смысл напрягать зрительный нерв? They have left their opera-glasses at home. А свои театральные бинокли они оставили дома. "Why, thou monkey," said a harpooneer to one of these lads, "we've been cruising now hard upon three years, and thou hast not raised a whale yet. - Эй ты, мартышка, - сказал однажды гарпунщик одному такому юноше. - Мы уж скоро три года как промышляем, а ты еще ни одного кита не поднял. Whales are scarce as hen's teeth whenever thou art up here." Когда ты стоишь наверху, киты попадаются реже, чем зубы у курицы. Perhaps they were; or perhaps there might have been shoals of them in the far horizon; but lulled into such an opium-like listlessness of vacant, unconscious reverie is this absent-minded youth by the blending cadence of waves with thoughts, that at last he loses his identity; takes the mystic ocean at his feet for the visible image of that deep, blue, bottomless soul, pervading mankind and nature; and every strange, half-seen, gliding, beautiful thing that eludes him; every dimly-discovered, uprising fin of some undiscernible form, seems to him the embodiment of those elusive thoughts that only people the soul by continually flitting through it. Может быть, они в самом деле не попадаются, а может быть, наоборот, плавают целыми стаями; но, убаюканный согласным колыханием волн и грез, этот задумчивый юноша погружается в такую сонную апатию смутных, рассеянных мечтаний, что под конец перестает ощущать самого себя; таинственный океан у него под ногами кажется ему олицетворением глубокой, синей, бездонной души, единым дыханием наполняющей природу и человека; и все необычное, еле различимое, текучее и прекрасное, что ускользает от его взора, всякий смутно мелькнувший над волнами плавник невидимого подводного существа, представляется ему лишь воплощением тех неуловимых дум, которые в своем неустанном полете посещают на мгновение наши души. In this enchanted mood, thy spirit ebbs away to whence it came; becomes diffused through time and space; like Crammer's sprinkled Pantheistic ashes, forming at last a part of every shore the round globe over. В этом сонном очаровании дух твой уносится назад, к своим истокам; он растворяется во времени и в пространстве, подобно развеянному пантеистическому праху Крэнмера, и под конец становится частью каждого берега по всему нашему земному шару. There is no life in thee, now, except that rocking life imparted by a gently rolling ship; by her, borrowed from the sea; by the sea, from the inscrutable tides of God. И вот в тебе нет уже жизни помимо той, какой одаряет тебя тихое покачивание корабля, который сам получил ее от моря, а море - от загадочных божьих приливов и отливов. But while this sleep, this dream is on ye, move your foot or hand an inch; slip your hold at all; and your identity comes back in horror. Но попробуй только, объятый этим сном, этой грезой, чуть сдвинуть руку или ногу, попробуй разжать пальцы, и ты тут же в ужасе вновь ощутишь самого себя. Over Descartian vortices you hover. Ты паришь над Декартовыми вихрями. And perhaps, at mid-day, in the fairest weather, with one half-throttled shriek you drop through that transparent air into the summer sea, no more to rise for ever. И может статься, в полдень, в ясный, погожий полдень, когда так прозрачен воздух, ты с коротким, сдавленным криком сорвешься и полетишь головой вниз в тропическое море, чтобы навсегда скрыться в его ласковых волнах. Heed it well, ye Pantheists! Помните об этом, о пантеисты! CHAPTER 36. The Quarter-Deck. (ENTER AHAB: THEN, ALL) Глава XXXVI. НА ШКАНЦАХ (Входит Ахав; потом остальные) It was not a great while after the affair of the pipe, that one morning shortly after breakfast, Ahab, as was his wont, ascended the cabin-gangway to the deck. Однажды утром, вскоре после происшествия с трубкой, Ахав, как обычно, поднялся на шканцы сразу после завтрака. There most sea-captains usually walk at that hour, as country gentlemen, after the same meal, take a few turns in the garden. Здесь обыкновенно прогуливаются в это время капитаны, подобно тому как на суше иные господа прохаживаются после завтрака по саду. Soon his steady, ivory stride was heard, as to and fro he paced his old rounds, upon planks so familiar to his tread, that they were all over dented, like geological stones, with the peculiar mark of his walk. И вот его тяжелые костяные шаги зазвучали на палубе, которая, словно геологические пласты, вся уже была усеяна круглыми углублениями -следами, оставленными этой необычайной поступью. Did you fixedly gaze, too, upon that ribbed and dented brow; there also, you would see still stranger foot-prints-the foot-prints of his one unsleeping, ever-pacing thought. Если же вы решились бы разглядеть попристальнее его ребристый, корявый лоб, то и там увидели бы вы необычайные следы - следы бессонной, неустанной, одинокой мысли. But on the occasion in question, those dents looked deeper, even as his nervous step that morning left a deeper mark. Но в это утро рытвины у него на лбу казались еще глубже, чем обычно, и глубже отпечатывались на палубе следы его беспокойных шагов. And, so full of his thought was Ahab, that at every uniform turn that he made, now at the main-mast and now at the binnacle, you could almost see that thought turn in him as he turned, and pace in him as he paced; so completely possessing him, indeed, that it all but seemed the inward mould of every outer movement. И так полон был Ахав своей мыслью, что при каждом его привычном повороте - возле грот-мачты и у нактоуза, - казалось, видно было, как эта мысль поворачивается вместе с ним и вместе с ним опять принимается шагать; она настолько владела им, что была словно внутренним прообразом всякого его внешнего движения. "D'ye mark him, Flask?" whispered Stubb; "the chick that's in him pecks the shell. - Взгляни-ка, Фласк, - шепотом сказал Стабб, -цыпленок начинает наклевываться. ' Twill soon be out." Скоро вылупится. The hours wore on;-Ahab now shut up within his cabin; anon, pacing the deck, with the same intense bigotry of purpose in his aspect. Прошло несколько часов. Ахав по-прежнему то сидел запершись в каюте, то расхаживал по палубе все с той же неистовой, исступленной решимостью во взоре. It drew near the close of day. Приближался вечер. Suddenly he came to a halt by the bulwarks, and inserting his bone leg into the auger-hole there, and with one hand grasping a shroud, he ordered Starbuck to send everybody aft. И вдруг он застыл у борта, упершись костяной ногой в пробитое там углубление, а рукой ухватившись за ванты, и приказал Старбеку звать всех на шканцы. "Sir!" said the mate, astonished at an order seldom or never given on ship-board except in some extraordinary case. - Сэр, - только и проговорил в недоумении старший помощник, услышав приказ, который на борту корабля дается лишь в самых исключительных случаях. "Send everybody aft," repeated Ahab. - Все на шканцы, - повторил Ахав. "Mast-heads, there! come down!" - Эй, мачтовые! Спускайтесь вниз! When the entire ship's company were assembled, and with curious and not wholly unapprehensive faces, were eyeing him, for he looked not unlike the weather horizon when a storm is coming up, Ahab, after rapidly glancing over the bulwarks, and then darting his eyes among the crew, started from his standpoint; and as though not a soul were nigh him resumed his heavy turns upon the deck. Когда вся команда собралась и люди с опаской и любопытством стали разглядывать Ахава, грозного, точно штормовой горизонт, он, бросив быстрый взгляд за борт, а потом устремив его в сторону собравшихся, шагнул вперед и, словно перед ним не было ни живой души, возобновил свою тяжеловесную прогулку по палубе. With bent head and half-slouched hat he continued to pace, unmindful of the wondering whispering among the men; till Stubb cautiously whispered to Flask, that Ahab must have summoned them there for the purpose of witnessing a pedestrian feat. Опустив голову и надвинув на лоб шляпу, он все шагал и шагал, не слыша удивленного шепота команды, так что под конец Стабб не выдержал и шепнул Фласку, что Ахав собрал их здесь, верно, затем, чтобы сделать свидетелями нового рекорда по ходьбе. But this did not last long. Но это продолжалось недолго. Vehemently pausing, he cried:- Вот он остановился и со страстной значительностью в голосе крикнул: "What do ye do when ye see a whale, men?" - Люди! Что делаете вы, когда увидите кита? "Sing out for him!" was the impulsive rejoinder from a score of clubbed voices. - Подаем голос! - согласно откликнулись два десятка хриплых глоток. "Good!" cried Ahab, with a wild approval in his tones; observing the hearty animation into which his unexpected question had so magnetically thrown them. - Хорошо! - крикнул Ахав с дикой радостью, заметив общее одушевление, какое вызвал, словно по волшебству, его внезапный вопрос. "And what do ye next, men?" - А что потом? "Lower away, and after him!" - Спускаем вельботы и идем в погоню! "And what tune is it ye pull to, men?" - Под какую же песню вы гребете? "A dead whale or a stove boat!" - "Убитый кит или разбитый вельбот!" More and more strangely and fiercely glad and approving, grew the countenance of the old man at every shout; while the mariners began to gaze curiously at each other, as if marvelling how it was that they themselves became so excited at such seemingly purposeless questions. И с каждым возгласом все удивительнее, все неистовее становились радость и одобрение в чертах его лица; а моряки, недоумевая, поглядывали друг на друга, словно сами удивлялись, как это столь бессмысленные, казалось бы, вопросы могли привести их в такое волнение. But, they were all eagerness again, as Ahab, now half-revolving in his pivot-hole, with one hand reaching high up a shroud, and tightly, almost convulsively grasping it, addressed them thus:- И все-таки они снова, как один, подались в нетерпении вперед, когда Ахав, полуобернувшись у своего поворотного углубления, перехватив рукой повыше и что было силы судорожно уцепившись за ванты, заговорил так: "All ye mast-headers have before now heard me give orders about a white whale. - Мачтовые дозорные и раньше слыхали мои приказания относительно белого кита. Look ye! d'ye see this Spanish ounce of gold?"-holding up a broad bright coin to the sun-"it is a sixteen dollar piece, men. Теперь глядите все! Видите вы эту испанскую унцию золота? - И он поднял к солнцу большую сверкающую монету. - Ей цена шестнадцать долларов. D'ye see it? Все видят ее? Mr. Starbuck, hand me yon top-maul." Мистер Старбек, передайте мне большой молоток. While the mate was getting the hammer, Ahab, without speaking, was slowly rubbing the gold piece against the skirts of his jacket, as if to heighten its lustre, and without using any words was meanwhile lowly humming to himself, producing a sound so strangely muffled and inarticulate that it seemed the mechanical humming of the wheels of his vitality in him. Пока старший помощник ходил за молотком, Ахав стоял молча и не спеша тер золотую монету полой своего сюртука, словно для того, чтобы она еще ярче заблестела, и все время что-то без слов напевал себе под нос, издавая такие глухие, невнятные звуки, что казалось, это гудят в нем вертящиеся колеса жизни. Receiving the top-maul from Starbuck, he advanced towards the main-mast with the hammer uplifted in one hand, exhibiting the gold with the other, and with a high raised voice exclaiming: Получив от Старбека молоток, он приблизился к грот-мачте и, подняв его кверху в одной руке, а другой протягивая перед собой монету, громким, пронзительным голосом воскликнул: "Whosoever of ye raises me a white-headed whale with a wrinkled brow and a crooked jaw; whosoever of ye raises me that white-headed whale, with three holes punctured in his starboard fluke-look ye, whosoever of ye raises me that same white whale, he shall have this gold ounce, my boys!" - Тот из вас, кто первый увидит белоголового кита со сморщенным лбом и свернутой челюстью; тот из вас, кто первым даст мне знать о белоголовом ките с тремя пробоинами у хвоста по правому борту; тот из вас, говорю я, кто первый увидит белого кита, тот получит эту унцию золота, дети мои! "Huzza! huzza!" cried the seamen, as with swinging tarpaulins they hailed the act of nailing the gold to the mast. - Ур-ра! Ур-ра! - кричали матросы, приветственно размахивая зюйдвестками, покуда Ахав прибивал монету к мачте. "It's a white whale, I say," resumed Ahab, as he threw down the topmaul: "a white whale. - Белый Кит, говорю я, - повторил капитан, роняя на палубу молоток. - Белый Кит. Skin your eyes for him, men; look sharp for white water; if ye see but a bubble, sing out." Глядите во все глаза, матросы. Высматривайте белую воду. Чуть только заметите хотя бы один пузырек, подавайте голос. All this while Tashtego, Daggoo, and Queequeg had looked on with even more intense interest and surprise than the rest, and at the mention of the wrinkled brow and crooked jaw they had started as if each was separately touched by some specific recollection. Все это время Тэштиго, Дэггу и Квикег слушали его с большим вниманием и интересом, чем остальные, а теперь, при словах о сморщенном лбе и свернутой челюсти, каждый из них вздрогнул, будто пронзенный каким-то своим, отдельным воспоминанием. "Captain Ahab," said Tashtego, "that white whale must be the same that some call Moby Dick." - Капитан Ахав, - заговорил Тэштиго, - этот Белый Кит не тот ли самый, которого называют некоторые Моби Дик? "Moby Dick?" shouted Ahab. - Моби Дик? - вскричал Ахав. "Do ye know the white whale then, Tash?" - Так ты, значит, знаешь этого кита, Тэш? "Does he fan-tail a little curious, sir, before he goes down?" said the Gay-Header deliberately. - Он взмахивает на особый манер хвостом, сэр, перед тем, как уйти под воду? - спросил индеец. "And has he a curious spout, too," said Daggoo, "very bushy, even for a parmacetty, and mighty quick, Captain Ahab?" - И фонтан у него особенный, верно, капитан Ахав? - подхватил Дэггу. - Кустистый даже для кашалота и очень сильный. "And he have one, two, three-oh! good many iron in him hide, too, Captain," cried Queequeg disjointedly, "all twiske-tee be-twisk, like him-him-" faltering hard for a word, and screwing his hand round and round as though uncorking a bottle-"like him-him-" - Ив шкура у него один, два, три - о, много-много гарпун, а капитан? - несвязно прокричал Квикег.