Абдурахман Абсалямов - Огонь неугасимый

• Название: Огонь неугасимый
• Автор: Абдурахман Абсалямов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1972

Абдурахман Абсалямов — видный татарский писатель. Имя его хорошо известно советскому читателю по романам «Орлята», «Газинур», «Вечный человек», «Белые цветы».

Особое место в творчестве А. Абсалямова занимает роман «Огонь неугасимый». Ярко, с большим знанием действительности повествует автор о трудовых буднях людей машиностроительного завода в Казани. В центре романа — рабочая династия Уразметовых, воплотившая лучшие черты того нового, что рождено советским образом жизни.

Роман «Огонь неугасимый» в 1959 году был удостоен республиканской премии имени народного поэта Габдуллы Тукая и получил широкое общественное признание в нашей стране.

---

Гульчира вдруг вспомнила, что Назиров в эти самые минуты ходит по Москве, и впервые за все время размолвки, охваченная беспокойством за судьбу назировского проекта, подумала: «Как-то он там? Отстоит ли?»

5

На доске объявлений появился новый приказ. Строго запрещалось начальникам отделов и цехов задерживать сотрудников сверх положенного времени. Спустя несколько дней Муртазин решил самолично проверить, как выполняется приказ.

По рассеянности, не взглянув на табличку на двери, Муртазин зашел в помещение комсомольского комитета и строго спросил, заставив вздрогнуть сидевшую в задумчивости Гульчиру:

— Почему задержались?

Узнав свояченицу, Муртазин подумал с досадой: «В цех пойдешь — на тестя, на шурина натыкаешься, в управление — на свояченицу». Но внешне старался держаться приветливо.

— Здравствуй, свояченица! — протянул он руку Гульчире.

— Здравствуй… — Гульчира запнулась, не зная, как назвать его.

Муртазин улыбнулся.

— Не решаешься на работе назвать меня зятем! Валяй, говори — товарищ директор. Я не обидчивый. Почему так поздно засиделась?

— С комсомольскими делами.

— Я разве в комсомольский комитет забрел? — улыбнулся Муртазин. — В таком случае молчу. Ну, какие дела собирается вершить комсомол? — спросил Муртазин немного погодя.

Гульчира рассказала.

— А почему к нам никогда не заходишь, Гульчира?

— Все времени нет, Хасан-абы.

— Время у каждого в руках. Нужно только уметь им пользоваться.

Взявшись за ручку двери, Муртазин улыбнулся и покачал головой:

— Так никак не хочешь называть меня джизни, Гульчира? — И погрозил покрасневшей Гульчире пальцем: — Ну, погоди у меня!..

Едва стихли шаги директора, Гульчира прыснула со смеху. Но дверь тут же открылась снова — в комитет начала сходиться молодежь. Раньше всех пришла Шафика со своими подружками.

— Заходите, девушки, заходите, — приветливо встретила их Гульчира. — Усаживайтесь. Вы, вероятно, уже знаете, зачем я пригласила вас.

— Знаем… Знаем… — наперебой защебетали девушки.

— Ну и как? Надумали?

— Надумать-то надумали, да… страшновато немного, — призналась, краснея, Шафика. — Я со старшим братом советовалась. Он не против. Мать не знает, что и посоветовать. Подруги не очень одобряют. Я если перейду, то только токарем в механический. Но, говорят, резать железо — не женское дело.

— Не стали бы смеяться, — подхватила другая девушка.

— Стыд-то какой, если не справимся!.. Со старого места уйдем, на новом непригодны окажемся!..

Гульчира дала девушкам высказаться. Не прерывала, не противоречила. Из перешептываний она поняла, что есть еще какая-то причина, удерживающая их.

Гульчира понимающе улыбнулась. Она тоже девушка и сочувствует им. Что говорить, сейчас они одеты чисто, на них красивые платья. В глазах пестрит — такое богатство оттенков. Парням любо смотреть на них, приятно пожимать такие белые ручки. А перейдут они на станок — так не походишь. Придется облачиться в черный халат, голову повязывать платком… И руки не будут уже беленькими, мягонькими. А уж маникюр — наверняка прощай! Под ногтями грязь набьется. И полетит «мудрое» изречение Айнуллы-бабая, что девушки как цветы — украшение жизни. Да и замуж им надо выйти.

— Смотри-ка, откуда ты узнала наши мысли, Гульчира? — удивилась «пламенная» Шафика. — Ума не приложим, что теперь нам делать…

— Завтра утром придете, скажете, что надумали. Если выразите согласие, — напечатаем от вашего имени обращение к заводской молодежи с призывом переходить на работу к станку. Вроде того, как Котельниковы сделали. Вы знаете, как рабочие отнеслись к их призыву. И ваш также единодушно поддержат. Будете первыми ласточками… А за вами уже пойдут остальные. И об этом подумайте. Договорились?

Открылась дверь. Вошел долговязый Баламир Вафин, а за ним похожий на медвежонка Саша Уваров и еще несколько ребят.

— Что за первые ласточки? — забасил Саша Уваров. — Куда улетают?

— Вот!.. Ничего не могу поделать с ними, Гульчира! — пожаловался Баламир. — Агитирую, агитирую, — слушать ничего не хотят.

