Елена Клещенко - Мир Стругацких. Полдень и Полночь (сборник)

• Название: Мир Стругацких. Полдень и Полночь (сборник)
• Автор: Елена Клещенко
• Издательство: Литагент «1 редакция»0058d61b-69a7-11e4-a35a-002590591ed2
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-699-84824-9

Что произошло у рифа Октопус? Откуда взялся на Марсе канал имени Москвы? Чем закончилась история тринадцати подкидышей, которых так опасался Рудольф Сикорски? Что связывает катастрофу на Далекой Радуге и таинственную планету Пандора?

Аркадий и Борис Стругацкие, Олег Дивов, Роман Злотников, Евгений Лукин и другие в сборнике, посвященном миру далекого будущего, легендарного «Полдень, XXII век»!

Произведения братьев Стругацких, включенные в сборник, публикуются впервые!

---

– Подождут, – процедил Аркаша. – Сейчас я отведу вас куда следует, гражданин… Там разберутся, кто вас ждет и какие испытания вы тут проводите.

Аркаша говорил тоном бдительного комсомольца из довоенного фильма про разоблачение врагов народа, и ему очень нравилось произносить эти сдержанно-мужественные слова.

– Ого, я вижу, тут у вас все серьезно… – пробормотал улыбчивый, на всякий случай поднимая руки. – Ну, хорошо… Отведи меня в штаб, или как это вы называете… Все равно самостоятельно мне с этой колымагой не справиться… А у вас там, надеюсь, найдется какой-нибудь завалящий птерокар… я только чертежи прихвачу, ладно?

Аркаша решил, что неплохо будет вместе со шпионом сдать и его бумаги.

– Берите! – разрешил он.

Незнакомец опустил руки и полез в кабину. Аркаша не спускал с него глаз, опасаясь, что шпион выхватит наган и пристрелит незадачливого «бдительного комсомольца». Улыбчивый взял с сиденья пачку бумаг, вылез из кабины, захлопнул дверцу. Бумаги он держал в одной руке – пачка оказалась довольно толстой. Большой, глянцевито поблескивающий журнал выскользнул из нее и спланировал к ногам Аркаши. Развернулся. Аркаша невольно посмотрел вниз. Журнал был цветной, напечатанный на великолепной бумаге. На развороте красовался поясной портрет молодого военного. Военный улыбался открытой, почти детской улыбкой – очень похожей на улыбку незнакомца. Судя по форме и наградам – военный был советским летчиком. Причем – Героем Советского Союза! Вот только на плечах у него почему-то красовались белогвардейские погоны.

«Вражеская фальшивка», – подумал Аркаша и уже хотел отшвырнуть журнал ногой, но вдруг взгляд его упал на текст рядом с фотографией: «…исполняется 200 лет со дня первого полета в космическое пространство, совершенного русским советским летчиком-космонавтом Юрием Алексеевичем Гагариным 12 апреля 1961 года…» Аркаша забыл о «шпионе», обо всем на свете. Присел на корточки, принялся лихорадочно листать журнал. Невероятный, фантастический. И это была не «Техника – молодежи» с футуристическими фантазиями художников. Нет, журнал был сугубо серьезный, и иллюстрации в нем отражали эту серьезность и обстоятельность. Люди будущего – да, да, именно – будущего! – деловито, без излишнего пафоса осваивали космос. На фотографиях – цветных и необыкновенно четких – стартовали громадные ракеты, на Луне воздвигали какую-то «Большую антенну», гусеничные танкетки прокладывали трассы в рыжих пустынях Марса, люди в скафандрах любовались серебристой дугой кольца Сатурна над близким горизонтом крохотной планеты.

– Ах да… – проговорил улыбчивый, подбирая журнал. – Васятка просил привезти свежий номер «Спейс Хьюмена»… Хорошо, что не забыл… Васятка, человек полезный в нашем деле, – добавил с лаской в голосе, – но весьма злопамятный…

Аркаша поднялся, во все глаза глядя на этого странного человека – обитателя далекого будущего, неведомым образом оказавшегося здесь, в нескольких километрах от фронта в июле тысяча девятьсот сорок первого года. Миллионы вопросов теснились в голове «бдительного комсомольца». Когда закончится война? В каком году свершится мировая революция? Есть ли на Марсе жизнь? Аркаша открыл было рот, чтобы выпалить все эти вопросы одновременно, как вдруг за спиной улыбчивого незнакомца из будущего омерзительно клацнул затвор и лающий голос выкрикнул:

– Halt!

Аркаша рванулся вперед, стараясь заслонить ничего не понимающего пришельца из двадцать второго века собой.

Немец – худощавый, белобрысый, немногим старше самого Аркаши – вскинул винтовку, но бдительный ленинградский комсомолец, образца сорок первого года, успел первым. Эхо выстрела раскатилось в древесном тоннеле. Фашист выронил оружие и опрокинулся на спину. Аркаша, еще не успевший осознать, что впервые в жизни убил человека, повернулся к улыбчивому, чтобы приказать ему драпать, покуда не подоспели другие фашисты, но… позади никого не было.

