Исаак Розенталь - Провокатор. Роман Малиновский: судьба и время

• Название: Провокатор. Роман Малиновский: судьба и время
• Автор: Исаак Розенталь
• Издательство: Российская политическая энциклопедия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1996
• ISBN: 5-86004-049-0

В книге исследуется одна из наиболее скандальных и загадочных страниц революционного движения в России. Судьба полицейского агента и видного большевика Р. В. Малиновского рассматривается на фоне важнейших событий XX века, в связи с представлениями современников о соотношении политики и нравственности. Выясняются причины распространения провокаторства, особенности психологии провокаторов, преемственность между царской охранкой и органами ВЧК. Книга основывается на ранее недоступных историкам архивных документах.

---

Больше же всего доставалось, как и прежде, «ликвидаторам», которых Ленин даже в личной переписке именовал «буржуазной интеллигенцией»: «До чего довели подлецы-ликвидаторы Малиновского!… Да, предела нет мерзости, на которую идет буржуазная интеллигенция из ненависти к рабочему движению!»[542] Часть статей Ленина, наиболее апологетичных по отношению к Малиновскому, редакция «Правды» не решилась опубликовать, а Петровский упрекал членов Заграничного бюро в том, что они слишком много пишут о Малиновском, почти прекратив присылать статьи на другие темы[543].

Вслед за Бухариным хотел приехать в Поронин из Вены А.А.Трояновский. Нов этом случае комиссия решила, что вполне достаточно его письменных показаний, так как с 1910 г. он жил в эмиграции, а в России Малиновского не знал; никакими данными по делу, кроме тех, которые ему сообщали Розмирович и Бухарин, он не располагал. Возможно, сыграло роль и наметившееся охлаждение в его отношениях с Лениным и Зиновьевым, связанное отчасти с разногласиями между ними по национальному вопросу[544] и усугубленное характером и результатами расследования. В одном из писем Трояновский с горечью констатировал, что дело Малиновского превращено в дело о распространении оскорбительных слухов[545].

В политической биографии Трояновского несколько лет тесного общения с Лениным и Зиновьевым оставили, по его признанию, глубокий след. Последующий разрыв с большевиками во время первой мировой войны, активная борьба с ними в рядах меньшевиков (в 1917–1921 гг. он член меньшевистского ЦК) и затем возвращение блудного сына в РКП(б) — все эти повороты были запрограммированы эволюцией Трояновского от революционного романтизма к- политическому прагматизму, эволюцией, которую проделали многие большевики. Был в его жизни и элемент везения: в 1912 г. он познакомился в Вене со Сталиным и помог ему, как и Бухарин, в сочинении статьи «Марксизм и национальный вопрос», что было Сталиным, по-видимому, учтено, когда Трояновского вызвали в период «большого террора» в Москву из Вашингтона, где он занимал должность советского посла; в отличие от большинства дипломатов, которых таким же образом выманили из-за границы, Трояновского пощадили (как и нескольких других видных дипломатов из числа бывших меньшевиков).

Еще до возникновения дела Малиновского, в феврале 1914 г. Трояновский писал Розмирович: «Оглядываясь назад, я прихожу к заключению, что пребывание там мне принесло большую пользу… Моя общественная деятельность сопровождалась постоянными разбиваниями иллюзий. Там, в Кракове, и собственным примером и разоблачением других они заставили меня трезво смотреть на людей, по крайней мере высокопоставленных. В жизни у меня остались еще две, вернее три иллюзии: ты и твоя любовь, я сам и рабочая масса. Когда и эти иллюзии будут разбиты, тогда я буду совершенно трезвым и рассудительным человеком. Когда это будет? Вот вопрос. Это не значит, конечно, что тогда изменятся мои взгляды, но тогда я буду настоящим политиком»[546].

Реабилитация Малиновского членами большевистского ЦК должна была поразить Трояновского явным расхождением с теми уроками трезвости и рассудительности, какие он получал от них же. Но, кроме того, временный отход от большевиков позволил ему сказать о разбирательстве 1914 г. то, что не решился сказать ни один из других свидетелей, в том числе имевшие некоторые юридические познания Бухарин и Крыленко. Он первый оспорил организацию расследования и состав следственной комиссии.

После Февральской революции Трояновский — к тому времени уже не-большевик, а меньшевик и уже не муж Розмирович, ушедшей к Крыленко, — заявил в печати и повторил это в показаниях Чрезвычайной следственной комиссии, что в 1914 г. комиссия ЦК РСДРП допустила ряд «неправильностей», вела допросы свидетелей пристрастно и пренебрегла показаниями Розмирович, сообщившей «особенно много данных»; вообще ни Ленин, ни Зиновьев, ни Ганецкий, тесно связанные с Малиновским по работе, были не вправе брать на себя разбирательство, так как это означает «быть судьями в своем собственном деле». Между тем имелось «обилие обвинявших Малиновского данных»[547].

