Михаил Стельмах - Правда и кривда

• Название: Правда и кривда
• Автор: Михаил Стельмах
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1967

Много десятилетий прошло после Великой Отечественной войны… Но никогда не заживут раны в сердцах и душах участников жестокой битвы за право жить, любить, надеяться и верить, в памяти тех, кто стал наследником Великой Победы. Мы преклоняемся перед мужеством людей, прошедших через то страшное пекло. И мы благодарим тех, кто несет в будущее правдивую память о подвиге наших предков.

Закончив 1961 году роман «Большая родня», Михаил Стельмах продолжает разрабатывать тему народа и величия его духа, тему бессмертия народной правды, что побеждает и в войне, и в послевоенной тяжелой жизни.

В романе «Правда и кривда» рассказывается о жизни украинского села в последние годы войны и в первое послевоенное лето.

Автор показывает также богатырскую устойчивость и выдержку воинов на фоне адских испытаний: «Огонь был таким, что в воздухе снаряды встречались со снарядами, мины с минами, гранаты с гранатами». Многие из воинов не надеялись выжить, но все они честно исполняли свой долг каждый на своем месте.

---

— Ох, и темный ты, Антон, как осенняя ночь… Разве ты не помнишь, как у нас после революции, когда улучшилась жизнь на селе, не запирались дома? Было такое?

— Было, — согласился Безбородько, а тоскливое опустошение не сходило с его глаз.

— А потом что начало запирать их: благосостояние или недостатки?.. Через несколько лет, когда все пойдет хорошо, у нас будет такое благосостояние, что и дома, и амбары будут без крючков и замков.

— Фантазия! Реализму, практически, нет у тебя ни на копейку. Я еще доживу, как за эту фантазию кого-то будут мять, как сыромять, или снимать с председательства. Значит, не хочешь работать со мной?

— Не могу. Нет у тебя, Антон, кэбы руководителя.

Безбородько сначала оторопел от обиды, а потом злоба скосила ему глаза:

— А ты мерил мои способности? Их у меня и на район хватило бы, да нет пока что такой руки, которая на район посадила бы. Что же прикажешь делать мне?

— Завтра пахарем выходи в поле.

— Вот уж этого не дождешься! Гнул ты, Марко, меня, как хотел, но не перегибай, потому что выпрямлюсь — и по тебе же первому ударю.

— Что же, собирай силу, если ума не имеешь.

— И буду собирать, не сидеть же мне, как на святом причастии! — Безбородько, лихой и красный, встал из-за стола и, не простившись, вышел из землянки.

— Знаменитых, сын, имел ты гостей, — отозвалась от печи мать, когда за Безбородько закрылись двери. — И чего ты сел с ними за один стол?

— Просто интересно было, — покосился на стол Марко и улыбнулся. — Да и польза некоторая есть — их закуска таки пригодится мне: занесем ее утром трактористу на завтрак.

— Ну, а это правда, что на Мамуру и Шавулу столько заявлений подали?

— Нет, мама, я преувеличил для страха, — искренне рассмеялся Марк, — но это не повредит. Пахал же дядька поле чертом, а я попробую ворьем. Пусть хоть немного отработают. Спите, мама.

— Ложись и ты. Или уже началась твоя бессонница?

— Началась.

— И не печалишься?

— А чего же печалиться, когда работы много? Вон уже и зерно на станцию пришло…

Когда Безбородько прошел мостик, его ослепил широкий искристый куст костра, на фоне которого шевелились две темные фигуры. Он огородом пошел к ним и скоро увидел, как Шавула со своей придирчивой женой обжигали кабана.

— Быстро ты, Мирон, начал стараться на Марка, — укусил смешком вчерашнего кладовщика.

Насмешка передернула и привела в негодование Шавулу.

— Я же не сумел так выкрутиться, как ты: у тебя кабан стоит и не сокрушается, а мой кому-то язык высунул, — ударил ногой по оскаленной пасти.

— Ну да, ну да, — поддержала мужа вдвое согнутая Настя. — Кто-то только пост потерял, а кто-то и пост, и кабана, и над ним еще насмехаются.

— Да чур вас, люди добрые, какие там насмешки! Я хотел бы не вашего кабана, а Марка обжигать за вашу кривду.

Это сразу понравилось и Мирону, и Насти; они, как по команде, выпрямились, отерли сажу с лиц, вздохнули.

— Кормила же, выхаживала своего Аристократа, как ребенка, каждый день надрывалась над казанами, молочком забеливала еду, а кто-то пожрет мою работу, — завопила Настя на весь огород.

— Цыц, потому что люди услышат, — крикнул на нее Мирон.

— Или так, или сяк — все равно услышат. Эх, Антон, Антон, не повезло нам с тобой.

— Еще повезет. Марко — птица перелетная: если не полетит вверх, то сами снимем вниз с гнезда. Откармливается! Только глаза не надо с него спускать. Где-то что-то — и пусть бумажка летит и в район, и в область, и еще выше.

— Летели же твои бумажки о том купании, а что помогло? — отрезала Настя.

— Не паникуй, — успокоил ее Мирон. — Ты еще не знаешь, какую силу имеет бумага. Она все терпит, но и все может.

