Василе Василаке - Алба, отчинка моя…

• Название: Алба, отчинка моя…
• Автор: Василе Василаке
• Издательство: Известия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1987

В книгу одного из ведущих прозаиков Молдавии вошли повести — «Элегия для Анны-Марии», «На исходе четвертого дня», «Набросок на снегу», «Алба, отчинка моя…» и роман «Сказка про белого бычка и пепельного пуделя». Все эти произведения объединены прежде всего географией: их действие происходит в молдавской деревне. В книге представлен точный облик современного молдавского села.

---

Под деревьями паслись свиньи.

Свиньи — и они были белые, сытые, потому что недалеко было озеро и ферма. Молодой свинарь подгонял их к недозрелым и гнилым яблокам, да только свиньи эти балованные, хрюкали и поднимали морды вверх, ожидая, что, может, перепадут им яблоки спелые, душистые.

А свинарь, по молодости своей, и он:

Колышет ветер подолы
Тралала-тралала-тралала…
Икры белые, голые,
Тралала-тралала-тралала!

И колхозницы тоже пели, а изредка бросали в него яблоками на потеху свиньям:

Я б хотела муженька,
Вот такого простака!

Только Замфира не пела да еще две старушки. Старухи эти, само собой, были безголосые, и одна сказала другой:

— Оф, правда, кума?..

— Что?

— Будто вчера еще были и мы молоды, и вот на тебе…

— Да-а… А что делать?

Солнце стояло над головой, и полагалось немного отдыха, а тут откуда ни возьмись Ангел.

— Помогай бог кому можешь, а в особенности женщинам! — смеется, как всегда, весело. — А ну бросайте все и давайте на концерт. Из столицы балет приехал, — объявляет он.

И видит он Замфиру и говорит:

— Добрый день, Замфирушка, ты почему не спускаешься? Посмотри и ты «На озере… лебедей».

Начали все сходиться к поляне. А поляна — будто бог специально создал ее для балета. Холм ее окружает зеленой подковой, амфитеатра лучше и не придумаешь, внизу она пологая, а посредине три машины сомкнулись бортами: на одной пианино, на двух других сцена. И не успели все это разглядеть, как уже и началось.

Старый музыкант с копной седых волос волнуется, вздрагивает у пианино, бьет-дробит его, а артисты как смычки, не хватает им скрипки. И все они — музыканты, артисты, небо, солнце и пруд в долине — ничего другого не делают, как исполняют адажио из «Лебединого озера».

Только та старушка, которая не умеет петь, занимается критикой:

— Бедные! Смотрю я, милая, у этих артистов вроде и костей нет…

— А почему думаешь, что нет?

— Георге, а твоя теща так умеет?

Шутки шутками, но белое солнце, оранжевое небо, голубая долина, озеро, ясное, как душа, и тело, размякшее от работы, делают свое дело, гонят по жилам синюю кровь.

— Скажи-ка, Замфира…

И там, в сторонке, Ангел тянет женщину за руку.

— Что было сказать, давно уже сказано.

Но Ангел, он Ангелом и остается.

— Скажи что-нибудь, Замфира.

— Оставь меня!

— А я не хочу.

— Люди смотрят.

— А я только тебя вижу… Что Серафим теперь говорит?

— Чтоб ты руки не распускал.

— Глуп твой Серафим…

— Если ты так умен…

— А разве я тебе не говорил, чтоб шла к маме Надежде!.. Почему не сделала, как я говорил?

— Не говори со мной!

— Теперь мы были бы вместе.

— Я и так не одна!

— Да подумала ли ты, кто он?

Так они сидели и разговаривали и глядели на концерт, и долина Валя Сакэ была такая же, как прошлым летом, и небо такое же ясное, как прошлой осенью, а село его лежало за этой же горой, э-ге-ге! Он еще не появился на свет, а ее село вон за тем холмом, — э-ге-ге, сколько любви отцвело в этой долине, когда их еще не было!

Но если случилось то, что случается и в начале и в конце, значит, это случилось на самом деле, ибо гора с горой сходится, не то что человек с человеком!..

И говорит тогда Ангел:

— Хотел я с тобой поговорить.

— Да я не могу, не могу!

— Скажи ты мне, он тебя целует?

Молчит Замфира… Поникла Замфира, вот-вот крикнет: «Не мучь меня, Ангел!»

Слезами наполнились ее глаза.

— А если я к нему привыкла, если он добрый и мне муж, тогда что ты скажешь?

И вздрогнул Ангел, и больше не видно было людей и концерта не было слышно, и оттолкнул он ее от себя, чтоб ее не видеть, чтоб ее не слышать, — ее, Замфиру, и лег лицом кверху, к небу, руки под голову.

— Наделаю я беду…

— Зачем, не надо, не надо, — наклонилась над ним Замфира.

И тогда он, решив оставить ее навеки, взял ее лицо, приник к губам и засосал больно, как из горлышка бутылки яд.

Концерт еще не кончился, но всем уже было не до него, потому что даже старенький музыкант успокоился и теперь смотрел на Замфиру и на Ангела, и сам Зигфрид-принц, и сама Лебедь-царевна по имени Одетта-Одиллия тоже застыли, как их застали время и музыка, и тоже не отрывали от них глаз.