- И все такая крути-верти... похожий на... на... -и, не находя слова, он стал вращать рукой, словно раскупоривая бутылку, - похожий на... на... "Corkscrew!" cried Ahab, "aye, Queequeg, the harpoons lie all twisted and wrenched in him; aye, Daggoo, his spout is a big one, like a whole shock of wheat, and white as a pile of our Nantucket wool after the great annual sheep-shearing; aye, Tashtego, and he fan-tails like a split jib in a squall. - На штопор! - воскликнул Ахав. - Верно, Квикег, у него в теле много гарпунов, и все перекрученные и погнутые; верно, Деггу, фонтан у него большой, словно целая копна пшеницы, и белый, как гора овечьей шерсти у нас в Нантакете в пору ежегодной стрижки; верно, Тэштиго, ныряя, он высоко вскидывает хвост, точно это лопнувший кливер треплется в шквал. Death and devils! men, it is Moby Dick ye have seen-Moby Dick-Moby Dick!" Смерть и дьяволы! Это Моби Дик! Моби Дик! Моби Дик! "Captain Ahab," said Starbuck, who, with Stubb and Flask, had thus far been eyeing his superior with increasing surprise, but at last seemed struck with a thought which somewhat explained all the wonder. - Капитан Ахав, - проговорил Старбек, который все это время стоял вместе с Фласком и Стаббом и разглядывал своего командира со все возраставшим изумлением, но теперь вдруг нашел как будто бы наконец какое-то объяснение происходящему. "Captain Ahab, I have heard of Moby Dick-but it was not Moby Dick that took off thy leg?" - Капитан Ахав, я тоже слыхал о Моби Дике. Не тот ли это Моби Дик, что оставил тебя без ноги? "Who told thee that?" cried Ahab; then pausing, "Aye, Starbuck; aye, my hearties all round; it was Moby Dick that dismasted me; Moby Dick that brought me to this dead stump I stand on now. - Кто говорил тебе об этом? - вскричал Ахав, но потом, помолчав, сказал: - Верно, Старбек, верно, молодцы мои, это Моби Дик сбил мою мачту, Моби Дик поставил меня на этот безжизненный обрубок. Aye, aye," he shouted with a terrific, loud, animal sob, like that of a heart-stricken moose; Верно, верно! - повторил он с каким-то жутким, нечеловеческим, громким рыданием в голосе, словно пораженный в самое сердце матерый лось. "Aye, aye! it was that accursed white whale that razeed me; made a poor pegging lubber of me for ever and a day!" - Верно, это он, проклятый Белый Кит, обстриг мою палубу, превратил меня на веки вечные в жалкого, неуклюжего калеку! Then tossing both arms, with measureless imprecations he shouted out: - И, воздев руки ввысь, он выкрикнул свои безмерные проклятия: - Да! "Aye, aye! and I'll chase him round Good Hope, and round the Horn, and round the Norway Maelstrom, and round perdition's flames before I give him up. И я буду преследовать его и за мысом Доброй Надежды, и за мысом Горн, и за норвежским Мальштремом, и за пламенем погибели, и ничто не заставит меня отказаться от погони. And this is what ye have shipped for, men! to chase that white whale on both sides of land, and over all sides of earth, till he spouts black blood and rolls fin out. Вот цель нашего плавания, люди! Гоняться за Белым Китом по обоим полушариям, покуда не выпустит он фонтан черной крови и не закачается на волнах его белая туша. What say ye, men, will ye splice hands on it, now? Что скажете вы, матросы? Готовы ли вы ударить по рукам? I think ye do look brave." С виду вы храбрые люди. "Aye, aye!" shouted the harpooneers and seamen, running closer to the excited old man: - Готовы, готовы! - подхватили гарпунщики и матросы, подавшись вперед, навстречу неистовому капитану. "A sharp eye for the white whale; a sharp lance for Moby Dick!" - Гляди в оба и бей без промаха по белому киту! "God bless ye," he seemed to half sob and half shout. - Благослови вас бог, люди! - не то рыдания, не то восторг звучали в его голосе. "God bless ye, men. - Благослови вас бог. Steward! go draw the great measure of grog. Эй, стюард! Неси сюда рому! But what's this long face about, Mr. Starbuck; wilt thou not chase the white whale? art not game for Moby Dick?" Мистер Старбек, почему омрачилось твое лицо? Или ты не согласен преследовать белого кита? Не готов померяться силами с Моби Диком? "I am game for his crooked jaw, and for the jaws of Death too, Captain Ahab, if it fairly comes in the way of the business we follow; but I came here to hunt whales, not my commander's vengeance. - Я готов померяться силами с его кривой пастью и пастью самой смерти тоже, капитан Ахав, если это понадобится для нашего промысла, но я пришел на это судно, чтобы бить китов, а не искать отмщения моему капитану. How many barrels will thy vengeance yield thee even if thou gettest it, Captain Ahab? it will not fetch thee much in our Nantucket market." Сколько бочек даст тебе твое отмщение, капитан Ахав, даже если ты его получишь? Не многого будет оно стоить на нашем нантакетском рынке. "Nantucket market! - Нантакетский рынок! Hoot! Что мне за дело до него? But come closer, Starbuck; thou requirest a little lower layer. Но подойди ко мне, Старбек, здесь надо копнуть поглубже. If money's to be the measurer, man, and the accountants have computed their great counting-house the globe, by girdling it with guineas, one to every three parts of an inch; then, let me tell thee, that my vengeance will fetch a great premium HERE!" Пусть деньги мера успеха, друг, пусть счетоводы сводят свой баланс в этой конторе - нашей планете, опоясав ее всю золотыми гинеями - по три штуки на дюйм, - все равно и тогда, говорю я тебе, и тогда отмщение принесет мне прибыль здесь! "He smites his chest," whispered Stubb, "what's that for? methinks it rings most vast, but hollow." - Он колотит себя в грудь, - шепнул Стабб. -Это еще зачем? Звук-то получается сильный, да какой-то полый. "Vengeance on a dumb brute!" cried Starbuck, "that simply smote thee from blindest instinct! - Мстить бессловесной твари! - воскликнул Старбек. - Твари, которая поразила тебя просто по слепому инстинкту! Madness! Это безумие! To be enraged with a dumb thing, Captain Ahab, seems blasphemous." Капитан Ахав, питать злобу к бессловесному существу, это богохульство. "Hark ye yet again-the little lower layer. - Опять послушай то, что лежит глубже. All visible objects, man, are but as pasteboard masks. Все видимые предметы - только картонные маски. But in each event-in the living act, the undoubted deed-there, some unknown but still reasoning thing puts forth the mouldings of its features from behind the unreasoning mask. Но в каждом явлении - в живых поступках, в открытых делах - проглядывают сквозь бессмысленную маску неведомые черты какого-то разумного начала. If man will strike, strike through the mask! И если ты должен разить, рази через эту маску! How can the prisoner reach outside except by thrusting through the wall? Как иначе может узник выбраться на волю, если не прорвавшись сквозь стены своей темницы? To me, the white whale is that wall, shoved near to me. Белый Кит для меня - это стена, воздвигнутая прямо передо мною. Sometimes I think there's naught beyond. Иной раз мне думается, что по ту сторону ничего нет. But 'tis enough. Но это неважно. He tasks me; he heaps me; I see in him outrageous strength, with an inscrutable malice sinewing it. С меня довольно его самого, он шлет мне вызов, в нем вижу я жестокую силу, подкрепленную непостижимой злобой. That inscrutable thing is chiefly what I hate; and be the white whale agent, or be the white whale principal, I will wreak that hate upon him. И вот эту непостижимую злобу я больше всего ненавижу; и будь белый кит всего лишь орудием или самостоятельной силой, я все равно обрушу на него мою ненависть. Talk not to me of blasphemy, man; I'd strike the sun if it insulted me. Не говори мне о богохульстве, Старбек, я готов разить даже солнце, если оно оскорбит меня. For could the sun do that, then could I do the other; since there is ever a sort of fair play herein, jealousy presiding over all creations. Ибо если оно могло меня оскорбить, значит, и я могу поразить его; ведь в мире ведется честная игра, и всякое творение подчиняется зову справедливости. But not my master, man, is even that fair play. Но я неподвластен даже и этой честной игре. Who's over me? Кто надо мной? Truth hath no confines. Правда не имеет пределов. Take off thine eye! more intolerable than fiends' glarings is a doltish stare! Не гляди ты на меня так, слышишь? Взгляд тупицы еще непереносимее, чем дьяволов взгляд. So, so; thou reddenest and palest; my heat has melted thee to anger-glow. Ага, вот ты уже краснеешь и бледнеешь; мой жар раскалил в тебе гнев. But look ye, Starbuck, what is said in heat, that thing unsays itself. Послушай, Старбек, сказанное в пылу гнева не оставляет следов. There are men from whom warm words are small indignity. Есть люди, чьи горячие слова не унижают. I meant not to incense thee. Я не хотел сердить тебя. Let it go. Забудь об этом. Look! see yonder Turkish cheeks of spotted tawn-living, breathing pictures painted by the sun. Взгляни на эти турецкие скулы, расцвеченные пятнистым загаром, - целые одушевленные картины, начертанные солнцем. The Pagan leopards-the unrecking and unworshipping things, that live; and seek, and give no reasons for the torrid life they feel! О, эти леопарды-язычники, эти безумные, безбожные существа, которые не ведают и не ищут смысла в своей огненной жизни! The crew, man, the crew! Взгляни на команду, друг Старбек! Are they not one and all with Ahab, in this matter of the whale? Разве все они не заодно с Ахавом против Белого Кита? See Stubb! he laughs! Погляди на Стабба! он смеется! See yonder Chilian! he snorts to think of it. Погляди вон на того чилийца! он просто давится от смеха. Stand up amid the general hurricane, thy one tost sapling cannot, Starbuck! Может ли одинокое деревце выстоять в таком урагане, Старбек? And what is it? Да и о чем тут идет речь? Reckon it. Подумай сам. 'Tis but to help strike a fin; no wondrous feat for Starbuck. Нужно только добыть кита - невелико дело для Старбека. What is it more? Только и всего. From this one poor hunt, then, the best lance out of all Nantucket, surely he will not hang back, when every foremast-hand has clutched a whetstone? Может ли быть, чтобы первый гарпун Нантакета не принял участия в охоте, когда каждый матрос уже взялся за оселок? Ah! constrainings seize thee; I see! the billow lifts thee! А-а! Вижу, смущение овладело тобой; тебя подхватил высокий вал! Speak, but speak!-Aye, aye! thy silence, then, THAT voices thee. (ASIDE) Something shot from my dilated nostrils, he has inhaled it in his lungs. Говори же, говори! Да, да, ты молчишь, твое молчание говорит за тебя. (В сторону): Что-то выбилось у меня из расширенных ноздрей, - и он вдохнул это. Starbuck now is mine; cannot oppose me now, without rebellion." Теперь Старбек мой; теперь ему придется подчиниться, либо пойти на открытый бунт. "God keep me!-keep us all!" murmured Starbuck, lowly. - Спаси меня, господь, - еле слышно пробормотал Старбек. - Спаси нас всех, господь. But in his joy at the enchanted, tacit acquiescence of the mate, Ahab did not hear his foreboding invocation; nor yet the low laugh from the hold; nor yet the presaging vibrations of the winds in the cordage; nor yet the hollow flap of the sails against the masts, as for a moment their hearts sank in. Но, торжествуя и радуясь немой покорности своего зачарованного помощника, Ахав не слышал ни его зловещего восклицания, ни тихого смеха из трюма, ни грозного гудения ветра в снастях; он не слышал даже, как заполоскались, захлопали вдруг по мачте обвисшие паруса, словно они на мгновение пали духом. For again Starbuck's downcast eyes lighted up with the stubbornness of life; the subterranean laugh died away; the winds blew on; the sails filled out; the ship heaved and rolled as before. Снова загорелись упорством жизни опущенные глаза Старбека, замер подземный хохот, ветер наполнил тугие паруса, и снова плыл уже вперед корабль, вздымаясь и покачиваясь на волнах. Ah, ye admonitions and warnings! why stay ye not when ye come? О вы, знаки и предостережения! почему, появившись, вы спешите исчезнуть? But rather are ye predictions than warnings, ye shadows! Вы не предостерегаете, о тени, вы просто указываете нам будущее! Yet not so much predictions from without, as verifications of the foregoing things within. И не столько указываете будущее, сколько подтверждаете уже происшедшее в душе нашей. For with little external to constrain us, the innermost necessities in our being, these still drive us on. Ибо внешний мир только слегка сдерживает нас, а влекут нас вперед лишь самые глубинные нужды нашего существа! "The measure! the measure!" cried Ahab. - Рому! Рому! - воскликнул Ахав. Receiving the brimming pewter, and turning to the harpooneers, he ordered them to produce their weapons. И взяв из рук стюарда до краев наполненный жбан, он повернулся к гарпунщикам и приказал им обнажить гарпуны. Then ranging them before him near the capstan, with their harpoons in their hands, while his three mates stood at his side with their lances, and the rest of the ship's company formed a circle round the group; he stood for an instant searchingly eyeing every man of his crew. Потом, выстроив их троих с гарпунами в руках прямо против себя, у шпиля, в то время как трое помощников с острогами встали рядом с ним, а остальная команда окружила их плотным кольцом, капитан Ахав несколько мгновений молча разглядывал лица своих подчиненных. But those wild eyes met his, as the bloodshot eyes of the prairie wolves meet the eye of their leader, ere he rushes on at their head in the trail of the bison; but, alas! only to fall into the hidden snare of the Indian. И глаза, встречавшие его взор, горели диким огнем, словно красные зрачки койотов, устремленные на вожака, который бросится сейчас впереди всей стаи по бизоньему следу, чтобы попасть, увы! в запрятанную индейцами