Пантелеймон Кулиш - Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя. Том 1

• Название: Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя. Том 1
• Автор: Пантелеймон Кулиш
• Издательство: Типография Александра Якобсона
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1856

В 1854 году в журнале был напечатан «Опыт биографии Н. В. Гоголя» Кулиша, заключавший в себе множество драгоценных материалов для изучения жизни и характера нашего великого писателя. С того времени автор, посвятивший себя этому прекрасному делу, неутомимо работал, собирая новые материалы.

Он ездил в Малороссию, был в родовой деревне Гоголя, виделся с почтенною матерью автора «Мертвых душ», Марьею Ивановною Гоголь, услышал от нее много воспоминаний о сыне, получил позволение пользоваться письмами Гоголя к ней и сестрам. Племянник Гоголя и издатель его сочинений, Н. П. Трушковский, также познакомил его с своею огромною коллекциею писем Гоголя. С. Т. Аксаков, который лучше всех других друзей Гоголя знал его, не только сообщил автору «Опыта биографии» письма Гоголя, но и составил для него извлечение из «Истории своего знакомства с Гоголем». А. С. Данилевский, князь В. Ф. Одоевский, М. П. Погодин, г-жа А. С. Смирнова, М. С. Щепкин и многие другие из близких знакомых Гоголя предоставили в его распоряжение корреспонденцию свою с Гоголем и воспоминания о нем. Ф. В. Чижов написал записку о своих встречах с Гоголем. Благодаря этим богатым материалам биография в новой редакции приобрела объем втрое больший того, какой имела прежде, и теперь явилась в двух довольно толстых томах. Дополнения к прежней редакции далеко превосходят ее своею массою. Конечно, не все из них имеют одинаковую цену; но нет ни одного, которое не было бы интересно в том или другом отношении, а многие решительно неоценимы по своей важности, особенно материалы, полученные от г-жи М. И. Гоголь, от С. Т. Аксакова, А. С. Данилевского, А. С. Смирновой и М. С. Щепкина. Почти все хронологические пробелы, оставленные в биографии Гоголя письмами Гоголя к М. А. Максимовичу и П. А. Плетневу, служившими главным пособием при составлении «Опыта биографии», восполнены теперь обильными извлечениями из новых материалов, и автор имел полное право считать новую редакцию своего труда совершенно новым трудом. Он выразил этот взгляд тем, что в настоящем издании дал своему сочинению новое заглавие. В первом томе «Записок о жизни Н. В. Гоголя» новых материалов не менее, нежели сколько перешло в него прежних, из «Опыта биографии», а второй том, обнимающий время с 1842—1844 годов до кончины Гоголя, почти весь составился из новых материалов: в «Опыте биографии» этот период занимал не более 50 страниц.

Конечно, материалы, столь богатые, еще далеко не полны. Сам автор чувствует это живее, нежели кто-нибудь; потому-то и выпустил он из заглавия своей книги слово «биография», говоря тем, что время для полной биографии Гоголя еще не пришло. Но если и в прежней редакции труд его представлял довольно данных для пояснения некоторых важных вопросов о судьбе и характере человека, после «Мертвых душ» напечатавшего «Выбранные места из переписки с друзьями», то в настоящем своем виде «Записки о жизни Н. В. Гоголя» еще положительнее объясняют и эти вопросы и многие другие факты, которых не касался «Опыт биографии». Полноты и совершенной удовлетворительности в нашем знании Гоголя как человека нет еще и теперь; но многое в его жизни мы знаем теперь несравненно точнее, нежели прежде. Новое издание — или новая книга — тем вернее достигает своей цели, что от своего лица автор не прибавил ничего. Он понял, что дело собирателя фактов важнее и выше всяких размышлений на готовые темы, и, перепечатав «Опыт биографии», обогатил его единственно фактами, а не фразами.

---

Через двенадцать дней Гоголь писал к матери из Травемунда и уже готовился к возвращению в Россию.

"Несмотря на мое желание (говорил он), я не должен пробыть долго в Любеке: я не могу, я не в силах приучить себя к мысли, что вы беспрестанно печалитесь, полагая меня в таком далеком расстоянии".

