Татьяна Устинова - Олигарх с Большой Медведицы

• Название: Олигарх с Большой Медведицы
• Автор: Татьяна Устинова
• Жанр: Остросюжетные любовные романы
• Год: 2004
• ISBN: 5-699-05787-0

Лиза Арсеньева, глава преуспевающего рекламного агентства, как и все обычные люди, боялась перемен и, одновременно, с тайной надеждой ждала их. А когда перемены грянули, поняла, что боялась не зря и – вот парадокс! – не зря ждала. Началось все с того, что на даче, где Лиза постоянно жила, нежданно-негаданно объявился сосед, которого она сперва даже приняла за бомжа. А вместе с соседом Димой – неприятности. Сначала Лиза обнаружила в гараже труп своей сотрудницы. Откуда он там взялся, было полной загадкой. Может, ее сосед пришил? Но больше всего удивляло отсутствие каких-либо следов… Затем в Лизу и Диму стреляли прямо на дачном участке Только вопрос, кого и за что хотели убить? Елизавету? Ее соседа, который успел за эти несколько дней просто до неприличия ей понравиться? Да еще, ко всему прочему, оказался ни много ни мало… олигархом «в отставке»!

---

– Спокойной ночи, – сказал Белоключевский и поцеловал ее.

Наконец-то.

На этот раз все было наоборот – он настаивал, а она не отвечала, он просил, а она отказывалась.

Потом он перестал настаивать и просить. Силы кончились.

Он вздохнул – как будто глотнул отравы. Кровь свернулась и почернела. Вместо льда в затылке полыхнул небольшой термоядерный взрыв.

До конца света осталось всего несколько минут.

Вся его мужская агрессивность, и требовательность, и уверенность вернулись в него и заняли все свободное место, которого было много, очень много.

В сущности, весь он был пустотой, свободным местом, которое теперь стремительно заполнялось, и ему было больно, горячо, но совсем не страшно.

Лиза вдруг крепко взяла его за свитер.

«Я не Кевин Костнер из фильма „Телохранитель“, мать его!.. Она ошиблась, если решила, что я – это он. Я больше ждать не стану. Я больше терпеть не могу. Я больше не играю в благородство.

Сколько можно!..

Я получу ее сейчас. Я все узнаю – как она дышит, двигается, молчит, как выглядит на самом деле! Я получу ее. Потому что это единственное, что имеет значение в эту минуту, в темном коридоре дедовского дома, где в пыльных стеклах книжных полок извивается и ползает луна, проникая из окна комнаты, а за стенами таятся опасность и страх, что можно не дожить до завтра».

– Дима?..

– Я не могу разговаривать.

– Дима, ты… уверен?..

О да. Он уверен. Так, как ни в чем и никогда не был уверен. Почему она спрашивает, ведь это и так понятно?! Или ей требуются долгие объяснения и обоснования, так сказать, теоретическая база?!

Отрава, которой он глотнул, действовала безотказно и быстро. Отрава действовала, а они все еще стояли в коридоре, и в руке у нее были мокрые носки с кисточками.

Он вытащил у нее носки и швырнул их на пол. Следом стащил куртку и задрал на ней свитер. Она растерянно пискнула и сделала попытку отстраниться, как будто испугалась, но он ей не позволил.

Оказывается, он намного сильнее ее. Оказывается, у него грубая кожа на ладонях и он щурится, не только когда думает или лжет.

Он лихорадочно тискал и прижимал ее, а она все время помнила, что на ней глупый домашний лифчик – застиранный, зато удобный, – и эпиляцию следовало бы сделать две недели назад, и на шее давешний синяк от «молнии», и живот хорошо бы подтянуть, но ей вечно некогда таскаться в тренажерный зал!..

Ничего эротического и возвышенного не было в ее мыслях, и все у нее шло наперекосяк, и она чувствовала только неловкость, она вся превратилась в эту неловкость, с ног до головы.

Он не может ее хотеть. Не может, и все тут. Это какая-то ошибка. Он ошибся. Он ее не хочет. Или немедленно расхочет, как только увидит ее… лифчик. Или подбородок. Или живот.

Сейчас она все ему объяснит.

Его руки сошлись у нее на спине, погладили ее снизу вверх, и Лиза неожиданно позабыла про лифчик и про все остальные свои несовершенства.

Он глубоко дышал, и темные ресницы почти совсем сомкнулись, и на лице было решительное, мрачное выражение.

– Дима, я тебя боюсь.

– Не бойся.

– Я все равно боюсь. Дима, я сто лет ни с кем… Ему было наплевать, сто или двести. Ну, так получилось.

Он точно знал, что она предназначалась ему, именно ему, и никому другому. Она родилась для него, только для него. Он понятия не имел, где она болталась так долго, почему он столько времени потерял без нее, и эта самая отрава, которой он дышал, вдруг оказалась никакой не отравой, а самым живительным и упоительным воздухом, которым только и нужно дышать.

Отравой был запах ее японских духов, сигарет, волос, ее дыхание, смущение, неловкость, которую он чувствовал, как свою собственную, ее нервная улыбка и глупые хватания за руку – как будто эти хватания могли остановить или охладить его!

