Юрий Куранов - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Юрий Куранов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1984

В сборник известного русского прозаика Юрия Куранова вошли повести и рассказы разных лет. Время действия их — война, послевоенные годы и наши дни. Лирическая интонация, характерная для творческой манеры писателя, пронизывает повесть о нелегком военном детстве «Облачный ветер», повесть в письмах, своеобразное признание в любви — «Дом над Румбой», рассказы, связанные сюжетом с Псковщиной, с пушкинскими местами.

Не только люди, но сама природа русской земли у Юрия Куранова живет своей одухотворенной жизнью.

---

Прямо в платье Егора забрела в дымящуюся воду, и платье поплыло вздутым синим пузырем. Егора локтями втиснула платье в воду, присела и стала отцеплять свой конец сети глубоко под корягой. Отцепив, она с сетью пошла по грудь через старицу к Сашке.

Вода была теплая, на каждом шагу пузырилась и булькала. Ноги грузли в легкий податливый ил.

Сашка стоял на берегу у самой воды и широкими рывками тащил сеть. По мелкому слою сети здесь и там поблескивали пузатые карасики. Сашка брал их в горсть и швырял назад в старицу. Карасики гулко шлепались в воду.

Скоро в крупном слое сети повисли большие черные окуни, словно выкованные из темной прозрачной стали. Окуни надували горбатые спины, топырили плавники, бились и, казалось, позванивали чешуей.

Егора прямо с середины старицы широкими шагами бросилась к берегу. Она обеими руками на ходу выдирала окуней из сети, натыкалась на плавники и то и дело слизывала с исколотых пальцев кровь. Потом, пригнувшись, она со смехом бегом потащила окуней в мокром грязном подоле к костру.

Бросив рыбу в траву, Егора остановилась над огнем и, поеживаясь, принялась сушить платье, Сашка опять лежал в траве. Сквозь легкие остатки сумерек он смотрел на Егору снизу вверх.

— Ну, теперь бы и ухи… — сказал он наконец.

— Ухи, ухи. Возьми вон чугунок. — Егора показала рукой в ивняк над старицей. — У отца вечно там чугунок стоит, Чего глядишь-то?

Сашка неохотно поднялся, побрел в кусты и вернулся с чугуном, похожим на огромную печеную луковицу, Егора взяла чугун и направилась к реке, мимо старицы, по сухой прохладной траве.

Вернулась она не скоро. Шла, прижав обеими руками полный чугун к животу и широко расставляя ноги, Еще издали она весело закричала:

— Фу ты, леший понеси! Чего глядишь-то? Хоть бы рыбу обдирал. Мужики же пошли…

В это время далеко в лугах послышался быстрый конский топот. Потом топот оборвался, и кто-то молодым, почти мальчишеским голосом завопил:

— Сашка! Саш-ка-а-а!

Сашка насторожился. Крик раздался снова, далеко отдаваясь в лугах и вдоль сосняка. Егора замерла и с тревогой смотрела в сторону, откуда донесся крик. Сашка набрал в грудь воздуха, отвел руки назад, словно собрался взлететь и ответил:

— Эй-я-я-я!

Вскоре из-за ивняка вывернул парнишка на черной маленькой лошадке. Он поскакал берегом к костру, вопя во все горло, словно за ним гнались: «Сашка!» Конь под парнишкой был какой-то лохматый, с вывернутыми ногами, бежал приседающей рысью — ни дать ни взять леший. Леший остановился возле Сашки, косясь в траву на окуней бурыми глазами с синеватыми жилками.

— Сашка! — закричал парнишка опять. — Побегли в село, у ваших геологов ктой-то ногу ли, что ли, сломил. Лететь врача надо…

Парнишка бешено вытирался рукавом, поводя под синей широкой рубахой угловатыми плечами и облизывая губы.

— Что ж, — сказал Сашка, глядя на Егору, — так уха и не вышла. — Он застегнул китель и шагнул к ней, — Вечером увидимся.

— Вечером так вечером, — ответила Егора, тоже глядя на Сашку и отступая от него. — Чего глядишь-то?

Парнишка тронул поводья, и Сашка зашагал рядом с конем за старицу, к селу. Егора поглядела им вслед, потопталась на месте, крепко сжала ладонями веснушчатые холодные щеки и крикнула:

— Смотри, а то доброшу! Мне заворотить недолго.

Сашка оглянулся и помахал рукой.

— Ничего. Ты уж давай на пристань. Вечером встретимся.

— Смотри, — сказала Егора и стала заливать костер водой из чугуна.

Утренняя заря широко обдала небо белым предсолнечным светом. Соловей давно уже молчал. Только иногда вдруг чудилось, что он все поет. За лесами то здесь, то там начал раздаваться прозрачный быстрый звон, Это на ночлегах готовили косы к травам.

Егора скатала сеть, спрятала ее в кустах над водой, где обычно ее прятал отец, вернулась к кострищу и задумалась, глядя в землю. Окуни мутно посвечивали в траве прозрачной черной чешуей. Егора перешагнула через окуней и широкими шагами сквозь кусты направилась к дороге, где стоял ее лесовоз.

