Данила Зайцев - Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева

• Название: Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева
• Автор: Данила Зайцев
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-9614-3649-5

Автор книги – русский старообрядец-часовенный из Аргентины Данила Терентьевич Зайцев, родившийся в 1959 г. в Китае. Это долгое и увлекательное повествование о жизни старообрядцев, сопоставимое с семейной хроникой-романом, написанное живо, с юмором. Книга – произведение светское, но созданное человеком с религиозным сознанием, которое определяет жизненные сюжеты, отношение к событиям, людям, самому себе. В «Повести…» отражена история многих старообрядческих родов, их бегства из большевистской России в Китай, а из «колхозного» Китая – в Южную Америку в 1959 г. События происходят в Китае, Аргентине, Бразилии, Уругвае, Чили, Боливии, США, России. В центре повествования – жизнь автора и его семьи, с подробным рассказом о неудавшейся попытке переселения в Россию в 2008 г. Д. Зайцев пишет о непростых отношениях в общинах, связанных с внутриконфессиональными разногласиями между «синьцзянцами» и «харбинцами», приводящими порой к ссорам, недопониманию и личным трагедиям. Но главное в книге – рассказ о повседневной жизни русских людей, живущих по стародавним заветам, ради соблюдения которых они, как и положено верующим христианам, готовы переносить страдания, терпеть нищету и лишения. И еще: на русском диалектном языке, который во всей своей первозданной силе звучит в книге, и сегодня говорят староверы Южной Америки.

---

– Да, с твоёй тёщай едва ли хто уживётся, знам мы её отлично. А тесть что?

– Тесть то ли не знат, то ли всё заодно.

– Я не думаю, всего боле не знат. И что думаешь делать?

– Сам не знаю. Обидно, детей жалко, и саму её не могу понять, что она хочет выгадать, так жить.

На другой день сходил к Анисиму Кузьмину просить работы. Он уже в ето время сеял до тысяча гектар рису и бобы сóявы и славился как добрый. У него жена Фетинья Фёдоровна, один сын Симеон. Попросил работы, он не отказал. Мы с нём уже были знакомы, и он предложил работу в Мато-Гроссо, от деревни Масапе тысяча килóметров, на реке Кулуе́не, что стекает в Амазонку: там у него четыре тысячи гектар земли, всё жунгля, и надо её валить и жечь. Зарплату дал ничего, хорошу, тридцать тысяч крузейров в месяц. Поразмыслил, вообче искал уединение, чтобы поразмыслить, как поступить с Марфой, согласился, и через три дня отправились в путь. Григорий не захотел отставать, и поехали вместе.

В дороге были двоя суток, в последним населённым пункте Гарапу заправились, снабдились и тронулись вовнутрь жунгли. Всё лес, дорога плохая, восемьдесят километров едва за шесть часов добрались. Там жили две семьи старообрядцев – Панфил Пятков и Сидор Баянов, оне работали Ивановым, Сидору Фёдоровичу, нашим старым знакомым с Китаю. Оне купили двенадцать тысяч гектар земли; той всёй земли двадцать тысяч гектар, четыре тысячи гектар купил Поликарп Ревтов.

