Пантелеймон Кулиш - Отпадение Малороссии от Польши. Том 3

• Название: Отпадение Малороссии от Польши. Том 3
• Автор: Пантелеймон Кулиш
• Издательство: Университетская типография, Страстной бульвар
• Жанр: История
• Год: 1888

П.А. Кулиш (1819-1897) остается фаворитом «української національної ідеології», многочисленные творцы которой охотно цитируют его ранние произведения, переполненные антирусскими выпадами. Как и другие представители первой волны украинофильства, он начал свою деятельность в 1840-е годы с этнографических и литературных изысков, сделавших его «апостолом нац-вiдродження». В тогдашних произведениях Кулиш, по словам советской энциклопедии, «идеализировал гетманско-казацкую верхушку». Мифологизированная и поэтизированная украинская история начала ХIХ в. произвела на молодого учителя слишком сильное впечатление. Но более глубокое изучение предмета со временем привело его к радикальной смене взглядов. Неоднократно побывав в 1850-1880-е годы в Галиции, Кулиш наглядно убедился в том, что враждебные силы превращают Червонную Русь в оплот украинства-антирусизма. Борьбе с этими разрушительными тенденциями Кулиш посвятил конец своей жизни. Отныне Кулиш не видел ничего прогрессивного в запорожском казачестве, которое воспевал в молодости. Теперь казаки для него – просто бандиты и убийцы. Ни о каком государстве они не мечтали. Их идеалом было выпить и пограбить. Единственной же прогрессивной силой на Украине, покончившей и с татарскими набегами, и с ляшским засильем, вчерашний казакофил признает Российскую империю. В своих монографиях «История воссоединения Руси» (1874-77) и «Отпадение Малороссии от Польши» (1890) Кулиш убедительно показывает разлагающее влияние запорожской вольницы, этих «диких по-восточному представителей охлократии» – на судьбы Отчизны. Кулиш, развернув широкое историческое полотно, представил казачество в таком свете, что оно ни под какие сравнения с европейскими институтами и общественными явлениями не подходит. Ни светская, ни церковная власть, ни общественный почин не причастны к образованию таких колоний, как Запорожье. Всякая попытка приписать им миссию защитников православия против ислама и католичества разбивается об исторические источники. Данные, приведенные П. Кулишом, исключают всякие сомнения на этот счет. Оба Хмельницких, отец и сын, а после них Петр Дорошенко, признавали себя подданными султана турецкого - главы Ислама. С крымскими же татарами, этими «врагами креста Христова», казаки не столько воевали, сколько сотрудничали и вкупе ходили на польские и на московские украины. На Кулиша сердились за такое развенчание, но опорочить его аргументацию и собранный им документальный материал не могли. Нет ничего удивительного, что с такими мыслями даже в независимой Украине Кулиш остается полузапретным автором.

---

Стояли мы до полуночи в строю, потом двинулись в Бар, сведя с поля пехоту и покинув с тысячу больных и раненных. Шла за нами сволочь (colluvies) до наших переправ, не без (нашего) урону: ибо от неосторожности старших, не оставивших ни одного полка в арьергарде, оторвали у нас несколько сот возов и столько же челяди. Отступив таким образом в смятении, в страшном беспорядке, в проклятом расстройстве (w przeklelej spravie), притащились мы сюда на Барский пост, где нам придется до остатка повялить измученных лошадей и самим бездейственно погибать в страшной истоме».

В тот же самый день Калиновский доносил королю по Яно-Казимировски, что если бы ему прислали подкрепления, то Хмельницкому давно был бы конец, и храбро прибавлял: «За мною дело не стоит»... А услужливый сочинитель дневника «казацкой экспедиции от 19 до 24 марта» написал даже, что, «получив известие о прибытии не малых казацких сил на помощь осажденным, его милость пан гетман велел войску выходить в поле и табором идти к Бару». Липовецкое дело молодого Калиновского также здесь названо счастливым, а потери его покрыты молчанием.

