Алексей Иванов - Днем меньше

• Название: Днем меньше
• Автор: Алексей Иванов
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1974

Алексей Иванов — ленинградец. Участник освоения целинных земель. Работал токарем на заводе, механиком в Институте полупроводников. Несколько лет вел передачи для старших школьников на Ленинградском радио. Сейчас — сотрудник журнала «Нева». Заочно окончил московский Литературный институт имени А. М. Горького.

Повесть из сборника "День забот", Лениздат, 1975

---

— И полезу, — заорал Кожемякин. — В первый раз, что ли! Ты вот не полезешь, незачем тебе, а я — должен! И полезу.

— Я не могу. — Коротков засмеялся и хлопнул себя по протезу. — Деревяшка сгорит.

— Во-во! У каждого своя деревяшка находится. Один только я, как ванька-встанька, всегда готов. — Кожемякин снова уселся на диван. — У меня и так каждую ночь ремонтники вкалывают. А если не справятся?

— Вот и хорошо. — Коротков снова подмигнул Полозову. — Скорее на реконструкцию поставят.

— Как же, держи карман! — Кожемякин вытер руки о штаны. — Хорошая закусь была, жалко только — зря загубили.

Термический цех был действительно «узким местом» на заводе, и разговоры о том, что его следует реконструировать, «расшить» узкое место, шли уже давным-давно. Но реконструировать — это означало остановить хотя бы — правда, и это был невероятный минимум — одну печь, а сделать это было невозможно — немедленно начал бы «гореть» план.

Термичка была гордостью Кожемякина, который, правда, при каждом удобном случае ругательски ругал и цех, и печи, подыскивая для каждой из них особое словцо, и автоматику, им самим придуманную и отлаженную. И в том, что все его «керосинки», «керогазы» и «примусы» работали, жили своей, таинственной для всех, огненной жизнью, обслуживая, как говорил Кожемякин, завод «по первому разряду», была его, в первую очередь его заслуга. Он не вылезал из термички с утра до позднего вечера, а иногда и по ночам, натянув с трудом брезентовую робу, ползал вместе с ремонтниками, протискиваясь между раскаленными трубопроводами, дышащими жаром воздуходувками, пыхтел и обливался потом.

— Почему «держи карман»? — Полозов принялся бродить по кабинету — он никак не мог отдышаться от духоты термички. — Варианты есть.

— Это какие же?

— А такие. — Полозов сел к столу, вытащил карандаш и нарисовал на бумаге кружок.

— Это что? — поинтересовался Кожемякин, рассматривая кружок, будто уже мог увидеть там что-то.

— У тебя есть номенклатура, — Полозов поставил в кружке букву N, — не связанная с технологией завода? Не жестко связанная?

— Есть, конечно. — Кожемякин вытащил платок и принялся утирать шею. Было жарко, возле воротничка и на груди рубашка у него потемнела.

Полозов нарисовал еще кружок и соединил их стрелкой.

— Отдаем ее, — он еще раз обвел букву N, — на «Зарю». «Заря» — предприятие родственное, термичка там в три раза больше нашей. И порядок. Останавливай хоть две печи.

— Да, — недоверчиво оказал Кожемякин, — а кто позволит?

— А кому позволять? Два директора встретились, поговорили, бумаги подписали я тебе, ты мне, — и все. Им выгодно, нам тоже. Деньги на реконструкцию есть. А что детали дороже пойдут, — Полозов теперь уже подчеркнул букву N, — так это чепуха, перекроется.

— Если бы все так просто! — Кожемякин все еще тер шею, не отрываясь от листочка.

— А какие тут сложности? — Коротков придвинулся поближе, переставив руками протез. Собирает же «Электропульт» нам узлы?

— Слушай, Иван Иваныч! — Кожемякин схватил Полозова за локоть своей мохнатой ручищей. — Давай к шефу вместе, а? Обсчитаем все и ему проект! — Кожемякин захохотал, притягивая к себе Полозова. — Иваныч, коньяк с меня!

— Похоже, что с него с первого коньяк будет, небось запасся уже? — Коротков посмотрел на часы. — Пора бы и за дела!

— А что, с него тоже не грех! Сколько дней-то осталось? — Кожемякин поочередно загнул толстые пальцы. — Раз, два, три — три дня! И цифра красивая — «55»!

Снова позвонила Лидия Петровна и попросила Кожемякина зайти в цех. Кожемякин поскучнел, даже щеки обвисли, и пошел к дверям, раскачиваясь, как на палубе.

— Иваныч, — остановился он в дверях, — а идея твоя… — Кожемякин сложил пальцы пясточкой, поднес к пухлым губам и вкусно чмокнул. — Высший класс. Победа будет за нами, а?

— А как же, будет и на вашей улице праздник, — засмеялся Коротков и тоже поднялся. — Пора!

— Да, — хватился он, — я же к тебе по делу еще. Клавдия Федоровна (Клавдия Федоровна была председателем завкома) просила: узнай, говорит, по дружбе… — Коротков помялся. — Насчет подарка… Может, сам подскажешь чего…

Полозов снова принялся точить карандаш. Коротков знал, что это вернейший признак раздражения.

