Борис Корнилов - «Я буду жить до старости, до славы…». Борис Корнилов

• Название: «Я буду жить до старости, до славы…». Борис Корнилов
• Автор: Борис Корнилов
• Издательство: Азбука
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-389-02023-8

«Я буду жить до старости, до славы…» — писал молодой ленинградский поэт Борис Корнилов. До старости он не дожил: его убил советский режим. Но слава у него была уже при жизни. Он стал одним из самым ярких поэтов поколения, входившего в литературу в конце 20-х годов XX века. Песню из кинофильма «Встречный» на его слова пела вся страна: «Нас утро встречает прохладой, Нас ветром встречает река…» После гибели поэта эту песню стали объявлять как народную.

В первую часть книги входят избранные стихотворения и поэмы Б. Корнилова, а также новонайденные материалы из архива Пушкинского Дома.

Вторая часть содержит уникальный дневник Ольги Берггольц 1928–1930 гг. — периода их брака с Корниловым и письма Бориса Корнилова к Татьяне Степениной (его первой любви) и Ольге Берггольц.

Третью часть книги составили материалы из личного архива Ирины Басовой, дочери поэта: воспоминания ее матери Людмилы Григорьевны Борнштейн — второй жены Б. Корнилова, а также переписка Л. Борнштейн-Басовой с Таисией Михайловной Корниловой (матерью Бориса Корнилова), поэтами Борисом Лихаревым и Михаилом Берновичем. Эту часть книги открывает эссе Ирины Басовой «Я — последний из вашего рода…».

В четвертую часть вошли материалы следственного дела Бориса Корнилова из архивов ФСБ.

Книга содержит редкие и неизвестные фотографии и автографы.

Предваряет книгу эссе Никиты Елисеева «Разорванный мир».

---

Или ему жаль Т<атьяну>, жаль окончить эту канитель? Господи! Неужели же это недомыслие, а не хамство, вполне сознательное, и подчеркиваемое порой? Каждую минуту он изъясняется мне в любви. Но каждую минуту он может грубо заорать на меня, причинить боль. Я говорю ему «Люблю, люблю», а сама не могу ни простить, ни забыть ему того, и, главное, не прощаю этого наплевательского отношения.

Мне ничуть не хочется в пику ему закрутить с кем-либо, или что. Это хорошо, это значит, что я выросла. Но что пользы. Нельзя же, чтоб молодость прошла в тоске, в тумане, без престольного праздника?

А у меня редко на сердце нет тягости или заботы, или тоски. Я не рисуюсь. Я хотела бы обратного. Я хотела бы, чтоб меня любили чутко и настороженно и берегли бы меня ото всего этого. Это ведь только в дневнике плохие слова, а в жизни это важно. Я… а я сама отношусь так? Да. Почти так. Но нельзя же, нельзя же со всем смиряться.

Ой… «Воровская, скучная жизнь».

7/IV—29

Такое чувство, что что-то надо сделать, а что — не знаю. Какое-то тревожное. Что же?

Занятий много. Борька еще ничего не сделал. Нет, не то. Хочется забраться к нему в чемодан. Зачем? Как все… ой.

Да, исключили из ЛАПП’а[273]. Ну, что ж? Пусть. Да, хотелось бы отдохнуть часик, два. Да надо заниматься. Скучно как-то.

12/IV

Нет, все-таки как-то надо решить…

«Одно меня мучит — Танька. Наверно скучает, косолапая. Давно ей не писал — запрещено…»

