Исай Калашников - Последнее отступление

• Название: Последнее отступление
• Автор: Исай Калашников
• Издательство: «Советская Россия»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1965

Волны революции докатились до глухого сибирского села, взломали уклад «семейщины» — поселенцев-староверов, расшатали власть пастырей духовных. Но трудно врастает в жизнь новое. Уставщики и кулаки в селе, богатые буряты-скотоводы в улусе, меньшевики, эсеры, анархисты в городе плетут нити заговора, собирают враждебные Советам силы. Назревает гроза.

Захар Кравцов, один из главных героев романа, сторонится «советчиков», линия жизни у него такая: «царей с трона пусть сковыривают политики, а мужик пусть землю пашет и не оглядывается, кто власть за себя забрал. Мужику все равно».

Иначе думает его сын Артемка. Попав в самую гущу событий, он становится бойцом революции, закаленным в схватках с врагами. Революция временно отступает, гибнут многие ее храбрые и стойкие защитники. Но белогвардейцы не чувствуют себя победителями, ни штыком, ни плетью не утвердить им свою власть, когда люди поняли вкус свободы, когда даже такие, как Захар Кравцов, протягивают руки к оружию.

---

— Они за себя. Добрых людей обирают, жрут да пьют. Банда, а не войско, варначье одно там собралось, — сердито сказал Артем. Ему уже надоело отвечать на вопросы Федькиного отца. И, кроме того, он боялся, что Нина куда-нибудь уйдет.

— Ты мне голову не морочь. Варначье в самой центре не может быть. Али новым порядком дозволяется?

Артем мысленно послал Савостьяна ко всем чертям, но постарался объяснить, в чем дело, почему Советы не разгоняют анархистов. Однако мужик не унимался, у него в запасе был целый ворох новых вопросов. Он их выкладывал один за другим и, поглаживая огненно-рыжую патлатую бороду, терпеливо ждал ответов.

Варвара сказала Савостьяну:

— Отпусти сына, ведь он истомился, на вечерку бежать охота. А завтра приходи, поговорите…

— Успеет, наженихается, — сверкнул глазами Савостьян. Но сидеть больше не стал. Артем, опередив его, вышел на улицу.

Из-за сопок выползла тяжелая, полная луна. Трава у заборов, покрытая густой росой, засияла переливчатым светом.

Возле дома Назарихи на лужайке лежали бревна. Здесь летом всегда собиралась молодежь. Парни и девчата сидели и сейчас. Артем подошел к ним. Карпушка Ласточкин тренькал на балалайке, Уля тихо пела частушки.

— Расскажи, каково житье на белом свете, — спросил Карпушка. — Что в городе делается?

Артем присел на бревна, коротко рассказал о себе, толкнул в бок Улю:

— А ты чего о Федьке не спрашиваешь?

— Отшила она твоего Федьку. Комиссара окручивает. Высоко берет Ульяна… — Карпушка дернул струны балалайки.

Высоко берет Ульяна,
Крепко дело знает —
Комиссара Парамона
К ручкам прибирает.

— Замолчи ты, дуралей, — беззлобно огрызнулась Уля.

К бревнам подошел Виктор Николаевич, за ним плелся изрядно подвыпивший Мотька-забияка. Увидев Артема, Мотька заорал:

— Гы!.. Красная гвардия… Ну-ка, Николаевич, попробуй поборись с ним. — Мотька сел рядом с Артемом, дохнул в лицо сивушным перегаром. — Это такой человек… такой человек… Всех поборол. Хороший человек. Я за ним в огонь и в воду. Вся надежда на тебя, Артемша, и на Федьку еще… Побори его.

— Попробуй, Артемша, — поддержал его Карпушка.

— Зачем бороться? Я могу и так уступить первенство товарищу красногвардейцу, — со скрытой насмешкой сказал Виктор Николаевич.

— Слабо тебе, вот и отказываешься, — посмеивался Карпушка.

— Я не отказываюсь. Если вам хочется, пожалуйста… — Виктор Николаевич сел напротив Артема, поставил руку локтем на бревно. — Давай, гвардия его величества…

Артемке меньше всего хотелось бороться, но и отказываться было неудобно. Он молча поставил локоть на бревно, взял кисть руки Виктора Николаевича. Ребята и девушки окружили их. Мотька скомандовал:

— Раз, два… три!

Рука приказчика стиснула пальцы Артема, рванула в сторону. Артем выдержал первый рывок. Выровнял руку.

Виктор Николаевич сидел, низко опустив голову. Вдруг он приподнял ее, и Артема ожег взгляд, полный ненависти… Всего на секунду мелькнуло это выражение глаз. Виктор Николаевич тут же раздвинул губы в улыбке, хриплым от напряжения голосом проговорил:

— Держись, гвардия…

Артем стиснул зубы. Да, он будет держаться, не просто достанется тебе победа, если достанется…

Руки, поставленные локтями на бревна и сцепленные в кистях, образовали треугольник. Этот треугольник слегка покачивался то в одну, то в другую сторону. Со стороны могло показаться, что борьба еще не началась, что противники примеряются друг к другу, но каждый из них уже вложил в нее все силы, всю волю.

Артем почувствовал, как от локтя к ключице поднимается боль. Мышцы напряжены до предела, кажется, еще немного и, не выдержав, они станут рваться… Но Артем держится. Он не сдается приказчику. Проходят секунды, минуты. Боль в руке перестает ощущаться. Рука деревенеет. В висках шумит кровь, в ушах начинают звенеть колокольчики. И вдруг рука приказчика слабеет, медленно-медленно начинает клониться набок.

