Борис Корнилов - «Я буду жить до старости, до славы…». Борис Корнилов

• Название: «Я буду жить до старости, до славы…». Борис Корнилов
• Автор: Борис Корнилов
• Издательство: Азбука
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-389-02023-8

«Я буду жить до старости, до славы…» — писал молодой ленинградский поэт Борис Корнилов. До старости он не дожил: его убил советский режим. Но слава у него была уже при жизни. Он стал одним из самым ярких поэтов поколения, входившего в литературу в конце 20-х годов XX века. Песню из кинофильма «Встречный» на его слова пела вся страна: «Нас утро встречает прохладой, Нас ветром встречает река…» После гибели поэта эту песню стали объявлять как народную.

В первую часть книги входят избранные стихотворения и поэмы Б. Корнилова, а также новонайденные материалы из архива Пушкинского Дома.

Вторая часть содержит уникальный дневник Ольги Берггольц 1928–1930 гг. — периода их брака с Корниловым и письма Бориса Корнилова к Татьяне Степениной (его первой любви) и Ольге Берггольц.

Третью часть книги составили материалы из личного архива Ирины Басовой, дочери поэта: воспоминания ее матери Людмилы Григорьевны Борнштейн — второй жены Б. Корнилова, а также переписка Л. Борнштейн-Басовой с Таисией Михайловной Корниловой (матерью Бориса Корнилова), поэтами Борисом Лихаревым и Михаилом Берновичем. Эту часть книги открывает эссе Ирины Басовой «Я — последний из вашего рода…».

В четвертую часть вошли материалы следственного дела Бориса Корнилова из архивов ФСБ.

Книга содержит редкие и неизвестные фотографии и автографы.

Предваряет книгу эссе Никиты Елисеева «Разорванный мир».

---

1930

Каспийское море — Волга

«Снова звезды пылают и кружатся…»

Снова звезды пылают и кружатся,
ходят сосны, сопя и трубя,
закрывая глаза от ужаса,
я обманываю себя.

Милый тесть мой,
Иван Иваныч,
берегите мою жену,
я опять пропадаю на ночь,
словно камень иду ко дну.

Прямо падаем все от хохота,
ничего не понять спьяна —
это домики,
это Охта,
это правая сторона.

Боком,
   гоголем,
      чертом старым —
наши песенки об одном, —
разумеется, по гитарам
ходят рученьки ходуном.

Сукин сын,
   молодой безобразник,
дует в бубен,
   а бубен — день…
Нынче праздник,
   и завтра праздник,
только будет и буден день.

Только вспомню, как пел, бывало,
под Самарою,
под Москвой —
чертов баловень,
запевало,
в доску парень, ребята, свой.

Задушевная песня-премия
легче ветра и ковыля,
день за днем золотое время
пролетает шаля-валя.

— Купите бублики,
гоните рублики[43], —
песня аховая течет,
и в конце концов от республики
мы получим особый счет.

А по счету тому огулом
по заслугам и по делам
нашу жизнь назовут прогулом
с безобразием пополам.

Скажет прямо республика:
   — Слушай,
слушай дело, заткнись, не рычи, —
враг на нас повалился тушей,
вы же пьянствуете, трепачи.

Пота с кровью соленый привкус
липнет, тело мое грызя…
И отвесит потом по загривку
нам разá
и еще разá.

Все припомнит — растрату крови,
силы, молодости густой,
переплеты кабацкой кровли
и станков заржавелый простой.

Покачаемся и скажем:
   — Что ж это
и к чему же такое все,
неужели исхожено, прожито
понапрасну, ни то ни се?

Ни ответа,
   ни теплой варежки,
чтобы руку пожала нам,
отвернутся от нас товарищи
и посмотрят по сторонам.

Да жена постареет за ночь,
может, за две — не за одну.
Милый тесть мой,
Иван Иваныч,
не сберег ты
мою жену.

<1931>

Подруга

Я и вправо и влево кинусь,
я и так, я и сяк, но, любя,
отмечая и плюс и минус,
не могу обойти тебя.

Ты приходишь, моя забота
примечательная, ко мне,
с Металлического завода,
что на Выборгской стороне.

Ты влетаешь сплошною бурею,
песня вкатывает, звеня,
восемнадцатилетней дурью
пахнет в комнате у меня.

От напасти такой помилуй —
что за девочка: бровь дугой,
руки — крюки,
   зовут Людмилой,
разумеется — дорогой[44].

Я от Волги свое до Волхова
по булыжникам на боку,
под налетами ветра колкого
сердце волоком волоку.

Я любую повадку девичью
к своему притяну суду,
если надо, поставлю с мелочью
и с дешевкой в одном ряду.

Если девочка скажет:
   — Боренька,
обожаю тебя… (смешок)
и тебя умоляю — скоренько
сочини про меня стишок,
опиши молодую жизнь мою,
извиняюсь…
   Тогда, гляди,
откачу, околпачу, высмею,
разыграю на все лады.

Отметайся с возможной силой,
поживей шевели ногой…
Но не тот разговор с Людмилой,
тут совсем разговор другой…

Если снова
   лиловый, ровный,
ядовитый нахлынет мрак —
по Москве,
   Ленинграду
      огромной,
тяжкой бомбой бабахнет враг…

Примет бедная Белоруссия
стратегические бои…
Выйду я,
   а со мною русая
и товарищи все мои.

Снова панскую спесь павлинью
потревожим, сомнем, согнем,
на смертельную первую линию
встанем первые под огнем.