— А теперь пошла ты прочь, девка, к своему Серафиму, чтоб больше я тебя не видел.

И когда Замфира вырвалась и огляделась вокруг, никто уже на нее не смотрел… Шел концерт, колхозники глядели и слушали, танцевали принц с принцессой, и солнца много было вокруг, и жарко, и зелень блестела, как озеро, и ветер как ветер полоскал белые-белые платки женщин.

Одна лишь девчонка, словно детство, так бежала, так бежала к Замфире.

— Леля, беги, беги, у вас беда дома!

………………………………………………………………

Взял он, Серафим, и погнал стадо.

Идет он так по дороге, идет, а там глянь — навстречу дед Захария, веселенький, в хорошем настроении, со своей белой котомкой за плечами и бутылкой водки в руке.

— Ищу, с кем ее распечатать… — смеется старик. — Думаешь, если уезжаю, то ни с кем уж и не попрощаюсь? В какую сторону? — спрашивает старик, словно стада совсем и нет.

— Разве не видите? Нас бросил пастух…

— Тогда я пойду с тобой… Земли у меня не было, но поля наши все равно были мне любы. Дай-ка я еще раз на них посмотрю.

Идут они так, идут, а думаете, Серафиму есть когда разговаривать? Скотина голодная, скотина ненасытная. А тут то фасоль, то виноград, то какая-нибудь кукуруза… И больше всех козе бабки Сафты надо.

— Да что ты никак не уймешься? — удивляется дед Захария.

— Разве не видите? — И Серафим опять бежит за козою, ибо как раз в этот миг она, проклятая, перепрыгнула через какой-то плетень и вот уже в чьем-то дворе…

— Оставь ты ее к лешему, посмотришь, что будет! — смеется Захария.

— Ох, дед, разве вы не знаете крестьянина?.. Хребет ей переломит, кости ей сгрызет.

— Да пусть сгрызет! Работа ихняя, скотина ихняя…

— Собственность… эта… как ее?

— Анархистическая, — смеется Захария и снимает ремень. — Иди привяжи ее…

Так пришли они в поле на пастбище. А там, глянь, едет к ним верховой — сторож Костаке Георгицэ, летит словно вихрь.

— Вы что, с ума сошли? Чего вам здесь надо?

— То есть как? — недоумевает Серафим. — Не видишь разве, мы со стадом?

— Э-э, гоните его отсюда быстрей, мы пастбище ядом посыпали. По радио же было сказано — борьба с грызунами…

— Как же это мы не расслышали? — сомневается Серафим.

— Так Ангел знает. Он договорился с правлением совхоза. Где он?

— Где он! — плюется дед Захария. — Что, у нас на шее бинокль, как у тебя?

Лишь теперь заметил Серафим, что у сторожа и ружье есть и бинокль и сам в седле — словно воин из сказки, только булавы не хватает.

— Ох, дед, хорошо сейчас сторожу, — вздыхает Серафим. — Хочешь — спишь, хочешь — работаешь.

— Хм, а как, скажи? Разве не видишь — он все время верхом…

Так дошли они до совхозного пастбища. Раскупорили бутылку, сели подкрепиться.

— Эй, бродяги, вы откуда? — кричат за их спиной два сторожа.

— Местные мы, отсюда… Колхозники.

— Ах, вот оно что? А мы, знайте, совхозники. Ну-ка, пошли в дирекцию.

— Мы же пастухи, поглядите, скотина голодная, — окончательно сник Серафим.

— Хе-хе, вы еще и со скотиной пожаловали! Вдвойне оштрафуем!

— Так ведь прежний пастух договорился. Еще вчера…

— Тогда, хе-хе, втройне оштрафуем, потому что еще и врете.

Видит все это Захария и, будучи хитрее, вмешивается в разговор:

— Зачем столько слов, если бутылка еще полна?

Тот сторож, что помоложе, не выдерживает:

— Вижу я, дяденька, вам прямо под суд хочется.

Встает тогда Серафим, смотрит направо-налево, смотрит вблизь, смотрит вдаль: в долине пашут трактора, на пригорке комбайны, сеялки, веялки, даже суслику негде зарыться в норку. И говорит он сторожам:

— Что же мне делать с этим бычком?

Вытаращили на него глаза сторожа: «Что он, ненормальный или притворяется?!»

— Где ты быка видишь, христианин? — спрашивают оба.

— Да вот же, вот… — И только обернулся, чтобы его показать, глянь, а его нету. — Тьфу! — сокрушается Серафим. — Где же он? Ай-яй-яй! Уже в лес пошел.

Взглянули еще разок сторожа на них и махнули рукой: «Оставим-ка их с богом… Ходят двое с одной козой, а видят стадо. Ну, как их после этого назовешь, да простит нас бог!»

И, решив так, не бьют их, не пугают, не ругают, а по-хорошему их прогоняют…

А лес манит их рукой, приглашает: «Идите, пожалуйста, сюда, здесь холодок, здесь зелень!»