Елена Рачева - 58-я. Неизъятое

• Название: 58-я. Неизъятое
• Автор: Елена Рачева
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-17-092639-8

Герои этой книги — люди, которые были в ГУЛАГе, том, сталинском, которым мы все сейчас друг друга пугаем. Одни из них сидели там по политической 58-й статье («Антисоветская агитация»). Другие там работали — охраняли, лечили, конвоировали.

Среди наших героев есть пианистка, которую посадили в день начала войны за «исполнение фашистского гимна» (это был Бах), и художник, осужденный за «попытку прорыть тоннель из Ленинграда под мавзолей Ленина». Есть профессора МГУ, выедающие перловую крупу из чужого дерьма, и инструктор служебного пса по кличке Сынок, который учил его ловить людей и подавать лапу. Есть девушки, накручивающие волосы на папильотки, чтобы ночью вылезти через колючую проволоку на свидание, и лагерная медсестра, уволенная за любовь к зэку. В этой книге вообще много любви. И смерти. Доходяг, объедающих грязь со стола в столовой, красоты музыки Чайковского в лагерном репродукторе, тяжести кусков урана на тачке, вкуса первого купленного на воле пряника. И боли, и света, и крови, и смеха, и страсти жить.

---

У меня отношение к Сталину двоякое. Вроде бы он деспот, миллионы сажал, ликвидировал. А с другой стороны — у меня к нему положительное отношение как к хозяину. Развитие машиностроения, промышленности, авиации — это у него никак не отберешь. И когда умер, все плакали, зэки тоже. Зачем это отрицать?

* * *

Недавно ездил, выступал перед личным составом. Они понятия не имеют о трудовом соревновании! Как начальники отрядов работали, как чего. Сейчас сколько вывод на работу — 23 %, да? А у нас было 78!

На стрельбах в ИТК № 4 в поселке Середка (Псковская область), 1960-е

ЛИЧНОЕ ДЕЛО

«Дело мое завели, когда я пришел работать в Систему, а было мне 16 лет. Работать было интересно: и что творчески, и что с людьми, и ответственность большая. Так оно и пошло. И вот, всю жизнь…»

Владимир Кристапович Кантовский «Десять лет — нормальный срок, раз уж попал — так попал»

1923

Родился в Москве.

В 1938 году отец Владимира Кристап был арестован и приговорен к трем годам лагерей.

1941

Весна 1941-го — после ареста школьного учителя истории Владимир Кантовский и его друзья напечатали и разослали несколько протестующих писем-листовок.

30 июня 1941-го — арестован. Приговор Особого совещания — 10 лет исправительно-трудовых работ. Этапирован в Омлаг (Омск).

1942 … 1943

1942-й — Владимир пишет многочисленные заявления с просьбой отправить его на фронт. В конце 1942-го приходит решение ОСО о замене 10 лет лагерей на пять с отправкой на фронт в штрафбат.

16 февраля 1943-го — тяжело ранен в первом же бою во время операции по ликвидации Демянинского плацдарма.

1943 … 1946

Февраль — август 1943-го — лечил тяжелую рану руки, был освобожден от отбывания наказания по ранению и вернулся в Москву.

16 сентября 1945-го — вновь арестован.

Май 1946-го — новый приговор: шесть лет лагерей и три года поражения в правах.

1946 … 1950

1946–1950 — этапирован в лагерь в городе Молотовск, работал в механических мастерских техноруком, затем бригадиром. В 1948 году обоих родителей Владимира отправили в бессрочную ссылку в Джетыгару (Казахская ССР).

1950-й — переведен в инвалидный лагерь в поселке Абезь (Коми АССР).

1951 … 1956

1951–1956 — по окончании срока отправлен в бессрочную ссылку в Воркуту. Работал на заводе.

1956-й — реабилитирован, вернулся в Москву.

Работал инженером-механиком.

С честью могу сказать, что я относился к той категории, которую Сталин должен был сажать. Тех, кто смел мыслить, то есть не кричать «ура» на каждое его слово, — он от членов Политбюро до школьников сажал.

Меня взяли в десятом классе за листовки в защиту учителя истории Павла Артуровича Дуковского. Он был замечательным учителем, заставлял нас мыслить, четко давать объяснения событиям. 16 марта 41-го года его арестовали. В ответ мы — Лена Соболь, Анечка Бовшерер и я — выпустили письма-листовки: один-два листочка папиросной бумаги — и отправили по адресам наших одноклассников.

Я подписывал листовки Десять Двадцать (это был номер ордера на арест моего отца, он тогда еще сидел), Лена — Едкий Натр, а Анечка из любви ко мне печатала письма на машинке.

Письма, конечно, были резкими: «Знайте: потенциальная энергия, скрытая в нашей мысли, обратится в кинетическую, которая всей своей мощью обрушится на темные, косные силы…»

Меня взяли 30 июня 1941 года. В первый день войны вышел указ выслать подальше всех социально опасных людей, и после двух-трех допросов меня отправили в Таганскую тюрьму, куда с Малой Лубянки перевозили всех, кого готовились высылать. Но потом, видимо, пришла команда не высылать, а сажать. Раз — и 10 лет.