западню. "Drink and pass!" he cried, handing the heavy charged flagon to the nearest seaman. - Выпей и передай соседу! - вскричал Ахав, протягивая желтый сосуд стоящему поблизости матросу. "The crew alone now drink. - Пусть пьет вся команда. Round with it, round! По кругу передавай, по кругу! Short draughts-long swallows, men; 'tis hot as Satan's hoof. Отхлебывай поживей, да не спеши глотать; это жжет, как копыто сатаны. So, so; it goes round excellently. Вот так! Питье идет по кругу - отлично! It spiralizes in ye; forks out at the serpent-snapping eye. Оно бежит внутри вас спиралью и, раздваиваясь, выглядывает по-змеиному из ваших глаз. Well done; almost drained. Прекрасно, вот уже и дно показалось. That way it went, this way it comes. Туда ушла кружка, а возвратилась отсюда. Hand it me-here's a hollow! Передай ее мне, - э, да она пуста! Men, ye seem the years; so brimming life is gulped and gone. Матросы, вы - точно годы; без следа поглотили полную чашу жизни. Steward, refill! Стюард, наполни жбан! "Attend now, my braves. Смирно теперь, храбрецы мои! I have mustered ye all round this capstan; and ye mates, flank me with your lances; and ye harpooneers, stand there with your irons; and ye, stout mariners, ring me in, that I may in some sort revive a noble custom of my fisherman fathers before me. Я собрал вас здесь у шпиля; вы, помощники, стойте подле меня со своими пиками; а гарпунщики пусть стоят там со своими гарпунами; а вы, бравые моряки, плотней обступите меня, чтобы я мог воскресить благородный обычай рыбаков, моих предков. O men, you will yet see that-Ha! boy, come back? bad pennies come not sooner. Люди! Я покажу вам... ого! жбан опять возвратился? И фальшивая монета не возвратится быстрее. Hand it me. Давайте его сюда. Why, now, this pewter had run brimming again, were't not thou St. Vitus' imp-away, thou ague! Я бы снова, наполнив, пустил его по кругу, да я не приспешник святого Витта. Прочь, лихорадка трясучая! "Advance, ye mates! Сюда, помощники мои! Cross your lances full before me. Скрестите передо мной ваши остроги. Well done! Вот так! Let me touch the axis." So saying, with extended arm, he grasped the three level, radiating lances at their crossed centre; while so doing, suddenly and nervously twitched them; meanwhile, glancing intently from Starbuck to Stubb; from Stubb to Flask. Дайте мне коснуться оси, - говоря это, он протянул руку, ухватил три ровных сверкающих остроги в центре их пересечения и внезапно сильно дернул их к себе, переводя напряженный взгляд со Старбека на Стабба, со Стабба на Фласка. It seemed as though, by some nameless, interior volition, he would fain have shocked into them the same fiery emotion accumulated within the Leyden jar of his own magnetic life. Казалось, своей чудовищной внутренней волей он пытался передать им ту огненную страстность, которая скопилась в лейденской банке его собственной магнетической жизни. The three mates quailed before his strong, sustained, and mystic aspect. Трое помощников не выдержали его пристального, долгого, непостижимого взгляда. Stubb and Flask looked sideways from him; the honest eye of Starbuck fell downright. Стабб и Фласк отвели глаза в сторону; честный Старбек потупился. "In vain!" cried Ahab; "but, maybe, 'tis well. - Все тщетно! - воскликнул Ахав. - Но, может быть, это к лучшему. For did ye three but once take the full-forced shock, then mine own electric thing, THAT had perhaps expired from out me. Быть может, стоило вам хоть однажды принять полный разряд, и тогда мой магнетизм улетучился бы из груди моей. Perchance, too, it would have dropped ye dead. Может статься, к тому же он поразил бы вас насмерть. Perchance ye need it not. Может статься, вам нет в нем нужды. Down lances! Опустите остроги! And now, ye mates, I do appoint ye three cupbearers to my three pagan kinsmen there-yon three most honourable gentlemen and noblemen, my valiant harpooneers. А теперь, мои помощники, я назначаю вас виночерпиями трем моим родичам-язычникам, вот этим трем благороднейшим, знатнейшим господам - моим доблестным гарпунерам. Disdain the task? Вы гнушаетесь таким назначением? What, when the great Pope washes the feet of beggars, using his tiara for ewer? А как же великий папа омывает ноги нищим, пользуясь собственной тиарой вместо кувшина? Oh, my sweet cardinals! your own condescension, THAT shall bend ye to it. О мои любезные кардиналы! вы сами милостиво снизойдете до этого. I do not order ye; ye will it. Я не приказываю вам - вы по собственной воле сделайте это. Cut your seizings and draw the poles, ye harpooneers!" Эй, гарпунеры! перерубите бечевку и отделите древки от наконечников. Silently obeying the order, the three harpooneers now stood with the detached iron part of their harpoons, some three feet long, held, barbs up, before him. Безмолвно повинуясь приказу, гарпунеры, отделив древки, подняли перед собою остриями кверху трехфутовые металлические лезвия своих гарпунов. "Stab me not with that keen steel! - Эй, вы так заколете меня! Cant them; cant them over! know ye not the goblet end? Переверните их, переверните остриями вниз! Так, чтобы получились кубки! Turn up the socket! Кверху раструбами. So, so; now, ye cup-bearers, advance. Вот так. Теперь вы, виночерпии, приблизьтесь. The irons! take them; hold them while I fill!" Возьмите у них из рук эти кубки; держите, пока я наполню их! Forthwith, slowly going from one officer to the other, he brimmed the harpoon sockets with the fiery waters from the pewter. - И, медленно переходя от одного к другому, он до краев наполнил раструбы перевернутых гарпунов огненной влагой из большой кружки. "Now, three to three, ye stand. - А теперь встаньте, вы шестеро, друг против друга. Commend the murderous chalices! Передавайте смертельные чаши! Bestow them, ye who are now made parties to this indissoluble league. Примите их - отныне вы связаны нерасторжимым союзом. Ha! Ну что, Старбек? Starbuck! but the deed is done! Дело сделано! Yon ratifying sun now waits to sit upon it. Солнце готово скрепить этот союз своим закатом. Drink, ye harpooneers! drink and swear, ye men that man the deathful whaleboat's bow-Death to Moby Dick! Пейте, гарпунеры! Пейте, вы, чье место на смертоносном носу вельбота! Пейте и клянитесь: Смерть Моби Дику! God hunt us all, if we do not hunt Moby Dick to his death!" Пусть настигнет нас кара божия, если мы не настигнем и не убьем Моби Дика! The long, barbed steel goblets were lifted; and to cries and maledictions against the white whale, the spirits were simultaneously quaffed down with a hiss. Г арпунщики подняли длинные, колючие, стальные кубки; и под крики и проклятия Белому Киту, крякнув, разом их осушили. Starbuck paled, and turned, and shivered. Старбек побледнел и, вздрогнув, отвернулся. Once more, and finally, the replenished pewter went the rounds among the frantic crew; when, waving his free hand to them, they all dispersed; and Ahab retired within his cabin. И снова, в последний раз, в обезумевшей толпе пошел по кругу полный жбан; потом Ахав взмахнул свободной рукой, все разошлись, и капитан спустился в каюту. CHAPTER 37. Sunset. THE CABIN; BY THE STERN WINDOWS; AHAB SITTING ALONE, AND GAZING OUT. Глава XXXVII. ЗАКАТ (В каюте у кормового иллюминатора сидит Ахав и смотрит за борт) I leave a white and turbid wake; pale waters, paler cheeks, where'er I sail. - Белый, мутный след тянется у меня за кормой, бледные волны, побледневшие щеки -всюду, где б я ни плыл. The envious billows sidelong swell to whelm my track; let them; but first I pass. Завистливые валы вздымаются с обеих сторон, спеша перекрыть мой след; пусть, но не прежде, чем я пройду. Yonder, by ever-brimming goblet's rim, the warm waves blush like wine. Там, вдали у краев вечно полного кубка, вином алеют теплые волны. The gold brow plumbs the blue. Золотое чело погружается в синеву. The diver sun-slow dived from noon-goes down; my soul mounts up! she wearies with her endless hill. Солнце-ныряльщик медленно ныряет с высоты полудня и уходит вниз; но все выше устремляется моя душа, изнемогая на бесконечном подъеме. Is, then, the crown too heavy that I wear? this Iron Crown of Lombardy. Что же, значит, непосильна тяжесть короны, которую я ношу? этой железной Ломбардской короны? Yet is it bright with many a gem; I the wearer, see not its far flashings; but darkly feel that I wear that, that dazzlingly confounds. А ведь она сверкает множеством драгоценных каменьев; мне, носящему ее, не видно ее сияния; я лишь смутно ощущаю у себя на голове ее слепящую силу. ' Tis iron-that I know-not gold. Она железная, не золотая - это я знаю. 'Tis split, too-that I feel; the jagged edge galls me so, my brain seems to beat against the solid metal; aye, steel skull, mine; the sort that needs no helmet in the most brain-battering fight! Она расколота - это я чувствую: зазубренные края впиваются, мозг, пульсируя, бьется о твердый металл; о да, мой череп - из прочной стали, мне не надобен шлем даже в самой сокрушительной схватке! Dry heat upon my brow? Сухой жар охватил мое чело. Oh! time was, when as the sunrise nobly spurred me, so the sunset soothed. А было время, когда восход звал меня на благородные дела и закат приносил покой. No more. Теперь не то. This lovely light, it lights not me; all loveliness is anguish to me, since I can ne'er enjoy. Этот небесный свет не для меня. Красота причиняет мне только страдание; мне не дано радоваться ей. Gifted with the high perception, I lack the low, enjoying power; damned, most subtly and most malignantly! damned in the midst of Paradise! Одаренный высшим пониманием, я лишен земной способности радоваться; проклят изощреннейшим, мучительным проклятием, проклят среди райских кущ! Good night-good night! (WAVING HIS HAND, HE MOVES FROM THE WINDOW.) Что ж, доброй ночи, доброй ночи! (Махнув рукой, он отходит от иллюминатора). ' Twas not so hard a task. Это было не слишком уж трудно. I thought to find one stubborn, at the least; but my one cogged circle fits into all their various wheels, and they revolve. Я думал, хоть один-то упрямый окажется; но нет - мой зубчатый круг пришелся впору для всех колес и все их привел во вращение. Or, if you will, like so many ant-hills of powder, they all stand before me; and I their match. Или же можно сказать, что они стоят передо мной, словно кучки пороху, а я для них - спичка! Oh, hard! that to fire others, the match itself must needs be wasting! Жаль только: чтобы воспламенить других, спичка и сама сгорает! What I've dared, I've willed; and what I've willed, I'll do! Я решился на то, чего желаю, а чего я желаю, того я добьюсь! They think me mad-Starbuck does; but I'm demoniac, I am madness maddened! Они считают меня безумцем - Старбек, например; но я не просто безумный, я одержимый, я - само обезумевшее безумие. That wild madness that's only calm to comprehend itself! То неистовое безумие, какое здраво осознает только самое себя! The prophecy was that I should be dismembered; and-Aye! I lost this leg. Мне было предсказано, что я получу увечье, и вот я без ноги. I now prophesy that I will dismember my dismemberer. Теперь же я сам предсказываю, что тот, кто нанес мне увечье, будет изувечен мною. Now, then, be the prophet and the fulfiller one. Пусть же предсказатель сам исполнит предсказание. That's more than ye, ye great gods, ever were. На это вы, великие боги, никогда не были способны. I laugh and hoot at ye, ye cricket-players, ye pugilists, ye deaf Burkes and blinded Bendigoes! Я осмею и освищу вас, игроки в крокет, кулачные бойцы, глухие Бэрки и ослепленные Бендиго! I will not say as schoolboys do to bullies-Take some one of your own size; don't pommel ME! Я не стану говорить вам, как маленькие школьники великовозрастным задирам: "Найдите себе противника по росту, что вы пристали к маленькому"? No, ye've knocked me down, and I am up again; but YE have run and hidden. О, нет, вы сбили меня с ног, да только я снова поднялся; но вы-то, вы убежали и попрятались. Come forth from behind your cotton bags! Выходите из своих укрытий! I have no long gun to reach ye. У меня нет большой пушки, чтобы достать вас за грудой мешков с хлопком. Come, Ahab's compliments to ye; come and see if ye can swerve me. Выходите, Ахав шлет вам свой привет! И посмотрим, заставите ли вы меня свернуть. Swerve me? ye cannot swerve me, else ye swerve yourselves! man has ye there. Меня заставить свернуть? Это вам не под силу, скорее вы сами свихнетесь; вот оно, превосходство человека. Swerve me? Меня заставить свернуть? The path to my fixed purpose is laid with iron rails, whereon my soul is grooved to run. Путь к моей единой цели выложен стальными рельсами, и по ним бегут колеса моей души. Over unsounded gorges, through the rifled hearts of mountains, under torrents' beds, unerringly I rush! Над бездонными пропастями, сквозь просверленное сердце гор, под ложем быстрого потока мчусь я вперед! Naught's an obstacle, naught's an angle to the iron way! И нет ни преград, ни поворотов на моем железном пути! CHAPTER 38. Dusk. BY THE MAINMAST; STARBUCK LEANING AGAINST IT. Глава XXXVIII. СУМЕРКИ (Старбек стоит, прислонившись спиной к грот-мачте) My soul is more than matched; she's overmanned; and by a madman! - Душа моя покорена, подавлена, и кем? Безумцем! Insufferable sting, that sanity should ground arms on such a field! Как перенести оскорбление? Здравый ум должен был сложить оружие в этой битве! But he drilled deep down, and blasted all my reason out of me! Он глубоко пробурил и подорвал во мне весь рассудок. I think I see his impious end; but feel that I must help him to it. Мне кажется, я вижу его нечестивый конец; но на меня как бы возложено помочь ему добраться до этого конца. Will I, nill I, the ineffable thing has tied me to him; tows me with a cable I have no knife to cut. Хотел бы я того или нет, я теперь связан с ним таинственными узами; он ведет меня на буксире, и у меня нет такого ножа, который перерезал бы канат. Horrible old man! Страшный старик! Who's over him, he cries;-aye, he would be a democrat to all above; look, how he lords it over all below! "Кто надо мной?" - кричит он; да, этот будет демократом