Машина, незнакомец, вековые деревья, да и сама растрескавшаяся бетонка исчезли.

Пыльный проселок тянулся через распадок, прерываясь серебряной змейкой ручья. Подкованные сапоги убитого немца выглядывали из сухой, ломкой травы. Знойное июльское солнце стояло в зените, где все еще висела, словно приклеенная, фашистская «рама».

Гром артиллерийской канонады перекатывался от горизонта до горизонта.

Григорий Панченко Горячий щебень

Мы с ним познакомились на старой насыпи. То еще знакомство, скажу прямо: он навел на меня автомат.

Зато не забудется.

Автомат у него, как потом выяснилось, был допотопный, под слабенький боеприпас, так что даже на ближней дистанции мой экзо мог и не пробить. С другой стороны – на такой дистанции ведь и пробивать ничего не надо: даже очень средний стрелок без промаха влепит очередь в лицо.

А мой новый знакомый был стрелком весьма изрядным. Но это выяснилось еще более потом.

Пока же – стоим, я на гребне, он внизу; смотрим друг на друга (он – через прицел). Хлопаем глазами. То есть я. У него взгляд прицельно-безжалостный, немигающий.

Уж не знаю, чем это закончилось бы, но тут Иван на насыпь поднялся. Как и я, в полный рост, не оберегаясь. Мы в ту пору почти все дураки еще были… нет, скорее все-таки полудурки: прямо под огнем уже воевать умели, а вот во время затишья эти умения отключались намертво.

Иван, правда, сразу сориентировался. Рвани он в этот миг из-за плеча «эфу» и с ходу начни качать маятник – все у него получилось бы, он такой; вот только меня это ни разу спасти не могло. Так что просто махнул мне рукой и окликнул, будто бы раздраженно даже: мол, чего стоишь столбом? И тут же ему, как бы не замечая автомата, тоже: давай-давай, парень, или там дядя, кто ты ни есть, грузимся, тебе что, особое приглашение требуется? А потом присмотрелся – мол, так ты что, ранен? И спускается к нему.

(Тем временем, вижу, вдалеке Георгич – кувырк перекатом через гребень и залег там где-то во впадинке. Все понял, конечно. Ну, он из своего «тайпана» промахов обычно не дает… хотя опять-таки: мне это помогло бы вряд ли. Разве только размен получится. Один на один.)

А Иван уже почти вплотную подошел, причем перекрывая линию прицела, так что длинноствол Георгича оказывается выведен из игры. И тут этот парень или дядя вдруг опускает свою машинку. Вычислил, значит, что мы не фашисты. Вовремя, пожалуй: еще немного – и он бы полетел в одну сторону, а автомат в другую.

Впрочем, Иван его всерьез осматривает на тему, ранен ли. Я, раз такое дело, тоже спускаюсь. Проверил только, как моя «эфа» в случае чего с плеча соскочит. Нормально соскочит, но и вправду лишнее: уже не к врагу иду, ясно.

– Со мной все в порядке, – тихо и как-то неуверенно говорит мой новый знакомый.

– В порядке, говоришь? – Иван только головой покачал. – Ну, может, и так…

Я присмотрелся – и сразу понял, что его удивило. Никакого экзо на «парне или дяде» в помине не было, только рваная… шинель это называется, кажется: еще допотопней автомата. Да не просто рваная – а пробитая очередью. Дважды, на груди и спине. Пять входных, а выходные не сосчитать, на всю спину сплошная дыра с неровными краями. Только клочья сукна топорщатся, густо заляпанные кровью, свежей.

Если не сообразить, что человек просто чужое обмундирование надел, с убитого, – чистая мистика получается. Другой вопрос, зачем вообще было надевать ее, шинель эту, настолько издырявленную.

И тут он вдруг разом сник, опустился наземь. Мы уж решили, что хоть одна из дырок настоящая, резко склонились над ним, чтобы зажать рану – и стукнулись лбами. Но я взвыл не от этого: коснулся тыльной стороной кисти чего-то горячего.

– Отбой, – сказал Иван громко, но ровным голосом, имея в виду Георгича. – Ну, что там у тебя? – Это уже мне.

(Парень или дядя тем временем подтянул ноги, сел, демонстративно встряхнулся: мол, все нормально, сказано же!)

А я знаю, что там? Чему и быть у основания насыпи, как не щебню; а щебню точно не с чего быть горячим. Убеждая в этом самого себя, пошарил вокруг сначала взглядом, потом руками. И снова взвыл, только уже тише.

Это был синеватый осколок камня покрупнее. Ожег он мне руку, как уголь из печурки. Ничего такого-разэтакого, бывает и хуже. Просто очень уж неожиданно все получилось.

Таких осколков тут… много. Несколько. В первый раз я, наверно, вон за тот соседний хватанулся.

На нем, кстати, надпись, гравировка какая-то. Слово «Кто».

Обломок мемориальной доски это, что ли? Или надгробья? У них сейчас в обычае такое крушить и выбрасывать.

– «…И там разобьет его на части…» – читает Иван, склонившись над другим обломком, самым большим. Нет, вряд ли надгробье. Да и в любом случае температуру это не объяснит.