— Молодец! — кричит Мотька и хлопает Артема по плечу.

— Надо ржаной хлеб есть, тогда сила будет, — советует приказчику Карпушка.

Артем и Виктор Николаевич тяжело дышали, не смотрели друг на друга.

Не сказав ни слова, Виктор Николаевич ушел.

— Славно ты его! — радовался Карпушка. — Сбавил спеси… Чересчур уж он гордый. Мы его собирались поколотить, да Нина отговорила.

— Он же за ней ухлестывает… — хохотнул Мотька. — А ты врешь, что Николаевич гордый. Свой парень.

— Тебе все свои, кто бутылки открывает. Прилипало…

— Я-то прилипало?..

Мотька полез с кулаками к Карпушке. Артем взял его за шиворот, отбросил. Он бы с удовольствием влепил в пьяную рожу Мотьки хорошую оплеуху. «Ухлестывает»! Высказался.

Подгоняемый тревогой, Артем быстро пошел к Нине. У частокола остановился. Во дворе разговаривали. Один голос принадлежал Нине, другой — приказчику. Это так его поразило, что он не мог сдвинуться с места.

— Мы люди образованные. У нас много общего… — говорил приказчик.

Руки Артема примерзли к частоколу. Он больше не слышал, что они говорили, только видел их, сидящих рядом на ступеньке крыльца: его — в черном пиджаке, ее — в белом платье, в том самом платье, в котором она была днем.

Оторвав от земли отяжелевшие ноги, придерживаясь рукой за частокол, Артем побрел домой.

Утром сказал матери, что получил из города вызов, и уехал в волость, а оттуда — в Верхнеудинск. В городе он достал фотографию Нины, завернутую в плотную белую бумагу. Обертку выбросил, фотографию запечатал в голубой конверт и отправил в Шоролгай.

8

Васька Баргут был на краю могилы. Несколько дней он не приходил в себя, несмотря на усердные заклинания Мельничихи. Он лежал один. Днем забегала Савостьяниха — поглядеть, не скончался ли, а вечером, хмурый, злой, в зимовье появлялся Савостьян. Он заставлял жену придерживать Васькину голову и вливал ему в рот парное молоко. Васька захлебывался, кашлял, проливал молоко на грудь.

Лицо у него стало прозрачное, нос острый и большой. Но однажды вечером к Баргуту вернулось сознание. Савостьян собирался поить его молоком. Васька открыл глаза и едва слышно спросил:

— Вы что со мной делаете?

Савостьян наклонился, подставил к растрескавшимся губам Баргута ухо, переспросил:

— Ась?

Васька повторил вопрос громче. Лицо у Савостьяна разгладилось.

— Колдую над тобой, Васюха. Хворь тебя чисто совсем одолела. Не пьешь, не ешь уж которые сутки.

— Я тогда на пашне захворал, — не то спрашивая, не то утверждая, произнес Васька. Эти несколько слов утомили его. Он закрыл глаза, на лице выступили лилово-черные пятна.

Радость Савостьяна сменилась страхом. Говорят, что перед смертью люди всегда приходят в память… Отдает, видно, господу богу душу Васюха…

Но Баргут опять открыл глаза, попросил:

— Капустки бы холодненькой.

— Хочешь есть? Значит, будешь жить, теперь тебя колотушкой не заколотишь, — заключил Савостьян. — Только можно ли давать тебе капусту? С нее у здорового брюхо дует. Сейчас мы тебе чайку принесем, сухарей, масла. Чай с молоком — пользительная штука.

Баргут стал поправляться. Ходить он долго не мог, от слабости кружилась голова, ноги подгибались. Вынужденное безделье переживал чуть ли не труднее, чем болезнь. Никогда особенно не питавший расположения к людям, привыкший к замкнутой, одинокой жизни, он вдруг почувствовал тоску по человеческой речи. Савостьян, как только увидел, что Баргуту не грозит опасность, в зимовье стал наведываться редко. А если и заходил, то не присаживался, задавал один и тот же вопрос:

— Поправляешься? Ну-ну, поправляйся, — и уходил.

Савостьяниха тоже забегала только за тем, чтобы поставить пищу на стол, придвинутый к кровати.

Баргут пробовал взяться за свое любимое дело — вырезать из дерева. Но руки у него были слабы, работа быстро утомляла.

Целыми днями он лежал в зимовье, слушал, как жужжат на стекле окна мухи. В один из таких дней, когда одиночество стало особенно тягостным, к нему пришли Дора и Уля. И такими желанными показались они ему, что после того как ушли, он несколько раз спрашивал себя: не пригрезились ли они? Да уж лучше бы и не приходили. Лежать в зимовье стало еще тягостнее. Но Дора пришла опять. Она принесла в туеске бруснику с сахаром и пару мягких пирожков с морковью. Тут же заставила Баргута все это съесть. Баргут не противился.

— Я не знала, что ты хворый, раньше бы пришла, — сказала она. — Я буду ходить к тебе каждый день. Ты только скажи мне, когда Савостьяниха здесь не бывает. А то она заметит и по всей деревне разнесет. Проходу не дадут…

Васька смотрел в ее голубые глаза, и то же чувство сладкого оцепенения и неловкости, что и в тот раз, когда помогал ей накладывать солому, завладело им. Но тогда это чувство быстро угасло. А сейчас оно не проходило. Оставшись один, он всякий раз, стоило заскрипеть калитке, вздрагивал и ожидал появления Доры. Но она работала на пашне и прибегала только вечером, и то ненадолго.