Франс Силланпяя - Люди в летней ночи

• Название: Люди в летней ночи
• Автор: Франс Силланпяя
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1992
• ISBN: 5-280-01730-2

В сборник произведений классика финской литературы, лауреата Нобелевской премии Ф. Э. Силланпяя (1888–1964) вошли его романы «Жизнь и солнце», «Силья. Усопшая юной, или Последний побег старого родового древа», «Люди в летней ночи», ряд рассказов. Главное место в них занимают взаимоотношения мужчины и женщины, окрашенные языческим утверждением торжества любви как высшего закона природы. Писатель тонко анализирует душевные и физические ощущения героев, попавших во власть чувства, несущего одновременно и радость и боль.

Наиболее известен роман «Силья» — пронзительная история недолгой, но яркой жизни и любви рано осиротевшей наследницы некогда богатого, но потом вконец разорившегося рода.

Фоном повествования предстает природа Финляндии и деревенский быт с его сочным колоритом.

---

Ни о чем больше не думая, она инстинктивно раздвинула низкие занавески и тотчас по мгновенному чувству внутри поняла, что Элиас заметил ее. Словно повинуясь чьей-то воле, она высунулась из окна и сделала движение, чтобы Элиас понял ее намерения. Положение требовало воли и собранности. Ольга выбралась из окна и по приставной лестнице соскользнула вниз, словно боясь, что лестница или заднее крыльцо выдадут ее. На склоне холма она оглянулась — Элиас стоял внизу на поле и смотрел прямо на нее. Ольга вошла в ольшаник и там притаилась, прикрывшись со всех сторон многослойным сумеречным сплетением листьев и стволов, ведущих свою непреложную жизнь. Духом этой чуждой жизни она прониклась в первые же минуты, ее волевая собранность вдруг ослабела, и она взглянула на свое положение глазами этого ольшаника. Где-то там снаружи к ее убежищу приближались Элиас и Бруниус — ведь Бруниус непременно приедет этой ночью. Но сейчас шел Элиас, и Ольга ясно видела из своего тайника, что у него было на уме, что он твердо рассчитывал получить здесь. Ольга видела скрытое лицо Элиаса, и зрелище оказывалось довольно забавным. Она теперь непременно хотела, чтобы он ее нашел. Элиас уже поднимался по склону, и она сильным движением перегнула стройное деревце; резкий треск раскатился по развалистым ольховым дебрям. Ольга опустилась на землю, вытянулась между тонких стволов и в неудобном положении, закрыв лицо руками, стала ждать. Мысли у нее были на удивление ясные, она словно со стороны взирала на свои поступки, и ей было немножко смешно. Она чувствовала два мира: один — между ее пальцами и землей, и к нему не имел отношения другой, оставшийся за ее плечами, где было все ее тело, и ольшаник, и воздух — от края до края неба, и где происходили события, за которыми она прилежно следила из своего маленького мирка. Она слышала и видела внутренним оком, как приблизился к ней Элиас, словно к какой-то находке, и ей было приятно чувствовать, что Элиасу нет доступа в мир, замкнутый между ее закрытыми глазами и землей…

Пауза. Пусть поэма поднимается над сплетением ольшаника к бледному ночному небу. Оттуда многое видно, и — что самое важное — из приятного отдаления.

Прежде всего глаз останавливается на формах земной поверхности. Вся холмистая гряда видна как на ладони. Она подобна гигантскому темно-зеленому валу скошенной травы, тянущемуся с одного края громадного луга до другого. По левую руку — водоем с бесчисленными заводями и бухточками, простирающийся до самой гряды. Жаль, что никогда не придется бродить вдоль его глухих берегов, окаймленных лесом, спускающимся со склонов. Весь этот берег усеян продолговатыми скользкими камнями, между которыми протискиваются узенькие — шириною в ладонь, а то и в палец — тенистые бухточки, выложенные по дну белыми и пестрыми камушками. За этим каменистым и лесистым берегом изгибается дугой травяной берег, над которым возвышается деревня. Вот та избушка повыше деревни, у подножия холма — Корке; далековато ходить Элиасу Малкамяки на свидания к Люйли Корке… Не забывайте, мы смотрим на все это в самую короткую ночь… И отсюда нам видны не только различные формы земной поверхности с ее пашнями, лесами и водоемами. Нам отлично видно, как по правую сторону гряды движется тряская повозка, в которой сидит Бруниус рядом с Таавс… Люйли Корке недавно легла спать, возвратившись со свидания, на котором она заметила в ласках Элиаса нечто новое, и теперь, лежа в постели — вон то серое пятнышко, это амбар, — мечтает о приближающихся танцах. И хотя расстояния между всеми ними мельчайшие, она не видит и не догадывается ни о Бруниусе и Тааве на дороге, ни об Элиасе и Ольге вон в том ольшанике; она засыпает…

Элиас и Ольга лежат, обнявшись, с закрытыми глазами, в ольшанике. Они все еще обнимаются. Ольга чувствует, что теперь она совершенно исправила все упущения, ей невыразимо приятно оттого, что она могла сделать и испытать здесь все, что ей угодно, но ей не было угодно. Ей довольно простого знания, что она могла по собственной прихоти сделать этого мальчика своим, что она вольна в своих действиях и полновластно распоряжается нынешним положением и что ей нечего стыдиться. Ей приятно думать и о том, как энергично она пресекала все инстинктивные поползновения молодого человека. И то, что под конец она потрепала его по голове и поцеловала — все так же с закрытыми глазами. Это был ее первый поцелуй. Потом она шепнула Элиасу: «Я пойду сейчас, а ты подожди!» И мгновенно пропала в ольшанике.