— Пошли бы вы ко всем чертям! Надоели с этим юбилеем. — Полозов ругнулся. — Плакать надо, а не радоваться!

Полозов действительно разозлился, но вовсе не из-за «юбилейных», как он говорил, разговоров. Дело было в том, что «идея», которой так обрадовался Кожемякин, при всей ее простоте и очевидности была абсолютно неосуществима. И еще рисуя кружки, вселившие в Кожемякина столь радужные надежды, он понял уже, что все это — одни разговоры, потому что директор никогда не пойдет на это. У него были свои представления о производстве, и хороши они были или нет — он был директор. «Отдать на “Зарю”? Выходит, что сами мы не можем справиться? Значит, за помощью, на поклон?!»

И сколько бы ни было разговоров об экономической выгоде, о гибкости современной экономики, об интеграции производства на родственных предприятиях в пределах одного министерства — все закончилось бы: «Так, значит, сами не можем справиться?»

И еще одно. В свое время директор работал в подчинении у нынешнего директора «Зари», не очень-то ладил с ним, и сейчас, сравнявшись должностью, счел бы унизительным для себя обратиться к тому за помощью.

И злило Полозова не только то, что директор будет заведомо против этой идеи, а то, что сам он, Полозов, принимал это как должное, имея прежде всего в виду собственное свое привычное положение заводе. Именно это положение не позволяло ему ссориться без особой нужды с начальством, «пробивать» свои идеи, если потребуется.

Он крепко затянулся, стряхнул пепел и принялся разглядывать тлеющий кончик сигареты — внутренний огонь захватывал сухую бумагу, бежала яркая искра, оставляя черный след, и бумага становилась серым, легким пеплом.

— Ну что ты завелся, Иван! — Коротков оглянулся на появившегося в дверях Патрикеева. — Давай-ка и ты, общественность, воздействуй.

— Бросьте вы глупости, — поморщился Полозов. — Что у тебя, Женя?

— Да я насчет разнарядки. — Патрикеев присел к столу. — Вроде мы одни не сдали, а Клавдия Федоровна просила срочно.

— Говорят, Бугаенке твоему «Знак Почета» дают? — Коротков прищурился.

— Уже слухи ходят? — Полозов посмотрел на Патрикеева.

— Я тут ни при чем. — Патрикеев быстро заморгал ресницами. — Я и из цеха-то не выходил никуда, сверхурочные считал.

— Подфартило Бугаенке! — Коротков снова уселся на диванчик, задернув штору, — солнце передвинулось и теперь снова прямыми лучами било в окна.

— А чего подфартило! — повернулся к нему Патрикеев. — Член завкома, в партбюро, передовик. Дело ясное.

— Такой он передовик, что уж прямо орден ему, не меньше. — Коротков устроился поудобнее. — Токарь он отличный, а так… По мне, Вася Огурцов — вот кому орден дать. Это верно.

— Разнарядка-то на рабочего на орден пришла. — Патрикеев сел поближе к Полозову. — А Василий Иваныч — мастер.

— А что, те, кто разнарядки составляет, они лучше знают, что ли, кому орден дать — рабочему или мастеру?

— Раз дают разнарядку, значит, знают, — вежливо улыбнулся Патрикеев. — А чем тебе Бугаенко нехорош?

— А чего ты меня спрашиваешь, мне с ним детей не крестить. — Коротков подтянул к себе тяжелую пепельницу — запоротую заготовку для пресс-формы. — Хитер уж больно. Нужен ты ему, так лучше человека и не найдешь, а не нужен — он в твою сторону и не взглянет даже.

Полозов и сам не очень-то жаловал Бугаенко, хотя особых причин к тому, казалось бы, и не было. Но в каждом слове, в каждом жесте его Полозов видел неискренность, какую-то неправду, будто избрал он, придумал, увидел где-то, усвоил и словечки, и мысли, повторенные уже тысячекратно, и даже взгляд с особой, раздражающей собеседника хитрецой — мол, он, Бугаенко, понимает, что все, что говорится ему, на самом-то деле неправда, а говорится это только для того, чтобы ввести его в заблуждение, оставить в дураках.

Но при всем этом токарь он был первоклассный — «хоть в рай, хоть в ад попадет, краснеть не будешь», как говорил Огурцов.

— Я как-то захожу вечером, — негромко продолжал Коротков, разглядывая пепельницу, словно увидел ее впервые, — а Бугаенко в вечернюю работал. Выточи, говорю, муфточку, плевое дело. А то костыль, понимаешь, ломаться начал. Надо было муфточку насадить.

Полозов поднял трубку — затрещал телефон.

— Да, я это. Обсуждаем еще. Как это нечего уже обсуждать? — Он разговаривал с предзавкома и прислушивался к тому, что говорил Коротков.

— А он — то да се, мол, станок перестраивать надо. — Коротков фыркнул. — Кругом станков свободных пруд пруди, за любой встань да выточи.