Владимир Колесов - Мир человека в слове Древней Руси

• Название: Мир человека в слове Древней Руси
• Автор: Владимир Колесов
• Издательство: Издательство ЛГУ
• Жанр: История
• Год: 1986

В популярной форме через историю древнерусских слов, отражавших литературные и исторические образы, бытовые понятия, автор излагает представления восточных славян эпохи Древней Руси (X—XIV вв.) в их развитии: об окружающем мире и человеке, о семье и племени, о власти и законе, о жизни и свободе, о доме и земле. Семантическое движение социальных и этических терминов прослеживается от понятий первобытно-общинного строя (этимологические реконструкции) до времени сложения первых феодальных государств в обстановке столкновения языческой и христианской культур. Изложение иллюстрируется цитатами и афоризмами из оригинальных и переводных текстов Древней Руси; история слов рассмотрена на общем фоне социальной и этической терминологии средневековья, главным образом византийской, которая оказала известное влияние на формирование средневековых представлений и понятий славян; делаются выводы о влиянии древнерусской культуры на дальнейшее развитие русского, украинского и белорусского народов, для которых изучаемый период является в равной мере культурным истоком. Книга адресована филологам и историкам, а также всем, кто интересуется историей языка и культуры нашей страны.

---

На русском Севере не было господских сел, там жили «вольные» мужики, вот почему на рубеже XV—XVI вв. слово село там вообще исчезло из употребления, даже в значении "участок земли" (село земли). Древнерусскую «весь» там сменили «деревни».

Развитие значений слова деревня прошло тот же путь, что и слова село, только несколько позже и притом не везде. Деревня образовано из дервь (от действия «дьрати») — то, что «выдирается» с корнем (лес и заросли), чтобы дать простор крестьянской ниве. А. А. Потебня полагал, что развитие значений прошло такие этапы: сначала «вытеребливаемое и очищенное от леса и зарослей место для нивы», затем — как результат этого — пахотное поле и уже отсюда — двор, т. е. хутор, который стоит на этом участке земли; и позже всего (объясняется это тем, что собираются близко друг к другу и вместе живут мужики) возникает понятие о «селении, селе, деревне» (Потебня, 1883, с. 18). На всем пространстве Восточной Европы развитие значений слова шло именно таким образом — где раньше, где позже. В XVI в. «деревня уже не значит росчисть из-под леса для пахоты, но еще не значит и мелкий населенный пункт без церкви, без волостного правления (как стало это позже, с XVIII в.)» (Ларин, 1948, с. 57). Деревня в это время — это двор земледельца на его участке земли. Именно тогда и стали брать подати «с деревни», а не «со двора», как было в Древней Руси. В XVII в. Московская Русь знает уже слово деревня и как "населенный пункт"; вот в 1698 г. кому-то досталась «деревня: дворъ и з дворовыми хоромы и мѣстомъ дворовымъ и с пашенными землями и съ сенными покосами» (Горбунова, 1967). На Севере же это значение слова — деревня как многодворное крестьянское поселение — появилось не ранее XVIII в. (Дерягин, 1971), ибо только в это время деревни и возникают, сменяя одинокие дворы-хутора, бывшие «села земли».

Терминологическое значение слов село и деревня в Московском государстве установилось в XVII в. Внимательно вчитываясь в придворные «Вести-Куранты» 1600—1650 гг., непременно заметим одну подробность. Оба слова употребляются часто, но если село обозначает обычно "селение" (используется только это, ставшее уже обычным значение слова), то деревня (особенно в форме единственного числа) обычно употребляется с именем собственным: в деревню такую-то, т. е. по смыслу определения, принадлежащую такому-то.

Итак, пройдя значительный путь смыслового развития, обозначая поначалу реальный, весьма конкретный, данный клочок земли, а затем — всё расширяя свое содержание, включая в себя всё новые, возникавшие в жизни перемены, — каждое слово прочно вошло в систему феодальной иерархии, стало, в свою очередь, и социально важным термином. Природа — хозяйство — общество — таков был путь в освоении мира, такими оттенками смысла, безгранично варьировавшимися, воплотилась в истории слов история народа. Наряду со средневековым феодальным селом долгое время существовала на Руси и свободная общинная деятельность; меняя названия и определения, таила она в себе и древние отношения хозяйственного быта семьи. Весь — деревня — и что´ еще? Расширение мира перед глазами пахаря не стало победой над пространством. Куда ни шел за волей мужик в средневековые времена, всюду встречал его пристальный взгляд господина.

Вот только «поле» не поддалось присвоению — оно навсегда осталось тем «чистым полем», отстраненно чужим и заманчивым, какое не раз упоминается в раздольной русской песне, песне — мечте и надежде. Потом приходили, сменяя старые, более точные слова; слово росчисть сменило починок, как и слово починок в свое время пришло вместо деревня, а деревня — вместо весь. Но и эти слова, теряя исконный смысл «освобожденной земли», вступали в ряд названий населенных пунктов. Починок как поселение на росчисти — с XVI в., деревня — с XIV в., село — с XII в., каждый раз вытесняя одно другое проходят эти слова свой путь развития.

