Пантелеймон Кулиш - Отпадение Малороссии от Польши. Том 3

• Название: Отпадение Малороссии от Польши. Том 3
• Автор: Пантелеймон Кулиш
• Издательство: Университетская типография, Страстной бульвар
• Жанр: История
• Год: 1888

П.А. Кулиш (1819-1897) остается фаворитом «української національної ідеології», многочисленные творцы которой охотно цитируют его ранние произведения, переполненные антирусскими выпадами. Как и другие представители первой волны украинофильства, он начал свою деятельность в 1840-е годы с этнографических и литературных изысков, сделавших его «апостолом нац-вiдродження». В тогдашних произведениях Кулиш, по словам советской энциклопедии, «идеализировал гетманско-казацкую верхушку». Мифологизированная и поэтизированная украинская история начала ХIХ в. произвела на молодого учителя слишком сильное впечатление. Но более глубокое изучение предмета со временем привело его к радикальной смене взглядов. Неоднократно побывав в 1850-1880-е годы в Галиции, Кулиш наглядно убедился в том, что враждебные силы превращают Червонную Русь в оплот украинства-антирусизма. Борьбе с этими разрушительными тенденциями Кулиш посвятил конец своей жизни. Отныне Кулиш не видел ничего прогрессивного в запорожском казачестве, которое воспевал в молодости. Теперь казаки для него – просто бандиты и убийцы. Ни о каком государстве они не мечтали. Их идеалом было выпить и пограбить. Единственной же прогрессивной силой на Украине, покончившей и с татарскими набегами, и с ляшским засильем, вчерашний казакофил признает Российскую империю. В своих монографиях «История воссоединения Руси» (1874-77) и «Отпадение Малороссии от Польши» (1890) Кулиш убедительно показывает разлагающее влияние запорожской вольницы, этих «диких по-восточному представителей охлократии» – на судьбы Отчизны. Кулиш, развернув широкое историческое полотно, представил казачество в таком свете, что оно ни под какие сравнения с европейскими институтами и общественными явлениями не подходит. Ни светская, ни церковная власть, ни общественный почин не причастны к образованию таких колоний, как Запорожье. Всякая попытка приписать им миссию защитников православия против ислама и католичества разбивается об исторические источники. Данные, приведенные П. Кулишом, исключают всякие сомнения на этот счет. Оба Хмельницких, отец и сын, а после них Петр Дорошенко, признавали себя подданными султана турецкого - главы Ислама. С крымскими же татарами, этими «врагами креста Христова», казаки не столько воевали, сколько сотрудничали и вкупе ходили на польские и на московские украины. На Кулиша сердились за такое развенчание, но опорочить его аргументацию и собранный им документальный материал не могли. Нет ничего удивительного, что с такими мыслями даже в независимой Украине Кулиш остается полузапретным автором.

---

16-е июня было сроком взноса денег для всех «скарбовых людей» Великой и Малой Польши. В этот день поборцы были обязаны явиться во Львов с деньгами и представить счеты в комиссию, которая потом должна была уплатить войску недоимку.

Всего с недополученными казною по прежним окладным суммами набралось, по счетам подскарбия, больше 8.000.000 злотых. Не смотря на все бедствия свои из-за денежных затруднений, Польша вечно впадала в недочет. Не исправленная ни Косинщиной, ни Наливайщиной, ни Павлюковщиной, ни самою Хмельнитчиной, она и теперь, когда готовилось последнее столкновение народа шляхетского с народом казацким, очутилась в страшном недочете. Одни поборцы не явились в назначенный срок, другие не привезли всех денег. В скарбе оказалось только 2.000 000 злотых.

При таких обстоятельствах, открыли паны во Францинсканском монастыре комиссию, составленную из 44 членов, под председательством сендомирского воеводы, маркграфа Мышковского. Каждая хоругвь прислала в нее своего депутата.

Эти почтенные представители коронного войска, единственные защитники отечества, последняя опора Речи Посполитой Польской, тотчас же объявили, что не приступят ни к чему, пока обиды, причиненные жолнерами частным лицам, не будут покрыты амнистией. В противном случае грозили «сорвать» комиссию и «завязать» конфедерацию. Король обещал амнистию, и все обиженные, съехавшиеся, в чаянии правосудия, во Львов, уехали ни с чем.