Устроились на хорошай речушке, от Панфила за четыре километра, построили себе балагушку и стали пилить лес. Речушка угодила све́тла и рыбна, мы прикормили рыбу и, когда надо, ловили. Интересно, каки́ попугаи, разносветны арары, пирикиты, туканы, всяки-разны макаки, дики свиньи и онсы – леопарды. Хорошо, что Симеон Анисимович оставил нам винтовку, а то, бывало, возле самого табора как заорёт! Было страшно, но потом привыкли и ходили на охоту. В праздники ездили на реку Кулуене, рыбачить и купаться, с Панфилом или с Баяновыми. Интересно рыбачить: любую наживу толькя брось, пиранья тут как тут, за час – полтора мешка; под вечер клёв меняется, пиранья уходит, подходит крупная рыба – пинта́ду, суруби́, фильёте, жау́, пирипута́нга, пирара́ра, корви́на, пия́ва, кури́мба, много крокодилов. Вечером трудно поймать рыбу, большинство берётся крупная, с рук срывает леску и утаскивает, а нет – оторвёт. Всяко пробовали. Бывало, привяжешь к леси́не[75], и толькя сошшалка́т[76] и порвёт, но всё-таки доуми́лись. Выберешь хорошу яму, берёшь леску один миллиметр, удочкю пятнадцать сантиметров и грузило полкилограмма, снабжаешь сэлую рыбу один килограмм, спускаешь в яму, привязываешь к лесинке за верхушку, чтобы пружинило, и оставляешь на ночь. Ну, бросишь таких наживов шесть-семь, утром одна или ни одна, но уже ето на удивление. Бывало, ловили первый раз: жау́ на 81 килограмм 600, потом жау́ на 67 100, потом фильёте на 106, потом суруби́ на 53 300, потом суруби́ на 40 900. Ета рыба очень вку́сна, но жи́рна, как только переба́чишь[77], так понос – не раз приходилось бегать по лесу, удобрять землю рыбой. Что мы с ней не делали! Солили, сушили, коптили, мариновали.

Наша работа подавалась медленно, ето как капля в море: сколь ни пилишь, кажется, всё на месте. Становилось скучно, и семья на уме.

Одиножды приезжает дядя Сидор Фёдорович Иванов к Панфилу, с нём сын Иван Сидорович, зять Кирил Иванович Ревтов и Иванов рабочий Евгений Иванович Кузьмин; познакомились. Слыхали от родителей про Фёдора Иванова, а ето их сын Сидор. Он спросил, хто мы, мы рассказали. Он:

– О, старыя приятели, с вашей мамой мы вместе росли, и с тятяй знакомы. Ну, как хорошо, что Бог привёл стретиться с детками.

Он мне очень понравился: мягкий, вежливый, ласковый, худого слова не услышишь. Оне привезли своёго топографа-бразильянина и попросили нас, чтобы мы помогли топографу пробить границу ихней земли. И мы вчетверым: мы с братом, Евгений Иванович Кузьмин и топограф – за месяц пробили просеку пограничну. Когда пробили просеку, Панфил сообчил Ивану Сидоровичу, он приезжает за рабочими, приглашает нас на рыбалку, лучить на лодке с рефлектором ночью. Ой, заманчива рыбалка! Приезжаем на реку, вечером на берегу поужнали, по несколькя рюмок кашасы[78] выпили и отправились лучить острогами.

С Евгением Ивановичем за месяц сдружились, и он знал мою историю семейну и видел, что я всегда угрюм. Тайно попросил у Ивана Сидоровича бутылку кашасы, сяли на лодку, меня посадили за руль и дали мне рефлектор. Впереде́ Иван Сидорович с Панфилом, позади брат Григорий, возле меня Евгений Иванович. Рыбу лучили на мелким месте на песках, её я́тно[79] видно, выбирай, каку́ надо и какой сорт хошь. Правды, шибко крупных не было, но до пяти килограмм попадались. Незаметно часы шли, все в удовольствии, а Евгений незаметно налиёт кашасы да угошает меня. Я, бывало, возразишь, а он пальцем знак: молчи. Сам себе поменьше, а мне побольше. Ето всё шло хорошо, но меня стало одолевать, и я стал ошибаться: где недосветишь, где пересветишь; впереде стали кричать. Евгений взял у меня рефлектор и стал светить. Потом я стал ошибаться и за рулём: мне скажут вправо – я влево, а скажут влево – я вправо.

– Что такоя, что с тобой?

Когда разобрались – я пьяным-пьянёхонькяй, на меня брат налетел драться, Панфил разматерился, Евгений говорит:

– Ей, друзья, он не виноват, виноват я, я его напоил, я вижу его проблемы, и мне его жалко.

Иван Сидорович узнал и расхохотался:

– Ну, ребята, что вы, судьбы всякия бывают, и надо к ним применяться.