Стесняясь в средствах для прокормления войска в пределах одного барского староства, Калиновский распределил его всюду, где мог, чтоб дать ему оправиться. Но движение казаков заставляло панов думать об охране внутренних провинций. Лянцкоронский, идучи в Хмельник на указанную его жолнерам квартировку, видел на пути своем в Летичеве, 30 марта, многих жителей Константинова, бежавших от Орды и казаков. Отправленные для разведок две хоругви прискакали в Константинов к полночи. Ночевавшие там пьяные казаки полковника Крысенка, вместе с татарами, бежали в испуге, побросав свои прикметы и лошадей, как верховых, так и вьючных. Убито их было немного, но гораздо больше потонуло в реке Боге. Счастливые казако-татарским испугом хоругви, захватив несколько казаков, двоих татар и до 20 татарских лошадей, поспешили удалиться, чтобы неприятель не напал на них, опомнясь от своей паники. Действительно утром казаки Крысенка возвратились в город, собрали покинутое там добро свое, перерезали многих людей, город сожгли и отступили в Хмельник, где расположились в замке и в городе. Для охраны себя от панских подъездов, они сожгли постройки на панской стороне реки Бога и разрушили мост. Лянцкоронский, вместо Хмельника, должен был квартировать в Летичеве, сильно страдая от голода.

Получив известие о движении казаков и татар, Калиновский предпочел ожидать их в более безопасном месте, у Каменца, а в Баре оставил гарнизон. Об этом писал он к королю из Бара от 2 апреля: «Не видя больше возможности противостоять неприятельской силе, снабдил я Бар гарнизоном, и выступаю (progredior) с войском далее, под Каменец: так как нет сомнения, что все полки, и заднепровские, и здешние, приблизились к войску с немалыми татарскими вспоможениями. Боюсь поэтому, чтоб и войска не обмануть (abyni i wojska nie zawiodl), и Речь Посполитую не привести к пагубе, и гневу вашей королевской милости не подвергнуться... Провожу время не праздно и ныне: ибо нет у меня такого дня, чтобы не добывал подъездами языков и не истреблял неприятеля».

Приказ направляться к Каменцу был горестною необходимостью для отрядов, шедших на отдых в Бар. Красноставский староста, Марк Собиский, писал к приятелю от 6 апреля из-под Зенькова, что войско держало там раду, куда бы ему обратиться для отдыха, «пока неприятель позволит»: ибо, в противном случае, осталось бы оно без лошадей, «невыразимо измученных и изнуренных». Было решено расквартировать войско полками под Каменцом так, чтобы, в случае наступления неприятеля, оно могло собраться к полевому гетману в одни сутки. «Не мы виновны в том» (продолжал бедный русин), «что так дурно идут дела: виновны подкрепления, которые к нам не подходят, а наше войско ежедневно уменьшается. На бумаге был представлен сейму большой компут войска, а пришло к нам только 16 хоругвей; прочие ползут как раки, и неизвестно, придут ли к нам. Речь Посполитая сама перед собой виновна. Рванулись мы слишком скоро и зашли слишком далеко, а теперь не можем найти себе нигде места, кроме Каменца»... А подольский судья Лукаш Мясковский прибавляет к этому от 7 апреля из Микулинец: «Прибежал ко мне товарищ (рядовой шляхтич) его милости полевого гетмана, ища челяди, бежавшей со своими почтовыми (принадлежавшими к почту) лошадьми. О войске нашем говорит, что оно отступило по причине голода».

В то время, когда один полководец разбился о Богуна в Виннице и привел под Каменец остатки войска, как пишет Мясковский, проголодавшегося, унылого, выморенного, измученного (zglotlzoncgo, opieszalego, wymorzunego, wymeczoiugo), — другой (Лянцкоронский), ободренный несколькими стычками с неприятельскими чатами, писал к королю, что не нужно было уже никакого войска на казаков, и обещал ему успокоить Украину в несколько недель. Копии писем его, присланные из Варшавы, произвели в обломках войска Калиновского крик величайшего негодования. И таким-то вождям, лебезящим наперерыв перед королем польских королей, предстояло спасать Польшу от Малороссии, вооружившейся варварски против её варварского господства.

