Нодар Думбадзе - Белые флаги

• Название: Белые флаги
• Автор: Нодар Думбадзе
• Жанр: Русская классическая проза

В настоящий сборник Нодара Думбадзе, грузинского писателя, хорошо известного читателю, вошли произведения, снискавшие широкую популярность автору: романы "Белые флаги", "Закон вечности", повесть "Кукарача" и наиболее значительные рассказы.

---

– И в тот вечер он говорил то же самое…

– Адвокат просит твою характеристику из университета.

– Сходи к декану.

– Была уже…

– И что же?

– Направил меня к председателю месткома.

– Почему?

– Характеристики, говорит, – дело профсоюзной организации.

– А тот что?

– Отказал.

– Почему?

– Потребовал справку о том, что ты не убийца.

– Где же ты могла взять такую справку!

– В том-то и дело!

– Ну и как?

– Взяла я твою характеристику у соседей. Не принял, – говорит, нужна круглая печать.

– Вот идиот! А я ещё избирал его председателем!

– Вот именно…

– Как же нам быть, мама? – спросил я с отчаянием. – Характеристики нет, Харабадзе невменяем…

– Говорят, есть какое-то лекарство "Ангинин", японское…

– Ну?! – обрадовался я.

– Что ну… Два флакона всего на всю Грузию… Один уже отдали кому-то, другой хранят для кого-то…

– А у спекулянтов?

– Не знаю… Если даже найдется, цена такая, что…

– Мама! Дорогая мама! Харабадзе нужно вылечить во что бы то ни стало!

– Может, не стоит?

– Мама, ты не веришь мне?!

– Я не потому, сынок… А что, если этот Харабадзе свалит все на вас?

– Не может быть этого! Мама! Продай все, но лекарство достань! Иначе мы погибли!

– Ты думаешь, родня Харабадзе не ищет этого лекарства? Нет его!

– Продай все, мама!

– Что мне продать, сынок?

Да, действительно, что ей продать? С тех пор как я помню свою мать, мы только и делали, что продавали…

– Займи, мама! Выйду отсюда, расплачусь… С процентами!

– Хорошо, сынок!

– Пойди к кому-нибудь, попроси!

– Пойду, сынок!

– Сходи и к этим… К родне Харабадзе. Растолкуй им, что это он, болван, он один во всем виноват! Он швырнул бутылку!

– Растолкую, сынок!

– Скажи им, пусть как хотят вылечат его! Иначе убью, зарежу, как собаку, этого мерзавца! Мне теперь все равно!..

– Скажу, сынок!

– Я не хочу считаться убийцей!

– Знаю, сынок!

– Скажи всем – следователю, министру, судье, родне Харабадзе, врачу, свидетелям – тем восьми мужчинам, пусть вспомнят, как все было! Пусть верят мне! Или я убью всех и себя тоже!

– Скажу, скажу, сынок!

– Что ему нужно было?! Сидели мы, никого не трогали! Кто его звал?! Чего он к нам привязался?!

– Не знаю, сынок! Успокойся, дорогой, все я сделаю, все! Успокойся, родной!

– Нет, нет, нет!

Я был на грани истерики. Мать вскочила, обняла меня за плечи.

– Успокойся, мой мальчик! Я сделаю все, что в человеческих силах! Если это будет нужно, я пойду с протянутой рукой! Я буду молить за тебя бога, и если он потребует от меня жертвы, я принесу на его алтарь свою жизнь. Все я сделаю, сын мой! Я не покину тебя! Я на коленях вымолю у судьи разрешения последовать за тобой, куда бы тебя ни выслали! Или же я совершу преступление, и тогда мы будем вместе! Не бойся, мой мальчик!..

Я опустился на колени, припал головой к материнским коленям, стал осыпать её руки поцелуями.

– Прости меня, мама! Прости!..

– Молчи, сынок! Это я должна просить у тебя прощения, – пришла, разбередила тебе душу… Но ничего, все будет хорошо!

Вошел надзиратель.

– Время свидания истекло, – проговорил он, не глядя на нас.

– Ещё минуту, сынок, одну только минуту! – взмолилась мать.

Надзиратель молча вышел.

– Встань, мой мальчик! Успокойся! Ну-ка, посмотри на меня! Помни: я сделаю все, что обещала. Не бойся!

– Спасибо, мама!

– На днях тебя вызовет новый следователь.

– Спасибо, мама!

– Не груби ему!

– Да, мама!

– Будь с ним вежлив, объясни все спокойно, убеди его!

– Постараюсь, мама!

– А теперь до свидания! Побереги себя! – Мать встала.

– Хорошо, мама!

– Подойди ко мне…

Я подошел к маме. Она обняла меня и разрыдалась. Слезы, сбегая по её щекам, стекали капля за каплей с подбородка. И мне было отрадно глядеть на плачущую мать, у которой нашлись ещё слезы для своего непутевого сына.

Я усадил маму. Она положила руки на стол, уткнулась в них лицом и продолжала плакать, вздрагивая всем телом.

Прошла минута, другая… Надзиратель не появлялся. Теперь я подошел к двери и забарабанил в неё кулаками. Тотчас же вошел надзиратель.

– Уведи меня ради бога! – попросил я.

Надзиратель взглянул на мать. Она вытерла слезы платком, кивнула ему головой и благодарно улыбнулась.