со всеми, кто выше, чем он; но посмотрите только, какой деспот он со своими подчиненными! Oh! I plainly see my miserable office,-to obey, rebelling; and worse yet, to hate with touch of pity! О, как ясна мне моя жалкая роль - подчиняться, восставая, и, мало того, ненавидеть, испытывая жалость. For in his eyes I read some lurid woe would shrivel me up, had I it. Ибо в глазах его вижу я грозовые отсветы такой скорби, которая мне бы спалила всю душу. Yet is there hope. А ведь надежда еще не потеряна. Time and tide flow wide. Времени много, а время творит чудеса. The hated whale has the round watery world to swim in, as the small gold-fish has its glassy globe. Его ненавистный кит плавает по всей планете, как плавают золотые рыбки в своем стеклянном шаре. His heaven-insulting purpose, God may wedge aside. И может быть, вмешательство божие еще расколет в щепы эти святотатственные планы. I would up heart, were it not like lead. Я бы воспрянул духом, когда бы дух мой не был тяжелее свинца. But my whole clock's run down; my heart the all-controlling weight, I have no key to lift again. [A BURST OF REVELRY FROM THE FORECASTLE.] Кончился завод внутри меня, опустилась гиря-сердце, и нет у меня ключа, чтобы снова поднять ее. (С бака доносится взрыв веселья). Oh, God! to sail with such a heathen crew that have small touch of human mothers in them! О бог! Плыть с такой командой дикарей, почти не перенявших человеческих черт от смертных своих матерей. Whelped somewhere by the sharkish sea. Ублюдки, порожденные свирепой морской пучиной! The white whale is their demigorgon. Белый Кит для них - их жуткий идол. Hark! the infernal orgies! that revelry is forward! mark the unfaltering silence aft! Ого, как они беснуются! Какая оргия идет там на носу! а на корме стоит немая тишина! Methinks it pictures life. Думается мне, такова и сама жизнь. Foremost through the sparkling sea shoots on the gay, embattled, bantering bow, but only to drag dark Ahab after it, where he broods within his sternward cabin, builded over the dead water of the wake, and further on, hunted by its wolfish gurglings. Вперед по сверкающему морю мчится ликующий, зубчатый, веселый нос корабля, но только затем, чтобы влачить за собой мрачного Ахава, который сидит у себя в каюте на корме, вздымающейся над его пенным безжизненным следом и, словно стаей волков, преследуемой рокотанием волн! The long howl thrills me through! Их протяжный вой меня просто за сердце берет. Peace! ye revellers, and set the watch! Довольно, вы, весельчаки! все по местам! Oh, life! 'tis in an hour like this, with soul beat down and held to knowledge,-as wild, untutored things are forced to feed-Oh, life! 'tis now that I do feel the latent horror in thee! but 'tis not me! that horror's out of me! and with the soft feeling of the human in me, yet will I try to fight ye, ye grim, phantom futures! О жизнь! Вот в такой час, когда душа повержена и угнетена познанием, каким питают ее дикие, грубые явления, - в такой час, о жизнь! начинаю я чувствовать в тебе сокровенный ужас! Но он чужд мне! этот ужас вне меня! Я человек, я слаб, но я готов сразиться с тобой, суровое, призрачное завтра! Stand by me, hold me, bind me, O ye blessed influences! Поддержите меня, подкрепите, препояшьте меня, о вы, благословенные влияния! CHAPTER 39. First Night Watch. Fore-Top. (STUBB SOLUS, AND MENDING A BRACE.) Глава XXXIX. НОЧНАЯ ВАХТА (Стабб на фор-марсе подтягивает брас; про себя) Ha! ha! ha! ha! hem! clear my throat!-I've been thinking over it ever since, and that ha, ha's the final consequence. - Ха! Ха! Ха! Ха! Хм! что это, охрип я, что ли? Я все время думал об этом и вот: ха-ха-ха - все, что я могу по этому поводу сказать. Why so? А почему? Because a laugh's the wisest, easiest answer to all that's queer; and come what will, one comfort's always left-that unfailing comfort is, it's all predestinated. Да потому, что смех - самый разумный и самый легкий ответ на все, что непонятно на этом свете; и будь что будет, а утешение всегда остается, одно безотказное утешение: все предрешено. I heard not all his talk with Starbuck; but to my poor eye Starbuck then looked something as I the other evening felt. Я не слышал толком, что он говорил Старбеку, но на мой неученый взгляд, Старбеку пришлось не лучше, чем мне нынешним вечером. Be sure the old Mogul has fixed him, too. Ясное дело, старый Могол его тоже обработал. I twigged it, knew it; had had the gift, might readily have prophesied it-for when I clapped my eye upon his skull I saw it. А ведь я знал, что так и будет, я видел; мне, вроде, откровение было, так что впору хоть пророчества изрекать; как только увидел, какой у него череп, так все и понял. Well, Stubb, WISE Stubb-that's my title-well, Stubb, what of it, Stubb? Ну, так что ж, Стабб, умница Стабб, - это мой титул, - что же с того, Стабб? Here's a carcase. В общем-то, дело ясное. I know not all that may be coming, but be it what it will, I'll go to it laughing. Мне неизвестно толком, чем все это кончится, но что бы там ни было, я иду навстречу концу смеясь. Such a waggish leering as lurks in all your horribles! Как посмотришь, до чего же уморительные все эти будущие ужасы! I feel funny. Смешно, ей-богу! Fa, la! lirra, skirra! Тра-лала! Ха-ха-ха! What's my juicy little pear at home doing now? Что-то поделывает сейчас дома моя сочная ягодка? Crying its eyes out?-Giving a party to the last arrived harpooneers, I dare say, gay as a frigate's pennant, and so am I-fa, la! lirra, skirra! Выплакала свои глазки? Или же угощает винцом возвратившихся из плавания гарпунеров и веселится, что твой вымпел на ветру? Вот и я тоже веселюсь - трала-ла! Ха-ха-ха! Oh- We'll drink to-night with hearts as light, To love, as gay and fleeting As bubbles that swim, on the beaker's brim, And break on the lips while meeting. Эх!.. Эх, с веселой душой, ну-ка, выпьем с тобой За радость любви быстролетной, Как вина глоток, как вон тот пузырек, Что в кубке всплывает - и лопнет. A brave stave that-who calls? Славный куплет! Кто там зовет меня? Mr. Starbuck? Мистер Старбек? Aye, aye, sir-(ASIDE) he's my superior, he has his too, if I'm not mistaken.-Aye, aye, sir, just through with this job-coming. Слушаюсь, сэр! (в сторону): Он мое начальство, но и над ним, если не ошибаюсь, тоже кое-кто есть. Иду, сэр, вот сейчас только еще разок подтяну - вот и все - иду, сэр! CHAPTER 40. Midnight, Forecastle. HARPOONEERS AND SAILORS. (FORESAIL RISES AND DISCOVERS THE WATCH STANDING, LOUNGING, LEANING, AND LYING IN VARIOUS ATTITUDES, ALL SINGING IN CHORUS.) Глава XL. ПОЛНОЧЬ НА БАКЕ Гарпунеры и матросы. (Поднимается фок, и теперь видна ночная вахта - на баке в самых различных позах стоят, сидят, лежат люди; все хором поют.) Farewell and adieu to you, Spanish ladies! Прощайте, красотки-испанки! Farewell and adieu to you, ladies of Spain! Прощайте, испанки, навсегда! Our captain's commanded.- Капитан дал приказ... 1ST NANTUCKET SAILOR. 1-й матрос с Нантакета. Oh, boys, don't be sentimental; it's bad for the digestion! Эй, ребята, что это вы тоску наводите? Только животы расстраиваете. Take a tonic, follow me! (SINGS, AND ALL FOLLOW) Ну-ка, подтягивайте для бодрости! (Поет и все подхватывают.) Our captain stood upon the deck, A spy-glass in his hand, A viewing of those gallant whales That blew at every strand. Глядит со шканцев капитан В подзорную трубу, А в море кит пустил фонтан - Благословим судьбу! Oh, your tubs in your boats, my boys, And by your braces stand, And we'll have one of those fine whales, Hand, boys, over hand! Спускай вельботы поскорей, Дружней гребите, люди! Добычей нам монарх морей Всенепременно будет! So, be cheery, my lads! may your hearts never fail! While the bold harpooner is striking the whale! Веселей, молодцы! Подналяжем - Эхой! Укокошил кита наш гарпунщик лихой! MATE'S VOICE FROM THE QUARTER-DECK. Голос старшего помощника со шканцев. Eight bells there, forward! Эй, на баке! Пробить восемь склянок! 2ND NANTUCKET SAILOR. 2-й матрос с Нантакета. Avast the chorus! Помолчите, вы! Eight bells there! d'ye hear, bell-boy? Восемь склянок; слышишь, малый? Strike the bell eight, thou Pip! thou blackling! and let me call the watch. Эй, Пип, пробей-ка восемь раз в свой колокол, черномазый! А я пойду подыму подвахтенных. I've the sort of mouth for that-the hogshead mouth. У меня для такого дела глотка как раз подходящая. Как гаркну - что твоя пушка! So, so, (THRUSTS HIS HEAD DOWN THE SCUTTLE,) Star-bo-l-e-e-n-s, a-h-o-y! Ну-ка, ну-ка (просовывает голову в люк). Первая вахта! Эхой, ребята! Eight bells there below! Восемь склянок пробили! Tumble up! По-ды-майсь! DUTCH SAILOR. Матрос голландец. Grand snoozing to-night, maty; fat night for that. Ну и здоровы же они сегодня спать, приятель. I mark this in our old Mogul's wine; it's quite as deadening to some as filliping to others. Это все вино старого Могола, я так считаю. Одних оно насмерть глушит, другим жару поддает. We sing; they sleep-aye, lie down there, like ground-tier butts. Мы вот поем; а они спят, да еще как! Завалились, чисто колоды. At 'em again! Ну-ка, угости их еще разок! There, take this copper-pump, and hail 'em through it. Вот тебе брандспойт - кричи в него. Tell 'em to avast dreaming of their lasses. Им красотки снятся, вот расставаться и неохота. Tell 'em it's the resurrection; they must kiss their last, and come to judgment. Крикни, что пора воскреснуть; пусть поцелуются напоследок и являются на Страшный Суд. That's the way-THAT'S it; thy throat ain't spoiled with eating Amsterdam butter. Ну-ка, ну-ка. Вот это так гаркнул! Да-а, у тебя глотка амстердамским маслом не испорчена. FRENCH SAILOR. Матрос француз. Hist, boys! let's have a jig or two before we ride to anchor in Blanket Bay. Знаете что, ребята? Давайте-ка спляшем с вами джигу, прежде чем бросать якорь в Постельной Гавани. What say ye? Согласны? There comes the other watch. А вот и новая вахта. Stand by all legs! Становитесь-ка все! Pip! little Pip! hurrah with your tambourine! Пип! Малый! Тащи сюда свой тамбурин! PIP. (SULKY AND SLEEPY) Don't know where it is. Пип (недовольный и сонный). Да не знаю я, куда он делся. FRENCH SAILOR. Матрос француз. Beat thy belly, then, and wag thy ears. Ну так колоти в свое брюхо да хлопай ушами! Jig it, men, I say; merry's the word; hurrah! Спляшем, братцы! Повеселимся вволю! Ур-ра! Damn me, won't you dance? Черт меня подери, кто не хочет с нами плясать? Form, now, Indian-file, and gallop into the double-shuffle? Давай, ребята, становись гуськом, скачи да притопывай! Throw yourselves! Выше ноги! Legs! legs! Шевелись! ICELAND SAILOR. Матрос исландец. I don't like your floor, maty; it's too springy to my taste. Мне, брат, такой пол не подходит; он под ногой поддается. I'm used to ice-floors. I'm sorry to throw cold water on the subject; but excuse me. Ты уж меня извини, что я тебя расхолаживаю, только я привык танцевать на льду. MALTESE SAILOR. Матрос мальтиец. Me too; where's your girls? И меня, брат, уволь. Какая же пляска без девушек? Who but a fool would take his left hand by his right, and say to himself, how d'ye do? Только последний дурак станет пожимать себе правой рукой левую и приговаривать: Partners! "Здравствуйте". I must have partners! Нет, мне так подавай девушек! SICILIAN SAILOR. Матрос сицилиец. Aye; girls and a green!-then I'll hop with ye; yea, turn grasshopper! Вот-вот. Девушек! И чтоб лужайка была! - тогда я готов прыгать хоть до утра, не хуже кузнечика. LONG-ISLAND SAILOR. Матрос с Лонг-Айленда. Well, well, ye sulkies, there's plenty more of us. Ладно, ладно, привередники, мы и без вас обойдемся. Hoe corn when you may, say I. Жни, где можешь, говорю я. All legs go to harvest soon. Вот сейчас соберем мы ногами обильную жатву. Ah! here comes the music; now for it! А вот и музыка. Ну, начали! AZORE SAILOR. (ASCENDING, AND PITCHING THE TAMBOURINE UP THE SCUTTLE.) Here you are, Pip; and there's the windlass-bitts; up you mount! Матрос с Азорских островов (появляется в люке с тамбурином в руках). Держи-ка, Пип. И вот тебе вымбовки от шпиля. Полезай вот сюда! Now, boys! (THE HALF OF THEM DANCE TO THE TAMBOURINE; SOME GO BELOW; SOME SLEEP OR LIE AMONG THE COILS OF RIGGING. OATHS A-PLENTY.) Ну, ребята, пошли! (Половина из них пляшет под тамбурин; некоторые спускаются в кубрик; другие валяются на палубе среди снастей; кое-кто уснул. Звучит смачная ругань.) AZORE SAILOR. (DANCING) Go it, Pip! Матрос с Азорских островов (танцуя). Давай-давай, Пип! Bang it, bell-boy! Бей сильнее, малый! Rig it, dig it, stig it, quig it, bell-boy! Бей веселей, колоти, не жалей! Make fire-flies; break the jinglers! Чтобы искры летели! Чтобы все бубенцы повысыпались! PIP. Пип. Jinglers, you say?-there goes another, dropped off; I pound it so. Они и так сыплются. Вот еще один оторвался -разве можно так сильно колотить? CHINA SAILOR. Матрос китаец. Rattle thy teeth, then, and pound away; make a pagoda of thyself. Тогда зубами брякай да стучи громче. Сделайся пагодой, Пип! FRENCH SAILOR. Матрос француз. Merry-mad! Веселись как черт! Hold up thy hoop, Pip, till I jump through it! Ну-ка, подыми свой обруч, Пип, я через него прыгну! Split jibs! tear yourselves! Эй, лопни все паруса! Рви! Жги! TASHTEGO. (QUIETLY SMOKING) That's a white man; he calls that fun: humph! Тэштиго (спокойно курит). Вот это белые люди называют весельем. Гм! I save my sweat. Я лично пот проливать понапрасну не стану. OLD MANX SAILOR. Старый матрос с острова Мэн. I wonder whether those jolly lads bethink them of what they are dancing over. Пляшут здесь эти веселые ребята, а думают ли они о том, что находится у них под каблуками? I'll dance over your grave, I will-that's the bitterest threat of your night-women, that beat head-winds round corners. "Я еще спляшу на твоей могиле" - что может быть страшнее этой угрозы, которую крикнет иной раз нам вслед уличная тварь на перекрестке, где она борется с ночным ветром. O Christ! to think of the green navies and the green-skulled crews! Господи! Как подумаешь о позеленевших подводных флотилиях, о грудах увитых водорослями черепов! Well, well; belike the whole world's a ball, as you scholars have it; and so 'tis right to make one ballroom of it. Ну что ж. Видно, весь мир - это бал, как говорят люди ученые; значит, так и надо, чтобы все плясали. Dance on, lads, you're young; I was once. Пляшите, пляшите, ребята, пока вы молоды. Был когда-то молод и я. 3D NANTUCKET SAILOR. 