Исай Калашников - Последнее отступление

• Название: Последнее отступление
• Автор: Исай Калашников
• Издательство: «Советская Россия»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1965

Волны революции докатились до глухого сибирского села, взломали уклад «семейщины» — поселенцев-староверов, расшатали власть пастырей духовных. Но трудно врастает в жизнь новое. Уставщики и кулаки в селе, богатые буряты-скотоводы в улусе, меньшевики, эсеры, анархисты в городе плетут нити заговора, собирают враждебные Советам силы. Назревает гроза.

Захар Кравцов, один из главных героев романа, сторонится «советчиков», линия жизни у него такая: «царей с трона пусть сковыривают политики, а мужик пусть землю пашет и не оглядывается, кто власть за себя забрал. Мужику все равно».

Иначе думает его сын Артемка. Попав в самую гущу событий, он становится бойцом революции, закаленным в схватках с врагами. Революция временно отступает, гибнут многие ее храбрые и стойкие защитники. Но белогвардейцы не чувствуют себя победителями, ни штыком, ни плетью не утвердить им свою власть, когда люди поняли вкус свободы, когда даже такие, как Захар Кравцов, протягивают руки к оружию.

---

Речь Парамона была короткой. Он просил скотоводов хорошо все обдумать и без боязни высказать свои мысли. Бояться теперь некого и нечего. Все отныне равны. Слово каждого весит одинаково.

— Говорите, что надо сделать для улучшения вашей жизни, и как суглан решит, так и будет, — Парамон оглянулся на Ранжурова, тот кивнул головой. — Вам хочет сказать несколько слов Цыремпил Цыремпилович Ранжуров, большевик.

По рядам опять прошелестел шепот: «Большевик, большевик». И в этом шепоте Ранжуров уловил удивление.

— Что, товарищи, не верите? — спросил он с усмешкой. — Большевик, а ничего ужасного в нем нет, да? Дети глядят на меня и не падают замертво. У вас тут ходят слухи, будто большевики каждый день съедают по малолетнему ребенку.

Ранжуров вдруг оглянулся, лицо его с лукавыми, смешливыми глазами приобрело таинственно-значительное выражение. Тихо, почти шепотом, он сказал:

— Вы знаете, в моем родном улусе один почтенный лама распустил точно такой же слух. Дома я много лет не был. Приехал в гости, встретили меня хорошо. В каждой юрте угощают, расспрашивают о жизни в чужих краях. Но как только узнали, что я большевик, сразу же все двери позакрывали. А с чего — понять не могу. Утром я пошел в лес, рядом с нашим улусом. В лесу любили играть ребятишки. Ну, я с ними и подружился: сяду, разговариваю, сказки рассказываю, дудки им делаю из тальниковых прутьев. И что ни день, ребятишек возле меня больше. Но вот узнали об этом родители, прибежали целой толпой, похватали своих ребят, растащили по домам. Ну, ребятишки рассказали им, конечно, чем мы в лесу занимались. Стыдно стало честным людям за свои подозрения. Так стыдно, что они просили меня никогда никому не рассказывать про эту глупость. Если встретите кого-либо из улуса Цаган-Челутай, — молчок о нашем с вами разговоре.

Улусники закивали головами. Этот человек сразу стал им ближе. И они отвечали на его улыбку…

Еще не погасли улыбки на обветренных лицах пастухов, а Ранжуров уже выпрямился, сурово сдвинул брови.

— А ламу, который распускал слухи про большевиков, мои одноулусники прогнали. Он был не только клеветником… Прикрываясь именем богов, он обманывал бедняков. У вас тоже водятся такие. Они клевещут на Советскую власть, хотят поссорить нас с братским русским народом. Им это выгодно. Вот в вашем улусе есть Еши и его верный слуга Цыдып. Я их не знаю, сроду с ними не встречался. Мой друг, — Ранжуров кивнул в сторону Парамона, — тоже их не знает. Но за себя и за него скажу: мы никогда не сядем с ними за один стол, не станем здороваться с ними за руку. Они обманывают трудовых людей. Возьмите, к примеру, налоги…

Ранжуров раскрывал их замыслы, выворачивал наружу то, что было спрятано от людей.

И улусники заволновались. Еши затылком почувствовал назревающую вспышку. Он потихоньку толкнул в бок Цыдыпа. Тот сразу же вскочил, визгливо выкрикнул:

— Я хочу говорить! Не выносит мое сердце клеветы!

Ранжуров кивнул головой.

— Говори!

— Араты! Этот большевик насказал на нас столько, что я сам на себя, как на врага, смотрю. Сижу и думаю: «Ох, какой я негодяй, какой худой человек». Вот что может сделать нечистый язык! Я не стану удивляться, если он назовет нас старухами и велит нам вырядиться в бабий дыгыл. Он говорит, что мы хотели поссорить вас с Советской властью. Смешно слушать! Кто у нас в улусе Советская власть? Я, как глава хошунной управы… Выходит, я сам натравляю улусников на себя? Смешно! Не верьте ему! Большевики хотят посадить нас в тюрьму. Мы не выполнили их приказаний, не отобрали у вас последних овец. Вот этот большевик и плюет на нас. Он…

— Ты расскажи лучше, кто тебе приказал собирать налоги? — перебил бойкую речь Цыдыпа Парамон.

Цыдып оглянулся, искоса посмотрел на Парамона.

— Почему не сказать? Скажу. Была бумага с печатью.

