Николай Оцуп - Океан времени

• Название: Океан времени
• Автор: Николай Оцуп
• Издательство: СПб.: «Logos»; Дюссельдорф: «Голубой всадник»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1993
• ISBN: 5-87288-035-9

В книгу включены стихотворения из сборника «Град» (Пб., 1921 г.), «В дыму» (Берлин, 1926), «Жизнь и смерть» (Париж, 1961), автобиографическая поэма «Дневник в стихах», а также цикл мемуарных эссе о писателях-современниках «Петербургские воспоминания».

Примечание. Оцифровщик благодарен Алексею Соболеву за подаренную книгу Н. Оцупа.

---

«Жизнь, кто ты? Чей-то хитрый жест…»

Жизнь, кто ты? Чей-то хитрый жест —
Кому? и чей? Загадка эта,
Как ржавчина, меня разъест,
Пока я не добьюсь ответа.

Моя любовь, моя жена —
Увы, она не знает тоже,
Зачем ты мне и ей дана,
Жизнь, кто ты?.. Тишина. О Боже!

Так вот единственный ответ:
Когда сорвется почему-то
То слово (а другого, нет!)
И в небе миллионы лет
Промчатся, как одна минута.

«Пролетает моя звезда…»

Пролетает моя звезда,
Дорогая моя, вернись!
Ярко вспыхнула борозда,
И опять потемнела высь.
Но коснулась меня та
Погасающая черта.
Чуть коснулась, тихо звуча,
Легче ветра, острее меча.
Словно в рыцари посвящен,
Дальним холодом поражен,
Неиспытанной глубине
Я отныне всегда раскрыт,
И звезда сияет во мне
И в ночное небо летит.

«Райское дерево с чудными птицами…»

Райское дерево с чудными птицами
Тихо шумит надо мной.
Словно глаза под твоими ресницами —
Небо за чистой листвой.

Все это надо, и все мы охотники
С детства до счастья и грез.
Надо, чтоб выстрел (за лесом охотника)
Ветер оттуда донес.

Чтоб мотыльки продолжали кружение
Надо, цикада из сил
Чтоб выбивалась, — и чтобы прощение
Я наконец заслужил.

«Как называется, когда…»

Как называется, когда
Ничто душе не помогает?
Молчишь, как грешник, ждешь суда,
И вдруг свобода обжигает.

Как называется? Я сам
Не мог найти такое слово —
Оно должно бы по краям
Сиять, как голова святого.

«Что случилось с нечистым, дурным?..»

«Что случилось с нечистым, дурным?»
«Отойди, он на верной дороге,
Прошлому не угнаться за ним —
Человек очищается в Боге.
Это правда: с божественным слит
Я в любви. Злоба не тяготит,
И не надо законов и правил
(Ни к чему Моисей или Павел),
Если и для меня (за тобой)
Вечность бодрая, ум и покой…»

«Просыпаюсь омытым, другим…»

Просыпаюсь омытым, другим…
Искупается грех первородный…
Нет его… Невесомый, как дым,
Улыбающийся и свободный.

«От жалости ко мне твоей…»

От жалости ко мне твоей
И нежности, почти сквозь слезы,
И оттого, что ты прямей,
Чем длинный стебель южной розы,

И потому, что с детских лет
Ты любишь музыку и свет, —

С тобою, ангел нелюдимый,
Я сам преображаюсь весь,
Как будто и в помине здесь —

Обиды нет неизгладимой,
Болезни нет неизлечимой,
Нет гибели неотвратимой.

«Ты говоришь: поэты без стыда…»

Ты говоришь: поэты без стыда
Поют о каждом новом поцелуе,
И тайного не скроют никогда,
И даже Бога поминают всуе.

Что мне ответить? Наша ли вина,
Что мы в плену, что жизнь несовершенна.
Поэзия как исповедь: она
Почти освобождение из плена.