Ане дали тоже 10, но года через полтора выпустили. Лену арестовали, но вину доказать не смогли. Аня про участие Лены ничего не знала, а я про нее твердо молчал. Я уже знал, что чистосердечное признание смягчает вину и увеличивает наказание.

Ценный груз

Мы были хоть и совсем юные, но достаточно умные, чтобы понимать, что получим по 10. Нормальный срок, раз уж попал — так попал, я же знаю, в какой эпохе живу. Меньше обычно не дают, а расстреливать было не за что.

Владимир Кантовский. Первый арест, 1941

Учитель Павел Дуковский

Это чертовски нудно — сидеть. Не сидеть даже, а лежать: в камере было человек 70, дышать нечем, и всем приходилось лежать один на другом. Ужаса не было, только ужасная досада, что началась война, а я, вместо того чтобы воевать, сижу в тюрьме и так хорошо изолирован от общества, что не знаю: то ли наши под Берлином, то ли немцы под Москвой.

Еще во время следствия меня этапировали из Москвы в Омск, где продержали в тюрьме около полугода. Заключенные — ценный груз, его нельзя было держать близко к немцам: вдруг пропадет.

После приговора меня оставили там же, в Омске, на строительстве авиационного завода. На общие работы не отправили, я ведь был грамотный. Десятилетка — это почти академическое образование по тем временам.

В первый же день, как вывели на работу, дали мне носить доски. Вроде бы совсем тоненькие, но уже к вечеру первого дня меня шатало. На второй день подходит десятник, говорит: «Считать умеешь?» Считать доски оказалось легче, чем носить. Работа, правда, была достаточно напряженной, но я хотя бы не голодал. И постоянно, десятками, писал заявления с просьбой отправить меня на фронт. Это, наверное, был первый урок лагеря: если хочешь чего-то добиться, бей в одну точку. Каждый раз, как находишь кусочек бумажки, пиши заявление. Другие уроки: никогда ничего не жалей из барахла (в Омске я выжил, потому что сразу обменял московское пальто на хлеб и немедленно обе 900-граммовые пайки хлеба съел) и веди себя по возможности честно по отношению к себе и товарищам.

Зимой у меня начались цинга, воспаление легких. А к концу 1942 года пришло решение особого совещания о замене десяти лет лагерей на пять с отправкой в штрафную роту. Наверное, подействовало, что я латыш. Товарищ Сталин в те годы увлекался национальными воинскими частями, а латышей для них взять было негде, все уже сидели по лагерям.

«Искупить вину кровью»

В полку, который формирует штрафные роты, нас, заключенных, набралось человек пять. Я — латыш по паспорту, литовец… Отправили нас на Северо-Западный фронт. Документы дали — и езжайте. Без всякого конвоя, лишь бы сплавить. Мы даже на пару дней заехали ко мне домой.

Бежать можно было легко, но я не стал. На фронт я шел вполне сознательно: против Гитлера можно было даже со Сталиным идти.

Ранило меня в первом же бою, очень тяжело, раздробило локтевой сустав. Можно сказать, повезло. В теплушке, когда везли в госпиталь, мне рассказали, что из 250 человек в живых осталось семь.

Задача наша была такая, чтобы немцы как можно больше по нам стреляли, а наши зафиксировали, откуда. Сколько человек останется в живых, никого не интересовало. Но самое досадное — никто, по-моему, не фиксировал, откуда стреляют…

«Работал в системе НКВД»

Из госпиталя меня выписали с рукой на перевязи и второй группой инвалидности и выпустили на свободу. Это называется «искупить вину кровью».

Я вернулся в Москву, успел жениться и два года с перерывами на госпитали проучиться в МГТУ им. Баумана.

Я человек скромный, поэтому в анкете написал: «С 1941 по 1942 год работал в системе НКВД». Никто особо не проверял, и меня взяли. А после Победы вспомнили: вроде по приговору срок у меня выходит в 51-м, а я тут на свободе гуляю! Меня взяли второй раз, дали шесть лет лагеря и три года поражения в правах. Я, конечно, представлял, в какой стране живу, но этого все равно не ожидал.

Отправили меня в инвалидный лагерь в Молотовск, куда еще с рукой на перевязи везти? В шахту-то не пошлешь…

Инвалидный лагерь — место, где людей оставляли умирать. Выглядит он как самый худший дом престарелых, притом за колючей проволокой. Плюс там особенно тяжело, потому что работать нельзя.

Второй арест, 1945

Помню стойкое чувство: все. Здесь тебе и крышка, если не вырвешься. Все равно загнешься, это лишь вопрос количества месяцев: шесть, десять или 18.

Я всеми силами вырывался, каждые две недели писал руководству лагеря: как же вы такого ценного специалиста держите без работы?! А ценный специалист — это два года МВТУ. Но если долго бить в одну точку — это действует: меня перевели на строительство завода подводных лодок, в мастерские по ремонту гидромеханизации.