Она не знала, что сказать или сделать, чтобы он остановился. И еще она не знала, нужно ли его останавливать. Разве это не то, чего она хотела, о чем мечтала, когда лезла к нему с поцелуями, когда бесилась, что он не обращает на нее внимания и ведет себя, как заботливый старший брат, завязывающий шарфик неразумной сестренке?!

Ну почему, почему сейчас так страшно и неловко и совсем не так легко и красиво, как представлялось, когда она думала о нем и о том, как все будет?!

Если будет…

Он целовал ее в шею, за ухом и под волосами, а она все думала про синяк, и ничего не менялось, и забвение не наступало, а ей так хотелось, чтобы наступило!

Тут он вдруг сообразил, что она боится всерьез. Что она не отвечает ему, трясется и, кажется, вот-вот сделает или скажет что-то невозможное.

И он остановился. Заставил себя остановиться. Отравленное нутро заныло и стало корчиться, но он пока контролировал его.

– Лиза, я…

Сказать было нечего. В одурманенную голову лезли всякие идиотства, вроде «не корысти ради», и еще «иже херувимы», и представлялся мерзкий амурчик с луком. Руку он забыл у нее на груди, и теперь она наливалась все той же отравленной тяжестью, только в сто, в тысячу раз сильнее, потому что, отстранившись, он вдруг еще острее почувствовал Лизу рядом с собой – щеки, шею и грудь, на которой лежала ладонь. Он мечтал тискать и мять ее, но заставил себя отступить. Пальцы дрогнули осторожным, прощальным движением – и он убрал руку.

Беда. А он мечтал о победе.

Лиза смотрела на него во все глаза.

Прошло? «Расхотелось», как она и предполагала?! И этот тоже отверг ее?!

– Я ничего не понял, – сказал он. – Я думал, что ты… А на самом деле нет?

– Что нет? – спросила она, ужасаясь собственному голосу и лопатками чувствуя расстегнутый застиранный лифчик. Он все-таки расстегнул его.

Оказывается, проблема гораздо глубже, чем представлялась вначале, подумал он с мрачным юмором. Проблема не только в том, что ему нельзя. Проблема еще и в том, что ей что-то мешает. Себя он преодолел, а ее?

Он одернул на ней водолазку – брат завязал сестренке шарфик – и утешающе погладил по щеке тыльной стороной ладони. Лиза немедленно почувствовала себя последней идиоткой.

Белоключевский оценил ситуацию.

Сейчас она пойдет домой, а он, пожалуй, пойдет и повесится в гараже. Какая уж теперь разница – один или два трупа?

– Извини меня, – сказал он легко и улыбнулся. Эти навыки остались из «прошлой жизни». Он виртуозно мог изобразить все, что угодно, как великий русский актер Качалов Василий. – Я все неправильно понял.

Поднял с пола ее куртку, встряхнул и протянул Лизе. В конце концов, видимо, придется умереть, так и не поцеловавшись с ней как следует!..

Сейчас она пойдет домой, а он до конца прочувствует комизм положения и допьет виски. Сосулек на крыше полно. Интересно, что с ним станет после литра виски?!

– Дима, я не хотела тебя расстраивать.

Ну, это уже перебор. Расстраивать его она не хотела!..

– О чем разговор? Конечно, не хотела.

Он думал только о том, как бы ему выпроводить ее побыстрее, а потом разобраться с отравой, которая медленно, но деловито подбиралась по венам к самому сердцу. Разобраться с отравой и быстро и аккуратно надраться.

Он давным-давно не надирался и не вспоминал о том, что у него есть сердце.

Лиза все смотрела на него. В его незнакомое, каменное лицо, ставшее очень усталым.

…или она ошиблась, и он ее не отвергал? Или он тоже не уверен в себе, как и она сама? Как узнать?! Как вообще понять, что творится у другого в голове?!

Решиться или нет?

Трусость, вспомнилось ей, худший из человеческих пороков.

Трусость, да.

Если она сейчас скажет ему, пути назад не будет, а он этого даже не поймет. Если после того, что она скажет, он отправит ее домой, рану будет не зализать.

– Дима.

– Носки можешь оставить на батарее, они все равно мокрые.

Он наклонился и поднял носки. Она вырвала их у него. Они были очень холодные, как дохлая лягушка.

– Дима, ты все правильно понял. – Он прищурился, ресницы сошлись. – Я просто очень боюсь, я… уже давно не подпускала никого так близко, понимаешь?

– Не понимаю, – сказал он искренне. – А Гога как же?

– Какой Гога?

– Которому ты должна была немедленно звонить. Искала телефон и стукнулась головой в дверь.

Он не мог этого видеть, он в кухне сидел, но она же на самом деле стукнулась!

«Он все про меня знает. Этот чужой, большой, взрослый мужчина. Мы едва знакомы, а он знает про меня все. И как теперь жить?..»

– Я не знаю никакого Гогу, – сердясь, заговорила она, и тут ей пришло в голову, что, должно быть, он имеет в виду Игоря, но ей было наплевать на Игоря. – Я всегда одна, всю жизнь, а ты… с тех пор, как ты… И ты подходишь все ближе и ближе, и я не знаю, что со мной будет, если ты меня тоже отвергнешь!

– Что значит – тоже?

– То и значит!

Господи, не рассказывать же ему сию минуту про школу, Наташку, первую любовь, вторую любовь и Игоря, который сказал, что «это ее трудности»! Все на свете трудности были ее, только ее. И больше ничьи.