Мэри Брэддон - Тайна фамильных бриллиантов

• Название: Тайна фамильных бриллиантов
• Автор: Мэри Брэддон
• Издательство: Гелеос
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-8189-1133-5

Грехи лихой молодости должны быть искуплены. Красавчик Генри Дунбар уличен в подлоге ценных бумаг. Чтобы избежать позора, дядя принимает решение отправить преступника в Индию. По прошествии нескольких лет Генри возвращается в Англию, чтобы возглавить семейный бизнес. Но карающий меч судьбы уже занесен над его головой…

Роковые тайны, предательство, загадочное исчезновение крупного состояния… На одной чаше весов — сверкающие холодом бриллианты, на другой — честь прекрасной девушки. Непростой выбор сердца, роковые встречи, глубокие переживания и искренняя любовь — в романе знаменитой английской писательницы Мэри Элизабет Брэддон «Тайна фамильных бриллиантов».

---

— Стыдно, обидно, сэр, — сказал он, — но делать нечего, лучше откровенно признаться — меня, одного из опытнейших сыщиков, провела, обманула какая-то девчонка! Это оскорбительно не только для меня, но и для всех мужчин вообще.

Сердце у меня тревожно забилось.

— Вы не хотите сказать, что Джозеф Вильмот бежал? — воскликнул я.

— Да, сэр, — ответил он, — он улизнул, начисто улизнул. Я уверен, что он не уехал из Англии, потому что я обшарил все порты и гавани. Но что ж из этого? Если он не уехал из Англии и не намерен уехать, то тем лучше для него и тем хуже для нас. Бегство из Англии чаще всего предает преступников в руки правосудия. Я готов держать пари какое угодно, что он теперь живет припеваючи в каком-нибудь отдаленном городке, уважаемый всеми соседями.

Мистер Картер рассказал мне всю историю своей горькой неудачи. Я теперь понял все — фигуру, виденную мной и на винчестерской улице, и под деревьями в роще. Я понял теперь все, моя бедная, благородная Маргарита! Когда я остался один, то внутренне поблагодарил Бога за бегство Джозефа Вильмота. Я ничего не сделал, чтобы помешать делу правосудия, хотя знал очень хорошо, что наказание злодея поразит чистейшее и благороднейшее сердце, которое когда-либо билось в груди женщины. Я не смел поставить преграды между Джозефом Вильмотом и правосудием, но теперь я был душевно благодарен провидению, что оно дозволило несчастному избегнуть той роковой судьбы, которой общество подвергает вредного ему человека, считая это лучшим, разумнейшим средством отделаться от него.

Но что касается самого преступника, то, конечно, долгие годы раскаяния гораздо лучше искупят его злые дела, чем минутная агония на виселице на потеху бездушным зевакам.

Я рад был, что Джозеф Вильмот бежал, как ради него самого, так еще более потому, что в сердце моем снова родилась надежда назвать Маргариту своей женой.

Теперь, думал я, мое имя не соединено в ее памяти с каким-нибудь роковым воспоминанием. Она простит мне, когда узнает все подробности моего путешествия в Винчестер; она позволит мне увезти ее от отца, общество которого не может не тяготить ее, как бы она ни была предана ему. Она позволит мне назвать ее своей женой. Не успели эти мысли прийти мне в голову, как другие, грустные, быстро их оттеснили: я боялся, чтобы Маргарита не упорствовала исполнять свой долг — охранять преступного отца и убеждать его раскаяться и примириться с людьми и Богом. Я напечатал в «Таймсе» объявление, в котором уверял Маргариту в своей неизменной любви и преданности и просил ее ответить мне. Конечно, это объявление было написано очень осторожно, так что не было ни малейшего намека ни на ее имя, ни на ее положение, и самый опытный полицейский сыщик не смог бы ничего понять из этого письма, озаглавленного «К. к М.».

Но мое объявление осталось без ответа. Маргарита на него не откликнулась. Недели шли за неделями, месяцы за месяцами, и история об обнаружении платья убитого человека и о бегстве Джозефа Вильмота стала публичной. Она произвела много шуму, и сам лорд Герристон поехал в Винчестер, чтобы присутствовать при эксгумации Генри Дунбара.

Гроб вскрыли; лица покойника, конечно, нельзя было узнать, но возле мизинца левой руки лежало маленькое золотое кольцо. Во время следствия на это кольцо не обратили никакого внимания. Лорд Герристон объявил, что оно было индийской работы, и присягнул, что видел его на руке Генри Дунбара. Кольцо было довольно странное, крученое из золотых ниток и волос. Внутри была надпись: «В память возлюбленной жены Генри Дунбара». Выцветшие волосы принадлежали матери Лоры.

Тело Генри Дунбара перевезли из Винчестера в лисфордскую церковь и похоронили рядом с его отцом. Над могилой положили простую мраморную доску, на которой золотая надпись гласила о преждевременной его смерти. Памятник этот был воздвигнут по приказанию леди Джослин, находившейся с мужем за границей в то время, когда открылась тайна смерти ее отца.

