Виктор Устьянцев - Автономное плавание

• Название: Автономное плавание
• Автор: Виктор Устьянцев
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

9

Лодка вернулась утром. Дубровский, оставшийся за командира, уехавшего в отпуск, приказал всем отдыхать. Весь день матросы спали. Перед ужином Дубровский подвел итоги похода, сделал несколько замечаний. Впрочем, замечания были несущественные. В целом лодка задачу выполнила, стрельбу провели с оценкой "отлично".

После ужина к Матвею подошел старший матрос Бодров:

- Товарищ лейтенант, я бы хотел с вами поговорить.

- Пожалуйста.

Они зашли в каюту. Увидев, что Матвей не один, Семен вышел, чтобы не мешать. Таков был их неписаный закон.

- Я вас слушаю, Бодров.

Неожиданно матрос спросил:

- Товарищ лейтенант, есть у нас правда?

- Что вы имеете в виду?

- Уж на службе-то, думал, все по справедливости делается, а теперь вижу, что и тут обман.

- Да вы объясните толком, в чем дело. О каком обмане вы говорите?

- А вот последняя стрельба. Вас, правда, не было в этом походе. Когда мы отстрелялись, старпом стал выводить оценку. Что-то там подсчитал, и у него, видно, не вышло отличной оценки. Тогда он говорит мне: "Напиши, Бодров, что обе торпеды прошли в районе трубы". Я во время стрельбы был на корабле - цели, в группе записи, видел, что торпеды прошли под кормой. Ну, приказ есть приказ, я написал, что в районе трубы. Вот и вышла отличная оценка...

Что ему ответить? Матвея беспокоил и сам подлог, и в особенности настроение матроса. До этого все казалось просто: есть офицеры, которые отдают приказания, и есть матросы, которые их исполняют. И все зависит от того, насколько тактически грамотно и правильно мыслит офицер и насколько умело и быстро исполняют его приказания матросы. Если они хорошо обучены и дисциплинированны, значит, все в порядке.

Но теперь он вдруг увидел, что все не так просто. Анализ и оценка действий проводятся не только в кают-компании. В матросских кубриках идет свой суд, свое обсуждение этих действий. Что сейчас думают матросы? Моральная травма нанесена не одному Бодрову. Наверное, есть и другие матросы, у которых поколебалась вера в справедливость. Как они будут действовать завтра? Офицеры проявляют поистине трогательное участие к Афонину, получившему большую физическую травму. А можно ли отмахнуться от Бодрова, от других, которые травмированы морально? Ведь от этого зависят их работоспособность, настроение.

Может быть, оставить все это на совести Дубровского? Может быть, на лодке были и другие подобные факты и о них знают? Что ты знаешь, ведь ты служишь тут без году неделю? Имеешь ли ты право вмешиваться, не сочтут ли тебя выскочкой?

А разве важно, что о тебе подумают, а не то, что ты обязан сделать? Если даже не только Дубровский, а и все остальные будут против тебя, ты должен поступить так, как подсказывает совесть.

- Вот что, Бодров. Я не знаю, как все это было. Я вам верю. Да, это обман, ложь. Этого не опровергнешь, факт - упрямая вещь. Но это лишь отдельный факт. Очень хорошо, что вы рассказали мне о своих сомнениях. Я не знаю, что я сделаю, но я сделаю все, что смогу. Досадно, что я сам не был в походе.

- Товарищ лейтенант, вы можете ссылаться на меня, я не боюсь.

- Хорошо, Бодров. А почему вы пришли именно ко мне?

- Я на это не сразу решился. Конечно, можно было бы пойти к замполиту, к Петру Кузьмичу. Он бы тоже правильно все рассудил. Не потому, что должность его такая, а потому, что человек он настоящий. Но я пошел к вам, потому что ведь нам с вами вместе служить.

- Спасибо за откровенность. Я постараюсь не обмануть вас, Бодров.

- Разрешите идти? - весело спросил матрос.

- Идите.

Бодров вышел.

Матвей взволнованно шагал по каюте. Что теперь ты должен предпринять, лейтенант Стрешнев? Пойти к Елисееву? Но это мог сделать в Бодров. Однако он пришел к тебе. Он ждет от тебя не сочувствия, а действий. Каких?

Пожалуй, Матвей никогда не нуждался в совете так, как сейчас. Но ни Вадима, ни Андрея не нашел ни в казарме, ни на лодке, наверное, они ушли в город.

"А почему, собственно, не спросить у самого Дубровского, не высказать ему прямо в глаза все, что я думаю по этому поводу, не потребовать от него объяснений? Пусть он старший по званию и по должности, но ведь мы оба коммунисты..."

Дубровский выслушал его спокойно и, помолчав, холодно спросил:

- У вас все?

- Да. Но я хотел бы знать, почему вы это сделали.

- Потому что мне дорога честь лодки, на которой мы служим. Правда, вы-то служите без году неделю, а я подольше.