По сведении счетов, оказалось, что Речь Посполитая задолжала спасителям отечества 6.107.622 злотых. Но жолнеры не признавали счетов министра финансов, подскарбия. Они требовали уплаты за 13 четвертей года, требовали вознаграждения убытков, понесенных от недоимки, и не отступали от своего домогательства ни на йоту.

Весь лагерь волновался, твердя, что комиссия уменьшает жолнерский заработок, торгует жолнерскою кровью и потом. Демагоги сзывали сборища, кричали против короля, грозили сенаторам, и были готовы повторить казатчину над королевскими и панскими добрами. Субординация, на которую Чернецкий возлагал всю надежду истребления Руси, пала окончательно. Польская пехота столкнулась на лагерном майдане с иноземною, и между ними завязалась перестрелка, напомнившая панам Батоговскую катастрофу.

Пока их развели, погибло несколько сот человек, без сомнения, храбрецов, которые, при добром порядке, весили бы на весах боевого успеха столько же, сколько паны задолжали войску. Безнаказанность и дерзость дошли до такой степени, что в самом городе поднимались крики и драки; даже под окнами королевской квартиры в архиепископских палатах происходили убийства.

В это время Хмельницкий, родное чадо польской неурядицы, стоял уже невдалеке от памятного панам Збаража и, если бы казаки не были видоизменением шляхты, то могли бы повторить над своими учителями Батоговскую кровавую баню. В виду грозной опасности, король переселился на несколько дней в лагерь, чтобы своим присутствием восстановить порядок и соподчиненность, — он, деморализатор коронного войска, выполнявшего свою функцию со славою под управлением Владислава IV и его великого фельдмаршала. Между жолнерами ходили уже слухи, что никакого жолду им не дадут. Король хотел их успокоить хоть с этой стороны, но должен был вернуться во Львов, где комиссия не знала, что делать с войсковой делегацией.

Польша обнаружила прорехи по всем швам. Были в ней такие воеводства, которые на реляционных (отменяющих центральные постановления) сеймиках не согласились на на какие налоги. Другие давали меньше того, что определили их сеймовые послы; третьи, одобрив установленные налоги, отложили их на дальнейшее время.

Государство, сшитое римской политикой на живую нитку, поролось и распадалось от фальшивости своего кроя и шитья. Когда дело дошло до взноса налогов, начались обычные махинации и обманы со стороны поборцев. Одни уменьшали поборы, установленные веками и утвержденные сеймом 1633 года; другие укорачивали своими саляриями цифры, определенные в пропорции новых поборов; третьи, раздавши квитанции в получении налогов, внесли в Скарб гораздо меньшие суммы, и т. д. и т. д.

Словом, не оказалось ни одного воеводства, ни одного повета и земли, которые бы все то уплатили, что следовало; а Хмельницкий угрожал Польше последним ударом. Не так поступали Пожарские и Минины в Смутное Время, когда для Московского Государства эта самая шляхта, со своими жолнерами, представляла казако-татарскую орду: факт важный в решении вопроса: кто был достойнее владеть широкими областями от моря до моря: «кичливый лях, иль верный росс».

В государственном Скарбе было всего 2.000,000 злотых, комиссия насчитывала недоимки 8.000.000; а жолнеры требовали 15.000.000.

После разнообразных споров и бунтов, дело кончилось уплатою жолнерам небольшой части недоимки и подкупом жолнерских делегатов, а для благовидности, восстановившуюся тишину приписали действию «королевской комиссии». Не имея того, что составляло силу царского правительства, несчастные обманывали свою шляхту и людей заграничных, представляя вид, будто бы и в их беспорядочном правительстве есть эта обеспечивающая всякое право сила. Королевская комиссия состояла не из Аристидов-бессребренников, а все из тех же эксплуататоров и расхитителей государственных доходов. Прижатые жолнерами к стене, они должны были — или подвергнуться другой Хмельнитчине, не казацкой уже, а жолнерской, или же поделиться с мелкими обдиралами своею крупною добычею. Из двух зол они выбрали меньшее.