Доехали до табора, меня увели в машину, и я больше ничего не помню. Утром все смеются, Иван Сидорович:

– Что, Данила, налить кашасы? – И все га-га-га, а тут даже духу не надо.

На второй день мы их проводили. Евгений – ето сын тóго солдата, который служил у японсов в тиокай и ходил с бородой. А Евгения Ивановича прозвище было Дед Мороз, потому что у него борода гу́ста, ру́са, пошти бе́ла; прозвали его харбинсы.

Остались мы одне с братом продолжать пилить лес. Вскоре приехал хозяин Анисим Кузьмин, мы уже прожили четыре месяца. За ето время всё передумал и решил забирать семью и уезжать из Уругвая. А Марфа не поедет, то пусть даёт разводну́ и детей; второму дитю должно быть три месяца.

18

Григорий уехал в Аргентину, я вернулся домой. Марфа встретила со слезами. У нас родился сын 20 июля 1981 года, назвали его Ильёй, ему был уже три месяца. Узнали о моём приезде тесть с тёщай, тесть надулся, а тёща забесилась и давай Марфе внушать, чтобы Марфа выгнала меня, что таскун, бродяга, и так далея, и так далея. Марфа не слушала, я Марфе заявил:

– Ежлив жить вместе, то со дня́[80] надо уезжать отсуда, потому что тёща не даст нам жить спокойно.

Марфа колебалась, но я был твёрд, помянул всю нашу жизнь, наше обещание и сказал:

– Никакого послабления не будет. Ежлив жить вместе, то собирайся, будем всё продавать и уезжать в Бразилию, а нет – давай разводну́ и детей. Но знай, что останешься – сладко тебе не будет, тёща и до тебя доберётся.

Она плакала, боялась меня потерять и боялась мать, тогда я решил собрать собор. На соборе вся братия заступились за нас: оне всё видели, как мы жили. Я возмутился и всё тёще высказал, и тестю досталось:

– Как так, ты родитель и всё помалкиваешь, как будто тебе не нужно! Твоя жена везде лезет, всё ей нужно, тебя запрягла-обуздала и едет, как на ишаке, а ты везёшь. Или у вас всё заодно?

Тесть на все упрёки отвечал:

– Я ничего не знал, почему мне не сообчил?

Но тут братия вмешалась:

– Как так? Вся деревня знала, а ты не знал? Ето лукавство.

Но тесть стоял на своём. Подошло к тому, что мы свободны, но за то, что я кушал с миром, заставили сходить на покаяние, а то принимать в братию не будут. Я без возражение согласился, а тесть сказал:

– Проститься мы простимся дома, ето дело семейно, приходите вечером, и там простимся.

Мы обрадовались: ну, слава Богу. Вечером приходим к ним, я почувствовал что-то не то. И как тёща взялась кричать, и тесть туда же:

– Как ты посмел при всех людей так обличать!

– Да уже было невозможно.

И тут тёща подлетает со скалкой и кричит:

– Я тебе чичас покажу мартюшевску породу!

Я напрягся и говорю:

– Ну, задень, и я покажу свою породу.

Чуть-чуть не схватились, тесть видит, что дело кончится собором, а ето для них невыгодно, крикнул на тёщу:

– Прекрати!

Всё, затихла. Ишо мале́нькя пошумели, но пошло ко смирению. Тесть с тёщай не пускали нас уезжать, но я стоял на своём:

– Об етим думать надо было раньше.

После тóго тестя не видел больше откровенным со мной.

У Марки Чупрова случается несчастья: жена Графира Филатовна при родах умирает. Стала рождать, позвали Марину Берестову, но она не шла, потому что Графиру отбил Марка у Фёдора Ивановича и оне за ето злились, поетому она не шла. Когда подошло сурьёзное время, она пришла, но уже было поздно. Ребёнок задохнулся и помер, а Графира Филатовна с крови сошла[81] и умерла. Ой как Марка слезами уливался! Было жалко.