Итак вот побудительная причина к скорому возвращению из-за моря, а не истощение кошелька, как до сих пор полагали. По крайней мере Гоголь в письмах из Любека и Травемунда не упоминает о нужде в деньгах. Через осмьнадцать лет, в безыменной записке, он объясняет несколько иначе причину своего скорого возвращения, относя тоску свою к друзьям и товарищам детства. Но он писал ее для печати и потому, вероятно, скрыл имя матери под более общим наименованием. Вот его слова.

"Может быть, это было просто то непонятное поэтическое влечение, которое тревожило иногда и Пушкина, - ехать в чужие края, единственно затем, чтобы, по выражению его,

Под небом Африки моей

Вздыхать о сумрачной России.

Как бы то ни было, но это противувольное мне самому влечение было так сильно, что не прошло 5 месяцев по прибытии моем в Петербург [69], как я сел уже на корабль, не будучи в силах противиться чувству, мне самому непонятному. Проэкт и цель моего путешествия были очень неясны. Я знал только то, что еду вовсе не затем, чтобы насладиться лучшими краями, но скорей, чтобы натерпеться, точно как бы предчувствовал, что узнаю цену России и добуду любовь к ней вдали от нее. Едва только я очутился в море, на чужом корабле, среди чужих людей (пароход был английский, и на нем ни души русской), мне стало грустно, мне сделалось так жалко друзей и товарищей моего детства, которых я оставил и которых я всегда любил, что прежде чем вступить на твердую землю, я уже подумал о возврате. Три дни только я пробыл в чужих краях [70], и, несмотря на то, что новость предметов начала меня завлекать, я поспешил на том же самом пароходе возвратиться, боясь, что иначе мне не удастся возвратиться".

В Травемунде Гоголя заняло всего более древний собор и старинные обычаи трактирной жизни.

"Это здание (писал он к матери) решительно превосходит все, что я до сих пор видел, своим древним готическим великолепием. Здешние церкви не оканчиваются, подобно нашим, круглым или неправильным куполом, но имеют потолок ровной высоты во всех местах, изредка только пересекаемый изломленными готическими сводами. Высота, ровная во всех местах, и - вообразите - несравненно выше, нежели у нас в Петербурге Казанская церковь, с шпицем и крестом. Все здание оканчивается по углам длинным и угловатым, необыкновенной толщины, каменным шпицем, теряющимся в небе... Живопись внутри церкви удивительная. Много есть таких картин, которым около 700 лет, но некоторые все еще пленяют необыкновенною свежестью красок и осенены печатью необыкновенного искусства. Знаменитое произведение Альбрехта Дюрера, изваяние Квелино - все было мною рассмотрено с жадностью. На одной стене церкви находятся необыкновенной величины часы, с означением разных метеорологических наблюдений, с календарем на несколько сот лет и проч. Когда настанет 12 часов, большая мраморная фигура вверху бьет в колокол 12 раз. Двери с шумом отворяются вверху; из них выходят стройно один за одним 12 апостолов в обыкновенный человеческий рост, поют и наклоняются каждый, когда проходят мимо изваяния Иисуса Христа, и таким же самым порядком уходят в противоположные двери. Привратник их встречает поклоном, и двери с шумом за ними затворяются. Апостолы так искусно сделаны, что можно принять их за живых. Я видел здесь комнату, принадлежащую собранию чинов города. Она великолепна своею давностью и вся в антиках.

Здешние жители не имеют никаких собраний и живут почти в трактирах. Эти трактиры мне очень нравятся. Вообразите себе какого-нибудь богатого помещика-хлебосола, как прежде, например, бывало в Кйбенцах, у которого множество гостей, тут и живут и сходятся вместе только обедать, или ужинать. Хозяин трактира занимает здесь точно такую же роль и первое место за столом. Возле него: - его супруга, которой это не мешает несколько раз сбегать, во время стола, на кухню. Прочие места занимаются гражданами всех наций. Со мною вместе находилось два швейцар(ц)а, англичанин, индейский набоб, гражданин из Американских Штатов и множество разноземельных немцев: и все мы были совершенно как лет 10 друг с другом знакомы. (Этого уже в Петербурге не водится.) Ужин всегда оканчивается пением, и всегда довольно поздно. Короче, время, здесь проведенное, было бы для меня очень приятно, если бы я только так же был здоров душою, как теперь телом".

