Пантелеймон Кулиш - Отпадение Малороссии от Польши. Том 3

• Название: Отпадение Малороссии от Польши. Том 3
• Автор: Пантелеймон Кулиш
• Издательство: Университетская типография, Страстной бульвар
• Жанр: История
• Год: 1888

П.А. Кулиш (1819-1897) остается фаворитом «украzнськоz національноz ідеологіz», многочисленные творцы которой охотно цитируют его ранние произведения, переполненные антирусскими выпадами. Как и другие представители первой волны украинофильства, он начал свою деятельность в 1840-е годы с этнографических и литературных изысков, сделавших его «апостолом нац-вiдродження». В тогдашних произведениях Кулиш, по словам советской энциклопедии, «идеализировал гетманско-казацкую верхушку». Мифологизированная и поэтизированная украинская история начала ХIХ в. произвела на молодого учителя слишком сильное впечатление. Но более глубокое изучение предмета со временем привело его к радикальной смене взглядов. Неоднократно побывав в 1850-1880-е годы в Галиции, Кулиш наглядно убедился в том, что враждебные силы превращают Червонную Русь в оплот украинства-антирусизма. Борьбе с этими разрушительными тенденциями Кулиш посвятил конец своей жизни. Отныне Кулиш не видел ничего прогрессивного в запорожском казачестве, которое воспевал в молодости. Теперь казаки для него – просто бандиты и убийцы. Ни о каком государстве они не мечтали. Их идеалом было выпить и пограбить. Единственной же прогрессивной силой на Украине, покончившей и с татарскими набегами, и с ляшским засильем, вчерашний казакофил признает Российскую империю. В своих монографиях «История воссоединения Руси» (1874-77) и «Отпадение Малороссии от Польши» (1890) Кулиш убедительно показывает разлагающее влияние запорожской вольницы, этих «диких по-восточному представителей охлократии» – на судьбы Отчизны. Кулиш, развернув широкое историческое полотно, представил казачество в таком свете, что оно ни под какие сравнения с европейскими институтами и общественными явлениями не подходит. Ни светская, ни церковная власть, ни общественный почин не причастны к образованию таких колоний, как Запорожье. Всякая попытка приписать им миссию защитников православия против ислама и католичества разбивается об исторические источники. Данные, приведенные П. Кулишом, исключают всякие сомнения на этот счет. Оба Хмельницких, отец и сын, а после них Петр Дорошенко, признавали себя подданными султана турецкого - главы Ислама. С крымскими же татарами, этими «врагами креста Христова», казаки не столько воевали, сколько сотрудничали и вкупе ходили на польские и на московские украины. На Кулиша сердились за такое развенчание, но опорочить его аргументацию и собранный им документальный материал не могли. Нет ничего удивительного, что с такими мыслями даже в независимой Украине Кулиш остается полузапретным автором.

---

То, что в этой реляции говорится о хоругвях, о лошадях, о заложниках, очевидно, было только обещанием со стороны казаков, но не совершившимся фактом. Освецим пишет: «Прервав переговоры, казаки объявили, что все готовы погибнуть в бою. Действительно пошли было они напролом, но были отбиты с большим уроном. Тогда отступили за третью линию укреплений, укрепили ее, и в ней засели мужественно; при этом часть лошадей своих выгнали, и, когда наша челядь покушалась овладеть ими, многих перестреляли. Наши окружили казацкие укрепления валами, и постоянно сторожили, но не могли отрезать казаков от воды; громили осажденных пушечною пальбою, бросали в их табор бомбы; но бомбы казаки успевали гасить, и в сущности не могли мы им ничего сделать. Между тем войско наше выбилось из сил, так как все время жолнеры и лошадей не расседлывали, и сами не оставляли оружия».