Устойчиво и постоянно, из рода в род, поколение за поколением идет освоение мира, земли и просторов, но раз уж стало какое-то слово по смысловому рангу выше, чем прежде, оно не может, как раньше, значить то, что когда-то значило. Скажем так: в XIV в. где-то на Севере село обозначало поселение, деревня-росчисть, а поле — неведомые дали, всех же прочих слов в этом ряду еще нет. В каком-то месте навсегда предпочли одно слово (например, село), в другом — иное (деревня), в третьем же сохранили исконное славянское слово (весь). Иные из слов так никогда и не стали обозначением селения, сохранив свой исконный смысл некой условной, одному лицу принадлежащей, площади земли (выть, кол или кулига). Все такие частные особенности местной речи дела не меняют, поскольку в них никак не отражается общее и неуклонное движение восточнославянских земледельцев в направлении ко все новым «селам земли», к деревням на дерви и к росчистям на починке. Известный публицист Н. В. Шелгунов еще в 1885 г., описывая последовательность расширения селений в русской провинции, говорил иронически: «Где начало, где конец провинции? Начинается провинция, конечно, с ее основной ячейки, какого-нибудь починка, теряющегося в лесах Севера. Но вот починок вырастает в деревню и делает первый шаг к цивилизации, обзаводясь кабаком. Затем деревня делает второй шаг и присоединяет к кабаку лавочку с баранками, лаптями, веревками и дегтем. Теперь потребности бывшего починка начинают расти быстро и в нем возникают уже зачатки государственных учреждений. К кабаку и лавочке присоединяются волостное управление, урядник, школа, и починок становится селом.» (Шелгунов, 1893, с. 17). Традиционный путь «разрастания» освоенной земледельцем лядины до «губернского города» остается одним и тем же; экономические условия быта как бы фиксируют качественный переход из одного состояния в другое. Публицист XIX в. не знал истории рассмотренных здесь слов, но удивительно точно отметил путь, который можно проследить в истории этих слов. Слишком многое еще оставалось в XIX в. от средневекового быта, от старых понятий о ниве и тех, кто живет на ней. Устойчив такой быт, он складывался веками; вот почему и у нас есть надежда, что, сопоставляя слова и тексты, в смене названий и оттенков смысла мы не растеряли никаких важных особенностей и примет древнерусской хозяйственной жизни.

Впереди мужика, за плугом идущего, нет никого. Он открывает мир, неоглядный и странный в своей красоте и силе. И если, вступая на поле, купец и воин сражаются с черной силой и между собой, пахарь в труде покоряет землю, оставляя за своей спиной города и веси, и всю эту русскую землю, сделав ее своей.

ГЛАВА ПЯТАЯ. ВЛАСТЬ И ДЕРЖАВА

Родовой строй отжил свой век. Он был взорван разделением труда и его последствием — расколом общества на классы. Он был заменен государством.

Ф. Энгельс

ОТЧИНА И ОТЕЧЕСТВО

Прежде всего, — говорит историк русского быта, — надобно установить самое понятие о государстве, ибо иначе мы будем спорить о словах. Что же такое государство?» (Чичерин, 1856, с. 776). Столетие спустя положение не изменилось: историки и теперь, говоря о древнерусском государстве, чаще всего спорят о словах. Так, может быть, имеет смысл взглянуть на историю с точки зрения самих слов? Так сказать, изнутри, из тех обстоятельств жизни, которые порождали представление о государстве и власти в самом русском народе, отражаясь в сложных и противоречивых изменениях смысла слов?

На первых листах древнерусской летописи (Лавр. лет., л. 1б—3) находим рассказ о расселении племен и народов согласно библейским легендам. После потопа первые сыновья Ноя «раздѣлиша землю» по частям света. Хам при этом взял «полуденную страну» (в списках XV в. использовано слово часть) с реками, текущими к востоку, Иафету достались «полунощные страны» и западные с реками, которые текли «в часть Симову», на восток. Как раз в Иафетовой части находим такие «языци», которые нам нужны: литва, прусы, варяги, мурома, весь и др., «сѣдять они до землѣ Агняньски и до Волошьски». При этом варяги — всего лишь «колѣно Афетова племени», как и многие другие германские, славянские и волошские (романские) племена. Землю делят по жребию, а направление своей части выбирают «по стране», т. е. по стороне света; на этих сторонах до времен летописца живут «языки», разделившиеся после вавилонского столпотворения, по коленам прежних племен. Мозаичная старинная компиляция не упускает из виду главного: каждому владетелю, который воплощает собой род, принадлежит его часть земли в определенной стране. Однако ни одно из всех этих слов не имеет еще значения социального термина — ни то, ни другое, ни третье еще не волость, не область, не государство, не держава. Трудолюбивый кочевник блуждает по просторам земли, правясь по солнцу, подчиняясь своей участи.