Александр Житинский - Виктор Цой

• Название: Виктор Цой
• Автор: Александр Житинский
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-367-03506-3

Представляя вниманию читателя самый полный на сегодняшний день документальный материал, непубликовавшиеся свидетельства и уникальные кадры семейного архива, автор воссоздает картину жизни и творчества кумира миллионов от рождения до трагической смерти.

---

Идея пришла к нам в поезде, когда мы ехали обратно из Симферополя. Типа, а не поиграть ли нам вместе? Учитывая, что у Цоя к тому времени было песни три, включая: „Мои друзья“, двух „Бездельников“ и эту – „Я иду, куда глаза мои глядят…“, ну и еще что-то. А еще мы пели Майка, пели Гребенщикова, пели Beаtles…

Я потом, лет двадцать спустя, даже ездил на то место в Морское, где мы тогда стояли, и напрасно поехал, ничего, кроме помойки, я не нашел…

Все мое детство прошло в хоре. Я пел во Дворце пионеров, и пел там достаточно долго. И барабанные азы у меня начались тоже во Дворце пионеров. Когда у меня начались голосовые мутации, меня хотели отдать на валторну. Там был тогда очень строгий преподаватель, немец, Генрих Рудольфович, фамилию уже не помню – было это без малого 40 лет назад. Когда я после первой репетиции поехал с этой валторной в автобусе, то мне элементарно помяли раструб в давке. И я сказал, что не буду играть на валторне. И очень, как мне кажется, своевременно оказался в барабанщиках.

Я даже читал где-то, что был неплохим барабанщиком. Я достаточно критично относился к своему уровню, потому что на том этапе просто учился тому, что слышу, – вот и все.

Вернулись в Питер, а тут уже начали записывать в рок-клуб. Мы подали восемнадцатыми, кстати. Узнали, что надо напечатать тексты, литовать их, весь этот геморрой с прохождением худсовета, прослушиванием – потом только принимается решение.

Это еще был рок-клуб Гены Зайцева, а Иванова Наталья тогда была президентом. Мы стали готовиться. До этого ездили к Гене, с ним разговаривали, попели у него дома, он сказал: это классно, я – „за“ обеими руками.

А Иванова начала гнать какую-то фигню: „Вот кто-то запер туалет давным-давно…“ – Ну какой туалет?! Нет, это не пройдет, не надо ничего!

Но мужики встали на нашу защиту, короче, мы прошли. Прошли как группа „Гарин и гиперболоиды“.

А родилось название от Гребенщикова. Цой уже был с ним знаком. Была какая-то вечеринка, и Цой успел ему спеть. Гребенщикову очень понравилось, и он стал к нему хорошо относиться.

Когда все началось (это я говорю со слов Цоя), он обратился к Гребенщикову: мол, хотим играть, как нам назваться? Боб сказал: „Ну, назовитесь «Гарин и гиперболоиды»“. И все. Мы больше об этом даже не думали.

Нет, конечно, мы Толстого читали к тому времени и фильм смотрели, но нам в голову не приходило, что Цой – Гарин, а мы его гиперболоиды. Но какие-то элементы сюрреализма в этом названии присутствовали, и нам это понравилось. Вот, собственно, и все. Дальше началась попытка записать нашу программу. Где только это не писалось: и у Рыбы, и у Свиньи, и в Купчино на какой-то квартире, и участвовали там разные люди – весело это все писалось. Это было такое творчество идиотов, – ну, нормально!

Мы все были тогда на равных. Рыба – человек разносторонний, а Цой – упертый: надо играть, и все! Лешку бросало: то он слушал хард-рок, то вдруг услышал Genezis – и сразу хард-рок стал говно, а надо играть арт-рок, потом он услышал Clаsh и сказал, да нет, арт-рок – это тоже пройденный этап, вот Clаsh – это классно! Потом он заторчал на Махавишну.

А Цой более упертый, ему T. Rex как нравился, так и продолжал нравиться. Мы все трое были достаточно разными, и идеи у каждого были совершенно свои, но нам было комфортно втроем. Нам и четвертого было не надо, хотя предложения были.

…А потом было прощание. Сначала меня отправили в учебку в Павловск, там была радиоразведка. Но поскольку у меня на личном деле было написано „барабанщик“, то я полгода проиграл в этой учебке.

То есть сначала все думали, что я буду тут неподалеку и меня можно будет вывозить на концерты, но ничего из этого не получилось, потому что учебка была режимной. Один раз меня родители украли и вывезли на машине, тогда мы пообщались и поиграли с Рыбой и Цоем… Ну, понятно, когда мы расставались, они говорили, что мы будем тебя ждать, нет вопросов…

Но потом полтора года я служил на Кубе.

Еще встреча была, когда меня уже должны были перевозить на Кубу, с Варшавского вокзала нас везли. Я позвонил, мы пересеклись, поговорили – ну и все, я уехал в Калининград и оттуда на корабле мы уплыли на Кубу. После этого были только письма. Собственно, другого варианта тогда и не было. Где-то через полгода мне пришло письмо от Рыбы, – „мы стали называться группой «Кино»“.