Девушки захихикали.

— Чего зубы скалите! — сердито прикрикнул Баламир. — Вон сестра Сашки окончила десять классов… в институт не попала. Я говорю ему: веди на завод. А он смеется…

— Ты не с Сашкой разговаривай, а с его сестрой, — сказала Гульчира. — Какой же ты джигит, если не умеешь девушку уговорить…

— Я?.. — Баламир бросил быстрый взгляд в сторону Шафики. Та опустила глаза. — Не имею ни малейшего желания.

Девушки направились к выходу.

— Так твердо, девочки?.. Завтра жду вашего ответа! — крикнула им вслед Гульчира.

Девушки поманили Гульчиру в коридор и шепотом, чтобы не слышали парни, стали просить устроить все без обращения.

— Да чего вы боитесь?

— Нет, нет, Гульчира. Если будете печатать в газете, совсем не перейдем… Кто мы такие? Что сделали? В газетах пусть пишут о таких, как Котельниковы…

— О чем это они там шептались? — спросил Гульчиру Баламир, небрежно перелистывая журнал. — Подумаешь, секреты…

— Да, секреты… — неуступчиво бросила Гульчира. — А ты даже перед девушками не стыдишься выставлять себя беспомощной размазней, Баламир. Да кто тебя такого полюбит?

— У него уже есть щебетуха-пташечка, — сказал, смешливо морща нос, Саша Уваров.

— Неужели?! — исподлобья посмотрела на Баламира Гульчира.

Чтобы не выдать смущения, парень ниже склонил над журналом усыпанное веснушками лицо.

— Знаешь, Гульчира, он забыл Шафику и втюрился в какую-то десятиклассницу, — выболтал Саша тайну Баламира. — Сам не видел, но люди говорят, чуточку горбатая.

— Знай себе свою Майю!.. — крикнул, зло сверкнув глазами, Баламир.

— Что Майя? Майя — как жаворонок… в небесах витает, — продолжал балагурить Саша. — Ее не приходится уговаривать, чтобы в цех переходила.

6

Стояли суетливые предпраздничные дни. Председатель завкома Пантелей Лукьянович Калюков проводил бесчисленные заседания и собрания.

Муртазин, посидев около получаса на одном из таких собраний, ушел раздраженный.

Завод не выполнил плана октября по готовой продукции: подвели заводы-поставщики. Муртазина поражало, как может Калюков разводить в такой обстановке словесную кашу, да еще и достижениями какими-то хвастаться. А впрочем, что ему. За выполнение плана отвечает ведь директор. Отберут переходящее знамя? За это тоже в первую очередь краснеть положено директору. «При Мироныче, скажут, знамя всегда в наших руках было, а приехал Муртазин, — живо потеряли». На пленумах, на конференциях опять-таки имя директора поминать будут.

Уже известно было, какой из заводов является ближайшим претендентом на знамя. Зеленодольский. Муртазин представил себе Чагана, расплывшегося в самодовольной улыбке, его цепкие руки, вспомнил нелепую его приговорочку: «Крутится-вертится шар голубой», — и все в нем запротестовало. Нет, Муртазин не может этого допустить. Да Чаган его так засмеет, что людям на глаза не покажешься.

Но главное было не в этом. Муртазин дал слово в Москве, что поведет дело как следует. А что получается?

Он давно предчувствовал беду и не раз подтягивал и распекал начальника сборочного цеха. Но еще чаще Зубкова. Ибо сборочный цех больше других зависел от заводов-поставщиков. А с ними вел дела Зубков. Маркел Генрихович давал клятвенные обещания сделать все возможное, но выполнять их не выполнял, ссылаясь на объективные причины. А какое Муртазину дело до объективных причин? Он их никогда не признавал, а сейчас тем более.

«Погодите, забегаете у меня», — мрачно думал он.

Вошла секретарша Зоечка и доложила, что из Москвы вернулся Назиров.

— Где он? Пусть зайдет! — оживился было Муртазин. Но, бросив взгляд на пришибленного Назирова, тотчас понял все. Карие глаза его сузились, приобрели холодно-злое выражение. Буравя ими Назирова, он коротко спросил: — Провалил?

— Да, — кивнул Назиров, заранее приготовившийся к хорошему нагоняю.

Но, к его величайшему изумлению, Муртазин не взорвался.

— Садись, — сказал он Назирову, и взгляд его смягчился. — Садись и выкладывай все без утайки — где был, с кем говорил, почему не одобрили проект?

И, когда Назиров, краснея за свою неудачливость и малоопытность, приступил к рассказу, Муртазин выслушал его уже совершенно спокойно, иногда даже одобрительно кивал головой. Даже самые критические моменты он воспринимал с редкой для него сдержанностью. Ни разу не возмутился, не прервал. И только когда Назиров явно запутывался, Муртазин переспрашивал или поправлял его. Выслушав все, он прижмурил глаза и, уставившись куда-то в угол большого окна, задумался. Время от времени его резко очерченные твердые губы кривила едва заметная насмешливая улыбка. Но к кому она относилась, Назиров не знал. Не знал он и того, каких неимоверных усилий стоило директору сохранять спокойствие, и в конце концов решил, что директор ухмыляется его беспомощности в этих делах.