Иван Мележ - Метели, декабрь

• Название: Метели, декабрь
• Автор: Иван Мележ
• Издательство: Известия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1987

Роман И. Мележа «Метели, декабрь» — третья часть цикла «Полесская хроника». Первые два романа «Люди на болоте» и «Дыхание грозы» были удостоены Ленинской премии. Публикуемый роман остался незавершенным, но сохранились черновые наброски, отдельные главы, которые также вошли в данную книгу. В основе содержания романа — великая эпопея коллективизации. Автор сосредоточивает внимание на воссоздании мыслей, настроений, психологических состояний участников этих важнейших событий.

---

Башлыков понимал, что Глушак побаивается своего родства, того, что это известно ему, Башлыкову. Да, есть отчего беспокоиться. Такое родство не украшает… Что там ни говори, а родство есть родство. Связь. Связь с кулаком…

Башлыкова взяла досада: такого факта о Глушаке, активисте, партийце, он не знал. Правда, вина здесь больше Глушака, но и сам виноват!

Не впервые, как о давно надоевшем, неприязненно подумал: «Все они тут перемешаны, попробуй разберись!..» За этим как бы заново услышал причитания старухи, ее заступничество за кровососа, взяло зло — жалости никчемной у людей хоть отбавляй! Кровососов самых явных не то что не судят, но еще и жалеют! И хотя бы один, двое по доброте душевной, а то ж не в этой только деревне! Какие сердобольные!

Он с отвращением отогнал эти мысли, обратился к Глушаку:

— С кого начнем?

3

Глушак как бы не соображал. Видимо, никак не мог успокоиться. Наконец спохватился:

— Да вот к соседу можно. — И добавил: — Один из тех, кто особенно упирается. Дятел Василь.

Направились к Дятлу.

Сразу, как ступили во двор, у нового сруба встретилась им пожилая женщина. Шла из сарая с пустым деревянным ведром.

— Эй, тетко, можно в гости?! — стараясь казаться веселым, крикнул Глушак.

— А чего ж, — женщина мельком глянула и на других, обратилась к Глушаку: — Сосед, а редко заходишь что-то…

Появление незваных гостей вызвало у нее озабоченность, но она скрыла это. На приветствие Башлыкова ответила охотно, доброжелательно.

— Вот гость из района, — сказал Глушак все еще с прежним волнением и желанием освободиться от него. Он назвал Башлыкова, и женщина снова глянула на него со вниманием и интересом. Пригласила в хату, первая поднялась на крыльцо.

В хате была еще женщина, полнотелая, молодая, с ребенком на руках. Перед нею медленно раскачивалась люлька, что свешивалась с потолка, видно, только вынула дитя из нее — полог на веревочках был откинут.

Башлыков и с ней приветливо поздоровался, но женщина не ответила. Посмотрела на него, на других недобро, исподлобья. Глаза будто сузились: чего приперли! Обвела глазами и отвернулась. Дала понять, что и знать не хочет!

Глушак как бы и не видел молодой, с веселым лицом повернулся к первой, которая поставила ведро в угол у порога.

— Заставляете вы, тетко, начальство из района тревожиться!

От Башлыкова не укрылось: молодая глянула зло, с пренебрежением отвернулась. Добродушно прервал Глушака, деловито спросил у пожилой:

— Где хозяин ваш?

Дубодел пояснил Башлыкову, что мужика у тетки нет, погиб на войне, хозяйствует ее сын Василь.

— А дома ли этот Василь?

— Дома, — кивнула Глушаку пожилая. Минуту как бы думала, размышляла, не совсем уверенно сказала: — В хате новой копается. Никак не влезем…

Дядька в коротком кожушке, стоявший в стороне, кинулся было позвать, но одумался. Решил, должно быть, что и тут старание его может не понравиться.

Пожилая вышла. Пока ее не было, в хате водворилась тягостная тишина. Дядька в кожушке не выдержал, упрекнул молодую:

— Что ж ты, Маня, такая невежливая к гостям? Спиною, так сказать…

Та натянуто промолчала. Дядька резво подмигнул Глушаку, Дубоделу, покачал головой: «Вот создание!» Башлыкову пришло в голову, что хозяин, не иначе, заметил их из новой постройки, не пожелал видеться. Думал, значит, отсидеться!

Башлыков окинул взглядом хату: тесно, скудно. Как у всех бедняков, ни одной кровати. Полати, на полатях домотканое тряпье. Пол, правда, не земляной, но подгнил уже. Гнилые косяки в оконцах. Стены покосившиеся, тоже гнилые. По всему — век хаты недолгий. Как и в других хатах, грязи хватает.

— Вот и хозяин наш! — объявила женщина с порога.

Молодой хозяин, в свитке, в лаптях, с порога поздоровался, задержался взглядом на Башлыкове. Вел он себя достойно, спокойно снял шапку, остановился у дверей. За этой внешней уверенностью Башлыков отметил настороженность. Его внимательные глаза будто спрашивали: чего прибыли? И знал заранее: не с добром.

Башлыков понимал, дипломатия тут ни к чему. Пошел сразу напрямую:

— Прибыли мы к вам узнать, почему не хотите идти в колхоз.