Это из письма Бориса к отцу…[274] И вот уже у меня дрожат руки и колени, обмирает внутри что-то и, какое-то чувство страха, опустошения и конченности. Как бы заглушить, как бы заглушить, что бы сделать? Ну, что бы, что бы сделать? Ведь ясно же, что Борис не любит меня. Хоть что он говори ночью, — не верится. Я даже не знаю… у меня все изболелось. Неужели этот пустяк мешает мне жить, убивает меня. Или это не пустяк? Ведь гибнет все. Именно из-за этого он кажется мне чужим иногда, совсем чужим. Это грызет меня. Мне кажется, что у меня одна боль. Когда она пройдет, то ничего не останется. Все рассказала вчера Шурке и как бы увидала себя и все это со стороны. Не говорил обо мне до рождения Иринки (кроме, разумеется, Т<атьяны> С<тепениной>), а мне писал, что «все сказал». О, господи… Для чего же это все. Надо что-то сделать. Раз я не могу равнодушно относиться ко всему, ну, раз не могу, какие бы доводы я себе не предоставляла, новобытные ли, философские или иные. Надо вытравить из себя все: любовь, главное, боль и, если есть, ревность. Но что же тогда останется.

Как мать была права. Болеть будешь — болею, связана будешь — связана, материальные заботы задавят — еще бы нет. А я-то говорила, что всего этого не будет, и я припоминаю, и воспроизвожу — я любила Борьку как-то особенно, быть вместе казалось для меня лучшим счастьем — и все это для того, чтобы дать ему возможность потщеславиться этим. Ведь он рассказывал ей, как я плакала в 27 году, узнав о лете 27 г<ода>, теперь он пишет отцу — «я давно не писал» — значит, собирается писать, и, может быть, с издевкой напишет о том, как «жена устроила ему сцену». Боже мой, а что если это все так и будет. Но что значат его уверения, его ласки? Я не могу еще поверить, что все это только средство. Я — нет, я не считаю его «такой сволочью». Надо вытравить. Что сделать? Всецело уйти в науку? Познакомиться с кем-нибудь новым, сильным? Общественная работа? А! Ребенок!? Ребенок — мое счастье. Но нет, все-таки не преодолеть.

А я знаю одно: если Борис не хочет, а, м<ожет> б<ыть>, и не может кончить все там, значит, чтобы жить с ним, мне надо самой кончить все это в себе. И тогда увижу…

Рахтанов[275] передал мне отзыв Тихонова обо мне. Тихонов хвалил (противное слово) меня и как поэта, и как человека. Рахтанов, передавший мне это, никогда не узнает, как много он мне передал…

Тих<онов> сказал, что из меня выйдет большой поэт, если я освобожусь от поэтической тени Корнилова. Стихи Борькины я очень люблю, я люблю хор[276].

14/IV—29

Когда это? Да, позавчера ночью был один из тех особенно мучительных скандалов с Борисом, которые стали за последнее время просто регулярными в случае моего отказа… Я переутомляюсь. Дорываясь до постели, чувствую себя разбитой. А он просит. Но чувствовать себя машиной, механически исполняя роль жены — это очень тяжело, я знаю по опыту. В случае отказа Борис злится и (это у него вошло в привычку) рвет на себе волосы, дрожит, стонет и пр. т. п. Это действует на меня не устрашающе, но угнетающе. А тогда он бил меня. Брр. Как мне стыдно писать это. И ведь это не первый раз. Господи, до чего я дошла? Почему взрывы отчаяния и негодования так быстро сменяются тупым равнодушием и безразличием. Привычка? Атрофия. Но последний раз он мне клялся Иринкой (?), что всему этому пришел решительный конец. Гм… Нет, не гм[277].

Страннее всего то, что сквозь всю эту невозможную накипь я люблю его.

Все это, должно быть… ревность. Как гнусно. Ну зачем, зачем я так…

Была у Ахматовой. Опять тяжелые рассказы и недоумение — у меня. Сколько лжи и гадости. Говоря о стихах Борьки и хваля их, она сказала «но в них нет какого-то взлета, головокруженья, который я люблю в ваших стихах».

И еще — советуя подбирать книгу: «Изд<ательст>во писателей[278] очень хочет издавать настоящую, ценную литературу. Они в отчаянии, что им приходится издавать халтуру. Т<ак> ч<то>, если им сказать, то они с визгом вырвут ее (книгу) у вас». Господи, неужели же это правда? Нет. Не может быть. Дура[279].

