Владимир Колесов - Мир человека в слове Древней Руси

• Название: Мир человека в слове Древней Руси
• Автор: Владимир Колесов
• Издательство: Издательство ЛГУ
• Жанр: История
• Год: 1986

В популярной форме через историю древнерусских слов, отражавших литературные и исторические образы, бытовые понятия, автор излагает представления восточных славян эпохи Древней Руси (X—XIV вв.) в их развитии: об окружающем мире и человеке, о семье и племени, о власти и законе, о жизни и свободе, о доме и земле. Семантическое движение социальных и этических терминов прослеживается от понятий первобытно-общинного строя (этимологические реконструкции) до времени сложения первых феодальных государств в обстановке столкновения языческой и христианской культур. Изложение иллюстрируется цитатами и афоризмами из оригинальных и переводных текстов Древней Руси; история слов рассмотрена на общем фоне социальной и этической терминологии средневековья, главным образом византийской, которая оказала известное влияние на формирование средневековых представлений и понятий славян; делаются выводы о влиянии древнерусской культуры на дальнейшее развитие русского, украинского и белорусского народов, для которых изучаемый период является в равной мере культурным истоком. Книга адресована филологам и историкам, а также всем, кто интересуется историей языка и культуры нашей страны.

---

Последующее развитие феодальных отношений потребовало новой социальной терминологии. Кроме того, дружеские связи могли ведь возникнуть в рамках рода-племени и между своими. Разграничение этих явлений находит отражение в языке.

По традиции историки отмечают развитие средневековых вассальных отношений, выраженных в терминах родового быта; отец, брат, брат старейший, сын — так постоянно обращаются друг к другу древнерусские князья. Но они и на самом деле были родственниками, все до единого. «Сюзеренитет-вассалитет, в особенности в XI в., переплетался с элементами родовых отношений» (Юшков, 1949, с. 332).

Было бы слишком просто в перенесении старых терминов на новые социальные отношения видеть переплетение родовых и феодальных отношений. Термины родового строя столь же социальны, только их социальная функция проявляется иначе, чем в средние века. Существует мнение (Бенвенист, 1969, I, с. 209—212), что некоторые слова, впоследствии ставшие терминами кровного родства, мифологического происхождения и с самого начала были именно социальными терминами. Например, в отличие от слова мать «патер» не являлось обозначением «физического» отца и брат обозначало не брата по крови, а мужского члена коллектива-фратрии («братства»), как и сестра — ее женского члена. Отец как родитель, возможно, назывался словом atta (к нему с уменьшительным суффиксом -ьць- восходит славянское отьць) точно так же, как и аппа — мать матери или отца, "старшая мать".

Если учесть эту поправку, придется признать, что принципы «братства» в среде древнерусских князей не являлись уже механическим продолжением терминологии родового строя. Это традиционные обозначения равенства в социальных отношениях, которое уравнивает дядю с племянником, названого отца с сыном и т. д.; «Ты мои еси отец, а ты мой сын, у тебе отца нету, а у мене сына нетуть, а ты мои сын, ты же мой брат» (Сергеевич, 1893, с. 151).

Однако и в таком суждении ускользают от внимания некоторые тонкости семантических переносов у терминов. Поначалу в языке общества с новыми социальными отношениями содержание слова другъ еще не нашло себе точного эквивалента. Договор единения и дружбы называют «любовью», а естественным последствием единения и любви является условие, что у друзей-союзников-братьев и общие друзья, и общие враги; появляются формулы, похожие на ту, которую провозгласили на Любечском съезде князей в 1097 г.; «да нонѣ отселѣ имемься во едино сердце», что полвека спустя приняло такой вид: «быти всѣмъ за одинъ братъ» (Сергеевич, 1893, с. 170). По мере того, как младшие в роде и по возрасту князья получают все больше власти и владений (отчин), все резче выступает подчеркивание равенства князей в термине братья: брате и сыну, брате и отче, но никогда в те времена не говорили «господине и отче». «Слово братъ приобретает особое значение в середине XII в.: брат — тот, с кем можно жить в союзе, брат — союзник, кто обещал "быти за один брать"» (Пресняков, 1909, с. 112). Вот что заменило теперь былой термин социальных отношений между прежде враждующими: не другъ, а братъ. Формула феодальной верности: «братью свою всю имѣти и весь родъ свой въправду, ако... душю свою» (Ипат. лет., л. 134) — собирает воедино и личное (душу), и семейное (род), и союзное (братью).

Со второй половины XIV в. на этой основе возникает собирательный термин братство (Срезневский, I, стб. 173—174): держати в братстве, быти в братстве, взяти братство и т. д. В условиях развитого феодализма конкретное и многозначное братъ порождает уже отвлеченные формулы с книжным словом, в составе которого высокий суффикс -ьств(о).