— Это правильно, — согласился Безбородько и обеими руками потрогал кабана. — Хороший! Вы же хоть нутряное сало себе заберите…

XXVII

Он проснулся, когда ночь возле окошек еще не встречалась с предрассветными красками. Во сне к нему выразительно приходили какие-то хозяйственные планы, заботы, что-то такое нужно было, но что — теперь никак не мог вспомнить. Не досада ли? Тихонько напевая «Ой не знав козак, та й не знав Супрун, як славоньки зажити…», он умывается и сначала не может догадаться, почему при всех хлопотах у него радостно на душе. Ага, это, вероятно, потому, что в районе дают наряд на шестьсот кубометров леса. А может, оттого, что сегодня начнут сеять ячмень? Таки нет на свете лучшего дела, как сеять — или зерно, или добро.

На постели, снимая полосатую дерюгу, зашевелился Федько, вот он привстает на локте и изумленно и радостно спрашивает:

— Вы уже поете?

— Мурлычу, Федя. А ты почему не спишь?

— Потому что радуюсь.

— Чему же ты радуешься? Что вчера тройку схватил?

— Да нет, — надул мальчишка губы. — Это же тройка не по правилу…

— Как не по правилу? Выкручиваешься? — неодобрительно взглянул на мальчишку.

— Я, Марко Трофимович, чуть ли не первым решил задачку, ну, и дал ее списать. Но за это надо снижать один, а не два балла. Ведь так по правилу?

— Я, Федя, в таких правилах не разбираюсь, тут лучше посоветуйся с Григорием Стратоновичем.

— Зачем? — снова надул губы Федько. — И так переживу, где мое ни пропадало.

— А чего ты радуешься?

— Что вы стали председателем. Теперь заживем! — уверенно сказал паренек, а Марко рассмеялся.

— Как же мы заживем?

— А это вы лучше знаете, — благоразумно ответил и начал одеваться.

— Поспи еще, Федя.

— За спання не купишь коня. Я хочу немного пройтись с вами.

— Ну, спасибо за поддержку, — серьезно ответил Марко, а паренек недоверчиво посмотрел, не насмехаются ли над ним, потом успокоился.

— Если надо, я всегда помогу вам, у меня же ноги знаете какие…

— Вот и остри их к Ольге Бойчук, чтобы она собирала на разговор всех свекловодов и кукурузоводов. И к Галине Кушниренко сбегай — пусть смотается на маслозавод за перегоном для поросят.

— А будто дадут? — удивился Федько.

— Дадут.

— Навряд. У Безбородько с этим делом ничего не получалось.

— И откуда, Федя, ты все знаешь?

— А как иначе, в селе жить — и ничего обо всем не знать!

Рассвет уже вырвался из объятий ночи, когда Марко подходил к коровнику. На восходе сразу каким-то волшебным взмахом размашисто вырисовалась солнечная корона, и несколько тучек стали украшением в ее лучах. Марко слегка нажал плечом на ворота, вошел в коровник. Привыкая к темноте, он остановился и неожиданно услышал тихий мучительный стон; на него мычанием отозвалась невидимая корова, а стон повторился и перешел во всхлипывания.

Пораженный Марко быстро пошагал к перегородке для доярок. Когда он отворил легкие двери из тесины, из-за крохотного столика, вздрогнув, испуганно встала София Кушниренко, она согнутой в локте рукой провела по глазам и уже старалась улыбнуться.

— Что с вами, тетка София? — пристально посмотрел на преждевременно состарившееся лицо с по-детски ясными глазами.

— Ничего, ничего, Марко Трофимович… — застывает на устах жалостная улыбка.

— Как же ничего? Не кройтесь, говорите.

— Зачем оно тебе? — запечалилась вдова. — То — бабское, негоже тебе и слушать.

— Я теперь даже бабское должен знать — вы для чего-то вчера поднимали за меня руку. Несчастье какое-то у вас?

— Ну да, потому что счастье мне досталось такое, как тому нищему мужику, которому приснился хороший обед. И он улыбнулся во сне, а в это время шло счастье, увидело, что косарь смеется, — и обошло его.

— Так может, мы еще вернем то счастье, — в задумчивости сказал Марко. — Что же мучает вас? Вы так стонали…

— Должна была, Марко Трофимович, должна была, — не только ясные белки, даже стиснутые зубы вдовы отбили тяжелую боль. Она поправила платок и тихо заговорила: — Такая уж беда прибилась к нам, дояркам, — скот истощал, вот и напал на него стригущий лишай. Так жалко мне стало девочек наших, молоденьких, зачем им эта напасть. Вот я и забрала у них больных коров, и сама заразилась нечистью, а вылечиться не могу: никакие мази не помогают…

— И это вся беда? — улыбнулся Марко, а вдова обиделась.

— Такие же слова я и от Безбородько слышала, — сказала с укором.

— А я немного иначе скажу, — снова улыбнулся Марко. — Погадаю, пошепчу — и пройдут ваши лишаи, как рукой снимет.

— Неужели знаешь такое ворожение? — недоверчиво взглянула на него вдова.

— Знаю, тетка София: на веку, как на долгой ниве.

— А чего же ни ветврач, ни медицина ничем не помогли мне?

— Потому что медицина, несомненно, еще не выучила всего, что знают люди. Я сделаю для вас отвар дубовой коры и сладкой яблони, так и следа не останется от этой напасти.

— В самом деле?

— Конечно. Ну, показывайте свое хозяйство. Увеличилось молока?