Розмирович на это отвечала (как и Трояновский, в печати и в показаниях Чрезвычайной следственной комиссии), что выводы комиссии ЦК лично ее не удовлетворили, но у нее не было и нет никаких оснований упрекать членов комиссии в отсутствии беспристрастия: они, утверждала Розмирович, действовали во всем правильно, ими «были приняты всевозможные меры для полного освещения картины деятельности Малиновского, по крайней мере, поскольку дело касалось фактов, о которых показывала я»[548].

Понятно молчание Розмирович в 1917 г. насчет правомочности членов большевистского ЦК разбирать это дело, но в 1914 г. ее настроение было иным: после окончания следствия она заявила, что ввиду несогласия с выводами комиссии, поставит вопрос о Малиновском перед партийным съездом[549], который должен был собраться в августе, в Кракове или в Поронине (но не состоялся из-за начавшейся войны).

Так или иначе, но показания Розмирович не поколебали тогда сложившегося у членов комиссии мнения о невиновности Малиновского. «Мы допросили немало свидетелей, устроили очные ставки с Малиновским, исписали не одну сотню страниц протоколами этих показаний… Решительно никаких доказательств ни один член комиссии открыть не мог… Общее убеждение всех трех членов комиссии сводились к тому, что Малиновский не провокатор…»[550] — так характеризовал работу комиссии три года спустя Ленин, забыв уже, что свидетелей было как раз немного. Примерно так же, но все же с указанием на ограниченность имевшегося материала, описывал эту работу В.Краевский, знавший о ней, по-видимому, от Ганецкого: «Комиссия эта самым тщательным образом рассмотрела все, что было тогда доступно по этому делу. Доступно, впрочем, было, к сожалению, очень немного данных. Никаких улик провокации Малиновского не было найдено..[551].

Все сказанное не означает, что Ленин с самого начала расследования не сомневался в Малиновском; напротив, вначале, как видно из первого его письма к И.Арманд, он испытывал мучительные сомнения, об этом мы знаем также из воспоминаний Бухарина и Крупской[552]. Если же сомнения были им довольно быстро отброшены, то не только в результате свидетельских показаний, признанных неубедительными, и комплекса иных причин, о которых говорилось выше, но и на основе анализа самой возможности провокации в сложившихся обстоятельствах.

Разумеется, нельзя было исключать возможность проникновения агента охранки в руководство партии уже потому, что такой прецедент имелся — история Азефа. Не забылось также, как долго члены эсеровского ЦК не верили Бурцеву. Зиновьев вспоминал, как Лепин говорил в начале расследования: «Конечно, такой слепоты, как эсеровские цекисты в отношении Азефа, мы не допустим, давайте исходить из того, что все возможно»[553].

На деле избежать подобной же слепоты не удалось. Ленин и Зиновьев оказались в 1914 г. ничуть не лучше эсеровских лидеров Чернова и Натансона, привыкших, как писал Бурцев, все слепо подчинять интересам своей партии — «интересы родины, принципы, правду, логику»[554]. Но Азеф тем не менее был разоблачен. Решающим оказалось признание бывшего директора департамента полиции Лопухина, подтвердившего, что Азеф — провокатор. У большевиков таких свидетелей не нашлось, да и сам Бурцев поддержал большевистских «цекистов», а не обвинителей, не обнаружив на этот раз прежней проницательности.

Если продолжить сравнение двух ситуаций, как они рисовались в то время, то, несомненно, что Ленин, видевший их сходство, не мог считать их во всем тождественными, ввиду различий между эсеровской и большевистской тактикой и соответственно — между партийной работой террориста Азефа и депутата Малиновского. Исходя из этих различий, он не допускал, что охранке мог понадобиться в качестве агента депутат Думы: провокаторство внутри думской фракции казалось ему бесполезным с точки зрения интересов охранки. Реконструируя в 1917 г. ход своих мыслей в период партийного расследования, он писал: «Мне лично не раз приходилось рассуждать так: после дела Азефа меня ничем не удивишь. Но я не верю-де в провокаторство здесь не только потому, что не вижу ни доказательств, ни улик, а также потому, что, будь Малиновский провокатор, от этого охранка не выиграла бы так, как выиграла наша партия от «Правды» и всего легального аппарата»[555].

Ленин не догадывался, что легальный аппарат «просвечивался» не меньше, чем нелегальный; не знал он и насколько велик интерес департамента полиции к информации о Государственной думе. Еще во времена I Думы важное значение придавал ей Столыпин, ее поставлял, между прочим, и Азеф; Белецкий лишь продолжал эту практику. Позднее думская агентура была расширена, на это ассигновали дополнительные средства; наряду с освещением фракционных заседаний и совещаний, тщательно записывались разговоры депутатов в кулуарах и даже разговоры публики, посещавшей думские заседания[556]. Малиновский, пусть даже не единственный осведомитель по думским делам, был как депутат безусловно полезнее Азефа.