Еду на «Смену».

Вечер.

Проводила Борьку в Новгород. Скучно… Господи! Как бы много, хорошо, нежно я любила его, если бы не это. А то мысль о том, что он врет, обманывает и т. д. — отравляет мне существование. И любовь, конечно.

Детскосельский вокзал. Как я его провожала в 26 году… А Троицкая улица. Господи, как я его любила. Ведь любовь — это было просто что-то реальное. Ехала к нему, маленькая… боялась. Детское Село все было в снегу.

Скучно. Ведь, наверно, люблю и сейчас. Ой, скучно.

Ну, перепишу кое-что и лягу спать.

Заниматься нынче не смогу. Как неохота завтра выступать в институте — ужас.

К тому же я подурнела, мне кажется, очень.

Надо хорошенько написать «Смерть астронома»[280]. Давно не писала. С. <Г>.[281] сказал, что «Заставское»[282] — пародия на Борьку. Глупости. «Тень» не так уж велика.

Хочу к Тихоновым съездить. Увлекаюсь Энгельгардтом, хочу делать реферат, но время, время… Неужели Мокульский[283] не примет зачета? Хамство какое…

1 мая 1929 г<ода>

Первое мая. А я дома все время препираюсь то с матерью, то с Борисом. Как нудно… У Иринки идут зубки, и понос. Попка все не заживает окончательно. Надо лечить детку. Сердце за нее болит.

Чтобы написать обо всем, что думалось и чувствовалось, надо очень много времени — часа два. Я помню, что чувствовалось очень много, и думалось, кажется, интересно.

Из ЛАПП’а исключили. Возврат возможен через низовые кружки. Нет, не гордость (но что же) не позволяет мне идти туда. Нет, полно заноситься. Пойду при первом удобном случае. Буду читать. Может быть, я не права.

Столько зачетов, что боюсь, что не справлюсь. А не могу себя принудить к занятию истпартом[284]. Читаю Ходасевича. Хочу на днях подобрать книгу…

Друзья, друзья! Быть может, скоро…[285]

Люблю это стихотворение. Почему Борису не понравилось «На Памир»?[286]Мне оно пока нравится.

12 мая

Как редко могу я взяться теперь за перо, а так многое нужно бы, просто нужно записывать, так идут мысли, что только бы на бумагу. Но истпарт ждет меня, и, м<ожет > б<ыть>, — баня. Итак, главное.

Возрождением интереса к мальчишкам это, пожалуй, назвать нельзя, мне всегда нравилось и возбуждало ухаживание за мной, но мне нравится Поляков[287] в институте. Гнусные мыслишки об «ухаживании»!! Неужели нельзя отделаться от них. Стыдно, стыдно!

Знакомство с Николаем Дементьевым[288]. Симпатичный малец. Борька от ревности, как мне думается, уверяет, что он влюблен. Ну что ж, я не против, но сама я — равнодушна.

Знакомство с Колбасьевым[289]. Интересный тип. Боря, для твоего успокоения, мысли «об чем-либо» исключены. Звал, подарит книг. Интересно.

Письмо от Русановой[290]. Ко мне прикасается чужая жизнь, и мне смутно и больно. Да, это «настоящая жизнь»…

Сегодня с детскими писателями выступала у Герцена[291]. Успех. Особенно восторгались «Зима — лето — попугаем»[292]. Чуковский[293] прислал восторженную записку. За последнее время меня все время хвалят, это начинает печалить меня. Ругал, верно, сегодня Горелов, но как-то несостоятельно, ведь он приверженец ЛАПП’а. Берман не очень доволен «Пасекой»[294], это меня печалит. А «Пасеку» принял в «Звезду» Тихонов. Неужели из жалости. Одна эта мысль заставляет меня выходить из себя и не особенно радоваться взятию «Звезды».