3-й матрос с Нантакета. Spell oh!-whew! this is worse than pulling after whales in a calm-give us a whiff, Tash. Уф, передышка! - да, это потяжелее, чем выгребать в штиль за китом. Дай-ка затянуться, Тэштиго. (Они перестают плясать и собираются кучками. (THEY CEASE DANCING, AND GATHER IN CLUSTERS. MEANTIME THE SKY DARKENS-THE WIND RISES.) Между тем небо нахмурилось; усилился ветер.) LASCAR SAILOR. Матрос индус. By Brahma! boys, it'll be douse sail soon. О Брама! Видно, сейчас нам прикажут убирать паруса, ребята. The sky-born, high-tide Ganges turned to wind! Небеснорожденный полноводный Г анг, оборотившийся ветром! Thou showest thy black brow, Seeva! Ты явил нам свое темное чело, о Шива! MALTESE SAILOR. (RECLINING AND SHAKING HIS CAP.) It's the waves-the snow's caps turn to jig it now. Матрос мальтиец (развалясь на палубе и помахивая зюйдвесткой). Глядите, а теперь и волны - в белоснежных чепчиках - принимаются плясать джигу. They'll shake their tassels soon. Сейчас начнут скакать. Now would all the waves were women, then I'd go drown, and chassee with them evermore! Вот если бы все волны были женщинами, я б тогда с радостью, мы бы уж наплясались вместе с ними вдоволь. There's naught so sweet on earth-heaven may not match it!-as those swift glances of warm, wild bosoms in the dance, when the over-arboring arms hide such ripe, bursting grapes. Разве может быть что лучше на свете, - даже царствие небесное, - чем когда мелькают в танце разгоряченные пышные груди, когда прикрывают скрещенные руки такие спелые сочные гроздья! SICILIAN SAILOR. (RECLINING.) Tell me not of it! Матрос сицилиец (приподнявшись на локте). Hark ye, lad-fleet interlacings of the limbs-lithe swayings-coyings-flutterings! lip! heart! hip! all graze: unceasing touch and go! not taste, observe ye, else come satiety. Ох, не говори мне об этом! Помнишь, а? на лету переплетаются руки и ноги, покачиваются гибко, в смущении трепещут! Уста к устам, сердце к сердцу, бедро к бедру! Всему есть пища: мимолетное касание. А отведать нельзя, не то наступит пресыщение. Eh, Pagan? (NUDGING.) Верно, ты, язычник? (Толкает того локтем.) TAHITAN SAILOR. (RECLINING ON A MAT.) Hail, holy nakedness of our dancing girls!-the Heeva-Heeva! Матрос таитянин (лежа на циновке). Благословенна будь святая нагота наших танцовщиц! Хива-Хива! Ah! low veiled, high palmed Tahiti! О ты, окутанный туманным покрывалом, высокими пальмами поросший Таити! I still rest me on thy mat, but the soft soil has slid! Вот и сейчас я отдыхаю на твоей циновке, но уж нет подо мной твоей мягкой почвы! I saw thee woven in the wood, my mat! green the first day I brought ye thence; now worn and wilted quite. Я видел, как плели тебя в лесу, циновка! Ты была зеленой в тот день, когда я принес тебя из лесу; а теперь ты вытерлась и пожухла. Ah me!-not thou nor I can bear the change! Горе нам! Ни ты, ни я, мы не можем снести такой перемены! How then, if so be transplanted to yon sky? Что же будет с нами, когда мы очутимся на небе? Hear I the roaring streams from Pirohitee's peak of spears, when they leap down the crags and drown the villages?-The blast! the blast! Но что я слышу? Так ревут бешеные потоки, низвергаясь по утесам с вершины Пирохити и затопляя селения! Вот так рвануло! Up, spine, and meet it! (LEAPS TO HIS FEET.) Встанем во весь рост навстречу ветру! (Вскакивает на ноги.) PORTUGUESE SAILOR. Матрос португалец. How the sea rolls swashing 'gainst the side! С какой силой ударяют в борт волны! Stand by for reefing, hearties! the winds are just crossing swords, pell-mell they'll go lunging presently. Готовься, ребята, сейчас будем брать рифы! Ветры только еще скрестили шпаги, а теперь вот начнется самая схватка. DANISH SAILOR. Матрос датчанин. Crack, crack, old ship! so long as thou crackest, thou holdest! Потрескивай, поскрипывай, старая посудина! Покуда ты скрипишь, ты жива. Well done! Молодчина! The mate there holds ye to it stiffly. Старший помощник направил тебя как надо. He's no more afraid than the isle fort at Cattegat, put there to fight the Baltic with storm-lashed guns, on which the sea-salt cakes! Он испугался не больше, чем форт, поставленный у входа в Каттегат, чтобы воевать против Балтики пушками, у которых на исхлестанных штормами жерлах запеклась морская соль! 4TH NANTUCKET SAILOR. 4-й матрос с Нантакета. He has his orders, mind ye that. Да, только и он ведь исполняет приказ. I heard old Ahab tell him he must always kill a squall, something as they burst a waterspout with a pistol-fire your ship right into it! Я слыхал, как старый Ахав учил его всегда резать шквал - вроде как палят из пушки по водяному смерчу, - прямо ударить судном шквалу в самое сердце! ENGLISH SAILOR. Матрос англичанин. Blood! but that old man's a grand old cove! Вот это я понимаю! Да, наш старик - парень что надо. We are the lads to hunt him up his whale! Уж мы ему добудем этого кита! ALL. Все. Aye! aye! Верно! Верно! OLD MANX SAILOR. Старый матрос с острова Мэн. How the three pines shake! Ух, как дрожат наши три сосны! Pines are the hardest sort of tree to live when shifted to any other soil, and here there's none but the crew's cursed clay. Сосна труднее другого дерева приживается на чужой почве, а здесь у нас только и есть почвы, что бренная матросская плоть - тлен да прах. Было прахом - будет прахом. Steady, helmsman! steady. Эй, рулевой! Крепче держи руль! This is the sort of weather when brave hearts snap ashore, and keeled hulls split at sea. В такую погодку разрываются храбрые сердца на берегу и раскалываются в море крутоносые корабли. Our captain has his birthmark; look yonder, boys, there's another in the sky-lurid-like, ye see, all else pitch black. Взгляни-ка, ребята, у нашего капитана есть родимое пятно, а вон там, в небе, другое такое же: вон, вон светится бледным светом, а кругом-то все черно, хоть глаз выколи. DAGGOO. Дэггу. What of that? Ну так что ж? Who's afraid of black's afraid of me! Кто боится черного, тот боится меня! I'm quarried out of it! Я сам вырублен из цельного куска черноты! SPANISH SAILOR. (ASIDE.) He wants to bully, ah!-the old grudge makes me touchy (ADVANCING.) Aye, harpooneer, thy race is the undeniable dark side of mankind-devilish dark at that. No offence. Матрос испанец (в сторону). Опять он кичится своей силищей. А тут еще старая обида гложет мне сердце (подходит к Дэггу). Что верно, то верно, гарпунщик, твоя раса - это черное пятно на человеческом роде, чернее дьявола, не в обиду тебе будь сказано. DAGGOO (GRIMLY). Дэггу (зловеще). None. Меня не обидишь. ST. JAGO'S SAILOR. Матрос из Сант-Яго. That Spaniard's mad or drunk. Испанец спьяну ума лишился. But that can't be, or else in his one case our old Mogul's fire-waters are somewhat long in working. Да только откуда бы? Выходит, у него в голове жидкое пламя нашего старого Могола не сразу расходилось. 5TH NANTUCKET SAILOR. 5-й матрос с Нантакета. What's that I saw-lightning? Yes. Что это сверкнуло? Верно, молния? SPANISH SAILOR. Матрос испанец. No; Daggoo showing his teeth. Да нет, это Дэггу оскалил зубы. DAGGOO (SPRINGING). Дэггу (бросается на него). Swallow thine, mannikin! А ты у меня сейчас все свои зубы проглотишь, мелюзга! White skin, white liver! Белая шкура - бледная немочь! SPANISH SAILOR (MEETING HIM). Матрос испанец (не отступая). Knife thee heartily! big frame, small spirit! Ох, с каким же удовольствием я всажу в тебя нож! Каланча трусливая! ALL. Все. A row! a row! a row! Дерутся! Дерутся! TASHTEGO (WITH A WHIFF). Тэштиго (выпуская дым). A row a'low, and a row aloft-Gods and men-both brawlers! Внизу драка и наверху драка, там боги, тут люди, любят пошуметь - и те и другие! Humph! Пуф-ф! BELFAST SAILOR. Матрос из Белфаста. A row! arrah a row! Драка! Ур-ра! The Virgin be blessed, a row! Святая дева, драка! Plunge in with ye! Бей его! ENGLISH SAILOR. Матрос англичанин. Fair play! По правилам! Snatch the Spaniard's knife! Отберите у испанца нож! A ring, a ring! В круг, становитесь в круг! OLD MANX SAILOR. Старый матрос с острова Мэн. Ready formed. Стали в круг, как по команде. There! the ringed horizon. Вот оно, кольцо горизонта! In that ring Cain struck Abel. В этом кольце Каин поразил Авеля. Sweet work, right work! Отличная работа, правильная работа! No? Why then, God, mad'st thou the ring? А если нет, то для чего же ты, бог, создал это кольцо? MATE'S VOICE FROM THE QUARTER-DECK. Голос старшего помощника со шканцев. Hands by the halyards! in top-gallant sails! Марсовые к вантам! Убрать брамсели и бомбрамсели! Stand by to reef topsails! Взять рифы у марселей! ALL. Все. The squall! the squall! jump, my jollies! (THEY SCATTER.) Шквал! Шквал идет! Живей, красавцы! (Разбегаются.) PIP (SHRINKING UNDER THE WINDLASS). Пип (в страхе забился под шпиль). Jollies? Красавцы? Lord help such jollies! Хороши красавцы, господи спаси! Crish, crash! there goes the jib-stay! Трах-бах! это кливер-леер лопнул. Blang-whang! Бум-бах! God! Господи! Duck lower, Pip, here comes the royal yard! Забейся поглубже, Пип, это спускают бом-брам-рей. It's worse than being in the whirled woods, the last day of the year! Здесь еще пострашнее, чем под Новый год в лесу во время бури! Who'd go climbing after chestnuts now? Разве тут хватит духу лазить за каштанами? But there they go, all cursing, and here I don't. А вот они лезут и ругаются на чем свет стоит, а я сижу здесь. Fine prospects to 'em; they're on the road to heaven. Им же лучше, они уже на полдороге к небесам. Hold on hard! Держись крепче! Jimmini, what a squall! Ух ты! Ну и шквал! But those chaps there are worse yet-they are your white squalls, they. Но эти люди, они еще пострашнее - хуже белых штормовых валов. White squalls? white whale, shirr! shirr! Белые валы, Белый Кит - чур меня, чур! Here have I heard all their chat just now, and the white whale-shirr! shirr!-but spoken of once! and only this evening-it makes me jingle all over like my tambourine-that anaconda of an old man swore 'em in to hunt him! Послушал я тут, как они толковали о белом ките, -чур, чур меня! - вот только недавно, нынче вечером, а уж меня всего трясет, не хуже, чем мой тамбурин. Этот старый аспид заставил всех поклясться, что они с ним заодно. Oh, thou big white God aloft there somewhere in yon darkness, have mercy on this small black boy down here; preserve him from all men that have no bowels to feel fear! О, большой белый бог где-то там в темной вышине, смилуйся над маленьким черным мальчиком здесь внизу, спаси его от всех этих людей, у которых не хватает духу бояться! CHAPTER 41. Moby Dick. Глава XLI. МОБИ ДИК I, Ishmael, was one of that crew; my shouts had gone up with the rest; my oath had been welded with theirs; and stronger I shouted, and more did I hammer and clinch my oath, because of the dread in my soul. Я, Измаил, был в этой команде; в общем хоре летели к небу мои вопли; мои проклятия сливались с проклятиями остальных; а я орал все громче и заворачивал ругательства все круче, ибо в душе у меня был страх. A wild, mystical, sympathetical feeling was in me; Ahab's quenchless feud seemed mine. Извне пришло ко мне и овладело мною всесильное мистическое чувство: неутолимая вражда Ахава стала моею. With greedy ears I learned the history of that murderous monster against whom I and all the others had taken our oaths of violence and revenge. И я с жадностью выслушал рассказ о свирепом чудовище, которому я и все остальные поклялись беспощадно мстить. For some time past, though at intervals only, the unaccompanied, secluded White Whale had haunted those uncivilized seas mostly frequented by the Sperm Whale fishermen. Вот уже много лет, как одинокий Белый Кит появлялся время от времени в тех безлюдных водах, куда заплывали изредка только китоловы в погоне за кашалотами. But not all of them knew of his existence; only a few of them, comparatively, had knowingly seen him; while the number who as yet had actually and knowingly given battle to him, was small indeed. Но и среди них не все знали о его существовании; видели его сравнительно немногие; а число тех, кто когда-либо отважился и сумел дать ему бой, было совсем ничтожно. For, owing to the large number of whale-cruisers; the disorderly way they were sprinkled over the entire watery circumference, many of them adventurously pushing their quest along solitary latitudes, so as seldom or never for a whole twelvemonth or more on a stretch, to encounter a single news-telling sail of any sort; the inordinate length of each separate voyage; the irregularity of the times of sailing from home; all these, with other circumstances, direct and indirect, long obstructed the spread through the whole world-wide whaling-fleet of the special individualizing tidings concerning Moby Dick. Ибо великое множество промысловых судов, разбросанных без всякого порядка по всей водной сфере, из которых многие гонялись за своей опасной добычей на пустынных широтах, где иной раз за целые двенадцать месяцев не встретишь ни паруса и не услышишь ни единой новости; необычайная длительность китобойных рейсов; неопределенные сроки отплытия и прибытия - все это в сочетании с другими воздействиями, прямыми и косвенными, издавна затрудняло распространение в мире китобоев точных и подробных сведений о Моби Дике. It was hardly to be doubted, that several vessels reported to have encountered, at such or such a time, or on such or such a meridian, a Sperm Whale of uncommon magnitude and malignity, which whale, after doing great mischief to his assailants, had completely escaped them; to some minds it was not an unfair presumption, I say, that the whale in question must have been no other than Moby Dick. Не подлежит сомнению, что отдельные суда сообщали о своих столкновениях, в такое-то время и под таким-то меридианом, с кашалотом, отличавшимся чрезвычайной величиной и свирепостью, который, причинив напавшим на него немалый ущерб, в конце концов скрывался