Валентин Овечкин - Собрание сочинений в 3 томах. Том 1

• Название: Собрание сочинений в 3 томах. Том 1
• Автор: Валентин Овечкин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-280-00795-1

В первый том вошли рассказы и очерки (1927–1960) и повесть «С фронтовым приветом» (1944).

---

Тут они, конечно, крик подняли, директора вызвали: «Ваш официант грозится нас побить!» Стал я с ними рассчитываться — они меня под шумок накрыли на сто рублей, бутылки из-под шампанского спрятали под стол, я и не включил его в счет, так что в ту ночь я пришел домой совсем пустой, даже буфетчику задолжал. После этого случая меня в том ресторане посетители стали бояться, пальцем показывали: «Вот тот официант, что супником на пьяных замахнулся». А я вовсе и не замахивался. И хотя тех жуликов вскоре посадили, — приходил к нам следователь за справкой: часто ли кутили они у нас? — все же мне за них влетело. Строгий выговор объявил директор в приказе.

Потом еще получилось у меня там разногласие с метрдотелем. Метрдотель — это старший над официантами, наш непосредственный начальник, бригадир.

— Какое разногласие?

— По вопросу международной политики… В наш ресторан часто заходили иностранцы. Может, и хорошие люди, а может, и дрянь какая-нибудь, шпионы, клеветники. Если хорошие люди, тем паче надо с ними держаться просто, по-человечески. А метрдотель такие приказания нам давал: если садится за стол иностранец — бросай все, пусть другие посетители ждут хоть целый час, обслуживай его! Не пустили как-то в зал нашего парня, фронтовика — одет не по форме, в гимнастерке и сапогах; надо, мол, брюки навыпуск и китель. А иностранцы поснимают пиджаки, сидят в подтяжках при дамах, чуть не вовсе растелешатся — и не смей сделать им замечание. Вот я по этому вопросу и выступил на производственном совещании. Говорю: «Может, эти туристы дальше нашего ресторана никуда и не поедут, ни на заводах, ни в колхозах не побывают, значит, все ихнее знакомство с советскими людьми через нас, официантов. И поэтому нам нужно с ними держаться вежливо, но без лакейства, чтоб не судили они по нас плохо обо всех наших людях». Выступил с чистой душою, как, бывало, в тракторной бригаде давал всякие рацпредложения, а вышло недовольство. Метрдотель этот стал ко мне придираться: меньше всех у меня выручки, план, мол, не выполняю. И буфетчик взъелся на меня за то, что уличил его как-то в недоливе. В общем, вижу, какая-то ерунда вокруг меня получается. Другим официантам на кухне без очереди заказы отпускают, а я по полчаса жду у окошечка. Не ко двору пришелся. Взял расчет…

Сунулся на завод — что ж, специальности нет. Вижу — на улицах укатывают асфальт катками, машина — тот же трактор. Пошел в контору: «Не нужны вам трактористы?» — «Нет, говорят, набрали уже сполна. В деревне, вероятно, больше спросу на вашего брата…» Но Зося меня предупредила: если поступишь на черную работу и будешь приходить домой в мазуте, ищи себе другую квартиру.

— Какая Зося?

— Хозяйка квартиры. Я ей все чаевые отдавал… На гитаре она хорошо играла. Наденет голубой халатик, как заноет «Рябину» — душу вынимает!..

— Добро, что твоя Уля здесь не присутствует. При ней не стал бы всего говорить.

— Уля знает. Во сне как-то проговорился… Пошатался я недели две без работы, но потом все же этот наш знакомый дал мне еще раз направление в хороший ресторан. Ресторан — при гостинице. И там я встретил одну землячку, старуху…

Проходила в Москве сессия Верховного Совета. Часть депутатов разместили в нашей гостинице. Живут наверху в номерах, обедать и ужинать спускаются к нам в ресторан. Смотрю — села за мой столик женщина в платочке, по виду — работница с фабрики или колхозница. С депутатским значком. Читает меню. Подошел к ней: «Чего вам подать?» Выбрала она что-то из порционных. «Можно, говорю, сделаем. Но чуток подождать придется, минут пятнадцать». Донское словечко сорвалось. Она поглядела на меня. «А ты, парень, не с Дону?» — «С Дону», — говорю… «Ну, иди заказывай, подожду».

Принес обед, расставляю тарелки. «Тебе, спрашивает, сынок, дюже некогда?» — «А что?» — «Да вот кабы ты мне вечером чаю принес туда, в комнату, шестьсот четырнадцатый номер. Боюсь в лифте спускаться, как пойдет вниз — душа от тела отрывается». — «Это можно», — говорю. «Нездорова я, говорит, сегодня, не пойду вечером в театр, попью горячего и спать лягу». Поговорили мы немного, спросила она меня, из какой станицы? Про себя рассказала — кто она, откуда. Колхозница, звеньевая.

