Анна Тургенева - Воспоминания о Рудольфе Штейнере и строительстве первого Гётеанума

• Название: Воспоминания о Рудольфе Штейнере и строительстве первого Гётеанума
• Автор: Анна Тургенева
• Издательство: Новалис
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-86951-031-7

Тургенева Анна (Ася) Алексеевна (1890, Москва — 1966, Арлесгейм). Книга воспоминаний Аси Тургеневой, художницы, вместе со своим мужем поэтом-символистом Андреем Белым принадлежавшей к первому поколению русских антропософов, охватывает период с 1912 по 1925 год. Приехав в 1912 г. в Германию, Ася Тургенева и Андрей Белый знакомятся с Рудольфом Штейнером, вступают в круг его ближайших учеников и принимают участие в строительстве Гетеанума — здания антропософского центра в Дорнахе (Швейцария). Со своей позиции ученицы А. Тургенева воссоздает образ Р. Штейнера, сообщает его интереснейшие идеи, высказанные основателем антропософии в личных беседах с его русскими последователями. Книга является замечательным документом эпохи Серебряного века, свидетельством того, что развитие культуры русского символизма совершалось в том же направлении, когорте указывалось и антропософией. Вместе с тем "встреча" символизма и антропософии была отмечена чертами подлинного драматизма, проявившегося в судьбах конкретных людей. На русском языке воспоминания А Тургеневой, написанные по-немецки, публикуются впервые

---

Незадолго до Рождества мы переехали в Дорнах, на первый этаж славного старого домика, принадлежащего приветливой госпоже Томанн. Фруктовый сад с большим вишневым деревом сразу переходил в окружающий его луг, а наш домик глядел на садовую калитку "Дома Ханси", и часто можно было видеть, как в нее выходит и входит доктор Штейнер. — Однажды во время сильной простуды мне приснилась ночью снежная метель и русский свадебный поезд с колокольцами на санях и с разукрашенными лентами лошадьми. Что бы это означало? На следующий день Бугаев внезапно уехал в Базель, чтобы купить для фрейлейн фон Сиверс великолепный букет чайных роз. Когда мы передавали розы, госпожа Штейнер нам едва поверила, что мы ничего не знали о ее бракосочетании с Рудольфом Штейнером, состоявшемся в этот день. Но для всех это тоже стало неожиданностью. Вскоре вслед за тем нас пригласили в Дом Ханси, и Бугаев в смущении путался: "фрейлейн"… "фрау"… "фрейлейн фон Штейнер!" — вырвалось у него внезапно к общему веселью… С другими также происходило подобное несчастье. Привычка называть госпожу Штейнер "фрейлейн фон Сиверс" удерживалась и впредь, возможно, иногда сопутствуемая неким легким ударением, — пока доктор Штейнер не пригласил к себе всех своих старых сотрудников и не представил каждому в отдельности свою жену — госпожу Штейнер. С того момента никто такой ошибки не делал.

Отныне госпожа Штейнер больше не могла участвовать в Центральном совете. "Почему Вы недовольны этим? — спросил меня доктор Штейнер. — У нее будет гораздо больше времени для художественной работы". В самом деле, она все больше брала на себя заботу об эвритмии.

Эвритмия и сцены из "Фауста"

Однажды госпожа Штейнер рецитировала "Сказку о чудесном источнике" и попробовала сопровождать рецитацию эвритмическими жестами, но это не удовлетворило ее. В другой раз она, кажется, произносила со сцены роль Марии ("Врата посвящения", картина "Девахан"). Госпожа Киселева представила эвритмически одну за другой три душевных силы, речь которых рецитировали Кэте Митчер и Луиз Клазон. Госпожа Богоявленская, также стоя на трибуне, меняла им цветные покрывала. Но вскоре эти роли были поделены между тремя эвритмистками.

Во время поездок в Германию госпожа Штейнер работала в Берлине и Штутгарте с тамошними преуспевающими эвритмистками. Мы в Дорнахе должны были еще долго заниматься упражнениями: мы прорабатывали трех-, четырех-, пяти-, шести- и восьмистрочные стихотворения, используя те строгие геометрические формы, которые давал для этого доктор Штейнер. Госпожа Штейнер выбирала для нас по преимуществу несложные лирические стихи. Нам дозволялось двигаться по сцене только фронтально; уже незначительный поворот боком был ошибкой, и мы старательно избегали этого — как элемента "личностного", как чего-то люциферического; форма с круговыми переходами должна была здесь быть безупречной. Пожалуй, из-за этого в большинстве случаев мы делались скучными, — также и для самих себя, — однако так вырабатывалось хорошее чувство пространства. Только в случае праздников нам давали большие стихотворения Гёте или Шиллера, и несмотря на все наше бессилие, это оказывало и на нас, и на зрителей такое влияние, какое в последующие годы достигалось лишь изредка. Лекции доктора Штейнера предварялись небольшими представлениями. Вначале изображалось изречение недели из "Календаря души", эвритмически приспособленное к аполлоническим формам госпожи Киселевой, затем шли 4–5 наших групповых стихотворений. — В промежутке между эвритмией и лекцией нам не хватало времени на то, чтобы сходить в кантину; поэтому в проходе возле сцены были установлены два столика, чтобы мы могли поесть. Доктор Штейнер, следуя юмореске Моргенштерна, назвал этот угол "Золотым человеком".