от них; и многие считали вполне вероятным, что кашалот этот и есть не кто иной, как Моби Дик. Yet as of late the Sperm Whale fishery had been marked by various and not unfrequent instances of great ferocity, cunning, and malice in the monster attacked; therefore it was, that those who by accident ignorantly gave battle to Moby Dick; such hunters, perhaps, for the most part, were content to ascribe the peculiar terror he bred, more, as it were, to the perils of the Sperm Whale fishery at large, than to the individual cause. Однако, благодаря тому обстоятельству, что за последнее время охотниками за кашалотами было отмечено немало случаев проявления величайшей свирепости, хитрости и злобы со стороны преследуемых китов, многие из числа тех, кому случилось по неведению вступить в схватку с Моби Диком, предпочитали относить весь ужас таких столкновений за счет опасностей охоты на кашалотов вообще, а не за счет данного отдельного животного. In that way, mostly, the disastrous encounter between Ahab and the whale had hitherto been popularly regarded. Именно в таком свете и рассказывалась обычно история о гибельной стычке между Ахавом и китом. And as for those who, previously hearing of the White Whale, by chance caught sight of him; in the beginning of the thing they had every one of them, almost, as boldly and fearlessly lowered for him, as for any other whale of that species. Вначале те китобои, кому случалось, уже наслышавшись о Белом Ките, встретить его в дальних морях, обязательно спускали вельботы и уходили в погоню, страшась и опасаясь его ничуть не больше, чем всякого другого кашалота. But at length, such calamities did ensue in these assaults-not restricted to sprained wrists and ankles, broken limbs, or devouring amputations-but fatal to the last degree of fatality; those repeated disastrous repulses, all accumulating and piling their terrors upon Moby Dick; those things had gone far to shake the fortitude of many brave hunters, to whom the story of the White Whale had eventually come. Но страшные бедствия, вызванные такой охотой, - не только вывихи запястий и лодыжек, переломы костей, потеря руки или ноги, - но самые губительные, смертельные опасности и сокрушительный отпор, который не раз получали люди от Моби Дика, - все это, накапливаясь и усугубляя его жуткую славу, поколебало в конце концов отвагу многих смелых добытчиков. Nor did wild rumors of all sorts fail to exaggerate, and still the more horrify the true histories of these deadly encounters. Всевозможные ужасные слухи только преувеличивали и сгущали то истинное, что было в рассказах о столкновениях с Моби Диком. For not only do fabulous rumors naturally grow out of the very body of all surprising terrible events,-as the smitten tree gives birth to its fungi; but, in maritime life, far more than in that of terra firma, wild rumors abound, wherever there is any adequate reality for them to cling to. Ведь любое удивительное и страшное событие неизменно дает почву для возникновения всевозможных невероятнейших слухов - так на разбитом стволе дерева вырастают грибы и лишайники; а тем более в море, где самые дикие слухи возникают в значительно больших количествах, чем на terra firma(1), если только есть для них хотя бы маленькая зацепка вреальной жизни. ---------------------------------- (1)Твердая земля (лат.). And as the sea surpasses the land in this matter, so the whale fishery surpasses every other sort of maritime life, in the wonderfulness and fearfulness of the rumors which sometimes circulate there. И насколько море превосходит в этом отношении сушу, настолько же китобои превосходят всех остальных моряков чудовищностью и неправдоподобностью своих рассказов. For not only are whalemen as a body unexempt from that ignorance and superstitiousness hereditary to all sailors; but of all sailors, they are by all odds the most directly brought into contact with whatever is appallingly astonishing in the sea; face to face they not only eye its greatest marvels, but, hand to jaw, give battle to them. Потому что китобоям не только свойственны обычные среди мореплавателей невежество и суеверия - им чаще и ближе, чем другим морякам, приходится сталкиваться со всем ужасным и непостижимым, что только есть в океанах, не только разглядывать, очутившись с ними лицом к лицу, величайшие морские чудеса, но и вступать с ними - руки против зубов - в смертельные битвы. Alone, in such remotest waters, that though you sailed a thousand miles, and passed a thousand shores, you would not come to any chiseled hearth-stone, or aught hospitable beneath that part of the sun; in such latitudes and longitudes, pursuing too such a calling as he does, the whaleman is wrapped by influences all tending to make his fancy pregnant with many a mighty birth. Затерянный в далеких морях, где можно проплыть тысячу миль, миновать тысячу берегов и нигде не найти резной каминной плиты или другого гостеприимного знака под солнцем; на тех долготах и широтах, где ему приходится заниматься своим нелегким делом, китолов оказывается во власти таких влияний, которые порождают у него в душе немало могущественнейших вымыслов. No wonder, then, that ever gathering volume from the mere transit over the widest watery spaces, the outblown rumors of the White Whale did in the end incorporate with themselves all manner of morbid hints, and half-formed foetal suggestions of supernatural agencies, which eventually invested Moby Dick with new terrors unborrowed from anything that visibly appears. И потому неудивительно, что раздутые слухи о Белом Ките, которые нарастали, словно снежный ком, перекатываясь над бурными морскими просторами, в конце концов вобрали в себя всевозможные глухие намеки и полувысказанные зачатки предположений об участии сверхъестественных сил, и что все это придало Моби Дику такую жуткую славу, какую не могла породить одна видимая сторона явлений. So that in many cases such a panic did he finally strike, that few who by those rumors, at least, had heard of the White Whale, few of those hunters were willing to encounter the perils of his jaw. И под конец он стал внушать людям такой ужас, что редко кто из тех, кому случалось хоть по слухам познакомиться с Белым Китом, отважился бы испытать опасность стычки с этим животным. But there were still other and more vital practical influences at work. Но были к тому и другие, более важные и реальные причины. Not even at the present day has the original prestige of the Sperm Whale, as fearfully distinguished from all other species of the leviathan, died out of the minds of the whalemen as a body. И сегодня жива еще среди китобоев древняя слава кашалота, выделяющегося свирепостью среди всех других левиафанов. There are those this day among them, who, though intelligent and courageous enough in offering battle to the Greenland or Right whale, would perhaps-either from professional inexperience, or incompetency, or timidity, decline a contest with the Sperm Whale; at any rate, there are plenty of whalemen, especially among those whaling nations not sailing under the American flag, who have never hostilely encountered the Sperm Whale, but whose sole knowledge of the leviathan is restricted to the ignoble monster primitively pursued in the North; seated on their hatches, these men will hearken with a childish fireside interest and awe, to the wild, strange tales of Southern whaling. И по сей день существуют китобои, готовые со сноровкой и отвагой дать бой гренландскому, или настоящему, киту, но - в силу ли неопытности, неумения или же робости - отступающие перед кашалотами; во всяком случае, есть немало китобоев, в особенности тех национальностей, которые плавают не под американским флагом, чьи сведения о левиафане, поскольку им самим никогда не приходилось сталкиваться со спермацетовым китом, ограничены лишь тем презренным чудовищем, за которым издавна охотятся на Севере; сидя на палубе, эти мужи, точно малые дети у камина, готовы со страхом слушать, разинув рот, удивительные, буйные истории о промысловых плаваниях в южных морях. Nor is the pre-eminent tremendousness of the great Sperm Whale anywhere more feelingly comprehended, than on board of those prows which stem him. Однако нигде так не чувствуют, не осознают всю жуткую необычайность великого кашалота, как на борту того судна, чей форштевень направлен ему вослед. And as if the now tested reality of his might had in former legendary times thrown its shadow before it; we find some book naturalists-Olassen and Povelson-declaring the Sperm Whale not only to be a consternation to every other creature in the sea, but also to be so incredibly ferocious as continually to be athirst for human blood. Жестокая мощь кашалота, с которым мы познакомились сравнительно недавно, кажется, еще с древних времен порождала о себе смутные предчувствия-легенды; потому что у некоторых ученых-натуралистов - у Повельсона и Олассена, например, - мы читаем, что спермацетовый кит - не только гроза для всей обитающей в морях живности, но к тому же настолько свиреп, что им владеет неутолимая жажда человечьей крови. Nor even down to so late a time as Cuvier's, were these or almost similar impressions effaced. Подобные убеждения сохранялись даже во времена Кювье. For in his Natural History, the Baron himself affirms that at sight of the Sperm Whale, all fish (sharks included) are "struck with the most lively terrors," and "often in the precipitancy of their flight dash themselves against the rocks with such violence as to cause instantaneous death." И сам барон в своей "Естественной истории" утверждает, что при появлении спермацетового кита все рыбы (включая акул) бывают "охвачены сильнейшим страхом", и "часто в своем поспешном бегстве с такой силой ударяются о скалы, что причиняют себе мгновенную смерть". And however the general experiences in the fishery may amend such reports as these; yet in their full terribleness, even to the bloodthirsty item of Povelson, the superstitious belief in them is, in some vicissitudes of their vocation, revived in the minds of the hunters. И несмотря на все те поправки, какие внес в подобные утверждения опыт китобоев, сами эти поверья во всей своей устрашающей сущности, вплоть до кровавого описания Повельсона, нередко оживают в душах китобоев под влиянием превратностей их опасной профессии. So that overawed by the rumors and portents concerning him, not a few of the fishermen recalled, in reference to Moby Dick, the earlier days of the Sperm Whale fishery, when it was oftentimes hard to induce long practised Right whalemen to embark in the perils of this new and daring warfare; such men protesting that although other leviathans might be hopefully pursued, yet to chase and point lance at such an apparition as the Sperm Whale was not for mortal man. Понятно поэтому, что многие китоловы, слушая таинственные и чудесные рассказы о Моби Дике, припоминали прежние времена, когда опытных охотников за настоящим китом не удавалось иной раз склонить к преследованию кашалотов, потому что, как утверждали они, можно с немалой выгодой промышлять других левиафанов, но поднимать острогу на такое чудище, как спермацетовый кит, смертному не подобает. That to attempt it, would be inevitably to be torn into a quick eternity. Сделать это - значит сразу же оказаться вышвырнутым в текучую вечность. On this head, there are some remarkable documents that may be consulted. Существует немало интересных документов, из которых можно почерпнуть кое-какие сведения по этому поводу. Nevertheless, some there were, who even in the face of these things were ready to give chase to Moby Dick; and a still greater number who, chancing only to hear of him distantly and vaguely, without the specific details of any certain calamity, and without superstitious accompaniments, were sufficiently hardy not to flee from the battle if offered. Были, однако, и другие, готовые даже перед лицом всех этих легенд померяться силами с Моби Диком, а еще больше было таких, кто слышал о нем очень смутно и отдаленно, без достоверных убийственных подробностей и без обычного мистического сопровождения, и сохранял довольно мужества, чтобы не избегать боя при встрече. One of the wild suggestions referred to, as at last coming to be linked with the White Whale in the minds of the superstitiously inclined, was the unearthly conceit that Moby Dick was ubiquitous; that he had actually been encountered in opposite latitudes at one and the same instant of time. Среди людей суеверных ходили о Белом Ките самые невероятные рассказы, один из которых содержал, например, утверждение о том, будто Моби Дик вездесущ, будто его в одно и то же время встречали под разными широтами. Nor, credulous as such minds must have been, was this conceit altogether without some faint show of superstitious probability. И надо сказать, что при указанной предрасположенности ума, это утверждение не лишено было на особый, сверхъестественный манер какого-то намека на правдоподобие. For as the secrets of the currents in the seas have never yet been divulged, even to the most erudite research; so the hidden ways of the Sperm Whale when beneath the surface remain, in great part, unaccountable to his pursuers; and from time to time have originated the most curious and contradictory speculations regarding them, especially concerning the mystic modes whereby, after sounding to a great depth, he transports himself with such vast swiftness to the most widely distant points. Дело в том, что тайны морских течений остаются сокрытыми даже от ученейших умов; и таинственные подводные пути кашалотов тоже по большей части непостижимы для китобоев; это обстоятельство порождает время от времени в высшей степени любопытные и противоречивые теории относительно тех загадочных приемов, благодаря которым спермацетовому киту удается, нырнув на большую глубину, в немыслимо короткий срок очутиться вдруг в каком-нибудь крайне отдаленном месте. It is a thing well known to both American and English whale-ships, and as well a thing placed upon authoritative record years ago by Scoresby, that some whales have been captured far north in the