Борис Корнилов - «Я буду жить до старости, до славы…». Борис Корнилов

• Название: «Я буду жить до старости, до славы…». Борис Корнилов
• Автор: Борис Корнилов
• Издательство: Азбука
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-389-02023-8

«Я буду жить до старости, до славы…» — писал молодой ленинградский поэт Борис Корнилов. До старости он не дожил: его убил советский режим. Но слава у него была уже при жизни. Он стал одним из самым ярких поэтов поколения, входившего в литературу в конце 20-х годов XX века. Песню из кинофильма «Встречный» на его слова пела вся страна: «Нас утро встречает прохладой, Нас ветром встречает река…» После гибели поэта эту песню стали объявлять как народную.

В первую часть книги входят избранные стихотворения и поэмы Б. Корнилова, а также новонайденные материалы из архива Пушкинского Дома.

Вторая часть содержит уникальный дневник Ольги Берггольц 1928–1930 гг. — периода их брака с Корниловым и письма Бориса Корнилова к Татьяне Степениной (его первой любви) и Ольге Берггольц.

Третью часть книги составили материалы из личного архива Ирины Басовой, дочери поэта: воспоминания ее матери Людмилы Григорьевны Борнштейн — второй жены Б. Корнилова, а также переписка Л. Борнштейн-Басовой с Таисией Михайловной Корниловой (матерью Бориса Корнилова), поэтами Борисом Лихаревым и Михаилом Берновичем. Эту часть книги открывает эссе Ирины Басовой «Я — последний из вашего рода…».

В четвертую часть вошли материалы следственного дела Бориса Корнилова из архивов ФСБ.

Книга содержит редкие и неизвестные фотографии и автографы.

Предваряет книгу эссе Никиты Елисеева «Разорванный мир».

---

Эх, не дело все это, не дело. Они правы, не уважая меня за нерешительность.

Ну, надо поработать.

А — я забыла приписать — несмотря на холодность к Б<орису> я все время нахожусь во власти чувственных переживаний. Я вижу чувственные сны. Я видела недавно Кольку Молч<анова>[323]. Как мы поцеловались с ним, горячо, захватывающе. Я хочу так целоваться. Эх, что-то не так.

Я хочу жизни — много, много…

А вот не пишется и не пишется.

11 апреля 1930 г<ода>

Наконец-то могу писать много-много. Но все не то, не то я пишу. Все копаюсь в своих мелких переживаньицах, наверняка мещанских.

Отчего так часто чувствую подавленность? Чего же мне не хватает? Кажется, все прекрасно. Или мне надо похвал, надо тешить свое тщеславие? Или, черт знает чего…

Вот — В<ладимир> В<асильевич> — разлюбил меня. Я это чувствую. И мне так неприятно, так больно это… Ведь ясно, из-за тщеславия. Как же? Европейский художник бегал за мной!! Теперь, говорят, он влюбился в какую-то молоденькую художницу. Неужели же мне не вернуть его? Попробуем.

Я последнее время понемногу, но почти каждый день выпиваю. И вот сейчас. Как-то так выходит.

Ну, да эх, ладно. Почитаю лучше про сплавы… Чувственный прилив не проходит. Как-то чуть не к каждому — сексуальное отношение, нет, не в прямом смысле и, конечно, не со всеми. Вот хочу, чтоб меня целовали, быть может, взял В<ладимир> В<асильевич>, только: не по-стариковски, а по-настоящему, меня возбуждает его сила, ой…

11/IV—30 г<ода>[324]

Владимир Васильевич, если б Вы знали до чего мне нехорошо сейчас. Знаете, я живу-живу, работаю, читаю и все такое, да все выходит как-то ни шатко ни валко.

Чего-то не хватает. Сама удивляюсь, — то, что происходит у нас, меня — не как Вас — больше радует и поднимает, работой я увлечена, да черт ее знает, что!

Нет, это не то, как говорят, «личной жизни нет», у меня все, что кругом «личная жизнь», т<о> е<сть> моя, правда не пишу я ничего месяца 3, ну, это пройдет, только зима эта была ужасно быстрая и, как я теперь вижу, какая-то смутная, с самой осени…

Ведь Вы правы оказались, у меня действительно неврастения, и немаленькая. Может, все это оттого только и есть, просто так. Скорей бы лето… Скорей бы лето… Муж уезжает до августа в Баку[325], и я уеду куда-нибудь, где еще совсем не была…

Хоть бы сестра поскорей приехала. Я не так буду чувствовать себя одной, как сейчас. Ведь никому ж об этом не скажешь, ведь это стыдно сознаваться в этом, хоть и ненадолго такое состояние приходит, все равно стыдно…

Вот я не понимаю, зачем я Вам говорю это, особенно после того, как мы с Вами поругались. Ведь я отлично знаю, что до самым основным линиям мы расходимся, хотя Вы и «не против Советской Власти», и может быть, любая из Ваших «тетенек» в 100 раз ближе Вам, чем я… А все-таки меня как-то тянет к Вам…[326]

Ну, да пусть. Раз Вам писалось, Вы и должны это знать. А мне — вот сейчас, сию минуту нехорошо, очень! Только не думайте, что это мое основное. Это какая-то боковая линия, временная, но болезненная…

А написала я к Вам по всему вышеизложенному и по многому другому.