Апреля 12 варвары номады напали на варваров цивилизаторов, охранявших Бар. Три легкие хоругви, назначенные для обороны города, слыша, но ничего не зная, о громадных силах неприятеля, отступили к войску, не добыв даже языка, а 300 человек немцев ушли из замка. Но мужики хмельничане, ограбив местечко, на замок не покусились, и, погуляв здесь «по-казацки» несколько часов, исчезли, к стыду польской цивилизации и гражданственности.

В это время достойный такого государства король повелел коронному великому гетману собрать все вновь навербованные отряды войска у Владимира, и сам выехал, для примера польским королям, как справедливо называл панов Хмельницкий. Узнав, что Потоцкий основал обоз у Владимира, Калиновский стянул все свои хоругви под самый Каменец, и 23 апреля расположился по ту сторону реки, у замка. Каждый стал по возможности запасаться провиантом, который пришлось покупать по небывало высоким ценам. Мясковский писал еще 7 апреля, что жолнеры платили за осьмачку овса по червонцу и дороже, да и тем не могли поправить лошадей, «не вставая пять недель с седла»: не было времени кормить их (choc bylo czein, ale nie bylo kiedy). Неприятеля ждали ежедневно, и так простояли лагерем целую неделю. Наконец военная рада решила — идти на соединение с главными силами, пробиваясь на пути сквозь казако-татарские отряды.

Мая 7 войско двинулось, а между тем Хмельницкий сосредоточил свои силы на урочище Ганчарихе, между Межибожем и Старым Константиновым. Ему следовало не допустить полевого гетмана соединиться с королем, и он отправил вперед несколько отборных полков конницы, да несколько тысяч татар, с приказанием — захватить у панского войска лошадей, чтоб остановить, или, по крайней мере, задержать его движение, пока сам не подойдет с остальными силами.

Гонитва его за панами и их жолнерами представляла опасность со стороны Литвы, где погиб незаменимый никем Кричевский, где пал не боявшийся ни огня, ни меча, ни болотных топей Голота, где, вместе с мужественным бойцом Подобайлом перетонуло в болотах и реках много таки отчаянных казарлюг, какими заявили себя Наливайковы мартыновцы. Внук Радивила Перуна и сын того Криштофа Радивила, который, по словам Иова Борецкого, был достоин в памяти всех грядущих веков за оборону православных иерархов, был страшилищем псевдовоителя за малорусскую церковь.

Чтоб остановить его грозное движение в Украину, которого боялись, и в Збаражчину, Хмельницкий отправил три полка: полтавский, переяславский и черниговский, составившие 20.000-й корпус, под начальством Небабы, по отзыву панов, опытного и хорошего воина, и поручил им не допускать литовского войска переправляться через Днепр.

Мысль овладеть Каменцом постоянно занимала Хмельнцкого, не умевшего взять всеми своими силами и средствами збаражской западни. Этой мысли сочувствовали и лучшие казаки, которых наша историография представляет патриотами. Под начальством таких сыновей казацкого отечества, отправил Хмель надежнейших соратников своих, среди которых, вероятно, находился и будущий предатель Каменца Магомету IV, Петро Дорошенко. Рьяные воины пробежали, с татарской быстротой, 12 миль в одни сутки, и явились под скалистым городом, хранительным устоем поколебленной Польши; но воевать было уже не с кем, а каменного гнезда древних русичей не мог взять и Перебийнос, утопивший в женской крови Полонное и гордо заявивший во Львове свое равенство с Хмелем. Тем не менее хмельничане сделали попытку овладеть Подольским Каменцом, и вон как доносил об этом один из его защитников коронному полевому гетману.