Pacific, in whose bodies have been found the barbs of harpoons darted in the Greenland seas. И на американских, и на английских китобойных судах отлично известен тот факт, уже давно подтвержденный к тому же авторитетными высказываниями Скорсби, что в северных областях Тихого океана вылавливают иногда китов, в чьем теле обнаруживаются гарпуны, заброшенные у берегов Гренландии. Nor is it to be gainsaid, that in some of these instances it has been declared that the interval of time between the two assaults could not have exceeded very many days. При этом никак нельзя отрицать, что промежуток времени между запусками последнего и предпоследнего гарпунов иногда, безусловно, не превосходит нескольких дней. Hence, by inference, it has been believed by some whalemen, that the Nor' West Passage, so long a problem to man, was never a problem to the whale. На этом основании многие китоловы пришли к выводу, что знаменитый Северо-Западный проход, так долго недоступный человеку, для кита никогда не представлял трудностей. So that here, in the real living experience of living men, the prodigies related in old times of the inland Strello mountain in Portugal (near whose top there was said to be a lake in which the wrecks of ships floated up to the surface); and that still more wonderful story of the Arethusa fountain near Syracuse (whose waters were believed to have come from the Holy Land by an underground passage); these fabulous narrations are almost fully equalled by the realities of the whalemen. Можно сказать, что в данном случае сама живая действительность на глазах живых людей не уступает чудесам, которые приписывались в древности горе Стрелло в Португалии (где у самой вершины якобы находится озеро, на поверхность которого всплывают обломки кораблей, потерпевших крушение в дальних морях); или же еще более удивительным поверьям об источнике Аретузе близ Сиракуз (воды которого якобы по подземному каналу поступают из Святой Земли); всем этим басням и россказням мало в чем уступает действительность китобойного промысла. Forced into familiarity, then, with such prodigies as these; and knowing that after repeated, intrepid assaults, the White Whale had escaped alive; it cannot be much matter of surprise that some whalemen should go still further in their superstitions; declaring Moby Dick not only ubiquitous, but immortal (for immortality is but ubiquity in time); that though groves of spears should be planted in his flanks, he would still swim away unharmed; or if indeed he should ever be made to spout thick blood, such a sight would be but a ghastly deception; for again in unensanguined billows hundreds of leagues away, his unsullied jet would once more be seen. Вот почему не следует особенно удивляться, что некоторые китоловы, поневоле свыкнувшись с описанными чудесами и зная, кроме того, что Белый Кит уходил живым от многократных отчаянных нападений, зашли в своем суеверии еще дальше и объявили Моби Дика не только вездесущим, но и бессмертным (поскольку бессмертие - это всего лишь вездесущность во времени); они утверждают, что даже если целые рощи острог вырастут на его боках, он все равно уплывет живой и невредимый; если же все-таки он станет когда-нибудь пускать кровавые фонтаны, это будет всего лишь дьявольской хитростью, ибо пройдет немного времени, и за сотни лиг оттуда снова можно будет видеть, как он выбрасывает над зелеными валами прозрачный столб воды. But even stripped of these supernatural surmi sings, there was enough in the earthly make and incontestable character of the monster to strike the imagination with unwonted power. Но даже если откинуть сверхъестественные свойства, в земном облике этого чудовища, в его необоримом норове остается довольно силы, чтобы потрясти человеческое воображение. For, it was not so much his uncommon bulk that so much distinguished him from other sperm whales, but, as was elsewhere thrown out-a peculiar snow-white wrinkled forehead, and a high, pyramidical white hump. Среди других китов его выделяли не столько сами грандиозные размеры туши, сколько - как уже упоминалось выше - небывалый белоснежный, изборожденный складками лоб и высокий пирамидальный белый горб. These were his prominent features; the tokens whereby, even in the limitless, uncharted seas, he revealed his identity, at a long distance, to those who knew him. Таковы были его отличительные черты, знаки, по которым он даже в бескрайних диких морях позволял своим старым знакомцам узнавать себя с большого расстояния. The rest of his body was so streaked, and spotted, and marbled with the same shrouded hue, that, in the end, he had gained his distinctive appellation of the White Whale; a name, indeed, literally justified by his vivid aspect, when seen gliding at high noon through a dark blue sea, leaving a milky-way wake of creamy foam, all spangled with golden gleamings. И все его тело было покрыто полосами, пятнами и прожилками того же мертвенного цвета, так что в конце концов за ним и закрепилось прозвище Белый Кит; да он и вправду казался совершенно белым, когда в самый полдень скользил по темно-синим волнам, оставляя за собою млечный путь желтоватой пены, тут и там искрящейся золотистыми отблесками. Nor was it his unwonted magnitude, nor his remarkable hue, nor yet his deformed lower jaw, that so much invested the whale with natural terror, as that unexampled, intelligent malignity which, according to specific accounts, he had over and over again evinced in his assaults. Однако своей ужасной славой он был обязан не грандиозности своей, не удивительному цвету и даже не изуродованной нижней челюсти, а той беспримерной расчетливой злобе, которую он, по рассказам, не однажды проявлял, нападая на людей. More than all, his treacherous retreats struck more of dismay than perhaps aught else. Особый ужас внушали его предательские отступления. For, when swimming before his exulting pursuers, with every apparent symptom of alarm, he had several times been known to turn round suddenly, and, bearing down upon them, either stave their boats to splinters, or drive them back in consternation to their ship. Ибо он имел обыкновение делать вид вначале, будто в страхе пытается уйти от своих ликующих преследователей, но потом вдруг поворачивался и, устремляясь им навстречу, либо в щепы разносил гнавшийся за ним вельбот, либо влек его, к ужасу команды, прямо навстречу кораблю. Already several fatalities had attended his chase. На его счету уже значилось несколько убийств. But though similar disasters, however little bruited ashore, were by no means unusual in the fishery; yet, in most instances, such seemed the White Whale's infernal aforethought of ferocity, that every dismembering or death that he caused, was not wholly regarded as having been inflicted by an unintelligent agent. И хотя такие вещи, как ни мало о них известно на берегу, в китобойном промысле довольно часты, в Белом Ките тем не менее видели столько адской преднамеренной свирепости, что всякую причиненную им смерть и всяческое увечье считали чем-то большим, нежели просто игрой неразумных сил. Judge, then, to what pitches of inflamed, distracted fury the minds of his more desperate hunters were impelled, when amid the chips of chewed boats, and the sinking limbs of torn comrades, they swam out of the white curds of the whale's direful wrath into the serene, exasperating sunlight, that smiled on, as if at a birth or a bridal. Судите же, в какие глубины жгучей, отчаянной ярости бросало его незадачливых преследователей, когда среди обломков расщепленных вельботов, среди растерзанных трупов они всплывали из-под белого кипеня ужасного звериного гнева навстречу непереносимо безмятежному сиянию солнца, которое по-прежнему с улыбкой светило вокруг, будто освещало рождение младенца или свадебный пир. His three boats stove around him, and oars and men both whirling in the eddies; one captain, seizing the line-knife from his broken prow, had dashed at the whale, as an Arkansas duellist at his foe, blindly seeking with a six inch blade to reach the fathom-deep life of the whale. Один капитан, увидев вокруг себя обломки всех трех своих вельботов и быстрые водовороты, в которых крутились доски, весла и люди, этот капитан выхватил из кормы своей разбитой лодки большой нож и бросился на кита, словно арканзасский дуэлянт на своего противника, в слепой ярости пытаясь шестидюймовым лезвием достигнуть непомерных глубин китовой жизни. That captain was Ahab. Этим капитаном был Ахав. And then it was, that suddenly sweeping his sickle-shaped lower jaw beneath him, Moby Dick had reaped away Ahab's leg, as a mower a blade of grass in the field. И вот тогда-то молниеносным движением своей серповидной челюсти Моби Дик скосил у Ахава ногу, словно косарь зеленую травинку на лугу. No turbaned Turk, no hired Venetian or Malay, could have smote him with more seeming malice. Ни один турок в тюрбане, ни один наемный убийца венецианец или малаец не мог бы поразить его с такой очевидной умышленной жестокостью. Small reason was there to doubt, then, that ever since that almost fatal encounter, Ahab had cherished a wild vindictiveness against the whale, all the more fell for that in his frantic morbidness he at last came to identify with him, not only all his bodily woes, but all his intellectual and spiritual exasperations. Едва ли можно сомневаться, что именно со времени этой свирепой схватки в душе Ахава росла безумная жажда отомстить киту, и она все больше овладевала им, ибо, погруженный в угрюмое неистовство, он постепенно стал видеть в Моби Дике не только причину своих телесных недугов, но также источник всех своих душевных мук. The White Whale swam before him as the monomaniac incarnation of all those malicious agencies which some deep men feel eating in them, till they are left living on with half a heart and half a lung. Белый Кит плыл у него перед глазами как бредовое воплощение всякого зла, какое снедает порой душу глубоко чувствующего человека, покуда не оставит его с половиной сердца и половиной легкого - и живи как хочешь. That intangible malignity which has been from the beginning; to whose dominion even the modern Christians ascribe one-half of the worlds; which the ancient Ophites of the east reverenced in their statue devil;-Ahab did not fall down and worship it like them; but deliriously transferring its idea to the abhorred white whale, he pitted himself, all mutilated, against it. Белый Кит был для него той темной неуловимой силой, которая существует от века, чьей власти даже в наши дни христиане уступают половину мира и которую древние офиты на Востоке чтили в образе дьявола; Ахав не поклонялся ей, подобно им, но в безумии своем, придав ей облик ненавистного ему Белого Кита, он поднялся один, весь искалеченный, на борьбу с нею. All that most maddens and torments; all that stirs up the lees of things; all truth with malice in it; all that cracks the sinews and cakes the brain; all the subtle demonisms of life and thought; all evil, to crazy Ahab, were visibly personified, and made practically assailable in Moby Dick. Все, что туманит разум и мучит, что подымает со дна муть вещей, все зловредные истины, все, что рвет жилы и сушит мозг, вся подспудная чертовщина жизни и мысли, - все зло в представлении безумного Ахава стало видимым и доступным для мести в облике Моби Дика. He piled upon the whale's white hump the sum of all the general rage and hate felt by his whole race from Adam down; and then, as if his chest had been a mortar, he burst his hot heart's shell upon it. На белый горб кита обрушил он всю ярость, всю ненависть, испытываемую родом человеческим со времен Адама; и бил в него раскаленным ядром своего сердца, словно грудь его была боевой мортирой. It is not probable that this monomania in him took its instant rise at the precise time of his bodily dismemberment. Трудно предположить, чтобы эта навязчивая идея возникла у него вдруг, в один определенный момент, когда ему было нанесено физическое увечье. Then, in darting at the monster, knife in hand, he had but given loose to a sudden, passionate, corporal animosity; and when he received the stroke that tore him, he probably but felt the agonizing bodily laceration, but nothing more. Тогда, бросившись на зверя с ножом в руке, он только дал выход внезапно вспыхнувшей, жгучей инстинктивной ярости; а получив тот страшный, растерзавший его удар, он не испытал, вероятно, ничего, кроме мучительного физического страдания. Yet, when by this collision forced to turn towards home, and for long months of days and weeks, Ahab and anguish lay stretched together in one hammock, rounding in mid winter that dreary, howling Patagonian Cape; then it was, that his torn body and gashed soul bled into one another; and so interfusing, made him mad. Но пока, принужденный из-за этого столкновения повернуть домой, корабль огибал в разгар зимы угрюмый, суровый Патагонский мыс, Ахав и его страдание долгие дни, недели и месяцы провалялись вместе, в одной койке; и тогда-то его истерзанное тело и израненная душа слились, изойдя кровью; и он обезумел. That it was only then, on the homeward voyage, after the encounter, that the final monomania seized him, seems all but certain from the fact that, at intervals during the passage, he was a raving lunatic; and, though unlimbed of a leg, yet such vital strength yet lurked in his Egyptian chest, and was moreover intensified by his delirium, that his mates were forced to lace him fast, even there, as he sailed, raving in his hammock. Свидетельством тому, что его теперешняя мания овладела им уже на обратном пути, после стычки с китом, служит тот факт, что по пути домой на него временами находили припадки буйного помешательства; и даже искалеченный, он сохранял в своей жаркой цыганской груди столько могучей силы, еще возраставшей под действием горячки, что помощники вынуждены были привязывать его во время этих приступов буйства прямо к койке. In a strait-jacket, he swung to the mad rockings of the gales. Так, в смирительной рубашке, лежал он, раскачиваясь в такт с неистовыми размахами штормовых валов. And, when running into more sufferable