Время летело быстро. Обнаружение преступления Джозефа Вильмота давало мне возможность вернуться снова к моим прежним обязанностям в конторе «Дунбар, Дунбар и Балдерби». Но у меня не хватало духа вернуться к старой работе, теперь, когда исчезли навсегда те надежды на счастье, которые освещали лучезарным блеском мою обыденную, трудовую жизнь. Мистер Балдерби, который иногда заходил к моей матери потолковать о политике, не успел узнать о причине моей отставки, как начал настаивать на том, чтобы я вернулся в контору. Теперь все дело принадлежало ему, так как единственная наследница Генри Дунбара, дочь его, леди Джослин, согласилась продать свою часть в фирме. После долгих колебаний я занял свое старое место; но я недолго на нем оставался, ибо через неделю после моего возвращения в контору мистер Балдерби сделал мне предложение, столь же щедрое, сколько и лестное для меня. Я принял его, хотя и не очень охотно, и стал младшим товарищем в фирме, которая теперь называлась «Дунбар, Дунбар, Балдерби и Остин». Имена Дунбаров были очень для нас важны, хотя последний представитель этого рода лежал под сводами лисфордской церкви; они нам были важны потому, что их уже привыкли видеть столько лет во главе одного из древнейших англо-индийских банкирских домов.

Моя новая жизнь потекла довольно мирно. Я был так занят целый день, на мне лежала такая тяжелая ответственность, так как мистер Балдерби с каждым днем все меньше занимался делами, что у меня немного было свободных минут для оплакивания моего горя. У человека делового, особенно коммерсанта, сердце может разрываться от несчастной любви, но только в свободные минуты; если он хочет быть честным человеком, то не должен предаваться отчаянию, не должен даже думать о своей возлюбленной в конторе или за делом.

Только гуляя после обеда по чистеньким дорожкам нашего сада и покуривая сигару, я позволял себе думать о моей бедной Маргарите, потерянной для меня навеки; я думал о ней и возносил к небу теплые, пламенные мольбы о ее счастье. И в эти мирные минуты, под невольным влиянием окружающей тишины, прозрачных сумерек, безоблачного неба, усеянного мириадами звезд, душистого аромата цветов, я утешал себя мыслью, что мы разлучены с Маргаритой не навсегда, что придет время, когда мы соединимся, но уже вечными, неразрывными узами. Мы так пламенно, так преданно любили друг друга! А что выше, сильнее, могущественнее любви? Я думал: где теперь моя бедная, милая Маргарита? Скрывается в каком-нибудь мрачном, уединенном местечке со своим преступным отцом, живет в постоянном ежеминутном общении с презренным каторжным, которого, конечно, гнетет, тяготит роковая память о совершенном убийстве. Я думал о геройском самопожертвовании Маргариты, думал о тех горьких, ужасных испытаниях, которые она переносила с таким терпением, с такой покорностью; я думал обо всем этом, и в сердце моем возникла твердая вера, что провидение пошлет этому благородному, чистому созданию дни счастья и покоя.

Моя мать поддерживала во мне эту веру. Она знала теперь историю Маргариты и сочувствовала моей любви и глубокому уважению к дочери Джозефа Вильмота. Женское сердце перестало бы быть женским, если бы оно не оценило возвышенного самопожертвования моей благородной Маргариты; к тому же моя мать никогда не отказывала в сочувствии тем, кто нуждался в ее сожалении или был достоин ее любви.

Таким образом, мы оба вечно сохраняли в памяти нашей прелестный образ Маргариты и часто говорили о ней, сидя вдвоем у камина в нашей маленькой гостиной. Вообще мы не вели уединенной, мрачной жизни, потому что мать моя очень любила общество веселых, приятных людей, да и я также оставался верен Маргарите, слушая вокруг себя веселую болтовню, шутки, смех, как если бы я заперся один в уединенную келью схимника.

В самую глухую пору зимы, последовавшей после бегства Джозефа Вильмота, случилось обстоятельство, которое произвело на меня впечатление, отчасти радостное и отчасти грустное. Я сидел однажды вечером в нашей маленькой столовой, когда вдруг позвонили у ворот. Было уже девять часов; ночь темная, глухая и, конечно, в эту пору я всего менее ожидал посетителей. Потому я продолжал спокойно читать газету, пока матушка терялась в догадках, кто бы это мог быть.

Через несколько минут в комнату вошла служанка и, положив что-то на стол, сказала торжественно: «Посылка, сэр». После этого она начала переминаться с ноги на ногу, ожидая, вероятно, что я тотчас полюбопытствую узнать, что в посылке и тем удовлетворю и ее интерес.

Я отложил в сторону газету и посмотрел на посылку; это был маленький, длинноватый ящик, на манер тех, в которых продают содовые порошки; он был очень аккуратно завернут в белую бумагу, запечатан в нескольких местах и наверху красовался адрес: «Клементу Остину, эсквайру. Клапгам».

Но не успел я взглянуть на этот адрес, как кровь бросилась мне в голову, сердце тревожно забилось. Я узнал милый, дорогой мне почерк.