Последовательность древних семантических переходов теперь трудно уловить. Но поскольку родственные, социальные, нравственные и всякие иные отношения людей в родовом обществе тесно сплетались, несомненно, что в различных ситуациях брат мог быть и тем, и другим, и третьим: и братом родным, и братом своим, и братом названым. Только с постепенной дифференциацией типов человеческих отношений в классовом обществе из исходного синкретического содержания древнего слова могло выделиться одно из значений, которое становится основным. Наряду с этим возникала необходимость и в новых словах. Попытки разграничить с помощью слов одного корня множественность позиций человека в мире можно найти во всем. Для примера рассмотрим употребление таких слов в древнерусском переводе «Девгениева деяния» (XII или XIII в.).

Богатырь Девгений похищает приглянувшуюся ему Стратиговну, и возникает желание вернуть ее. Братья похищенной девицы, которые поклялись это сделать, называют себя братаничи, когда они вместе, но врагов-сарацин они именуют иначе: «И рекоша же братаничи: "Братия срацыняне!"» (Девг. деян., с. 30). Братьями они. называют врагов (которые в известный момент могут обернуться и друзьями, стоит лишь с ними помириться); но и себя они называют братиями тогда, когда возникает необходимость показать свое единство в противоположность чужим (с. 34). Ничего странного в этом нет, потому что братья/братия — собирательное имя, оно соответствует старым словам другъ, друзи, которых в переводе «Девгениева деяния» вообще нет. Но все они — братаничи по отношению к сестре, ее же они называют сестрица наша (с. 32); а вот как говорит их мать: «Сестрицу вы свою добыли, а братца изгубили есте!» (с. 40). Братаничи, братец, сестрица — домашние, родовые, семейные именования, не то чтобы ласковые, но уменьшительные; с их помощью подчеркиваются семейные отношения, но не социальный ранг. Враги-сарацины девицу зовут не сестрица, но просто сестра, а братаничей братьями; для племянников своих братаничи — стрыи (с. 42), и т. д. Кровно-родственные отношения осознаются четко и определенно, социальный же статус еще только выявляется.

Слово братъ в «Деянии» — самое неопределенное. С одной стороны, каждый братанич — равноправный брат по отношению к другому: «Болший братъ поѣде съ правыя руки, середний в болший полкъ, а менший съ лѣвую руку» (с. 30) — старший едет справа, а не посредине, он начинает ряд. Но с другой стороны, и у Амира-царя есть брат, брат-союзник: «И рече Амир царь ко брату своему: "Сяди ты, брате, на престолѣ моемъ"» (с. 38). И сарацины, которых подозревают во взаимном коварстве, по отношению друг к другу тоже «браты». Наращение смысла гнезда слов шло по возрастающей: "брат" — "братья" — "братство".

Такое же соотношение между разными обращениями к ближнему и замещающим всех их общим словом братья находим в более ранних текстах, созданных в среде постоянно живущих вместе людей. Среди монахов Киево-Печерского монастыря уже в XI в. распространяется обращение брате, которое заменяло до того существовавшее любимиче (последнее предпочитал еще Феодосий Печерский, который умер в 1074 г.). То, что для русского переводчика «Пандектов Никона Черногорца» братъ, для болгарского редактора текста искренний, т. е. тот же родич, хотя и не настолько близкий, как брат. Как можно «войти в дружбу», так в XIII в. оказывается уже возможным «прияти братьство» с кем-либо (Ипат. лет., л. 260б). «Половци же, видивше товаръ свой взятъ и братью свою плѣнены и жены и дѣти» (Ипат. лет., л. 234, 1193 г.) — и в этом тексте речь идет о соплеменниках, а не о близких родичах. Слово в форме братья означает не то же самое, что в форме браты; форма имени в этом случае материально выражает изменившиеся отношения лиц. В 971 г. перед битвой у Доростола Святослав сказал своим воинам просто, без всяких обращений: «Уже ся намъ нѣкамо дѣти!» (уже нам некуда деться); но вот полководцы XII и XIII вв. в аналогичной ситуации начинают свою речь перед боем примерно так: «Братие и дружино!» (Сл. полк. Игор., с. 374); «Не лѣпо ли ны бяшетъ, братие, начяти старыми словесы...» (там же, с. 372); «Братья! луче ны есть умрети перед Золотыми враты за святую Богородицю, и не да воли ихъ [врагов] быти!» (Пов. Ряз., л. 160б), и т. д. Получив форму и значение собирательности (братия), старинное семейное слово расширило свои возможности в обозначении самых разных отношений между людьми — братских, подобных дружеским. Применительно к мужчинам такие обращения встречаются уже в XII в., и это понятно в условиях отцовского рода и власти. Несомненно также и то, что братские связи, как их понимали в Древней Руси, отчасти заменяли дружеские связи. Во всяком случае, современные нам значения слов брат и друг не были основными в Древней Руси.