— Чего от народа отступаешь? — поддержал Башлыкова Дубодел.

Хозяин переступил с ноги на ногу, отвел глаза. Отвел скучающе — слышал уже такое. И отвечал не раз. Чего же еще говорить попусту. Нарочно зацепил слова Дубодела:

— Народ еще и там и тут…

— Передовой народ весь там! — заявил Дубодел.

Хозяин молчал. Молчал, видимо, потому, что не хотел вступать в пустой разговор. Не скрывал, что слова Дубодела нимало не изменили его убежденности. Похоже было, что не придает тем словам никакого значения. Да и самого Дубодела не очень-то уважает.

Тут в хату вошел дед, снял шапку, поклонился. Добродушно из-под белых бровей осмотрел всех. Башлыков думал, что заглянул кто-то из любопытных соседей, однако дед, по-стариковски горбясь, снял кожух, привычно полез на полати. Уже с полатей, мутно посвечивая лысиной, тихонько спросил о чем-то пожилую, кивнул головой. Башлыков уловил, что смотрит на него. Умным, пытливым взглядом.

— Дак как ты, Дятел, об том, что сказано? — повторил требовательно Дубодел. — Почему не идешь?!

Всей манерой обращения он ясно показывал, что деликатничать, возиться тут нечего. Надо решительно проводить свое.

Молодая у люльки неожиданно резко повернулась. Лицо ее исказилось.

— Говорили уже! Сто раз говорили! — закричала она пронзительно. — Чего вы все лезете?

Хозяин строго глянул на нее.

— Не твое дело.

— Сходок мало! — не послушалась жена. — Сходками жить не дают! Дак еще в хату прутся!

Лицо хозяина окаменело от гнева.

— Не суй нос! — поднял он голос. — Сказано!

В голосе его слышались сила и твердость. Жена глянула на него, недовольная, злобная, но не стала перечить. Не отважилась.

— Чего лезут! — не выдержала, проговорила язвительно. Но уже тише, уступая.

— Все время думаем про то уже, — примирительно вступил дед с полатей.

В том, как говорил дед, чувствовалось, он видит, что разговор пошел неразумно и ничего хорошего из него не получится. Что без его участия не будет ладу в горячем бестолковом споре молодых. И вообще он убежден в особом своем значении здесь.

— Долго думаете, — с уважением, как равный равному, заметил Башлыков.

— Долго, — не стал возражать дед.

— Быстрее думать надо! — посоветовал Башлыков, и снова как равный с равным. Даже незаметно для себя перенял строй его речи.

— Дак оно б надо. Только ж оно, — доверительно сказал дед, — не просто так решиться! Все отдать. Остаться ни с чем.

— Почему ни с чем? — удивился Башлыков. — Все ваше вашим и останется. Только что общим станет.

— Аге, — кивнул дед.

Башлыкову в этом «аге» послышался интерес, понимание, и он стал терпеливо, по-приятельски толковать о выгодах общего хозяйствования. Дед — Башлыков знал уже, как его зовут, и обращался к нему учтиво: Денис Игнатович — слушал внимательно, кивал согласно, одобрял, похоже. Но обещал только одно: надо подумать.

Присмотревшись, Башлыков скоро понял, что покладистый дед, не иначе, хитрит, отводит разговор. Смазать хочет вопрос.

— Думать теперь уже мало, — сказал Башлыков твердо. — Действовать, решать надо. Неотложно!

Он отвернулся от деда, давая понять, что времени у него немного, что он ждет решительного ответа, и обратился уже к молодому:

— А что хозяин «думает»?

Он не скрывал иронии, нарочно с нажимом сказал «думает».

Молодой сразу, как почувствовал внимание к себе, сосредоточился вновь, стал строже взглядом. Выпрямился, будто приготовился к бою.

— А я посмотреть хочу, что из этого всего еще будет, — ответил бесхитростно, как-то с вызовом.

— Значит, вы еще сомневаетесь?

— Посмотреть хочу.

Спорить, доказывать, чувствовал Башлыков, было бесполезно. И все же, едва сдерживаясь, рассказал, как это основательно обдумано и проверено — обдумано партией, лучшими головами, проверено миллионами людей. Не первый раз, не первому говорил это и не первый раз видел, что не доходят его, казалось, такие ясные, убедительные доводы. Как и многие другие, будто не понимали, не хотели понимать надежности происходящего. На все убедительные, искренние слова Башлыкова в ответ была глухота. Видел упорный, туповатый взгляд хозяина, понимал одно — напрасно он, Башлыков, доказывает такому, не дойдет ничего до такого!

И эта упрямая глухота жгла Башлыкова. Нежелание, неспособность понять самое простое, это дикое упорство его бесили. Еще немного, и сорвался бы, наговорил бы!.. Но не хотел терять достоинства, дать почувствовать волнение свое.

Снова обвел взглядом хату, снова увидел бедность, убожество ее, этот «рай», который они так сберегают. Шевельнулось тяжко, неосознанно: чего они цепляются за это? Надоело, безмерно надоело удивляться тупости. Твердить одно и то же глухим…