Ночь смотрела глазами ласкового зверя, не умеющего сказать.

* * *

Тааве распрягал лошадь и видел поспешное тайное возвращение Ольги. Он пошел в дом и встал у окна в людской. И скоро увидел сына старой хозяйки, спускавшегося с холма… Тааве лег в постель и стал обдумывать увиденное…

Только недавно поднимались мы в высокое бледное небо и озирали оттуда всю округу и дела, в ней творящиеся. И вот уже небо становится ярче, короткая ночь близится к концу, подступает утро. Из поднебесья уже виден краешек солнца, и теперь брошенный оттуда на землю взгляд рождает новое настроение, не такое, как летней ночью. К тому же многие спят. Правда, в людской большого дома не спит Тааве, погруженный в размышления; и еще один человек в том же доме не спит — Бруниус.

Бруниус

Бруниус без сна лежит в постели. Ольга не так давно вышла из комнаты.

Путешествие доставило Бруниусу новые страдания, потому что все прочие люди тоже, как нарочно, норовили колесить по земле в летние месяцы. Он был вынужден — совершенно один — находиться в их толпе, двигаться вместе с ними, и, конечно, опоздал. А когда он наконец прибыл среди ночи в бесконечно чужой Малкамяки, и его в потемках встретили будущие родственники, и мать Ольги поспешила наверх за дочерью, то той в комнатах не оказалось. Это было тем более удивительно, что прибывший гость был ее собственным гостем, это она его сюда выписала, а они, родители, его видели в первый раз. Так что не оставалось ничего другого, как проводить Бруниуса в предназначенную ему комнату, «которую Ольга днем сама для него приготовляла».

Бруниус вошел в сумеречную комнату и, оставшись в одиночестве, замер посреди нее, вглядываясь в светлые квадраты окон и углы, словно они составляли немое общество, в котором он вдруг очутился. Он был заключен в некий неизвестный ему семейственный круг. В каждой вещи, в сумраке стен таилась часть той Ольги, которую он не знал и которую она сама никогда не показывала. Но теперь, когда Ольги не было, только эта незнакомая ему часть представляла всю ее. Было тихо и тускло-темно. Бруниус еще никогда в жизни не оказывался в положении, из которого не было никакого, решительно никакого выхода.

— Даже если бы можно было немедленно уехать отсюда, думал Бруниус, глядя в окно, то и тогда я не смог бы этого сделать, потому что люди узнают об этой поездке. — Он вспомнил, как он написал Ольге в письме: «Буду у тебя в самую короткую ночь». Неужели он в самом деле написал эту фразу? Неужели это он, Бруниус, очутился теперь…

Дверь словно уплыла в сторону, послышались шаги. Бруниус устремился к дивану и быстро сел. Ольга вошла в комнату, приблизилась к Бруниусу и мягким, одному ему предназначенным голосом сказала:

— Вот ты и приехал.

— Да, приехал… приехал наконец.

Ольга ничего не ответила, потом, после молчания, произнесла:

— Я сидела там, на холме, и ждала, пока ты войдешь в эту комнату.

Живая Ольга была странно близкой и излучала тепло. Но почему-то эта теплота не находила отклика в душе Бруниуса, хотя и действовала на него. Ольга смотрела на Бруниуса, словно собиралась обнять его от избытка какой-то тайной радости. И Бруниус невольно оттаял. По-прежнему сидя на диване, он повторил только что сказанные слова:

— Да, вот я и приехал наконец.

Ольга пододвинулась к нему, оперлась, вставая, о его колено и, как эхо, повторила за ним:

— Вот ты и приехал наконец.

В ее голосе прозвучала сдержанная незнакомая радость. Бруниус попытался обнять ее, но она отстранилась и сказала:

— Завтра я поговорю с отцом.

Бруниус тоже поднялся, они стояли в шаге друг от друга. Ольга подошла ближе, с особой осторожностью положила руки ему на пояс и ласково произнесла:

— А теперь я пойду спать. И ты тоже ложись.

Она удалилась, и Бруниус остался один.

У Бруниуса никогда прежде не было отношений с женщинами. Теперь, после Ольгиного ухода, он лежал на спине и с большим спокойствием взирал на положение, в котором оказался. Отправляясь сюда, он хотя и испытывал легкую тревогу, но все же чувствовал себя хозяином положения. Он думал, что составил себе ясное и верное понятие о значении брака и, рассматривая в одиночестве всю человеческую жизнь с точки зрения брака, глубоко прочувствовал справедливость старых незыблемых принципов этого института. Однако едва он тронулся в путь, разве что чуть тревожась, как тут же начал сталкиваться с вещами, которым не было места в его стройных рассуждениях: с дорожными помехами, работником-возницей, темным домом, Ольгиными родителями и ее отсутствием… А потом с ней самой в этой комнате, ее поведением и ее уходом — Я каким-то поразительным образом привязан к ней, все время вижу ее фигуру перед собой… — И, думая, что именно с этим существом он завтра обручится, он испытывал неприятное удовлетворение. Неприятность чувства проистекала из его чужеродности, подобных чувств он прежде не испытывал и уж точно не желал их. Этому ощущению тоже не было места в системе его рассуждений, тем более в том ее разделе, что касался до взаимоотношений полов…