Мы вышли из комнаты, молча миновали коридор. У крана во дворе надзиратель остановился, напился воды, утерся рукавом, потом обернулся ко мне:

– Пей!

Пить мне не хотелось, но я понял, что не хотелось пить и надзирателю и остановился он из-за меня.

– Умойся, парень, – продолжал надзиратель, – а то неудобно, глаза у тебя красные…

Я плеснул себе в лицо холодной водой и, почувствовав облегчение, улыбнулся надзирателю.

– Мать? – спросил он.

– Мать! – ответил я.

– Я так и понял: улыбка у вас схожая.

– Да.

– И тебе не стыдно?

Я удивленно взглянул на надзирателя.

– Чего уставился? Не стыдно, говорю, тебе? – повторил он.

Я промолчал и, сложив руки за спиной, как это полагается заключенному, зашагал дальше.

Сентиментальный гуманизм

Вор в тюрьме неприкосновенен, он пользуется абсолютной автономией. Вор не вмешивается в чужие дела, а вмешаться в свои дела не позволит и подавно. Поэтому, как ни парадоксально, но сидеть в тюрьме с ворами приятнее, чем с какими угодно другими людьми любого образования, профессий, судеб, характеров, национальностей. Камера, в которой нет воров, напоминает необитаемый остров, где жертвы кораблекрушения влачат жалкое существование и в ожидании спасательного судна поедом едят друг друга. Равноправие в среде воров иной раз вызывает изумление! Вор от вора отличается лишь уровнем образования, что следует объяснить отсутствием в их воровской конституции параграфа о всеобщем обязательном образовании. Впрочем, образование не дает вору ровным счетом никакого преимущества: все воры одинаково несчастны. Для них не существует понятия о социальном, имущественном или национальном цензе. Вор есть вор, будь он из Месопотамии, Танзании или Чохатаури[37]. Не существует для воров и черного, белого, красного, желтого цветов – все воры одинаково черны. Вор не работает, у него нет профессии, поэтому ворам чуждо чувство профессионального соперничества или профессиональной гордости. Единственная профессия всех воров – воровство. Вор может уважать вора за какие-то его выдающиеся качества, но это дело сугубо личное. Воры в тюрьме едят вместе, делятся последним куском, во всем поддерживают друг друга. Насколько вор на воле труслив и ненадежен, настолько он смел и верен товарищу в тюрьме. Тюрьма – стихия воров, здесь они чувствуют себя привольно. Вот почему воры не участвуют в уборке камеры, и вот почему в составленном Гоголем графике дежурств значатся все наши фамилии, кроме Девдариани и Гулояна.

Сегодня дежурят Шошиа и Мебуришвили. Они уже вынесли парашу, наполнили водой бак, и теперь Шошиа, недовольно бурча, подметает камеру. Я и Тигран играем в шахматы, остальные сидят на нарах, подобрав ноги.

– Что, я вор хуже других? Я украл меньше других? – повысил голос Шошиа.

Я знаю, куда он клонит, но молчу…

– Да, да, чем я хуже других? – повторил громко Шошиа, ткнув метлой в наши ноги.

Тигран так и застыл с ферзем в руке. Он внимательно поглядел на меня, потом на Шошиа.

– Это ты о ком, уважаемый Шошиа?

Не обратив на него внимания, Шошиа продолжал:

– Вор ты, Мао Цзэдун или Александр Македонский, чистота нужна всем! Да! И я вовсе не обязан подбирать мусор за другими! Где справедливость?!

– Заза-джан, ты не знаешь, о ком распространяется этот гражданин? спросил Гулоян меня.

– Играй ради бога, а то выпустят меня и партия останется неоконченной.

– Хаши восемь! – сделал ход Тигран.

– Кебаби[38] четыре! – ответил я.

– Конечно, тебе смешно! – накинулся на меня Шошиа.

– Я-то при чем, Шошиа, ведь я отдежурил вчера? – удивился я.

– Я не о тебе… Есть тут некоторые…

– Я, что ли? – спросил Тигран.

– Вот именно! Ты и Девдариани! – не вытерпел Шошиа.

– Так в чем же дело, дорогой Шошиа, говори!

– Да отстань от них, Шошиа! – крикнул Мебуришвили. – Знаешь ведь тюрьма принадлежит ворам. Не так ли, уважаемый староста?

– Тебя ещё не хватало! – огрызнулся Гоголь. – Сказано вам: вор хозяин в тюрьме! А спросишь ещё раз, вырву у тебя язык, и конец делу!

– А что я такого сказал? – стал оправдываться Мебуришвили. – Сказал, что тюрьма принадлежит им…

– Кому это – им? Почему – им?! – взвизгнул Шошиа. – Работать, убирать, парашу таскать, воду носить – не им, а жрать им?!

– Шошиа, не говори только, что кто не работает, тот не ест! Оскандалишься! – предупредил я.

В камере захохотали.

– Вот ещё! – не унимался Шошиа. – В гюрьме хозяева – они, в… в этом… – Шошиа запнулся.

– Так, так… Где ещё? – спросил Тигран.

– А что, мало разве тюрьмы? В таком случае, пожалуйста, пусть отделятся от нас и создают свою "Автономную республику воров Советского Союза"! – нашелся Шошиа.