Гоголь, перед отъездом за границу, квартировал вместе с Н.Я. Прокоповичем. Они не вели в отсутствие Гоголя переписки, и Прокопович воображал его странствующим Бог знает где. Каково же было его удивление, когда, возвращаясь однажды [71] вечером от знакомого, он встретил Якима, идущего с салфеткою к булочнику, и узнал, что у них "есть гости"! Когда он вошел в комнату, Гоголь сидел, облокотясь на стол и закрыв лицо руками. Расспрашивать, как и что, было бы напрасно, и таким образом обстоятельства, сопровождавшие фантастическое путешествие, как и многое в жизни Гоголя, остались для него тайною.

Естественно, что письмо от матери, найденное им в Петербурге, не могло заключать в себе одобрения его поступков. Оправдания и извинения Гоголя весьма интересны. Я повторяю их здесь по мере возможности.

"Одни только гордые помыслы юности (писал он к ней от 24-го сентября, 1829), проистекавшие, однако ж, из чистого источника, из одного только пламенного желания быть полезным, не будучи умеряемы благоразумием, завлекли меня слишком далеко.----------Ах, если бы вы знали ужасное мое положение! Ни одной ночи я не спал покойно, ни один сон мой не наполнен был сладкими мечтами. Везде носились передо мною бедствия и печали, и беспокойства, в которые я ввергнул вас.------

Бог унизил мою гордость: Его святая воля! Но я здоров, и, если мои ничтожные занятия не могут доставить мне места, я имею руки, следовательно не могу впасть в отчаяние: оно - удел безумца. ------Я не в силах теперь известить вас о главных причинах, скопившихся, которые бы, может быть, оправдали меня хотя в некотором отношении. Чувства мои переполнены. Я не могу перевести дыхания".

V. Гоголь поступает на службу и делается домашним наставником. - Характеристические черты его в качестве домашнего наставника. - Первые статьи, помещенные в журналах. - Успех "Вечеров на хуторе". - Переписка с матерью: просьбы о сообщении ему этнографических сведений о Малороссии; - затруднительные денежные обстоятельства; - реестр прихода и расхода; - порядок жизни; - занятия живописью; - взгляд на свои бедствия; - "Вечера на хуторе"; - исполнение некоторых надежд.

Это было самое трудное время для нашего поэта. Отец его умер еще до выхода его из гимназии; имение, поддерживаемое деятельностью опытного хозяина, приносило теперь доход, едва достаточный для содержания вдовы и пяти дочерей его [72]. Гоголь не требовал из дому денег, перебивался в Петербурге кое-как и должен был, оставя аристократические затеи, обратиться к жизни более положительной. Апреля 1830 г. он определился на службу в Департамент уделов и занял место помощника столоначальника [73], - но не прослужил здесь и году. Он достал от кого-то рекомендательное письмо к В.А. Жуковскому, который сдал молодого человека на руки П.А. Плетневу, с просьбою позаботиться о нем. Плетнев был тогда инспектором Патриотического института и исходатайствовал у Ее Императорского Величества для Гоголя в этом заведении место старшего учителя истории, которое он и занял с 10 марта 1831 года. Чтоб доставить ему больше средств для жизни, Плетнев ввел его наставником детей в дома П.И. Балабина, Лонгинова и А.В. Васильчикова, к которым поэт до конца жизни сохранил самые дружеские чувства.

Благодаря краткой записке одного из его тогдашних учеников, М.Н. Лонгинова (цитованной уже на стр. 52), мы знаем, каков был Гоголь в роли домашнего учителя.

Г<-н> Лонгинов и двое его маленьких братьев не нашли в Гоголе и тени педантизма, угрюмости и взыскательности, которые часто считаются как бы принадлежностями звания наставника. Уроки его походили скорее на случайные толки взрослого человека с детьми, нежели на то, что они привыкли разуметь под именем уроков.

Маленькие Лонгиновы думали сперва, что он будет преподавать им русский язык, но, к удивлению их, Гоголь начал толковать им о предметах, касающихся естественной истории; во второе посещение он заговорил о системах гор, рек и проч., а в третье повел речь о всеобщей истории.

- Когда же начнем мы, Николай Васильевич, уроки русского языка? спросили его.

Гоголь насмешливо улыбнулся и сказал:

- На что вам это, господа? В русском языке главное дело ставить е и [ять], а это вы и так знаете, как видно из ваших тетрадей. Просматривая их, я найду иногда случай заметить вам кое-что. Выучить писать гладко и увлекательно не может никто. Эта способность дается природой, а не ученьем.