«Пишу кратко о нашем сиденье в осаде, продолжавшемся три дня. Когда наш обоз двинулся из-под Каменца с понедельника на вторник, неприятель сжег и вырезал Дунай город, все окрестности Каменца уничтожил поголовно (zniszczyl na glowg), и на бегущих людях въехал рано утром в предместье. Мы сперва думали, что это наше войско, потому что сперва подошло под город едва 300 человек их передней стражи. С голыми саблями на темляках, они отнимали у бегущих в город скот. Но на возвышенности старого лагеря появились татары, и рассыпались, как муравейник, одни к Паневцам, а другие к Чернокозеницам. Тогда салютовали из замковых пушек, а между тем наступили казацкие полки, которых считали «80.000 языков», да татар 12.000. Казаки остановились на горе, и сделали первый приступ к городу пехотою, которая так сильно ударила на наши две конные хоругви и на 200 немцев, что они отступили в город; а между тем хлопство напало под замком на скот и на табор мужиков, бегущих в город. Забравши у них множество скота, овец и одежды, оно удалилось к своему обозу. После обеда того дня и ночью не было нам от них беспокойства, однакож они послали несколько тысяч войска к Чернокозеницам и Паневцам. Чернокозеницы оборонялись хорошо. Замок со шляхтой освободился; город казаки сожгли. Паневцы взяли на третий день предательством Тршилятковского, слуги пана каневского старосты, который выдал им одежды, серебро, обои, несколько турецких коней, и сам ушел к ним с каким-то Гловацким; но они Тршилятковского обезглавили, хотя прежде обещали ему полковничество, а Гловацкому дали хоругвь. В среду сделали один приступ (к городу), а другой к Русской браме, ударив отважно. Но, так как мы сожгли Каравансер, и домики под скалой, чтоб нам оттуда не вредили, то наша пехота била их там хорошо и прогнала на самую гору. Выехал также с 300 комонника и пан староста каменецкий (Петр Потоцкий). Разили их и конница, и замковые пушки так сильно, что они бежали под Кешеню. Там наши отняли у них 60 возов с добычею, награбленною в Паневцах, и добыли много казацких и татарских языков, которые показывали согласно, что сюда под Каменец Хмельницкий выслал отборное войско, чтоб занимало квартяков и не допустило их соединиться с королем... С середы на четверг устроило себе русское хлопство кругом (circumcirca) под самой скалой шанцы, из которых целый день причиняло великий вред городу и людям. Но их также хорошо щупали (tnacano) в тех шанцах с замка и башен пушечною пальбою, так что принуждены были бежать, покидая хоругви. После обеда вышло несколько сот пешего охотника и две сотни немецкой пехоты пана Зыхлинского к старому становищу, а с другой стороны от замка к Кешени выбежал пан староста в несколько сот конницы. Там дважды наши двинули (ruszyli) их из шанцев, и отняли несколько хоругвей, но не могли устоять против их силы, потому что их наводил (naxvodzil) хорошо Богун, под которым также из замковой пушки убили коня, и сам он едва убрался в табор. Много перебили этого хлопства из пушек и ружей, так что не досчитались между собой целого полка. Хватаясь за сабли, порывались они к своему наказному (do pol nego), Демку, за то что, против воли и приказа Хмельницкого, потерял так много людей под Каменцом, как это показали нам их языки. В полночь с четверга на пятницу пришел к ним горячий (goracy) универсал, чтоб оставили совершенно все и шли одни комонником за нашим войском, а другие ему (Хмельницкому) навстречу. Заиграли у них зорю в трубы, в шиноши (szyposze), и едва погребли свои трупы, зарывая с ними сухари, сала, ветчину, водку в фляжках [38]. На своем таборище, которое растянули от самих Зенкович до Мокши и под Недобор, побросали много взятого скота и баранов, жаркого на рожнах, муки, хлеба, возов, так что каменецкое убожество собирало все это после них три дня. Но, что всего удивительнее, казаки и татары отпустили на волю много пленных разного пола и состояния. Эти пленники рассказывали, что в ту ночь такая у них в таборе сделалась тревога, что перекопский бей и татары, получив какое-то нерадостное известие о Хмелевых казаках, рвали на себе волосы и бились в землю... Не даром они так спешили, что и под Гуменцами бросили несколько возов, нагруженных разного рода крупою. Пошли по следам вашей милости и, слышно, сожгли скалу. Татары, однакож, упорствовали идти за ними, и, видно, что-то случилось у них (snac ich sain cos zapadlo): видно, не хотят наступать; говорят, что им Бог на эту войну идти не велит».