Жолнеры согласились принять от комиссии депьги под условием, что остальная недоимка будет уплачиваться им по мере поступления в Скарб налогов, а король, коронный гетман и комиссары дали им ассекурацию на своих добрах, гарантируя окончательную уплату до 15 сентября. Что же это был за король и какие сделки соединяли его с прочими членами польской олигархии, явствует из следующих строк роялиста Освецима:

«Ноября 20 скончался краковский кастелян» (Николай Потоцкий) «оставив свободное поле для соискательства лицам, желавшим воспользоваться оставшимися по его смерти вакантными должностями. При дворе долго колебались и отсрочивали их раздачу, но наконец преимущество было оказано тем, которые с своей стороны предложили более возмездия. Должность краковского каштеляна была предоставлена мазовецкому воеводе, Варшицкому, несмотря на то, что, по общему мнению, право на нее имел краковский воевода (Владислав Заславский). Барское староство передано князю Богуславу Радивилу, люблинское — сендомирскому кастеляну, Витовскому, под тем предлогом, что недавно он оказал значительную услугу, приняв на себя должность посланника в Москву, но в действительности его успеху гораздо больше содействовало то обстоятельство, что он поднес в подарок королю 15.000 червонцев. Нежинское староство предоставлено коронному маршалу (Любомирскому), булаву же великого гетмана король оставил пока при себе до дальнейшего усмотрения»...

Орда не пришла еще к Хмельницкому, а без Орды он был воин без правой руки. Надобно было пользоваться временем. Так и думали паны, но выходило у них иначе. Во время передряги с войском вышли первые, вторые и третьи вици. Но многие воеводства вооружались так медленно, как будто не верили, что Польше угрожает удар ужаснее всех, нанесенных ей казако-татарами. Король, в последних универсалах, оповещал, что неприятель приближается со всею силою, а это значило в числе 300.000. «Ежечасно, ежеминутно ждем его» (писал он). «Не думаем, чтобы нашелся кто-нибудь не желающий спасать отечество там, где дело идет о целости всего». Этим способом надеялся он вызвать шляхту в поле не позже 10 августа, а ближайшие воеводства увидеть перед собой и раньше. В отчаянно вопиющих универсалах речь была уже об остатке Польши. Но патриотизма не было там, где каждый панский дом составлял отдельное государство, где каждый город был самоуправляющеюся республикой, а король не имел ни самостоятельной власти, ни даже панской независимости.

Хмельницкий, выжидая событий, подвигался вперед медленно. Остановясь невдалеке от Сатанова и зная, что происходит в панском лагере под Глинянами, он крался к нему волком, с намерением повторить Батоговскую резню. В это время из панского лагеря был выслан легкий подъезд, для осведомления о неприятеле. Подъехав под Зборов, повстречался он с многолюдною казацкою чатою, разбежался во все стороны и привез во Львов такие преувеличенные вести, что, по словам самих поляков, все начали думать о бегстве.

Это был для Хмельницкого важный момент. Орда пришла уже к нему. Дай судьба ему только несколько дней еще для набега, — Польша была бы у него в руках, и тогда перед новым Тамерланом, коронованным короною Казимира Великого под именем Богдана I, (поляки были способны и к этому) задрожал бы действительно «весь свет», особенно культурный. Может быть, у Хмельницкого была уже в руках прокламация другого ненавистника аристократов, другого заклятого врага папистов, Оливера Кромвеля, от которой до нас дошел один титул, а именно: Theodatus Cmielnicki, Dei gratia generalissimus ecclesiae Graecorum, imperator omnium cosacorum Zaporoviensium, terror et exstirpator nobilitatis Po» Ioniae, fortalitiorumque expugnator, exterminator sacerdotum Romanorum, persecutor ethnicorum, Antechristi et Judaeorum [68]. Подав один другому руку, эти два различные, но страшные каждый по-своему энтузиаста могли бы изменить лицо Европы и Азии. Самые дикие картины счастья, как понимают счастье разбойники, могли представляться Хмельницкому в этот важный момент его истребительной деятельности. Но демон злобы, корысти и властолюбия, служивший ему до сих пор только с намеками на свое коварство, явился перед ним в образе вестовщика, и объявил «счастливому человеку», как назвал его достойный его сват, что сын его, вместе с господаровною и сокровищами тестя, разбитый наголову, осажден в Сочаве...