Так как молоды,
   будем здорово
задаваться,
   давить фасон,
с нами наших товарищей прорва,
парабеллум
   и смит-вессон.

Может быть,
   погуляю мало с ним, —
всем товарищам и тебе
я предсмертным
   хрипеньем жалостным
заявлю о своей судьбе.

Рухну наземь —
   и роща липовая
закачается, как кольцо…
И в последний,
   дрожа и всхлипывая,
погляжу на твое лицо.

<1931>

«Ты как рыба выплываешь с этого…»

Ты как рыба выплываешь с этого
прошлогоднего глухого дна,
за твоею кофтой маркизетовой
только скука затхлая одна.

Ты опять, моя супруга, кружишься, —
золотая белка,
колесо, —
и опять застыло, словно лужица,
неприятное твое лицо.

Этой ночью,
что упала замертво,
голубая — трупа голубей, —
ни лица, ни с алыми губами рта,
ничего не помню, хоть убей…

Я опять живу
и дело делаю —
наплевать, что по судьбе такой
просвистал
и проворонил белую,
мутный сон,
сомнительный покой…

Ты ушла,
тебя теперь не вижу я,
только песня плавает, пыля, —
для твоей ноги
да будет, рыжая,
легким пухом
рыхлая земля.

У меня не то —
за мной заметана
на земле побывка и гульба,
а по следу высыпала — вот она —
рота песен,
вылазка,
пальба…

Мы не те неловкие бездельники,
невысок чей сиплый голосок, —
снова четверги и понедельники
под ноги летят наискосок,
стынут пули,
пулемет, тиктикая,
задыхается — ему невмочь, —
на поля карабкается тихая,
притворяется, подлюга ночь.

Мне ли помнить эту, рыжеватую,
молодую, в розовом соку,
те года,
под стеганою ватою
залежавшиеся на боку?

Не моя печаль —
путями скорыми
я по жизни козырем летел…

И когда меня,
играя шпорами,
поведет поручик на расстрел, —
я припомню детство, одиночество,
погляжу на ободок луны
и забуду вовсе имя, отчество
той белесой, как луна, жены.

<1931>

Открытое письмо моим приятелям

Все те же мы: нам целый мир — чужбина;

Отечество нам Царское Село.

А. С. Пушкин[45]

1

Мне дорожка в молодость
издавна знакома:
тут смешок,
   тут выпивка,
      но в конце концов —
все мои приятели —
все бюро райкома —
Лешка Егоров,
Мишка Кузнецов[46],
комсомольцы Сормова, —
   ребята —
      иже с ними.
Я — такой же аховый —
парень-вырви-гвоздь…

Точка —
=снова вижу вас
глазами косыми
через пятилетье, большое насквозь.
Ох, давно не виделись, чертовы куклы, мы,
посидеть бы вместе,
покурить махры,
вспомнить, между прочим,
что были мы пухлыми
мальчиками-с-пальчиками —
не хухры-мухры.

В голос песни пели,
   каблуками стукали,
только от мороза на щеке слеза.
Васька Молчанов[47] —
ты ли мне не друг ли?
Хоть бы написал товарищу разá.

Как писали раньше:
   так-то вот и так-то…
живу, поживаю —
как на небеси…
Повстречал хорошенькую —
   полюбил де-факто,
только не де-юре — боже упаси.

2

Утренняя изморозь —
   плохая погода,
через пень-колоду, в опорках живем,
снова дует ветер двадцатого года —
батальоны ЧОНа[48]
стоят под ружьем.
А в лесу берлоги,
мохнатые ели,
чертовы болота,
на дыре — дыра,
и лесные до смерти бандиты надоели,
потому бандитам помирать пора.

Осенью поляны
   все зарею вышиты,
ЧОНовский разведчик
   выполз, глядит…
Ишь ты,
   поди ж ты,
      что же говоришь ты —
ты ль меня,
   я ль тебя,
      молодой бандит.
Это наша молодость —
школа комсомола,
где не разучивают слова: «боюсь»,
и зовут чужбиною
   Царские Села,
и зовут отечеством
   Советский Союз[49].

Точка —
   ночью звезды
      тлеют, как угли,
с ЧОНа отечество
   идет, как с туза…
Васька Молчанов —
ты ли мне не друг ли?
Хоть бы написал товарищу разá.

3

Вы на партработе —
   тяжелое дело
брать за манишку бредущих наугад,
как щенков натаскивать,
чтобы завертело
в грохоте ударных и сквозных бригад.
Я сижу и думаю —
   мальчики что надо,
каждый знает дело,
   не прет на авось, —
«Молодость и дружба» — сквозная бригада
через пятилетье, большое насквозь.

4

Предположим вызов.
   Военное времечко —
встанут на границах особые полки.
Офицеру в темечко
влипнет, словно семечко,
разрывная пуля из нашей руки.

Все возьмем нахрапом —
   разорвись и тресни,
генерал задрипанный, замри на скаку…
Может, так и будет,
как поется в песне:
«Были два товарища
в одном они полку…»[50]

5

Слова-ребятишки
   падают, как шишки, —
все мы дело делаем,
   как и до сих пор;
думку о разлуке вытрави и выжги,
дело — наша встреча,
веселый разговор.

Мы повсюду вместе —
   мальчики что надо,
будьте покойнички,
каждый — вырви-гвоздь…
«Молодость и дружба» — сквозная бригада
через пятилетье, большое насквозь.

Все на плечи подняли
и в работу взяли,
с дружбы и молодости
ходим, как с туза…

Милые приятели —
вы ли не друзья ли?
Хоть бы написали товарищу разá.

<1931>