«Иду, и снова яблоки свисают…»

Иду, и снова яблоки свисают
К земле на фоне тучи грозовой,
Твои слова и мучат, и спасают.
Иду, и справа сельское с кривой
Оградой — кладбище: цветы, могила.
Как ты права, что не совсем простила.
И ранящее для меня значенье
Твоя приобретает красота.
Иду и… длинных пальцев продолженье
Над грубой перекладиной креста.

«И того, и другого, и третьего…»

И того, и другого, и третьего,
И чего-то не надо живому,
После этого как не жалеть его
По дороге к последнему дому.

И особенно ранит минута
Погружения его в глубину
На три фута…
Подожди, я окно распахну.

Слава Богу, мне воздуху надо
И писать… и не меньше, чем хлеба, —
Твоего драгоценного взгляда,
И улыбки, и солнца, и неба.

«Если уличной и разговорной…»

Если уличной и разговорной
Мелкой пылью измучена грудь,
Вспомни воздух морской или горный,
Влажный или холодный чуть-чуть.

Но зато и в горах или в море
Не забудь, что простор не везде…
Надо в счастии помнить о горе
И счастии помнить в беде.

«С деревьев листья осыпаются…»

С деревьев листья осыпаются
И пролетают там и тут,
Друг к другу люди приближаются
И друг от друга устают.

А нам и говорить не хочется
О преходящем и чужом,
Мешающем сосредоточиться
На чем-то древне-молодом:

Последнее или первичное —
Вот что такое счастье личное…

«Мне хочется с тобою увядать…»

Мне хочется с тобою увядать,
Нет силы все с начала начинать,
Слабее ревностность души по дому,
Сильнее жалость ко всему земному.

Нет ничего печальней рук твоих,
Когда ты голову кладешь на них
И думаешь с открытыми глазами.

«Мой ангел, ты ищешь, я знаю чего…»

Мой ангел, ты ищешь, я знаю чего,
Не слов, не видений поэта,
Как я, ты умеешь искать одного:
Ответа, прямого ответа.

Но что же нам делать, когда его нет —
Все только надежды, намеки,
Да узкий, веками протоптанный след,
Да свет, бесконечно далекий.

Чего же мы ищем? Куда мы идем?
Все чаще и чаще и ночью и днем

Нам страшно бывает, как детям,—
На чьей-то могиле в немногих словах
Разгадка: под мрамором этим
Зарыто — ничтожество, пепел и прах.

«Ахматова молчит. Цветаева в гробу…»

Ахматова молчит. Цветаева в гробу,
Подстерегает век ещё одну рабу.
Ей тоже легче бы под насыпью могильной,
Чем видеть что вокруг, и оставаться сильной.
Европа — кладбище, пророчество не лжёт,
А эту женщину так совесть долу гнёт,
И в современниках она такое слышит
И так значительна, хотя стихов не пишет,
Что русская, неистово добра,
Горчайшая из муз — души её сестра.

«Так хотелось поделиться…»

Так хотелось поделиться
Не моею чистотой,
Но когда враждебны лица —
Сговориться ли с душой?

Богу власть, живому в руки
Образ вечного суда…
Нет благословенней муки,
Чем сгоранье от стыда.

«Страх и любовь, если только дошли до предела…»

Страх и любовь, если только дошли до предела,
Душу твою, человек, вырывают из тела.
Слитые вместе таинственно, нерасторжимо,
Чтобы тебе не расстаться с любимой,
Мудро они торопить не решаются стук
Сердца в одну из волшебных и кратких разлук
С неизменяемой, незаменимой.

«Я поражаюсь уродливой цельности…»

Я поражаюсь уродливой цельности
В людях и светлых, и темных умом.
Как мне хотелось бы с каждым в отдельности
Долго беседовать только о нем.

Хочется слушать бесчестность, безволие —
Все, что раскроется, если не лгать;
Хочется горя поглубже, поболее —
О, не учить, не казнить — сострадать.

Слушаю я человека и наново
Вижу без злобы, что нитью одной
Образы вечного и постоянного
Спутаны с мукой моей и чужой.

«Когда в какой-то жизни потаенной…»