Машина грузно дремала обочь наезженной бревенчатой дороги, что вела от села к реке, на пристань лесосплава. Прицеп накренился и осел, приплюснутый тяжкими рыжими бревнами. От бревен сухо тянуло сосновой смолой, смола застыла на срезанных сучьях желтыми спекшимися потеками.

Егора обошла вокруг прицепа и влезла в кабину. Она включила мотор и осторожно вывела покачивающуюся, словно сонную, машину на бревенчатую колею. Потом Егора резко взяла скорость. Медные сосны о крошечными зелеными верхушками замелькали по обеим сторонам дороги, как спицы в велосипедном колесе. Сухой резкий ветер упрямо бил в кабину и разворачивал тяжелые Егорины волосы с затылка на глаза. Егора сняла с верхнего края ветрового стекла шелковую мелкую сетку для волос. Егора ухмыльнулась, вспомнив, что эту шелковую сетку забыл в кабине Сашка. Она положила на руль голые локти и, придерживая баранку локтями, надела сетку себе на голову и спрятала под нее волосы.

На одном из поворотов Егора увидела, как позади, там, где осталось село, поднялась в небо машина, похожая на раздутую ящерицу. Машина покачнулась в воздухе и, поблескивая на солнце огромным горизонтальным винтом, пошла над лесами. Потом машина замерла на месте, как бы приглядываясь к земным дорогам.

— Лети, лети, чего глядишь-то, — сказала Егора той машине и, больше не оглядываясь, погнала лесовоз дальше.

НИКИТА ГЕНЕРАЛ

Никита ехал в бричке лесной ночной дорогой и уже сворачивал к ближнему хутору. Над бричкой низко пролетела сова. Сова чуть не задела крылом дугу, конь присел на задние ноги и шарахнулся. Сова ушла к хутору и села на огородный шест, перед самой избой. Никита тоже подъехал к избе, вылез из брички, замахнулся издали на сову вожжами и громко сказал:

— Ишь, мгла!

Сова не шелохнулась.

За окнами хуторской избы горел свет, и двигались люди, и что-то носили в руках от печки к столу. Никита взошел на длинное высокое крыльцо, оскреб сапоги на верхней ступеньке, еще раз оглянулся и еще раз проворчал:

— Ишь, мгла глазастая.

На мосту пахло солодом, солеными огурцами и копченной над вересом рыбой. Никита отворил дверь, вошел в избу и расстегнул фуфайку. В избе густо стоял запах горячей печки, сдобного теста и разных мясных приправ.

— Видно, вовремя заехал, — сказал Никита, прошел вперед и сел на лавку.

— Здравствуй, Генерал, — сказала, выходя из-за перегородки, огромная, красная от печного жара, беловолосая и уже немолодая женщина.

— Здравствуй, Авдотья Степановна. Вишь, говорю, ко времени завернул.

— Теперь к нам всякий ко времени, — улыбнулась женщина, сняла с двери холщовое полотенце и вытерла руки.

Другая, черная, сбитая, тоже красная и тоже немолодая, вышла следом. Она вынесла большой деревянный ковш пива и подала Авдотье Степановне. Та чистыми руками взяла ковш и поднесла Никите. Никита ковш принял, подержал перед собой и опустил на стол.

— Ты, Катерина Степановна, из Саратова, что ли, приехала?

— Из Саратова, Никита, — сказала вторая. — Свадьбы-то я мастерица разгуливать. Не помнишь разве, как еще твою-то свадьбу всю переплясала?

— Помню, помню, — сказал Никита, — мастерица-вентерица.

— Ты что же, Генерал, пиво об стол морозишь? — сказала Авдотья Степановна.

— Кольку, что ли, женишь? — спросил Никита.

— Кольку, Кольку, кого же еще. На свет пускаю, в люди.

— А я чего-то не слыхивал про эту свадьбу.

— Так ведь он враз решил. Решил — воля твоя. Женись. Ты чего пиво-то морозишь?

— Не Катерина ли невесту привезла из города?

— Куда там Катерина! На Шурке Настасьиной враз решил жениться. С руками и с ногами у Митьки оторвал. Пиво, говорю, чего сторонишь!

— Что же, Шура девка куда тебе! — сказал Никита, помолчал и добавил: — Я, Авдотья, пива пить не стану. По делу заехал.

— Выпей кружку и за дело говори.

— Какое уж тут дело будет: мне ведь что кружка, что десяток. Стало быть, при деле напиваться не буду. Еще деньги растеряю. Я ведь, Авдотья, скупать картошку езжу для столовой, ты же знаешь. Вот тебе слово, говори, сколько продашь, деньги на стол выложу, квитанцию подпишем, а сельпо потом на машине приедет.

— А сколько тебе надо?

— Хоть всю продавай.

— Всю не всю, а центнера три везите. Не жалко.

Никита расстегнул свою кирзовую полевую сумку, вытащил из нее книжечку квитанций, копировальную бумажку, химический карандаш и пристроился писать на столе.

Распахнулась дверь, и вошел Колька. Вошел он в расстегнутой фуфайке, без шапки, дышал шумно, грудью, и Никита подумал, что парень из бани.

— Здорово, Генерал, — сказал Колька и, не снимая фуфайки, сел к столу.