Михаил Алексеев - Наследники

• Название: Наследники
• Автор: Михаил Алексеев
• Издательство: ДОСААФ СССР
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1986

В новую книгу известного советского писателя вошли давно полюбившиеся читателям произведения — «Дивизионка», «Биография моего блокнота», «Тетрадь, начатая под Сталинградом», «Наследники». Объединяет их общая тема — патриотизм народа в годы Великой Отечественной войны, единство поколений, готовых защитить Родину, слава ратных традиций доблестной Советской Армии.

Для массового читателя.

---

Где-то недалеко была река со множеством, как все здешние реки, рукавов. Ее нужно было пересечь. В отдельных местах она не замерзает, и важно было не попасть на эти места. Вот почему приказано ехать точно по следу других машин. Все усилия Громоздкина были сейчас сосредоточены на этом. Начался спуск. Громоздкин притормозил, перевел рычаг скорости, и бронетранспортер стал осторожно приближаться к реке, закутанной в горностаево-белую шубу глубокого и мягкого снега. Свежий синеватый след все еще был различим, и Селиван смело повел тяжелую машину через лед. Еще полминуты — и бронетранспортер выскочил бы на противоположный берег, но именно в эти-то полминуты и случилось несчастье.

Будто пушечный выстрел раздался где-то под кузовом машины, и в следующую секунду бронетранспортер резко осел сначала своей задней, а потом и передней частью. Затем — страшный крик Шелушенкова, струи обжигающе-холодной воды… Селиван инстинктивно захлопнул дверцу кабины, даже не подумав в первое мгновение о том, куда девался сидевший рядом с ним человек, и с радостью ощутил, что бронетранспортер продолжал двигаться вперед по дну реки, ломая и кроша броневым своим лбом лед перед собой.

Но ближе к берегу кромка льда стала толще, силы мотора оказались недостаточными, чтобы протаранить всю толщу, и Громоздкий, цепенея от ужаса, почувствовал, что машина остановилась. Выключив скорость, Селиван достал из-под сиденья лом и по пояс погрузился в воду. Мотор продолжал работать: где-то клокотала вода, отталкиваемая силою газов, рвавшихся из выхлопной трубы.

Выбравшись на лед, Громоздкин ударами лома начал откалывать кусок за куском перед машиной, освобождая ей путь к берегу. Полушубок, валенки, ватные брюки — все это превратилось в своеобразный ледяной панцирь, сковывавший его движения. Но солдат продолжал свою тяжкую работу. И только когда закончил и вновь забрался в кабину, то вспомнил, что остался один и что с ним рядом нет майора Шелушенкова.

«Неужели утонул?» — звонко и больно ударило по вискам.

— Товарищ майор! Товарищ майор! — крикнул что было мочи Громоздкин, но никто не отозвался.

Селиван включил скорость, до предела выжал газ, и бронетранспортер ледяной глыбой выкатился на берег. Водитель быстро выпрыгнул из кабины, вернулся к реке и еще несколько раз позвал Шелушенкова, но снежная пустыня молчала. Чуть не плача, солдат бегал по льду около темнеющей воды, надеясь отыскать майора. Селиван то кричал, то умолкал, прислушиваясь, не бултыхается ли где-нибудь поблизости человек, не зовет ли на помощь… Но вокруг было тихо. Дрожа от страха и холода, Громоздкин вернулся в кабину.

Бронетранспортер продолжал двигаться вперед и чуть не столкнулся с другой машиной. Из нее выскочили лейтенант Ершов и рядовой Сыч. Им стоило больших трудов раздеть Селивана, закутать его в теплый полушубок и сухие брюки Ивана — сам рядовой Сыч переоделся в ватную куртку и шаровары, лежавшие у него в кабине.

— Товарищ лейтенант… я… я… человека утопил, — вдруг сообщил Громоздкин.

— Что? Что вы говорите?!

— Майора Шелушенкова… утопил…

Голос Селивана оборвался. И тут он почему-то прежде всего подумал о Настеньке — что же с нею… что же с ними будет теперь?.. И только сейчас с леденящей душу ясностью он понял, что в его жизни случилось что-то нелепое, неслыханно злое и непоправимое.

— Да вы с ума сошли, Громоздкин? Опомнитесь, что вы говорите? — кричал ему в самое ухо Ершов.

Селиван ничего не ответил.

Тогда они, уже втроем, побежали к реке. Ершов прямо с ходу кинулся в воду и стал шарить ногами по скользкому каменистому дну. Громоздкину и Сычу он приказал осмотреть лед окрест — нет ли где полыньи. Но все их усилия были тщетны…

Хмурые, молча вернулись они к машинам.

Сыч хотел было взять машину Громоздкина на буксир, полагая, что обессиленному товарищу так будет легче довести бронетранспортер до места, но Селиван не захотел. Он тяжело взобрался в свою кабину и на полной скорости повел бронетранспортер вперед.

— Не отставать от него! — приказал Ершов Ивану Сычу.