Особенно остро переживался трагизм времени в пасхальные недели 1915 года. В тогдашних лекциях, в связи с рецитацией госпожой Штейнер некоторых мест из "Песни нибелунгов" Вильгельма Иордана (оплакивание смерти Бальдура), доктор Штейнер указал на то, что речь здесь идет о том будущем, когда человек утратит свой солнечный природный дар воспринимать цвета. Солнечное затмение, которое мы наблюдали из кантины вместе с доктором и госпожой Штейнер, произвело удручающее действие. — Вскоре после этого доктору Штейнеру пришлось уехать, и вновь в это ненадежное военное время мы спрашивали себя: вернется ли он? Тревожный вопрос, повторявшийся не раз в ходе войны.

При постановке сцены пасхальной ночи из "Фауста" доктор Штейнер велел, чтобы блестящие красные завесы вначале были прикрыты черными, а затем при словах "Христос воскрес!" их надо было отодвинуть. Но вот фрейлейн Е., которая мало-помалу взяла на себя контроль над сценической обстановкой, сочла начало этой картины слишком мрачным и велела оставить всюду на виду красную полосу. Однако ее указание принято не было, и ей пришлось немедленно его отменить.

В сцене пасхальной ночи трогательным был выход хора мироносиц и Ангела, освещенного красным светом (его изображала госпожа Киселева), в окружении толпы детей: их непосредственность, не считающаяся с обычной сценической дисциплиной, не противоречила настроению праздничного благочестия, присущему детской эвритмии. Для изображения земного духа госпожа Штейнер хотела стоять при рецитации за огненно освещенным покрывалом и при этом эвритмически шевелить это покрывало с помощью двух палочек. Это то удавалось, то нет, пока она, отчаявшись, не отказалась от своего замысла. Данный опыт привел к окончательному выводу, что нельзя совместить рецитацию и эвритмию.

Невозможно вспомнить и перечислить всю последовательность постановок в 1915 году сцен из "Фауста": вначале они были чисто эвритмическими, а затем все больше соединялись с драматическим началом. Часто какая-либо сцена осуществлялась в простом варианте, а уже на следующей неделе дополнялась и усовершенствовалась. Госпожа Киселева, находившаяся около Марии Штейнер, кое-что написала об этом в своих воспоминаниях[7], — здесь прибавить к ним можно лишь несколько личных впечатлений.

Я умела выполнять только свои пять гласных; рецитируя "Положение Фауста во гроб", мы должны были при этом стоять полукругом с крупными бумажными розами у груди, которые следовало бросить перед собой на сцену. (В первый раз у "несовершенных Ангелов" в этой картине были зеленые одеяния, а у "совершенных", имеющих красивые крылья — светло-фиолетовые. Но как изображать дифтонги, — скажем, "ья" в слове "дьявол"? Это мучило меня ночью; но во сне доктор Штейнер вывел меня из этого затруднения, показав, как это делается. На следующей репетиции на этом самом месте я заметила его мимолетный взгляд, брошенный в моем направлении. Это было в начале сцены положения во гроб. Лишь много позже к ней добавились другие картины. — Незабываемым было впечатление от начала "Пролога на небесах". Госпожа Штейнер читала весь текст, и только во время слов Господа Миета Валлер пыталась с помощью рупора усилить ее нежный, одухотворенный голос. Но вскоре затем ей надо было быть на сцене, чтобы изображать трех Архангелов вместе с госпожой Киселевой и госпожой Шурман. На фоне огненно-красных завес, стоя на тонких досках по вершинам пентаграммы, пять эвритмисток представляли голос Господа. — Такой спектакль, каким бы он ни был примитивным, для его участников, равно как и для зрителей, стал событием мистериальным, сакральным.

Посещение мастерской мисс Марион

В конце этих пасхальных дней мне выпало на долю еще одно значительное переживание. Вместе с сестрой мы посетили мисс Марион на ее рабочем месте: это были два помещения, пристроенных сзади к столярной. Там она лепила формы подставок к лестничным перилам — три охватывающих друг друга полукружия наподобие тех, которые имеются в человеческом ухе; они представляли собой образ равновесия. Неподражаемой была крошечная модель доктора Штейнера, к сожалению, пропавшая. Вспоминались шеи лебедей, начинающих полет, захватывала устремленная вверх сила.

Мисс Марион показала нам последние работы доктора Штейнера для будущей скульптурной группы. Еще совершенно примитивный, лишь намеченный образ Христа: левая рука поднята вверх к падающему крылатому Люциферу; правая вытянута вниз к извивающемуся Ариману, снабженному крыльями летучей мыши. Все изображение имело в высоту 40 см; повсюду были видны кусочки дерева, скрепляющие пластилин. — Затем голова Аримана, хотя простой формовки, но необычайной выразительности и огромного драматизма, переданных с помощью энергии поверхностей, — манера, столь характерная для художника. — Мисс Марион показала затем голову Христа в естественную величину, находящуюся в работе. Сердечность, подобная свету, которая одновременно есть тепло, душевная теплота — вот что ощущалось перед этим изображением. То был дар, который продолжает свою жизнь всякий раз, когда отыскиваешь его в своем воспоминании. "Господин доктор не совсем доволен положением головы, — сказала мисс Марион, — там есть что-то вроде гордости, а у Христа нет ни капли ее; впоследствии голова будет немного наклонена вниз".