latitudes, the ship, with mild stun'sails spread, floated across the tranquil tropics, and, to all appearances, the old man's delirium seemed left behind him with the Cape Horn swells, and he came forth from his dark den into the blessed light and air; even then, when he bore that firm, collected front, however pale, and issued his calm orders once again; and his mates thanked God the direful madness was now gone; even then, Ahab, in his hidden self, raved on. Когда же корабль вышел к более тихим широтам и, поставив лиселя, поплыл, пересекая безмятежные тропики, бред вместе с бурями мыса Горн как будто бы оставил старого капитана, и он начал выходить из своего темного логова навстречу благословенному свету и воздуху; но и тогда, с хладнокровным и решительным, хотя и бледным лицом снова отдавая спокойную команду, так что помощники благодарили господа за то, что его ужасное помешательство наконец прошло, -даже тогда в глубине своей души Ахав продолжал безумствовать. Human madness is oftentimes a cunning and most feline thing. Человеческое сумасшествие нередко оказывается по-кошачьи хитрым и коварным. When you think it fled, it may have but become transfigured into some still subtler form. Иной раз думаешь, его уже нет, а на самом деле оно просто приняло какую-нибудь более утонченную форму. Ahab's full lunacy subsided not, but deepeningly contracted; like the unabated Hudson, when that noble Northman flows narrowly, but unfathomably through the Highland gorge. Безумие не оставило Ахава, оно только сжалось и ушло вглубь, подобно неукротимому Гудзону, когда этот благородный норманн по узкому, но бездонному ущелью пробивается сквозь горные теснины. But, as in his narrow-flowing monomania, not one jot of Ahab's broad madness had been left behind; so in that broad madness, not one jot of his great natural intellect had perished. Однако, как в узком потоке бреда не утратилась ни одна капля первоначального безбрежного безумия, так и в этом безбрежном безумии Ахава не утерялась ни единая крупица его огромного ума. That before living agent, now became the living instrument. Только прежде ум его был властелином, а ныне стал послушным орудием человеческого помешательства. If such a furious trope may stand, his special lunacy stormed his general sanity, and carried it, and turned all its concentred cannon upon its own mad mark; so that far from having lost his strength, Ahab, to that one end, did now possess a thousand fold more potency than ever he had sanely brought to bear upon any one reasonable object. Можно сказать, если позволительны столь несдержанные метафоры, что частное помешательство взяло штурмом все его общее здравомыслие и обратило захваченные пушки на собственную свою безумную мишень, так что Ахав не только не лишился сил, но, наоборот, для достижения одной-единственной цели обладал теперь в тысячу раз большим могуществом, чем ему когда-либо в здравом рассудке дано было направить на разумный объект. This is much; yet Ahab's larger, darker, deeper part remains unhinted. Этим сказано многое; но еще более значительная, более глубокая, более темная сторона в Ахаве остается нераскрытой. But vain to popularize profundities, and all truth is profound. Тщетны попытки сделать глубины доступными всякому; а истина всегда скрыта в глубине. Winding far down from within the very heart of this spiked Hotel de Cluny where we here stand-however grand and wonderful, now quit it;-and take your way, ye nobler, sadder souls, to those vast Roman halls of Thermes; where far beneath the fantastic towers of man's upper earth, his root of grandeur, his whole awful essence sits in bearded state; an antique buried beneath antiquities, and throned on torsoes! Теперь отсюда, из самого сердца этого островерхого Отеля де Клюни, где мы стоим, по винтовой лестнице спуститесь глубоко вниз; как бы роскошен и великолепен он ни был, покиньте его и спуститесь, о благородные, печальные души, в просторные залы римских терм; туда, где глубоко под причудливыми замками внешней человеческой жизни таится самый корень людского величия, сама устрашающая сущность человека, где, засыпанная грудой древностей, покоясь на троне из обломков античных статуй, восседает тысячелетняя, с седой бородой, сама древность! So with a broken throne, the great gods mock that captive king; so like a Caryatid, he patient sits, upholding on his frozen brow the piled entablatures of ages. Великие боги потешаются над пленным царем на разбитом троне; а он сидит, безропотно, словно кариатида, поддерживая на своем застывшем челе нагроможденные своды веков. Wind ye down there, ye prouder, sadder souls! question that proud, sad king! Спуститесь же туда, о гордые, печальные души! И спросите этого гордого, печального царя. A family likeness! aye, he did beget ye, ye young exiled royalties; and from your grim sire only will the old State-secret come. Вас поражает фамильное сходство? о да, от него произошли вы все, о юные монархи в изгнании; и лишь от своего угрюмого предка услышите вы древнюю Государственную Тайну. Now, in his heart, Ahab had some glimpse of this, namely: all my means are sane, my motive and my object mad. Где-то в глубине души Ахав догадывался о ней, он сознавал: все мои поступки здравы, цель и побуждение безумны. Yet without power to kill, or change, or shun the fact; he likewise knew that to mankind he did long dissemble; in some sort, did still. But that thing of his dissembling was only subject to his perceptibility, not to his will determinate. Но, не имея власти ни уничтожить, ни изменить, ни избегнуть этого, он долго притворялся перед людьми, да в какой-то мере продолжал притворяться и теперь, но то была лишь видимость, воля его и решимость оставались неизменны. Nevertheless, so well did he succeed in that dissembling, that when with ivory leg he stepped ashore at last, no Nantucketer thought him otherwise than but naturally grieved, and that to the quick, with the terrible casualty which had overtaken him. Однако прятал свое безумие он столь успешно, что, когда наконец ступил своей костяной ногою на песок Нантакета, никто из его земляков ничего не заподозрил - все считали, что он просто до глубины души потрясен постигшим его страшным несчастьем. The report of his undeniable delirium at sea was likewise popularly ascribed to a kindred cause. Той же причине приписывали люди приступы исступления, по слухам, находившие на него в море. And so too, all the added moodiness which always afterwards, to the very day of sailing in the Pequod on the present voyage, sat brooding on his brow. А также и ту беспросветную угрюмость, которая постоянно, вплоть до самого дня отплытия на "Пекоде", тучей висела над его челом. Nor is it so very unlikely, that far from distrusting his fitness for another whaling voyage, on account of such dark symptoms, the calculating people of that prudent isle were inclined to harbor the conceit, that for those very reasons he was all the better qualified and set on edge, for a pursuit so full of rage and wildness as the bloody hunt of whales. И очень может быть, что расчетливые жители этого благоразумного острова, далекие от того, чтобы из-за таких смутных причин подвергать сомнению его способность возглавить промысловый рейс, наоборот, склонны были на этом же самом основании считать, что он только лучше подготовлен и настроен теперь для такого отчаянного и кровавого дела, как охота за китами. Gnawed within and scorched without, with the infixed, unrelenting fangs of some incurable idea; such an one, could he be found, would seem the very man to dart his iron and lift his lance against the most appalling of all brutes. Опаленный снаружи, терзаемый изнутри цепкими, безжалостными клыками неизлечимой мании, подобный человек, если только найти его, как нельзя лучше приспособлен для того, чтобы метать гарпун и заносить острогу в схватке с ужаснейшей из тварей живых. Or, if for any reason thought to be corporeally incapacitated for that, yet such an one would seem superlatively competent to cheer and howl on his underlings to the attack. Если же по причине какого-либо физического увечья он считается на это неспособным, все равно никто лучше, чем он, не мог бы криком подбадривать своих подчиненных, побуждая их к смертельной битве. But be all this as it may, certain it is, that with the mad secret of his unabated rage bolted up and keyed in him, Ahab had purposely sailed upon the present voyage with the one only and all-engrossing object of hunting the White Whale. Как бы то ни было, несомненно одно: заточив в себе за семью замками тайну своей неугасимой ненависти, Ахав ушел на этот раз на "Пекоде" с единственной и всепоглощающей целью -настичь и одолеть Белого Кита. Had any one of his old acquaintances on shore but half dreamed of what was lurking in him then, how soon would their aghast and righteous souls have wrenched the ship from such a fiendish man! Если бы кто-нибудь из его старых друзей в Нантакете мог только предположить, что затаил он в душе, с какой поспешностью праведного негодования вырвали бы они судно из рук этого злодея! They were bent on profitable cruises, the profit to be counted down in dollars from the mint. Но их мысли были заняты удачей плавания, доходы с которого будут исчисляться звонкими долларами. He was intent on an audacious, immitigable, and supernatural revenge. И он ушел искать безумной, неутолимой, сверхъестественной мести. Here, then, was this grey-headed, ungodly old man, chasing with curses a Job's whale round the world, at the head of a crew, too, chiefly made up of mongrel renegades, and castaways, and cannibals-morally enfeebled also, by the incompetence of mere unaided virtue or right-mindedness in Starbuck, the invunerable jollity of indifference and recklessness in Stubb, and the pervading mediocrity in Flask. Вот он, этот седоголовый нечестивый старик, с проклятиями гоняющийся по всему свету за китом Иова во главе своей команды ублюдков, отщепенцев и каннибалов, пороки которых становились еще явственнее рядом с неумелой доблестью и беспомощным добронравием Старбека, неистребимой веселостью равнодушного и безрассудного Стабба и всепроникающей посредственностью Фласка. Such a crew, so officered, seemed specially picked and packed by some infernal fatality to help him to his monomaniac revenge. Кажется, что такую команду, да с такими командирами, одержимому местью Ахаву словно нарочно подбирали в помощь адские силы. How it was that they so aboundingly responded to the old man's ire-by what evil magic their souls were possessed, that at times his hate seemed almost theirs; the White Whale as much their insufferable foe as his; how all this came to be-what the White Whale was to them, or how to their unconscious understandings, also, in some dim, unsuspected way, he might have seemed the gliding great demon of the seas of life,-all this to explain, would be to dive deeper than Ishmael can go. Как случилось, что эти люди с такой готовностью откликнулись на гневный клич старого капитана; что за черные чары владели их душами, превращая порою его ненависть в их ненависть, а Белого Кита - в такого же заклятого врага для них, как и для него; каким образом все это сталось; чем был для них в действительности Белый Кит и как, быть может, в их подсознательных представлениях он неожиданно всплывал смутным и великим демоном, скользящим по морю жизни, -растолковать все это - значит нырнуть глубже, чем это по плечу Измаилу. The subterranean miner that works in us all, how can one tell whither leads his shaft by the ever shifting, muffled sound of his pick? Разве можем мы по приглушенному, то тут, то там раздающемуся стуку лопаты угадать, куда ведет свою штольню тот подземный труженик, что копается внутри каждого из нас? Who does not feel the irresistible arm drag? Кто из нас не чувствует, как его подталкивает что-то и тянет за рукав? What skiff in tow of a seventy-four can stand still? Разве может маленький ялик сохранять неподвижность, если его тащит на буксире семидесятичетырехпушечный линейный корабль? For one, I gave myself up to the abandonment of the time and the place; but while yet all a-rush to encounter the whale, could see naught in that brute but the deadliest ill. Что до меня, то я отдался на волю времени и пространству; но, даже горя нетерпением встретиться с Белым Китом, я видел в нем одно только смертельное зло. CHAPTER 42. The Whiteness of The Whale. Глава XLII. О БЕЛИЗНЕ КИТА What the white whale was to Ahab, has been hinted; what, at times, he was to me, as yet remains unsaid. Что означал Белый Кит для Ахава, я уже дал читателю понять; остается только пояснить, чем он был для меня. Aside from those more obvious considerations touching Moby Dick, which could not but occasionally awaken in any man's soul some alarm, there was another thought, or rather vague, nameless horror concerning him, which at times by its intensity completely overpowered all the rest; and yet so mystical and well nigh ineffable was it, that I almost despair of putting it in a comprehensible form. Помимо тех очевидных причин, которые не могли не порождать у каждого в душе чувства понятной тревоги, было в Моби Дике и еще нечто, какой-то смутный, несказанный ужас, достигавший порой такого напряжения, что все остальное совершенно им подавлялось, но неизменно оставшийся таинственным, невыразимым, так что я почти не надеюсь связно и понятно описать его. It was the whiteness of the whale that above all things appalled me. Ужас этот для меня заключался в белизне кита. But how can I hope to explain myself here; and yet, in some dim, random way, explain myself I must, else all these chapters might be naught. Ну как тут можно что-нибудь объяснить? А ведь все-таки, как угодно туманно и несвязно, но объяснить свои чувства я должен, иначе все эти главы не будут иметь цены.

Though in many natural objects, whiteness refiningly enhances beauty, as if imparting some special virtue of its own, as in marbles, japonicas, and pearls; and though various nations have in some way recognised a certain royal preeminence in this hue; even the barbaric, grand old kings of Pegu placing the title