Илья Чернев - Семейщина

• Название: Семейщина
• Автор: Илья Чернев
• Издательство: Бурятское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1988

Илья Чернев (Александр Андреевич Леонов, 1900–1962 гг.) родился в г. Николаевске-на-Амуре в семье приискового служащего, выходца из старообрядческого забайкальского села Никольского.

Все произведения Ильи Чернева посвящены Сибири и Дальнему Востоку. Им написано немало рассказов, очерков, фельетонов, повесть об амурских партизанах «Таежная армия», романы «Мой великий брат» и «Семейщина».

В центре романа «Семейщина» — судьба главного героя Ивана Финогеновича Леонова, деда писателя, в ее непосредственной связи с крупнейшими событиями в ныне существующем селе Никольском от конца XIX до 30-х годов XX века.

Масштабность произведения, новизна материала, редкое знание быта старообрядцев, верное понимание социальной обстановки выдвинули роман в ряд значительных произведений о крестьянстве Сибири.

---

— Здоровенько, — бросив на пасынка ненавидящий взгляд, протянула Соломонида Егоровна.

Тут Финогеныч приметил, что Дёмша будто не в себе, и большие, с поволокой, глаза его блестят, как в жару.

— Здоров ли? — участливо осведомился он, приблизился к Дементею: от того несло винным духом.

Неожиданно для всех Дементей Иваныч упал батьке в ноги. Вошедший с улицы Василий, не мигая, по-бычьи уставился в широкий зад отца.

— Что такое… встань! — возвысил голос Иван Финогеныч. Налившееся кровью лицо, свесившиеся на лоб кудри сына — весь он, униженно распростершийся на полу, показался вдруг Финогенычу чужим, ненавистным.

За унижением Дёмши он чуял какой-то подвох.

— Встань! — повторил он сухо и непривычно властно.

Подымаясь, закидывая назад пятернею волосы, Дементей Иваныч заговорил:

— Приехал поклониться, батюшка. Благослови на особо жительство… на раздел. И ты, матушка…

Дементей Иваныч сделал было движение поклониться в ноги и Соломониде Егоровне, но та, зло улыбнувшись, отошла к печи.

— Что ты, что ты, Иваныч! — голос мачехи выдавал и крайнее изумление и торжество победителя: Дёмша поклонился-таки ей в самые ноженьки.

Дементей Иваныч, казалось, не замечал ничего этого, гнул свое:

— Один раз в жизни человечьей такое бывает, чтоб с отцами — с матерями делиться. Уж не обессудьте…

— Ежели на это твоя воля — делись. Ты ведь лани еще лесу себе на избу припас… делись. Я помехи чинить не стану, — просто сказал Финогеныч.

Дементею Иванычу показалось обидным: зачем пропадают даром все его ухищрения, и он непонимающе заморгал глазами: кто же в конце концов дурак — он или выживший из ума старик? «Оказия!» — с досадой подумал он.

— Чаевать станем. К самовару в самый раз угадали, — заговорил как ни в чем не бывало Иван Финогеныч. — Что на деревне слыхать? Пошто поздно?..

За самоваром Дементей Иваныч подробно рассказывал о последних событиях в деревне, не решаясь сам расспрашивать: знает ли батька о гибели Андрея и цела ли запряжка, на которой отвозил старик пакет красному командующему.

— Опять эта анафемская власть воротилась… Кумачовый флаг тот же час повесили… Мартьян лютей волка… — Дементей Иваныч словно приберегал страшную весть напоследок, все оттягивал с нею.

Но почему батька глядит на него так пристально и осуждающе? Как об Андрее сказать, — может, старик не знает еще? Разбередишь ему сердце, а он и забрыкается с разделом? А если знает уже, то не сочтет ли по дурости своей, будто он, Дементей, радуется тому, что одним хозяином при разделе стало меньше? Опять же о конях: добрые кони, а спроси — озлится, и пойдет все прахом, весь раздел. Взбеленишь старика, — не вернешь вспять слаженного так легко и просто.

Дементей Иваныч вздохнул и замялся. Молчал и старик, все молчали.

— Японский ероплан летал, до чего страх! — вставил Василий упущенную отцом подробность.

— А бомбы кидал? — вскинулся любопытный Ермишка.

— Недосуг, паря, было, — ответил Дементей Иваныч. — Они улепетывали, видать, ноги свои уносили… Наши им у Зардамы, сказывают, насшивали.

— Наши? — Иван Финогеныч чуть усмехнулся. — Наши? Да ты только что анафемами их костил, а теперича своими признал…

— Ну, наши, русские, говорю. А то как же… — растерялся Дементей Иваныч.

— В настоящее время не поймешь, где наши, где ваши, — хохотнул Василий.

— А ты пойми! Понять беспременно надо, — строго осек глупый тот смех Иван Финогеныч. — Зардама сказала, кто наши, а кто ваши. Об Андрее, може, слыхали? — голос его заметно дрогнул.

— А что? — прикинулся Дементей.

— Да то… нет у нас Андрея, положил свою голову… — непрошеная слеза скатилась по щеке Ивана Финогеныча.

— Это ль не бедынька! — деланно всплеснул руками Дементей. — А свидеться-то вам довелось?

— Свиделись… Я с пакетом в хребты поехал, а он вершним догнал меня. С часок и поговорили только.

