Ирина Молчанова - Реквием опадающих листьев

• Название: Реквием опадающих листьев
• Автор: Ирина Молчанова
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Любовно-фантастические романы
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-271-40402-3

Осень — унылая пора холодных дождей, разноцветной листвы на мокром асфальте и луж с отражением птиц, улетающих на юг. Кто сыграет реквием по опадающим листьям? Умереть, чтобы заново родиться? Каков их конец? Она разговаривает на двух языках: на трехэтажном и цитатами великих. Она никогда не плачет и не болеет, превышает скорость и спит с кем попало. Любит кофе в бумажных стаканах, лежать на каменных парапетах набережной под дождем и читать странные книги. Она настоящее исчадие ада, но Ему еще только предстоит это узнать…

---

Теофано, сжимая в руке подзорную трубу, в ужасе оглядывался по сторонам. Он закричал: «Дочка, Каридад!» — и бросился вон с палубы. А корабль весь затрещал и, ломаясь, на глазах начал оседать в воду.

Катя закрыла лицо руками, в голове поселился крик, заглушая прекрасную мелодию, эхом повторяющий одно и то же имя: «Каридад! Каридад! Каридад!»

Когда же девушка вновь посмотрела туда, где только что находилось судно, перед ней простиралась лишь черная вода.

— Вот и все, — сказал Лайонел.

— И что теперь?

— А ты как думаешь?

Я? — Она растерялась. — Им дадут еще один шанс?

Нос лодки осветился — ночь перед ним расступилась, раздвигая черный занавес в розово-голубое утро.

— Если ждать, пока кто-то даст тебе шанс, может незаметно пронестись вечность, — промолвил молодой человек. Его золотистые волосы озарились, точно нимб.

Девушка вытянула руку, наблюдая, как ее пальцы освещает нежный свет.

— Но разве есть другой выход, кроме терпеливого ожидания? Что мог Теофано против дьявола?

Впереди возник кровавый остров. Нежные тонкие лепестки маков, наполненных кровью, сияли в розово-голубом рассвете.

Лайонел засмеялся.

— Он мог молиться Богу. И просить его об избавлении.

Катя шокированно тряхнула волосами.

— Наверняка он не знал…

Лодка причалила, молодой человек выкинул на берег сумку и помог девушке сойти.

— Между знанием о том, как следует поступить, и нашими истинными желаниями всегда лежит пропасть.

Они остановились друг против друга. Катя коснулась его щеки и призналась:

— Мне очень хотелось вернуться сюда. Здесь ты другой.

Он поймал ее ладонь, притянул девушку к себе и, осыпая поцелуями, пробормотал:

— Только ты и я.

— Ты хотел сказать, что я в полной твоей власти, — засмеялась она, тщетно пытаясь высвободиться из его объятий.

Играл Роберт Штольц — «Два сердца и один вальс» — мелодия взлетов и кружения.

Они повалились в маки, сгибая и ломая стебли цветов, на бархатистые лепестки рассыпавшихся бутонов, источающих горьковатый аромат.

Катя следила из-под ресниц за пальцами своего искусителя, скользящими по тонким белым кружевам на корсете ее платья. Те не спешили проникнуть под ткань, прикосновения были возбуждающе легкими и дразнящими.

Девушка провела ладонью по его груди до низа живота, запуская руку под нежно-розовую рубашку и расстегивая брюки. Лайонел склонился к ее губам, но Катя мягко повалила его на спину и нависла над ним.

— Почему ты так редко позволяешь мне доставить тебе удовольствие?

— В моей жизни его было слишком много, и как единственному твоему любовнику мне нравится заботиться о твоем удовольствии.

Она покрывала его грудь поцелуями, спускаясь ниже и с наслаждением вдыхая морозный аромат, исходивший от его кожи. Таким удовольствием было видеть его при розовато-голубом свете утра. Она бесконечно устала от темноты, от желтого сияния ламп, фонарей, свечей и этой вечной луны. Рассвет тонул в алом море маков, хотелось раствориться в нем, стать частичкой нежного света, чтобы не знать больше тьмы.

Лайонел неотрывно смотрел на едва покачивающиеся цветы над лицом; в зеркале ледяных глаз отражались алые лепестки.

Девушка ласкала его губами и языком. В голове играла Прелюдия си-минор Лядова. Музыка точно повторяла движения танца ее пальцев, звучала в унисон с дыханием.

— «Катя? А что ты делаешь?» — неожиданно раздался тонкий голосок.

— Черт возьми, — выругался Лайонел, в досаде закатывая глаза.

Девушка приподнялась на локте и, сконфуженно глядя на чертенка, выдохнула:

— Мы играем.

— «А во что?»

— Видишь ли, Олило…

— Проваливай, урод! — взорвался молодой человек.

Чертенок испуганно попятился, а Катя с укоризной посмотрела на Лайонела, осторожно заметив:

— А если бы это был наш ребенок, который не вовремя забежал в спальню, ты тоже так бы ему сказал?

В голубых глазах заострился лед, но в уголках красиво очерченных губ возникла едва заметная улыбка.

— Нет, я бы сказал: тебе рано, сынок, знать правила этой игры. Но когда ты станешь старше, я тебе их расскажу.

От его слов у девушки перехватило дыхание, а сердце сжалось от нежности.

— Я тебя люблю, — шепнула она.