- Но если вы заботитесь о чести лодки, то почему же решили оберегать ее столь бесчестным способом? Вряд ли экипаж согласится таким образом отстаивать честь.

- А вы не говорите за весь экипаж.

- Я верю в порядочность наших людей.

- А в мою, значит, не верите?

- Извините - не верю, - твердо сказал Матвей.

В глазах Дубровского мелькнуло сначала удивление, потом вспыхнула злость. Но Дубровский сумел подавить ее и сказал совершенно спокойно:

- Вы, товарищ лейтенант, просто еще не понимаете многого. Ничего, служба обломает вас.

- Служба или вы? - усмехнувшись, спросил Матвей. Дубровский внимательно посмотрел на него и заметил:

- Однако дерзости вам не занимать. Ну да ладно, по молодости и это простить можно. Но вот вам мой добрый совет: не лезьте не в свое дело. У вас своих забот хватит, а если не хватит, я вам их добавлю. А с моими позвольте мне самому разобраться. А сам не сумею - вышестоящие начальники помогут. Кстати, они обо всем знают, вы тут не сделали открытия. Что касается вашего личного мнения, то оставьте его при себе. Все, можете идти, - сухо закончил Дубровский и начал перебирать Лежавшие на столе бумаги.

Стрешневу не оставалось ничего другого, как выйти. "Ну и чего я добился? Если Дубровский сам доложил обо всем начальству, то мне действительно нечего соваться в это дело..." Эта мысль хотя и не принесла Стрешневу удовлетворения, но все-таки он испытывал облегчение от того, что все высказал Дубровскому.

В тот же вечер Стрешнева вызвал замполит. Елисеев открыл ящик письменного стола, достал оттуда телеграмму:

- Читайте.

Матвей развернул телеграмму:

"Ваш запрос положении семьи Катрикадзе сообщаю все живы здоровы справка тяжелой болезни матери фиктивная райвоенком Логинов".

Матвей свернул телеграмму и положил ее на стол.

- Что скажете? - спросил Елисеев.

- А что тут скажешь? - Матвей провел ладонью по волосам. - С одной стороны, обман. А с другой - тот же Катрикадзе отдал кожу Афонину. Причем, заметьте, в тот самый день, когда собирался в отпуск. Что теперь с ним прикажете делать? Наказать за обман, конечно, надо.

- Надо, - подтвердил Елисеев.

- И самоотверженный поступок Катрикадзе нельзя не отметить.

- Совершенно верно, - согласился замполит.

- Выходит, его надо одновременно и наказать и поощрить?

- Если подходить к делу формально - да.

- А мы не имеем права отнестись к этому формально. Так ведь? - спросил Матвей.

Елисеев рассмеялся:

- Вы что, Матвей Николаевич, интересуетесь моим мнением? А я хочу сначала выслушать ваше.

- Я думаю, что дело тут не просто в наказании или поощрении. Но ни то ни другое сейчас применять нельзя.

- Верно. Так как же поступить с Катрикадзе?

- Надо подумать.

- Давайте вместе и подумаем. - Елисеев вышел из-за стола и сел рядом с Матвеем. - Чем особенно вреден поступок Катрикадзе? Тем, что он подрывает у нас с вами доверие к другим матросам. Сегодня обман Катрикадзе раскрылся. Этот случай, безусловно, насторожит всех офицеров. И может случиться так, что у кого-то из матросов действительно случится несчастье. Что будем делать? Опять посылать запрос в военкомат? А нам ответят через неделю. Представляете, какое настроение будет у матроса в течение этой недели? А дальше: отпустим мы матроса в отпуск, приедет он домой, а мать уже похоронили. Горько ему станет? Очень. И эта горечь останется на всю жизнь. Ну а о том, как дальше пойдет у матроса служба, говорить не приходится. Значит, что же получается? Кому больше всего навредил Катрикадзе? Своим товарищам. По служебной линии мы его, разумеется, накажем. А вот что делать с ним как с комсомольцем, пусть они решают сами. Я думаю, что такие, как Бодров, решат правильно.

- Значит, вы предлагаете обсудить это на собрании?

- Да, надо, чтобы его хорошенько пропесочили. Но чтобы и не отпугнули от коллектива.

Елисеев встал и прошелся по каюте. Стрешнев, наблюдая за ним, молчал. Он уже догадывался, что замполиту уже известно о разговоре с Дубровским, наверное, и телеграмму Елисеев показал не случайно именно сейчас. Интересно, что он скажет?

Однако Елисеев не торопился. Он еще несколько раз прошелся по каюте, сел за стол и выжидательно посмотрел на Стрешнева. Но тот молчал, и Елисеев заговорил сам:

- Мне импонирует ваша непримиримость и прямота. Пожалуй, горячность тоже. Не люблю слишком осторожных и подозрительно благоразумных. Этим иногда прикрывается трусость. Однако сами по себе осторожность и благоразумие не такие уж плохие качества, вам они, во всяком случае, не повредили бы. Будьте сдержаннее. Но упаси вас бог отступиться от принципов. Вы меня поняли?