18 марта, в субботу, коронный обозный, сын полового гетмана отправился в Кальник, полковой город Богуна, на рекогносцировку, с целью разведать, где находится Хмельницкий, и не подходит ли какое подкрепление на выручку Богуну. Он дошел только до Липовца, лежащего в 5 милях от Винницы, и отправил оттуда для разведок пана Кондрацкого по направлению к Кальнику. Но едва Кондрацкий выступил в поле, как наткнулся на казацкий передовой отряд, и заметил в стороне большое войско. В то же время другой конский отряд напал на молодого Калиновского, расположившегося в Липовцах, и привел жолнеров его в большое замешательство. Только выскочив из местечка в поле, удалось пану обозному привести в порядок свои хоругви, но все расседланные лошади были потеряны. Притом же казаки, прежде, чем напасть на Липовец, заняли дорогу в Кохановку, и потому та часть отряда, которая сопровождала возы с припасами, также потерпела значительный урон. Пан Кондрацкий едва успел спастись, потеряв много жолнеров, посланных с ним из разных хоругвей. Но молодой Калиновский, вернувшись к отцу 20 числа под вечер, все-таки привел несколько захваченных в плен казаков. Они показали, что Хмельницкий был в Белой Церкви, и уже выступил навстречу панскому войску.

Коронный полевой гетман решился отступить в какую-нибудь местность, более удобную для продовольствия войска: ибо лед на реке Боге уже тронулся, а по сю сторону реки не было возможности добыть фуража. Но прежде он хотел попытаться, не посчастливится ли ему взять приступом осажденных. Приступ начался с рассветом. Казаки сделали тотчас вылазку, но несколько человек их попало в плен; зато и они увели к себе двух пленников. «Вообще казаки сражались храбро», пишет Освецим. Было очевидно, что панам с ними не совладать, и тем более, что в панском стане знали о наступлении большего казацкого войска. Напротив казаки с каждым днем и часом ожидали помощи. Помощь пришла к ним во время самого приступа, спустя несколько часов после восхода солнца. На выручку Богуна подоспел уманский полковник, Глух, с 10.000 казаков. Для панов это было неожиданностью: не рассчитывали они так скоро столкнуться с превосходными неприятельскими силами. Казаки, с ужасающим криком, заняли новый город, отделенный от старого, занятого панами, только мостом, на расстоянии выстрела из лука.

«В нашем войске» (пишет Освецим) «произошло страшное замешательство. Жолнеры не слушали распоряжений и разорвали боевой строй. На трубах играли тревогу, что еще больше усиливало страх и смятение. Наконец наши, бросившись на лошадей, выскочили в поле к Якушинцам, и здесь построились в боевой порядок; но часть хоругвей осталась на прежнем месте, перед фронтом монастыря, в котором заперлись казаки. Пан воевода, с несколькими казаками (легко вооруженными, по-казацки) хоругвями, бросился к мосту, за которым стоял неприятель, и завел с ним перестрелку. Вся эта тревога была совершенно напрасна, хотя бы казаки явились и в большем количестве: Бог уже тронулся, и они не могли переправиться на сю сторону. Но челядь, бывшая у обоза, не обратив на это внимания, побросала возы, лошадей и обратилась в бегство. Её примеру последовали и товарищи из разных хоругвей; другие же, видя, что возы оставлены без присмотра, бросились к ним, и свои стали грабить своих. Дело вышло похожее на Пилявецкую битву, с тою разницею, что пехота и часть хоругвей, оставшаяся в строю, сомкнулись, и в порядке отступили по направлению к Бару. На прощанье, казаки, взбежав на валы, провожали наших обычными криками, прилагая к ляхам разные оскорбительные эпитеты. Цыгане! утикачи! безмозглые! пилявчики! кричали они. Утикайте дальше за Вислу! не тут ваше дило! [37] Гетман был очень смущен от этого беспорядка и слишком поспешного отступления. Жолнеры негодовали на него за отсутствие распорядительности. Они сами были страшно изнурены, лошадей измучили и, в заключение, лишились возов, запасных лошадей, челяди, съестных и боевых припасов. В большом смятении, усилившем самоуверенность неприятеля, отступило войско от Винницы, прекратив осаду, и направилось в Бар, куда пришло 24 числа».

Так разбил себя Калиновский о Богуна, который — то подставлял ему железные бока свои, то выигрывал время по-казацки лукавыми переговорами. Постыдное бегство его Освецим снисходительно назвал беспорядочным отступлением, но прибавил к нему такие характеристические черты обоих панских полководцев, которые низводят их до уровня грубиянов, крутивших дули и т. п.