Он застегнул брюки, насмешливо заметив:

— Это определенно утешает некую часть меня… несомненно лучшую часть.

Катя улыбнулась, пообещав: «Мы продолжим», затем подозвала чертенка и, когда тот доверчиво приник к ее ладони, сказала:

— У меня для тебя много подарков.

Глаза Олило загорелись. Дрожа от нетерпения, он тронул копытцем голубой бриллиант на ее кольце.

Но Лайонел категорично покачал головой.

— Нет.

Катя потерла мизинчиком холодное бриллиантовое сердце.

— Я ведь не смогу забрать его с собой…

— Я что-нибудь придумаю, — заверил он.

* * *

Она лежала на холодном железном столе с закрытыми глазами и слушала стук сердца отца. Тот сидел рядом, горько склонив голову. О чем он думал?

Конечно о ней — о своей непутевой дочери. И наверняка винил во всем себя: что не уделял достаточно времени воспитанию, не проявил где-то твердость, не уберег.

Он заплакал, когда подошел к столу для опознания и увидел ее — белую как мел, укрытую по шею простыней.

Бесс надеялась, что отец поскорее уйдет, но тот продолжал потеряно сидеть рядом.

— Теперь я совсем один, — прошептал он, а потом обреченно засмеялся. Девушка чувствовала на себе его взгляд. — Что бы ты на это сказала, милая? «Одинокими мы делаем себя сами»?

Ей хотелось улыбнуться, но она даже не дышала. Для него она умерла, и куда большей жестокостью, чем оставить его одного, было бы теперь оплошать.

— Сколько же мудрости мне известно благодаря тебе. — Он дотронулся до ее руки. — Но разве заменит она мне тебя?

Его теплая ладонь гладила ее холодные пальцы.

— Я никогда не говорил, как сильно тебя люблю. Ты и не знаешь… каким счастливым делала меня.

Если бы могла, она бы возразила.

Разве то счастье? Они прожили двадцать лет под одной крышей как чужие. Сталкивались в коридоре, в ванной, в кухне, обменивались дежурными фразами. Иногда ужинали вместе, чаще всего молча.

Не сейчас — с ее смертью — он стал вдруг одинок, а много лет назад — с уходом ее матери. Почему она так поступила? Бесс не знала. Ей было все равно. И стоя на пороге бессмертия, обернувшись и глядя на свое прошлое, она не видела ничего, что бы стоило вспомнить. Она не чувствовала прежде ни к кому нежности, любви, привязанности, ни по кому не скучала. Жила для себя — одна, всегда одна. Единственный, кого она ждала, — это Ювелир — ее учитель, отец, любовник, незнакомец. И еще был лучший друг. Лиза не задумывалась, почему он рядом и что ощутит, если тот однажды исчезнет.

Но с тех пор, как узнала вампира с изумрудными глазами, все ее чувства, даже незнакомые ранее, словно обострились. Любовь к нему стрелой прошла через сердце, открыв его для всего мира. И для отца, и для друга, и для матери, бросившей ее когда-то, и для каждого, кого знала.

Сейчас ей было по-настоящему больно от осознания, что над ней в слезах стоит человек, которого она никогда не знала и не любила. Человек глубоко несчастный, что потерял ее.

Когда она услышала тяжелые шаги по направлению к двери, крепко-крепко стиснула зубы, чтобы не прокричать, как невыносимо ей жаль.

Отец ушел, она еще около получаса лежала, не дыша, не шевелясь. А потом медленно села. В помещении морга было пусто и холодно.

Бесс спрыгнула на пол и подошла к шкафчику, где лежала сложенной ее одежда. А на ней одиноко — колечко с темным камнем и торчащим из него шипом. Девушка надела его на указательный палец, задумчиво покрутив. Это была единственная вещь, которую она оставила. Не дорогая ей, просто вещь. Даже не чей-то подарок.

Оделась и покинула помещение. Бесшумно прошла по коридору больницы Святого Авдотия и вскоре вышла на Улицу. Смеркалось. В узком переулке у тротуара, среди луж, стоял золотой чоппер, а рядом с ним Вильям.

Молодой человек прижал Лизу к себе и поцеловал в висок, прошептав:

— Ты молодец.

Бесс села на мотоцикл, взялась за рифленые ручки, поглаживая их. Ей хотелось, чтобы обращение совершил этот нежный юноша, но ее удостоил чести сам Создатель.

Она помнила боль, холод во всем теле, звуки последних ударов своего сердца.

Но та боль была ничем по сравнению с другой, разрывающей изнутри. Ее медленно убивала боль воспоминаний. В одну цепь соединились дни и ночи, полные безразличия, бездумной праздности и наслаждений. Она помнила все — каждый миг своей странной жизни, за которую так отчаянно цеплялась. В ней были любовь, нежность, забота, участие, только она не замечала. И не отталкивала от себя людей, и не удерживала, не просила остаться, когда те уходили, устав биться о каменную стену ее равнодушия. К ней тянулись мужчины, они хотели ее, нуждались в ней. После утех партнеры шептали на ухо, что она возродила их к жизни, говорили: «Ты лучшая», «Ошеломительная», реже «Люблю тебя». С ней они презрительно отзывались о «порядочных» женщинах, называли их «недотрогами с комплексами». Но отчего-то всегда уходили к этим недотрогам, влюблялись, женились на них. Чтобы потом, втайне от жены, детей, тихонько, без обязательств навещать таких как она — доступных.