— А где она? Ты можешь ее показать? — быстро спросил Парамон.

— Показать ее не могу. Привез ее человек с кожаной сумкой, дал мне прочитать и увез обратно.

— Какая ерунда! Вранье! — возмутился Парамон.

Но Цыдып ловко извернулся.

— Старших надо уважать, — высокомерно сказал он. — Или большевики вежливость считают пороком?

Улусники не могли взять в толк, кто прав, кто виноват.

— Вот что, пастухи, — сказал под конец суглана Ранжуров. — Вы скоро поймете сами, что Советская власть — это народная власть, ваша защитница. Сейчас давайте создадим в улусе Совет. Выбирайте в него самых достойных, тех, кто будет честно служить народу, не даст бедняков в обиду.

Тут улусники разбились на группы. Те, что побогаче, увидев, что Совет создавать все-таки придется, старались протащить в него своих людей. Другие поняли: Совет может избавить их от цепких лап Еши, и выдвигали в него людей, известных своей честностью. Были и третьи. Они боялись Еши, не хотели его сердить, но то, что в Совете будут такие же, как они, бедняки, притягивало их, вселяло надежды. Они поднимали руки и за тех и за других.

Когда улусники немного угомонились, было объявлено, что в Совет избраны Дугар Нимаев, Дамба Доржиев, Цыдып Баиров…

Парамон остался недоволен сугланом. По дороге к юрте Дугара он говорил Ранжурову:

— Чего-то мы здесь недосмотрели. Еши и Цыдып остались безнаказанными. И Совет получился неважный. Есть явные сторонники Еши.

— Ты думаешь, они долго продержатся? Беднота очень скоро вышибет их с треском. Нет, я доволен. В первые дни Советской власти во многих улусах вообще нельзя ничего было сделать, настолько ламы и богачи запугали народ. Они, брат, еще крепко держатся… Но каждый день прибавляет Советской власти в улусах десятки и сотни сторонников. А Еши свое получит, не беспокойся…

— Так-то оно так, но я ждал большего…

— Ничего, не огорчайся, — Ранжуров хлопнул Парамона по плечу. — Мы с тобой еще увидим другие улусы. Без дымных юрт, без рахитичных ребятишек…

Он сидел на лошади, покачиваясь в такт ее шагам. Глухо стучали по земле копыта, поскрипывали седла.

Глава пятая

1

Ранней весной с низовьев Селенги в город врывался шальной ветер. С разбойным посвистом налетал он на дома, хлопал ставнями окон, гнал по улицам мелкий мусор и клубы пыли, озорно раздувал широченные сарафаны приезжих семейских баб. Пыль поднималась над городом, заволакивала небо и солнце. Песок набивался в рот, в нос, просачивался сквозь щели в дома и все покрывал красновато-серым налетом; он хрустел под ногами на плахах тротуаров, и от этого хруста ныли зубы.

Не мог Серов привыкнуть к сухим пыльным ветрам. Он вырос на Саратовщине, в тихом городе Хвалынске, весенние ветры там совсем иные, с бодрящей свежестью волжских просторов. Впрочем, о Хвалынске он вспоминал без радости. Жили там плохо, в сыром подвальном этаже купеческого дома. Отец, кустарь-шапочник, болел чахоткой. Он вечно горбился над работой, из-под холщовой рубахи выпирали худые лопатки, тонкая шея была изрезана глубокими морщинами. Около него всегда стояло ведро, кашляя, отец сплевывал сгустки крови… Умирал он долго и трудно, в пугающе огромных глазах металась предсмертная тоска, а в это время наверху купец Гутин справлял именины, там пели песни, смеялись, желали хозяину долгих лет жизни…

Позднее Серов понял: такова жизнь — наверху звенят бокалы, внизу умирают от нищеты. Так было всегда. И он, начиная с голодных студенческих лет, делал все, что мог, чтобы этого не было.

Сейчас, шагая по безлюдному, насквозь пропыленному городу, Серов перебирал в памяти свое прошлое, туго связанное с тем, что происходит сейчас. Особенно памятно время, когда он, депутат Государственной думы от социал-демократов, встречался с Лениным. От этих встреч осталось светлое удивление, не убывающее с годами: на каторге, в ссылке, читая новые работы Владимира Ильича, он как бы снова слушал его и каждый раз открывал для себя что-то очень важное…

А каторга для него была вдвойне тяжелой. Там ему пришлось пережить предательство женщины, которую он любил, матери его детей.

Еще в Саратове, в 1904 году, когда ему было двадцать шесть, он встретил Юлию Лангвальд, бывшую в ту пору одним из руководителей подпольной организации. Умная, дерзкая, знающая себе цену, она нравилась ему своей независимостью, самостоятельностью суждений. Однако со временем он стал замечать, что независимость иногда превращается в высокомерие, самостоятельность — в пренебрежение к товарищам, и неприятно пораженный, он пробовал ее пристыдить, образумить, но Юлия, казалось, не понимала, чего он хочет, яростно отстаивала свое право говорить и думать так, как она считает нужным.

В 1907 году его арестовали, судили и отправили на каторгу. Юлия осталась одна, на руках дети — сын и дочь. И тут ему открылось ее новое качество — полная неспособность противостоять повседневным трудностям, конечно, очень нелегкого быта. В письмах она жаловалась, что ей мало помогают его товарищи, денег не хватает. Он знал, что товарищи делают все возможное, и просить от них большего просто бессовестно. Письма Юлии мучили его хуже всякой неволи…