Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 11

• Название: Наш Современник, 2005 № 11
• Автор: Журнал «Наш современник»
• Жанр: Периодические издания
• Год: 2005

Литературно-художественный и общественно-политический ежемесячный журнал

«Наш современник», 2005 № 11

---

А гулянья какие были!.. В гости шли артелями!..

Война, проклятая, все поломала…

Пришла в дом баба Поля.

— Деточки мои, не забыли, позвали!..

Не только у меня — у всех в деревне какое-то особенное отношение к ней. И потому, что она в свои восемьдесят лет выглядит здесь выгоднее других — высокая, статная, грамотная, была в свое время и председателем здешнего колхоза, и бригадиром, и звеньевой, и потому, что судьба ей досталась самая страшная даже на фоне адских судеб бабы Лены и бабы Кати — из пяти ее взрослых детей, трех сыновей и двух дочерей, за какие-то несколько последних лет не осталось никого: одного источил рак (работал в институте Ашхабада), другого «придавило шахтой» на Украине, третий сам отравился из-за бабьего подола (сжег себе нутро неразведенным уксусом). За сыновьями последовали и дочери. Одна попала под ток высокого напряжения (работала где-то под Кишиневом), другую, младшую, наследницу материнской красоты, убил ревнивый муж-грузин, у себя же дома, из ружья, на глазах детей. Ко всем ездила на похороны, всех проводила, всех обмыла слезами. А кто проводит ее?

Изо всего красивого могучего рода бабы Поли осталась несчастная внучка, беженка из того же Ашхабада, живущая в соседней деревне.

— Сорок первый год, — вступила она в нашу беседу. — Восьмого октября немцы взяли Козельск. Осень…

— Сидим… Заходят немцы… Втолкнули двух наших баб… Обе растрепаны, как ведьмы… Что случилось? Оказывается — ихних курей стали ловить, а они, дуры, драться… Привели к нам, бросили их на пол, а нам приказали охранять их, чтобы, значит, не мешали. Приказали — и ушли… Сидим, охраняем… И смех, и грех!.. Они опять домой рвутся, а мы не пускаем, просим их: не ходите, бабы, а то разозлятся и нас всех постреляют! Ай вам куры дороже жизни?.. Продержали их до темноты под охраной… Никто больше не пришел… Отпустили…

— Весна… Земля спеет, а в колхозе две-три списанные лошади, из района дали. Как, чем работать? Одни бабы, быки да коровы. Ни плугов, ни сеялок. Лопата и руки. Целые поля вскапывали вручную, а потом сеяли, тоже вручную… Насыплешь полную севалку, сбазулишься от тяжести и прешь через пахоть из конца в конец. Двадцать соток давали — и вспахать, и унавозить — на салазках таскали, — и засеять. А чтобы засеять, надо ещё семена из Козельска принести на себе — восемь километров! Не килограмм, не два, а берешь поболе: скоко принесешь, за стоко и получишь. Недели две таскали со станции. Мешок наперевес перекинешь за спину, как волк овцу, и прёшь. Вот так мы работали! И никто не хныкал. И никто нас не погонял, как теперь брешут по радио. Сами захватывали работу! Бывало, день косим, жнем, а ночью, часа в два, поднимаемся и идем на поле вязать снопы, идем ти-ихо, ни стуку, ни грюку, чтобы другая бригада не услыхала. Соревнование! Приходим — а те уже вяжут! Перевясла от росы мягкие, волжские, не ломаются — скоко суслонов поставим, пока печки топить, коров доить!.. А в клубе уже вывеска про нас, стенгазета: кто первый — на самолете летит, кто второй — на машине, кто последний — на черепахе… Весело было!..

— После войны — ни муки, ни крупы… Гнилая картоха из-под снега. Натрешь ее на самодельной терке, а для связки нечего добавить, хоть бы горсточку муки!.. Услыхала, что другие добавляют липовый лист. Покушала — можно есть. Послала ребят в лес, а они принесли не липового, а осинового листа, липового не нашли. Покушала — горько! Сушу его, толку в ступе, а от него в нос шибает, как от нашатыря. Подмешала в картошку. Испекла хлеб. Даю ребятам и гляжу: будут есть? Ничего, поели, подались на улицу. Слава тебе, Господи!..

— Помню — собрание было… Начальство из района, милиция… Никто не знал, что оно будет выборным. Даже я как председатель колхоза. За полчаса до начала провели партактив, и только тут я узнала, что на мое место привезли нового председателя. Заставили отчитаться, за отчетом — выводы: слабый характер, нет дисциплины. Надо заменять. Народ против, все за меня. Один раз проголосовали, второй — все в мою пользу. Даже те, которых науськивали на партактиве против меня. Что делать? Пришлось самой выходить на сцену и просить колхозников снять мою кандидатуру. Власть не переборешь! Найдут потом любой крючок, чтобы придраться…

Подошла и самая дальняя соседка, Ефросинья Васильевна, присела к нам на скамейку в догорающих, ярких когда-то нарядах: оранжевая самовязаная кофта нараспашку, темное шерстяное платье с какими-то немыслимо большими пуговицами на груди, в просторном берете. Смотрит близоруко, пристально, щурится, всматриваясь в лицо, и как бы ухитряется подмигнуть из приуженных кокетством век, все движения медленны, как бы охваченные усилием обольщения.