А на Кубе в те времена было очень хорошо, потому что все командование было наше. Рауль Кастро был министром обороны, и когда наши захотели создать какую-то русскоязычную группу, которая бы играла что-нибудь типа „Машины“, да и вплоть до „Созрели вишни в саду у дяди Вани“, потому что в оригинале это на Кубе услышать было невозможно, то кубинское правительство невероятно расщедрилось, закупило какой-то шикарнейший аппарат, какого я никогда не видел, инструменты…

То есть все, что было связано с музыкой, не касалось службы, было просто отлично. Я „кухни“ такой только в каталогах раньше мог увидеть, а тут на тебе, играй.

Ну и музыканты там тоже собрались совсем другого уровня, все они были с высшим образованием, и поскольку в консерватории нет военной кафедры, то они зачастую как раз и попадали служить туда.

Наше времяпрепровождение в Гаване заключалось в том, что нас снимали с нарядов, собирали в так называемой „музыкальной квартире“, где стояла аппаратура, и говорили: сегодня, допустим, 30 сентября, вот вы к 7 ноября должны сделать полутора-двухчасовую программу, будет прием в посольстве. Вот вам песенники, вот вам кассеты и прочая херня, выбирайте.

Мы это обычно делали дня за три. Все остальное время просто играли. Мы играли все вообще, нам больше нечего было делать. Так что армия, с одной стороны, вроде закаляет, а с другой, делает человека социально беспомощным.

Придя домой, я пытался вспомнить, что такое ходить в магазин, стирать, покупать одежду. Потому что в армии ты становишься иждивенцем у страны. И поэтому по двенадцать-тринадцать часов мы могли играть совершенно спокойно, мы даже в местные кабаки пытались выбраться играть, но нас там прихватили за одно место.

…А придя из армии, я узнал, что Цой и Рыба уже не играют вместе. Я пришел в ноябре 83-го. Они еще общались – достаточно натянуто, но общались, еще разговаривали.

Мы с Лешкой так и продолжали жить по соседству и встретились первыми. С Цоем мы встретились позже, и, как мне показалось, у него уже появились какие-то элементы звездной болезни, его это коснулось. Было в нем некоторое снисхождение: вот ты, парень, потерял все, а я уже, извини, не тот.

При том, что мы нормально общались, но я такие элементики, как мне кажется, чувствую, – и они звучали.

Уезжая с Кубы, я для себя решил, что играть завязываю. И потому, что достаточно активно играл до этого, и потому, что узнал новый уровень игры, столкнувшись с профессиональными музыкантами.

Поэтому по возвращении и я не проявил должной активности, чтобы вернуться в группу, и Цой особенно не зазывал, то есть он сказал, что наш договор остался в силе, но вот такого: „Олег, да мы без тебя пропадаем!..“ – такого не было.

Я, правда, все равно заиграл, но с совершенно другими ребятами, это были джаз-роковые дела, никакого отношения к рок-клубу не имело, ближе, скорее, к джаз-клубу „Квадрат“. Вот, собственно, и все.

Образование я заканчивал очень долго, в ЛИИЖТе, на заочном. Сначала закончил техникум, работал на Сортировке, в техникуме уже женился на четвертом курсе, потом стал начальником станции, неудобно стало, закончил институт, вот – работаю…

Один раз мы встретились с Цоем, когда он уже был знаменит, но на бегу, потому что я в своей профессиональной жизни тоже уже стал достаточной „звездой“, но наши „звездности“ плохо пересекались. Ну, так: привет-привет, как дела, хотя я-то про него знал все, а он про меня – ничего. Но я был вполне самодостаточным.

За его творчеством я следил, но не пристально. Все равно доходило. Я не могу себя назвать фанатом группы „Кино“, на мой взгляд, первые опыты были лучше. Цой абсолютно изменил стиль и с какого-то момента, я это очень хорошо слышу, поперла конъюнктура. При том, что он пытался оставить тот же имидж. Конъюнктура и в текстах слышна. То есть Цой ранний был сложнее Цоя позднего. Над ранним нужно было подумать, а поздний был уже на универсально-бытовом уровне.

Но такой его феноменальной популярности я не ожидал. Когда он умер, я понимал, что сейчас произойдет всплеск, но то, что это останется так надолго – нет. Мне это даже напоминает Queen с Меркьюри, по остаточному звучанию это чем-то похожие явления.

У меня сейчас дома есть барабаны, и иногда я доставляю неприятности соседям, есть гитара, вообще все возможности есть, нет только времени.

Один раз я сыграл с Рыбой на концерте в бывшем „Спартаке“ на десятилетие смерти Цоя, то есть Рыба тогда меня в группу звал, он играл с Наилем Кадыровым, с Каспаряном, но ежедневные репетиции были уже не для меня, и я отказался. А на концерт пришел как зритель.