«Главною причиною смятения и беспорядка нашего» (пишет он) «было соперничество и ссоры вождей, то есть полевого гетмана и брацлавского воеводы. Последний желал распоряжаться независимо от гетмана; притом он хотел удержать у себя серебряный пернач Нечая, но должен был отдать его гетману, который выбранил его по этому случаю. Другой раз они столкнулись в Шаргороде: здесь, во время разговора, воевода упомянул о том, что он увещевал жолнеров повиноваться гетману; но гетман, вспылив, ответил: Ваши увещания имели столько же веса, как этот кукиш, причем он показал кукиш воеводе. Поистине стыдно и позорно для вождей заниматься такими школьными выходками. Воевода ничего не ответил, но вышел из комнаты. В третий раз гетман обругал воеводу, когда тот попрекнул его тем, что он, в письмах к королю, исключительно себе приписывает всякое успешное действие».

«Как образец безобразия» (продолжает Освецим), «до которого войско дошло вследствие этих ссор и неуважения подчиненных к вождям, приведу очень грустный случай. Когда 18 марта казаки очистили Прилуку, туда отправилось для собрания фуража несколько тысяч войсковой челяди. На обратном пути, жолнеры из полков гетманского и князя воеводы русского ограбили жолнеров брацлавского воеводы. Утверждали, что зачинщиком беспорядка был какой-то товарищ из хоругви князя Вишневецкого. Брацлавский воевода, требуя по этому поводу удовлетворения у гетмана, попрекал указанного товарища. Присутствовавший при этом наш Незабитовский, поручик той роты, в которой служил товарищ, заметил воеводе: «Ваша милость постоянно к нам придираетесь». Разговор обострился. Наконец воевода сказал Незабитовскому: «Тебе пристало скорее быть быком, чем жолнером». Пан Незабитовский ответил на это: «А тебе подобает скорее быть козьим пастухом, нежели сенатором». Воевода замолчал, а пан Незабитовский вышел. Разговор происходил в присутствии гетмана; но, когда воевода ему пожаловался, он за него не вступился, и отвечал пословицей: «где бреют, там и бьют»; потому воевода чувствовал себя оскорбленным в этом случае больше гетманом, чем Незабитовским».

Картину разбившегося о казацкий авангард панского войска доканчивает Войцех Мясковский, автор дневника Переяславской комиссии, теперь наместник хоругви калишского каштеляна, Розражевского. «Уверяю вас» (писал он, как видно, к Розражевскому), «что нынешние наши труды превзошли Збаражское осадное сиденье: ежедневные приступы, беспрестанные стражи, — так что, стоя три дня и три ночи на страже, не разводя огней, должны были мы отмораживать носы, руки, ноги. А подъезды! Счастливая была та неделя, в которую мы не по три раза чатовали, — так что кони у нас выбились наконец из сил. Пять недель не сходят с них седла, — страшные ссадины, горше чем под Збаражем. В Липовце все бы мы остались на месте, когда бы сам Господь Бог не оборонял нас. На одну нашу (Розражевского) хоругвь ударила вся неприятельская сила, с которой, столкнувшись в тесных улицах (oplolkacb) темною ночью, секлись мы два часа, и только днем, прийдя в порядок и взявши 19 добрых языков, вернулись к войску. Каким это образом случилось, что его милость пан гетман не знал о неприятеле, пока не увидел его перед собой, — не могу понять. От этого произошло страшное смятение, превосходившее и Пилявецкое. С хоругвями одни (бросились) в ворота, другие через вал, одни верхом, другие пешком, и еслиб его милость пан воевода брацлавский не уперся на мосту, то легла бы там вся пехота.

Стояли мы до полуночи в строю, потом двинулись в Бар, сведя с поля пехоту и покинув с тысячу больных и раненных. Шла за нами сволочь (colluvies) до наших переправ, не без (нашего) урону: ибо от неосторожности старших, не оставивших ни одного полка в арьергарде, оторвали у нас несколько сот возов и столько же челяди. Отступив таким образом в смятении, в страшном беспорядке, в проклятом расстройстве (w przeklelej spravie), притащились мы сюда на Барский пост, где нам придется до остатка повялить измученных лошадей и самим бездейственно погибать в страшной истоме».