[Подпись] Ольга Берггольц

Как пошло! Инженер Ларин из мартеновской нравится мне потому, что у него угловатое, некрасивое лицо, но неужели он — Иван Иваныч! Костырев[327] верно говорит, что теперь уж коммунист с балериной спокойно спать не может, как в 25 году, так далеко и глубоко все пошло! Вот-вот именно эта чуждость отталкивала меня от В<ладимира> В<асильевича>, и сейчас — просто спорт. Э, да все это гадость, блядство.

Работать. Распределить время. Мобилизовать себя. Завтра, т<о> е<сть> 12/IV

до 3 — практика

с 3–6 — Путил<овский>

6—…9 — собрание, распределение квартир, ура, ура, неужели мечта претворяется в жизнь?

с 9 — или занятия или вечер «Резца»[328]. Вернее, второе, а, м<ожет> б<ыть>, приедет Мусёша, как я рада, очень рада ей. Лягу спать.

1931 г<од> 17 октября

Ужасно!

И это была я?

Как еврей в анекдоте, я смотрю на себя и говорю — не может быть…

Но это была я.

Просматривая свои теперешние записи в каком-нибудь 35 году — опять, наверное, тяжело и горестно удивлюсь.

Нет, это не рост. Нужен скачок.

1.[329]

И я осталася одна.
Одна, как перст во лбу.
Я от рассвета до темна
Вершу свою судьбу.

И не жива, и не мертва
По городу брожу,
Одни разлучные слова
Я наизусть твержу.

Скупой, частушечный напев,
Нехитрая тоска —
Мне греет сердце нараспев
И холодит слегка…

Я душу темную твою,
Чтоб стала не мила,
Уж как-нибудь, да запою,
С разлуки и со зла.

И лишь не будет, — как не пой,
Как не гляди назад,
До встречи ласковой с тобой
Синь-пороху в глазах…

Осень <19>29. ноябрь

2.

От тебя, мой друг единственный,
Скоро-скоро убегу,
След мой легкий и таинственный
Не заметишь на снегу,

Не ходи и не выслеживай
Во сыром бору лисиц,
И дорогой прямоезжею
Не расспрашивай возниц,

Перед людом, перед зверем
От тебя я отрекусь,
Чтобы новый друг поверил
В мою горькую тоску…

ноябрь

3.

Что мне сделать, скажи, скажи,
Чтобы стать тебе дорогой?
Если хочешь, возьми мою жизнь,
Постепенно согни дугой…

Если надо, то я с тобой
От бесславья не отступлю,
Только — недруг, товарищ мой,
Только слышать твое — люблю.

Только знать бы, что ты — без сна,
Если рук не найдешь моих,
Только знать бы, что я — одна,
В самых лучших думах твоих…

«Моя девчонка верная…»: Письмо Б. Корнилова к Т. Степениной

[330]

Публикация Н. А. Прозоровой

Светлой памяти К. В. Ефимова

В настоящее время из переписки Бориса Корнилова известно всего несколько писем, судя по которым поэт не был ни любителем, ни мастером эпистолярного жанра[331]. Годы репрессий не способствовали сохранению писательских архивов, и случайно уцелевшие письма приобретают в связи с этим особое значение как важный литературно-биографический источник, добавляющий новые психологические черты к портрету поэта.

Именно таким документом является письмо Бориса Корнилова, адресованное Татьяне Степениной, вместе с которой он учился в школе г. Семенова. Оно сохранилось в архиве О. Ф. Берггольц (ф. 870) в Рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН[332].

Сведения о Татьяне Степениной (в замужестве — Шишогиной) очень скудны, и ее отношения с Корниловым реконструируются главным образом на основе немногих известных нам источников: дневника и писем О. Берггольц 1928—1930-х годов, а также данных, любезно сообщенных семеновским краеведом Карпом Васильевичем Ефимовым.

Известно, что Татьяна родилась в 1906 году и была приемной дочерью часовых дел мастера г. Семенова. До сих пор остается не проясненным вопрос о родном отце Татьяны. В описи документов, относящихся к Корнилову в Государственном архиве Нижегородской (Горьковской) области, указано ее отчество: Александровна[333]. Однако непонятно, по родному или по приемному отцу оно приводится, поскольку известно, что в зрелые годы она подписывалась как Татьяна Федоровна[334].

Семья, в которой воспитывалась девушка, считалась в городе зажиточной. К. В. Ефимов сообщает: «Дом Степениных находился и находится на ул. Тельмана в г. Семенове. Дом деревянный двухэтажный. В начале 30-х годов прошлого века был конфискован. Хозяева были выселены. В доме было образовано четыре квартиры, в которых жили работники милиции»[335].

В школьные годы приемные родители Татьяны, зная о влюбленности в нее Корнилова, препятствовали их сближению. По воспоминаниям школьной подруги Степениной — Анны Васильевны Ефимовой, чтобы разлучить влюбленных во время летних каникул, Татьяну отправили в деревню Хахалы за 30 км от дома, и, чтобы увидеться с нею, Борис преодолевал это расстояние пешком[336]. Борис и Татьяна учились в школе с педагогическим уклоном, выпускники которой получали право преподавания в начальных классах.