3

Проходили недели, месяцы, а писем от Селивана все не было. Настенька задумалась. Обида на любимого постепенно сменилась тревогой за его судьбу: да жив ли он, да не случилось ли с ним чего худого? Да что же это она до сих пор не сходит к его родным и не узнает, как он там, что с ним?! Ну до чего же она скверная, бессердечная девчонка! Решение созрело, и Настенька стала быстро натягивать на себя шубейку. Скорее, скорее!..

На улице белым-бело. В плетнях, под соломенными крышами и в хворосте хозяйничали воробьи и синицы, радуясь, что остались на всю зиму чуть ли не единственными пернатыми в здешних краях. Во дворах и в хлевах мычали коровы, не свыкшиеся еще с зимним «распорядком дня» и тосковавшие по просторным степным пастбищам, по стойлу возле пруда, по хлопанью пастушьего кнута в росные, прохладные утренние зори, по прихваченным первыми заморозками сочным капустным листам на опустевших и потому никем не охраняемых огородах и по всему тому, что приносит с собой отрадная пора поздней осени, когда и жара и дожди не докучают и зима еще не приступила как следует к исполнению своих грозных обязанностей.

Настенька, опасаясь, что в последнюю минуту испугается и не решится войти в дом Громоздкиных, торопилась. Она машинально повернула деревянную вертушку, толкнула калитку и тут же увидела Селиванову мать, вышедшую навстречу ей с ведрами. «Ой, с пустыми!» — чуть не вскрикнула девушка, взглянув на ведра в руках пожилой женщины. И тут, опять же машинально, чувствуя, что пересыхает в горле, выпалила:

— Елена Осиповна… Меня просили в бригаде узнать, что с Селиваном!.. Где он служит и вообще… как он?

— Девонька, что с тобой, родимая? На тебе лица нет! — Елена Осиповна поставила ведра на землю и положила руки на Настенькины плечи. — Разве он тебе, окаянный этакий, не пишет?

— Пишет… три письма прислал! — сама не зная почему, соврала Настенька и зарделась.

— Ну и нам столько же. Нет… что же это я, старая, неправду говорю? Два он нам прислал, два, девонька! Пишет, что жив, здоров, служит, слава богу…

Но Настенька уж не слышала последних слов Селивановой матери. Она быстро-быстро шла домой. Настеньке теперь все было ясно. Если раньше она могла еще на что-то надеяться, думая, что при прощании с нею на станции Селиван не оглянулся просто случайно — замешкался, разволновался человек и все забыл, мало ли что? — то отныне это «не оглянулся» повернулось к Настеньке самой страшной своей стороной и утвердило девушку в наихудших ее и тщательно скрываемых от посторонних предположениях.

Дома мать сказала ей:

— Володя опять приходил, — и кивнула на подоконник, где стоял горшок с какими-то нелепыми цветами, в которых — Настенька видела это — белела запутавшаяся бумажка.

— Зачем он приходил? — холодно спросила Настенька, направляясь в свою комнату.

— Все за тем же. Надеется.

— Пускай не надеется, — отозвалась Настенька голосом, искаженным оттого, что в зубах держала приколку.

— А ты подумай хорошенько, доченька. Мать дурное не присоветует. Ноне женихами не разбрасываются. Вот он, твой-то, не пишет. Не больно думает о тебе…

— Ну и пусть! — прошипела Настенька из-за перегородки.

— Пусть-то пусть. Да как бы… Останешься в старых девках…

— Опять ты за свое!

— Да, чай, дочь ты мне аль кто? Они вон, которые приезжают из Советской-то Армии, не больно остаются в колхозе. Все в город норовят; ученые, вишь, все стали. Землю пахать им уже образование не дозволяет. Милиционером, пожарным, а все туда ж, в город… Отцы их и деды век в своем родном селе проживали. Родились тут, тут и в землю ложились. А эти бездомники как вылупились, только их и видали. И души, что ли, у них нет — не затоскуют ведь по дому-то, как, скажи, железные, нечистый бы их всех побрал! И чего властя глядят на этакое безобразие? Разве годится так-то? Матери живут в селе без сыновей, а девчонки без женихов остаются — с ума сойти! Я б на месте властей всех их, окаянных, домой бы повозвращала. Пусть землю пашут да сеют хлеб, а не шляются попусту по городам-то!..

— А что бы ты сделала с теми, мама, которые учеными да инженерами стали, как, скажем, Дементий Ефремов? — спросила Настенька; ей почему-то стало немного легче от ворчливых слов матери.

— Я об таких не говорю. Пусть умные машины делают да пишут ученые книги — от них тоже польза. А вот которые поденщиками при городе, вот энтих я бы всех, как есть, до единого вернула в родные их деревни!

— Хорошо, мама. Только при чем же тут Селиван?

— Как при чем? А разве он вернется? Думаешь, он не такой же вертопрах? Вот попомни мое слово — не вернется. Ну, заглянет, можа, на недельку-другую, не без этого. Попьянствует с родней, с дружками-приятелями — да и поминай как звали! Аль я не знаю, как все бывает… А тут человек приходит свататься, красавец да умница… Такого молодца поискать!