Иван Финогеныч приостановился: рассказывать ли Дёмше о погубленной запряжке, о белой погоне… «Была — не была, пусть всю правду узнает, о брате сейчас печаль… неужто о животине печали боле? Была — не была!» И, вперив серые свои глаза в лоснящееся лицо сына, он глухо сказал:

— Лучше б я помер, лучше б задохнулся, — так бежать от семеновцев пришлось… Коней бросил… Пришили их пулями на болотных кочках… Но о конях ли забота, когда смерть доспеет? Андрюха — это нам с тобой не кони. Коня купишь, нового вырастишь, Андрея не вернешь никогда…

Он уронил голову на грудь.

Дементей Иваныч налился пунцовой краской, гнев закипел в нем, — он знал теперь всё: так вот оно, батькино раденье о хозяйстве! Но он сдержался, не захотел ронять себя в глазах отца, мачехи, сына, всей этой чуждой мелкоты, — печаль о брате Андрее и впрямь велика.

— Что ж, — произнес он, — верно: животину купить можно, сына тебе не купить такого.

Старик поглядел на Дементея Иваныча благодарным взглядом, но благодарность смешалась в этом взоре с недоверием и удивлением. И он бездумно повторил вопрос, на который еще в самом начале не получил ответа:

— Чего припозднились-то? Аль в дороге что стряслось?

— Не, ехали хлестко, — простодушно сознался Василий.

— Гости задержали, — покраснел Дементей Иваныч, — выпили чуть…

— Храбрости ради первачу хватил? — рассмеялся Финогеныч. Дементей Иваныч обомлел, раскрыл рот, — до чего угадлив старик!..

Утром порешили: окончательный раздел хозяйства состоится поздней весной, к лету; с вёшной Дементей начнет рубить себе новую избу, переедет в нее, а потом уж — всё нарозь.

Без спора порешили, без перебранки.

4

Весной, накануне Егория, — земля была еще мерзлой и на пахоту не выезжали, — вместе с ярким солнцем на деревню пришла радостно взволновавшая Ипата Ипатыча и всех его дружков-стариков достоверная весть:

— Японец и прочие державы никак не согласились на советскую власть дальше Байкала, иначе войною грозятся. Ленин, слышно, не схотел непосильной битвы, отвел Красную Армию на левый берег Селенги…

И верно: в конце марта и начале апреля в Верхнеудинске заседал съезд трудящихся Прибайкалья, объявивший о создании на Дальнем Востоке от Селенги до Тихого океана самостоятельной Дальневосточной республики с демократической формой правления. Съезд избрал временное правительство, в составе которого преобладали коммунисты.

Вернувшись со съезда, председатель ревкома Мартьян Алексеевич созвал сход, и здесь мужики услышали диковинные вещи… Главным толмачом их в Никольском стал бывалый Дементей Иваныч. Птицей-гоголем ходил он по селу, и откуда только прыть на старости лет взялась, — так и сыпал налево и направо:

— Вишь, буфер придумали. Только тем красным буфером японца вряд ли проведешь! Сидит японец с атаманом крепко в Чите и буферное правительство на восток не пущает… Вот вам дескать, столица — Верхнеудинск, получайте ее, а дальше — ни-ни!

— Покуда в городе заседали, японец на Дальнем Востоке красным такую трепку дал, — век чесаться не перестанут.

— Какой ни на есть буфер, а не советская власть. Дывыэр! Слабина большаков взяла всех крестьян под одно равнять. Поживем еще! Слышь, и денег советских к нам не пустят — зачем нам ихние миллионы: полсотни тысяч коробушка спичек… У нашего правительства свои деньги будут, серебро пойдет да золото.

— Мартьян-то хвост поджал, говорит: совет упраздняется, крестьянское управление вернули — без совету…

— Ипат Ипатыч не зря Булычева благословлял. Выходит, перехитрили мы большаков. Булычев от беспартийных крестьян в правительстве министром поставлен. Свой теперь министр, в обиду не даст!

Так, противореча самому себе, то восхваляя, то поругивая красный буфер, Дементей Иваныч переходил со двора во двор, всюду подсаживался к старикам; его приглашали за стол, угощали самогоном, и он шествовал из улицы в улицу, краснорожий, опьяненный радостью и вином.

— Эка браво красуется Николай Александрович Бутырин, лавку настежь распахнул… Он зря не распахнет!..

Но преждевременно веселился Дементей Иваныч, Бывалый-то, бывалый, но многого не мог постичь он кудлатой своей головой, и вот не успел народиться в небе новый месяц, буферная власть объявила мобилизацию, и чубатый красавец Федот, бросив в борозде плуг, поехал к воинскому в Завод. Оттуда он прислал фотографию, на которой был изображен бравый боец Народно-революционной армии, а заодно и сообщил: «Наша дивизия выступает на фронт вышибать Семенова из Читы…»

И зудинский Федька, и Анохины зятья, и Карпуха Зуй, и Спирька — Арефьев парень, партизан удалый, и соседский Лукашка, с которым всю-то зиму не переставал цапаться Федот из-за Астахиной дочки Пистимеи, и многие, многие молодые партизаны — все были призваны в войска, все поехали на фронт — выбивать читинскую пробку.