Стучусь к ней вечером с чаем, а она в номере мебель переставляет по-своему. «Чего ж вы, говорю, горничную не позвали?» — «Да они уж утром тут прибирали. Ничего, я дома, как занедужаю, начинаю стирать либо хату белить — разомнешься, выпьешь на ночь стопочку, оно и полегчает». Стал я чашки с подноса снимать. «Ох, говорит, земляк, непривычна я, чтоб мне такие казаки на стол собирали. Садись вон на диван, я сама подам, что нужно. Повечеряешь со мной?» Достала из чемодана бутылку терновки, рыбца донского вяленого, сала домашнего. Неудобно отказываться. Сел. Стала она меня расспрашивать: где я был в военные годы — на передовой ли воевал или трофеи собирал, до какого чина дослужился, какие награды имею? Дотошная старуха. Глаза черные, как паслен, и голова черная, ни одного седого волоса, а лет — за шестьдесят. Маленькая, худенькая. У меня мать была такая маленькая, чернявая…

Доложил я ей про свою службу. Чин небольшой, старший сержант, был командиром орудия, награды имею. Гвардеец. Похвалился!.. «Гвардеец! — говорит. — Тебе ли, такому молодцу, чаи тут разносить? Не гвардеец ты, говорит, дезертир! На кого колхоз свой покинул?» — «Мамаша, говорю, в столицу захотелось. В Москве ведь не грех пожить». — «А при какой такой важной должности состоишь ты здесь в столице, что она без тебя не обойдется?» Что ей ответить? Сам об этом уже двадцать раз думал… Я Москвы, по правде сказать, и не видел. В два часа ночи закрываем ресторан. Кто не доел, не допил — постоишь возле него еще полчаса. Пока отчитаешься, доберешься домой — утро. Соседи на работу идут, а я спать ложусь. Где-то заводы, строительства всякие, люди другие — ничего я этого не видел… «А как же, говорю, мамаша, будет при коммунизме? Не всем же в поле работать. Будут люди кушать в ресторанах, значит, кто-то должен и подавать им». — «Не знаю, говорит, сынок, как оно будет, как оно все устроится, но думаю, что такого безобразия не допустят, чтоб слабосильные девчата трактора крутили, а такие бугаи, как ты, вазочки с мороженым носили. Страшно смотреть, как ты берешь их своими ручищами — вот раздавишь! Кто больше сможет, тот больше и сделает — так, по-моему, будет… При коммунизме! Какое слово сказал! Много ли ты для коммунизма делаешь, что берешься о нем рассуждать?..»

И начала мне рассказывать, как разорили фашисты их колхоз и как там люди за три послевоенных года восстановили все, что было до войны; как в первую весну после немцев они одним «Универсалом» и коровьими упряжками засеяли семьдесят процентов довоенной площади; как детишки-подростки две нормы на коровах пахали; как бабы косами косили по полгектара в день. О других рассказывает, о себе — ничего. Но мне-то ясно: раз выбрали ее депутатом, значит, она там больше всех потрудилась… Поглядел я на ее руки, маленькие, черные, еще с лета загар не сошел, и на свои глянул — белые, с маникюром… И как представил я — до чего трудно было нашим женщинам в войну, сколько работы они своими слабыми руками переделали, и сейчас еще как им трудно, — таким я сам себе распоследним сукиным сыном показался…

Спрашивает она меня: «Может, ты инвалид?» — «Нет, говорю, ранения имею, но здоровье не потерял». Давай она меня опять костить! «Молодой, здоровый, живое дело в руках — тебе ли здесь околачиваться?» Говорю: «Мамаша! Мне уже и самому это все надоело, как сухой ячмень беззубой кобыле». Пожаловался ей, как иной раз обидно бывает за то, что мало уважения к себе видим от посетителей. «Сами виноваты! — говорит. — Зачем берете на чай, сами себя унижаете? Вот при коммунизме официанты в милицию будут тянуть таких, кто сунет им на чай!» — «При коммунизме, говорю, может, и милиции не будет». — «Ну, доживем до него, увидим, как будет. А пока что — строить его нужно».

Рассказал ей про свое сиротство, но и тут она меня пристыдила. «Ты, говорит, матери лишился, пока воевал, а я вот, мать, осталась — три похоронных на сыновей получила. И живу, с людьми… Что ж, тебе колхоз, где ты вырос и столько лет работал, — чужой?»

Вот такую землячку встретил… Еще раза два вечером приходил к ней. Потом закончилась сессия, уехала она домой. Я ее проводил на вокзал, передал привет тихому Дону… И с того времени совсем потерял я покой. Из ресторана этого меня вскорости уволили. Ну, тут уж сам был виноват — несколько раз являлся на работу в нетрезвом виде. Пошел подавать по кафе-закусочным, пивным. А время — к весне. Жил я в Сокольниках. Идешь на рассвете через парк домой — почка набухает на дереве, землей прелой пахнет, город спит, тишина, днем бы не услышал, а в этот час слышишь все: и как ручейки в парке где-то в балочках журчат и гуси пролетят высоко-высоко, спешат с юга в родные края — слышишь… Сны начали меня одолевать. Все вижу: вагончик полевой при дороге, костер, дымок, ребят наших вижу и трактор свой, «СТЗ», колесник, мотор номер 35587. Есть такие номера, которых во всю жизнь не забудешь. Был я в комсомоле — до сих пор помню номер билета, помню номер боевой винтовки и номер трактора, на котором начинал работать…