Она перед войной закончила козельское педучилище, преподавала в начальной школе. Еще девочкой, студенткой, учила она односельчан маломальской грамоте. Собирались все желающие учиться в какую-либо избу, и начинался урок:

— У кого есть кольцо? — спрашивала она.

Нашли.

— Это буква «О»! — поднимала она его над головами. — Повторите — О-О!

Все хором повторяли.

— А кто видел, как делают ворота? Берут два стоба, кладут перекладину — получается буква «П». Возьмем эту букву «П», прибавим к ней ещё одну такую же букву «П», а между ними поставим уже знакомую нам букву «О» — получится слово «ПОП».

Все радостно смеялись: как просто стать грамотными!

А через месяц простота ее преподавания дошла до дирекции училища — юного педагога чуть ли не исключили за «пристрастие к религиозной пропаганде».

Во время недолгой оккупации познакомилась с немцем — дружила с ним до самого прихода Красной Армии. После войны звал ее в Германию, но она была не одна, с престарелой матерью, и поехать отказалась. Эта короткая связь и поломала ей жизнь — несмотря на привлекательную внешность, видную в деревне работу и добрый, улыбчивый характер, никто из ее ровесников (а их мало вернулось с фронта) не предложил ей руки — тень чужого солдата отвращала. Так и осталась с матерью, а потом одна в большом пятистенном доме, с гитарой да небольшой полкой книг.

Когда ее нерадивых учеников силой прогоняли родители в школу, они в оправдание лени своей говорили:

— Зачем учиться? Вон Фрося много училась, и замуж никто не взял!

Живет Ефросинья Васильевна замкнуто и незаметно, на малую пенсию. Давно не работает — некого учить. Летом целыми днями ловит удочкой рыбу на пруду, копается в огороде. Зимой не вылезает из-за чтения, продает на козельском рынке что-либо из летних запасов: сушеные яблоки, варенья, соленья, старые вещи из материнского сундука…

Голос в голос, голос за голосом, перевиваясь, как нитка с ниткой, ткали перед глазами на фоне ясной вечерней зари давно знакомый и все-таки вечно новый узор деревенского быта. Кто здесь баба Катя, кто здесь баба Поля, кто здесь Ефросинья Васильевна — у всех одна основа жизни, один колорит, один уток.

— …собирается молодежь в кино. Крик по деревне, созывают друг дружку: пошли!.. А у нас нет денег. Мать начинает заигрывать с нами, любимая игра — жмурки. Завязываем ей глаза платком, бегаем вокруг, а она ловит нас, ловит, да никак не поймает. Шум! Хохот! Толкотня! А у нее из-под повязки слезы ручьем…

— …Сталин ушёл и порядок с собой унёс, всё пошло на смарк, пока не докатились до полного предательства…

— …приказали объединить колхозы, из трёх, из четырёх лепить один. Тут и начали чертопрудить! Тут и пошло, поехало!..

Все рассказы — на темной, не по их вине, драматической основе, все перемешаны с ближним и дальним, так быстро изменившимся на их глазах миром, миром огромным, властным, осатанело-спившимся, бесстыдно опошлившимся, злым, со множеством смертей, крови и насилия, все откровения по простой бытийной логике и даже без неё как-то обреченно связаны одно с другим, перекидываются между собою щемящим, жалостливым, жалким эхом.

— …приказали объединять колхозы, — рассказывает баба Катя, — из трех, из четырех лепить один — тут и начали чертопрудить! тут и пошло-поехало! То мы жили одной семеечкой, свой бригадир, свой председатель. Надо — все под рукой! А то — к семеечке подселили ишо три! Живите, радуйтесь! Как на общей кухне. Где бригадир? Где председатель? У черта на куличках. Прости ж ты, Господи, мою душу грешную!.. Пригнали скотовозы — и всех наших лошадок, и старых, и молодых сосунков, — всех на бойню! Оставили одну лошадь и одну телегу. Живите, радуйтесь! Пришла нужда на базар ехать. Как быть двум хозяевам? У одного боров, у другого — ящик с поросятами. Один за лошадь хватает-ца, другой — за телегу. Ты победил — тебя и Бог наградил…

Почти в том же раздражительном тоне продолжает мудрая баба Поля:

— Нынче фермеры в моде. У иного земли нахапано — как в хорошем колхозе! Гектарами! Никто ему не указывает, что ему делать. Управляйся как хочешь! Никто его не сливает с другими фермерами. Есть голова на плечах — хорошо, нету — сам себе хозяин… А мы в своих первых колхозах разве не такими фермерами были? Разве мы не пеклись о земле, о своём благе? Пеклись. Но нашим артелям, как теперь говорят, перекрыли кислород всякие уполномоченные, всякие указчики, всякие дармоеды… И всё пошло насмарку…